Кавказская война.

ЗАПИСКА ОБ УПРАВЛЕНИИ АЗИАТСКИМИ ОКРАИНАМИ[78]

Ввиду тяжелых и постоянных убытков государственной казны на Кавказе и в Туркестане возникает необходимость определить наконец сознательно, сообразуясь с общими потребностями империи, систему управления этими двумя странами. Не одна Россия имеет владения в Азии, но для нее одной они убыточны, и притом в такой степени, что доход не покрывает даже половину расхода. Дело идет о великом вопросе, быстро принимающем все большие размеры, так как с каждым царствованием, в силу неизбежного и не зависящего от человеческой воли хода дел, границы русских владений в Азии постоянно расширяются. Вопрос в том, должно ли считать азиатские владения обыкновенными областями, подчинять их общим учреждениям, или же они требуют иных, им исключительно свойственных приемов управления, в чем и в какой мере.

Хотя Закавказский край занят уже 80 лет, а Средняя Азия менее 20, тем не менее вопрос об отношении государства к этим окраинам стоит покуда в одинаковом, требующем решения виде. Последнему правителю Кавказа предстояло еще завоевывать страну, управление которой ему вверялось[79]; новый начальник будет первым, назначаемым исключительно для управления.

В Туркестане сделан покуда не более как административный опыт, далеко не оправдавший себя последствиями.

Очевидно, что увековечение такого положения дел, при котором азиатские владения составляют бремя для России, не может быть обращено в систему. Если б даже подобное бремя было признано выносимым в его настоящем виде, то очень скоро оно станет совершенно непосильным. Когда русское царство не остановилось в своем разрастании на естественных пределах Кавказского хребта и Урала, то кто укажет теперь пределы, на которых оно остановится? Можно предвидеть, что со временем многие еще страны и многие миллионы азиатского населения будут подчинены русскому господству. Это судьба всякого европейского владычества в Азии. Давно уже англичане в Индии закаивались идти далее, закаивались и голландцы в Малезии, прежде еще закаивались римляне, вынужденные силой обстоятельств перешагнуть Геллеспонт, — и, однако ж, все они невольно шли вперед, по тому же естественному закону, который заставляет камень погружаться в тину, пока он не дойдет до твердого дна. Сожительство с племенами, не сложившимися в твердо очерченные народности и не признающими иного права, кроме права силы, вынуждает для собственной безопасности подчинять своему влиянию ближайших соседей, а затем снова выдвигаться вперед для ограждения этих последних. Если англичане, голландцы и французы, попавшие в Азию и Африку случайно, дорожащие своими заморскими владениями исключительно из-за денежных выгод, не могут избежать необходимости невольного разрастания, то возможно ли это для России, вдвинутой географически в азиатский материк, соприкасающейся с его населением непосредственно на протяжении многих тысяч верст? Кто поверит в устойчивость наших азиатских границ даже со стороны Турции, видимо разлагающейся, тем более в средней и восточной Азии? Мы можем отрекаться от всякого захвата, но не можем отречься от обязанности обеспечивать спокойствие на своих пределах; а это условие именно влечет неодолимой силой каждую европейскую державу, ставшую на почву Азии, к постепенному раздвижению границ. При таком положении дела самая обыденная предусмотрительность заставляет принимать в соображение при установлении системы управления русскими областями в Азии не только их нынешний размер, но неизбежный прирост их в будущем. Пожертвование, сносное в ограниченных пределах, становится непосильным, когда оно периодически возрастает.

Вопрос об удобстве распространения европейских учреждений на владения в Азии может подлежать рассмотрению с разных сторон и с разнообразных личных точек зрения, но лишь до тех пор, пока эти владения остаются незначительными; с расширением их вопрос упраздняется сам собой: экономические средства всякой, самой богатой восточной страны настолько ниже всякой европейской, даже самой бедной, что их далеко не станет на содержание сложных форм управления, выработанных последними, когда при этом приходится еще держать постоянное войско для обороны края. Английский подданный платит в Европе прямых и косвенных податей 90 франков, в Индии — не свыше 7½; голландец платит более 70 франков, — голландский малаец — 5½. То же самое явление буквально повторяется у нас. Из отчета покойного фельдмаршала князя Барятинского за 1860 год видно, что Ставропольская губерния при населении в 340 тысяч давала несколькими тысячами рублей более дохода, чем весь Закавказский край, населенный уже тогда 3 миллионами жителей. Принимая официально показываемую цифру населения Европейской России и Сибири — 76 400 000, на душу приходится по бюджету 1880 года с лишком 9 рублей налога всякого рода. В Закавказском крае платежная способность населения выражается цифрой 2¼ р[80] в Туркестане — 1 р. 90 к.: в общей сложности и по курсу — теми же неизменными 6–7 франками, как в Индии и Малезии. Цифры эти — показатель общей экономической состоятельности на всем Востоке, за единственным исключением Египта, в котором высший доход приносится Нилом, а не людьми. История доказывает с очевидностью, что благосостояние страны зависит не от даров природы, а от духовного склада человека и общественного развития, вырабатываемых тысячелетиями, вследствие чего голландское болото в 14 раз богаче Голконды. Конечно, разработка естественных богатств наших азиатских окраин сулит еще многое впереди, но совсем невероятно, чтобы эти страны стали когда-нибудь богаче Индии, с которой англичане, при всем их умении и беззастенчивости, не могут выбрать более 7½ франков с души. Европейцы, которым удалось захватить разные углы Азии, давно поняли неизбежные условия своего владычества и применились к ним: они не помышляют о перенесении в Азию своих дорогих гражданских учреждений, удерживают в своих руках одну только правительственную власть, оставляя стране ее привычную дешевую администрацию, вследствие чего им остается из местных доходов достаточно средств для содержания вооруженных сил. У нас же стоимость одного гражданского управления в Закавказском крае не только поглощает весь приносимый областью доход, но требует еще крупной приплаты со стороны государственного казначейства[81]. Очевидно, что таким образом можно относиться к какому-нибудь необходимому стратегическому пункту, например к Сингапуру или Красноводску, а не к обширному краю.

В Средней Азии можно ожидать постепенного выдвижения оседлого населения к югу в степь, как это произошло в Новороссийском крае, в Заволжье, в Сибири; но Закавказье и Туркестан, так же как сопредельные им страны, не могут уже вместить такой массы пришлого русского населения, чтобы обратиться этнографически в Россию; они останутся очень надолго русскими владениями в Азии, со всеми неизбежными условиями такого владения. Ввиду этих неизбежных условий, ввиду вероятной, даже более чем вероятной, необходимости постепенного раздвижения наших границ на Восток нельзя продолжать прежней системы, правильнее сказать — рутины, в отношении к этим областям; иначе дефицит, вынуждаемый такой рутиной, обратится наконец в нечто подобное подати, которую русский народ высылал когда-то в Золотую Орду. Если б даже содержание азиатских окраин за счет владычествующего народа приносило добрые плоды в каких-либо других отношениях, то его все-таки нужно постепенно прекратить, так как очень скоро оно станет невозможным. Но приносит ли оно добрый плод в каком-нибудь отношении? В других европейских государствах, имеющих владения в Азии, вопрос этот давно считается решенным отрицательно; у нас то же самое доказывается фактами, хотя затемняется фразами. Сущность вопроса очень проста.

Когда европейское правительство становится на место туземного, мусульманского или языческого, не выходя из чисто правительственной задачи, то население, несмотря на отвращение к иноверцам, немедленно начинает чувствовать выгодные последствия такой перемены: власть не теснит богатых людей для выжимания денег, не заставляет скрывать свои средства и ходить в лохмотьях, не отымает красивых жен, устанавливает равную для всех податную систему, ограждает безопасность на дорогах; всем дышится легче. Особенно же население живо чувствует эту разницу под рукой русских, которые не смотрят на туземцев как на существа низшей породы, обходятся с ними человечно. Оттого утверждение русского владычества в азиатской стране всегда на первых порах пользуется популярностью. Так бывало постоянно и в закавказских ханствах, и в областях, отхваченных от Персии и Турции, и в Туркестане; тысячи людей знают это и помнят. Но популярность наша продолжается до тех лишь пор, пока русская власть остается местным правительством, надзирающим за обычным туземным управлением городским и сельским, пока она не переходит сама в мелочную администрацию. С этого же перехода начинаются — общее недовольство, народные вспышки, разгар фанатизма, принимающего форму мюридизма, зикры, джазма и т. п., с неизбежным заключением больших бунтов, заставляющих вскоре удваивать число войск в крае. Явление это воспроизводилось до сих пор с таким постоянством в каждом углу наших азиатских владений, что его можно признать непреложным законом; тем не менее мы не вынесли из него до сих пор никакого урока.

