Казнить нельзя помиловать

Глава 8

И мне ничего не оставалось делать, как заняться собственным расследованием. Совсем неважно, что я сам себе его придумал. Ну кто, спросит иной, будет искать незнакомого парня из случайного такси? На это пойдет разве только чудак ростом с коломенскую версту, тот, кого в отделе зачислили во внутренние враги. Они ждут приезда тети Гали, чтобы вышвырнуть меня вон из стажеров, без нее этот процесс совершиться не может. Она моя опекунша, с нее и спрашивать будут, — дескать, почему и зачем подсунула в ряды милиции внутреннего врага. А пока я рисовал картинки в диаграммах, считал цифры роста преступности, увеличивающиеся опять в количественную сторону, и уже потом, не дожидаясь, пока придет с совещания Ковалев, принялся разрабатывать план собственного расследования.

Вообще-то до сих пор я не знал, что составление плана требует глобальной работы мысленного аппарата. Я долго вычерчивал график по часам, дням, месяцам и кварталам. Почему-то я решил, что расследование займет только квартальную часть года, на оставшиеся месяцы фантазия у меня не работала.

Да и в отделе не будут держать дармоеда, вполне интеллигентно заключил я, проводя ровные линии в блокноте; как только приедет тетя Галя, меня переведут в патрульно-постовую службу. И охранять я буду американское консульство.

Для ведения расследования я раздобыл новый блокнот, а как же иначе, это как в первый раз — в первый класс. Потом я нанес легкие штрихи тонким острием карандаша, здесь будут проставлены поэтапные мероприятия. Пунктом первым я обозначил — «пробить» номер «мерса». Вторым пунктом — «установить данные фигуранта», а третьим — «установить законность ношения оружия». На этом моя фантазия усохла, превратившись из бурной реки в тоненький ручеек. Я даже почувствовал, как фантазия высыхает в моем мозгу, превращаясь в металлический слиток, нечто вроде сплава из низкосортного железа.

Стрельников выставил меня из кабинета чужими руками, а это означает, что весь отдел копает новую версию.

Знаете, как картошку копают? Так и Стрельников пытается пополнить закрома родины невиданным урожаем. Пусть копают, я им мешать не буду.

Парень с усиками и пистолетом — опасный тип, и его надо установить, изобличить во всяких пакостях, мелких и крупных, задержать, избавив, таким образом, общество от психа. Если же парень окажется милашкой и дурашкой, Масяней и приколистом, тогда я извинюсь перед ним.

Мне нужно занять себя чем-то, иначе я сдвинусь в этом отделе, думал я, напрягая остатки извилин.

Но мои усилия не увенчались успехом, я так и застыл в глубоком раздумье, бесплодно чиркая карандашом по разграфленной бумаге. Когда мои попытки превратились в жестокую пытку, я вспомнил наставление тети Гали, кажется, она говорила что-то вроде этого: «Если тебе лень жить и думать, тогда живи по намеченному плану. Тупо выполни один пункт, потом второй, и, глядишь, незаметно для тебя появится третий пункт. И все, смотришь, жизнь пошла-поехала! Крутится карусель жизни, втягивая тебя в свои сети».

Мне стало легко и весело; зачем изобретать велосипед, если есть целых три пункта плана. Пусть нереального плана, придуманного от глубокой безысходности. Надо их выполнить, и незаметно появится третий…

Хорошо тете Гале, она знает, как надо жить. Что нужно делать. Как думать. Неужели она вообще не знает сомнений?

«Пробить» номер «мерса» проще простого: надо залезть в базу данных УГИБДД и снять все данные на этот номер. Через пять минут из принтера змеей выполз лист, плотно забитый фамилиями и номерами. Парень с усиками — явный нарушитель правил дорожного движения, это видно из распечатки. «Так, что мы имеем?» — пробормотал я, рассматривая листок.

