Каток на кладбище

Глава II Русляндия

Проснулся я рано. По старинным часам на стене я узнал, что уже восьмой час. Я позвонил в колокольчик, который лежал на низеньком столике у изголовья кровати. Я понял, что мне предстоит решить нелёгкую задачу: заново освоить «жизненное пространство», в которое волею судьбы либо злого рока я, непонятным мне образом, попал.

А дальше, размышлял я. Мне предстоит узнать, в каком городе, предместье или же селе я живу, что сейчас за год? Это похоже на Средневековую Русь, только как будто это некое искаженное либо смещённое измерение. Почему Русляндия? Мои рассуждения были прерваны появлением Егора.

Приветливо улыбнувшись, он произнес:

— С утречком добреньким, Ваше Сиятельство! Как спали-почивали? Не привиделось ли чего во сне?

— С добрым утром, Егор. Спал я крепко, а снилось ли мне что или нет — я не помню… Егор, я хочу узнать, а что мы делаем до выстрела, если уже не спим? Лежу ли я в постели или можно вставать? Время — полвосьмого утра.

— Батюшка, так у нас заведено, что коли до выстрела время утренней трапезы приспело, так мы Вам с маменькой в потаённой комнате стол кроем. А уж, коли выстрел был, то в гостиной.

— А мамаша-то встали, Егор? (Ну, вот я уже заговорил, как Егор. То ли ещё будет!)

— Маменька Ваша раненько проснулись и читать в постельке изволили. Уж такой у неё закон.

— А бывало ли так, Егор, что залп тот пушечный очень рано звучал или среди ночи?

— Как же, как же, Ваше Сиятельство. Случаев таких-то было столько, что не перечесть!

— И что вы здесь в этих случаях делали?

— Да что, барин. Со всех ног кидались свечи жечь, да шум играть, чтоб соседи, не дай Боже, чего срамного из-за нарушения-то указу не исделали.

— А соседи кто наши?

— А енто Светлый князьЖегловский Степан Матвеевич, его усадьба в полуверсте от нас.

— Егор, а как место называется, что мы проживаем?

— Ваше Сиятельство, деревня Моржанка, так и имение родовое прозывается. А пребываем мы в ста с лихом верстах от Златоглавыей Москвы-матушки.

— А не вернулся ли наш гонец к Государю?

— Батюшка, ждать его надобно не ране, чем сёдни к вечеру, а не то, к ночи.

— А толков ли он, сумеет ли объяснить все правильно?

— Тук ведь гумага у него, что матушка Ваши составили. Ить это не иной кто, как дворецкий Вашей милости, Семён Ильич, оченно солидный мужчина и грамоте знает.

— Ты тогда, Егор, сразу его ко мне пришла, как он вернётся.

— Всенепременно, Ваша Светлость!

Здесь необходимо отвлечься ненадолго от хода нашего удивительного повествования, и объяснить вам всё то, что герою удалось выяснить относительно времени, в котором он не по своей воле оказался, ибо он поначалу не имел никакого представления, где он, что он, откуда? Все эти знания были как будто «стёрты» из его сознания. Но он дал себе слово приложить все возможные и даже невозможные усилия, чтобы каким-то образом восстановить утраченную информацию. И, в конце концов, ему это удалось. Но не будем забегать вперед, а вновь передадим слово нашему знакомому — «князю».

Очевидно, что я оказался (да не прозвучит это странно) в теле некоего князя, и выяснил, что «я» — древнего рода, что предки мои были на этой земле ещё до основания Москвы. Не могу сказать, чтобы я уж совсем плохо чувствовал себя в этом «чужом» теле. но внезапно мне открылось, что я обладаю знаниями, навыками и словарным запасом значительно более высокими, чем мои нынешние «современники». Это тоже мне непременно ещё предстоит выяснить!

Теперь о Русляндии.

Вселенский преобразователь Яромир Третий установил иное летоисчисление, поэтому я абсолютно не мог понять, в каком же году я нахожусь. Согласно этой системе я проснулся в 7170 году от сотворения мира.

Русляндия была «разбита» на сорок губерний, и, хотя численность населения этих образований (как, впрочем, и площадь) были ничтожно малы, каждой управлял воевода.

Дружина или регулярное войско состояло из ста пятидесяти стражников, вооружённых пиками, саблями, бердышами. Каждая губерния имела на вооружении до десяти небольших пушек мелкого калибра.

Крестьяне в Русляндии были распределены среди знатных бояр и приписаны были к усадьбам, по месту жительства оных. Бояре платили царю подати или дань, причем в каждом случае государь сам устанавливал их размер.

В дружинники брали принудительно, но не всех, а лишь тех, кто был крепок, силён, высок (не менее десяти пядей, т. е. 178 см) и достиг возраста семнадцати лет.

Служили дружинники двадцать лет, а те, кто доживали, по окончании срока возвращались к своему барину.

Здесь я опять возвращаюсь к тому часу, когда я ждал и дождался возвращения дворецкого, которого отправляли к Государю. Приехал он ближе к ночи. Его звали Семён Ильич. Это был статный мужчина лет 45–50. он поведал, что известие о моём чудесном выздоровлении очень обрадовало Государя и он велел передать, чтобы я немедленно отправлялся на Москву и предстал пред его очи.

— Почему в Москву, а не в слободу?

— А потому, батюшка, что Государь ноне на Москве опять.

Егор просил меня поостеречься, потому что. Как он сказал:

— Государь дюже «нетрепелив», а потому резок зело. А ежели под горячу руку попасть, так и живота лишиться можно. — Но ежели что, так я сего не изрекал! — предупредил Егор.

Я его успокоил, сказав, что кроме меня, этих слов никто не узнает.

Поскольку в дорогу мне пришлось отправляться на ночь глядя, то, по совету Егора, отправил с нарочным письмо я к воеводе. А оказался им не кто иной, как мой сосед, князь Жегловский Степан Матвеевич. В письме я в очень деликатной форме просил прислать мне двадцать стражников для охраны моей персоны. Это посоветовал мне мой холоп Егор, по заявлению которого, «на той дороге беглые шалят», грабя, а иногда и убивая проезжающих.

Менее чем через час во двор прибыли пятнадцать конных стражников. Они привезли письмо от князя, где тот извинялся, что не может исполнить мою просьбу целиком, т. к. обстоятельства требуют присутствия остальных ратников на службе.

Я собрался в путь, надел новый дорогой шитый золотом кафтан, а поскольку на дворе уже стояла зима, то я надел подбитую тёмно-зелёным сукном шикарную соболью шубу и соболью шапку.

Сани были роскошны, хоть и невелики. В них впрягли двенадцать лошадей цугом, попарно. Ездовым был конюх Никита. Я тепло простился с матушкой, а Егор покрыл мне ноги меховой попоной. Я уже хотел было сказать, что мол, перекрестясь, мы тронулись в путь. Но дело обстояло иначе!

В моём рассказе я совсем упустил из виду вопрос религии. Как оказалось, мудрый Яромир Третий, введя новоопричнину, истребил всех монахов, священников, прочих служек, и сжёг все церкви и монастыри, мотивируя это тем, что они нахлебники, и без них только лучше жить станет!

Я не знаю, призвал ли он тем на себя Божий гнев, но только с ним вовсе ничего не приключилось… Соответственно, крестные знамения тоже были под запретом. Поэтому, не перекрестясь и не сотворив молитву, я отправился в неблизкий путь.