Причина явления достаточно понятна. В мусульманском крае полезно поддерживать суд по ад ату, народному обычаю, против шариата, суда духовного, дающего преобладание фанатическому духовенству; но подчинение христианским гражданским законам равняется для туземца насилованию на каждом шагу его веры, связанной с самыми мелочными обычаями жизни. Покуда чужеземная власть остается сосредоточенной в руках немногих высших правителей, народ хотя знает о своем порабощении, но не чувствует его и мирится с его последствиями из-за житейских выгод, приносимых ему лучшим порядком и большей безопасностью, но как только иноверные властители принимают на себя низшую администрацию и вследствие того вносят в народный быт свои законы, не только непонятные туземцу, но напоминающие ему при каждом его дыхании, что он раб гяура, — дело принимает другой оборот. Пища фанатизму готова. Кроме того, между европейским гражданским законом и азиатским бытом лежит бездна. Европеец не проживает дня без обращения к закону, т. е. установленной власти в каком-либо виде, от городового до нотариуса. Частный человек в Азии признает власть только для охранения государственной безопасности, а во всех житейских отношениях сторонится от нее, как от чумы; но европейский закон со своими агентами насильно вторгается в его жизнь и отравляет ее. Легко сказать, как иногда говорится, что высшие нравы европейских чиновников должны со временем вылечить азиатца от его отвращения к вмешательству власти, даже чужеземной; в действительности никакое государство не в состоянии наполнить низшую администрацию азиатских областей иначе, как оборышем своих людей, оборышем, который с течением времени не умиротворяет, а разжигает ненависть подвластных. Надо прибавить также, что европейские формы не представляют завоевателю полноты средств, необходимых для содержания азиатского края в порядке, например круговой ответственности общин за разбои, совершаемые на их земле, благодаря которой Закавказский край пользовался безопасностью дорог до введения свода законов. Это только один пример из многих подобных. Подчинив страну непонятному ей законодательству, приходится потом на каждом шагу заменять его несоответствующей ему практикой. Конечно, при долгом европейском владычестве возникает и на азиатской почве слой Разжившихся и в некоторой мере объевропеившихся людей: купцов, некоторых помещиков, ведущих обширные дела, а также туземных чиновников, охотно прибегающих к просвещенным формам суда и даже школы; но этот слой бывает так немногочислен, что для него, вместе с проживающими в крае европейцами, достаточны немногие в самом ограниченном размере, недорого стоящие учреждения. Тем не менее, соприкасаясь почти исключительно с этим промежуточным, ничтожным по количеству, но выдающимся слоем населения, русское начальство в крае легко впадает в ошибку, судя по нему о настроении массы, и распространяет на всех так называемое благодеяние просвещенных учреждений. Подчиненные чиновники содействуют, конечно, всеми силами введению новых форм управления, находя в том личный интерес — должности и жалованье. Когда наконец эти просвещенные учреждения становятся общим типом управления в крае, они обходятся в непомерную цену, во-первых, по своей сложности, во много крат превосходящей местное управление азиатское, во-вторых, потому, что, разливая неудовольствие в массе, заставляют увеличивать силы, необходимые для содержания страны в покорности.

На основании вышеизложенного можно спросить: кому же выгодно введение в азиатскую область русского порядка гражданского управления, разоряющего властелина и отталкивающего от него подвластных?

Обсуждение этого вопроса было возбуждено в правительственной среде только однажды, вследствие поданной записки генералом Черняевым в 1874 году о туркестанском управлении. Записка осталась без последствий в силу мнения, высказанного директором азиатского департамента, что наша миссия в Азии существенно-просветительная, а потому в России не должна жалеть издержек в настоящем, ввиду благодетельных последствий их для будущего. Указание на нашу просветительную миссию служит до сих пор самым удобным поводом для нещадной растраты трудовых денег русского народа. Всматриваясь, однако же, в это мнение, оказывается, что оно вовсе не мнение, а не более как фраза.

В течение всех веков истории был только один пример просвещения азиатских населений посредством европейского владычества и слития их с господствующим народом — это было отречение Западной Азии македонским завоеванием; но в то время религиозные верования не стояли еще непереходимой стеной между победителями и побежденными: божества были у них те же самые, разница заключалась только в местных названиях, переводимых с одного языка на другой. С возникновением же христианства и мусульманства между двумя мирами установилось не только отвращение, но полное взаимное непонимание, последствием которого является тот несомненный факт, что европейское владычество в Азии остается лишенным всякого нравственного влияния на покоренных, сколько бы оно ни продолжалось. Как масло и вода, они не смешиваются ни в чем. Англичане, владеющие Индией более столетия, откровенно сознаются в своем бессилии в этом отношении, несмотря на чрезвычайные средства их миссионерских обществ, на громадную силу притяжения их торговли. Наше же просветительное орудие в Азии заключается исключительно в чиновниках от IV до XIV класса; ни о каком ином до сих пор не было речи, по крайней мере в среде высшего правительства, в Петербурге.

На месте смотрели иногда на дело иначе. Оба первые кавказские наместника имели в этом отношении своеобразные взгляды. Князь Воронцов, не признававший возможности улучшения чего-либо посредством расположения административных агентов и формальностей и экономный на государственные расходы, думал закрепить за Россией ее азиатскую окраину возвышением местного дворянства, которому он не только покровительствовал в Грузии, но которое создавал в мусульманских областях в лице беков и агаларов. Он руководился мыслью, несомненно основательной, что мы не можем воздействовать на мусульманскую массу, но можем привязать к себе прямым интересом и со временем обрусить высшее сословие, располагающее этой массой, заменить им штыки, содержащие страну в повиновении. Подобная система доказала уже однажды свою действенность, обратив Казанское и Астраханское ханства в коренные русские губернии, несмотря на населяющие их миллионы мусульман, — правда, при помощи русского переселения в больших размерах, для которого в Закавказье нет места; но принятое начало обещало тем не менее если не столь полные, то все-таки значительные плоды. Князь Барятинский продолжал систему князя Воронцова, но с двумя отступлениями; он хотел ускорить жатву, которую предшественник его имел в виду только в будущем, хотел вырастить ее, можно сказать, тепличным способом, и для этого учредил общество святой Нины, прямой, хотя недоговоренной целью которого в его уме было обращение высшего мусульманского сословия в православие; с другой стороны, князь Барятинский широко и без нужды развивал центральную администрацию для придания кавказскому управлению самостоятельности во всех отношениях. В отличие от взгляда его предшественника система его имела в виду только политическую, но не экономическую цель. Виды первых двух наместников исчезли с ними бесследно. Созданное с такими усилиями высшее мусульманское сословие, не руководимое более в направлении, которое одно только придавало смысл этому начинанию, не принесло нам доселе никакой пользы. Затем водворилась система противоположная — возможно полного приравнения закавказских губерний к русским; допущенные в этом отношении отступления, как видно из самого их свойства, обусловливались не политическими или финансовыми, а исключительно административными соображениями о неприменимости к краю того или другого параграфа общих положений. Хотя при этой системе в течение последних 18 лет доходы края значительно возвысились (не облегчая, впрочем, нисколько тягости государства), но как подобное возвышение вследствие мира и безопасности, водворившихся после покорения горцев, никогда не может возрасти до покрытия, даже до значительного ослабления, дефицита по военному и гражданскому ведомствам, то ясно, что не этим путем можно достигнуть решения существенного вопроса — безубыточного владения азиатскими областями.

В Туркестане не обнаруживалось до сих пор никакого систематического взгляда на управление краем[82] и на отношения его к государству, так как учреждение на русские деньги широких административных штатов, совсем не вызываемых потребностями управляемых, наряду с беспредметным и бесконтрольным растрачиванием местных доходов, не имеет ничего общего с системой. В Туркестанском крае, вместо заботы о русских интересах, буквально проводили просветительную миссию, для поддержания которой насильно подвергали, например, мусульманский народ оспопрививанию, а когда жители уклонялись от него как от противного вере, предрассудок их подавляли оружием, а наиболее противившихся вешали.

Не сравнивая кавказское управление, постоянно имевшее во главе своей первых людей государства, с управлением туркестанским, нельзя не видеть, однако же, что неустойчивость и недостаточная отчетливость системы управления в одном крае, как и полное отсутствие ее в другом, привели и там и здесь к очень схожему результату. Сравнивая расход государства на каждую из этих окраин по гражданскому и военному ведомствам вместе с приносимым каждой из них доходом, оказывается: на Кавказе, при общем расходе 44 560 000 рублей и доходе 15 400 000, ежегодный дефицит составляет 29 160 000, т. е. доход относится к расходу как 1:2¾ в Туркестане, при расходе и доходе, дефицит, а отношение дохода к расходу как 1:[83].

