Кавказский гамбит

6

Как ни противился Панюшкин природе, порог желаний с каждым свиданием медленно, но неуклонно повышался. Его мечта чудесным образом обрастала плотью, воображаемые артерии и вены, совсем как настоящие, наполнялись условной кровью, вскипающей от возбуждения. Сначала его устраивало просто находиться в комнате у Зины, потом — сидеть рядом, держать маленькую руку в своей. Однажды он погладил ей колено, и она не заругалась. Он начал пристраиваться поближе, поплотнее, чтобы ощущать живительное тепло ее тела.

Чувства, которые испытывал Василий, становились все сложнее. Он не уловил, когда они на него свалились, возможно, всегда находились где-то рядом и ждали своего часа. К случившемуся Панюшкин отнесся с несвойственной серьезностью. С ним явно что-то происходило. Любовь? Про любовь он понимал смутно: и кошку люблю, и водку люблю, и в шахматы играть люблю. То, что он делал с девками под кустами — точно не любовь, хотя приятно. Капа? Да, наверное, говорил ей, что любит, но очень давно, теперь даже не верится. Только и тогда совершалось что-то другое. В общем, Вася готов был поклясться, что ничего подобного прежде не ощущал.

Влечение нарастало, давило и пугало одновременно. Он боялся не самого процесса обладания, а того, что за ним последует. Знал это угасание радости после выброса энергии, когда женщина делалась безразличной, а то и противной. Конечно, Зина такой стать не может, но потерять даже частичку восторга казалось невероятным злодейством. Со своей стороны, и она может в нем разочароваться — крепок, но ведь не молод и собой не так уж хорош, и кто знает, с кем она станет его сравнивать, надо хоть в баню почаще ходить. Тревожило предчувствие, что близость с Зиной обязательно обернется чем-то непривычным, незнакомым, способным изменить все и неизвестно в какую сторону. Вероятно, потребуется брать на себя обязательства, чего он всегда ловко избегал: сознание долга может отравить самую большую радость. Уход от Капы он осилит — в конце концов они свое пожили, что задумали, осуществили, детей вырастили, женщина она самостоятельная, в мужике и в поддержке мало нуждается, не то, что Зина. Правда, тогда нарушится заведенный порядок вещей, воспринимаемый им как самостоятельная ценность, поколеблется отрадная устойчивость мира. Впервые в жизни Василий опасался счастья.

Конечно, перечисленные соображения в уме Панюшкина так ладно не выстраивались, но на интуитивном уровне он упорно оттягивал решающий момент. Ему даже удалось вывернуться из патовой ситуации в День железнодорожника.

В первое воскресенье августа, после корпоративной вечеринки, Зина пригласила Василия к себе на праздничный ужин. Заранее наготовила вкуснятины и усадила дорогого гостя за большой складной стол, который по этому случаю извлекла из-под дивана. От обилия блюд разбегались глаза: истекающий жиром рыбец, жареные креветки в чесночном соусе, фаршированные брынзой помидоры, сулугуни с базиликом, завернутый в тонкий армянский лаваш. Еда удивила, но не прельстила, и водка в матовой бутылке с иностранной надписью оказалась ничем не лучше расхожей отечественной с зеленой наклейкой. Вася настороженно выпил пару стопок и, миновав селедку, распластанную на узкой длинной тарелке вместе с головой, взял из консервной банки пряную таллинскую кильку, уложил ее поверх намасленной черняшки и прижал пальцем, чтоб не сползла.

— Плохо ешь, — сетовала хозяйка, пододвигая гостю тарелку с хрустящей свиной отбивной на косточке. — Сказал бы что любишь, я бы приготовила.

— Тебя люблю, — неожиданно сказал Панюшкин и зажмурился.

У Зинаиды дрогнула вилка, на которой она несла ко рту большую греческую маслину. Вкусов Черемисина она уже не помнила, а Нестор пожрать был здоров. Оба они клялись ей в любви, и лучше бы Васька промолчал. В прежней неопределенности, в предвкушении счастья, счастья было больше хотя бы потому, что нельзя потерять то, чего еще нет.

Она пропустила реплику мимо ушей (ну, сказал и сказал) и привычно хлопала рюмашку за рюмашкой. Она всегда больше пила, чем ела, а сегодня еще вместе со своими в пансионате подзарядилась прилично. Скоро взгляд у нее остекленел и спина сделалась ровной, как струна, — так она старалась сохранить равновесие и одновременно достоинство. Василий восхитился: ну, молодца! Он неотрывно, с глубокой нежностью смотрел на пьяную Зину. Улучив момент, поймал изящную руку в свою грубую и сухую ладонь, затем подвинулся ближе, обнял и ткнулся носом куда-то в складку между пышными грудями. От непривычной гладкости кожи и пряных духов его мысли затуманились и поплыли, а Зина привалилась мягким плечом, обняла за шею, и губы их встретились.

