Казнить нельзя помиловать

Глава 10

Форсмажорные обстоятельства, да и только! Непреодолимая сила! Честно говоря, мне было не до смеха. Что-то горькое и железное поднималось со дна моей души, словно там, на самом дне, скопилась мерзкая муть. Значит, Юля соблазнила меня по приказу Ковалева, просто настоящая Мата Хари. Да и не могла она влюбиться в меня по-настоящему. У меня рост сто восемьдесят шесть, нет, семь сантиметров, я тощий, худой и сутулый. С девчонками я люблю вести разговоры о символизме и детерминизме и мыслю исключительно категориями. А Юля сыплет словами типа «нахватил» вместо «задержал», «бабки», «бабло», «кордон», и много еще разных словечек она знает из блатного жаргона. А это моветон!

— Но ты ни о чем не догадывался, и я сказала Ковалеву, чтобы он не опасался тебя.

— А кто такой Гуров?

— Гуровы-то? Это два брата, они близнецы, один беленький, второй черненький. Один работает в какой-то службе охраны при администрации. У них два удостоверения на имя Игоря Алексеевича Гурова, обе ксивы с разными фотографиями. Ковалев познакомился с ними в гостинице. Они охраняли каких-то очень важных персон, а он дежурил от отдела. Вот они и снюхались.

Как животные, за версту нюхом чувствуют друг друга. Волки позорные! — мне пришлось отвернуться от нее. Я смотрел на стену, словно пытался высмотреть что-то необыкновенное. Я даже не заметил, что мысленно заговорил на жаргоне.

Юлины глаза наполнились слезами, и мутная жидкость быстро-быстро потекла по ее лицу. Я еще никогда не видел, чтобы женщина плакала такой обильной мутной жидкостью.

— Когда ты потерял интерес к новой работе, Ковалев забыл про тебя. Но тут ваш Сергей Петрович сам взялся за дело, он давно догадывался, что дело нечисто. Мне Ковалев пожаловался, что новый начальник копает под него. И Леша очень злился на тебя, дескать, если бы не идиот-стажер, тогда в отделе по-прежнему работал бы старый начальник, я не помню, как его звали.

— Леонид Иваныч, — кивнул я Юле, на мгновение восстановив в памяти облик Тортиллы Вербного.

— Вот-вот, Леонид Иваныч. В общем, Ковалев стал нервным, злым. Особенно сильно он разозлился, когда стали наблюдать за мной и за тобой. Сергей Петрович решил, что ты — главный наводчик в банде.

— Почему? — шарахнулся я в сторону, с силой ударившись башкой об стену.

— Потому что ваш одноногий шпион видел нас вместе несколько раз, а он давно подозревал меня. Вот так они вышли на меня и заодно на тебя. Ковалев решил в последний раз ограбить клиента и после этого уехать из города.

— А зачем ему столько денег?

— Не знаю, — пожала плечами Юля, — он ничего не говорил. Мечтал о большом бизнесе, хотел свою фирму организовать. Но это так, трепотня, серьезно он не слишком распространялся о своих делах. Скрытный очень.

Выдохнув воздух, я принялся потирать больное место на голове. На месте удара вскочила огромная шишка. И почему со мной вечно происходят непонятные истории? Резвый сам мне дал Юлин адрес на Кирочной улице. И он знал, что Юля съехала оттуда, а я помогал ей при переезде. Значит, уже в то время Сергей Петрович со своими людьми следил за мной. Какой же я болван! Они с самого начала провоцировали меня…

Если Юля не врет, получается, что банда действовала почти в открытую, да и чего им бояться? Получая информацию из первых рук, заметая следы, они никого не боялись, полностью утратив чувство опасности.

Для кровожадных животных это недопустимо, так можно и промах совершить.

Получается, сейчас Стрельников продолжает охоту за мной и Юлей, он по-прежнему доверяет Ковалеву, и вполне возможно, совсем скоро они нагрянут в Веселый поселок в полном составе. Доказывай потом, что ты не верблюд! Надо что-то делать, но что? Позвонить Сергею Петровичу? Но он не поверит мне, скажет: «Ты что, стажер, с дубу рухнул?»

Мысль металась, как мышь, загнанная в мышеловку, из угла в угол и обратно. Юля устало прикрыла глаза. Сейчас она совсем не походила на гринду, жадную и алчную, несущую в себе аромат крови. Милое тонкое лицо сузилось, губы строго подобрались, и только в уголках прикрытых глаз затаились слезинки. Немного отчаяния — и слезинки поплывут по щекам, унося с собой мечту о сказочном закордонном рае.

Выйдя в коридор, я прошелся взад-вперед, пытаясь собрать мысли в логическую цепочку.

