Казань

Глава 7

– Вампира поймали!

– Что??

Я подскочил в кресле, румяная Маша Максимова усадила меня обратно. Утренняя перевязка уже заканчивалась, когда пришел невыспавшийся Шешковский.

– Ночью шли повальным обыском по старым барским усадьбам. Прятался на сеновале.

– И как же выглядел этот вампир? – иронично поинтересовался я.

– А как они все выглядят? – пожал плечами Степан Иванович – Бледный, с кровью на губах. Из бывших дворян казанских.

– Как зовут?

– Иван Курбатов.

Фамилия и правда казанская.

– Что делать с ним? Осиновый кол в сердце?

– Поехали, посмотрим на него – я поцеловал руку вспыхнувшей Маше, позвал Жана одеваться. Постепенно сам обрастаю барскими привычками. И умываться мне подают, и грелку в постель приносят…

До тайного приказа было рукой подать и уже через полчаса я разглядывал бледного, чахоточного вида парня сверкающего на меня непримиримым взглядом.

– Все это чушь! – сходу закричал Курбатов, когда мы зашли в камеру – В заговоре был. И еще раз вступил бы. Но девок не воровал, кровь у младенцев не пил.

Иван закашлялся. На губах у него и правда выступила кровь. Да это же туберкулез! Причем судя по всему в открытой форме. Я сделал один шаг назад, другой. Вышел из камеры. Лекарства против этой болезни сейчас нет, парень гарантированно умрет.

– Крестьяне местные жалятся, что младенчики мрут – пояснил подошедший Хлопуша – И також бледные становятся, словно вампиры новообращенные. Надо бы церковников к следствию позвать.

– Не надо – покачал головой я – Отправьте Курбатова в гошпиталь. Да напишите Максимову пущей держит его в отдельной палате. Раненые с арского поля выздоровели уже, места должны быть.

– Чахотка это! – пояснил я тайникам в ответ на недоуменные взгляды – Причем заразная. Видал я таких уже ранее в своих странствиях.

Хлопуша озадаченно почесал затылок, Шешковский достал платок, начал вытирать руки.

– Раз уж приехал, пойдем, посмотрим, как вы допросы ведете.

В эти времена в политических процессах со средствами расследования не церемонились. Людей подвешивали на дыбе, выворачивая суставы, били кнутом. После этого отправляли в камеры отлежаться, чтобы через несколько дней подвергнуть истязаниям снова. По установленному порядку обычно пытали три раза. Если не находили в ответах противоречий или изменений – появлялся шанс избежать дальнейших допросов. Презумпция невиновности в таком серьезном расследовании не работала. С точки зрения Хлопуши и Шешковского все, кто предоставлял приют бывшим дворянам, давал им деньги или еду – были преступниками. Даже если вина не подтверждалась смущения никто не испытывал, так как решалась задача поиска врагов царя.

Пыточная выглядела мрачно, как я и представлял. Тусклые светильники, огонь в очаге, серые стены, крюки в потолке, столик с пыточными инструментами. Палачи и канцеляристы склонились в низком поклоне. Я окинул помещение взглядом и сел в сторонке на лавку.

– Кто там первый на дыбу? – спросил я Шешковского.

– Кого повелишь, Петр Федорович – Степан Иванович расположился за главным столом, быстро пробежал взглядом допросные листы – Но думаю надо начать с главных. С Державина, Жилкова и Курагиных.

Я тяжело вздохнул про себя. Как спасти поэта? Россия сейчас так бедна образованными и талантливыми людьми. Или это все интеллигентская мягкотелость? Харлова Таня вон, в гробу лежит. Сегодня вечером похороны – землю на кладбище уже отогревают и долбят. И отпевать будут в закрытом гробу – невозможно смотреть на обезображенное лицо девушки.

– Давай Державина – я хрустнул пальцами.

– За убой беременной женки – им всем четвертование полагается – тихо произнес Шешковский.

– Выясните кто рубил Харлову, его пытать крепко.

Пара дюжих охранников привели осунувшегося Державина, пинком поставили его на колени. Поэт выглядел плохо. Бледный словно утренний вампир, небритый… Но взгляд такой же непримиримый как и у Курбатова.

– Я вам ничего не скажу – Державин сплюнул на пол – Можете пытать сколько хотите.