А имели мы вот что — под госзнаком 0777РУ зарегистрировано несколько автомобилей — «Рено», «Вольво», «БМВ» и «Мерседес». «Мерседес» появился недавно, а хозяином числился некто Биркин Эдуард Семенович. «Мерседес» нарушал правила дорожного движения довольно часто, наверное, Биркин был задиристым парнем. Я долго смотрел на буквы и вдруг потерял ощущение реальности. Вероятно, так теряют почву под ногами все великие ученые. Буквы расплылись, теряя смысл, пряча неведомого мне Биркина за чувством чего-то знакомого и близкого. Еще чуть-чуть — и я ухвачу удачу за хвост. Я в первый раз испытывал сладостный зуд открытия. Но ощущение оставалось лишь ощущением, открытие не приходило. Озарение скользило по поверхности воды, еще мгновение — и оно исчезнет, а я останусь вдвоем с бесполезным Биркиным. Один на один со своей бедой. Всем чужой, внутренний враг, отстраненный от общих дел, погруженный в единоличный поединок с какой-то гриндой. Кто она такая, эта гринда? Что ей от меня нужно? Я разозлился, и разозлился настолько сильно, что даже зубы стиснул, мне показалось, что я заскрипел всей челюстью. И в этот момент в моем мозгу сверкнула молния, но она не исчезла, она осталась пустой мыслишкой, настолько пустой и никчемной, что я даже удивился. Мыслишка прочно осела в голове, превратившись в цемент, и я засмеялся. Почему она так долго не появлялась? Где болталась?

Если я могу установить совершенно случайного парня из маршрутного такси, увидев его лишь однажды, значит, точно так же я смогу установить преступника. Отлично! Я вытащил второй портрет, подштриховал его, подчистил, я вообще чуть не поздоровался с ним, настолько он стал мне родным и близким, и засунул в фототеку. Мне пришлось попотеть, я отбрасывал в сторону листы бумаги, выползающие из принтера, и через два часа возле стола скопилась груда ненужных фамилий и имен, номеров автомобилей и каких-то других цифр, букв, адресов, номеров, обозначающих принадлежность людей к реальному миру. Я знал, нет, я не знал — я верил: удача близко, и на сей раз она не обманет меня. Я долбал ладонью по клавишам «Enter» и «Delete» и чувствовал, что ладонь онемела от усиленного долбанья. Но даже если бы моя ладонь распухла, отнялась или отклеилась, я все равно бы долбал эти клавиши, и неважно чем — носом, плечом, пяткой правой ноги, лишь бы добыть результат. Мне нужен был результат, его надо было достичь любой ценой. А иначе, иначе мне угрожала кровожадная гринда, она стояла рядом и дышала мне в затылок. Еще мгновение — и она оттяпает мне руку, сначала по локоть, потом доберется до горла…

Наконец принтер выплюнул что-то знакомое, я вгляделся в список фамилий, пробежал его несколько раз глазами, потом еще раз и еще. Вот она, та самая фамилия, обладатель этой фамилии приходил к Лузьенихе — и даже предъявлял ей документы. Конечно, он давно выбросил эти документы, но была еще масса квитанций, справок, короче, масса следов, оставленных в человеческой пустыне, именуемой цивилизацией. В массиве административно привлеченных значился некто Гуров Игорь Алексеевич. Разумеется, Гуров ездил на «Мерседесе» по доверенности. Он нарушал правила, как все обычные люди, он превышал скорость, ездил без ремней, часто находился в состоянии алкогольного опьянения. Правда, других, более серьезных нарушений за Гуровым не значилось.

Зато он оставлял инспекторам ГИБДД свои многочисленные адреса, все в разных районах, но один адрес попался целых три раза. Если он называл адрес впопыхах, значит, по этому адресу его и можно найти. Ведь, если человек называет адрес второпях, в экстремальной ситуации, он не думает, что когда-нибудь его отыщут именно по этому адресу.

Это совпадение, успокоил я себя, а в уголовном розыске не любят совпадений. В уголовном розыске признают логику и факты.

Никакой логики в моем расследовании не было, я занимался этим делом больше из любопытства. Всего лишь занятно, не более. Я стыдился своих душевных порывов, случившихся со мной в первые дни работы в отделе. Мне хотелось чему-то научиться, хотелось добиться признания, уважения, авторитета. В двадцать три года уважение не завоюешь, всему свое время, захихикал я, пробираясь ко второму пункту плана. Больше всего мне хотелось понравиться Сергею Петровичу Стрельникову, хотелось заслужить его похвалу. И ничего стыдного в этом не было.

