Китайская пейзажная лирика III-XIV вв.

Одиноко склонилась

сосна на макушке бугра[6],

А внизу по лощине

холодные свищут ветра.

До чего же суров

урагана пронзительный вой,

Как безжалостно он

расправляется с этой сосной!

А наступит зима —

как жестоки и иней и лед,

Только эта сосна

остается прямою весь год.

Почему же в суровую стужу

не гнется она?

Видно, духом особым

крепки кипарис и сосна.

К отшельнику в горы

отправился с посохом я.

Пустынной тропою

к вершинам взбираюсь один.

В скалистых ущельях

не видно людского жилья,

Лишь пение лютни

доносится с горных вершин.

На северных склонах,

белея, лежат облака,

На южных отрогах

алеет кустарник лесной.

По яшмовой гальке

рассыпала брызги река,

Резвится рыбешка,

взлетая над мелкой водой.

К чему мне свирели

и цитры в далеком пути:

Прекрасней и чище

есть музыка в этом краю.

Среди музыкантов искусных

таких не найти,

Чтоб пели, как ветер,

печальную песню свою.

На дне моей чаши

лесной хризантемы цветы[7],

Я весь в орхидеях,

цветущих в безмолвии гор.

О, как я хотел бы

бежать от мирской суеты,

Навеки забросив

чиновничий жалкий убор!

Ветер осенний,

все холодней на ветру —

Белые росы[8]

инеем станут к утру.

Слабые ветви

вечером стужа скует,

Падают листья

ночи и дни напролет...

Там, над горами,

всходит луна в облаках,

Воздух прозрачный

в лунных струится лучах.

Утром, подняв занавеску,

выгляну в сад —

Дикие гуси

в утреннем небе кричат.

К дальним просторам

дух устремляется мой —

Дни коротаю

в комнатке этой пустой.

Долго ль еще скитаться

в чужой стороне?

Сумерки года...

боль и досада во мне.

Как в былые лета

древним мудрецам,

Погулять весною

захотелось нам.

Мы собрались вместе,

за руки взялись,

Устремились сердцем

к рощам и холмам.

Высятся деревья

в сумраке лесном,

Голая равнина

стелется кругом[9],

Небо затянуло

дымкой облаков,

Ручеек весенний

ожил подо льдом.

Радуясь приходу

благодатных дней,

Мы бок о бок сели,

сдвинулись тесней.

Все вокруг накрыли

сетью облака,

Подхватили лодку

крылья ветерка.

В павильоне каждый

радостен и пьян,

Как Фу Си мудрейший

и почтенный Тан[10].

В мире все единой

связаны судьбой —

И ребенок малый,

и старик седой.

Свое полотнище свернул

глубокий мрак ночной,

И вдалеке уже рассвет

повесил свиток свой.

Волшебной влагою дождя

напоена земля,

И теплый ветер всколыхнул

цветущие поля.

Деревья яшмою горят

в синеющих лесах,

Краснеют чашечки цветов

на тонких стебельках.

Мелькают птицы в вышине,

взмывая в облака,

И рыба плещется на дне

лесного ручейка.

Смотрю на пик

крутой скалы,

Передо мной

высокий бор.

Зеленый плющ

одел хребты,

Бамбук скрывает

гребни гор.

В долине слышен

плеск ручья,

Бьет монастырский

барабан.

Из темных недр

курится дым,

Во мгле сгущается

туман.

Поодаль я слышу

немолкнущий стрекот сверчка,

Вблизи раздается

протяжная песнь рыбака.

Недуги и хвори

давно обступили меня,

Но я все равно

без прогулки не мыслю и дня.

Вот стены и крыши

вдали уже скрыл поворот,

А я неустанно

шагаю вперед и вперед.

Взбегает тропинка,

змеясь, на крутую скалу,

С высокой террасы

смотрю на летящую мглу.

Под ласковым ветром

цветущий колышется сад,

И белые тучи

на горных отрогах лежат.

Поющие птицы

встречают полуденный зной,

Прибрежные травы

омыты прозрачной водой.

Цветы орхидеи

покрыли озерную гладь —

Сумею ль из лодки

душистые стебли сорвать?!

В разлуке с друзьями

и годы, и луны спешат, —

Я снова встречаю один

опоздавший закат.

Но в мыслях я с теми,

что сердцу так дорог и мил,

Как в книге «Чжуанцзы»

об этом Наньжун[11] говорил.

Вдали различаю

сосну на высокой горе —

Пышна ее зелень

жестокой морозной зимой.

В мечтах устремляюсь

к дарующим негу ветвям,

Любуюсь безмерной

и грозной ее высотой.

Карабкаюсь в гору —

вершины ее не достичь.

Придет ли на помощь Ван Цяо[13] —

отшельник святой?!

Со мною в разладе

теперешний суетный век,

Гонима, как ветром холодным,

суровой судьбой.

Хребет восточный

грозен и велик,

Пронзает небо

заостренный пик!

На горных кручах —

одинокий скит,

И все вокруг

безмолвие хранит.

Нет, мастера

искусная рука

Не вылепит

такие облака!

И запахи и воздух

этих гор

Меня влекут

в заоблачный простор!

Отныне я

даю себе зарок

В горах дожить

мне небом данный срок.

Весенней водою

озера полны,

Причудлива в летних

горах тишина.

Струится сиянье

осенней луны,

Свежа в одиночестве

зимнем — сосна...

Пограничный район

по-осеннему дик и суров,

Собираются в путь

журавли накануне снегов.

Холода наступают —

в полях замерзает трава.

На застывших озерах

блестит подо льдом синева...

В этот радостный час

государю я предан душой,

Расписные знамена

осенней окутаны мглой.

