Кингсблад, потомок королей

34

Нийл был в Федеральном клубе, на вечернем заседании финансовой комиссии, когда отец позвонил ему по телефону:

— Нам с мамой нужно немедленно тебя видеть. Дело очень важное. Можешь ты быть у нас не позже, чем через сорок минут? Хорошо.

О том, что предстоит совет, Нийл и не догадывался, он даже не знал, что Вестл тоже будет там. Посвистывая, он прошел через узкий, устланный бобриком холл отцовского дома в «парадную» гостиную и замер на пороге при виде всех своих родственников, которые, расположившись на ковровых креслах, на диване цвета яичного желтка и на полу, под сенью «Отцов Пилигримов», видов Венеции и зимних пейзажей с санями, рассматривали друг друга, пепельницы-сувениры и альбом нью-йоркской всемирной выставки.

Всего, включая Нийла с родителями и Вестл, здесь собралось пятнадцать человек, и никто из них, кроме доктора Кеннета, не знал, зачем их созвали. Братец Роберт с женой Элис и с ними ее брат, сам Харолд В.Уиттик, большой человек в мире радио и рекламы; сестра Китти и ее муж, юрист Чарльз Сэйворд; незамужняя сестра Нийла Джоан и Саксинары — дядя Эмери с тетей Лорой и Патрицией. Для вящей законности доктор Кеннет озаботился также приглашением столь важных особ, как отец Вестл, Мортон Бихаус, и его брат Оливер, старшина адвокатского сословия Гранд-Рипаблик, единственный в городе знаток коньяка «Наполеон» и од Пиндара.

Оливер Бихаус был коренастый, с огромной веснушчатой лысиной, окруженной бахромой жидких, светло-желтых волос. С его бледного, в веснушках лица не сходила кислая гримаса, вызванная коварными кознями врагов капитализма. У его брата, Мортона, который был повыше ростом и на четыре года моложе, веснушки отсутствовали, но зато правую его щеку украшало небольшое родимое пятно.

Пат Саксинар, Вестл и Джоан хихикали в уголке над старосветскостью дома и старших родичей, а те вполголоса справлялись друг у друга о причине сборища, в то время как мать Нийла сидела одна, как всегда молчаливая и хрупкая, а доктор Кеннет с таинственным видом разливал лимонад.

Так выглядел зал суда, когда в дверях появился Нийл.

Его встретили улыбками, ибо все знали, что, если их действительно ждут неприятные известия, никто не даст более здравого совета, чем общий любимец Нийл.

Доктор Кеннет испуганно замахал руками и крикнул:

— Вы, молодежь, встаньте, пожалуйста, с пола и сядьте как следует. Оливер, усаживайтесь вот сюда, в плюшевое кресло. И прошу вас выслушать меня внимательно.

Мой сын Нийл, которым я до сих пор мог по праву гордиться и жену и дочку которого я от души люблю, удивил меня, выразив желание сделать нечто, по моему мнению, непозволительное, могу даже сказать, ошеломившее меня, нечто такое, о чем, насколько я понимаю, даже Вестл не осведомлена и чего я, безусловно, не допущу, не спросив предварительно вашего совета. Сейчас он вам сам в этом признается. Нийл!

Доктор Кеннет опустился на тонконогий золоченый стул, и Нийл почувствовал острую жалость к отцу, но все же он встал и заговорил спокойно, как человек на эшафоте, уже не надеющийся на помилование:

— Я узнал, что прапрадедом моей матери — возможно, она и сама этого не знает, — был некий Ксавье Пик, который жил примерно с тысяча семьсот девяностого по тысяча восемьсот пятидесятый год, исходил северную границу Миннесоты, был отважный и благородный пионер, предок, которым все мы можем гордиться, и притом — чистокровный негр. А значит, по букве закона, все мы — либо негры, либо связаны с неграми близким родством.