Начался допрос. Пришедший Хлопуша и Шешковский попеременно спрашивали, поэт ругался, канцеляристы записывали. Потом с допрашиваемого сорвали рубаху. Мужчине заломили руки за спину, привязали к веревке, подвешенной к потолочному крюку, и палачи вздернули тело кверху. Державин застонал, а потом заорал, когда его дернули за ноги вниз, выворачивая руки из суставов. Снова начался неторопливый допрос. Поэт молчал – только зубами скрежетал.

Потом палач взялся за хлыст и ловкими ударами превратил всю спину в кровоточащий кусок мяса. Плохо соображающего от боли поэта снова спрашивали и еще нескоро унесли прочь.

Я наблюдал за этим жутким процессом. Наконец, так и не сказав ни слова, вышел на улицу. Взглянул на пасмурное небо. Хлопуша и Шешковский стояли рядом, почтительно ожидая моих распоряжений. Я же боялся проявить видимую слабость, поэтому молчал. Петр Первый обожал подобные развлечения – лично пытал сына, рубил головы стрельцам…. Меня же от них тошнило. К тому же я понимал, что на результаты следствия пытки мало влияют. Но стоит ли лезть со своими цивилизованными представлениями в худо-бедно работающую систему дознания?

– Вот что – решился я – У вас там дамы в тюрьме. Их мучить запрещаю. Мужей пытать так. Сажать к следователю по одному и не давать спать.

– Что за пытка такая? – удивился Шешковский – Китайская?

– Она – согласился я – Под кнутом оговорить легко. А вот придумай складную сказку, когда спать не дают пару дней, да еще и по-разному распрашивают разные следователи…

– Я еще слыхал от купцов – включился в разговор Хлопуша – Что можно капать водой на голову привязанного человека. Також быстро сознаются.

– С ума сойти могут – не согласился я – Делайте как повелел. Что с Орловым?

– Людишки доносят, что к Москве подходит. Там уже все и унялось поди – вздохнул Степан Иванович – Петр Федорович, не томи. Есть у тебя способ победить гвардейцев? Ведь это не Кар и не Бибиков. Там в полках дворян половина, а то и поболе. Эти пойдут до конца.

Хлопуша тоже смотрел на меня обеспокоенно.

– Есть таковой способ – кивнул я – Но об сем говорить пока рано. Подметные письма в Южную армию написали?

– Десять посланий готовы, сегодня отправляем – кивнул Шешковский.

– И не тяните с открытием Тайных приказов в Оренбурге, Самаре, Уфе и Челябе.

– Людишек нет! – развел руками Хлопуша.

– Учите, рожайте, делайте, что хотите, но око государево должно быть на всех землях.

В совершенно мрачном расположении духа я отправился на Арское поле. Тут с утра опять маневрировала моя армия, к которой добавился третий крестьянский полк. Он производил совсем гнетущее впечатление – косматые мужики в лаптях и опорках с палками изображающие мушкеты, месили свежевыпавший снег. Если третий полк занимался отдельно, то остальные подразделение сегодня учились наступать колонной. Причем их действия корректировал флажками, один из польских офицеров на воздушном шаре.

Перед самой ассамблеей я сделал примитивную флажковую-номерную азбуку, которую легко было читать с земли из подзорной трубы. Сначала воздушный шар Перфиельеву опускал записку с обстановкой на “поле боя”. Затем генерал изучив обстановку на карте, принимал решение, куда двигать полк, писал ответное послание. В карзине вывешивалось огромное большое полотнище с номером полка. Офицеры замечали свое число, начинали следить за флажками. Красный – повернуть вправо, синий – влево. Черный – вперед, желтый – назад. Соответственно сочетание нескольких цветов означало более сложный маневр. Были флажки для каре, “развернуться цепью” и другие.

Разумеется, система не была совершенна. Но точно должна быть лучше, чем сигналы барабанами, трубами, да и посыльными тоже. Последних банально убивали на поле боя до того, как они довезут сообщение штаба до офицеров полка или обратно.

Понаблюдав за маневрами и дав несколько замечаний, я сел прямо на постиленном в снегу ковре перекусить. Рядом примостился Почиталин, позади встала охрана.

– Ваня, пиши письмо на заводы. Пущай присылают своих мастеров в Казань – будет для них одно дело.

Раз Орлову я не могу противопоставить выучку войск, надо брать техническим прогрессом. Пришло время пули Нейслера. В теории она представляла собой небольшой цилиндр, переходящего в конус длинной в 2–3 калибра из мягкого свинца с конической выемкой сзади. Выглядела точно также как и пуля Минье для нарезных штуцеров, но могла быть использованна и в гладкоствольном оружии.