Голосами свирелей

наполнился красный дворец,

Орхидеевый кубок

берет просвещенный мудрец.

Благородством и славой

обилен сегодняшний пир,

И такого веселья

вовеки не видывал мир.

В Поднебесной отныне

царят тишина и покой,

Всякий с радостью вторит

звучанью Свирели земной[16].

Вы вернетесь туда,

где морской распахнулся простор.

Сняв чиновничью шапку,

забудете службу и двор.

Ваши весла опустятся

в воду прозрачных лагун,

Только солнце погаснет

и смолкнет звучание струн.

Вас кипящие волны

поднимут на гребни свои,

И лихая упряжка

уже не свернет с колеи.

О покое прибрежном

и во мне пробудились мечты,

И стыжусь я того,

что я пленник мирской суеты.

Вас холмы и сады

красотою своею влекут,

Только я не сумею

от тяжких избавиться пут.

Я грущу оттого,

что природа меняет свой лик,

Я жалею о том,

что так скоро кончается год.

Песня княжества Чу

отзывается грустью в душе,

Песня княжества У[17]

мне о доме забыть не дает.

На плечах исхудавших

просторное платье висит,

В волосах у меня

пробивается прядь седины.

На вечерней заре

я сижу в одинокой тоске,

Белохвостая цапля

кричит на исходе весны.

Я получил приказ,

покинув град столичный,

От дома вдалеке

найти себе приют.

Я лодку отвязал,

ее волна колышет,

Но думы о друзьях

отчалить не дают.

...Я слышу шум ветвей

дряхлеющего леса,

К сияющей луне

свой поднимаю взгляд,

Но красота небес

и эта даль лесная

От одиноких дум

меня не исцелят.

Мне, хворому, сейчас

не до мирской заботы, —

Мне больше ничего

не надо от людей.

Я покидаю их,

отныне я свободен

И поселюсь навек

в обители моей.

Пусть каждый новый день

и вправду будет новым,

И вы меня, друзья,

утешьте добрым словом.

Вдоль ограды пройдя,

выхожу я из западных врат

И на запад смотрю,

на вершины скалистых громад.

Как вздымаются круто хребты —

над грядою гряда,

Исчезает во мгле

бирюзовая даль без следа!

Утром иней белеет

на красной кленовой листве,

Вечерами туман

проплывает в густой синеве.

Вот и осень прошла, —

мне до боли ушедшего жаль.

В растревоженном сердце

глубокая зреет печаль.

О супруге своем

перепелка тоскует в силках,

Птица, сбившись с пути,

о покинутых помнит лесах.

Как умеют они

об утратах скорбеть... и любить!

Что ж тогда обо мне,

потерявшем друзей, говорить!

В отраженье зеркал

поседевшие пряди блестят,

Все просторнее кажется мне

мой привычный халат.

Я не верю тому,

кто зовет примириться с судьбой —

Только лютня одна

в одиночестве дарит покой.

Вешними днями

вновь начинается год,

Белое солнце

в облачной дымке встает.

Здесь, на вершине,

радостно мне и легко,

Тяжкие думы

так далеко-далеко.

Быстрые кони

топчут в низине цветы

Иль отдыхают

возле крутой высоты.

Рву орхидеи

я на широком лугу,

Дикие травы

рву на речном берегу,

В чаще белеют

ранних цветов лепестки,

В зарослях плещут

волны весенней реки.

Только недолгой

в сердце была тишина;

Грустью внезапной

снова душа смятена,

Не исцелиться

даже волшебной травой —

Только отшельник

ведает высший покой.

Я на береге южном

устал от бушующих вод,

Снова северный берег

меня красотою зовет.

Все здесь кажется новым,

речные потоки кружат.

Жаль, вечернее солнце

Так быстро пошло на закат.

Гладь вскипела речная,

волна накатила на плес —

Предо мною в сиянье

возник Одинокий Утес.

Облака заиграли

в сиянье лучей заревых,

Успокоились волны,

и ветер над заводью стих.

В мире тайное тайных

сокрыто от взора людей.

Сокровенная мудрость...

кому мне поведать о ней!

Мне пригрезилась та,

что на гребне Куньлуня живет[19],

Я в мечтах отрешился

от суетных дел и забот.

Постигаю душой

долгожителя Аня[20] завет,

Чтоб дойти до предела

судьбою отпущенных лет.

В бесконечных скитаньях

никто не утешит меня.

Над морскими просторами

реет воздушный поток.

И не знает никто,

где предел для вскипающих волн,

Что в безбрежную даль

на неведомый мчатся восток.

Где-то слышится песня —

поют собиратели трав,

Чую смутную горечь,

вздыхаю с неясной тоской.

Отправляюсь бродить

на песчаный нефритовый плес

И на красную гору

взбираюсь отвесной тропой.

Чем ближе к рассвету,

тем небо ясней становилось,

И вот засияли

и горный ручей и отроги.

И это сиянье

такую вселяло отраду,

Что путник счастливый

забыл об обратной дороге.

Покинув долину

еще предрассветной порою,

Я к лодке спустился —

и сумерки пали на кручи.

Леса над обрывом

окутало мглою тумана,

В неясном дыму

набежали вечерние тучи...

Головки кувшинок

над тихой водою застыли,

Густых тростников

предо мною возникла преграда.

И вот в камышах

я ступаю тропинкою южной,

Чтоб отдых найти

за калиткой восточного сада.

Спокойно на сердце,

заботы меня не тревожат.

В согласии с истиной мудрой

пребуду и впредь я.

Я эти стихи

посвящаю отшельникам здешним:

Быть может, они принесут

мудрецам долголетье.

Я на ранней заре

орхидеи срываю в саду,

Боюсь, что их иней

погубит морозной порою.

