Кингсблад, потомок королей

27

Что Нийл будет директором банка, и притом с окладом в десять раз более высоким, чем у мистера Пратта, было для Вестл так очевидно, что об этом не стоило и говорить. Гораздо больше ее занимал будущий дом, достойный их нового положения в обществе. Нийл посмеивался над ее честолюбивым планом — купить у Бертольда Эйзенгерца половину его холма и построить там идеальное жилище, о котором мечтает каждая женщина.

А может быть, шутил он, ее заинтересует дом в стиле модерн — сплошь стекло и гладкие стены, он видел один такой, когда… словом, он где-то видел такой дом.

Ну, нет! Ничего столь холодного и вычурного ей не надо. Она уже все придумала — каменный особняк в виде нормандского замка, только с застекленными верандами, огромная гостиная с деревянными панелями и стенным шкафом для напитков и кукольный дом для Бидди, и чтобы в нем — или это уже глупо? — «была кукольная ванная с настоящим водопроводом!

— Это для нее очень важно? — спросил Нийл.

— Ну еще бы! Ведь она только раз в жизни будет маленькой девочкой!

Работа по проектированию нормандского замка продвинулась уже Настолько, что они решили купить новую газовую плиту.

Война с Японией кончилась, и Вестл не скрывала, что ее в одинаковой мере радует как предстоящее возвращение друзей и знакомых с Тихого океана, так и то, что заводы теперь переключатся с производства оружия на изготовление всевозможных хозяйственных сокровищ — туалетных столиков из пластмассы, стеклянных кофейников, машин для мытья посуды. Она уже обдумывала, какие платья из еще не изобретенных тканей закажет для Бидди, когда лет через двенадцать будет снаряжать ее в колледж Брин Мор.

За утренним завтраком она предложила Нийлу:

— Давай я сегодня приеду в город, ты меня где-нибудь покормишь, а потом я покажу тебе ту газовую плиту — предмет моих девических мечтаний. Это не плита, а восторг, загляденье, прелесть, роскошь, дуся, идеал, и я ценю ее превыше добродетели — во всяком случае, пользы от нее больше.

Плита действительно оказалась превосходной, и Вестл ликовала:

— С такой плитой и наша жалкая кухонька станет похожа на тот замок, что уготовила нам судьба.

Он вздохнул:

— Но ты все-таки любишь наш дом?

— Господи, Нийл, да как бы я ни бредила будущими палатами, я просто обожаю наш домик — наше гнездышко, которого не может у нас отнять даже самое взбалмошное демократическое правительство. Наступит кризис — пожалуйста, мы опять переселимся сюда и будем растить лук в ваннах, и все нам будет трын-трава — кстати, ты не знаешь, что это за трава такая? Ах, да. — Она указала глазами на продавца, который ждал, устало скрестив на груди руки. — Они тут любят запрашивать, ты попробуй, может, хоть пять долларов выторгуешь?

В тот же самый день к его столу в банке подсел Аш Дэвис и сказал официальным тоном, на случай если кто-нибудь услышит:

— Можно вас побеспокоить, мистер Кингсблад?

— Мы здесь одни, Аш.

— Нийл, я опять с просьбой. Скверные новости. В Южной Каролине несколько цветных ветеранов арестованы за убийство, которого они не могли совершить. Мы с Софи собираем деньги для приглашения адвокатов. Давайте все, что можете. Но предупреждаю, что, если вы по недомыслию дадите мне хотя бы один цент, — конечно, мы из вас всю кровь по капле высосем.

Нийл прикинул, сколько он может дать, и выписал чек на немного большую сумму. Он вдруг затосковал по легкой, иронической, опустошающей душу беседе Аша, Клема, Софи.

— Когда вас всех можно повидать? — спросил он жадно. — Клем теперь не скоро будет в городе. Но вы приходите как-нибудь к нам пообедать, может быть, я сумею залучить Софи? Хотите сегодня?

На этот раз он солгал Вестл почти автоматически. Но он с грустью чувствовал, что уже никогда не сможет делить ее восторгов по поводу дивной газовой плиты. Бедная Вестл — высокомерная, как знатная дама, доверчивая, как малый ребенок.

Сидя с Дэвисами и Софи за столом, который появился из-под книжной полки и обратил угол пустой и строгой комнаты в столовую, он растерянно молчал. Они жили в мире, куда Нашему Мистеру Кингсбладу из Второго Национального не было хода; и чем больше он твердил себе, что Софи для него — табу, тем соблазнительнее казались ее нежные коричневые руки, то спокойно сложенные, то двигающиеся уверенно, как у мастера-краснодеревца.

Он без аппетита отправлял в рот куски бифштекса (которому предшествовал отличный грибной суп) и наконец спросил:

— О чем это вы спорите? Кого вы называете «турком», и почему он мерзавец?

