Кидалы

7

Кэрол Роберг приехала в больницу в пять вечера, за час до того, как заступить на дежурство. Мысль о том, что она может опоздать на работу, приводила ее в ужас, но так рано она приходила и по другой причине: до дежурства можно было пообедать в служебной столовой за полцены. Пообедать дешево – для Кэрол это было очень важно. Даже когда ей не хотелось есть, что случалось крайне редко, и даже здесь, в Америке, где, похоже, никто никогда не голодал, она всегда с беспокойством думала о том, когда ей придется есть в следующий раз.

Ее белая сестринская форма была так сильно накрахмалена, что шуршала и потрескивала, когда она торопливо шла по мраморному коридору. Скроенная по европейской моде длинная одежда делала ее похожей на ребенка, одетого в материнское платье, а расширяющиеся книзу подол и манжеты повторяли очертания ее глаз, бровей, рта и кончиков коротко остриженных волос. Все в ней казалось забавно вздернутым, и никакая внутренняя важность не могла это скрыть. Напротив, чем серьезней она была, чем более непреклонно вела себя, тем комичнее выглядела: так ребенок играет во взрослую женщину.

Войдя в столовую, она устремилась прямиком к длинной стойке. Смущенно краснея, пытаясь не оборачиваться на тех, кто мог смотреть в ее сторону. Несколько раз, и не только в этой столовой, она была вынуждена сесть за столик с другими посетителями. Этот опыт был для нее болезненным и тяжелым. Мужчины – студенты и лаборанты – отпускали шуточки, которых она не понимала: ее запас идиом был весьма ограничен, и потому Кэрол никогда не знала наверняка, что им ответить. Остальные сестры вели себя с ней приветливо и дружелюбно. Но между ними была пропасть, которую способно преодолеть только время. Она не говорила, как они, не думала, как они, делала все по-своему, а такое поведение они могли расценить как критику в их адрес.

Кэрол взяла с прилавка поднос, столовые приборы и принялась изучать окутанные парами блюда. Тщательно взвесив все за и против, она выбрала, что будет есть.

Картофель с подливкой стоил восемь центов. Значит, двойной заказ будет стоить пятнадцать. На пенни меньше.

– Двойной заказ? – рассмеялась толстая подавальщица. – Вы имеете в виду двойную порцию?

– Да, двойную порцию. Получается пятнадцать?

Женщина помедлила, с таинственным видом оглядевшись вокруг:

– Сделаем так, солнце. Пусть это будет стоить столько же, сколько одна порция, хорошо? Просто зачерпну чуть побольше.

– Вы можете так сделать? – Глаза Кэрол благоговейно округлились. – И у вас не будет неприятностей?

– У кого? У меня? Ха! Здесь я хозяйка, солнце!

Раз так – ладно, подумала Кэрол. Это не воровство.

Совесть ее не грызла, и она не отказалась от двух дополнительных сосисок, которые женщина положила под заказанные ей колбаски с кислой капустой.

У прилавка с десертами она задержалась, позабыв на время о бережливости. Может, позволить себе струдель? И вдруг она услышала, как на том конце толстуха сказала другой подавальщице:

– Наша кошерная детка умнет это за пять секунд.

– Задарма, это конечно. Эти евреи так и продвигаются.

Кэрол на секунду замерла. Потом заплатила за еду и на негнущихся ногах поплелась с подносом к столику в дальнем конце зала. Она села и начала методично жевать, заставляя себя глотать вдруг ставшую безвкусной пищу, пока та снова не стала вкусной и желанной.

Так она и жила. Делала то, что должна была делать, и принимала вещи такими, как есть. Обычно по прошествии некоторого времени все казалось не так уж плохо, а если время не помогало, то она утешалась мыслью, что все могло быть еще хуже. И почти все оказывалось не так плохо. Есть лучше, чем голодать, жить лучше, чем быть мертвым.