Опускается тьма.

Я устроил ночлег в облаках,

Любуясь мерцаньем камней,

освещенных луною.

Доносится гомон

гнездящихся в зарослях птиц.

Качнуло деревья —

прохладой из леса пахнуло.

Ночные неясные звуки

послышались мне,

Потом эти звуки смешались

до слитного гула!

Но кто возликует

от радости вместе со мной!

Вина ароматного

не с кем отведать из чаши!

Мой старый приятель

опять не пришел погостить,

Надеяться тщетно —

не сбудутся чаянья наши...

Обезьяны кричат.

Час рассвета уже недалек,

Но в безмолвных долинах

еще не рассеялся мрак.

У подошвы горы

собирается легкий дымок,

А цветы полевые в росе

не заблещут никак.

Над обрывом кружит

и змеится тропинка моя,

Возносясь по отвесным уступам

на горный отрог,

Вброд иду по ручью,

поднимая одежды края,

Поднимаюсь все выше

по шатким настилам дорог.

Острова на реке...

то накатит волна, то уйдет.

Я отдамся потоку,

беспечно играя веслом.

По глубоким затонам

озерная ряска растет,

Мелководье речное

покрыто густым камышом.

Подставляю пригоршни

под струи летящей воды

И к лицу нагибаю

весеннюю ветку с листвой.

Возле каменных стен

вижу горного старца следы:

Весь в плюще и лианах

он словно стоит предо мной...

Орхидею срывая,

припомню далеких друзей,

Конопляные стебли

в безмолвной тоске обниму —

Вся природа открыта

душе восхищенной моей!

Как чудесно вокруг,

но зачем это мне одному!

Я на горы смотрю,

забывая о мире людском.

И в прозренье глубоком

не помню уже ни о чем...

Я утром прозрачным

брожу в заповедных краях.

Отвязана лодка.

Все дальше плыву по реке.

Проносятся мимо

затоны в цветах орхидей.

Высокие горы, покрытые мхом, —

вдалеке.

Над ними, как шапка лесистая, —

Каменный Дом.

С вершины могучей

срывается вниз водопад.

Пустынные воды —

им многие тысячи лет!

Скалистые пики

здесь целую вечность стоят!

Далеких селений

не слышен здесь суетный шум,

Сюда в непогоду

не сможет дойти дровосек.

Без близкого друга

не мог я отправиться в путь,

Как тот небожитель[21],

сокрывшийся в горы навек.

В краю заповедном

отшельников много живет,

Мечтаю о счастье я —

с ними сродниться душой.

Нездешнюю радость

не выразить бедным словам.

Душистые ветки

срываю морозной порой.

Я множество троп исходил

между гор и камней,

Десятую ночь

провожу я в лодчонке своей.

Летящие птицы

спускаются мне на весло,

От звезд замерцавших

становится всюду светло.

Восходит, восходит луна,

окруженная тьмой,

Сверкают, сверкают росинки

под ясной луной.

День и ночь на воде...

Я от долгих скитаний устал.

Красота набегающих волн

неподвластна словам.

Острова на воде...

Мы несемся, петляя меж скал.

Крутизна берегов

преградила дорогу волнам.

Голоса обезьян

так печально звучат под луной!

Выпадает роса

на душистых цветах полевых.

Хорошо зеленеют поля

этой поздней весной,

Собираются белые тучи

на скалах крутых.

Дни и ночи мои

бесконечных раздумий полны,

От зари до зари

на душе десять тысяч скорбей.

На Зеркальном Утесе

смотрю, как блестят валуны,

У Сосновых Ворот

раздвигаю сплетенье ветвей.

Не узнает никто,

что здесь было, в долине Трех Рек,

Ни о чем в Девяти Родниках

не расскажет вода.

В этом мире от нас

все чудесное скрыто навек,

И отшельник-даос

свою тайну унес навсегда.

Огоньки чудодейственных трав —

их нигде не найти,

И волшебную яшму свою

затаила река.

Для чего я внимаю

напеву о дальнем пути?

Только лютня замолкнет,

и сразу приходит тоска...

Я тоскою охвачен,

никак не усну.

Да и сон не избавит

от горестных дум!

Лунный свет озаряет

снегов пелену,

Дует северный ветер,

и дик и угрюм.

Быстротечное время

проходит — не ждет,

И я чувствую:

старость меня стережет...

Не устану веслом

брызги волн поднимать.

Как же мне красотой этой

взор утолить!

И хотя не увижу

заоблачных гор,

Что за счастье — на лодке

по заводям плыть!

Кувшинки собираю

под яркою луной,

Душистый ветер манит

в заоблачный простор.

Травою непролазной

опутан редкий лес,

Сияющее солнце

играет в складках гор.

Над озером прозрачным

густеет синий дым,

Цветочные узоры,

как на шелку, блестят.

Вина с тобою выпьем

вечернею порой,

Пучком травы душистой

украсим наш халат.

В пути так мало

радостных минут!

В закатный час

охвачен я тоской.

Садится солнце.

В тучах гребни гор.

И вот смотрю

во мрак реки ночной...

Речной поток

раздвинул берега,

В густой туман

оделся статный лес.

Лесная даль

без края, без конца.

Грядою туч

сокрыт предел небес.

Все кружит птица,

с другом разлучась,

Зовет его

с небесной высоты.

Постигни душу

птицы в вышине,

И грусть мою понять

сумеешь ты...

Мой господин —

столичный домосед,

Пиры он задает там

каждый день

И все печально

сетует, что я

Живу в глуши

убогих деревень.

Из грубого риса

готовят вино в деревнях.

Цветы хризантемы

затеряны в травах густых.

И все же при этом

они благородства полны!

А ну-ка, хозяин,

отведаем прелести их!

