Китайская пейзажная лирика III-XIV вв.

Нам древних лицезреть

Не суждено людей,

Но цитра тех времен

И в наши дни жива.

Когда она поет,

Как будто вторя ей,

Доносятся до нас

Забытые слова...

Так вот: я слышу звук.

Когда струна дрожит, —

Но тайну скрытых слов

Сумею ль разгадать?

У изголовья мне

Не лучше ль положить

Старинный инструмент

И до рассвета спать?

Мне снится: славный муж

Пришел из тьмы времен.

И был величествен

И строг его наряд.

Чуть на постель присев,

Взял эту цитру он,

И тут же зазвучал

Романс на южный лад[142].

Аккорд, еще аккорд —

И дождь, и ветра вой.

Еще аккорд, еще —

Взметнулись тучи ввысь.

Все твари, птицы все

В один смешались рой,

Деревья, трапы все

Так буйно разрослись!..

Казалось мне: близка

Седая старина.

Увы, вернулся в явь,

Хоть древность и постиг!

...А цитра все поет

Из прерванного сна.

И сердце говорит,

Но онемел язык...

Когда я осознал,

Что гость мой не со мной,

В слезах я с ложа встал

Среди поры ночной...

На небе облака, в душе тоска.

Густые осень разбросала тени.

Лежу и слышу — ветер о карниз

Ударился и воет в исступленье.

И разом он пресек покой и тишь,

И взмыли, испугавшись, в небо птицы.

А ночью иней выпал в первый раз

И на ветвях деревьев серебрится.

Когда-то поражали красотой

Гор Южных ослепительные выси[143],

А ровных скал громады в сотни жэнь[144]

Неведомый, казалось, скульптор высек.

...Зачахли горы, высох древний лес,

Их красота совсем поблекла ныне,

И думаю, такой печальный вид

Невольно повергает нас в унынье!

Увяла красота, но есть вино —

Пусть силу обретут душа и тело!

А коли вправду хочешь опьянеть,

Не сетуй, что вино-де помутнело.

Приречный ярок хризантемы куст —

Торжественно и пышно расцветает,

Не долго греет солнце, но в мороз

В цветах сверкает, искрится и тает!

У дерева, у камня нет души,

Но есть конец и их немому веку,

А если есть вино — так эта жизнь

Неужто не отрада человеку?

При второй и при третьей луне

Свежий ветер весною дышит.

В поле весь деревенский люд —

Усидишь ли сейчас под крышей!

Солнце новое — свет, тепло! —

Кровь застывшую разогревает.

Воды полые — ширь, размах! —

Серебристый свет излучают.

Голос звонкий — гуа-гуа —

Это горлица с крыши запела.

С криком целая стая бугу[145]

С веток тута наземь слетела.

Бирюзовые горы вдали.

Слышу запах горных пионов.

Травы сочные, сон в тепле —

Будет жирным желтый теленок!

Все ли знают, что жизнь крестьян

Нашей жизни сейчас веселее?

Я-то знаю о том давно,

Но, увы, живу не в селе я!

Правда, поле уже купил

У циньинского старожила[146],

А когда туда поплыву,

Надо удочку взять и грузило...

С тех пор как южный ветер зашумел

И, в травы жизнь вдохнув, весна подкралась,

В тех буйных травах, в гуще темных рощ

Совсем моя лачужка потерялась...

Довольны старики: «Хороший год!»

Другие говорят: «Куда уж лучше!»

И женщины спокойно могут спать —

В такое время что их может мучить?

В заброшенной кумирне с веток груш

Доносятся вечерней птицы трели.

И вот в камнях, среди бутонов роз

Все птахи гор защелкали, запели...

Так кто же знает, что судьба крестьян

Порой бывает нашей веселее?

То знаю я и жить хочу в селе,

Но до сих пор пока что не в селе я.

А плоть моя тревожит и зовет —

Ведь мало для здоровья дней осталось!

Немудрено и вовсе опоздать,

И не заметишь, как настигнет старость!..

Весенняя река

Так оживилась вдруг!

Я повернул ладью —

Лишь всплески волн вокруг.

Убежище найду

На берегу, где птицы,

Плыву туда, где лес,

Чтоб тихим был досуг...

Там, где горы пусты, снег растаял —

Переполнился горный поток.

В нем беснуются корни деревьев,

Еле-еле его пересек.

Как узнать — далеко или близко

Животворной стихии исток?

Вижу только: плывет по теченью

Где-то сорванный горный цветок[149]...

Возвышается местность Шибин

Над кочующими облаками.