Пуля изготавливается из мягкого свинца и при выстреле юбочка пули расширяется, плотно прилегая к стволу. Это обеспечивает более эффективный разгон пороховыми газами и увеличивает кучность. Пуля банально меньше «прыгает» в стволе. И дальность и кучность увеличиваются примерно в полтора-два раза.

Конечно, идеально было бы вооружить опытные полки штуцерами с пулей Минье. Но подобное оружие плохо умели производить на уральских заводах, да и цена нарезных стволов была запредельной для казны. Поэтому, на безрыбье и рак рыба – будем бить Орлова издалека из мушкетов. Плюс у меня оставалась неплохая мобильная артиллерия Чумакова. Это тоже неплохой плюс.

– Пошли за мастерами конные тройки – я прикинул время. Пара недель в Москве, еще полмесяца идти до Нижнего. Встречать надо там или на пути в Казань. Если правительственным войскам удастся дойти до города – не исключен еще один удар в спину от новых заговорщиков из городских жителей. Эх… Поторопился Державин. Небось хотел выслужиться перед Екатериный. Если он подождал бы месяц, полтора – ущерб от его действий был бы убийственным. Обезглавить армию в момент генерального сражения… Я поежился.

– Пущай срочно съезжаются.

– А для чего? – полюбопытствовал Ваня.

– Нужно за месяц сделать несколько тысяч новых пулелеек.

Эх, не лежала душа у меня к этой инвенции. Утаить секрет пули Нейслера будет трудно. Пули вытащат хирурги из тел солдат. Большинство сомнутся, но будут и целые. Сами пулелейки кто-нибудь да потеряет, или просто продаст шпионам. Вот секрет и уезжает мигом в Европу. А там моментально возьмут на вооружение. Пронумеровать их что ли? Или распустить слухи о тайных добавках в свинец? Мол, пулелейки – дело третье, главное секретный ингредиент, который хранится за семью печатями в казне. Народ то нынче суеверный…

– А зачем? – Почиталин смотрел на меня ясными глазами.

– Что зачем? – очнулся я от размышлений.

– Собирать мастеров. Зачем?

– Много будешь знать – грустно улыбнулся я – Скоро состаришься. Где там наша еда?

– Вон уже Жан гуляш походный тащит – Ваня махнул рукой на мажордома, который теперь от меня не отставал. Вот тоже мне проблема. Как быть с пищей? Назначить специальных людей пробовать все до подачи на стол? Тяжело вздохнув, я принялся за еду.

Стоило мне опустить обычную деревянную ложку в котелок, как к нашему “пикнику” подскакали конные башкиры и киргизы, с украшенными красными повязками бунчуками. Охрана напряглась, но я махнув рукой казакам, велел пропустить кочевников к нашему ковру.

Подошли всего двое. Юлай Азналин с сыном. В снег на колени первым повалился Салават Юлаев, за ним его отец.

– Угощайтесь, уважаемые, чем Бог послал – я кивнул Жану на гостей и тот достал еще несколько ложек.

– Бачка-осударь – Юлай Азналин сел на пятки – Разреши слово молвить.

Я ободряюще кивнул. Кочевник начал долго и велеречиво славить меня. Досталась порция лести и моим приближенным. Наконец, Азналин перешyл к делу. Башкиры с киргизами просятся в беш-беш. Заскучали в Казани, хотят отомстить дворянам за покушение на меня, да и чего уж там… пограбить барей в соседних губерниях. Идти готовы все – и калмыки, и киргиз-кайсаки, и башкиры с некоторыми татарами.

Да… сколько волка не корми…

– Клятву на Коране дадите? – спросил я, поудобнее устраиваясь на ковре – Что грабить крестьян да городских не будете.

Кочевники обеспокоенно переглянулись.

– Дадим! – тяжело вздохнул Азналин.

– По Волге пойдете? – поинтересовался.

– Истинно так, царь-батюшка – поклонился Салават Юлаев – А також может по Орше или Вазуле.

– Карту смотрели? – удивился я такому знанию топографии и притоков Волги.

Азналин с сыном опять переглянулись. На сей раз смущенно. Ага, деды рассказали поди. О своем беспокойном прошлом.

– Ладно – я махнул рукой, решив не дожимать кочевников – Беш-беш дозволяю. В Нижний и другие города не суйтесь, там царские полки. Клятву чтобы дали все, також самый последний чабан. При мулле.