Не нужно в нефритовой чаше

вина подавать —

Нам радость приносит

осеннего солнца тепло.

Роскошной посуды

тяжелое злато и кость

Тебе не помогут,

когда на душе тяжело.

Легкокрылая лебедь

парит над озерной водой,

Одинокому гусю

пристанищем станет река.

Суждено расставание

любящим душам друзей,

И на сердце у каждого

только печаль и тоска.

На восток и на запад

разлетятся в ненастье они,

И на землю опустятся

в дальней чужой стороне,

Чтобы там вспоминать

о покинутых гнездах своих,

Слышать голос друг друга

и видеть друг друга во сне.

Надвигается солнце

на волны холодной реки,

Сиротливые тучи

по мутному небу скользят.

Ослабевшие крылья

расправят и лебедь и гусь,

Промаячат в тумане

и вновь возвратятся назад.

Еще не желтеет

речная трава у излук,

А дикие гуси

уже потянулись на юг.

Звенит и стрекочет

осенний сверчок у дверей,

Склоняются женщины

ночью над пряжей своей.

От воинов — тех,

что недавно вернулись домой,

Услышала я о тебе,

мой супруг дорогой.

Как раз далеко на границе

сражение шло,

И я на восток посмотрела,

вздохнув тяжело.

Мой пояс становится мне

непривычно велик,

Гляжу, что ни утро, —

тускнеет мой яшмовый лик.

Воистину участь моя

тяжела и горька, —

Чем ночи длинней,

тем сильнее на сердце тоска.

В шкатулке без дела

пылятся мои зеркала,

Нефритовый цинь[25]

паутина давно оплела...

Есть в ханьских владеньях

гряда удивительных гор.

Смотрю на вершины —

возносятся к тучам они.

На склонах тенистых

и летом не тают снега,

В цветущих долинах

прекрасны осенние дни.

Под утро, под утро

видны в вышине облака,

А ночью, а ночью

слышны голоса обезьян.

Тоскую в дороге —

печали терзают меня,

На сердце у путника

боль незалеченных ран.

В дорожной беседке

пускай мне вина подадут,

За винною чашей

мне снова припомнишься ты...

Ах, если бы духом

мы были, как камень, тверды,

А нравом, как шелк деревенский,

мягки и просты.

Распустились лотосы

на речной воде —

Будто бы по циркулю

рассадили их.

Ветер набегающий

гонит легкий дым.

Жемчугами светится

зелень рек лесных.

Отливает золотом

блеск озерных вод,

Яшма драгоценная —

синева ручья.

Не боюсь, что почестей

я не заслужу,

А грущу, что молодость

пролетит моя.

Потемневшее небо

затянуло сплошной пеленой,

И потоками хлынул

нескончаемый дождь проливной.

В облаках на вечернем закате

и проблеска нет,

В моросящих потоках

по утрам утопает рассвет.

На тропинках лесных

даже зверь не оставит следа,

И замерзшая птица

без нужды не покинет гнезда.

Поднимаются клубы тумана

над горной рекой,

Набежавшие тучи

садятся на берег крутой.

В непогоду приюта

у бездомного нет воробья,

Сиротливые куры

разбрелись у пустого жилья.

От сплошного ненастья

разлилась под мостками река, —

Я подумал о друге:

как дорога его далека!

Я напрасно стараюсь

утолить мою горечь вином,

Даже звонкая лютня

не утешит в печали о нем.

В благодатной долине

на юг от великой Янцзы

Склон утеса холодный

деревьями густо порос.

На проталинах снежных

краснеют бутоны цветов,

Распустившимся веткам

не страшен жестокий мороз.

Драгоценных ракушек

струится изменчивый блеск,

Лучезарных камней

разливается радужный свет.

Напоенные влагою тучи

идут без конца,

Набегают кипящие волны —

предела им нет!

Допою свою песню

под капли часов водяных,

И тревожные звуки

погаснут рассветной порой.

Быстротечная жизнь...

сколько лет нам осталось еще?

Ах, наполни-ка чарку,

и радость пребудет с тобой!

Расставаться с зимою

и осенью, право же, жаль,

Но ничто не сравнится

со светлыми днями весны.

Благодатные ветры

еще не приносят жары,

А последние заморозки

будто и не холодны.

Мой двор окружили

деревья высокой стеной,

Но тяжко вздыхаю

я лишь перед сливой одной.

Ты спросишь меня,

в чем причина печали моей:

Под снегом цветы ее

кажутся яшмы нежней,

Плодам ее спелым

роса не бывает страшна,

Колышутся ветви ее,

когда наступает весна.

Но эти же ветви

поникнут в морозные дни:

Цветы их прекрасны,

но недолговечны они...

Господин мой, видел берег

в зелени речной?

Травы, что мертвы зимою,

расцветут весной.

Господин мой, солнце видел

с городской стены?

Небеса, едва погаснув,

будут вновь озарены.

Но совсем иная доля

суждена на свете мне —

И меня Источник Желтый[28]

скоро спрячет в глубине,

Путь людской — мгновенье счастья

и страданий череда.

Благодатными бывают

только ранние года.

Я хочу, чтоб было больше

встреч нам суждено,

Чтоб водились под подушкой

деньги на вино.

Для чего мне после смерти

слава и успех?

Жизнью, бедностью, богатством

Небо ведает за всех.

Господин мой, видел иней

на морозном льду?

Как там холодно и мрачно,

подо льдом в пруду!

Пусть под утро потеплеет

солнечной порой,

Только долго ли продлится

утренний покой?

Наша жизнь на этом свете

пронесется вмиг,

Кто из нас причины смерти

глубоко постиг?