Черт! Васька не припоминал, чтобы от поцелуев у него когда-нибудь кружилась голова. Не самогон, а так завертело — на ногах не устоишь, хорошо, что на диване сидел. Млея, он растворился в Зине, как никогда не растворялся в жене. Капу он брал, как берут бабу, гася естественную мужскую жажду, а здесь хотелось вывернуться наизнанку, чтобы доставить удовольствие женщине. Но вовремя опомнился и воли желанию не дал. Это дамское белье, шелковое, скользкое, и заточенные коготки, которые скребли ему спину, — все было слишком непривычно, неловко. Не готов. Не готов психологически, добавил бы Васька, если б знал такие слова.

Оторвавшись от влажных губ, он спросил:

— Знаешь, какая у меня мечта?

Зина разочарованно поправила прическу:

— Вся Хоста знает. Автомобиль.

— Нет. Автомобиль был раньше. Другая. — Василий задумался, как бы понятнее ей объяснить. — Сидеть с тобой рядом.

— Так уже сидишь.

— Чтобы совсем не уходить.

Зина посмотрела на него испытующе — она хотела того же, но ответила сдержанно:

— Не уходи. — Подумала и не смогла промолчать о важном для них обоих: — А семья?

— Что-нибудь придумаем, — весело ответил Васька. — Утрясется. А радости у нас никто не отымет.

Он ничего не выдумывал. Действительно, до сих пор в его жизни все как-то само собой образовывалось к лучшему. Он и теперь на это рассчитывал.

Зина улыбнулась узким краешком рта, простив ему недавнюю мужскую нерешительность:

— Вот за что я тебя особенно ценю, так это за легкость. Ценю и люблю.

Любит! Василий за разговорами незаметно, однако прилично выпил и спьяну чуть не заплакал — как хорошо-то! Но почему грустно? Тем более теперь, когда женщина его мечты призналась в ответной любви и готова принадлежать ему, стоит только руку протянуть. Он вдруг вспомнил, как Шапошников сказал, что от хорошего хочется умереть, и, кажется, наконец понял, о чем шла речь.

— Ты, Зина, для меня больше чем женщина. Ясно?

— Не очень.

— Ты хрустальная мечта. Просто так, между водкой и селедкой, да втихаря, я тебя трахать не хочу, а хочу, чтобы ты была только моя, и у меня — никого, кроме тебя. И не прятаться.

— Б-большая программа, — язык подчинялся Зине хуже, чем мысли. — И к-как ты собираешься ее осуществить?

— Пригоню для Арчила несколько машин из Германии, получу хорошие деньги. Тогда разберемся. Деньги у нас теперь решают все.

— Ты думаешь?

— Слышал, по телевизору какой-то крупный деятель говорил.

— Ну, если крупный, то и врет соответственно по-крупному. Ты себе верь, а не телевизору. Там много болтают, чего никогда не было и не будет. По-моему, деньги только все портят, особенно если их больше, чем требуется для жизни. Так, некоторый запасец, конечно, карман не тянет. — Зина согласно кивнула. — Но если надо — ты езжай. Я подожду.

— Без меня не шали, черноглазая, — шуточно погрозил Василий своей возлюбленной жестким пальцем.

— Ой! — армянка кокетливо хохотнула. — У Моста очередь стоит, твоего отъезда дожидается.

— Без шуток. Приеду — определимся.

Зина невольно задержала дыхание. Впрочем, Васька всегда так говорит: не поймешь — балаболит или всерьез. Вообще, весь несерьезный какой-то, странно, что она ему верит.

Вот так Панюшкин и попался, хотя еще потянул, сколько получилось. Отношения с Зиной отбили ему вкус к автомобилю, и ни в какую Германию он уже ехать не хотел — жалко пропускать сладостные вечера у секретарши, где так удачно все складывалось. Однако теперь Капа польстилась на выгодные условия. Ей мерещилось, как от раза к разу пухнет пакет на шелковой нитке. И она принялась торопить мужа, который откладывал да откладывал сборы. У него так всегда: загорится, засуетится, а как до дела дойдет — в кусты, лень-матушку тешить. Дождется, пока Арчил наймет другого. Капа тужилась сообразить, почему эта давняя мечта вдруг потеряла для мужа привлекательность? С вопросами приставала. Василий насторожился: это могло плохо кончиться. Тут еще Мокрухина добавила беспокойства. «Отчего это, говорит, ты с генералом повадился в шахматы по ночам играть?» Васька отбрехался, что так, мол, тому удобнее. Но ясно, что, если толстуха начнет копать, маскировка долго не выдержит.