– По слободам тысяч осьм башкир да киргизов будет – удивился Азналин – Неужель у всех примешь клятву?

– Откуда столько? – в ответ поразился я.

– Так стекается к тебе царь-батюшка народец – включился в беседу Почиталин – Крестьян идет еще больше. Мы просто не всех в полки то берем.

Неделю назад, обеспокоенный наплывом добровольных рекрутов – даже не пришлось пока создавать призывные канцелярии – я велел тестировать всех новобранцев из деревень на импровизированной полосе препятствий. Высокий забор, яма со снегом, бревна… Плюс забег на версту по расчищенной дороге. Отсеивался каждый второй.

– Не только клятву, но и присягу – я подозвал Жана – Подготовьте все в тронном зале.

Я задумался. Восемь тысяч присяг и клятв… Это дня на два. Неужели я так прячусь от похорон Харловой и этой ужасной реальности? Прикипел к Татьяне, ребенка тоже хотел…

– Возьмете с собой моих людишек из Тайной канцелярии – я повернулся к Анзалину – Останутся по городам.

– Для шпионства? – первым сообразил Салават.

– Об сем вам знать не треба!

После инспекции войск, поехал в госпиталь на перевязку и проведать раненого Никитина. Вручил охраннику орден Красного знамени, поблагодарил за службу.

– Виноват я перед тобой, царь-батюшка. Татьяну то мы не уберегли – повинился Афанасий – Как только заговорщики в дом ворвались, я всех спаленку кликнул защищать. Кто ж знал, что ты Харлову то отослал и сам в бой пошел.

– Кончилось время, когда цари то сиднем в Зимнем али Кремле московском сидели – я обернулся, в дверях стаял с десяток казаков и внимательно меня слушал.

– Помните песню про суровые году?

Воины покивали. Вперед протиснулся Мясников:

– Это та, что “за ними другие приходят и они також будут трудны”?

– Да. И вот трудны они будут потому, что мы тапереча кость в горле не только рассейских барей, но и всех соседей. Хоть цесарцев возьми, хоть пруссаков… Там ведь тоже дворянчики пьют народную кровь. Ну а коле наша здесь возьмет, ополчатся ли они на нас?

Я внимательно посмотрел на казаков. Те закивали.

– А ежели ополчатся, придут нас воевать?

– Так их же народ тоже подымится! – не согласился одноглазый.

– Не будет нам от них подмоги – покачал головой я – Обманут европские баре своих крестьян, наобещают, наврут… Дескать азиатские дикари идут грабить. Помните недалече русский солдат в семилетнюю войну Фридриха гонял, Берлин брал. И где тот Берлин?

Я попрощался с ранеными, вышел в коридор.

– Петр Федорович, это же ты и велел русские полки поворотить обратно! – Максимова тут же набросилась на меня, стоило нам отойти прочь от свиты – Зачем казачкам лжешь?!?

Вот это удар. Прямо под дых. И что отвечать? Я не тот, за кого себя выдаю? А ведь Маша почти поверила мне.

– Об том ли ты хочешь говорить? – я взглянул в заплаканные глаза девушки.

Максимова поколебалась, но все-таки произнесла:

– Танечку жалко… бабки обмывали ее, беременная она.

Я тяжело вздохнул. Пошли ходить слухи.

– Скажи честно, от тебя? – Маша сильно сжала мою руку.

– Какой у нее месяц?

– Откель же я знаю? – удивилась девушка – Бабки говорят пятый. Может от мужа понесла?

В голубых глазах Максимовой набухали слезы. Ревнует?

– В сентябре ее казачки в крепости захватили. Думаю так – я поколебался, но все-таки решил не множить слухи – От мужа. Сама говорила, что кровей не было у нее уже месяц, просила в Казань к родственникам отпустить.

Маша испытывающе на меня смотрим. Поверила или нет?

– У меня к тебе просьба – я решаю сменить скользкую тему – От Харловой остался цех швей на северной стороне. Они уже начали делать шинели для полков… Будь ласка, присмотри за ним. Оплата там годная идет, в накладе не останешься.

– Я, Петр Федорович, и без оплаты согласная – Максимова опустила глаза, залилась румянцем – Скучаю по тебе сильно!

Позвать к себе? Или не стоит. Таня Харлова еще не похоронена, а я уже о другой думаю! Чувствую себя распоследним мерзавцем. Бездушным и черствым.