Что там у меня в плане? Установить данные? Данные уже установлены, второй пункт слился с первым. А что в третьем? Я забыл про парня с усиками, с его помощью я преодолел чувство страха и нашел выход из, казалось бы, безвыходной ситуации. Больше он мне не нужен, и его можно отшвырнуть, как использованную вещь.

А что делать дальше? Я знаю адрес проживания Игоря Алексеевича Гурова, номер его автомобиля, номер доверенности — что мне мешает пойти и попросить помощи у Стрельникова? Дескать, я нашел иголку в стоге сена!

Но Сергей Петрович не разговаривает со мной, Ковалев видит во мне абсолютного идиота, наверное, я и есть идиот, самый настоящий, Резвый ненавидит, как внутреннего врага. А кто я есть? Враг, идиот или состоявшийся опер? Вопрос…

Нет, я ни к кому не пойду за помощью, я сам справлюсь. Проверю Гурова на судимость, по всем учетам прогоню. Стоп, Сергей Петрович его проверял и никакого Гурова не нашел. Неужели он не проверил его по учетам УГИБДД? Специалист-профессионал Стрельников, сыщик от бога, как отрекомендовала его знаменитая тетя Галя, и не проверил по гаишным учетам? Не может такого быть! Так не бывает. Здесь что-то другое, но что? Кто вы, Гуров? Ответьте, пожалуйста!

В этом месте я заржал, вспомнив незабвенный автоответчик: «Ждите ответа, ждите ответа, ждите ответа!»

— Чего ты ржешь, стажер? — В кабинет ввалился Ковалев.

У него есть еще одна скверная привычка — не входить в помещение, как нормальные люди, а вваливаться, словно его насильно толкают сзади. Я не ответил, быстрым движением убрав со стола все бумаги. В ящик полетели план, распечатка, портрет и даже карандаш. Я уткнулся в монитор, будто хотел разглядеть в нем нечто важное.

— Ты куда-нибудь собираешься?

Вопрос меня насторожил. Во-первых, «собираться» означает нечто вроде сборов чемодана, портфеля и других дорожных атрибутов. Никаких атрибутов я отродясь не имел, даже в университет я хожу с одной тетрадью — сунул под мышку и пошел легкой походкой одинокого солдата. Во-вторых, любая отлучка из отдела санкционируется руководством, поэтому я должен заранее предупредить Ковалева. Самостоятельных командировок мне по рангу не положено. С тех пор, как в бухгалтерии отдела мне начислили первую зарплату в размере семисот рублей, у меня изменился статус, из одинокого солдата я автоматически превратился в сотрудника органов внутренних дел со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Это, знаете ли, положение! И к тому же оклад; если я себя зарекомендую, то через полгода мне добавят жалованье. И я не нашел лучшего выхода из ситуации, как просто промолчать. Тебя спросили, а ты молчишь, ну, онемел человек, ведь всякое может случиться с парнем, за грехи и ошибки переведенным в разряд внутренних врагов.

— Эй, ты, я тебя спрашиваю.

Ковалев навис надо мной, угрожая раздавить, а заодно и стол, и компьютер, и вообще все, что временно принадлежало мне.

— Никуда. — Я пожал плечами.

Немного подумав, покрутил головой, хрустнул шейными позвонками и на десерт крутанул пальцами. Получилось эффектно, я даже не ожидал, что синхронность движений вызовет такую реакцию у Ковалева. Он побагровел, налился серо-буро-малиновой краской, вздулся, как пузырь, и заорал, местами переходя на петушиный крик:

— Я тебя спрашиваю! А ты отвечай! Стажер хренов!

— Если хотите, то могу выйти из кабинета. Вообще-то я никуда не собирался, — вежливо ответил я и положил руки на стол. Совсем, как Гарри Поттер, только очочков не хватает. Сидит себе этакий интеллигентный мальчик, вежливо отвечает, ручки смиренно сложил. Христосик, да и только!

Ковалев раздраженно покрутил шеей и отвалил от стола. Он растерялся, я видел по его лицу, что он жутко растерялся. Он не знал, как вести себя с интеллигентными мальчиками. Бить нельзя, зато кричать можно, но голос срывается, в общем, сплошная получается дрянь.

