Кашель на концерте

ПРЕОБРАЗОВАНИЯ В ШТЭХЕ

Буква «э» в слове «Штэх» произносится замедленно и с легким придыханием, на голландский манер, как в имени художника Виллема ван Хэхта. Тот, кто это долгое с придыханием «э» произносит как обычное «э», может довести до нервного стресса жителей этого местечка, состоящего почти сплошь из бенедиктинских монахов. В этом основная причина моего предисловия. Дальнейшие разногласия между учеными, связанные с названием «Штэх», я лишь перечислю вкратце. Бытующие среди исследователей географических названий разные мнения по поводу его происхождения явились следствием очередного крупного спора; «э» однозначно указывает на германское происхождение этого слова, а конечное «х» — не вполне однозначно — на кельтское. Я лично придерживаюсь кельтской линии, ибо слишком хорошо знаю, сколь коррумпированны гласные; кроме того, у меня вызывает подозрение диалект этого местечка. Штэх расположен в Рейнской области. Я прошу уволить меня от толкования слова «рейнский», поскольку придерживаюсь границ, которые определены Рейнской области после прусской оккупации, то есть после 1815 года, и в соответствии с этими границами Штэх относится к Рейнской области. Это древнее, знаменитое, красивое местечко, настоящая рейнская идиллия. Среди купы зеленых деревьев возвышается несравненный по красоте средневековый романтический замок. Бурная речушка, с прозаическим названием Брюлль, заботится о столь необходимом для ландшафта компоненте, как вода.

В Штэхе два отеля, один шикарный, люкс, другой довольно скромный; одна молодежная туристская база, конференц-зал. Но самым главным является Бенедиктинское аббатство, где даже можно временно стать монахом. Там вас окружают покой, звуки грегорианского хорала, согласие с миром и Богом. Монахи ходят по городу в богатых рясах; их можно застать молящимися, медитирующими или же за беседой с гостем, во время которой они одновременно занимаются озеленением сада или города. Все чрезвычайно просто, почти сурово. В основном здесь развито сельское хозяйство и садоводство, для возделывания виноградников климат слишком суровый.

Я смогу избавить себя от перечисления дальнейших подробностей, ежели скажу, что в записях протокольного отдела столицы, расположенной неподалеку от Штэха, этот город значится как «просто восхитительный». Говорят, будто один из более высоких начальников, а быть может, и самый главный начальник протокольного отдела высказался однажды так: «А что еще-то нам надо? Запад — в одном из самых культурных своих проявлений — находится от нас всего в пятидесяти минутах езды на «мерседесе».

И в самом деле: Штэх вряд ли можно заменить каким-нибудь другим городом; основан в одиннадцатом (а может, в десятом или двенадцатом) веке, седая рейнская романтика, грегорианский хорал, возможность на время превратиться в монаха или пожить в роскошном отеле и одновременно вкусить блаженства от литургии и причаститься почти всем Таинствам. Это — тут я вновь цитирую протокольную запись — «просто незаменимое место для прогулок», где, в зависимости от возможностей сердца, легких или щитовидной железы, можно совершать променады по получасу, по целому часу, по полтора, по три часа и даже круглый день, имея при себе всего лишь удобную наипростейшую карту местности, которую можно получить бесплатно у портье люксовского отеля. А то, что в отеле люкс можно на какое-то время стать мужем или женой, известно всем циникам, которые доподлинно знают, что там работают люди скромные и они не станут настаивать на предъявлении вами свидетельства.

Исключительно протокольные сведения дают представление о том, насколько незаменим Штэх для дам, сопровождающих в поездке в столицу государственных деятелей. В то время, пока в Бонне их мужчины, как на духу, высказывают свои откровенные мнения, дамы мчатся в служебном «мерседесе» в Штэх. Причем поездку приурочивают к определенному времени, чтобы успеть к девятому или шестому часу молитвы и вдосталь полюбоваться монахами, облаченными в роскошные одежды, послушать их речи (бывало, доходило и до осязаемых контактов), после чего устраивался своего рода завтрак или ленч, а уж после этого, в зависимости от времени, настроения и выносливости, наступала пора ускоренной прогулки по изумительным лесам; после обеда дамы отправлялись в церковь на очередную молитву либо к вечерней литургии, затем пили чай и возвращались в столицу, исполненные внутреннего мира и согласия. Для немецких политиков, равно как и для зарубежных, лучше Штэха просто не сыскать места для медитирования и очищения души. Он повидал на своем веку немало известных своей жесткостью государственных мужей, которые здесь смиренно молили о прощении и проливали слезы раскаяния. Гостей из Соединенных Штатов Америки и Африки Штэх приводит в особенное восхищение, говорят, что дело уже дошло до стихийного перехода в другую веру. Там, где столь правдоподобно демонстрируется Ora — желание молиться, — естественно, нельзя забывать и о Labora — необходимости трудиться; поэтому время от времени здесь можно встретить бенедиктинских братьев с грязными загрубелыми руками и ногами, в выпачканной коровьим навозом рабочей одежде, но самое необычайное состоит в том, что эти монахи — настоящие, не временные. Удивляет только, почему монахи с такой охотой покидают эту идиллию, страсть штэхских монахов к путешествиям не осталась без внимания у острых на язык жителей Рейна: рассказывают, будто как-то один богатый остряк прислал монахам в подарок к Рождеству набор чемоданов.