Год ушел, наступит новый —

ход времен неумолим,

Не нужны уже заколки

волосам седым...

Господин мой, ты не видел

птиц весенний перелет?

В эту пору зеленеют

сотни трав и луг цветет!

Но холодный зимний ветер

вдруг нагрянет из-за туч,

И весеннего сиянья

ускользнет неверный луч.

Вслед за солнцем воссияет

на небе луна,

А душа моя печалью

доверху полна...

Цветущую ветку

вручаю почтовым гонцам —

Далекому другу

пусть вестью послужит она.

Наверно, в Цзяннани[29]

он к поздним привык холодам,

А с этою веткой

у друга наступит весна...

В лодке узорной

с милой подругой вдвоем

Вдаль заплывем мы,

снова назад повернем...

Леска зацепит

стебель кувшинки речной,

Легкие весла

уток пугают порой.

Вот и настала

ночь незаметно для нас, —

В позднюю пору

выпал нам радости час.

Неприступные скалы

стоят бесконечной грядой,

Собирается сумрак

в неясной дали голубой.

На бескрайних просторах,

где ветер порывист и крут,

Придорожные травы

осенней порою растут.

Не успел я вернуться —

и сразу кончается год,

И от этого душу

унылая тяжесть гнетет.

Индевеющий воздух

прохладнее день ото дня.

Но роса на одежде

в пути не задержит меня.

И когда эти горы

покроет весенней листвой,

Я лесную калитку

навеки запру за собой...

Спускаюсь с террасы —

старинная лютня в руках,

Брожу одиноко,

томима любовью своей.

У края дороги

стою в заходящих лучах,

И все безутешней на сердце,

и все тяжелей.

Душистую мальву

я рву на росистом лугу,

Гуляю вдоль речки,

подол приподняв от росы.

Парчой одеяла

согреться никак не могу,

В шелках драгоценных —

не вижу их прежней красы.

Равнина вокруг

засияла под яркой луной,

Не знает луна,

что творится сегодня со мной...

Осенние ветры

шумят над широкой дорогой,

Доносится песня

до комнаты южной моей.

Печальный затворник,

лежу в павильоне закрытом

И слышу сквозь дрему,

как хлопают створки дверей.

Пустое жилище

прозрачной наполнено тьмою,

В тиши моей кельи

сгущается призрачный дым.

Высокие окна

завешены сеткой от мошек,

Вечерние птицы

летают над домом моим.

Хотя я привык

к дорогому чиновному платью,

Моря и озера

в делах позабыл навсегда,

Но помню, на склонах

есть роща коричных деревьев,

В закатную пору

мечтаю вернуться туда...

На свете, говорят,

десятки тысяч гор,

Но холмиком одним

не налюбуюсь я.

Здесь у крыльца есть все

для счастья моего,

И не влечет меня

в далекие края.

Стою на берегу

во влажной духоте,

Разглядываю сад

в открытое окно.

Как изменились в нем

и птицы и листва,

Осенних орхидей

вокруг полным-полно.

Я вижу из окна

ветвистый старый сук

И выхожу к ручью,

что опоясал сад.

Под мертвой чешуей

бамбук зазеленел,

И крылья белых птиц

среди ветвей блестят.

Осеннею листвой

покрылся южный пруд,

И лотосы у башни

северной видны.

Круг солнца за нее

вот-вот уйти готов,

Воздушный полог мой

в сиянии луны...

Пусть разожгут очаг,

нарежут зелень с гряд, —

И молодым вином

я угощу друзей.

Ведь если станем мы

от дружбы уставать,

Порадует ли нас

тепло осенних дней!

Весенней белою водою

полны затоны и пруды,

Над ними караван гусиный

кружит в небесной вышине...

Выщипывают клювом гуси

речную ряску из воды,

И, снова в воздух поднимаясь,

уносят иней на спине.

Поток бушующий подбросит

их стаю легкою волной,

И вот они уж сиротливо

на одинокий свет летят —

Повиснут в пустоте небесной,

расставшись с вешнею землей,

И машут крыльями своими,

никак не выстроятся в ряд...

Почистят перья торопливо,

и снова их несет вода,

И мнится им, что очень скоро

достигнут старого гнезда.

Лопнули почки,

ветки топорщит бамбук,

Кажется, весь он

зазеленеет вот-вот,

Пышная крона

сверху накроет стволы,

Зелень побегов

снизу к стволам подойдет.

Ветер подует —

скатится с веток роса,

Выглянет месяц —

тень упадет от ростков:

Выбрали место

возле окна твоего,

Не захотели

жить у речных берегов...

Дворик тенистый

белыми убран цветами,

Возле ступеней

вьюга траву замела.

С яшмовой башни

падают белые хлопья,

Зелень вершины

наполовину бела...

Вечерние тени

легли от ущербной луны,

Повеяло ветром ночным

на цветущем лугу.

Я знаю наверно,

что друг мой уже не придет.

Хочу улыбнуться,

но слезы сдержать не могу.

Как печально звучат

по ночам голоса обезьян,

А к утру над рекой

собирается белый туман...

Голоса обезьян

то с одной, то с другой стороны,

Надо мною с хребтов

нависают вокруг валуны...

Только песнь обезьян

долетит от восточных камней,

Как другие утесы

ответствуют с запада ей...

Травы несмелые ростки

еще желты наполовину,

И для раскинутых ветвей

еще убор зеленый нов.

Благоухающий наряд

покрыл озерную плотину,

Резной окутан павильон

душистой дымкою цветов.

И даже прошлогодний мох

весною оживает тоже,

Проснулся и ожил ручей

под зимней коркой ледяной,

И стали ранние цветы

на слитки золота похожи,

Сверкая выпавшей к утру

прозрачной яшмовой росой.

