Кашель на концерте

ИСКУССТВО И ЖИЗНЬ

Мужчина и женщина сидели, не зажигая света, у камина и поглядывали на светящийся циферблат часов. В 20.15 должна была начаться радиопьеса писателя Д. Было 20.14.

— Уже можно включить, — сказала женщина.

Мужчина кивнул и нажал на кнопку радиоприемника, стоявшего рядом с ним на стуле. Не прозвучало ни названия пьесы, ни вступительных слов, они сразу оказались в середине диалога.

— Папочка, — сказал женский голос, — должен же ты, в конце концов, понять, что Карл заслужил отпуск. Сейчас его очередь отдыхать, и я могла бы встретить его завтра в Лондоне.

— Этого нельзя сделать, — тихо ответил отец, — ты ведь знаешь, что Кюн болен и я не могу обойтись без Карла, кто же будет в Гамбурге…

— Вот всегда так, — перебил женский голос. — Всегда Карл всех выручает. Сейчас болен Кюн, месяц назад заболел Груббе, а через месяц будет болен кто-то еще. Я считаю, папочка…

— Наши часы, по-видимому, опять отстали, — говорит женщина у камина, — мы не услышали названия пьесы.

— Да, — подтвердил мужчина. — Часы отстают.

— Плохая пьеса, — заметила женщина, — актеры говорят свой текст отвратительно, это такой пошлый натурализм, который не следовало бы предлагать слушателям. Выключи.

Но мужчина чего-то ждал. Теперь разговаривали две женщины, мать и дочь.

— Мамочка, поговори с папой. Пожалуйста, поговори с ним. Я два года не видела Карла, а ведь он бы мог без труда завтра приехать сюда из Ливерпуля…

— Но ты же знаешь, — сказала мать, — что я никогда не вмешиваюсь в его дела. Я в них ничего не понимаю, нам, женщинам, следует…

— Но этот вопрос отнюдь не связан с делами, речь идет о Карле и обо мне, о нас обоих…

— Это наверняка какая-то ошибка, — сказала женщина у камина, — такое дерьмо Д. никогда не напишет, а В. не сделает такой глупой инсценировки.

Это и впрямь оказалось ошибкой, но выяснилось это, лишь когда зажгли свет и осмотрели как следует радиоприемник: дети, перед тем как пойти спать, сдвинули стрелку на два миллиметра влево и тем самым переключили его со средних волн на короткие. И в динамике у родителей работал не радиопередатчик, а радиотелефон океанского лайнера. Диалог все еще продолжался. Он был мучительным и совершенно частным. Послышался плач, а в мужском голосе зазвучала энергия:

— Ну нельзя, не получается, и все тут, и тебе придется примириться с этим.

Плач, потом опять голос матери:

— Ну будь же благоразумна, доченька.

— Прошу тебя, — нервно сказала женщина у камина, — выключи сейчас же, и побыстрее.

Мужчина протянул руку к кнопке, нажал, и в комнате стало тихо.

— Мне стыдно, — тихо сказал женщина, — что я приняла это за отрывок из плохой радиопьесы. А ты сразу все понял?

— Да, — ответил мужчина, — я сразу догадался, что это не пьеса. Даже самая плохая пьеса, поставленная бездарным режиссером с посредственными актерами, не может быть такой плохой, каким кажется кусок жизни, если его ошибочно принимают за искусство и оценивают соответственно.

Однажды я нечаянно подслушал слова какой-то женщины в соседней кабинке телефона-автомата: «Значит, ты меня больше не любишь и хочешь меня бросить». Подобную фразу можно встретить в любой дешевой книжонке, но эта фраза, сказанная незнакомой женщиной, произвела на меня более сильное впечатление, чем многие вполне прилично написанные романы как бы взятые из жизни, в которых я и двух страниц не мог прочесть, забыв, что это — всего лишь бумага. То, что мы сейчас слышали, было вырвано из жизни, но — слава Богу! — это не искусство.

— Боже мой, да как я могла догадаться, — возразила женщина, — что по радио мы слышали вместо радиопьесы взаправдашний разговор.

— А мы всегда должны ожидать встречи с жизнью, — откликнулся мужчина. — Даже по радио.

— Жалко, что мы так и не услышали ту радиопьесу.

— Не знаю, так ли уж жалко, — сказал мужчина. — И я не стану наказывать детей за то, что они опять крутили ручки приемника. Мне только очень хочется знать, встретит ли она завтра своего Карла в Лондоне.

— Мне кажется, — заметила женщина с улыбкой, — что это зависит от Карла, а его-то мы и не слышали.