«Мысли у тебя прыгают, как у шелудивой собачонки блохи, — приговаривала бабушка, выслушивая мои рассказы о разных детских приключениях. — Ты собери их в кучу, а то я никак не могу понять, что ты хочешь сказать».

Но я так и не научился собирать свои мысли в единое целое, могу думать о вечности и тут же отвлечься на анекдотическую тему. Например, пытаюсь объяснить, что такое смысл жизни, и одновременно прислушиваюсь к урчанию в животе. Почему духовное и физиологическое так тесно переплетаются в человеке?

Что главнее для меня — любовь к Юле или долг? Вообще-то я никому ничего не должен! Шагая по коридору из угла в угол, я пытался логически осмыслить ситуацию, и ни хрена у меня не получалось. Тогда я вытащил мобильный, завалявшийся в кармане в полном затишье, и набрал номер.

— Мама, это я!

Мама так давно не слышала мой голос, что тихо ойкнула и замолчала. Я долго говорил, путано объясняя, что нахожусь в Веселом поселке у девушки Юли, что Стрельников меня подозревает, что я никому не причинил вреда и что вообще я — честный и хороший парень. Другого сына у нее не будет, надо что-то делать, а что делать, неизвестно. Мобильная связь существует не для длинных разговоров о смысле жизни, долге и любви к падшим девушкам. Мама еще раз ойкнула и тихо сказала:

— Сынок, я все поняла. Я еду к Сергею Петровичу.

Она повесила трубку, а я поплелся в комнату. Мне нужно было успокоить Юлю и вытащить ее из этого ада.

Юля лежала на кровати, ничем не прикрытая, хрупкая и беззащитная. Мне захотелось защитить ее от бед и несчастий, алчности и страданий. Очищение приходит от сострадания, кажется, я не перепутал основную заповедь моей бабушки. В далеком детстве бабушка научила меня выхаживать искалеченных птичек, собачек и кошечек. Неужели Юля не заслужила малую долю сострадания?

Я отвернулся, пытаясь скрыть отвращение. Нежное чувство смешивалось с гадливостью, я никак не мог забыть Юлины слова. Даже бабушкины заветы о сострадании ко всем болящим и страждущим не помогали.

— Дэн, подойди ко мне, — слабым голосом сказала Юля.

Нехотя, еле волоча ноги, я подошел к кровати.

— Подойди поближе, мне надо сказать тебе очень важное. — Юля приподнялась и протянула мне руку.

Я стоял, не шелохнувшись, и Юлина рука бессильно упала, не встретив поддержки от меня.

— Дэн, помоги мне! Я пропаду здесь. Меня ждет суд и большой срок. Ковалев не пожалеет меня, он всю вину свалит на меня. Я больше не увижу свободы. Никогда! Я пропаду в России, пропаду-у-у…

— А ты думала, что это будет продолжаться вечно? Вы будете грабить, убивать, и вам все сойдет с рук? Кто убил старуху Лузьениху?

От анекдотичности ситуации у меня закололо в животе. «Кто убил старуху-процентщицу?» — вспомнилось мне совершенно некстати.

— Ковалев. Сначала к ней приходил Гуров, тот, который светленький. Позже пришел Ковалев и убил ее. Она впустила его в квартиру потому, что знала: она же приходила в отдел после смерти своего дяди. Братья сдадут Ковалева, чтобы не брать вину на себя.

— Если их поймают, — сказал я и подумал, что разговариваю совершенно непрофессиональным языком. Нужно было сказать — «если их задержат».

— Их точно поймают! — горячо подхватила мои слова Юля. — Но я хочу тебя попросить — помоги мне.

— Чем я могу тебе помочь? — Я передернул плечами, что означало — какой из меня помощник? Протереть лицо, положить полотенце на горячий лоб — это, пожалуйста, а с остальным вряд ли справлюсь.

— Дэн, я жду ребенка. Чухонец согласился принять меня, он прислал вызов. Да, я наврала тебе, я все время врала тебе, но меня заставил Ковалев, я не хотела тебя обманывать. Так получилось!

Как удобно и комфортно устраиваются некоторые люди! Скажут, нисколько не смущаясь, «так получилось!» — и все тут, и больше нечего добавить, вроде все сказано. Я пнул край кровати и чуть не заплакал. Едкая горечь застряла где-то в горле. Почему от всех неприятностей у меня горчит в горле? Кажется, все мои неприятности имеют гастрономический оттенок и влияют на пищеварительный тракт. Жуйте «Орбит», и ваш кислотно-щелочной баланс будет в порядке!..

— Дэн, не злись! — Юля привстала на кровати и умоляюще посмотрела мне в глаза.

У меня защемило в груди и в сердце, причем в правой и левой стороне одновременно. Наверное, появилось еще одно сердце за время работы в отделе на улице Чехова.