Ранее рассмотрения условий, при которых может уменьшиться в некоторой степени тягость по военному ведомству на обеих окраинах, можно вывести из вышесказанного достаточно ясные указания на средства облегчить их гражданский бюджет. Без сомнения, вопрос о бюджете не может стоять особняком, вне связи с политическими условиями русского владычества в крае; но в этом отношении очевидные последствия доказывают, что каждый лишний расход, допускаемый в управлении азиатской областью, составляет вместе с тем политическую ошибку.

Туркестан представляет чистую, беспримесную азиатскую окраину, а потому и в вопросе об управлении им не заключается большой сложности. Погрешности, допущенные в устройстве этой окраины, произошли от промахов одного лица; в них нет спутанности, истекающей из последовательного населения противоположных систем и взглядов: они так еще свежи, что исправление их не особенно затруднительно. Решать политические вопросы, подобные тому, каким образом связать эту страну с Россией органически, в Туркестане еще слишком рано; покуда достаточно сбавить, насколько можно, тягость государства и высвободить туземное население из-под «просветительного» начала, проводимого канцелярским способом. Все зависит от качеств лица, которое будет избрано для управления краем. Новому начальнику предстоит прежде всего выяснить местные доходы, определить действительно необходимые предметы расхода, устраняя те, которые называются у нас полезными, и сократить русскую администрацию до пределов, на которых кончается сознательное нравственное действие, не круша всего разом, дожидаясь для упразднения должностей естественного очищения вакансий, когда занимающие их люди безупречны. Серьезному начальнику трудно взять на себя одного всю эту ломку, и он потребует, вероятно, сенаторской ревизии[84]. Сокращая русскую администрацию на низших ступенях службы, необходимо заменять ее дешевой туземной, восстановить последнюю в прежнем, привычном народу виде. Самоуправление внизу распространено на всем Востоке и везде действует удовлетворительно. Если при том бывают злоупотребления, то они не вызывают жалоб и не касаются до нас. Неизбежная грязь мелкого азиатского управления не роняет величие владычествующего народа в глазах туземцев, покуда привычные взятки берут туземцы же, а не властелины еще более, — эта практическая истина составляет краеугольный камень европейского владычества в Азии. Новое управление должно начать естественно с собственного очищения от прежде нанесенного сора. Затем предстанет вопрос об определении поземельных прав, не в смысле размежевания по притязаниям туземцев, а с государственной точки зрения, с той точки, как смотрели на предмет князь Воронцов и князь Барятинский. Азиатские страны не похожи одна на другую как и европейские, и пригодное для одной может не годиться для другой; но условия русского владычества в каждом азиатском владении сходны в том, что мы не можем без собственного истощения держать край в руках посредством одних штыков и чиновников, не опираясь на властных и заинтересованных в нашу пользу союзников в среде самого населения. Вопросом же о землевладении преимущественно решается — кого мы принимаем в союзники. В кочевых туркестанских племенах сильно развито родословное начало, крайне неполитично нами подавленное; в оседлых нет родовой аристократии, но есть денежная, влиятельная в Азии, как и везде, которую можно заинтересовать в нашу пользу.

Управление Туркестаном, как и всякой вновь присоединяемой азиатской областью, можно будет считать устроенным окончательно тогда лишь, когда все местное управление и войска, необходимые для удержания чужеземного края в покорности, станут содержаться на его счет, без разорения жителей. Конечно, силы, назначаемые для войны против значительного внешнего неприятеля, не могут входить в этот счет; но сличение доходов края со стоимостью расположенных в нем войск показывает наглядно, что при должной экономии в местном управлении он может вынести тягость нынешнего своего военного бюджета. Без такого исхода обширное азиатское владение невозможно.

Вопрос о Кавказе несравненно сложнее. Он состоит из нескольких, мало даже связанных между собой вопросов: 1) О пригодности соединения под одной властью русских и чужеплеменных загорных областей. 2) О правильности одинакового законодательства для христианской и мусульманской половин Закавказского края. 3) О бюджете закавказского гражданского управления. 4) О Закавказье в военном отношении, как о двояком основании и для турецкой войны, и для действий за Каспийским морем. 5) О сохранении или упразднении звания наместника. Ранее какого-либо общего заключения каждый из этих вопросов должен быть взвешен отдельно.

Соединение под одной властью Северного и Южного Кавказа, т. е. русского края с азиатским, не было последствием какого-либо обсуженного правительством решения. В то время, когда русские войска вступили первые в Закавказье, предгорный Кавказ был такой же Азией, занятый почти исключительно ногайской ордой. Край этот постепенно заселялся и стал русским уже впоследствии; но тогда внутренняя война, охватившая горы с обеих сторон, требовала единства действий, а потому нельзя было думать о разделении. Вопрос этот выдвигается только теперь, при назначении на Кавказ первого начальника, посылаемого не для войны, а для управления; но тем не менее нельзя не видеть, что он выдвигается силой обстоятельств, а не чьим-либо личным усмотрением. Не может быть речи покуда о выделении из-под закавказского управления областей со сплошным азиатским населением, даже на северном склоне хребта, какова Чечня; но по какому поводу связывать в одно с чужеплеменным краем чисто русские земли: Ставропольскую губернию, кубанское и терское войско, когда между ними нет ничего общего? Управление там и здесь требует совсем иных приемов, к чему никакой человек не способен с полной отчетливостью. Около 1 300 000 русских людей находятся до сих пор на исключительном, бесправном положении, ради поддержания единства системы в наместничестве, — что чувствуется очень живо, доводит уже теперь, а скоро доведет в гораздо большей еще степени, до ропота и протестов со стороны населения. В правительственной практике обе половины наместничества, русская и инородческая, размежеваны уже между собой той мерой, что бюджет Северного Кавказа расписывается по сметам министерств, закавказский же составляет отдельную статью. Остается только признать в принципе деление, признаваемое на практике. Доводы поборников цельности наместничества положительно не выдерживают критики. Соединение под одним начальством войск, расположенных по обе стороны гор, не имеет ничего общего с гражданским управлением; корпуса действующей армии, подчиненные наместнику Царства Польского, квартировали в западных губерниях и Малороссии; донские полки служили массой на Кавказе, как служат теперь кубанские и терские. Единственное усложнение в этом вопросе представляет размежевание терского войска с чеченским населением, но усложнение, легко устранимое; река Сунджа служит естественной границей, от нее немудрено протянуть пограничную черту к устью Малки. По эту сторону останется несколько чеченских аулов, которые сами собой войдут в состав казачьего населения; по ту сторону останется несколько безземельных станиц 2-го владикавказского полка, которые будут рады выселиться. Пользы государства и права коренного русского населения не могут подчиняться соображениям о размежевании нескольких деревень. Надобно заметить при этом, что разрыв между кубанским и терским войском был в собственном сознании их делом совсем неудобным и что продолжать этот разрыв еще далее, оставляя терское войско при чужеземной окраине, значило бы подорвать одну из незаменимых русских сил — силу кавказского казачества.

Безразличное подчинение, — не одному лицу, что было естественно, а одной системе управления, — христианской и мусульманской половины Закавказского края повело в свою очередь к извращению взгляда на отношения государства к его заторным владениям, послужило источником всех последующих ошибок. Мы стоим за Кавказом потому только, что христианской Грузии удалось, ценой сверхчеловеческих усилий, уцелеть до того часа, когда Россия доросла наконец до подножия Кавказа. Грузия свободно отдалась России и не может существовать иначе как с Россией, между тем как мусульманские губернии перешли бы и теперь еще с великим удовольствием, по крайней мере на первых порах, под владычество Турции или Персии. Грузины, как христианский народ, не отгороженный неодолимой гранью Корана от европейского склада понятий, способны к тому же развитию, как и мы, русские. Управление Грузией требует покуда, может быть, некоторой особенности в административных приемах, но не ставит между двумя христианскими губерниями Закавказья и Россией никакой разницы политической. Для русского Государя грузины такие же православные подданные, как и кровные русские; на войне их можно поставить под ружье всех поголовно, даже с их собственными офицерами. Хорошее ли, дурное ли настроение мнения в Грузии — имеет не более значения, как такое же настроение одной из русских губерний, также легко излечимо. По совести и по здравому смыслу грузинские губернии должны быть приобщены к общему развитию коренного русского населения. Сокращение издержек на управление Грузией может быть осуществлено тремя мерами: устранением особенностей и изъятий, всегда ведущих к лишнему расходу, которыми столь богато Закавказское Уложение; ограничением непомерно разросшихся размеров центрального управления и применением к этой стране всех упрощений, неотразимо вызываемых течением общерусской жизни, в мелочной административной опеке по мере их осуществления в России. Грузия не может расшириться, а потому нечего опасаться новых растрат с этой стороны.