Тут речь его потонула в хоре яростных возгласов, опровержений, криков, что он сошел с ума. Вестл пылала безмолвным изумлением, — как он мог ей ничего не сказать. Только его мать и кузина Пат остались спокойны. Он поднял руку, и гомон постепенно стих. Он рассказал о своем разговоре с бабушкой Жюли, о находках доктора Вервейса и закончил так:

— Несколько месяцев тому назад мне было бы страшно или стыдно сообщить вам это, но теперь я понял, что стыдно нам должно быть только перед неграми, индейцами, народами восточных стран — стыдно за то зло, которое причинялось им веками…

Оливер Бихаус взял слово, даже не потрудившись встать:

— Итак, молодой человек, вы решили, что исправите это зло тем, что смертельно оскорбите всех нас, ваших родных и друзей, от которых всегда видели только любовь и готовность помочь вам, — погубите даже свою жену — мою племянницу! Немедленно прекратите эту комедию, перестаньте изображать из себя героя. Довольно с нас вашего бесстыдства!

Нийл сказал негромко:

— Подите вы к черту!

— Что?

— Вы меня слышали. Нечего разыгрывать верховный суд. Может, я ничего бы и не сказал, если бы папа не созвал этот синклит, а вы не назначили бы себя судьей, но раз уж так, остается решить вопрос: надо мне поступить честно и сказать всему свету правду о том, что мы такое? Ох, мамочка, прости, что я впутал тебя в это!

Мнения растревоженного племени были высказаны не так отчетливо и гладко, как они изложены здесь, — все перемешалось: стоны, божба, протесты, грозные возгласы Оливера, кажется, смех Пат Саксинар. Доктор Кеннет произнес:

— Нийл, мы все, по-видимому, согласны в том, что, если ты обещаешь ничего не говорить посторонним, мы постараемся предать это забвению.

Поскольку Нийл уже сказал Вулкейпам, Ашу, Софи, Ивену, он не сразу нашелся, что ответить, и отец воспарил:

— Вот ты утверждаешь, что правда тебе дороже всего, а где же тут правда, если ты свою родную мать, которая дала тебе жизнь, произвел в ниггеры, когда ничего подобного нет?

— Я не…

— Да какому же разумному человеку придет в голову назвать ниггерами твою дочь, бабку и братьев с сестрами? — упорствовал доктор Кеннет. — Тебе что, будет очень приятно, если твоя Бидди станет грязной бродяжкой, как все ниггеры?

— Негры! И бродяжкой она не станет; будет такая же, какая есть. Она не изменится, это ваши взгляды должны измениться. И, пожалуйста, перестаньте говорить «ниггер». Это-то, кажется, нетрудно!

— А вы, если уж вам обязательно нужно терзать своих родных, перестаньте придираться к словам! — рявкнул Оливер Бихаус.

Доктор Кеннет тянул свое:

— Слушай, мальчик, не всегда нужно говорить все, что знаешь. Ну, представь себе, что я был бы наркоманом. Ведь ты не стал бы болтать направо и налево, что я…

— Но ведь ты не наркоман, дядя Кеннет? — перебил его голосок Пат Саксинар. — Или, может быть, ты скрывал это?

— Молчать! — прогремел ее отец, дядя Эмери, сын бабушки Жюли, отнюдь не обрадованный тем, что его причислили к неграм.

Его супруга (урожденная Педик, из Уиноны) добавила:

— Сейчас не время дерзить. Патриция. Я очень жалею, что разрешила тебе вступить в женский отряд.

Братец Роберт попросту отрицал все, от начала до конца.

По его словам, Нийл рехнулся, ранение сказалось, но даже если эта мерзкая история — правда, — хотя где там, просто бабушка Жюли от старости все перепутала, — как это доказать? Доказательств нет. Письмо Ксавье Пика? Подумаешь! Подделка.

Чарльз Сэйворд предложил:

— Забудем об этом. Не унывайте. Ни по каким законам мы не обязаны сами себя обвинять.