Ковалев сел за стол и притих. Он молчал, напряженно разглядывая кроссворд, давно разгаданный на досуге оперативниками. И по его молчанию я вдруг понял, что он ждет, чтобы я ушел. Неважно куда и неважно зачем, лишь бы ушел, испарился, улетучился, дематериализовался.

Если от тебя ждут подвига, значит, соверши этот самый подвиг любой ценой!

Я вспомнил очередной жизненный лозунг тети Гали и резко поднялся из-за стола.

— Немного погуляю, — еле слышно пробормотал я и вышел в коридор.

Возле кабинета Сергея Петровича толпились люди, много людей, что-то около двух десятков, вообще-то я не считал. Они чего-то ждали, волновались, переживали.

«Видно, случился очередной налет на мирных жителей», — вздохнул я и поплелся на прогулку.

Наверное, так прогуливаются заключенные в колониях строгого режима. Им не хочется выползать из теплых нар, но конвойный выгоняет бедолаг на холод и мороз.

На улице по-январски подморозило, а ведь в воскресенье всенародный праздник Пасхи. По кромке тротуара валялись разноцветная шелуха от крашеных яиц, конфетные обертки, окурки, бутылки. «Пасха началась». Мне пришлось подавить тяжелый вздох.

Вызвать Гурова в отдел я не мог по многим причинам, а уж явиться к нему домой мог разве что в виде бесплотного ангела смерти. В одиночку в бандитское логово не ходят, даже в сериалах искусственные и бумажные герои не бегают задерживать бандитов в единственном числе. А может, как раз в сериалах опера и бегают в бандитские логова исключительно в единственном экземпляре, они же герои, хоть и бумажные…

Почему я все усложняю? Кто мне мешает подойти к Стрельникову и довести до его ушей свежую информацию? Он обрадуется и сменит гнев на милость… В этом месте я представил, как Сергей Петрович лобызает меня, орошая слезами мои заблудшие кудри.

В конце концов, я не блудный сын, а Сергей Петрович — не Иисус Христос, вдруг разозлился я.

Мне расхотелось гулять, подневольная прогулка вызывала во мне чувство безысходности. Одно дело, если ты бродишь по улицам Питера, благополучно слиняв с лекции, это, несомненно, удовольствие для души. Совсем другая ситуация, когда тебя нагло выгнали с лекции, тогда это дело гнилое и требует некоторого осмысления.

Меня выгнали из служебного кабинета, и я обречен болтаться по улицам.

Может, сходить к улыбчивой секретарше? — вспомнил я о халтурной фирме. Но я сделал секретарше все программы, и мы договорились встретиться ровно через неделю. Долг государству я сразу вернул, положив деньги на стол Ковалева. Он ничего не сказал, но деньги со стола тут же исчезли.

Я заглянул в витрину магазина и увидел за спиной Резвого. Он маячил неподалеку. Меня сразу затошнило; неужели даже на прогулке я вынужден видеть ненавистные физиономии?

Резвый не заметил, что я вижу его, он дергался как заведенный, но никуда не исчезал. Тогда я медленно двинулся по проспекту, осторожно оглядываясь назад.

И что я увидел? А увидел я, что Резвый следует за мной, вот что я увидел. Неужели следит за мной?

Смешливая мысль мелькнула, обожгла мозг и исчезла. Я решил приколоться и резко повернул. Резвый застыл словно вкопанный, сделал вид, что застегивает куртку. Куртка у него совсем поношенная, наверное, досталась во времена американской помощи Советскому Союзу в рамках ленд-лиза, как раз под самый конец Великой Отечественной войны.

Не знаю вообще-то, что он там расстегивал, но я уже находился в теплом и уютном помещении «Сладкого чая». В кафе я стал завсегдатаем, официантка, весело щебеча, принесла на подносе разные пирожные, уложенные красивым веером.

Мы поболтали о трудной и холодной весне этого года, о предстоящей Пасхе; официантка сообщила, что она истинная христианка и соблюдает пост. Мне пришлось прочитать ей лекцию о Марии Магдалине, принесшей императору Тиберию на подносе яйцо, выкрашенное в красный цвет.

— А почему в красный цвет? — спросила девушка.