Совсем иное дело — мусульманские области. Они могут раздвинуться еще очень далеко, но даже в настоящем виде поглощают на свое искусственное управление много государственных средств совершенно бесплодно. Хотя в Закавказском крае и далее, почти до Средиземного моря, между мусульманским населением разбросано клочками армянское, но это последнее везде не только составляет меньшинство (не выше трети), но до такой степени порабощено духовно долгим татарским игом, что в отношении к нам эти области, несмотря на присутствие в них армян, нельзя считать иначе как чисто мусульманскими. Достаточно видеть раз, как богатый армянин в подвластной России области (конечно, вне Тифлиса) гнется перед оборванным беком, чтобы судить — насколько он может покуда служить опорой русской власти… Должно, конечно, поддерживать армянское население в материальном отношении, как трудолюбивое и промышленное, в случае особенной надобности можно даже вооружить его — покуда оно разбросано клочками посреди татарского племени и его боится, чему, впрочем, не предвидится конца. Восстановление же армянской народности, преобладание которой над мусульманами нигде не продержалось бы дня без присутствия русских штыков, могло бы стать целью нашей политики в таком лишь случае, если б пришлось во что бы ни стало исхитить эту задачу из других рук — не иначе. В общем же выводе на мусульманские области Закавказья никогда не следовало, не следует и теперь смотреть иначе, как на чисто азиатские. Со стороны русской власти было несомненной ошибкой подчинить их однородному управлению с Грузией. Но теперь это управление существует уже десятки лет и заменить его внезапно иным, произвести этот переворот столь же скоро, как в Туркестане, конечно, нельзя. Новый начальник края может только упростить его и тем удешевить. При настоящем положении дела упрощение должно заключаться не в упразднении, а лишь в сокращении числа и состава учреждений, перенесенных в мусульманские земли ради «просветительной миссии». До учреждения наместничества Закавказский край делился на две губернии, и, конечно, неместное население жаловалось на недостаточное число присутственных мест, канцелярий и чиновников; теперь там пять губерний, кроме новозавоеванных областей, и почти в три раза более уездов, а большая и малая губерния, большой и малый уезд стоят одинаковых денег. В этом направлении можно ждать наибольшего сокращения, но есть и другие средства. Новые судебные установления, например, стали явно вразрез с потребностями и понятиями большинства, — они прямо мешают разумному управлению краем. Наше уголовное судопроизводство по Своду Законов бессильно для содержания азиатского края в порядке и может быть с выгодой заменено военными судами для крупных и усилением полицейской власти для мелких дел; иски до известной суммы могут решаться по обычаю, после чего один суд для обрусевшего зажиточного слоя окажется достаточным на все татарские губернии; такой шаг показался бы понятным только чиновникам, а никак не населению. Власть местных начальников должна быть непременно расширена, с упразднением должностей служащих только для поддержания ничего не ограждающего формализма, сто раз еще более вредного в Азии, чем у нас дома. Приведение центральных управлений на Кавказе, военных и гражданских, в размер, например, варшавских дало бы одно более миллиона экономии.

При князе Воронцове гражданское управление состояло из Совета, канцелярии наместника, начальника управления с его секретарем и экспедиции государственных имуществ, которой Воронцов не хотел, которая была навязана ему из Петербурга. Отдельные части — учебная, почтовая, горная и карантинно-таможенная — управлялись членами Совета, при которых состояло 2–3 чиновника. Штаб, даже после переименования начальника его начальником главного штаба, имел размеры корпусного, с весьма ограниченными добавлениями. Ныне гражданское управление заключает в себе 20 различных учреждений, 217 чиновников и стоит 637 000 р. (стоимость варшавского центрального управления 212½тыс.); в военно-окружном кавказском управлении 948 лиц и стоимость 859 000 (варшавского 259 000). Из этих цифр достаточно видно чрезмерное излишество нагроможденных на Кавказе бюрократических учреждений, военных и гражданских. Можно было бы указать еще на многие предметы. Отмена преимуществ закавказской службы, утратившей смысл в настоящее время, когда сотни людей, окончивших университетский курс, остаются в России без хлеба, даст очень большое сокращение. Упразднение земской стражи, расходящейся преимущественно по карманам полиции, сбавит большую сумму с местных повинностей. Это еще далеко не все. За Кавказом нет ни одного учреждения без излишества в размерах и расходах. Такой труд упрощения не может, конечно, быть совершен разом, он требует времени и последовательности, он должен щадить личности, но от него можно ждать крупных плодов. В 1860 году, несмотря на очень многие излишества, введенные уже тогда в местные учреждения, штатные расходы на содержание разных частей гражданского управления составляли 1 707 000 р. Если считать с тех пор возвышение всех цен на половину, то на гражданское управление, при сохранении тогдашних его размеров, выходило бы теперь с небольшим 2 миллиона. Приложив еще полмиллиона на постепенное развитие учреждений двух грузинских губерний, действительно им пригодных сравнительно с русскими, получим 3 миллиона, — со всякими экстраординарными положим З½ — прибавим еще полмиллиона на военно-народное управление, значительно с тех пор развившееся, — всего будет 4 миллиона. Из доходов края, 8 832 000, оставалось бы до 5 миллионов на покрытие военных издержек или иных расходов Государственного Казначейства. В этот счет не включены еще излишки в расходах Северного Кавказа. Но можно ли было оставаться до сих пор — не при денежных окладах, а при размерах гражданского управления 1860 г., которое тогда уже упрекали в излишестве? Конечно, никто из живущих на Кавказе частных людей в том не усомнится. Если б возрастание доходов пошло еще на разработку естественных богатств края, оно окупилось бы со временем, но оно ушло почти все на усовершенствования формального делопроизводства. Это, впрочем, естественно, в той же колее шло общегосударственное управление; но очевидна также невозможность продолжать подобные отношения государства к его азиатским окраинам.

Главный расход по Кавказу — содержание сухопутных сил, всего 18 458 000, окупается из местных доходов лишь на сумму 234 000 р. Бюджет морского ведомства, 1 269 000, не имеет прямого отношения к владению Кавказом, так содержание каспийской флотилии было бы необходимым даже тогда, если б мы и не переходили за хребет. Нельзя также связывать с местным бюджетом — сил, потребных для внешней войны; действия в азиатской Турции, например, обусловливаются европейской политикой, а не местными обстоятельствами, вроде тех, которые заставляют англичан прибегать к оружию в Индии. Нет, наконец, повода относить к кавказским расходам содержание войск в безлюдной и бездоходной Закаспийской области[85], занятой ввиду совсем особых целей. За исключением этих общегосударственных статей бюджета остается расход на содержание войск для обеспечения полной покорности в крае. Необходимое количество этих войск определяется примерно пропорцией, в которой могли бы быть выведены из Закавказского края и Дагестана расположенные там силы во время глубокого мира и при условии скорого возвращения их на место в случае внешней войны. Правильная система управления окраиной должна иметь в виду, чтобы такой расход покрывался со временем из местных доходов. Северный Кавказ при этом вовсе не следует вводить в расчет. Кто не видит необходимости немедленно прекратить такое положение дел, при котором 300 000 горцев, населяющих этот склон, обезоруженных и расселенных почти исключительно на плоскости, соприкасающейся непосредственно с русской губернией и двумя казачьими войсками, могли бы еще вынуждать к содержанию регулярных войск для обеспечения их покорности!

Для сокращения военных расходов Закавказского края имеется ясное средство — перевести на мирное положение все находящиеся там войска и вывести на Кавказскую линию и во внутренние губернии те, в которых на месте нет надобности, начиная с регулярной кавалерии, содержание которой за горами обходится особенно дорого. Эта мера дала бы значительное облегчение, так как в России и на линии штаты ниже и содержание много дешевле. Разумеется, вместе с тем военно-окружное управление должно быть приведено в соответственные размеры, стоить не более варшавского. Удобоисполнимость этих мер наглядно видна из следующего перечня.

В 1856 году, по заключении Парижского мира, внутренняя война на Кавказе была в полном разгаре, а войска постоянно отвлекались походами в горы и вместе с тем должны были стоять наготове для отражения вторжений неприятеля в подгорные страны. В это смутное время полевые силы, занимавшие Закавказский край и Дагестан, состояли из гренадерской и 21-й пехотной дивизий при 10 эскадронах, конечно, на боевом положении, так как они всякий час могли быть вызваны в бой. Так продолжалось вплоть до покорения Кавказа. В 1881 году, среди глубокого внешнего и внутреннего мира, эти силы состоят, кроме тех же — гренадерской и 21-й пехотной дивизий, еще из 38, 39 и 41-й пехотных дивизий, при 16 эскадронах. Принимая в расчет сокращение числа батальонов в полках и части местных войск, выходит тем не менее, что батальонов на треть более в нынешнее мирное время, чем было в военное. Внезапной войны с Турцией никогда не бывало и быть не может; в последнюю войну, с начала первых мер по мобилизации, мы имели 9 месяцев для приготовления к ней. Закаспийские войска так же легко поддержать из Астрахани и Петровска, как из Баку.

