Казань

Глава 10

Куропаткин мне понравился. Коренастый, чисто выбритый. И это зимой! Ты поди снег то растопи, бритву выправь…

– Нас унтера ох как учили в семилетнюю войну….

– Повоевал? – спросил я, разглядывая куропаткинский полк. Мужички все как на подбор – высокие, румяные. Прямо гвардия! Вооружена мушкетами – только половина. Зато оружие держат правильно, даже отдали мне салют, когда я подошел к строю.

– Не без того. Сам Фридрих учил.

– И как он?

– Не могу сказать, что так уж непобедим – Николай подкрутил усы – Били мы его несколько раз, Берлин даже взяли…А что это царь-батюшка у тебя за повозки дымящиеся?

– Полковые кухни – пояснил я, радуясь внутри, что мы ушли от скользкой темы. Берлин то взяли, а потом обратно отдали. А Петр III так и вовсе победу над Пруссией Фридриху подарил – На санях перевозят. Пока армия на марше – повар прямо в повозке готовит.

– Ай как умно придумано! – покачал головой Куропаткин – Это же на бивуак встал – еда уже готова. А тама что?

– Арапчата учатся строить редут. Покель из снега. Имей в виду – у меня в армии все должны уметь рыть землю. Лучше лить пот, чем кровь.

– Ух как верно! – восхитился Николай – Ежели бы мы встречали косые атаки пруссаков в редутах – это ж какое облегчению солдату! А что за арапчата? Неужто всамделишные черные люди??

– Нет – засмеялся я – Я так называл по имени начальника особый батальон для всяческих работ – гать через болото протянуть, мост наплавной наладить, редут нарыть… Они не воюют, только строят.

– Все то у тебя по уму, Петр Федорович – вздохнул Куропаткин – Вот бы так и дальше воевать умно.

– Будь уверен – кивнул я – Расскажи лучше как до нас дошел.

Николай, отмахивая рукой, начал рассказывать. От Москвы за бунтовщиками шло несколько воинских команд, гнали словно волоков на облаве. Но в каждой деревне силы Куропаткина прибывали и прибывали. Обзавелись оружием, а в Рязани так и вовсе удалось разогнать охрану цейгхауса и взять большой запас мушкетов и пороха.

– Дальше шли уж без опаски – пояснил Николай – Пешие команды отстали, а ежели нас настигали гусары или конногвардейцы, мы вставали в карэ – учил сему крепко. Иногда целый день так могли идти. Пару раз баре сунулись, получили по сусалам – кровью умылись. Но под Нижнем было тяжеловатенько. Там нас конные драгуны пытались побить. Многих потеряли, самое тяжелое раненых в деревнях оставлять – Куропаткин нахмурился – Знал же, что драгуны их повесят. Ну Бог даст, спрятали крестьяне людей моих, не выдали…

Николай перекрестился, мы с казаками тоже.

– Ну а как уж твои башкирские да кайсакские разъезды повстречали, так и вовсе полегчало. Драгуны отстали от нас – пошли гоняться за этими бещ-бешцами. Но поди за ними угонись… Позорили усадебку барскую и тикать.

Мы помолчали, разглядывая солдат. Понятно почему среди них все такие высокие, сильные. Слабые просто отстали и погибли.

– Вся Расеюшка за тебя, царь-батюшка встала – убежденно произнес полковник – Как узнали про указа о вольностях народных, так отбою у нас не было в рекрутах. Каждый к тебе в Казань идти хотел, за свободу то драться с барями.

– Подеремся – покивал стоящий рядом Подуров – С такими хлопцами боевитыми, прищучим хвост Орлову.

– Да и Катьке вставим – подхватил Чика-Зарубин, ухмыляясь.

Казаки засмеялись.

– Давай, Тимофей Иванович, выводи войска к куропаткинским на арское поле – я повернулся к генералам – Учиним смотр полкам.

Спустя примерно час войска выстроились на утоптанном снегу. Мы начали смотр. Всего у в Казани вместе с пришедшими с Подуровым частями оказалось 9 пехотных полков – три оренбургских, два заводских, три казанских. Последние еще назывались крестьянскими. Плюс полк Куропаткина, который тянул на два по количественному составу. Увы, оружия было мало, так что часть людей Николая была тут же определена в обоз до получения новых трофеев или до прибытия караванов с уральских заводов. Крестьянские полки также не обладали боеспособностью – мушкетов мало, амуниции почти совсем нет. Итого из десяти тысяч пехотинцев можно было положиться дай бог на половину. Остальные годились как подразделения второй линии, в патрули и гарнизоны, но не для прямого боя.