На тропе ни души, ни следа,

Заросла, одичала она.

Эх, возьму-ка я кубок вина,

И напьюсь, и возлягу на камни,

И узрю, до чего же светла

Над вершинами пиков луна[151]!

Посвящаю Лю Юаньфу. Под «предместьем» надо

понимать Восточный сад

окружного города Юньчжоу[152]

Все радуются саду с давних пор.

Таких немало — просветленных душ!

А почему? Да потому, что здесь

Гуляет часто Благородный Муж!

И если этот Благородный Муж

Хотя б дня на три где-то пропадет,

Уже обеспокоены сердца,

Уже объят печалью наш народ.

Но лишь Его тележка зашумит,

Лишь ржаньем кони воздух огласят —

Толпою, словно в небе облака,

Все шествуют сюда, в Восточный сад.

Спросил я одного из горожан:

«Дела-то не заброшены у вас?»

И он ответил: «Подождут дела.

Пожертвую на отдых этот час!»

Но что еще прекрасного в саду?

И радость возбудить он может чем,

Когда народу Благородный Муж

Своих стихов не дарит и поэм?

Тот сад прекрасен горною грядой —

Когда идешь дорогой на восток,

И — то извилист, то внезапно прям —

Прохладою влечет речной поток.

Есть чудо-башня: с высоты ее

Весь мир открыт — широк и величав.

Есть озеро. А берега его —

Излюбленное место для забав.

Я головой верчу — туда, сюда...

Где верх? Где низ? Ищу — и не найду!

На алое подобие смотрю

Перил, что отражаются в пруду...

А травы и деревья! Сколько их!

И в каждый из сезонов каждый год

Не в одноцветье скучное одет —

То красным, то лазурным сад цветет!

Опав, листва становится трухой,

И в мусор превращаются цветы,

Но собранный заботливой рукой,

И мусор сей — частица красоты!

Так чем же славен Веселящий сад?

В чем прелести и радости секрет?

Быть может, что основою всему

Здесь — Древо. И другой причины нет.

...Нам дороги деянья мудрецов,

Наследие давно ушедших дней.

Их, найденный случайно, древний след

Уж не сотрется в памяти людей!

Но где ж в Юньчжоу Благородный Муж?

И почему он долго не идет?

А если безвозвратно он ушел,

То в чем найдет опору наш народ? —

В беседке этой. Благородный Муж

Сюда, в беседку, часто приходил.

И в дереве развесистом. Под ним

Он, утомившись, отдыхать любил...

Я думаю, коль в памяти людской

Вам сотни лет истлеть не суждено, —

Порочно ль — на один хотя бы день

Предаться чарке, если есть вино?

Вчера, цветы в саду срывая,

Впервые персик я заметил.

Сегодня, выйдя за цветами,

Заметил сливу по пути.

Они друг друга жить торопят,

Спешат расцвесть при нежном свете,

Но век их кажется коротким —

Не много дней дано цвести!

Хотя не стар — уже недужу,

Иссякли силы, сердце сдало.

Вина отпив, хочу в деревню,

Но все тяну, тоской объят.

Нет, с вами не сравниться мне,

Цветущие у дома травы —

Ведь в воздухе любой весной

Ваш вновь струится аромат!

Вдали, вблизи ли горы?

Нет меры расстоянья!

Навстречу им иду —

А все — передо мной!

Чуть поверну — и горы

Меняют очертанья.

А я, скиталец сирый,

Пред ними кто такой?

Одинокая лодка

Плывет, огибая пороги.

Вот и берег открылся,

И ленточка ровной дороги.

Лодку я привязал

К обнаженному корню ствола.

А луна над утесом

Плыла — и кругла и светла...

Вижу несколько хижин

И дым над землею холодной,

Вижу поля полоску

Средь равнины сухой и бесплодной.

Свет луны одинокой

Рассеял скитальца печаль,

Но прибрежные птицы

Вспорхнули, тревожно крича...

Осенняя тоска

Ужели так черна?

Чем осени убранство

Не пригоже?

Дает мне ветер западный

Вина,

А небо — хризантеме

Добрый дождик...

Печалюсь: седина

Ползет к вискам.

Мечтать лишь о богатстве —

Очень стыдно.

Всегда тележкой

Управлял я сам —

И вот умчусь к полям,

К долине Ина![154]

В Чжунду, за мостом — дамбы, дамбы.

На многие десятки ли.

Но чахнет от мороза ива,

Склонилась слива до земли...

За башней ветры год от года

Все реже радуют весной,

Кто вовремя здесь любовался

Цветов прозрачной желтизной?