Если б русские железные дороги были связаны с закавказскими (через Дагестан, так как люди идут туда постоянно с Волги), то исключительное положение этой окраины упразднилось бы само собой, турецкая граница в Азии стала бы в те же условия, как в Европе; с постепенным же осуществлением проекта нового военного устройства, имеющего окончательной целью переход в поземельную военную систему, скопление войск по границам должно везде прекратиться. При кадровой армии это не может быть иначе, так как неукомплектованные части нельзя вести на неприятеля, не подсекая в корне боевой силы государства, а укомплектование происходит гораздо скорее в полковом участке, и передвижение войск по железным дорогам производится значительно быстрее полными частями, чем маршевыми командами, — как узнали опытом все военно-дорожные управления.

Звание наместника кавказского было учреждено при чрезвычайных обстоятельствах, которых более не существует. Главнокомандующий армией в военное время, по учреждению 1812 года, был законным полномочным распорядителем страны, занятой армией; но все это кончилось. Тем не мене азиатские окраины до сих пор отзываются для государства тяжелым дефицитом, нисколько не сокращающимся с течением времени, единственно вследствие отсутствия строго соображенной и незыблемой системы, положенной в основание управления ими. Но незыблемая система может быть плодом только правительственного сознания, передаваемого из поколения в поколение; она невозможна, когда решение дела предоставляется личному усмотрению последовательного ряда единичных людей, облекаемых полномочием. Даже самые проницательные и опытные государственные люди будут всегда смотреть на тот же предмет, хотя бы и правильно, но с различных точек зрения. К неуклонному проведению системы через ряд поколений способны только установления, а не меняющиеся личности. Если упрощение системы управления азиатскими окраинами признается своевременным, то надо признать и то, что цель эта недостижима посредством облеченных постоянным полномочием местных начальников, ответственных исключительно пред лицом Государя. Без сомнения, эти лица не могут обойтись без права на полномочие, но полномочие должно простираться только на действие в виду текущих событий, с принятием на себя ответственности за него, а не на установление системы управления краем, которая есть дело правительственное. Но общее правительство может сознательно блюсти только за теми сторонами дела, с которыми лица, его составляющие, соприкасаются практически, которые им знакомы из ежедневного движения дел. Министр, отстраненный от заведования своим ведомством на пространстве какой-либо окраины, судящий об ее потребностях не иначе как со слов местного начальника, ставится в невозможность охранять общегосударственные виды в том крае по своей части, вследствие чего местные интересы берут немедленно перевес над государственными, а затем неизбежно начинается возрастание дефицитов. То же происходит, когда какая-либо окраина подчиняется исключительно одному ведомству — как, например, Туркестан военному; это худшее из полномочий — полномочие за глазами. Людей, пекущихся об общем деле столько же, как о своем прямом, почти не бывает; беспристрастие является только следствием равновесия сил; а потому всякое бессрочное полномочие влечет неодолимо к полномочию в свою пользу. В этом отношении очевидный интерес империи требует — не уменьшения власти высших правителей окраин, они должны быть облечены правом приказать во всяком данном случае все, что считают нужным, — требуется охранение единства целей на всем пространстве России, а следовательно — постоянной связи всех ведомств, на всех окраинах, с их центральным управлением. В то время, когда азиатские окраины только занимались, внимание было, естественно, устремлено на одни политические цели; но затем необходимо должна была прийти пора установить к ним такие отношения, при которых они служили бы общей пользе государства, а не государство существовало для них.

Правильное отношение азиатских окраин к государству может быть установлено самыми простыми мерами, при условии чтоб они были введены твердо в правительственную систему и преподаны обязательно местным начальникам. Главные из этих мер, взвешенные выше, заключаются:

По Туркестану.

1) В сокращении главного местного управления.

2) В ограничении русской администрации пределами, на которых кончается прямое правительственное действие и в восстановлении низшей, дешевой туземной администрации.

3) В прекращении, по крайней мере временном, всяких расходов на «просветительную миссию».

По Закавказскому краю.

1) В сокращении центрального, военного и гражданского управления до размеров приблизительно варшавского.

2) В выводе из загорных областей в более дешевые местности регулярных войск, введенных туда после покорения Кавказа. Конечно, прежнего числа станет на занятие края со вновь завоеванными областями, если его ставало на содержание неприятеля вдоль всего южного хребта.

3) В установлении правильных отношений к Грузии и мусульманским областям, не смешивая впредь первой с последними.

4) В уменьшении непомерно разросшегося числа губерний и уездов.

5) В отмене отживших свое время преимуществ по службе в крае.

6) В выше показанных сокращениях излишних размеров административного и судебного ведомств, особенно в мусульманских губерниях.

7) В немедленной продаже разбросанных клочками и бездоходных государственных имуществ.

Кроме этих главных мер, есть еще многие другие, которые незачем перечислять, так как осуществление их тесно зависит от характера и взгляда начальствующего лица.

Бывши доверенным человеком фельдмаршала кн. Барятинского во время его управления Кавказом, посвященным поэтому во взгляды и заботы, занимавшие правительство в ту пору, — ныне, посетив Тифлис через 15 лет (в качестве члена комиссии по переустройству кавказского управления), я был поражен возникновением в общем сознании туземцев нескольких недоразумений первой важности, о которых тогда не было еще помина и которые должны быть разрешены непременно, чтобы не дать им разрастись до крайних последствий.

Комиссия, недавно окончившая свои занятия, была первым шагом в этом направлении. Первоначально предполагалось возложить на нее широкую экономическую задачу уравнения расходов со средствами и потребностями края на основании Высочайше одобренной записки 13 декабря 1881 года об азиатских окраинах. Но вследствие односторонности программы, выработанной в комитете министров, занятия комиссии ограничились переустройством главного управления. Между тем необходимость положить систематически конец безотчетному разрастанию расходов в Кавказском крае бьет в глаза. Как выяснено подробно в записке 13 декабря 1881 года, доходы этой азиатской окраины, также и всякой подобной, слишком низки сравнительно с цифрой населения, чтобы в нее можно было вводить сложные формы общерусского управления иначе, как на счет внутренних губерний, что, при постоянном и неизбежном разрастании русского владычества в Азии, приводит нас к абсурду. Насколько такое усложнение идет вразрез даже с прямыми интересами окраины — видно из следующего простого соображения: по сознанию как местного управления, так и туземного населения, насущные, несочиненные потребности страны заключаются: 1) в размежевании, без которого частная собственность остается почти мертвым капиталом, не повышается в цене; 2) в орошении, по крайней мере в восстановлении системы орошения, существовавшего до русского владычества, так как в этом жарком поясе самые богатые земли обращаются без воды в пустыню; 3) в дорогах, связывающих производительные местности с главными путями сообщения. Исчислено, что одним миллионом в год в течение нескольких лет можно было бы удовлетворить этим трем потребностям разом, чего не было до сих пор сделано вовсе по недостатку в средствах. С 1860 года расходы на закавказское управление возросли с 1 700 000 на 8 миллионов, а с земскими сборами на 10½ миллионов, но из всего прироста, расходившегося без остатка на усложнение штатов администрации, ни разу не осталось даже 300 000 на ускорение межевания, о котором все вздыхают. Уполномоченные министерств высказали в своей объяснительной записке, что для восстановления соразмерности в Кавказском крае между расходами и потребностями следовало сличить по всем отраслям управления прежние траты с нынешними, упраздняя добавления, не оправданные приносимой ими пользой; но комиссии не было дано такого права. Теперь в этом отношении можно положиться только на добрую волю местного начальства. Главнокомандующий более всех озабочен приисканием средств к удовлетворению вышеизложенных главных потребностей края; очевидно, что ему должно быть предоставлено невступное право обращать на них всю экономию в расходах, которую он найдет возможным сделать по каким бы то ни было отраслям управления, не стесняясь общеустановленными формами соответствующих ведомств в империи; источник же этот, как показано выше, весьма обильный. Вместе с тем необходимо оградить раз навсегда прирост доходов края от местных вожделений, обращая их по неизменному правилу в государственную казну. Могут, конечно, возникнуть обстоятельства, вынуждающие к новому расходу, но такой случай будет тогда исключением, а не правилом, как ныне. Подобный труд был бы, конечно, сподручнее заседавшей в Тифлисе комиссии, чем он будет главноначальствующему после вступления министров в управление своими ведомствами на Кавказе; но как комиссию нельзя созывать снова, то не остается иного способа вывести страну из застоя без обременения государственного казначейства. Я не стану возвращаться к другим сторонам финансового управления, указанным в записке об азиатских окраинах.