Монахи и впрямь путешествуют с огромным удовольствием. Они читают лекции, с показом диапозитивов и без, участвуют в конференциях, дискуссиях, занимаются ораторским искусством; некоторые работают внештатными сотрудниками в литературных отделах серьезных межрегиональных газет, готовя материалы по вопросам теологии, религии, христианства, и используют любую возможность поехать в Гамбург, Мюнхен или Франкфурт. Да, они, монахи, действительно охотно уезжают отсюда и не всегда с охотой возвращаются. У некоторых есть собственные средства передвижения, у большинства же их нет. Таково это аббатство, насчитывающее в настоящее время сорок семь монахов и послушников, но наличие их не всегда одинаково. Случалось, что на вечерней молитве присутствовали всего одиннадцать монахов, а как-то раз даже девять. Одна очень высокопоставленная особа из Таиланда даже спросила протокольного служащего, не было ли тут эпидемии, или, может быть, эти монахи — она конечно же изучала немецкий по произведениям литературы начала XIX столетия — такие «хворые»? Служащий был вынужден обратиться за информацией к аббату, на что получил убийственное по своей силе сообщение: болен только один, остальные в отъезде.

Поскольку число наемной технически грамотной рабочей силы постоянно растет (сельское хозяйство, персонал отелей, администрация), Штэх не в состоянии самофинансироваться. Он получает весомую дотацию от государства и епископии; причем сей факт поддержки воспринимается как само собой разумеющееся; еще ни разу не было прецедента, чтобы Финансовый комитет воспротивился этому; не возражал и самый свободомыслящий из его членов. У кого могла мелькнуть мысль оставить Штэх без денежных вливаний? Таковое намерение было бы подобно предложению продать Кёльнский собор как каменоломню. Даже необузданные вольнодумцы, неверующие социалисты (есть еще такие), не помышляли о том, чтобы не одобрить предусмотренную для Штэха сумму. Парадоксальным образом за прошедшие годы даже наметилась противоположная тенденция — представители классических христианских партий несколько дольше обычного медлили с решением, в то время как другие голосовали с почти неприличной головокружительной быстротой. Поэтому можно с уверенностью сказать, что и самый закоренелый столичный атеист не откажет Штэху в помощи. Штэх подвластен, чего не должно бы быть, государству и епископии, на территории которой он расположен. Само собой разумеется, что государство и епископия по-своему тоже зависят от Штэха, но кто может в подобном случае с микронной точностью исследовать диалектику различной двусторонней зависимости?

Ясно одно: аббат имеет от этого, и немало. Но взамен государство и епископия хотели бы тоже что-то получить, проще говоря: они хотят, чтобы можно было что-то посмотреть и что-то послушать. В конце концов, к чему тогда такая колоссальная работа с ее сложной экономикой (которая еще сложнее ее традиций), если, как это случилось в один из пасмурных осенних дней во время визита одной (не католической) королевы, в аббатстве было налицо всего-навсего пятнадцать монахов в дорогих рясах и хор, который звучал весьма убого, несмотря на то что исполнители, как говорится, «жали на все педали»; к тому же двух очень дряхлых лежачих монахов заставили — и отнюдь не ласковыми уговорами — участвовать в хоре. Королева была необычайно разочарована, необычайно. Во время венчающего визит скромного ленча, устроенного в отеле, выражение ее лица оставалось брюзгливым, словно у обманутой продавщицы. Но что бы там ни было, Штэх — это понятие. Во всяком случае, вернувшись на родину, королева в подробностях рассказывала об истории, традициях и роли Штэха.