На восток и на запад

ты уже отправлялся не раз,

И мы снова расстались —

с той поры миновал целый век.

Мы прощались с тобою,

и снег был похож на цветы,

Ты сегодня вернулся,

а цветы так похожи на снег.

Душистые ветки

окутал морозный дымок,

Плоды их округлые

иней убрал белизной.

Зачем им ютиться

по берегу чуской реки?[30] —

Растут мандарины

за нашей садовой стеной.

Камыши окружили

широкие наши пруды,

Тростниковые стебли

стоят у просторной воды.

Их весною покроет

целебная влага росы,

А по осени иней

коснется их нежной красы.

Тростники эти в бурю

встречают речную волну

И боятся навеки

утратить свою прямизну.

Так все сущее в мире

судьба отмечает сама,

Но особенным знаком —

упорство души и ума!

Я отныне мечтаю

подняться на облаке ввысь,

В бесконечное небо

на крыльях его унестись.

Грядою утесы

уходят в бескрайнюю даль,

Зубцами скалистыми

тянутся вверх к облакам.

Ты только доверься

безмолвию горных вершин,

И в мире чудесном

и странном окажешься там.

Вверху заслоняют громады их

солнечный свет.

Внизу опоясал уступы

прозрачный ручей.

Густые лианы

опутали сумрачный лес,

Деревья сплелись

от макушек до самых корней.

Журавль одинокий

на ранней заре протрубит,

Крик дикого зверя

раздастся во мраке ночном.

Тяжелые тучи

окутают весь горизонт,

Вечерняя изморось

выпадет мелким дождем.

Не зря по тропинке

я долго кружил и плутал:

Откроется мне

одиночество горных громад.

Уйду вдоль ручья,

что манит и манит без конца,

И в далях бескрайних

забуду дорогу назад.

Хочу полюбить

этот странный неведомый мир,

По красным ступеням

дойти до небесной страны.

Любовью своею

оставил меня государь,

Но горные кручи

мне будут вовеки верны.

Во дворце наступит вечер,

опущу жемчужный полог.

Светляков кружится стая —

притаилась, вновь взлетела.

В эти сумерки над пряжей

буду долго я трудиться,

Оттого лишь, что у мыслей

о любимом нет предела...

Уже луга зазеленели

узорным шелковым нарядом,

Уже садовые деревья

покрылись красными цветами.

О том, что милый не вернулся,

ни слова говорить не надо,

Ведь к возвращению его

увянет все убранство сада.

Приближается лето.

Прозрачные дни холодны.

Уходящей весной

городские предместья полны.

И цветы и деревья

с узорною схожи парчой,

И озера и месяц

сияют, как шелк расписной.

Почему нам одним

в эти вешние дни суждено

Говорить о разлуке

и пить на прощанье вино!

Провожают тебя берега,

что травой заросли,

Уходящая лодка твоя

исчезает вдали.

Нет, во мне не иссякла

к далекому другу любовь:

Оттого я в тоске,

что уже не увидимся вновь.

Речные затоны

душистой травой заросли —

Вот будет подарок

для радостной встречи с тобой!

Смотрю и смотрю

на далекий речной горизонт,

Когда же мы встретимся снова,

мой друг дорогой!

Дорога сюда

хотя и не очень длинна,

Но и горы и реки

преградой встают на пути.

С тех пор как уехал,

минули и месяц и год,

А доброму другу

никак до меня не дойти.

Прозрачные ветры

колышут мой полог ночной,

Луна одиноко

стоит у пустого окна.

Когда же я снова

смогу тебя за руки взять,

Прочесть тебе оду

и выпить с тобою вина?

В бесконечных бумагах

наконец-то просвет наступил,

И я смог, распрямившись,

взглянуть на деревья и луг.

Шелестя лепестками,

заполнили лотосы пруд,

И разросся-разросся

окно затенивший бамбук.

Не залатаны щели —

повсюду течет с потолка.

За закрытыми окнами

тишь в комнатенке моей.

В бирюзовом тумане

холодные горы видны,

Вдалеке открывается взору

равнина полей.

Я почувствовал с грустью:

душа моя рвется домой,

И бескрайние дали

мой снова заполнили взор.

И ветра и морозы

свирепствуют ночью и днем,

Разнотравье степное

теряет душистый убор.

Для чего нам звучанье

дворцовых свирелей и флейт!

В тишине все сильнее

усталость от дальних дорог.

Я сойду незаметно

со старой повозки моей,

Над осенним затоном

сорву хризантемы цветок.

Мой дом в переулке

скрывает вечерняя тень,

На голую пустошь

выходит дырявый забор.

Вдали чуть виднеются

южной реки берега,

В неясном тумане —

подножие западных гор.

Я двери открою

и ветер осенний вдохну,

Увижу из окон

холодный рассвет вдалеке.

Под ветром

колышутся лотосы в старом пруду.

Дрожат от мороза

бутоны их в южной реке.

В Восточной столице[33]

я б счета не знал серебру,

Но лучше с восточного поля

ячмень соберу...

Над бескрайними водами

в дымке горит закат:

Поднимаюсь на пагоду.

Птицы летят домой.

Предо мной расстилается

ровный степной простор,

И с рекою сливается

быстрый ручей лесной.

Все опутано зеленью

в первые дни весны,

Пожелтевшими травами

осенью лес одет.

На закате мерцающем

ранит меня печаль,

А просторам распахнутым

словно предела нет...

Леса омыло

грозовой капелью,

Душистой влагой

затопило луг.

Лежу, стихи

слагая от безделья, —

А как больному

скоротать досуг!

Редеет в небе

туча дождевая,

Поникли травы

в сумраке лесном.

Я на циновках

аромат вдыхаю:

Как все вокруг

напоено дождем!

