Каурай. От заката до рассвета

Глава 4

Они преодолели еще пару сотен шагов и неожиданно деревья разошлись перед ними. Путники ступили на хорошо утоптанную, широкую дорогу, которая змейкой тянулась влево и вправо и пропадала в белесом мареве.

— Ну, уже кое-что, — облегченно вздохнул Богдан, оглядываясь по сторонам. Теперь оставалось решить, куда им направить стопы и копыта. — Это южный тракт, зуб даю.

Игриш и не думал, что они забрались так далеко. Должно быть, сделали гигантский крюк, пока неслись через ревущую ночь, а потом еще и брели почти вслепую, не разбирая дороги. Теперь они могли надеяться, что вот-вот за поворотом покажется постоялый двор… а не конный разъезд, у которого руки чешутся обвинить кого-нибудь в мародерстве.

А еще жутко хотелось есть…

— Стой.

— Чего опять?

— У тебя это… кольчуга твоя.

— А чего с ней не так?

— Ну, она… кольчуга. В ней ты выглядишь чересчур воинственно.

— Хмм… — смутился Богдан, осматривая кольчужные рукава. — Ну, а без нее, я что буду похож на невинного кролика?

— Все же лучше, чем в ней, — кивнул Игриш.

— Дороговато это… — сжал зубы Богдан, но не стал спорить. Ему пришлось спешиться, чтобы Игриш помог ему стянуть кольчугу. Это оказалось непросто: израненная рука протестовала, а ткань стеганки постоянно цеплялась за кольца. Без помощи Игриша парню пришлось бы потрудиться, чтобы содрать кольчугу с плеч.

Наконец, они справились. Жалко было выбрасывать такую ценность — слишком хорошо оба помнили, сколько дворов собирали деньги, чтобы отправить Богдана на службу, когда к ним в деревню заявились люди князя, и на него пал жребий. Кольчуга, шлем, копье, сапоги… и лошадь, пусть и похуже Красотки, но в резвости ей не откажешь. Снаряжение обошлось деревне недешево — целое стадо можно было купить на эти деньги и еще заполнить амбар хлебом. И такое — под куст?

“Да, под куст”, — вздохнул Игриш, отправляя кольчугу по назначению.

Проводы Богдана случились, кажется, года три назад? Игриш оглядел своего спутника. Богдан с этого времени сильно изменился — окреп, возмужал… стал другим, что немного пугало Игриша, привыкшего к лучезарной улыбке юного парня, от которой, кажется, не осталось и следа. И сколько дорог ему пришлось пройти за минувшие три года? И где эта дорога в итоге оборвалась — в разоренной родной деревне, которую такие как Богдан поклялись защищать, но потерпели сокрушительное поражение при Мышарах.

Несмотря ни на что в одной потертой стеганке Богдан выглядел как солдат, решивший податься подальше от войны, о чем мальчик и сообщил ему.

— Ну не голым же мне шагать! — всплеснул парень руками. — Пусть лучше так… А мы постараемся не попадаться на глаза кому не следует. Главное не упускать дорогу из виду, и ежели что — в кусты! Да и лошадь придется бросить.

— Ее? — захлопал глазами мальчик, испуганно косясь на кобылку. — Она же нас спасла.

— А теперь может отправить на виселицу. — Богдан был непреклонен. — Слишком уж приметная лошадь, как бы в конокрадстве не обвинили. Так она наверняка и краденная. Как думаешь, откуда у этого проходимца такая добрая коняга? Ее бы впору рыцарю какому-нибудь, если не взять выше.

С этим Игриш не мог не согласиться: у них в деревне о такой вороной красавице можно было только мечтать.

— Нет, — помотал головой мальчик. — Ее надо вернуть хозяину.

— Выбрось уже эти глупые мысли из головы, — махнул рукой Богдан. — Нет у нее хозяина, бесхозная она.

Игриш попытался возразить, но Богдан ничего не желал слушать — отвел кобылу в сторону и со всего маху шлепнул по крупу. Лошадь взвилась и бросилась прочь, ломая подлесок, и скоро скрылась с глаз.

Так они потопали дальше, стараясь держаться дороги, но не вылезать из цепи деревьев. Богдан опирался на какую-то корягу и шел мелкими шажками, сильно припадая на левую ногу, постоянно морщился и ругался, но стойко переносил все тяготы.