— Ты же не хочешь, чтобы я сгнила в тюрьме. Представь, что со мной будет? Я превращусь в заключенную, в арестантку, в бичиху. Дэн, спаси меня!

Юля повалилась с кровати и упала прямо мне в ноги. Она обхватила мои колени и уткнулась в них лицом. Я заметил, что Юдин живот немного округлился, словно в животе образовалась небольшая опухоль. Я брезгливо попытался отодвинуть колени, отъехав елочкой вправо-влево, вправо-влево, но Юля цепко держалась за них.

— Что ты хочешь от меня? — спросил я, оставив бесплодные попытки освободиться от Юлиных объятий.

— На Финляндском вокзале меня ждет знакомый адвокат. У него мой паспорт, билет и деньги. Я уеду и больше никогда не вернусь в Россию. Поезд на Хельсинки ровно через час.

Я посмотрел на часы, поболтал рукой, приставил браслет к уху, изображая из себя великого артиста. Артист из меня получился никудышный, потому что после манипуляций с часами я сказал Юле глухим от волнения голосом:

— Собирайся, я отвезу тебя на вокзал.

Куда подевалась тяжелобольная женщина с мокрым полотенцем на голове?! Юля летала по квартире, собирая вещи. Она охапками вытаскивала одежду из шкафа, грудой швыряла в чемодан и, приминая скомканные вещи коленом, пыталась закрыть замки. Я отобрал у нее чемоданы и подтолкнул к выходу. Юля растерянно посмотрела на разбросанные вещи, поморгала сухими глазами и воскликнула:

— Чухонец мне все новое купит! Пусть пропадают!

Мы вышли на улицу. Моя новая знакомая, спасительница-старушка, укоризненно смотрела на нас из окна. Она качала головой и приставляла палец ко лбу, дескать, свихнулся малый. Я отсалютовал ей и свистнул проезжающей машине. Мужчина в кепке резко притормозил.

— Вам куда? — вежливо спросил он.

— На «Финбан». Успеешь за сорок минут?

— Хорошо платим — хорошо едем! Плохо платим — плохо едем! — засмеялся мужчина в кепке.

— Чукча — не читатель, чукча — писатель! — схохмил я, забыв на минуту о культурных традициях семьи Беловых. — Сто баксов, идет?

— Как с куста! — Мужчина перегнулся через сиденье и открыл дверцу машины.

Мы мчались по улицам города с центростремительной скоростью. Так летят в пропасть все безвольные и слабые люди! — думал я, сидя на переднем сиденье. Я не мог сидеть вместе с Юлей, любое прикосновение к ней вызывало во мне жгучее отвращение. Она молчала, шумно дыша, будто только что взобралась на вершину Эльбруса. Бросив деньги водителю, я передал Юлю бесцветному молодому человеку. Наверное, тоже диплом защищает, а сейчас практику отрабатывает, — бросив беглый взгляд на адвоката, я сразу определил в нем брата по несчастью.

Юля нерешительно посмотрела на меня, она боролась с желанием броситься ко мне на шею, но почувствовала мое состояние и уныло побрела к поезду.

«Она ушла безмолвно по-английски, и три рубля, должно быть, на такси!» — Мне вспомнились бессмертные строчки из некогда популярной песни Высоцкого.

Я не стал ждать, пока поезд отправится на поиски эфемерного Юлиного счастья, счастья, купленного слишком дорогой ценой. Вместе с ней уезжала моя первая любовь, пришедшая настолько внезапно, что я не успел осознать, что же это такое. Я оставил все мысли по поводу безнадежной любви на будущее: когда-нибудь я пойму и оценю все случившееся со мной. А сейчас я понял одно — мое место там, на улице Чехова. Я остаюсь. И это окончательное решение.

И пешком, сунув руки в карманы, я поплелся туда.

Перед моими глазами расстилалось футбольное поле стадиона «Петровский» — умелые игроки, быстроногие и шустрые, никак не могут забить гол. Во время матча я все ломал голову — почему? И только сейчас понял: умелые и опытные, они играли в сборной команде, но не чувствовали друг друга, и каждый играл сам по себе. Их собрали в одном месте, но не научили слушать и слышать других. Так и я играл — не в команде, не со всеми, а сам по себе. И никто не мог понять, зачем и против кого я играю. Ни один талантливый игрок не сможет победить, если не чувствует за своей спиной остальных участников игры, будь то покер, футбол или уголовный розыск.