Подсолнечник

в окне передо мною,

Раскрылся лотос

в заводи речной.

Калитку инчуаньскую

закрою[34]

И в Хуайнани[35]

обрету покой.

Смеркается.

И ветер все сильнее.

Наутро солнце

скроют облака.

Зачем ты, путник,

ищешь орхидею:

Недолговечна

красота цветка.

Рыбацкая Заводь

окутана мглою тумана,

Над Красной Беседкою

ветры уже поднялись.

Задумчивый лодочник

песню поет над рекою,

И птичьими криками

вторит ей горная высь.

Мальчишки, заслышав нас,

вмиг выбегают на берег,

А рядом их матери

молча стоят над водой.

Причудливо сгрудились

острые горные камни,

И в небе теряется

гребень вершины крутой.

Леса и леса —

протянулись рядами деревья.

Речные пески

засверкали сквозь водную гладь.

Лианы нависшие

к берегу нас не пускают,

Скалистые отмели

лодке мешают пристать.

Поистине это

обитель отшельников вечных:

Благое прозренье

даруется нам не на миг,

Пусть с детства я не был

даосскому свисту[36] обучен —

Даосскую мудрость

отныне я сердцем постиг.

На вечерней заре

поднимается ветер осенний,

Деревенские лошади

бродят в дорожной пыли.

Одинокая грусть

оплела меня тысячью нитей.

Неужели, мой друг,

вы ко мне с утешеньем пришли!

С обветшавшей стрехи

наземь падают желтые листья,

И ступени крыльца

все зеленым опутаны мхом.

Глубину моих чувств

не вмещает ни винная чарка,

Ни прекрасная даль,

что видна за осенним окном.

Едва пробудились

озерные воды весной,

Как возле ступеней

покрылось все первой травой.

Слабы ее стебли,

цикадам не спрятаться в ней,

И в ней не сумеет

укрыться от глаз воробей.

Но тянется к солнцу,

мешая нефрит с бирюзой,

Зеленое с желтым,

застенчивость с пышной красой...

Предутренний ветер

наполнил мои паруса,

Озера и реки

открылись вдали предо мной.

Недавно мы в путь провожали

речную волну,

А ныне умчался

я сам за кипящей волной.

Прибрежные камни

не дарят отрады глазам,

Далекие горы

печалят меня все сильней.

Листва молодая

покрыла редеющий лес,

Багровые скалы —

на месте знакомых полей...

Предрассветный туман

разошелся от первых лучей,

Сразу стало тепло

на восточной террасе моей.

Сразу стали повсюду

засохшие травы видны,

Раскаленное солнце

у западной встало стены.

Покоробились листья,

платан перед домом засох,

И подсолнечник никнет,

и вянет под солнцем горох.

За двойной занавеской

все тот же томительный зной,

Раскаленные камни

как будто бы дышат жарой.

Словно жемчуг на нитке,

испарины капли на лбу,

От досады вздыхаю,

кляну громогласно судьбу

Замерзшие птицы

кричат в глухомани лесной,

Осенние звезды

летят над далекой рекой.

Сверкающий иней

узорами белыми лег,

В рассветном тумане

темнеет угрюмый поток.

Беспечная рыба

взлетает над тихой водой,

Бегущие волны

лодчонку торопят домой.

Я в сторону дома

смотрю в нетерпенье опять:

То, кажется, близок он,

то ничего не видать.

Сумеет ли странник,

с тоской озирающий даль,

Развеять на сердце

бездонную эту печаль?..

Странник вздыхает:

грусть и усталость томит,

Лодку причалил

к берегу вешней реки...

Солнце садится.

Ветер над заводью стих.

Вдаль уплывая,

песню поют рыбаки.

Травы сверкают

там, у предела небес,

Клубы тумана

движутся в зеркале вод.

Вижу, как лодки —

одна не успеет пристать,

Тотчас другая

прочь одиноко плывет.

Мальчик печальный

удочку держит в руках,

Грустная девушка

молча сжимает весло.

В сердце скитальца

тоже печали и грусть, —

Чем он поможет,

раз самому тяжело!

Чей невидимый образ

тревожит мне душу во сне?

Это друг мой далекий,

и думает он обо мне.

За оконным проемом

колышется водная гладь,

Серебрится бамбук,

озаряя пустую кровать.

Над озерным затоном

ущербная светит луна,

Песня долгого ветра

опять за рекою слышна.

День осенней девятки[38]

еще не успел промелькнуть,

А душа твоя долгий и трудный

проделала путь.

Неподвижен я, словно

в дремучем лесу сухостой,

Как былинку по полю,

несет тебя ветер степной.

Не найдут тебя письма в дороге —

пиши, не пиши,

Но сердечные чувства

хранятся в глубинах души...

У северных окон

повеяло летней прохладой,

За хижиной тихой

зацвел зеленеющий луг.

Летящие бабочки

дружат с ночными цветами,

Над чистою заводью

редкий склонился бамбук.

Любимых друзей

соберу на хмельную пирушку,

Чтоб длилось веселье

и радости пыл не утих.

Когда же друзьям

надоест наслаждаться застольем,

Быть может, сумею

стихами порадовать их.

Расщелины гор

наполняются дымом прозрачным,

На склонах холмов

выпадают туман и роса.

В ночной темноте

показались за облаком звезды,

Кричат воробьи,

в глухоманные прячась леса.

В покоях пустых

не осталось гостей и приезжих,

Из комнат затихших

веселье ушло навсегда.

Все думы о вас, —

глубина их не знает предела,

Они бесконечны,

как будто речная вода...

Лишь в прозрачной дымке

заиграл рассвет,

Дунул чистый ветер

и туман исчез.