— Символ новой жизни, символ возрождения, — рассеянно ответил я, потому что все мои мысли были на квартире Игоря Алексеевича Гурова. Что там? Волчье логово, притон или обычная благополучная питерская квартира?

— А я всех спрашивала, почему яйца надо красить, никто не знает, — простодушно прощебетала официантка. — Ты так интересно рассказываешь. — Она слегка польстила мне.

Мои уши давно не полыхают огнем, да и сердце не ухает от комплиментов, наверное, я уже повзрослел. Тетя Галя так и не успела состариться, но мама никогда не узнает этого, для нее я так и останусь навсегда маленьким и несмышленым.

Я рассказывал байки про Марию Магдалину, краем глаза продолжая наблюдать за Резвым. Он замерз и скукожился, застыв на холодном ветру. В глубине души я даже жалел его, ведь он совсем старый, как и его куртка, доставшаяся ему от американцев по ленд-лизу.

Последние сомнения развеялись, когда я увидел возле него Ковалева. Они о чем-то поговорили, Ковалев посмотрел в зеркальное окно кафе, конечно, ничего не увидел и умчался, оставив Резвого мерзнуть дальше. Еще посижу немного, тогда Резвый окончательно дуба даст на холодном ветру. Я помешал ложечкой остывший чай.

Это была уже третья чашка по счету. Блюдо с пирожными опустело, и, честно говоря, мне не хотелось добавки. Сейчас выйду и спрошу его, зачем он меня караулит. Что такого сверхпреступного я совершил?

Я рванул вверх «молнию» на куртке и выскочил на Литейный проспект. Сегодня, как никогда, я сожалел о пальто, снятом с плеч вора в законе. После неудачной операции я вернул шикарное пальто Ковалеву, и он, бережно отряхнув несуществующие пылинки, повесил пальто в шкаф. Там и висит теперь мой элегантный макинтош. А я мерзну в кожаной куртке, от ветра превращающейся в морозильную камеру. Свое пальто я выбросил, как не соответствующее высокому статусу сотрудника уголовного розыска.

Резвый кинулся шнуровать ботинки, он перегнулся пополам, едва завидев меня. И я пожалел его; если я подойду к нему, его, наверное, выгонят с этой вредной работы. И он умрет голодной смертью. А меня будут мучить кошмарные сны, потому что все сны — это продолжение нашей реальности. Продефилировав мимо опешившего старика, застывшего с развязанными шнурками в руках и в согбенной позе, я направился в отдел.

Плевать мне на ваши игры! — мысленно крикнул я Ковалевым, Стрельниковым и тетям Галям. Я буду жить, как считаю нужным. Приду в отдел, сяду за свой рабочий стол, и больше никто и никогда не выгонит меня из-за него. Честно говоря, я уже знал, что я сделаю с этим скотиной Гуровым! И это знание вселяло в меня уверенность.

Я приду к нему домой и спрошу, имеет ли он право убивать человека. Если имеет, пусть предъявит инструкцию, если нет, тогда я его…

В этом месте моя ретивость исчезла. Я не знал, что сделает Гуров со мной в этом случае. Слишком много вопросов, но ответить придется мне.

Я перескочил сразу пять ступенек, если немного потренироваться, то смогу перескочить сразу весь лестничный пролет. Не обращая внимания на тухлого Ковалева, я уселся за стол и вытащил план расследования. В плане против третьего пункта стоял жирный вопрос красного цвета. Но я отлично помнил, что не писал красным карандашом.

Значит, Ковалев рылся в моем столе, значит, он врубился в мои игрушки. Я не имею права знать, чем он занимается, а он имеет, залезая в мой стол?..

Мало того, что он поставил Резвого следить за мной, он еще и обозначает красным карандашом вопросы в моем плане.

Я чуть не заплакал от обиды, но плакать мне нельзя, ведь я давно живу странной жизнью взрослых…

Адрес, телефон и номер машины Гурова Игоря Алексеевича остались в моей памяти навечно, и я медленно, клочок за клочком разорвал все планы, записи и даже распечатку. Сначала я рвал бумагу пополам, потом поперек, потом на узкие и узенькие полоски, пока все записи не превратились в мелкие клочья. Собрав мусор в пакет, я выбросил его в урну. Ковалев молча наблюдал, как я истово рвал бумагу, отчего он так же истово зевал, прикрывая рот ладонью. Наверное, мои манипуляции вызвали у него гипнотический сон.