Даже фальшивое дружелюбие было лучше, чем вообще никакого. Люди должны уметь хотя бы немного притворяться. Ее друзья и родственники, такие же иммигранты, как она, не всегда утруждали себя притворством.

Она приехала в Соединенные Штаты к родственникам, тете и дяде, которые покинули Австрию перед аншлюсом. Став к тому времени вполне обеспеченными людьми, они взяли ее к себе в дом, предоставив ей на время статус дочери. Но с определенными оговорками: она должна была стать одной из них, жить, как они, не возвращаясь в воспоминаниях к тому, что было раньше. Но Кэрол не в силах была этого сделать.

Ритуальные обеды с бесконечным количеством блюд, где каждая тарелка используется для одного определенного кушанья, казались ей почти что оскорбительными. Столько бесполезной траты денег в мире, где царит нищета! С другой стороны, глупо голодать в таком изобилии.

Ей был отвратителен красногубый бородатый шиддем с его иудейской ученостью. Он казался ей паразитом, которого надо было заставить работать. Ее шокировала глупость, маскирующаяся под гордость, или то, что она считала глупостью: полное нежелание принимать новый язык и новый, возможно лучший, стиль жизни. Сознательная изоляция пугала ее, и Кэрол чувствовала, что это может привести к трагедии.

Поскольку родственники были к ней добры или хотели казаться добрыми, то она в свою очередь пыталась на них походить. Она даже была готова поверить, что они правы, а она нет. Но простого усилия и желания было недостаточно. Они обвиняли ее в отказе от веры, хотя она никогда не знала ее постулатов. Их своеобразная тирания оказалась ничуть не лучше той, от которой она сбежала в Америку, и в конце концов ей пришлось покинуть их.

Жизнь вне общины беженцев оказалась непростой. В мире, в котором она очутилась, предубеждений было ничуть не меньше. Но бывало и по-другому. Находились люди, которым не было дела до того, кем она была раньше. Они – исключение, и миссис Диллон, можно сказать, лучший пример, – она принимала ее такой, как она есть, сейчас.

Она увидела, как миссис Диллон с обычным надменным выражением лица идет между столиками. Кэрол торопливо поставила чашку и вскочила.

– Миссис Диллон, пожалуйста, присядьте. Угостить вас чаем? Или кофе? Хотите что-нибудь съесть?

– Нет, – улыбнулась Лилли, усаживая ее обратно на стул. – Я сегодня не останусь в больнице и перед уходом хочу с вами поговорить.

– Что-нибудь не так? Я все делаю, чтобы…

– Все в порядке, вы отлично работаете. Все просто прекрасно, – заверила ее Лилли. – Возьмите себе еще чаю, если хотите. Спешить некуда.

– Нет, спасибо. – Кэрол покачала головой. – Уже почти шесть, и другая сестра…

– Другой сестре я тоже плачу, – отрезала Лилли. – Она работает на меня, а не на больницу. Если не хочет посидеть лишние полчаса за дополнительную плату, может взять расчет.

Кэрол кивнула и что-то вяло пробормотала. С такой миссис Диллон она еще ни разу не сталкивалась. Лилли снова улыбнулась:

– Расслабьтесь, Кэрол. Мне нравится, как вы работаете. И сами вы мне нравитесь. Надеюсь, что и я вам тоже. Я и мой сын.

– О, вы мне очень нравитесь! Вы так хорошо ко мне относитесь.

– Почему у вас нет постоянной работы? Как так вышло, что вы работаете как вспомогательный персонал?

– Ну… – Кэрол замялась. – Почти в каждой больнице обучают собственных сестер, а я ничего не заканчивала. Потом, постоянная работа, например у врача, требует определенных навыков, которых у меня нет. Часто нужно вести бухгалтерию, уметь стенографировать…

– Понятно. Ну и сколько вы получаете за ваши дежурства? Нормально?