Пора в дорогу, но вздыхаю:

Никак собраться не могу.

И время среди ив плакучих

Тяну в Чжунду, на берегу.

А в день, когда сюда я прибыл

И мост впервые пересек,

Я помню: лед и снег кромсая,

Бурлил безудержный поток!

Я ветвь холодной сливы — мэйхуа

Сорвал в Силине[156], около реки.

И путнику настойчиво твердил:

«Уже пора нам выпить — кубок ждет!»

Поверьте, ветры, что несут весну,

Хоть задержались, но не далеки,

И вскоре всюду расцветут цветы,

И в их сплетеньях лодка поплывет!

Мне молвил старожил: «Страшись

Горы Печального Вола».

Но не один же вол грустит —

И у меня на сердце мгла...

Я обошел вокруг горы

Сто раз, а то и больше ста, —

Но взгляд вершины не достиг:

Необозрима высота!

Не от холода ль в эту ночь

Черепаха с луны пропала?

Отчего огоньки серебра

Там и сям мерцают в испуге?

И коричное дерево[158] где,

Что на лунном диске сверкало?

Может быть, его поискать

Здесь, за ширмой, в моей лачуге?..

Хорош Сиху, когда над ним

Трав нежный аромат,

И лодка легкая скользит,

Послушная веслу.

Змеится голубой поток,

Меж дамбами зажат,

И песнею издалека

Свирель ласкает слух.

Плывет бесшумно легкий челн —

Ни волн, ни ветерка.

Лишь пробегает за кормой

Зыбь по глазури вод,

И птица, поднятая мной

С прибрежного песка,

Порхает на моем пути

И за собой зовет.

Прекрасно озеро Сиху

И позднею весной,

Когда цветы после дождя

Цветут во всей красе.

Над ними бабочки пестрят

И пчел звенящий рой,

И солнце щедрое теплом

Одаривает всех.

Благоухая, все в цветах,

Уходят лодки вдаль,

Как будто феи там и тут,

Взлетая над волной,

Глядятся в зеркало воды...

И так широк простор!

И звуки музыки плывут

По ветру надо мной.

Хорош Сиху, когда вокруг

С запасами вина

Под трели флейт и рокот струн

Даль бороздят челны;

Из яшмы чарки там звенят,

И каждый пьет до дна —

И позже с хмеля клонит в сон

Под мирный плеск волны.

Плывут по небу облака,

Плывут и за кормой.

Прозрачность и голубизна

И в небе и в воде.

И смотришь вверх, и смотришь вниз

И не манит домой.

Свой на Сиху, особый мир,

Какого нет нигде.

Хорош Сиху, когда цветы

С деревьев опадут

И средь листвы сойдет на нет

Их розовый разлив;

Когда, с ветвей срываясь, пух

Кружится там и тут

И над балконом ветерок

Колышет ветки ив.

Когда замолкнет песни звук

И музыка замрет,

Все разойдутся и весна

Предстанет сиротой,

Приспустят шторы, и тогда

Лишь ласточки полет

Увидеть можно из окна

В сети дождя густой.

Кто красоту Сиху познал

И радость в ней искал?

А он не вечен — дивный вид:

Возник — потом исчез.

Чтоб осушить среди цветов

Нефритовый бокал —

Лишь с этим помыслом сюда

Спешит толпа повес.

Заметит разве кто из них,

Как я стою один,

Гляжу с балкона на закат,

Любуюсь на цветы.

Туман клубится над водой,

И мыса синий клин,

И цапля белая кружит

До самой темноты.

Прекрасно озеро Сиху

В день праздника Цинмин[160],

Когда так пышно все цветет

И каждый так счастлив.

Я слышу — спорят меж собой:

«Кто этот господин?»

«Чей там сверкает экипаж

В тени зеленых ив?»

Но час заката наступил

И повалил народ.

Кто трезв, кто пьян — вернуться все

Спешат до темноты.

По дамбе к городской стене

Дорога их ведет,

А по обочинам ее

Красуются цветы.

Когда же лотос расцветет,

Сиху стократ хорош.

Вино мы взяли, а флажки

Нам вовсе ни к чему.

Алеют яркие цветы,

Куда ни забредешь,

И весело глядят на вас

Сквозь листьев бахрому.

Вино в бокалах золотых

Струит свой аромат,

И лодку лотос обступил,

Тесня со всех сторон.

Вдруг мелкий дождь заморосил,

И хмель туманит взгляд,

И в путь обратный мы плывем

Под струн веселый звон.

Хорош Сиху! Вновь на него

Я устремляю взгляд.