Больше ничего интересного в тот день не произошло. Ковалев куда-то уходил, приходил, смотрел на меня, будто изучал неизведанное явление. «Явление» имело вполне независимый вид и настойчиво выстукивало на клавиатуре азбуку Морзе.

Кто вы, доктор Морзе? Кто вы, доктор Зорге? Кто вы, девочка Юля? Но больше всего меня интересовал вопрос: «Кто вы, Денис Белов?»

Что можно ожидать от вас, мистер X?

Ковалев, конечно же, видел мои портреты, и я безжалостно разорвал листы на мелкие кусочки. Так и стучал я по клавиатуре, пока настенные часы не пробили шесть. Посидев еще пятнадцать минут — официально рабочий день в милиции заканчивается в шесть пятнадцать вечера, — я тихонько улетучился из отдела, не попрощавшись с Ковалевым. Как я ни оглядывался, но американской куртки Резвого так и не заметил. Наверное, «наблюдение» тоже отправилось домой в положенное время.

Поозиравшись по сторонам и немного попетляв как заяц по улицам и переулкам, я поймал такси.

Хорошо иметь в кармане деньги, можно ездить в такси и чувствовать себя принцем крови, думал я, нежась на заднем сиденье.

Я ехал к Гурову домой, и ехал я к нему как к хорошему и доброму знакомому. Страх исчез, галантно уступив место в моей душе романтическому любопытству.

Можно было сказать, что я в общем-то не трус вовсе. Эгоист — да, идиот — да, а трус — это мы еще будем посмотреть, веселился я, разглядывая свое отражение в маленьком зеркальце, висевшем прямо над водителем.

Только закоренелый пофигист может наобум святых мчаться в бандитское логово, а я и был тем самым завзятым пофигистом. Во-первых, Гуров может оказаться не тем Гуровым, убийцей и грабителем, он может оказаться милым и симпатичным парнишкой, ну, не круглые же сутки он курит свою марихуану?

Звонить Гурову по телефону — последнее дело, лучше оценить ситуацию на месте. Иногда верное решение приходит мгновенно, иногда с большим опозданием. В этот раз я принял верное решение сразу, не обдумывая связанных с ним будущих осложнений. Да и к чему бояться осложнений? Что я теряю? А ничего не теряю, ну, не прикончит же он меня без суда и следствия! Ведь, в конце концов, его могут в тюрьму отправить за лишение жизни молодого, подающего большие надежды стажера Белова.

И лишь выйдя из такси, я вдруг осознал, что не знаю, о чем буду говорить с Гуровым.

Здравствуйте, мы с вами где-то встречались. Я знаю вас, Рихард Зорге! Привет, Штирлиц! Это я — Денис Белов, тезка Сани Белого.

Ни одно из перечисленных приветствий не вписывалось в сценарий, созданный в моей голове. Перебрав еще несколько прикольных вариантов, я выбрал один, самый подходящий: «Здравствуйте, я — Денис Белов. Предъявите ваше оружие и документы!»

В одном фильме я видел, как частный сыщик приходит к бандиту и косит под мента. И бандит ему верит, потому что физиономия частного сыщика очень похожа на физиономию телохранителя Василия Петровича Сударенкова, того самого, который пил пиво на стадионе вместе со мной и Романом Галеевым. От хитрого частного сыщика и гангстеров я плавно перешел к Роме Галееву.

Рома звонил мне несколько раз и сетовал, что сделка так и не состоялась. Ну не мог же я ему рассказать о перипетиях оперативной работы нашего отдела. А если бы я ему назвал стоимость одного часа наблюдения за ним, Рома умер бы от жадности. Он бы воскликнул: дескать, лучше уж коттедж застраховать на такие бабки!

Вот такой он, Роман Григорьевич Галеев, мой однокурсник и будущий капиталист. Жалко, что он оказался непричастным к шайке бандитов, вот бы я поприкалывался над ним, окажись он в камере для задержанных.

Свежевыкрашенный дом на улице Савушкина привлекал внимание своей опрятностью. От него веяло каким-то вкусным запахом добротного жилья, уюта и еще чего-то забытого, из далекого детства. В детстве все дома кажутся нарядными и красивыми, потому что не замечаешь облупившейся штукатурки, потеков, грязи и всякого другого дерьма.