С коннецей было луше. Овчинников привел на поле пять полков – 1-й и 2-й яицкие, оренбургский, уразовский. Из 2-го яицкого выделились казаки из Гурьева. Им я дал разрешение набирать новый полк, что они с успехом и выполнили – собрали почти тысячу всадников. Итого шестьдесят вполне боевых сотен с атаманами, есаулами, старшинами…

Отдельно расположились четыре батареи Чумакова. Сорок семь пушек, гаубиц, единорогов – все на поворотных кругах, в обитых железом санях. Полковник гонял своих артиллеристов каждый день и мне даже пришлось ограничить выдачу пороха – слишком уж быстро расходовался припас.

Начальники начали инспектировать оружие солдат и казаков, у последних атаманы также осматривали лошадей, подковы. Воспользовавшись случаем, я вручил несколько наград – Авдей успел по прибытию в Казань развернуть свою ювелирное производство. Вновь появились нагрудные звезды для полковников и генералов, ордена боевого красного знамени.

– Какая же силища! – восхищенно вздохнул Куропаткин, цепляя на себя награду и осматривая полки – Весь народ за тебя Петр Федорович встал. Крестьяне, инородцы, староверы… Кого только нет… Ляхи, даже баре отрекшиеся.

– Присягнувшие! – поправил я Николая – Пущай твои тоже учат текст присяги, завтрема приму.

– Выучат – покивал Куропаткин – Когда выступаем?

Вот еще один торопыга. Генералы каждый день долбят наступлением. С такой то силой и не взять Нижний? Да в нем от силы один, два полка. А у нас хлеб на исходе, круп нет. Вот-вот в войсках голод наступит.

– Скоро. Совсем скоро. Дело только надо кончить. Важное.

Зимою в Питере хорошо! Мчатся по улицам сани, запряжённые прекрасными лошадьми, скачут верховые, все в золоте, драгоценных мехах, зеркальные окна карет слепят на солнце глаза, у раззолоченных подъездов толкутся без дела ливрейные лакеи, расшитые позументом, на приезжающих гостях драгоценные кафтаны с пуговицами из алмазов, нарядные платья дам, запах духов – словом, Семирамида северная!.. Зимою по ночам полыхают, гремят пушечной пальбой фейерверки на Неве, летом богатые праздники в Летнем саду и в Екатерингофе. Если двор был в Петергофе, всё население Петербурга тащилось туда пешком, в извозчичьих санях или верхом, глазело на иллюминацию в парке, на потешные огни, слушало музыку и песельников, кушало даровое от высочайшего двора угощение, а потом ночью хмельные толпами брело к себе домой. Многие по пьяни замерзали в сугробах.

Бегов ещё не было, но вдруг зимою на набережной какой-то шорох пронесётся среди гуляющих будочники с алебардами, прося посторониться и дать место, в серовато-сизой мгле за Адмиралтейским мостом покажутся выравниваемые в ряд лошади, запряжённые в маленькие санки, и вдруг тронутся разом и – «чья возьмет?..» – понесутся в снежном дыму лихие саночки.

– Пади!.. Пади!.. – кричат наездники – многие сами господа. Нагибаются, чтобы видеть пробежку любимца коня, молодец поддужный в сукном крытом меховом полушубке скачет сбоку, сгибается к оглоблям, сверкает на солнце серебряным стременем.

Народ жмётся к домам, к парапету набережной, у Фонтанки, где конец бега, кричит восторженно:

– Орлова!.. Орлова рысак!..

– Не сдавай, Воронцов!..

– Ваше сиятельство, наддай маленько!..

– Гляди – Барятинского берёт…

– Э… Заскакала, засбивала, родимая… Не управился его, знать, сиятельство.

Ни злобы, ни зависти, смирен был и покорен петербургский разночинец, чужим счастьем жил, чужим богатством любовался. Если поздней осенью ходили по столице плохие слухи, подметные письма, то к зиме все подуспокоилось. Что ни день – бега, бал, духовой оркестр в саду играет…

По утрам со двора неслись распевные крики разносчиков. Сбитенщик принёс горячий сбитень, рыбаки, крендельщики, молочные торговки – каждый своим распевом предлагал товар.