По степени важности за вопросом экономическим выступает на первый план вопрос о применении судебных учреждений на Кавказе к складу населения, чего не было сделано в достаточной мере при их введении туда. Об этом предмете прилагается особая записка, а потому достаточно сказать то лишь, что при нынешнем виде суда и судебного следствия на Кавказе, — кроме глубочайшего недовольства и высших слоев общества и масс новыми учреждениями, наложенными на них совершенно внешним образом, из тысячи преступлений, в том числе самых тяжких, едва 20 подвергаются каре, так что край этот в полном смысле слова возвращен в естественное состояние, лишен покровительства закона, что ведет к прогрессивному возрастанию числа преступлений из-за необходимой самозащиты. Нет туземца, который не говорил бы открыто, что под такими порядками нельзя жить, разве только вследствие принудительной силы штыков.

Вышеприведенные условия безубыточного господства и судебного устройства, не подрывающего общественной безопасности, прилагаются равно ко всякой азиатской окраине. Вслед за ними считаю себя обязанным выяснить ряд недоразумений самого важного свойства, накопившихся собственно в закавказской окраине. Хотя вопросы эти местные, но значение их от того не умаляется, так как весь итог русского господства и влияния в Азии, от Черного моря до пределов Китая, основывается на владении Кавказским перешейком, ограждающим Каспийское море и лежащие за ним страны от всякого посягательства с запада. Если б мы были вынуждены какой-либо случайностью отступить за Закавказский хребет, то устья нашей Волги подверглись бы той же опасности, какой подвергаются до сих пор Крым и Одесса, Туркестана нельзя было бы удержать, и вся наша южная граница до Китая стала бы границей в полном значении слова, потребовала бы крепостей и армий для своего ограждения. Покорение гор значительно умалило эту возможность, но не упразднило ее вовсе; а потому всякое условие, укрепляющее наше владычество за Кавказом, не может не иметь для империи чрезвычайной важности. Главнейшее же из этих условий, проводящее самую резкую грань между шаткостью владычества англичан в Индии и твердостью нашей в сопредельной Азии, заключается в том, что мы стоим за Кавказом как бы на своей собственной почве, в единоверной Грузии, добровольно призвавшей нас. Пока грузины братски стоят с нами, кавказскую армию невозможно выбить, что бы ни случилось, из горной страны, населенной таким храбрым народом; а пока мы прочно стоим в Грузии, никакая мимолетная неудача в сопредельных мусульманских землях не опасна и всегда легко исправима. С этой точки зрения легко оценить важность для государства искренней верности грузин, а потому и следующих вопросов:

1) Для того чтобы твердо стоять в Грузии, надо сохранить в ней грузин, как племя и как общество. Хотя такая забота кажется странной, но в текущее время она стала заявлять о себе. Тысячелетия выработали в Грузии общественное устройство преимущественно аристократическое; дух и разум этого небольшого народа заключается в его весьма многочисленном дворянстве. Если б глубоко преданное престолу грузинское землевладельческое сословие заменилось иным, чужеродным (хоть бы, напр., армянами), будущие отношения всего грузинского племени к России подверглись бы большому сомнению. Именно эта опасность грозит теперь. Грузинские дворяне справедливо говорят, что они выдержали нашествия всей мусульманской Азии и не были сбиты со своих земель, но не выдержали братского, снисходительного и весьма щедрого к ним русского правления, и ныне теряют под собой почву. Выделение нетитулованного дворянства (бывшего не чем иным, как панцирной шляхтой[86]) с его землями из владения князей, освобождение крепостных крестьян, а более всего новый род жизни, подорвавший простоту и дешевизну старинного обычая, ввели высшее и низшее дворянство в тяжкие долги, неоплатные при нераздельности и неразмежеванности земель, состоящих во владении родов, а не лиц, чем увековечивается их малоценность. Пришло время кризиса. Если предоставить это дело естественному течению, то огромное большинство поместий Грузии перейдет очень скоро в руки местных иноплеменных торгашей и подрядчиков, далеко не отличающихся преданностью к России, и Грузия перестанет быть для нас Грузией в политическом смысле. Правительство не может допустить подобного перемещения в такой же мере, как не могло бы допустить захвата иностранцами всего землевладения Московской губернии. Дело идет о каких-нибудь трех миллионах, вдобавок совершенно безнадежных, — именно о сложении или рассрочке без процентов грузинскому дворянству его долга в Приказе, и без этой меры действительно нельзя обойтись. Она нужна на один раз только, как временная. Последующие необходимые мероприятия, вроде размежевания и проч., выведут землевладение из его нынешнего стесненного положения.

2) Второй вопрос, касающийся всей массы грузинского населения, без различия сословий, и принимающий в его сознании такую важность, что нельзя не обратить на него особого внимания, касается церковного устройства. Грузины говорят, что связь их с русскими заключается прямо в единоверии, что в остальных отношениях мы им чужды, и это правда, что с упразднением религиозной связи между двумя племенами не осталось бы никакой. Между тем явление, долго подготовлявшееся и, надо сказать, неизбежное при направлении, данном церковному делу в Грузии — отчуждение народной массы от духовенства, сказалось наконец въявь. Народ перестает ходить в церковь даже в большие праздники и ни в чем не обращается к священникам, говоря, что они ему чужие, что они не умеют ни толково читать, ни даже хорошо говорить по-грузински, а тем менее — блюсти обычаи местной церкви, проникшейся в течение полутора тысяч лет самостоятельного существования своим своеобразным складом, в котором масса всегда видит самую сущность веры. Я не позволил бы себе заявлять о таком факте, если б о нем не заявляли единогласно первые и преданнейшие люди Грузии. Недавно еще одна крупная помещица, княгиня Багратион-Мухранская, истощалась в усилиях, чтобы уговорить или заставить своих бывших родовых крестьян ходить в церковь, но не имела успеха. Тут действует не неверие, а напротив, преданность вере, — та же причина, которая оторвала от русского клира столько миллионов старообрядцев, но действует с гораздо большей энергией. Конечно, новшества Никона менее бросались в глаза русскому народу, чем подчинение чужой, хотя также православной, но выросшей на иной народной почве церкви бросается в глаза народу грузинскому, особенно когда и в служителях церкви он перестает видеть своих людей. Тут начинает происходить нечто подобное тому, что происходило между болгарами и греками. Со стороны наших иерархов стремление обрусить грузинское духовенство и заменить местные церковные обычаи общерусскими было делом весьма естественным и с их стороны благонамеренным, хотя неполитичным и даже в строгом смысле не соответствующим духу православия; но как требовать от нашего нынешнего клира политических взглядов? Дело правительства исправить этот промах, а вопрос заключается лишь в средствах к исправлению. Всякий знает, что приказание следовать вперед иным путем было бы только бессильным словом; в подобном деле все зависит от действующих на месте личностей, а потому разумнейшие и беспристрастнейшие грузины единодушно желают простейшего исхода — назначения экзарха из грузинского духовенства. Надо прибавить, что вся Грузия почувствовала себя оскорбленной вызовом русского епископа из Владикавказа для временного замещения кафедры высокопреосвященного Иоаникия, отъезжавшего в Москву; все приняли этот вызов за признак недоверия и пренебрежения к местной иерархии. Нет сомнения как в том, что нельзя оставить без внимания начавшееся церковное брожение в Грузии, так и в том, что давно пришла пора отказаться от мер недоверия, объяснимых разве только в первое время занятия края, и, признав самостоятельность поместной грузинской церкви в ее народности и в сложившихся веками ее обычаях, не ставить ее более под прямую опеку русской иерархии.