Я в реке заметил

тени облаков

И увидел рощу

у черты небес.

Погляжу, как плещет

по камням ручей,

И перед глазами

вновь речная гладь.

Наконец здоровым

я с постели встал:

Не могу словами

радость передать!

Едва на ночлег

нас река Хуайхэ[39] приютила,

Расколотым зеркалом

в небе луна замерцала.

Сегодняшним вечером

путь мы проделали долгий,

Вспорхнувшие бабочки

встретили нас у причала.

Стоим не дыша

на затихшем песчаном откосе,

Вздымает волну

перед нами пучина речная.

О доме скорблю,

и природа охвачена скорбью:

Не мне одному,

видно, выпала участь такая...

Ворота садовые

хлопают множеством створок,

Калитки укромные

всюду скрипят без умолку.

С террасы доносится

стук башмачков драгоценных,

В бамбуковых зарослях

блещут одежды из шелка.

Его все слышат,

но никто не видит,

То он — ненастный вихрь,

то — легкий ветер.

У зеркала

он пудру опрокинет

И тронет лютню,

и она ответит...

Срок наступил —

жара пошла на убыль,

Начало новой

близится поры.

Встав у окна,

дышу ночной прохладой.

Как все устало

в доме от жары!

Затихший сад

глядит в пустые окна,

В прозрачной тьме

колышется бамбук.

Поют цикады

у ступеней мшистых,

Рой светляков[40]

проносится вокруг.

Ущербный месяц

светит в занавески,

Доносит ветер

терпкий аромат.

Вздыхаю я

о годах быстротечных,

О той волне,

что не вернешь назад...

Вечерние воды

потоком стремятся к востоку,

Закатное солнце

торопит приход темноты.

Прибрежные чайки

взлетают с добычею в клювах,

Озерные лодки

колышут ночные цветы.

Стена городская

в безбрежной дали исчезает

Глухие деревни

прижались к равнинам полей.

Пойду я с друзьями

искать ароматные травы,

Ведь я не ищу,

что сегодня в цене у людей.

Был Млечный Путь

ночным окутан мраком,

Но свет его

пронзил покровы туч.

Каймой узорной

лег на одеяло

И цитру осветил

прозрачный луч.

Грустит в саду холодном

орхидея,

Под ветром стонет

старый мандарин.

И человек

вздыхает от печали.

Горит свеча.

Он в комнате один.

Лишь только налетит

прозрачный ветер,

Они с листвою

над землей летят.

Взлетают ввысь,

от птиц голодных прячась,

Поит росою

их цветущий сад.

То застрекочут вдруг

в ботве гороха,

То павильон мой

песней огласят.

Наверное, никто

на этом свете

Не сможет спеть

печальнее цикад.

Тянется ночь.

Мою душу тоска охватила.

Грустные думы

прогнать я сегодня не в силах.

Ворот распахнут,

сижу в одинокой печали,

Встану в дверях,

озирая окрестные дали.

Ветру звучащему

глушь отвечает лесная,

Всходит луна,

в проплывающих тучах сверкая.

Листья скользят,

прижимаясь к окошку ночному.

Близится осень.

Цветы распустились у дома.

Ночи длиннее,

— дни быстротечнее стали,

Вот почему

и на сердце так много печали.

Вечерней мглой

простор равнин объят,

Холодный ветер.

Пасмурный закат.

Простились днем

С Долиной Золотой

И вот стоим

над Желтою рекой[42].

Там заяц затерялся

средь равнин,

Остался синий

селезень — один...

Рыданий в горле

застревает ком,

Печальных слез

не вытрешь рукавом.

Мой государь

неласков стал со мной

Вздыхаю тяжко

о судьбе такой.

Черепичная крыша

блестит меж узорных стропил,

Одинокую башню

макушками лес окружил.

Высотою поспорит

с Колодцем из яшмы[43] она,

Открывается взору

вдали Золотая волна[44].

Мне почудилось, будто

прохладой повеяло вдруг.

В эту раннюю осень

торопятся гуси на юг.

Здесь рождаются строки

о друге, которого нет,

Озирая просторы,

слагает напевы поэт.

Вдохновение дарят

просторы бескрайних лугов,

Постигаю значенье

летящих во мгле облаков...

Границы озерные

вешней водою полны,

На ласковых волнах

узорные лодки скользят.

Юаньская заводь[45]

в цветах абрикоса стоит,

Над водами Сяна[46]

весенний плывет аромат.

Темнеют пещеры

вблизи Камышовой Горы[47],

Сливаются реки

в Ущелье, Где Бродит Шаман[48].

Окутаны дымкой

прозрачные дали небес,

Пронизанный солнцем,

сверкает плывущий туман.

Торопится лодка

к далекому лесу пристать,

Озерные птицы

на мачтах высоких сидят.

Никто не измерит

бездонной речной глубины.

Высокие травы

не выпустят лодку назад...

На прозрачной реке

затихают вечерние волны,

И на веслах проносится

легкий рыбацкий челнок.

Нитка шелковой лески

уходит в глубины речные,

Над крючком и насадкой

колышется темный поток.

Запоют рыбаки —

их напевы летят над водою,

Отражения весел

в воде возникают порой.

Обращаюсь я к тем,

кто забросил чиновничью службу:

Пусть волна голубая

откроет вам берег речной...

Бывал я когда-то

на севере северных гор,

А ныне я выбрал

Восточного моря восток.

Вдыхаю прохладу

под сенью высоких садов,

Смотрю, как цветы

осыпаются дружно у ног.

На узких тропинках

ничьих не осталось следов!

Шалаш камышовый

давно не встречает гостей.

Сыграю на цитре —

услышит бамбуковый лес,

И чарку за здравье

платановых выпью аллей.