Это послужило предисловием к обстоятельной речи Оливера Бихауса:

— Нийл, я поразмыслил и признаю, что был не прав, а вы, мой мальчик, совершенно правы, когда утверждаете, что мы как воспитанные люди должны называть темнокожее население нашей страны не ниггерами, а неграми. Мы ценим достойные качества лучших представителей негритянской расы, ценили их еще тогда, когда вас на свете не было! Разве Т.Р. в бытность свою президентом не пригласил на завтрак Букера Т.Вашингтона? (Поверьте мне, этого и Ф.Д.Р. не сделал бы!) Но такие сорвиголовы, как вы, которые требуют для этих несчастных больше того, что они способны воспринять, того, чего наиболее порядочные из них и не вздумали бы требовать, — такие люди попросту вмешиваются в размеренный ход эволюции, и… и хватит говорить об этом, Нийл, постарайтесь проявить хоть каплю здравого смысла! А что касается документов о Ксавье Пике, то, хотя никто из нас лично и не станет совершать противозаконных поступков, все же я думаю, что в один прекрасный день этих бумаг может не оказаться в архивах исторического общества, и тогда все мы вздохнем свободно!

Бодрая улыбка Оливера говорила: «Мужайся, мой юный друг», — и Нийл уже приготовился услышать архангельский глас: «Ходатайство удовлетворить», — но молчание в зале суда нарушил пронзительный крик. Шурин Роберта Харолд Уиттик вопил:

— К черту Нийла с его «правдой»! Безобразие в том, что в это впутали мою сестру, что она оказалась замужем за ниггером Бобом. А как это отразится на моем рекламном предприятии, об этом я и думать боюсь!

Элис взвизгнула:

— Да, да, безобразие! — Она устремила на Роберта взгляд, полный отвращения, и прошипела: — Теперь я понимаю, почему ты так возмутительно ведешь себя в ванной!

Роберт, человек глупый, привязанный к дому и ночным туфлям, запричитал:

— Господи, да разве я виноват, если во мне есть подпорченная кровь? Но ты же слышала, что я сказал, — я отрицаю эту выдумку с первого до последнего слова, Нийл попросту помешанный!

— Хуже, чем помешанный, — сказал Мортон Бихаус.

Тетя Лора Саксинар, чувствуя себя выше всех этих вульгарных пререканий, снисходительно заявила:

— Это скандальная история, к которой я не желаю иметь никакого касательства. Мой муж сам скажет вам, считает он себя чернокожим или нет. Но что до моей дочери Патриции, так я не только чувствую сердцем матери, но и вижу глазами матери, что она безусловно не… не негритянка, если уж вам угодно так называть этих уродов, — и к тому же я слышала, что они абсолютно не способны к иностранным языкам, а Патриция у меня говорит по-французски, как француженка!

Ее муж, дядя Эмери, поглядел на нее не слишком нежно и прорычал:

— Очень благодарен тебе за разрешение самому определить мою расовую принадлежность! Так вот, Нийл говорит, что его мать, его родная мать — негритоска, но, между прочим, она приходится мне сестрой, и позвольте заявить вам раз и навсегда, что ни она, ни я не ниггеры, а если я произошел от какого-то Ксавье Пика, о котором я и слыхом не слыхал, могу сказать вам с полной достоверностью, что ниггером он, черт возьми, не был, и это, к сожалению, относится также и к Нийлу, хотя сейчас ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем разоблачить тебя как последнюю черную гадину, понял, мерзавец? — вот только что это и нас бы всех замарало. А что касается моей семьи…

Ему не дала договорить младшая сестра Нийла — Джоан:

— Ради бога, дядя Эмери, замолчи ты про свою семью. У вас жизнь прошла, ты женат, и тетя Лора не может тебя оставить, а я? Мне-то как быть? Джонни теперь на мне не женится, скажет, что я обманула его, скрыла, какой я расы, а я и не знала, я ничего не знала! Ах, Нийл, что ты со мной сделал! Я никогда, никогда тебя не обижала! А теперь я всю жизнь буду как зачумленная из-за какой-то твоей дурацкой идеи о справедливости. За что? Как ты мог нарочно меня так унизить, ведь теперь мне всю жизнь надо прятаться от людей, никто не захочет со мной дружить, никто меня не полюбит, а я была так счастлива с Джонни! Ох, зачем, зачем ты это сделал?