3) Почти столько же, как в церковном деле, грузины недовольны постановкой, данной их народности в деле военном. Действительно, всякому бросается в глаза то явление, что мусульманский Кавказ вооружен поголовно; безоружна одна Грузия, хотя грузины не только единственное преданное России племя, но и несравненно храбрейшее изо всех кавказских племен. Грузия безоружна ныне до такой степени, что когда во время последней войны десятки тысяч дагестанцев шли на нас со своими винтовками[87], а татарское население в Закавказье, также вооруженное, собиралось штурмовать уездные города, верные кахетинцы, недавно столь воинственные, едва добыли несколько десятков ружей для обороны своих домов. Такая противоположность выступила еще ярче после минувшей войны, в течение которой все закавказское мусульманство, начавшее было скидать оружие, снова вооружилось с головы до ног растасканными ружьями пленных турецких войск. В этом отношении происходит странное недоразумение. Правительство не решалось до сих пор призвать грузин к военной службе, чтобы не взволновать их, — они же принимают эту нерешительность за знак недоверия к ним и обижаются ею. Но кроме того, ввиду последней войны, в них заговорило еще чувство самоохранения; окруженные со всех сторон враждебным и вооруженным мусульманским населением, грузины не хотят подставлять беззащитно шею и сознали необходимость дружно стоять под русским знаменем против общего врага. Конечно, призыв грузин на службу в русские полки показался бы им очень тяжелым, но они искренно желают выставлять свои дружины в ряды русской армии. Я убежден на основании всего виденного и слышанного, что никаких переходных мер в этом отношении не нужно, что в военное время две грузинские губернии могут и желают выставлять пропорционально такое же число бойцов, как и русское население, т. е. не менее 20 батальонов в полном комплекте с резервами, а потому кадры мирного времени должны соответствовать такому количеству, обращая при мобилизации роту в батальон.

4) Вообще, после 80 лет, протекших со времени присоединения Грузии, правительство должно знать, с кем имеет там дело. Грузины сознательно верны России, хотя любят свою народность и не желают менять ее на другую. Рассуждающие между ними люди говорят открыто, что при ином географическом положении они стояли бы за политическую самобытность, но что миллионному православному населению, расположенному между Россией, Турцией и Персией, нет выбора, и они соединились с нами сознательно и навечно, с тем, однако ж, чтоб оставаться грузинами. Поэтому они жалуются, что на их народное чувство не обращено должного внимания, что язык их не преподается в казенных училищах, между тем как армяне ежегодно распложают в крае свои школы; что их иерархия в загоне, что им не оказывают полного доверия в военном отношении, одним словом, что их равняют с другими сомнительными в политическом отношении населениями Кавказа. Не могу также умолчать о сетовании самых видных грузин на невнимание, оказанное им при учреждении последней комиссии для преобразования кавказского управления, в которую не был введен ни один из туземцев, занимавших прежде высшие правительственные должности, хотя дело шло их собственной участи. Эти жалобы во многом правы; в сознании и мерах правительства Грузия не выделена до сих пор достаточно определенно из остальной закавказской окраины. Можно думать, что у нас вообще правительственный взгляд на различные окраины не сложился еще с полной отчетливостью, а потому не признана еще покуда та истина, что если поляк не может быть надежным подданным, оставаясь поляком в душе, то напротив, — для того чтоб грузин был хорошим русским подданным, он должен быть сначала хорошим грузином.

Изложенные недоразумения относятся исключительно к Грузии, т. е. к двум губерниям — Тифлисской и Кутаисской; но разнообразный Кавказ представляет еще другие, весьма важные для правительства вопросы. Первый из них — армянский.

Хотя армяне вместе с грузинами составляют единственные христианские племена в Азии, но с правительственной точки зрения их нельзя смешивать и относиться к ним одинаково. Существенная разница между ними — не в вере. В практической жизни оттенок между теми и другими так невелик в Закавказском крае, что очень многие армяне, особенно женщины, не знают догматического различия двух исповеданий и ездят покланяться грузинским святыням. Кроме того, в Тифлисе, составляющем общее средоточие обеих народностей, армяне в большинстве говорят между собой по-грузински, женщины же их даже не знают своего языка. Глубокое различие заключается в племенном характере и стремлениях. Армянское племя не воинственное, а торговое (или правильнее — умеющее добывать деньги всякими путями) и изворотливое, а потому число богатых армян постоянно растет, захватывает выгодные дела и влияет своими деньгами на администрацию, между тем как грузины беднеют; казенные школы, кроме заводимых ими на собственные деньги, переполняются армянскими подростками, не столько для учения, сколько для диплома, которым можно потом с выгодой воспользоваться. С другой стороны, армянская народность не ограничивается русскими пределами, как грузинская; она распространяется в Турции до Средиземного моря, вследствие чего армяне считают себя многочисленным народом, а некоторым из них это дает даже повод к мечтаниям о политической самобытности. Я видел (не теперь, а прежде) карту будущего армянского царства, напечатанную в Константинополе на фуляровых платках, включавшую в себя Астрахань и Крым. Понятно, что эти армянские мечтания, даже в самом скромном размере, не что иное, как бред; нет местности в свете, где армянское население составляло бы более трети и могло бы, при своей невоинственности, повелевать 2/3 мусульман иначе, как опираясь на русские штыки. Простой народ, конечно, чужд этой затеи, — и армянский сепаратизм, как политическое направление, неосуществим, даже при поддержке извне, и поэтому не опасен, не может выразиться никаким фактом, но как личное чувство он сбивает многих, внушает им настроение, нежелательное в русских подданных, и может при случае послужить орудием враждебных России иностранных интриг; поэтому правительство не должно относиться к такому делу безучастно.

Между кавказскими интеллигентными армянами образовались в текущее время две партии: так называемая «либеральная», полагающая будущность армянского племени в прочном единении с Россией, проповедующая поэтому верность общему отечеству; вторая партия исповедует втайне «сепаратизм», самостоятельную будущность племени. На эти две партии обращены теперь глаза всего рассеянного по свету армянства, и хотя в сущности они не более как литературные кружки, но от преобладания той или другой зависит, конечно, в известной степени дух, в котором воспитывается молодое поколение. Первая группа, казалось бы, нам сподручнее; но по привычному складу нашей администрации, она мало об этом знает (по крайней мере, недавно еще не знала); ее смущает название «либеральной партии», и если оказывалось до сих пор какое-либо (в сущности, почти бессознательное) давление русской власти на обе стороны, то оно было скорее в пользу второй. Например, органам обеих партий приходится по необходимости обсуждать армянские дела в Турции, причем «либералы» старательно выказывают плачевное положение своих собратьев за границей сравнительно с нашими; турецкие армяне, те, которые лежат сердцем более к сепаратистической тенденции, подстрекают Порту жаловаться на оскорбление, а наше министерство иностранных дел требует укрощения «либеральной» армянской печати. Очевидно, что министерство тут ни при чем; откуда ему знать эти местные дрязги, если кавказская администрация молчит о них? Армянские газеты недаром занимаются Турцией; там происходят теперь события, глубоко их смущающие, — обращение их соотечественников в большом числе в протестантство американской пропагандой, состоящей под покровительством Англии и Порты, вместе с политической интригой шейха Обейдуллы[88], проповедующего народное единение армян с курдами. По моему мнению, все явления эти, в сущности, нам не опасны: обращенных армян никогда не будет много, братство их и всех прочих с курдами окажется не чем иным, как союзом волков с барашками, а в отдаленных турецких областях всякое христианское население, какого исповедания оно бы ни держалось, никогда не будет ограждено своими покровителями от ножа соседей-мусульман и потому всегда встретит нас как освободителей. Вообще же, по отношению к этим стремлениям и этим партиям, все зависит от разумного, сознательного действия местной власти. Для этого нужно только, чтоб главный начальник края взял присмотр на себя или возложил его на доверенных людей, а не на закавказскую администрацию, руководствующуюся соображениями совсем иного свойства.

В общем итоге естественное отношение правительства к кавказским народностям определяется самой сущностью дела. Грузины составляют цельный народ, и правительство, для самого себя, должно смотреть на них как на народ, не смешивать их безразлично под общими формами управления с прочими кавказскими населениями, уважать их историческую гордость и предания. Армяне, конечно, многочисленны, но они не что иное, как торговое сословие Закавказья, или же отдельные клочки, разбросанные по краю, люди способные и трудолюбивые, которых следует поощрять в их роде занятий, не стесняя притом нисколько их весьма понятного племенного самолюбия, но предохраняя их от увлечений, которые бы могли завести их к собственной их беде за пределы, указанные невозвратной историей. На направление же их школ можно всегда воздействовать благотворно через верхний слой армянского городского населения.