– Я тоже – шепчу Максимовой на ухо – Обожди чуток, обратно будем вместе. Обещаю!

– Федот, вставай… – женский настойчивый голос, наконец, достучался до адресата и выдернул его из крепкого сна о чем-то очень приятном, о чем он тут же забыл, едва уселся на кровати.

– Ну вот, такой сон испортила! – спросонья недовольно в голос сказал жене кучерявый, с цыганской кровью крепкий мужик Федот Евстафьев.

– Тш-ш! Детей побудишь! – горячим шепотом ответила женщина, зажигая свечу.

Посидев еще минуту на кровати в тщетных попытках вспомнить, что же он видел во сне Федот откинул одеяло, сунул ноги в сапоги и поднялся. Почесавшись и потянувшись, Евстафьев захватил трубку, накинул тулуп и вышел на улицу. Вздохнул холодный воздух. Подмораживало.

– Здорово, Лось! – присаживаясь на завалинке, бросил он выглянувшему из избы соседу.

– Здоров будь, Федод, – сладко зевая, ответил Тимофей.

– Федот, да не тот – пошутил мужчина, зажигая трубку – Как в Казань съездил?

– Да как барин – засмеялся Лось – На тройке, с бубенцами!

– И почто царь вас звал? – Евстафьев выпустил вверх дым колечком.

– Новые пулелейки будем делать на заводе. Огромадный заказ.

– Почто они Петру Федоровичу? – поинтересовался Федот.

Тимофей еще раз зевнул, сплюнул в снег.

– Нам о сем не сказывали. После царя то в приказ Тайных дел вызвали. Сам Хлопуша мастеров принимал.

– Да ладно! – Федот аж привстал с завалинки.

– Велел держать язык за зубами про пулелейки то! Иначе сам знаешь….

– А что про бунт в Казани сказывают? – перевел разговор на другую тему испуганный Евстафьев.

– Похватали дворянчиков, токмо дворовую девку смогли убить, да казачков из охраны поранить. Скоро судить будут.

– Да чего их судить то? – разгневался Федот – На веревку и в землю.

– А соратников их споймать? Не, брат, сыскное дело оно такое, сложное….Ладно, зябко здесь – Лось поежился – Как будешь готов, стукни в дверь – вместе на завод пойдем.

– Добре, Тимофей.

Евстафьев в последний раз затянулся, выбил трубку в снег и вернулся в избу. «Действительно зябко. Зато проснулся» – подумал он.

– Ну, что стоишь! – горячим шепотом прикрикнула на него жена – Ты снидать-то будешь?

– А как же! – встряхнув головой и прогоняя так некстати лезущие в голову мысли, ответил Федот – Каша опять постная? – но, увидев полный грусти взгляд любимой, тут же с улыбкой добавил: – Не беда, была б еда! – и принялся за обе щеки уплетать кашу с хлебом, приговаривая – Ниче… нынче жить можно. Начальник свой, из мастеров. Платят справно, по росписи. Царь-батюшка повелел детишек на работы не брать, каждое воскресенье щитай отдых, на завод как раньше не гоняют. Лавку новую открыли, лампы эти кирасиные делать будем, обратно же деньга пойдет работникам. Нет, жить можно!

– Детям оставь, – на мгновенье оторвавшись от своего занятия, бросил Федот, видя, как жена потянулась к молоку – Взвар брусничный закончился? Эх, жаль. Ладно, воды теплой подай.

– Все, пора собираться! – тихо охнув, подскочила ненадолго задремавшая супруга – Вот обед. Хлеб с маслом. Масло последнее. Взвар тоже еще в среду весь вышел, ну да из колодца напьешься. Так что деньги получишь, сразу домой иди. Зиновьевым еще двадцать копеек за крупу должны. А Михеевым пятнадцать за хлеб. Никуда не заходи. Лося не слушай, он тебя хорошему не научит. В кабак ни с кем не ходи, – застегивая тулуп, спешно давала последние наставления жена.

– Ладно, будет тебе учить! – взяв женщину за плечи и немного отстранив, глядя в красные от недосыпа (или слез?) глаза, сказал Федот. Затем быстро обнял и вышел на улицу. Посмотрел на лунный серп, пробормотал – Не, жить можно.