А его старшая сестра, Китти Сэйворд, верный друг его детских лет, смотрела на него, безмолвно ужасаясь тому, что он мог ее погубить, когда она так его любила.

— Ему стало страшно, он готов был крикнуть, что все это — шутка одержимого, но тут на помощь ему пришла тихая женщина — его мать.

Все они были с ней особенно нежны, — ведь она была такая слабая, словно не от мира сего. Муж успокаивающе и любовно положил руку ей на плечо, Джоан гладила ее по голове, Нийл бросал на нее виноватые взгляды. Но теперь она заговорила более внятно, чем все остальные. Когда она подняла руку, свара затихла, и они ясно услышали:

— Минуточку! Я думаю, что Нийл, вероятно, прав.

Взрыв негодующих голосов, потом — напряженная тишина.

— Мне всегда казалось странным, почему придают такое значение, «белый» человек или «черный», если близкие его любят, но вас это, по-видимому, так волнует, что придется вам рассказать.

Когда я была совсем маленькая, к нам раза два заходил мой дядя, брат моей матери, дядя Бенуа Пезо, но заходил он, только когда папы не бывало дома. Я тогда еще думала, что он похож на негра, хоть и не черный. Мама никогда не говорила о нем. Он был игрок и потом куда-то исчез, и я не знаю, жив он или умер.

Я как-то спросила маму: а может быть, дядя Бенуа цветной? Но она меня нашлепала и велела молчать, и я забыла об этом и вспомнила только сейчас. Теперь я думаю, может быть, я себя заставила забыть, и мама тоже. Она, мне кажется, знает про нас, про то, что мы… ну, вы понимаете.

У нее был каменный амулет, и однажды она мне сказала, что он привезен с Мартиники лет полтораста назад, а потом, много лет спустя, я стала искать его и не нашла, а когда спросила ее, она страшно рассердилась и сказала, что никогда у нас такой вещи не было. Я не знаю. Может быть, мне все это почудилось. Но не браните Нийла за то, что он пытается сказать правду.

Доктор Кеннет торжествовал:

— Вот видишь, Нийл? У твоей матери достало ума и замечательной силы воли, чтобы попросту забыть зло и помнить только добро, как учит библия… Мать, я тебя прошу, прикажи Нийлу, чтобы он не смел убеждать себя и других, что эта злосчастная выдумка — правда.

Жена его задумалась.

— Не знаю, Кенни. Если это действительно правда…

Тогда сорвался Роберт:

— Мама! Бог тебя покарает, если ты сделаешь из меня ниггера, когда на самом деле я белый и порядочный человек, и дела у меня идут так успешно — нет, я с ума сойду! Вы с Нийлом совсем задурили мне голову, но это гнусные измышления, и все из-за какого-то чертова амулета, подумаешь, мало ли откуда он мог к вам попасть, да ты сама не уверена — может, его и не было! Элис, дорогая, ты же видишь, что я белый? Все это ложь, я белый, и дети наши белые! Белые! Не желаю я пропадать из-за того, что Нийл лишился рассудка! Я белый, и не поздоровится той сволочи, которая попробует доказать обратное. Посмотри же на меня, Элис!

Она посмотрела.

Голос Пат Саксинар звучал холодно и четко:

— Вы все говорите так, точно «цветной» — это низшая порода людей, а я в этом отнюдь не уверена. Меня всегда бесила дискриминация в отношении очень славных цветных моряков, и хотелось как-то с ней бороться, а вот теперь, когда я сама цветная, я и буду бороться.

Казалось, на этот раз негодующим возгласам не будет конца, и Нийл оглянулся на Вестл.

До сих пор она только взволнованно молчала. Когда он прошептал: «Ну что?» — она ответила:

— Дай мне подумать. Я, конечно, немножко удивлена.

Во втором часу глаза ее сказали Нийлу, что пора идти домой, но поскольку ничего не было решено, поскольку даже доктор Кеннет, видимо, намеревался не спать и ужасаться всю ночь, уйти им было трудно.

Все же им это удалось, когда они сделали вид, что внезапно оглохли, и теперь неразгаданный негр Нийл остался наедине со своей белой женой — без союзников.