Иногда придут бродячие музыканты, кто-нибудь поёт что-то жалобное на грязном снегу, и летят из окон завёрнутые в бумажки алтыны, копейки, полушки и четверти копейки – «Христа ради»!..

По вечерам в «мелочной и овощенной торговле» приветно горит в подвале масляная лампа, и кого только тут нет! Тут и подпоручик напольного полка в синей епанче, и старый асессор из коллегии, и крепостная девка с ядрёными красными щеками, в алом платочке и с такими «поди сюда» в серых задорных глазах, что стыдно становится молодому поручику. Лущат семечки, пьют квас и пиво, сосут чёрные, крепкие, как камень, заморские сладкие рожки. Довольны своею малою судьбою, забыли вонь дворов и лестниц, темноту глубоких низких комнат. О малом мечтают… Счастливы по-своему.

Грамотные читают «Петербургские ведомости», обсуждают за кружкою полпива дела политические. Все больше страшного Пугача. А ну как придет на Питер и даст укорот дворянам? Были те, кто верил, что Пугачев – Петр III Но большинство слушало попов в церквях. А там каждое воскресенье зачитывалась послание с амвона о преступных деяниях Емельки.

В этот простой и тихий, незатейливый мир разночинцев петербургских, в маленькую комнату над сенями, в доме «партикулярной верфи», в Литейной части, на квартиру к старой просвирне в январе 1764 году подал на тихое «мещанское» житие отставной подпоручик Смоленского пехотного полка Ефим Полтев.

Ещё недавно фортуна улыбалась ему – он был адъютантом при генерале Петре Ивановиче Панине, но за вздорный характер и за картёжную игру был отставлен от этой должности.

Карточные долги его разорили. Доходила бедность до того, что целыми неделями питался он пустым сбитнем да старыми просфорами, которые из жалости давала ему хозяйка.

Среднего роста, худощавый, бледный с плоским рыбьим лицом, не в меру и не по чину раздражительный и обидчивый, он, когда не был занят службою в караулах, целыми днями валялся на жёсткой постели на деревянных досках грубого топчана или ходил взад и вперёд по маленькой комнатушке, грыз себя от ненависти к удачливым однополчанам. Многие ого-ого – в гвардии, Пугача идут бить. Он сидит полупьяный, последние копейки считает.

Обдумывал Полтев различные комбинации, как поймать фортуну и стать знатной персоною. Но как только смеркалось, чтобы не жечь свечи, спускался он, закутавшись в епанчу, на улицу и шёл в соседний дом в трактир.

Куда-нибудь подальше от темноты, сырости и мыслей.

У прилавка стоял знакомый, жилец того же дома, бывший придворный лакей Тихон Касаткин. Хозяин хмуро поздоровался с Полтевым. Тот потребовал себе пива.

– Что скажешь, Тихон, нового?..

– Нонешней зимой, сказывали у нас, Государыня с османом перемирие учинять собирается. В «Ведомостях» о том тоже писали. Ежели замирится – конец Пугачу. Сковырнут, как нарыв.

– Так то так – вздохнул Ефим – Апосля опять кровь народную пить начнут.

– При нонешней Государыне жаловаться не приходится – не согласился трактирщик – Во всём сокращают где вдвое, где и больше против прежнего. Даже господа роптали, что очень скромны стали вечерние кушанья во дворце и бедны потешные огни.

– Да… Так… Был я на прошлой неделе во дворце, и после приёма все приглашённые были званы в Эрмитажный театр, пошёл и я. А меня не пустили… Мол, от напольных полков только штаб-офицерам в Эрмитажный театр доступ имеется. Как ты полагаешь, правильно это? – почти выкрикнул Ефим в лицо Тихону.

– А ну охолони! – грозно произнес трактирщик – Ты нынче человек бывший, вот дослужился бы до штаб-офицерского чина, тады…

– Может быть, твоё слово и верное, Тихон, да надо знать, кто я… Я – Полтев! Мой дед был в гвардии Петра Великого… Понял ты это?..

– Надо вам самому того заслужить.

– Ну… А… Разумовский?.. Орлов?.. Где, какие их заслуги?.. Какое происхождение?..

– Каждому, ваше благородие, своя фортуна положена. Они попали в случай. Вы – нет. В карты много, ваше благородие, играете много.

– Нет… Что карты?.. Вздор!.. Каково, Тихон!.. Полтев?.. С голода?.. Где искать мне правды?.. Где найти милосердие и уважение?..