Софи ответила немного устало:

— Это один цветной, некий Вандербильд Литч — ростовщик, единственный в городе возможный Квислинг из цветных. Но вам это едва ли интересно.

— Почему?

— Какое вам, в сущности, дело до наших забот? Мы живем под вывеской «Только для цветных», а к вам это не относится, капитан.

«Только не говори! Не говори ей, что ты цветной! Молчи! Не говори ничего! Ты уже сказал Ашу и Вулкейпам — хватит. Подожди, подожди!»

А сам уже говорил:

— Это относится и ко мне, потому что я узнал совсем недавно, что я тоже отчасти цветной.

Губы ее раскрылись, тонкие пальцы с зажатой в них сигаретой замерли в воздухе, она часто задышала, потом удивление сменилось скорбным сочувствием. Медицинская сестра, в прошлом — девушка из провинциального городка, потянулась к нему с ласковым участием, но заговорила певичка с Бродвея:

— Ну да?

Он услышал, что его критикуют, доброжелательно, но твердо.

— Нет, вот ловкий чертенок, — умилялась Софи, — прикинулся белым, и хоть бы что, а я и не догадалась!

— Но я же говорю вам, я сам не знал!

— Он, правда, не знал, — сказал Аш тоном школьного учителя.

— Ах, бросьте! — не унималась Софи. — Да как вы, крошка Нийл, могли не чувствовать в себе негритянского ритма? Ведь у кого кожа черна, у того душа ясна, в нем кровь кипит и страсть бурлит, и весь он полон этого самого мумбо-джумбо, которое из Африки!

— Довольно, Софи! — остановил ее Аш.

— В общем, вы меня понимаете. Пусть сейчас я просто дурачилась — Гарлем захотелось вспомнить, — но, клянусь богом, я просто не понимаю, как можно, нося в себе африканские гены, воображать, что принадлежишь к грубым, бесчувственным уродам, которые именуют себя белой расой! Во всяком случае, поздравляю, дорогой!

— Хватит! — сказал Аш. — Имейте в виду, Нийл, ее африканские страсти — чистейшее притворство, как и ее ненависть к белым — этой разнородной группе населения земного шара, наделенной многими достоинствами. Софи — обыкновенная добросовестная общественная деятельница. Но…

Какое-нибудь «но» было во всем, что говорили Аш и Софи (в том, что говорила Марта, никаких «но» не было, потому что Марта ничего не говорила). Чем ближе Нийл узнавал их, тем сложнее казалось их двойственное отношение к нему — как к другу, которого нужно защитить, и как к неофиту, которого следует использовать в качестве козыря в интересах всей расы. Не считаясь с его чувствами, они высказывали соображения вроде того, что: «Даже если это будет тяжко — немного тяжко, только сначала, — может быть, вам все же стоит откровенно заявить, что вы негр?»

Но они решили дать ему еще немного сроку.

Ему и в голову не приходило, что разглашение тайны, которое покроет его позором или славой, может зависеть от кого-нибудь, кроме него самого. Теперь он понял, что разоблачил себя опрометчиво и непоправимо и что от прихоти этих трех человек и Вулкейпов — любого из Вулкейпов — зависит, выдать его или нет. Но вместе с легким страхом пришло облегчение: теперь Софи, Аш и Марта ему свои, родные. Когда Софи поднялась, он сказал:

— Я провожу вас до вашей машины.

Он сидел с ней в ее стареньком двухместном автомобиле и держал ее руку, необыкновенно теплую руку, излучавшую то особое тепло, которого не отмечает термометр, которое кажется то прохладным и ровным, то горячим и трепетным.

Но Софи, только что восхвалявшая вольные радости джунглей, словно ушла в себя. Когда он стал допытываться: «Если все узнают, что я негр, обещаете вы заменить мне тех, кого я потеряю?» — она сердито накричала на него:

— Да ну вас к черту, никого вы не потеряете, кого бы стоило сохранить! Вы уж не ждете ли от нас, чернокожих, жалости к человеку, который имел счастье стать чернокожим? — И тут же, сменив гнев на милость: — Ну, ничего, ничего, не надо плакать! — В точности таким же тоном его уговаривала Вестл. — Мальчика обидели — спеси посбили? Ну, мама утешит.

Она поцеловала его. Никогда его так не целовали — так крепко, так нежно, так красноречиво. Но она быстро отодвинулась:

— Простите, я не целуюсь с белыми мужчинами, а у вас хоть сердце доброе и черное, мозги еще белые, как у младенца. Спокойной ночи!

Он смотрел вслед тарахтящей машине:

«Не могу я обрушить это на Вестл — она так носится со своей газовой плитой. Надо выбираться из этого африканского мира. Слишком он сложен для простых людей, вроде нас с Вестл. Пратт, я возвращаюсь домой!»