Управление многочисленным мусульманским населением, составляющим 2/3 общего населения Закавказского края, не устроено, а только расстроено полувековыми преобразованиями (начиная с преобразования барона Гана), основанными не на понимании людей и страны, для которых они назначались, и не на общих государственных интересах, а на личном соображении их составителей о наилучшей администрации — на бумаге. Зрелые начинания государственных людей, каковы были князь Воронцов и князь Барятинский, введенные в жизнь, но не довершенные даже наполовину, только еще более спутали ее. Не касаясь общего положения дел, разъясненного в других записках, считаю себя обязанным высказаться о самом крупном начинании, обратившемся теперь уже в бесполезную и обременительную развалину, — о создании мусульманского землевладельческого дворянства. Не могу сказать положительно, какой целью задавался при этом начинании князь Воронцов, хотя цель сквозит сама собой; но князь Барятинский смотрел на него как на средство обрусить край в его высшем сословии, средство исторически уже оправданное в пределах бывших мусульманских царств казанского и астраханского, а потому энергически поддерживал виды своего предшественника. Ныне цель забыта, и дело представляется в таком положении: народные массы, лишившиеся половины своих земель и, разумеется, притоптанные беками, оттолкнуты от правительства; новосозданное дворянство, ничем не обязанное и никем не руководимое, не только не доставляет опоры русской власти, но стало очагом мусульманской нетерпимости и вожаком всех беспорядков в стране; а вдобавок, через несколько лет потом, нам же пришлось выкупать у беков угодья пожалованных им крестьян. Можно и, конечно, лучше было бы для нас управлять мусульманским Закавказьем, как чисто азиатской окраиной, думать прежде всего о безубыточности своего владения и об упрочении хорошего полицейского порядка в стране, не задаваясь мыслью о сращении ее с государством и не вводя в нее общерусских форм администрации; но когда раз это было сделано, то государственным людям, поставляемым во главе края, приходится по необходимости идти вперед, а не назад, подумать о создании туземной силы, скрепляющей эти области с империей, заменяющей отчасти штыковую охрану, без чего они остались бы навсегда бременем для России. Неоконченное начинание только умалило доходы и усложнило положение, а потому было бы совсем безрасчетно остановиться на полпути, увековечивая путаницу. При невозможности возвратить народу отобранные у него земли остается только идти к предначертанной цели и обрусить татарское землевладельческое сословие. Во всяком случае, обрусение, т. е. воспитание в русском языке, русских обычаях и русской службе, само собой положит непереходимую грань между этим сословием и сопредельными мусульманскими народами, сделает его незаметно орудием нашей власти в крае.

Первым шагом к тому должна быть непременно обязательная военная служба для бекского сословия, служба и отдельными конно-иррегулярными сотнями, заменяющими нынешнюю земскую стражу, и в русских полках, откуда их можно выпускать юнкерами, а лучших — офицерами в милицию; вместе с тем дать им русские школы, также обязательные для каждого подростка, с единственной целью — выучить их по-русски, устраняя притом всякие выспренние требования, которые только станут поперек цели. Нужно назначить срок, в течение которого каждый подросток, не удовлетворивший этим двум требованиям, утратит право на наследие недавно пожалованного имения. Беки и агалары отлично сознают, что они обязаны своим новым положением исключительно милости правительства, в их глазах даже необъяснимой, и смирно покорятся новому закону. Впоследствии придет время и для других мер, но без этих двух первоначальных ничего нельзя предпринять; без них мы останемся среди путаницы, созданной нашими же руками.

Изложенные в записке цели, указываемые самой сущностью дела, требуют, конечно, приспособленной к ним системы народного воспитания. До сих пор система эта была столь же произвольной, как и прочие административные попытки на Кавказе, вводимые без всякого отношения к средствам и потребностям населения. Для человека, сознательно знакомого со страной, расположенные в Грузии, а особенно в мусульманских областях, классические и реальные гимназии, стоящие сравнительно гораздо больших сумм, чем сколько их дают на воспитание русского коренного народа, представляют не пособие, а тормоз к желательному развитию учащихся. Смешение Тита Ливия, читаемого в школе, с Кораном и Гафизом, читаемыми дома, приведет в хаос самую благоустроенную голову, хотя может доставить при удаче гимназический диплом для поступления на службу в интендантское ведомство, но никак не даст в результате обрусевшего, даже умеющего порядочно говорить по-русски человека, как подтверждается ежедневным опытом. Кавказская администрация напрасно сваливает вину в этом отношении на министерство просвещения, которое было право, утверждая, что гимназия должна быть гимназией по установленному плану; администрация виновата в том, что требовала гимназий, а не школ совсем иного рода, указываемых потребностью. Наплыв молодежи (преимущественно армянской) в закавказские гимназии, на который также ссылаются, доказывает своим результатом, что тут идет для нее дело вовсе не об образовании. Но как бы ни было велико число желающих отдавать детей в школу и какими бы побуждениями они ни руководились, когда государство делает затраты на азиатскую окраину, какова кавказская, стоящую ему 28 миллионов ежегодного дефицита, то оно должно удовлетворять прежде всего своим государственным потребностям. Разноплеменный Кавказ не может быть подведен под одну систему в отношении воспитания, как и в прочем; примечание ее необходимо должно разнообразиться по его составным частям, столь глубоко между собой несходным. При этом следует, конечно, держать открытым доступ и к высшему образованию, но в размере, соответствующем действительной потребности — для детей русских служащих и немногих относительно туземцев, имеющих средства и желание дать детям университетское образование на собственный счет; для такой цели достаточны одна классическая и одна реальная гимназия на весь край, в Тифлисе. Собственно же государственные потребности требуют совсем иного: в Грузии — кадетских корпусов, в мусульманских областях — первоначальных русских школ, но таких, которые действительно выучивали бы по-русски. Многочисленное грузинское дворянство представляет неистощимый рассадник образцовых офицеров, в которых оказывается такой недочет, что их давно уже стали выделывать из писарей и фельдшеров; а при постоянно растущем обеднении этого дворянства служба даст ему великое подспорье; в мусульманском крае русские школы, полезные для всех, необходимы для постепенного воспитания новосозданного бекского сословия. Если к этим заведениям присовокупить еще несколько первоначальных технических училищ по важнейшим для края отраслям промышленности и сельского хозяйства, то действительные потребности его, совпадающие с правительственными потребностями, будут вполне удовлетворены.

По учебной части так же, как по всем прочим, замещение не соответствующих своей цели учреждений правильной системой не может обойтись без ломки; нельзя создать на доходы края ни кадетских корпусов в Грузии, ни хороших русских школ в мусульманском крае, сохраняя неприкосновенным расход на гимназии посреди курдских кочевий у подошвы Арарата, — пришлось бы добавлять русские деньги на поддержание подобных затей. В таком же положении находятся и многие другие стороны управления на Кавказе.

Опыт показывает, что единственная форма управления, вполне удавшаяся на Кавказе и вполне соответствующая как правительственным, так и народным потребностям азиатской страны, есть управление военно-народное, выработанное фельдмаршалом князем Барятинским. Ныне было бы уже слишком трудно его распространить на области, подчиненные с давних пор гражданской администрации, — это повело бы к слишком крупному перевороту; но желательно сохранить его везде, где оно существует, и ввести всюду, где к тому не оказывается положительных препятствий. Если военное управление не могло предупредить в 1877 году восстания дагестанцев, поголовно вооруженных и полных воспоминаниями полувековой борьбы против русского владычества, то оно доставляет постоянно полный порядок и полную безопасность краю, в отличие от управления гражданского; замещение его в Терской области губернской администрацией немедленно отозвалось неуправляемостью области, хаотическим состоянием, в котором она теперь находится. Единственный недостаток военно-народного управления в нынешнем его виде заключается в дороговизне; но дороговизна вовсе не составляет его существенного свойства как в бюрократической гражданской администрации, состав которой не может быть значительно сокращен без разрыва внутренней связи; излишняя стоимость военного управления произошла из несоразмерно высоких содержаний, на которые не скупились при первоначальном покорении гор, и из ненужных добавлений, совершенных впоследствии, — явление естественное там, где местное начальство не обязано отдавать в казну прироста доходов. Эта форма управления может быть удешевлена наполовину, не теряя своих существенных качеств, и в таком случае окажется очевидно наилучшим образом владения во вновь присоединяемых азиатских областях, постоянно прирастающих к нам с каждой войной, по обеим сторонам Каспийского моря, начиная с Карской, Батумской и Закаспийской. Вопрос этот чрезвычайно важный. Русская империя не может наметить произвольного предела своему распространению в Азии и вместе с тем не установила до сих пор подходящей формы управления азиатскими владениями, такой формы, которая не отталкивала бы от нее населений и не обращала новые приобретения в бремя для государства. Насколько можно судить о столь обширном деле по опыту в малых размерах, форма эта, вероятно, найдена, хотя бы только в первоначальном виде, в военно-народном управлении. С постепенным развитием окраин ничто не мешает присоединять к ней общегосударственные учреждения — правильные суды и проч., но в размере, не превышающем потребности ограниченного слоя обрусевшего населения, для которого они будут создаваться. Хорошо устроить этот слой немудрено; трудно справляться с азиатской толпой, править ею безубыточно и заменить на отдаленных окраинах личные взгляды правителей установленной системой. Цели эти осуществляются формой военно-народного управления лучше всякой иной, а потому было бы желательно немедленно применить ее ко вновь присоединенным областям вместо гражданского управления, непривычная обрядность которого, видимо, уже стала отравлять отношение новых подданных к государству.