– Вы пошли бы, ваше благородие, к генералу Панину, всё ему и изъяснили бы, как и что и в чём ваша обида. Он же ваш сослуживец старый, поди войдет в положение.

– Виноват я перед ним сильно – повесил голову Ефим. Полтев мрачно пил пиво. Он больше ничего не сказал. Трактирщик только заметил, как вдруг сжались у бывшего поручика скулы, побледнели щёки и в глазах появилось упорство воли.

«Нет… Не свернёшь, – подумал Ефим – За своё маленькое счастье цепляются, большого не видят… Мелюзга! Я на все готов!»

– Хозяин – крикнул он – Запиши за мной до жалованья… Прощай, Тихон. Спасибо за совет. И точно, попробую к генералу.

Дверь на тяжёлом блоке с привязанными кирпичами с трудом поддалась. Пахнуло навозом и сырым воздухом – в Питер пришла оттепель. Ледяная капля упала с крыши Полтеву на нос. Ефим завернулся в старую епанчу и побрёл через улицу домой.

Генерал принял Полтева без промедления. Посадил молодого офицера у окна, дал ему вполне высказаться.

– Да… Натворил ты делов, Ефим… – сказал он, когда Полтев сказал всё, чем он обижен. – Претензий, претензий-то сколько!.. И все неосновательные. Что денег нет – невелика беда… Дам. Но жить то как ты собираешься?

– Я милостыни, ваше сиятельство, не прошу. Я ищу справедливости и уважения к моей персоне.

– Усердною службою Отечеству уважение зарабатывается. А справедливость, так тебе грех на несправедливость жаловаться… Могло быть и много хуже.

Слуги подали кофе, Полтев обжигаясь, начал быстро пить. Уже полгода как не мог себе позволить бодрящий напиток.

– Я, ваше сиятельство, на все готов! – Ефим отставил чашку, твердо посмотрел на генерала.

– Вот ты какой!..

Панин покачал головой, задумался.

– Вот что – генерал подался с кресла, давая понять, что аудиенция окончена – Иди погуляй по городу. А вечером тебя дома будет ждать человек от меня. Ежели ты и правда на все готов, будет тебе дельце. Опасное. Но ежели сдюжишь – взлетишь выше Орловых.

Смеркалось. На Невском мокрый снег, разбитый конскими ногами, смешался с навозом и коричневой холодной кашей лежал на деревянной мостовой. Дым из труб клубился над городом. Из непрозрачного сумрака синими тенями появлялись пары, четверики цугом с нарядными форейторами и тройки, скрипели по доскам полозья многочисленный саней.

– Пади!.. Пади!.. Поберегись, милой! – раздавалось в мглистом тумане. Фонарщик с длинной лёгкой лестницей на плече и с бутылкой с горящим фитилём в руке проворно бежал среди прохожих. Масляные фонари жёлтыми кругами светились в сумраке и провешивали путь. «Присутствия» кончились, и петербургский обыватель-разночинец спешил к домашнему очагу.

Полтев ничего этого не видел. Глубоко запали ему в душу слова генерала про дельце. Почему опасное? Что значит взлететь выше Орловых?

В глубоком раздумье о несправедливости человеческой судьбы Полтев вошёл в ворота своего дома. На дворе как никогда отвратительно нудно пахло помойными ямами, на тёмной лестнице было скользко, перила были покрыты какою-то неприятною слизью. Ефим с отвращением поднимался к себе. Какой это был резкий контраст с тем, что он недавно видел у Панина! Там широкий коридор и нарядная лестница были надушены амброй и ароматным курением. Ещё не смеркалось, как уже были зажжены многосвечные люстры и канделябры с хрустальными подвесками, и стало светло, как днём. Вот что значит уметь схватить фортуну за чуб и проложить себе дорогу!

В каморке Полтева был свет. На кухне, через которую проходил Мирович, кисло пахло просвирным тестом.

– Кто это у меня? – спросил Полтев у хозяйки.

– А тот… Как его, бишь, зовут… – скрипучим голосом ответила женщина – Здоровый такой, мордастый, Полон что-ли?

– Аполлон?

– Ну во, во, он самый. Полон…

В убогой комнате горела свеча, вставленная в бутылку. Старый приятель Полтева по поручик Аполлон Ушаков, дожидался хозяина.

– Друг! – Ушаков обнял Ефима, дыхнув на него перегаром.