— О, нет… — прошипел Богдан, когда за их спинами хрустнуло.

— Что такое? — обернулся Игриш и обомлел.

За ними, временами останавливаясь пощипать травку, трусила Красотка.

— Я тебе чего сказал?! — подошел к ней Богдан, но лошадь только недовольно всхрапнула и отбежала подальше, на прощание одарив парня хвостом по носу.

— Вот дрянь! — скривился Богдан. — Чего ржешь?!

— Ничего… — смутился Игриш, но хихикать не перестал. — Это она тебе мстит за то, что ударил!

— Эй, ты чего делаешь?! — возмутился парень, когда Игриш свободно подошел к лошади и погладил ее по морде. Та и не думала убегать от него, а только клюнула ноздрями в щеку. Но на подошедшего Богдана Красотка выставила зубы и недовольно заржала.

— Заткнись, ну! — замахнулся на нее Богдан, но кобыла только всхрапнула.

— Ты ее пугаешь!

— Если и так, то избавься от нее! Не понимаешь, что эта лошадь нам еще аукнется!

Обольщаться и вправду было глупо — такая кобылка просто подарок для мародеров, с которыми их неизбежно столкнет кривая дорожка. Игриш обреченно вздохнул, погладил Красотку по холке на прощание и отвел в сторону. Потом махнул ей и вернулся к Богдану.

Далеко они не ушли.

— Бесполезно, — сплюнул Богдан. Не успел мальчик раскрыть рот, как он подхватил корягу, напустил на себя угрожающий вид и пошел на кобылу.

— Богдан… — поджал губы Игриш, но тот даже не обернулся. Решил покончить с проблемой радикальными методами.

…что произошло, и как она не раскроила ему череп своими копытами, Игриш так и не понял. Но Богдан одним махом оказался на земле, а разозленная лошадь гарцевала вокруг него, размахивая подковами у парня прямо перед носом.

— Уйми ее, проклятую! — кричал он, силясь отползти подальше от разозленного животного.

Игриш бросился кобыле на шею и оттолкнул ее от Богдана. На него только махнули гривой — не более.

— Ты что с ней уже успел подружиться, а? — прошипел Богдан, когда поднялся на ноги — чуть ли не за десять шагов от взбешенной лошади.

— Ага, — растянулся в виноватой улыбке мальчик, поглаживая кобылу по носу. Она озлобленно раздувала ноздри, но исключительно в сторону Богдана.

— Ты чего лыбишься? Не понимаешь, что от нее надо избавиться?

— Как? — задал резонный вопрос мальчуган.

— Не знаю! Шепни ей на ушко, чтобы убиралась, раз вы такие большие друзья, — сплюнул Богдан себе под ноги и нагнулся за корягой — под пристальным взглядом Красотки, готовой снова атаковать обидчика. Но парень лишь оперся на палку и побрел прочь, ворча себе под нос.

Мальчик пару раз пытался отвести кобылку подальше в заросли, но все тщетно. Он попробовал шикать на нее и напугать, но та лишь недовольно стригла ушами и носилась по туманной округе, то исчезая, то вновь появляясь из молочных клубов, но не оставляла Игриша с Богданом слишком надолго. Стоило лишь Богдану облегченно вздохнуть и решить, что надоедливая лошадь наконец-то пропала с потрохами, как позади шелестела трава, и снова Красока встречала их наглым ржанием. Богдан на это только ругался и раз в отчаянии замахивался на нее палкой, но уже без прежней лихости. Кобыла только презрительно фыркала на него и пыталась укусить за плечо.

Их неравную борьбу внезапно прервал грохот и перестук копыт.

Забыв про лошадь, оба быстро закопались в заросли. Немного погодя на дорогу выехала крытая телега, запряженная двойкой лошадей. При виде ее скрипучих колес Игриш с Богданом переглянулись:

— Рискнем?..

Не хотелось впутываться в очередную историю, но телега выглядела вполне мирно.

— Давай, — кивнул Богдан. Впрочем, его глаза не покидала тень сомнения.

Мальчика не нужно было просить дважды: он вылетел из кустов и со всех ног помчался к телеге, размахивая руками.

— Дяденька! Дяденька!

* * *

Кобылку удалось привязать к телеге, а сами они устроились под пологом, где сидела женщина в обнимку со своей крошкой-дочерью. Богдан смог впервые за долгое время устроиться в лежачем положении, насколько ему позволяли сундуки с мешками, и вскоре задремал.