Я вошел в отдел, нисколько не сомневаясь, что меня арестуют, задержат, привлекут, повяжут, осудят и посадят. У меня в голове смешались в один коктейль все термины и понятия, жаргонные слова и юридические определения: я пытался подготовить себя ко всем вытекающим последствиям. Правовые же последствия вытекали из моего проступка: ведь Юля была одним из активных членов банды. Она могла сколько угодно размазывать свои слезы и сопли, давя на мою психику, но я-то знал, что отпустил на свободу настоящую преступницу, заслужившую справедливое наказание за содеянное. Стараясь не думать, почему я это сделал — ведь дело уже сделано, назад не вернешь, — стремительным шагом и твердой поступью я направился в кабинет Стрельникова. По дороге увидел толпу омоновцев, бряцающих автоматами; они приветливо помахали мне, посылая воздушный салют а-ля «Привет Мальчишу». В зарешеченной камере сидел сгорбившийся Ковалев, он злобно, по-волчьи блеснул глазами и отвернулся, сделав вид, что не узнал меня. Во второй и третьей камерах сидели поодиночке два брата Гуровых, может быть, это были вовсе и не Гуровы, а Гурновы или Жерновы. Они тоже отвернулись от меня, не желая окончательно сдаваться. Перед камерами крутились адвокаты, шелестели бумагами, щелкали замками огромных портфелей, звонили по мобильникам, но я узнал их, это были мои однокурсники. Они, правда, не узнали меня или сделали вид, что не узнали.

В кабинете Стрельникова толпились люди, в углу сидела мама, над ней склонилась тетя Галя. Кажется, она вытирала платочком мамины слезы. Увидев меня, мама резко поднялась и вышла из кабинета.

Сергей Петрович трудился над диаграммами, он выводил кривую преступности вниз, а кривую раскрываемости преступлений вверх. Торжествующий вид подполковника свидетельствовал о том, что ему нравится делать диаграммы. Очень нравится!

Тетя Галя весело посмотрела на меня. «Наконец-то она прибыла из своей командировки», — подумал я, устало плюхаясь на стул.

— Денис, а где Серова? Ты доставил ее? — деловито спросил Сергей Петрович.

Интересно бы знать, что отвечают в подобных случаях. Нет, не доставил, нет, не нашел, нет, не встретил, нет, проводил на вокзал, нет, отправил на промысел в чужую страну, — прикусив губу, я смотрел в пол. На полу ничего интересного не наблюдалось. Слеза упрямо набухала, угрожая выкатиться прямо на глазах изумленной публики. Тетя Галя подошла ко мне и встряхнула за плечо. Но, посмотрев на разбухшую слезу, вдруг сказала:

— Сережа, выйди, пожалуйста. У нас тут сложности.

Стрельников не удивился, встал и вышел. Он не пожимал плечами, не изображал ужас на лице, просто встал и ушел, оставив нас вдвоем.

— Денис, где Юля? Почему ты не доставил ее в отдел?

Слеза скатилась по щеке, за ней последовала вторая, третья, четвертая…

— Ты что, отпустил ее? Куда ты ее дел? — взревела тетя Галя, милейшая, надо сказать, женщина.

— Она у-у-уехала, — с трудом выговорил я, защищаясь от взбешенной Юмашевой локтем.

— Ты не прикрывайся, тебя бить не собираются. Ты что, с ума сошел? Ты знаешь, что бывает за такое? Ты же отпустил преступницу!

Она забегала вокруг меня кругами, размахивая руками и что-то крича на весь кабинет. Она бы еще долго носилась по нему как угорелая, но, внезапно остановившись, подошла ко мне.

— Казнить тебя или помиловать? Скажи, пожалуйста? — Она взяла мое лицо обеими ладонями и внимательно посмотрела мне в глаза. — Неужели ты не мог поступить иначе?

Я покачал головой: нет, иначе я поступить не мог.

И тогда она замолчала, выпустив мое лицо. Вытерла руки чистым платком, потом этим же платком насухо вытерла мои слезы.

— Казнить, нельзя помиловать, — пробормотала она, вытирая мое лицо.

Так все женщины вытирают пыль, бездумно трут и трут одно и то же место, подумал я.

— Как ты мог? Как ты мог? Как ты мог?

От ее монотонного голоса я вдруг всхлипнул и залился слезами. В эту минуту я жалел себя, маму, тетю Галю, Стрельникова, Юлю и даже Ковалева. И заодно весь мир.

— Э-э, совсем дело плохо, — пробормотала тетя Галя, проводя платком по моему лицу.

Она опять отпустила мой подбородок и вдруг сказала:

— А помнишь, мы с тобой в детстве стихи учили? Ну, помнишь, эти, про товарища майора Петрова?

Она отошла от меня и вдруг заорала что есть мочи:

— «Был у майора Деева товарищ майор Петров. Дружили еще с гражданской, еще с двадцатых годов. Вместе рубали белых…» — повторяй за мной, Денис, повторяй!

Она опять подняла мой подбородок, и я еле слышно повторил вслед за ней солеными от слез глазами:

— «…Шашками на скаку, вместе потом служили в артиллерийском полку…»