Ушаков был старше Полтева. Крепкий малый с простым, круглым, румяным, загорелым лицом, с чёрными бровями, резко очерченными под белым низким париком, он восторженно глядел на Ефима. Так уж повелось с самых первых дней их знакомства. Хилый и слабый фантазёр Полтев покорил себе крепыша Ушакова, и тот проникся благоговейным уважением к товарищу. Что сказал Полтев – то и правда. Ефим писал вирши… Ефим был адъютантом у Панина, беспечно проигрывал своё жалованье, изобретал какие-то системы выигрыша, Полтев смело и резко ругал нынешние порядки и бранил саму Императрицу… Простоватому Ушакову казался он высшей, непонятной натурой.

– Послушай, Ефим… Я знаю, что ты был у Панина. Он меня к себе вызывал, говорит иди к Полтеву расскажи о нашем дельце…

– Каком дельце?

– Вокруг молодого двора есть общество. Тайное…

– Вот оно что!

Полтев сразу сообразил. Панины интригуют за Павла.

– Сложилось общество недавно – Ушаков приоткрыл дверь, выглянул на лестницу. Там никого не было.

– Ты же видишь куда все валится! В тар-тарары. Сам об сем много говаривал. Народец бунтует, Катька – подстилка немецкая – истинному русскому дворянству ход не дает.

– Ну продолжай, друг любезный! – Полтев сразу все понял, уселся на кровать – Ты извини, угостить тебя нечем.

– О, это не беда! Петр Иванович велел тебе передал – Ушаков выложил на стол позвякивающий сверток. Развязал его. На столешницу высыпались золотые империалы.

– Ого! – Ефим покачал головой в удивлении – И сколько же тут?

– Пятьсот рублей!

Для Полтева это было огромная сумма.

– Правда также в том – продолжал Ушаков – Что безвинно страдает великий князь Павел… Слыхал поди, что его с Орловым услали? А ежели под Казанью будет как с Каром или Бибиковым?

Полтев согласно покивал. Все ждал, когда поручик перейдет к делу. Ушаков поколебался, перешл на шепот:

– Внимай, Ефим, внимай!.. Вот придёт моя очередь занять караул в Зимнем дворце… Нынче, когда гвардию услали, ставят всех подряд…

– Говори уже дело.

– Вот! – поручик вытащил из под брошенной на кровать епанчи два пистолета – Англицкие, лучше качества!

– Убить Екатерину? – прямо, влоб спросил Полтев.

Ушаков побледнел, еще раз выглянул наружу. Закрыв плотно дверь, лишь кивнул.

– И почем нынче жизнь императрицы? – поинтересовался Ефим. Его ладони внезапно спотели, дыхание участилось. Вот оно дело всей жизни, которое выкинет его прямо наверх.

– Сто тысяч! – совсем тихим шепотом ответил Ушаков – Титул графа, десять тысяч крепостных душ в имениях под Рязанью.

Перед внутренним взором Полтева пронеслись дыба Тайной экспедиции, висилица…

– Согласен. Половину сразу.

Ушаков облегченно вздохнул, сразу кивнул.

– Через два дня меня с двумя солдатами ставят в караул. Во внутреннем дворе Зимнего. Я тебя через караулку тишком проведу, спрячешься в кустах, за деревьями.

– Кусты облетели все, видно будет – покачал головой Полтев.

– А ты нашей на одежду белого полотнища, да затаись!

– Умно – покивал Ефим – Ты придумал?

– Старший Панин – Ушаков начала одеваться – Говорят, что пугачевские ребелены нынче так прячутся в снегах. Письмо от Бибикова было об сем.

Друзья помолчали, каждый думая с своем.

– В полдень Катька в Петергоф поедет – Ушаков тяжело вздохнул – Как подадут выезд и ты увидишь, что она выходит с парадного крыльца – беги к карете, стреляй в упор. Мы тоже в тебя пальнем. Холостыми.

– Точно вас всего трое будет в карауле? А драгуны?

– Они уже на выезде со двора соединяются с выездом.

– Потом куда бежать?

– Через караулку, на набережную. Там тебя будут ждать желтые сани – Ушаков подошел к двери – Они отвезут тебя в Гатчину – во дворце розыск непотребно будет учинить. Там и дождешься спокойно Великого князя. Он тебя и наградит по-царски как оговорено.

– Деньги вперед! – твердо произнес Полтев.

– К завтрему соберем половину, привезу – кивнул Ушаков – Будь дома. Никуда не ходи – Тайная экспедиция лютует.