– Обычно я получаю немного, – серьезно сказала Кэрол. – Все зависит от того, сколько дежурств мне дадут, а обычно их по пальцам можно пересчитать. Потом, если регистрируешься как медсестра, надо платить взносы. Но все равно… мне хватает. Когда я больше узнаю и лучше буду понимать английский…

– Ну разумеется. Сколько вам лет, Кэрол?

– Двадцать семь.

– О! – удивилась Лилли. – Я бы и не подумала.

– Я ощущаю себя гораздо старше. Как будто жила вечно. Да, мне двадцать семь.

– Ну хорошо. А друг у вас есть? С кем-нибудь сложилось? Нет? – Лилли подумала, что это тоже странно. – Послушайте, у такой девушки, как вы, от ухажеров, наверное, отбою нет.

Кэрол покачала головой; она выглядела очень важной и оттого немного смешной. Она снимает меблированную комнату и не может достойным образом принять молодого человека. Ко всему прочему, у нее нет четкого графика и она должна выходить на работу, когда вызовут, а при такой ситуации невозможно что-то планировать или брать на себя какие-то обязательства.

– И еще, – краснея, закончила она, – молодые люди пытаются делать некоторые вещи. Они… часто я очень смущаюсь.

Лилли слегка кивнула, чувствуя странную нежность к этой девушке. В ней было что-то настоящее, то, что существовало в иной реальности, в светлом и честном мире. Возможно, при иных обстоятельствах Лилли тоже могла бы стать прямодушной и честной – и настоящей, как Кэрол. Но, мысленно покачала она головой, к лешему все это.

Она такая, какая есть, и Рой стал таким, какой есть. С этим ничего не поделать, даже если бы и захотелось что-то изменить, но, возможно, было еще не поздно…

– Наверное, вы удивлены, что я сую нос не в свои дела. Вот все выспрашиваю про вас, – сказала Лилли. – Дело вот в чем. Я боюсь говорить, что с сыном все будет в порядке, боюсь сглазить…

– Я уверена, что он поправится, миссис Диллон…

– Не надо! – резко сказала Лилли и постучала по деревянному столу. – Сглазите. Скажем так: когда – и если – он выйдет из больницы, мне бы хотелось, чтобы вы еще некоторое время за ним ухаживали. В смысле, у меня дома. Как вам такое предложение?

Кэрол с готовностью кивнула, глаза ее загорелись. Уже больше двух недель она работала у миссис Диллон; никогда раньше ей не приходилось так долго служить у одного человека. Вот будет здорово, если она вправду и дальше сможет работать у миссис Диллон и ее славного сына.

– Вот и отлично! – сказала Лилли. – Значит, договорились. Теперь мне нужно бежать… Вы что-то хотели?

– Я просто хотела узнать, – смутилась Кэрол. – Я думала, вдруг мистер Диллон не хочет, чтобы я работала. Он всегда очень добр, но… – Она замолчала, не зная, как выразить то, что она имела в виду, не переходя границ приличия.

Лилли озвучила ее мысль:

– Имеете в виду, что Рой злится на меня? Что бы я ни делала, он всегда сделает наоборот, просто потому, что я так делаю.

– Нет, я не то имела в виду. Вернее, не совсем это. Я хотела сказать…

– Примерно то же самое. – Лилли улыбнулась, делая вид, что ее это не заботит. – Не беспокойтесь, дорогая. Вы работаете на меня, а не на него. Я все делаю ради его блага, поэтому не страшно, если поначалу он будет немного дуться.

Кэрол кивнула, хотя у нее не было такой уверенности. Лилли поднялась со стула и стала надевать перчатки.

– Пусть это пока будет между нами, – сказала она. – Кто знает, может, Рой однажды сам попросит об этом.

– Как скажете, – пробормотала Кэрол.

Они подошли к выходу из столовой. Лилли направилась к выходу, а Кэрол поспешила в палату своего пациента.

Сестра, которую она заменяла, ушла, как только они сняли все необходимые показания и занесли в лист наблюдения. Рой лениво улыбнулся Кэрол и сказал, что она очень плохо выглядит.