— Наших соседей тоже, сволочи, не пожалели, — говорил возница, когда выслушал рассказ мальчика. — Плохая война это, за такое Спаситель по головке не погладит. Одно дело фураж собрать, ну припугнуть кого, побаловать или девок попортить… Дело известное, хоть и не шибко доброе. Но жечь и резать на чем свет стоит… Мы-то думали, что до вас войско не докатится, и решили у родственников переждать, но вовремя свернули, когда увидели столб дыма. Марта с мужем и детишками, не знаешь их?.. Мельница у них.

Игриш кивнул, но об их судьбе он ничего не ведал — только помнил, что разграбление деревни началось именно с мельницы.

— Ох, только и молюсь Спасителю, чтобы они успели уехать! — всплакнула женщина, прижимая к себе дочурку.

— На это особо не надейся, — вздохнул ее муж. — Молись, не молись, а ватага Крустника пленных не берет.

— Куда же их бес-то гонит, нечистых?!

— Оно ясно куда — столицу им надо брать до зимы. Кровь из носу, вот и лютуют. Думают, что князя этим напужают, и он сам им ворота отопрет.

— И отопрет, куда он денется, — донесся голос Богдана из телеги. Игриш вздрогнул — он-то решил, что тот давно спит. — На поле брани биться, это не вино по лавкам хлестать. У князя Жирки всегда жира было больше, чем мозгов.

— Оно-то конечно, куда без этого, — скривился на козлах возница. — Часто говаривали, что Жирка на престоле оказался случаем. Пронесли боги старому Харнею наследников, вот и остался один Жирка, которого Крустнику срезать — раз плюнуть. Слушай, а может, оно и к лучшему? Ведь когда-то с феборцами мы жили душа в душу. Глядишь, война закончится, скинут непутевого Жирку, и снова будет все по старому? Моя бабка оттуда, да и много кто еще. Сейчас, конечно, не в чести это, но зря это люди себя обманывают. И язык у нас один, и обычаи…

— Врешь, отец! — хохотнул Богдан, приподнимаясь на локте и кривясь то ли от боли, то ли от смеха. — Когда-то и я так думал. Нет у нас с феборцами более ничего общего, кроме взаимной ненависти. После Мышар и Хлебны уж точно, помяни мое слово.

— Эх, — вздохнул возница. — Сейчас ненависти вокруг разлито, ложкой черпай — не вычерпаешь. Ты сам-то, гляжу, в бою успел свои раны получить?

— Ну, а ежели и так?

— Сын у меня пару месяцев назад с войском ушел. И нет его. Не видал, такой кудрявенький? Кмышем кличут?

— Нет, — мотнул головой Богдан, переворачиваясь на другой бок. — Под Мышарой много людей было. Всех не упомнить.

Вскоре по тракту загрохотали и другие телеги, десятки телег. Их упряжка влилась в общий поток, запрудивший всю дорогу. Под усыпляющий шум колес Игриша скоро сморило, и он провалился в сон.

* * *

Оглушающая тишина и леденящий холод. Он давно не чувствует свои ноги, глаза давно отвыкли от света в этом темном царстве, где он боится даже пикнуть, чтобы не потревожить того, что таится под водой.

Главное не плакать, и тогда оно тебя не услышит. Ты же не дашь меня в обиду, братик?

Сестренка здесь, он не видит ее кукольного личика, раздувшегося, словно пузырь. Пальцы скользят по ее скользкой коже, когда он пытается удержать ее на плаву. Ему так не хочется, чтобы сестренка уплыла и потерялась. И что еще хуже, досталась тому, что таится под водой.

Главное не двигаться, и тогда оно тебя не почувствует. Ты же не отпустишь меня, братик?

Он не знает, сколько времени прошло с того момента, когда их бросили сюда. Когда захлопнулась крышка, отрезав солнечный свет. Когда он сорвал голос в попытках позвать на помощь. Когда он наконец нащупал свою сестру на самом дне холодного колодца — казалось, прошла почти вечность. Но сердце, которое упрямо отсчитывает мгновения, упирается — нет, вечность еще впереди. Тихая, гнетущая и ужасная вечность. Когда то, что таится под водой, решит поприветствовать дорогих гостей.

Братик, не двигайся! Братик не плачь! Ты еще не устал плакать?