Наступило 15-е февраля. Праздник Сретения Господа Иисуса Христа. С утра невыспавшийся Полтев – пришлось ночью долбить мерзлую землю и закапывать ящики с золотом – уже затаился среди кустов парадного двора. В сугробе было холодно, но дым из дворцовых труб стелился по земле и скрывал бывшего поручика.

От холода Полтев спасался фляжкой с водкой. Прикладываться старался редко, чтобы не опьянеть и не провалить дело. Больше вспоминал второй разговор с Ушаковым. Он состоялся в тот день, когда Аполлон привез золото.

Пока трясясь от страха, пересчитывал, язык сам пустился в пляс:

– Под Рязанью поди грибов много – Полтев ловко складывал золотые монеты в столбики – Соберу крестьянок помоложе, и в лес, в осинник поведу. Там подосинники – шляпки, как кирпич, ножка крепенькая, в чёрных волосках…

– Ежели в сметане… Ар-р-ромат, – согласился Ушаков.

– Боровик, – продолжил сам не свой Полтев, – Боровик по лесам поди низкий, широкий, шляпка в морщинках, как во мху или в траве укроется – его и не приметишь… Под сухим-то листом шляпка в морщинках – чистая тебе старинная бронза…

– Магнификат, – по-французски ответил поручик – В Питер на Сенной торг, поди, много рязанского гриба везут.

– Коробами, на лодках… по каналам тоже… Мохом укроют и везут… Из Новгородской округи тоже…

– Екатерина – ляпнув, не подумал, произнес Ушаков – Сказывают, до грибов охоча…

Сам осекся, испуганно посмотрел на Полтева.

– Жалко тебе ее?? – опять влоб, как в прошлый разговор, спросил Ефим.

– Так молвят сынок у нее есть, от Орлова. Граф Бобринский. Двенадцать лет мальчику.

– Выблядку! – выругался Полтев – Наблядовала с любовниками, а ты жалеешь! Лучше народ пожалей. Или мужа ее умученного Петра. Или Павла, покровителя нашего, пожалей.

– А я что, а я ничего – забормотал Ушаков – Ты главное дело сделай… А там Павел с Паниными порешит всех орловских…

Затрубил рожок форейтора, во двор в окружении нескольких всадников заехала большая, с опущенными шторками золоченая карета с византийским орлом на двери. Полтев очнулся, поднялся на колени. Выхватил из-за пояса пистолеты, по одному проверил порох на полке. Сухой!

Всадники, покрутившись, ускакали. Лакеи столпились у дверей, солдаты встали возле кареты. Ефим заметил среди них хмурого Аполлона. Тот смотрел в парк, как бы кивая сам себе.

Наконец, на крыльце показалась Екатерина в сопровождении свиты. Невысокая, полноватая женщина в синем, дорогом платье. Сверху короткая шубка, на голове маленькая золотая корона. Полтев на мгновение залюбовался императрицей, но потом пересилил себя, рывком встал, выбежал на дорогу перед крыльцом. Рядом с Екатериной шел разодетый высокий мужчина. Васильчиков! Нынешний фаворит царицы – сообразил Ефим, подбегая к карете.

– Кто таков?! – закричал носатый лакей, спрыгивая с запяток. И тут же получил рукояткой пистолета в лоб, покачнулся, упал в снег.

– Караул! – закричал Аполлон поднимая мушкет к плечу. Начали вскидывать ружья и солдаты конвоя. Полтев, не глядя на них, прицелился в побледневшую Екатерину. Спустил курок. Порох вспыхнул, раздался выстрел. Но в этот самый момент Васильчиков рванулся вперед, заслонил собой императрицу. Пуля ударила его в грудь, он покачнулся. Закричали слуги, резко запахло порохом. Полтев поднял второй пистолет, попытался прицелиться. Но шатающийся фаворит заслонял собой Екатерину.

И тут выстрелили солдаты. Полтев почувствовал два удара в правое плечо и живот.

– Аааа! – заорал от боли Ефим. Еще больше пуль его ранил страшная, невыносимая ложь. Как бычка на убой привели в Зимний!

Со стоном бывший поручик упал на колено, нажал курок на втором пистолете. Его ствол в последний момент успел повернуть в сторону Ушакова. Уже валясь на снег, увидел, что во лбу Аполлона появился третий глаз.

Раздался еще один выстрел. Пуля последнего стрелявшего солдата попала точно в сердце Полтева.