– Вам надо в постель, мисс Роберг, – сказал он. – Могу потесниться.

– Нет, мне не надо! – гневно покраснела Кэрол. – И вам не надо.

– Вам точно надо. Я видел девушек, которые выглядели вот как вы сейчас. Только постель могла привести их в божеский вид.

Кэрол непроизвольно хихикнула, хотя чувствовала себя не в своей тарелке. Рой строго сказал, что не следует смеяться над такими вещами.

– Будьте паинькой, а не то никакого поцелуя на ночь. И вам будет стыдно за плохое поведение.

– Не будет! – Кэрол покраснела, отвернулась и хихикнула. – Перестаньте!

Через пару минут Рой перестал откалывать шуточки. Казалось, ей действительно не по себе, к тому же и сам он не чувствовал желания шутить.

Слева от кровати на металлической подставке висела капельница с кровью, похожей на сироп. Из капельницы выходила трубка, которая подсоединялась к длинной тонкой игле, торчавшей из его руки. Справа на такой же подставке висела капельница с солевым раствором, подсоединенная к вене на его правой руке. Кровь и вода поступали в него с тех пор, как он попал в больницу. Постоянно лежа на спине с вытянутыми вдоль тела руками, он почти все время страдал от боли, испытывая облегчение лишь тогда, когда его тело и руки теряли чувствительность. Иногда он с удивлением думал, стоит ли жизнь таких мучений, но мысли его были ироничны и даже саркастичны.

Он долго смотрел смерти в лицо, и она ему не понравилась.

Он был очень рад, что выжил.

Теперь, когда ему ничего не угрожало, он жалел лишь об одном – что именно Лилли спасла ему жизнь. Она была единственным человеком, которому он не хотел быть ничем обязан, а теперь он был обязан ей всем, и этот долг – невозвратен.

Он обдумывал ситуацию. Истинной причиной того, что Рой поборол смерть, конечно, могло быть его невероятно крепкое здоровье, удивительная воля к жизни. Да и врачи говорили почти то же самое. Наука не допускала, что человек с таким кровяным давлением и таким гемоглобином мог выжить. А его показатели поначалу были гораздо ниже критической отметки. Без всякой помощи он пытался выжить самостоятельно еще до того, как что-то было сделано. Так что…

Так что ничего. Ему срочно нужна была помощь, и Лилли вызвала врачей. Мойра ничего не видела, и сам он не замечал – заметила только Лилли. И откуда, интересно, у него взялось столько душевных и физических сил, чтобы продержаться до прихода врачей? Взял в долг у чужих людей? Ха-ха.

Как ни верти, он был обязан своим спасением Лилли. И Лилли, бессознательно или осознанно, делала так, чтобы он никогда этого не забывал.

В своей вкрадчивой кошачьей манере она напустила на Мойру Лангтри такого страха, что та после пары визитов прекратила навещать Роя. Она звонила каждый день, давая понять, что беспокоится о нем, но в больнице больше не показывалась. И Лилли частенько удавалось застать его во время этих разговоров, после чего Рой начинал что-то односложно ронять в трубку.

Лилли явно стремилась рассорить их с Мойрой. Но ей этого было мало. Она выбрала для него дневную сиделку, которая была заботливой, умелой, но страшной, как грязный забор. А потом, для контраста, наняла ночную, да такую красотку, которая привлекла бы его, даже если б Лилли не расчистила для нее дорогу.

Он прекрасно видел, что происходило вокруг. Повсюду он натыкался на следы деятельности его матери. Но что он мог с этим поделать? Сказать, чтобы она убиралась к чертям со своей заботой и оставила его в покое? К примеру, так: «Ты спасла мне жизнь, но это не значит, что только поэтому у тебя на меня есть какие-то права».

Вошел врач, веселый молодой человек – не тот доктор, который приехал к Рою в гостиницу, потому что Лилли отказалась от его услуг с самого начала. Позади него санитар катил металлическую тележку. Рой посмотрел на содержимое тележки и застонал:

– Нет, только не это!