«В общем — вперед, Вася! Заднего хода нету», — сказал себе Панюшкин. Поездка должна закончиться развязкой любовного узла, который затянулся до опасного предела. Большие деньги кого хочешь угомонят, а уж Капу тем более. Если не жадничать и посулить ей побольше, авось без скандала и к Зинке отпустит. Но деньги надо заработать. Со всех сторон получалось — пора ехать, хоть почему-то не лежала у него душа.

Сходил Панюшкин с Арчилом к нотариусу, нужные бумаги подписал. За визой смотался в Краснодар. Билет до Берлина купил на поезд. На автобусе дешевле, но в два раза дольше, да и на дорогах, поговаривают, шалят. Зато обратно путь — бесплатный, на своей-то машине! Как учил грузин, ехать домой коротким путем — через Польшу, Белоруссию, Украину — нельзя, рэкетиры умучат, а то и вовсе машину заберут, случалось вместе с нею и жизнь отнимали. Так ездят только молодые крепкие ребята, большими группами да с оружием. Его колея лежала через Финляндию — страну чинную, спокойную и холодную.

Вечером зашел внук, Владик, поклянчить у бабки монету на развлечения. Она воровато сунула ему в ладонь сотню. Для бабки много, для внука мало. Что нынче сто рублей? Тьфу! Две бутылки простой водки. На такую сумму раз в полугодие поднимают пенсию, хотя приварка почему-то не чувствуется. Владик здоров, как бугай, нет бы самому заработать. Не хочет! В армию не хочет и торговать тоже. Надумал высшее образование получить. Ладно. Денег на платный факультет Капа дала, а учится парень неважно. Вроде не дурак, ленивый — тоже не скажешь. К девкам равнодушен, но курить наладился. Один раз Василий застукал его с приезжей шпаной. Это плохо, научится безобразию. Прежде в курортных городах спокойно было, все национальности мирно жили, если кого и резали, то только из ревности, но из-за денег или из хулиганства — никогда. А эти соберутся большой компанией — и пошли куролесить, рушить, что под руку попадет. Начальник милиции — адыгеец или кто-то другой из местных, не поймешь, с ними не связывается — шпана, если разойдется, прибить может. Весной директора рынка, азербайджанца, застрелили с контрольным выстрелом в голову, значит, заказ выполняли, власть и деньги делили. Раньше-то наши только по телеку про разборки слышали — в столице или в Америке. Но для провинции — что Москва, что Нью-Йорк, одинаково далеко и непривычно. Боязно за внука. Плохих детей не бывает, а он еще совсем ребенок — восемнадцать лет. Васька вспомнил себя в этом возрасте: на озорство сил не доставало — с него уже три шкуры драли, а он подчинялся, вкалывал день и ночь. Ну, дак то когда было? Война — время особое, с людей другой спрос. А этот шпендрик, что видел? Мамкину титьку да бабкин карман — вот и вся его школа. С внучками проще, этих только замуж выдать — и вся проблема, хотя и у них теперь на первом месте не женихи. В загс, понимаешь, идти не хотят: зачем, говорят, лишняя морока, нам и так хорошо, все равно рожать пока некогда: карьеру надо делать.

Владик к деду относился с прохладцей и на поезд провожать не пошел — некогда, приятели ждут. Ладно, от дома до железнодорожного вокзала в Хосте — пять минут пешком и вещей мало. На перроне в одиночестве стояла Капа, серьезная больше обычного. В последний момент она опять испугалась нешуточно. Как увидела своего дуралея в тамбуре общего вагона, в теплой куртке и новой фуражке, счастливо прижмурившегося, — екнуло женское сердце. И зачем она, идиотка, на такую аферу согласилась? Значит, любила мужа, верила: легко ли за тыщу километров в чужие страны ехать, чтобы потом ей, Капе, новое пальто купить? А что?

Мужу Капа, конечно, ничего такого не сказала, еще вообразит о себе невесть что. Напутствовала строго:

— Не чуди там, в заграницах! Смотри в оба, не то голову откручу. Потеряешь деньги — по миру пойдем.

— Что я, дурак?

— А то умный!

— Ну, Капа! — обиделся Васька. — Я, да не пригоню этой говенной машины?! Ты же меня знаешь!

— Потому и предупреждаю, что знаю. Башка у тебя черт-те чем набита. За тобой глаз да глаз нужон. — Она горестно выдохнула: — О-о-й-и-и! Гляди, дров не наломай!

Как в воду глядела.