Я вежливо подождал, пока какая-то дама с собачкой откроет дверь, оборудованную домофоном. Дама опасливо покосилась на меня, но промолчала. Наверное, ей жутко хотелось выяснить, к кому я направляю свои стопы сорок пятого размера.

Лифт домчал меня до девятого этажа, и я вышел на площадку, серьезно опасаясь, что квартира оборудована защитной системой. Мои опасения оказались напрасными: двери четырех квартир, скромно обитых черным дерматином, приветливо выставили напоказ свои звонки. Я подошел к двери с цифрой «416» и позвонил. Вот взял и позвонил, просто и без всяких размышлений.

Дверь широко распахнулась, и на меня налетел какой-то парень. В белой футболке и шортах, он выглядел юным и беззащитным, короче, совсем зеленым, как инспектор «Гринписа». Мне показалось, что ему всего лет семнадцать с небольшим. Но, приглядевшись, я понял, что ошибся. Парень был самый настоящий качок, из-под футболки у него выпирали каменные бицепсы.

— Тебе чего? — вытаращился на меня парень.

Я улыбнулся и сделал шаг вперед, будто вернулся домой, а меня почему-то не пускают.

Но парень притворил дверь и слегка оттолкнул меня. У нас началась небольшая возня, кто кого перетолкает. Парень ткнул меня кулаком куда-то в бок, а я нанес ему ответный удар по печени. Легкий удар, ничего серьезного, баловство одно, но парень охнул и схватился за бок.

— Ты чего? Чо надо? — захрипел он, сгибаясь пополам.

— Я — Денис Белов!

Если произнести свое имя тоном, не допускающим возражений, тогда имя действует на окружающих просто магически. Парень уставился на меня, будто к нему приехал из деревни родной брат Сани Белого. Он потряс головой и выпрямился, сделав над собой некоторое усилие. Мы отошли друг от друга на небольшое расстояние, примериваясь взглядами, заодно оценивая весовую категорию противника. И я засмеялся, поняв, что парень боится меня. Не я его, а он меня! Со смеху умереть можно!

Я сделал шаг ему навстречу и застыл в полшаге от него. В деревне у бабушки я видел, как два драчливых бычка долго готовились к схватке. Уж не помню, чего они там не поделили, но прыгали они, скакали, примеривались друг к другу очень долго. В конце концов они так и не подрались. Разошлись в разные стороны, обиженно фыркая мохнатыми ноздрями.

У нас так не получится, слишком поздно. Надо что-нибудь ему сказать, подумал я, осторожно заходя за спину парня.

Основная стратегическая мысль, посетившая меня в столь ответственный момент, естественно, гениальная мысль — это отрезать парню все отходы. Встать у него за спиной; за моей же спиной должна остаться стена и открытая дверь. В результате он станет уязвимым, я же, наоборот, стану Гераклом, Горцем, Бессмертным. Мысли могут быть гениальными, но осуществить хотя бы одну гениальную идею практически невозможно. Я прыгнул за спину парня, отрезав ему все подходы к двери.

Почему-то я упустил из виду, что в квартире может находиться еще кто-нибудь, бывает же такое!

Если этот качок не сообразит вовремя, я сделаю хук вправо, хук влево, и он взмолится о пощаде, злорадно подумал я, становясь в стойку и перепрыгивая с одной ноги на другую. Я казался себе сильным и непобедимым.

И в эту самую секунду, в миг победы и торжества над собственным ничтожеством, меня внезапно оглушили по голове чем-то тяжелым и тупым. Наверное, чем-то деревянным, табуреткой или стулом, может быть, доской. Откуда в квартире доски? — подумал я, падая навзничь и теряя сознание. В последний момент я увидел лицо парня, открывшего дверь: он удивленно разглядывал меня, низко склонившись ко мне.

И наступила пустота — черная, полая, вязкая, густая пустота. Если кто-нибудь когда-нибудь побывал в этой пустоте, наверное, так и не сможет описать перенесенные ощущения. Ощущений нет, есть лишь одна пустота. Нет сознания, нет боли, нет жизни — все пусто!