– Хотите сказать, это вам не нравится? – рассмеялся врач. – Он, наверное, шутит, а, сестра? Он ведь обожает этот зонд!

– Прошу вас, – укоризненно нахмурилась Кэрол. – Это не смешно.

– Да ладно, этот парень – кремень! Давайте, быстрее начнем – быстрее кончим.

Санитар ухватил его с одной стороны, придерживая внутривенную иглу. Кэрол держала другую иглу, ее рука замерла над чашей с кубиками льда. Доктор взял гладкую резиновую трубку и просунул ее Рою в нос.

– Теперь спокойно, приятель. Лежи тихо, или иголки из рук вылетят.

Рой пытался лежать спокойно, но не мог. Когда трубка проходила через дыхательные пути и дальше вниз по пищеводу, он дергался и пытался сопротивляться. Он давился, глотал воздух и вырывался из рук Кэрол и санитара. Доктор весело ругал его, а Кэрол прикладывала к его губам кубики льда.

– Пожалуйста, глотайте, мистер Диллон. Глотайте лед, и тогда трубка пойдет легче.

Рой глотал. Наконец трубка опустилась ему в желудок. Доктор отрегулировал ее, слегка подвигав вверх-вниз.

– А теперь как? Не упирается в дно желудка?

Рой сказал, что, скорее всего, нет. Кажется, все в порядке.

– Хорошо. – Доктор проверил стеклянную емкость, к которой была присоединена трубка. – Я вернусь через полчаса. Если он будет дергаться, хорошенько двиньте ему в живот.

Кэрол холодно кивнула. Она недовольно посмотрела, как доктор вышел из комнаты, а потом вернулась к постели и вытерла с лица Роя пот.

– Прошу прощения. Надеюсь, вы не очень обижаетесь.

– Ничего. – Он чувствовал себя несколько смущенно из-за суеты, возникшей вокруг него. – Я почти не чувствую эту штуку.

– Знаю. Самое плохое – когда она идет вниз, но потом тоже нехорошо. Не можешь нормально глотать, трудно дышать. К этому никогда не привыкнешь. Всегда будет казаться, что что-то не так.

– А что, вам тоже вводили зонд?

– Да, много раз.

– Внутреннее кровотечение?

– Нет. Оно началось позже, не сразу.

– Да? – нахмурился он. – Не понимаю. Тогда зачем вам это делали, если…

– Не знаю. – Она внезапно улыбнулась и покачала головой. – Это было очень давно. В общем, об этом не очень приятно говорить.

– Но…

– Да и вам не надо так много разговаривать. Просто лежите спокойно и ничего не делайте, чтобы не беспокоить содержимое вашего желудка.

– Разве там есть сейчас какое-нибудь содержимое?

– Все равно, – сказала она твердо. И он не стал возражать.

Прекратить разговор было легко. Легко, потому что он отбрасывал все, что могло помешать ему выжить. За годы практики он так к этому привык, что навык перешел в инстинкт.

Он тихо лежал, с удовольствием наблюдая за ходившей по палате Кэрол, юной и свежей, особенно по сравнению с Мойрой. Очень симпатичная девочка, подумал он, просто крайне мила. Правильно, так и должно быть. С другой стороны, странно, что такая привлекательная девушка всегда так замкнута. Разве это нормально? А если у нее есть на то причина…

Об этом нужно было поразмыслить. Вообще-то было бы хорошо таким образом поставить Лилли на место.

Вернулся врач. Он проверил стеклянную емкость отсоса и весело фыркнул:

– Ничего, кроме желчи. Вот, сестра, чего в нем больше всего. Но вы, наверное, уже это знаете.

Он вытащил трубку. Потом случилось чудо – он приказал вытащить из рук Роя иглы.

– Вот и хватит. Почему это мы должны нянчиться с таким здоровяком?

– Идите к черту, – ухмыльнулся Рой, с удовольствием сгибая руки. – Дайте-ка мне хорошенько потянуться.