Братик не устанет. Когда он слышит, как тишину разрывает шелест воды. Когда с глубины начинают подниматься пузыри, он осознает, что вечность уже близко. Он крепче прижимает к сестру к своей груди — такую маленькую и хрупкую, почти стеклянную игрушку — и опирается спиной о холодную стену колодца. Запрокидывает голову и, наверное, в тысячный раз смотрит наверх. Слишком, слишком далеко.

А то, что таится под водой, уже близко.

Когда вода начинает бурлить, а ног касается что-то липкое, он до боли зажмуривается и пытается закрыть сестру собой. Он очень не хочет умирать, но еще больше ему не хочется, чтобы то, что таится под водой, утащило его сестру. И оставило его одного в этом промерзшем колодце.

Он чувствует, что как оно поднимается над поверхностью, но все еще выжидает, отсчитывая последние удары уставшего сердца. Молчит и ждет, вперив в них свой пустой и озлобленный взгляд. Ведь когда-то оно тоже было тем напуганным мальчиком, которого забыли в черном колодце. Но у него не было маленькой, мертвой сестры, чтобы было к кому прижиматься. У него не было никого, с кем коротать вечность в этой ледяной и мокрой могиле.

И поэтому оно было жутко зло. А еще оно было жутко голодно.

Не смотри, братик! Не смотри на него!

Но братик не выдерживает. Открывает глаза и видит.

* * *

Рассвет встретил его на ногах. Слава святым и смелым. По колено в крови, с обнаженным мечом, с лезвия которого одна за другой скатывались серебристые слезы. Они удабривали вспаханную землю как капли дождя.

Его меч, Куроук, знатно потрудился минувшей ночью. Но умертвия не отступали. Их вал отхлынул, на время, чтобы зализать раны… и дождаться братьев и сестер, которых рождали следы Крустника.

Каураю было плевать. Он не задержится здесь надолго, не рискнет жизнью напрасно ради никому не нужной стычки со смертью. Его последний бой еще впереди.

Клинок вошел в ножны — не без труда, но Каурай справился, хоть ему и пришлось пролить немного лишнего пота. Замок щелкнул, фиксируя гарду. Куроуку на сегодня хватит.

Пришла пора Щелкуна. Он и так не мог дождаться своего выхода на сцену.

Он снял череп с пояса и положил на землю. Отошел подальше и стал ждать. Он умел ждать.

— Кто ты… — простонала Варва, сглатывая слезы. От нее немного осталось. — Кто ты такой… Каурай? О, нет! — взвигнула она, когда увидела как трансформируется Щелкун. — Пощади! Я расскажу тебе, где найти Адэ! Приведу тебя к ней… Пожалуйста…

— Нет, — дрогнули его губы. Он не пошевелил и пальцем, чтобы помочь ей избежать наказания. Каурай знал, что ведьма лжет — Адэ из Коха живет в полете. Она, как и Дикий Гон, сейчас везде и нигде. И только сам Сеншес сейчас способен поймать ее за хвост. Одноглазый понял это слишком поздно.

Глаза Варвы округлились, когда ее взгляд столкнулся с алым сиянием, лившимся из глубин черепа. Этот холодный свет мигом обрызгал всесильную ведьму, обращая ее обычной испуганной девчонкой, которой она когда-то была. Которыми они были все до того, как связать себя с Ямой.

— Значит это правда?.. — она закусила губы до крови и застонала: — Опричник… Пощади!

— Нет, — снова дрогнули его губы. Никакой пощады. Никаких компромиссов с теми, кто спутался с Ямой. Кто перешел грань дозволенного и присоединился к Дикому Гону. Нарушил Договор, написанный кровью.

Ведьма попыталась уползти, но без ног у нее не было шансов. Она начала умолять, увещевать, просить снисхождения, сулить золота, драгоценностей, предлагать себя, боготворить…

Она вспомнила Лиллит. Его Лиллит. Да, они когда-то знали друг друга. Возможно, Варва говорила правду, и они с Лиллит и впрямь были подругами. Ведьма плакала, обещала ему…

— …ключи от Лимба!

Но Каурай не слушал. Он знал, что ключ от Лимба покоится у него в ножнах.

Когда Щелкун встал на лапы и с радостным воем бросился на беспомощную ведьму, ее визг затопил уши. Нынче он знатно позавтракает.