Отпевание Харловой проходило в Евдокиевской церкви. Я запретил охране беспокоить прихожан и зашел в небольшой, красивый храм с черного хода. Встал в стороне, поставил свечку у иконы Божьей Матери. Отпевал старенький, седой священник в потертой рясе. В толпе заметил заплаканную Максимову, Каменева, Ваню Почиталина и еще несколько знакомых казаков.

Кое-кто меня узнал, начали оглядываться. Голос священника задрожал, сбился. Спас полный дьякон. Он трубным голосом подхватил: «Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, рабе Твоей Татьяне и сотвори ему вечную память». Хор трижды пропел «Вечная память» и диакон начал заключительное каждение.

После окончания службы, священник собрал свечи, положил в гроб. Засыпал закрытое шелковым платком лицо Харловой землей. Женщины в храме заплакали, у меня тоже навернулись на глазах слезы. Я тяжело вздохнул и перекрестился. Какие-то мужики в армяках начали заколачивать крышкой гроб.

– Полагается попрощаться с усопшей – я не заметил, как ко мне подошел священник, взял меня участливо под локоть – Но Боже ты мой! Какие же изверги ее ударили в лицо саблей?! Я повелел сразу закрыть платком.

– Правильно сделали – я кивнул, еще раз перекрестился – Как вас зовут, батюшка?

– Отец Михаил – старичок тяжело вздохнул.

– Я на кладбище не пойду, негоже прихожанам видеть как царь плачет – я порылся в карманах, достал несколько золотых рублей – Помолитесь за рабу Божью и за ее нерожденного ребеночка. И вот – я вложил деньги в морщинистую руку священника – Поставьте надгробный камень ей потом.

– А ты поплачь тишком! – батюшка поколебался, но деньги взял – А за нерожденного ребеночка не волнуйся, сразу в рай к Господу нашему попадет. Грехов то нет.

– И вот еще что – я поколебался, но все-таки решился – Повелите на камен выбить стих.

– Не по-православному сие – насупился отец Михаил.

– Знаю. Но прошу! Таня очень любила вирши.

– Ладно, под крестом сделаем. Какую эпитафию хочешь выбить?

Я достал бумажку, на которой выписал стих:

– Красиво – священник подозвал дьякона, что-то прошептал ему. Мужики заторопились, взяли гроб, понесли к выходу – Молись за нее.

– Буду – я лишь кивнул и вышел прочь из церкви.

На выходе мы столкнулись с Каменевым. Бургомистр был тих и печален, соболиную шубу нес в руках. В Казани к вечеру потеплело, пошел мягкий, пушистый снег.

– Спаси Бог – тихонько произнес Петр Григорьевич – Какое несчастье…

Перекрестился, посмотрел в небо. Оно было в тучах. Каменев достал трубку, начал набивать ее.

– Народец то волнуется Многие из присягнувших боятся-с…

– Чего так?

Градоначальник помялся, затянулся трубкой – Ежели что с вами, Петр Федорович случится, Екатерина то не помилует.

– Надо отвлечь горожан от дурных мыслей то – я посмотрел вдоль улицы, перекрытой казаками. За конвоем в сугробе мальчишки, смеясь лепили снежную бабу.

– Как?

– Прикажите залить каток.

– Как в Европах?

– Почему как в Европах? В Питере також в обычае нынче кататься на коньках.

– Да где ж коньки то горожане возьмут?

– Неужто трудно сделать – удивился я – Пущай кузнецы откуют да заточат с полусотни полосок железных. Поставить их на деревянные дощечки полозьями, да привязать к валенкам…

– Так можно-с сделать – кивнул Каменев – Распоряжусь.

– И мой вам приказ. Хочу, чтобы катки и вечером работали. Ставьте рядом железные бочки, да жаровни, разжигайте костры. Это и свет, и обогрев.

– Дров то потратим… – сморщился бургомистр.

– Казна оплатит.

– Ну раз так… – Каменев подошел к Победителю, похлопал коня по шее, тот всхрапнул, глянул черным глазом – Хорош! Откуда таков?

– Военный трофей – я проверил подпругу. И седло и потник не сбились, можно было ехать.

– Петр Федорович – бургомистр перехватил узду у казака – Не убивайтесь вы так. Лица на вас нет. Бог дал – Бог взял. Все в руце его.

– Это я уже слышал от священника – я вдел ногу в стремя, вскочил в седло. Победитель еще раз всхрпанул, пошел боком – А еще в Библии сказано, око за око и зуб за зуб.

Я посмотрел на Каменева и тот увидел в моих глазах обещание отомстить за Харлову.