– Ну и нахал! Как насчет перекусить?

– Что, будете поить меня своим жидким мелом под названием «молоко»? Давайте, тащите.

– Нет. Сегодня получите бифштекс, пюре, полный обед. Даже, может быть, пару сигарет.

– Шутите?

Врач покачал головой, тут же посерьезнев:

– Уже три дня у вас нет кровотечения. Пора восстанавливать перистальтику, укреплять стенки, а этого жидкостями не сделаешь.

Рою стало немного не по себе. В конце концов, это его желудок. Но врач уверял, что волноваться не о чем.

– Если ваш желудок этого не примет, мы вас вскроем и отрежем все лишнее. Никаких проблем.

Он ушел, насвистывая какую-то мелодию. Кэрол снова проводила его мрачным взглядом:

– Ну и человек! Хотела бы я его встряхнуть хорошенько!

– Как думаете, можно мне это? – спросил Рой. – Ну, в смысле, есть твердую пищу? Я в общем-то не особо голоден…

– Разумеется, можно! Иначе вам бы этого не предложили.

Она взяла его руку и так заботливо посмотрела ему в глаза, что Рою захотелось улыбнуться. Однако он сдержался, нежно потянув Кэрол за руку, чтобы она села на стул с ним рядом.

– Вы добрая девушка, – мягко сказал он. – Я таких никогда не видел.

– Спасибо. – Она опустила глаза и понизила голос до шепота: – Я тоже никогда не видела таких, как вы.

Он лежал, глядя на нее в сгущающихся сумерках, изучая ее открытое личико со вздернутым носом, и думал, что она похожа на чистого, невинного ребенка. Потом он повернулся на бок и придвинулся к краю постели.

– Мне будет вас не хватать, Кэрол. Я увижу вас, после того как меня выпишут?

– Не знаю. – Она тяжело дышала, все еще не глядя на него. – Мне бы этого хотелось, но у меня работа… Меня могут вызвать в любое время…

– Кэрол.

– Да?

– Иди сюда.

Он притянул ее к себе, обвив рукой ее плечи. Она наконец робко подняла на него глаза, полные страха. И вдруг она оказалась в его объятиях, прижавшись к нему лицом.

– Я тебе нравлюсь, Кэрол?

– Да, да. – Она кивнула. – Очень, очень нравитесь…

– Слушай, – сказал он. Она приготовилась слушать, но он молчал. Притормозил. Сказал себе, что дальше заходить не стоит.

А может быть, стоит? Ему ведь нужно, чтобы за ним ухаживали еще какое-то время? Лилли на что-то намекала, когда предлагала остановиться в ее квартире на недельку-другую. Он, разумеется, был против: во-первых, это была ее идея, а во-вторых, в этом не было смысла. Она будет целыми днями пропадать на скачках, а он, выходит, опять окажется в одиночестве. Но теперь…

Кэрол чуть заметно вздрогнула. Он хотел было оттолкнуть ее, но вместо этого лишь еще крепче сжал девушку в объятиях.

– Я просто подумал, – сказал он, – что, когда выйду отсюда, мне еще понадобится помощь. Может…

– Что? – Она подняла голову и взволнованно улыбнулась. – Вы хотите, чтобы я еще немного за вами ухаживала? Вы это хотели сказать?

– А вы не против?

– Конечно нет!

– Отлично, – ответил он, чувствуя неловкость. – Мы об этом подумаем. Посмотрим, что скажет моя мать. Я живу в гостинице, но на время остановлюсь у нее…

– Она согласится! – Ее глаза блестели от радости. – Я знаю.

– Откуда?

– Потому что ваша мать тоже этого хочет! Я… мы не хотели пока вам об этом говорить. Она не знала, как вам это понравится…

Его взгляд вдруг стал неподвижным, и она замолчала. Уголки ее рта тревожно поползли вниз.

– Послушайте… Я что-нибудь не так сказала?

– Все так, – сказал он. – Нет, все так, все отлично.