Весть о поредевшем составе хора неминуемо достигла ушей главы государства. Он, глава государства, по-настоящему рассердился и дал знать о своем недовольстве архиепископу, в свою очередь тот в собственноручном послании, которое начиналось словами: «Scandalum fuisse…», сообщил о сем прискорбном факте главе монашеского ордена в Риме; последний запросил Штэх и настоял на составлении поименного списка присутствовавших и отсутствовавших в тот день, с детальным объяснением цели поездок отсутствовавших монахов.

Расследование, естественно, растянулось на довольно длительный срок, и даже после нескольких довольно значительных корректировок обоснований результат получился весьма плачевным: лишь для шестнадцати отсутствовавших монахов нашлось правдоподобное алиби; восемь из них прилежно занимались не внушающей подозрения работой: проводили письменные занятия с монашками; другие восемь, с целью христианского обучения, читали выездные лекции, частично с цветными диапозитивами, частично без. Пятеро молодых монахов отправились на литературную конференцию («Мы обязаны устанавливать контакты с прогрессивными силами нашего отечества»), тема которой вызвала не одну морщинку на лбу как у главы государства, так и у епископа: «Описание оргазма в новейшей немецкой литературе». Позднее выяснилось, что четверым монахам эта тема показалась скучной, и они провели большую часть времени в кино, в ложе для курящих. Алиби других одиннадцати монахов осталось недоказанным. Предположительно, двое из них поехали в дружественный монастырь, чтобы заглянуть в какие-то тома «Acta Sanctorum»[7], которые в послевоенной неразберихе украли из библиотеки Штэха; оба монаха и близко не подходили к стенам дружественного монастыря, но они упорно отказывались говорить, где находились все это время (не выяснено до сих пор!). Один монах ездил в Голландию, на то у него была причина, но не было цели; причина: изучение изменений в голландском католицизме. Причину этой поездки епископ определил как «довольно смутную». Для других четверых монахов основанием для поездки явилось изучение баварского и австрийского барокко, видимо, они обретались где-нибудь между Вюрцбургом и венгерской границей и в качестве алиби привезли кучу цветных фотографий. Один монах ездил в какой-то северный университетский город, чтобы, по его словам, помочь одному известному физику перейти в другую веру; в действительности же, как это позднее выяснилось (физик сам сообщил об этом главе государства во время одного приема!), он пытался воспрепятствовать этому переходу.

Итак, разразился скандал. Аббата нельзя было просто взять и снять с должности, можно только переизбрать, но переизбранию воспротивились монахи. Они любили своего аббата. На некоторое время ему удалось поумерить страсть своих собратьев к путешествиям. Следующий государственный визит нанес некий африканский президент, который проявил большую осведомленность, поскольку получил воспитание в одном бенедиктинском монастыре; на сей раз в аббатстве были в наличии тридцать два монаха, но и тридцать два монаха в хоре Штэха не создавали впечатления многочисленности состава. Они производили такое же впечатление, как полтораста епископов в соборе Св. Петра: почти как инспекционная группа пожилых служителей церкви. Глава государства, удивленный обширными познаниями африканского гостя, не скрыл своего чрезвычайного возмущения, в противовес шефу протокольного отдела, и поднял вопрос о том, выполняет ли еще Штэх свои прямые функции. Это привело к устной беседе чиновников протокольного отдела с прелатами канцелярии епископа. Тема беседы хранилась в строжайшей тайне, но, как водится, кое-что все-таки неизбежно просочилось: после проведения в аббатстве политики сдерживания страсти к поездкам в Штэхе отмечены случаи клептомании и эксгибиционизма. Одиннадцать молодых монахов пришлось поместить в психиатрическую клинику. Просьба аббата заблаговременно оповещать его о предстоящих государственных визитах важных особ, с тем чтобы ему можно было подготовиться и заранее расписать поездки, была отклонена. Вместо этого он получил лаконичное напоминание о том, что Штэх должен всегда быть «в готовности», поскольку в него часто приезжают гости с краткими визитами, к примеру журналисты Восточного блока.

Так называемый «кризис Штэха» продолжался почти, год, когда вдруг в один тяжелый, но солнечный весенний день в город, без предупреждения, прибыли глава государства и епископ. Как этим старикам удалось сохранить в тайне свой сговор, до сих пор непостижимо. Хорошо информированные круги полагают, что это произошло во время торжественного оглашения прошения о канонизации монахини Хуберты Дёрфлер; кое-кто видел, как они шушукались. После завтрака оба отдали распоряжения «взнуздать» свои «шестисотые мерседесы» и отправились в Штэх; там они встретились и тотчас, не заезжая для приветствия к аббату, направились прямехонько в церковь, где как раз начался третий час молитвы. Присутствовало всего четырнадцать монахов.

Во время последовавшего за молитвой традиционного завтрака (хлеб, вино, оливки) аббат выказал не просто невозмутимое хладнокровие. Он был вынужден, сказал аббат, опять приоткрыть «вентиль» после того, как ему удалось во время визита высокого северного гостя добиться почти желаемой силы звучания хора — еще бы: сорок три монаха в хоре! Полный сарказма вопрос епископа, какую-де связь слово «вентиль» имеет с уставом монашеского ордена, аббат парировал искренним предложением ознакомиться с историями болезней психиатрической клиники. И оба столичных господина, прибывшие с намерением нанести аббату поражение, сами потерпели таковое. Аббат спокойно заявил, что ему вообще нет никакого дела до важных государственных визитов и нуждающиеся в утешении и обретении душевного покоя политики, которые то и дело устремляются в Штэх, лишь обременяют его. Он изъявил готовность во время архиважных государственных визитов приглашать в хор семинаристов и миноритов и обряжать их в богатые рясы бенедиктинских монахов. Транспорт для доставки подкрепления и обеспечение его рясами — это уж дело досточтимого господина епископа или же, в порядке исключения, глубокопочитаемого господина президента.

— А ежели вы, — добавил он с циничной откровенностью, — желаете пригласить профессиональных певцов, пожалуйста! Но в таком случае я больше ни за что не отвечаю.

Во время очередного государственного визита (диктатора-католика из юго-западной европейской страны) хор насчитывал семьдесят восемь монахов, преимущественно молодых. Сидя в машине, на обратном пути в столицу, диктатор сказал своему сопровождающему:

— Ох уж эти немцы! Их просто не догнать! Даже в количестве будущих молодых аскетов ордена!

То, что большинство монахов неприветливо взирало на него, а иные даже ворчали, не удивило его: он привык к недовольным ворчливым монахам.

Диктатор так никогда и не узнал — а столичные власти вообще не подтвердили этого, — что роль шестидесяти юных монахов исполнили студенты, арестованные в столице во время демонстрации протеста против приезда в их страну этого диктатора; за этот спектакль им было обещано освобождение, а за обрезанные волосы каждый получил по сорок марок (студенты требовали семьдесят, но поддались на уговоры и согласились на сорок).

В столице с тех пор ходят слухи, будто протокольный шеф и комиссар полиции достигли между собой устной договоренности, согласно которой полиция отныне будет более щедрой на аресты студентов-демонстрантов, протестующих против государственных визитов, и столь же щедрой на прощения. Поскольку между государственными визитами и демонстрациями существует такая же взаимосвязь, как между государственным визитом и посещением Штэха, то проблему Штэха можно считать уже решенной. Во время приезда одного восточноазиатского государственного мужа, который чересчур откровенно проявил полное равнодушие к бенедиктинцам, в хоре насчитывалось уже восемьдесят два хориста. Тем временем, как рассказывают, там появились еще и хиппи, которые поставляли более точные сведения, чем до сих пор удавалось получать аббату, о сроках предстоящих визитов. Кроме того, как считают объективные наблюдатели, поведение столичных демонстрантов стало более демонстративным, иногда в ход шли даже помидоры и яйца, лишь бы участников арестовали, а затем выпустили, бесплатно постригли, да еще дали в придачу сорок марок и накормили обильным завтраком в Штэхе, который, по настоянию аббата, устраивался на средства епископии, а не государственной казны.

Трудностей с хоровым исполнением до сих пор не наблюдалось ни среди хиппи, ни среди студентов. Грегорианцы, видимо, им по нутру. Трудности возникали среди различных групп демонстрантов, одни из которых называли других исключительно «продажными потреб-оппортунистами», а те в свою очередь навешивали на первых ярлык «абстрактных идеалистов». У штэхского аббата прекрасные отношения с обеими группами, некоторые молодые люди — пока их вроде семеро — стали послушниками, а то, что во время хорового сопровождения литургии хористы вплетают в грегорианский текст имя «Хошимин», никто еще не заметил, включая и новообращенного американского государственного деятеля, который, устав от Натовской болтовни, пробыл в Штэхе дольше предусмотренного протоколом времени. В своем прощальном коммюнике он недвусмысленно дал понять, что его визит в Штэх на какую-то хоть и незначительную, но важную долю обогатил его представление о Германии.