Опять и небо и вода

По-новому видны.

И цапли с чайками опять

На озере гостят —

Должно быть, любо слушать им

Трель флейты, звон струны.

Когда же свежим ветерком

Повеет в час ночной

И месяц разливает свет

Средь яшмовых полей,

Тогда и к феям зависть мне

Покажется смешной —

Плывущий в лодке в этот миг

Счастливей всяких фей!

Хорош Сиху, когда закат

Расплещет в нем зарю.

Где был причал, теперь цветы

И ряски островок,

И гладь зеркальная воды,

Куда ни посмотрю,

И на безлюдном берегу

Заброшенный челнок.

На юго-западе луна

Над озером встает,

И вот рассеялись уже

Скопленья туч седых.

И лотос мне через балкон

Свой нежный запах шлет,

И я трезвею в этот миг

От ветерка с воды.

Всю жизнь любил тебя, Сиху,

Теперь люблю вдвойне.

Из-за тебя лишь прибыл я

Чиновником сюда.

Богатство, знатность для меня —

Что дымка в вышине.

В разлуке долгих двадцать лет

Промчались без следа!

Как ляодунский аист, я[161],

Закончив перелет,

Вернулся и дивлюсь всему,

И вот — не узнаю

И этот город, и людей...

Да разве кто поймет,

Что здесь когда-то я провел

Всю молодость мою?

Прояснилась на миг

Полноводного озера ширь.

Тут же дождь... В пустоте

Горы дальние еле видны.

Я пейзажи Сиху

Уподоблю прекрасной Си Ши[168]:

Без помады, без пудры —

А как неподдельно нежны!

Если с лодки смотреть —

Горы — словно фигуры коней.

Растянулся табун:

Сто коней — сто летящих хребтов.

Впереди их ряды

То нестройны, то чуть поровней.

Позади эти кони

Словно рвутся на зелень лугов.

Вверх смотрю, на тропу,

Что петляет по склону, как нить.

Где-то там человек

Ввысь бредет — только скалы вокруг.

Я рукой помахал,

Рот открыл, чтобы с ним говорить,

А мой парус летит

Перелетною птицей на юг!

Утром отплыли —

Звучит барабан — «там-там».

Западный ветер

Колышет на мачте флажок.

Крыша родная

Где-то в тумане, там...

Мчимся и мчимся —

Все шире речной поток.

Русло Цзиньшуя

Скрылось уже из глаз.

Воды Маньцзяна[170] —

Прозрачность и чистота.

Каменный Будда

Глядит со скалы на нас[171],

А за долинами —

Ширь-простор — пустота...

Тихий поселок.

Старый монах на мостках.

Рыбу он удит

И провожает закат.

Машем руками,

Кивает в ответ монах,

Смотрит вослед нам,

А волны — «чань-чань» — журчат.

Лишь добрался до этого края —

Ветер дунул и дождь закапал.

Одинокий скиталец, найду ли

Я пристанище в мире большом?

Мне достать бы облако с неба

И надеть бы его, как шляпу,

Мне б землею себя укутать,

Как простым дорожным плащом!

Взгляни в лицо горе — тупа вершина.

А сбоку погляди — гора остра.

Пойдешь навстречу — и она все выше,

Пойдешь назад — и ниже та гора...

О нет, гора свой облик не меняет,

Она одна и та же — в этом суть.

А превращенья от того зависят,

С какого места на нее взглянуть.[173]

Вея-дыша весной,

Ветер подул восточный,

Луна скользит по окошку,

В воздухе — аромат.

Боюсь, что в саду бегонии

Заснули глубокой ночью.

Фонарь зажег и любуюсь:

Как ярок у них наряд!

В дымке даль расплылась,

Ветер взвихрил прибрежный песок.

Плыли тихо — и вдруг

Суетливый и радостный гам.

Словно птичий базар,

Перед нами предстал городок,

И послушная лодка

Подплыла уже к берегам.

Там гадалка в толпе

Нам предскажет, что в будущем ждет.

Барабан-черепаха

Открыться любому готов.

Догорает закат,

И с рекою слился небосвод,

И не слышно нигде

Царства Чуского горестных слов![175]

Голову туманит не вино,

И не от него моя печаль.

Хорошо бы повернуть коня

И галопом поскакать назад.

Он один остался из мужчин

В доме за порядок отвечать.

...Как же одиночество твое

Скрасить я могу, мой младший брат?

Поглядел с вершины — цепи гор!

Нет ни троп на склонах, ни дорог...

Ты еще заметен вдалеке,

И, увидев шапки силуэт,

Я подумал: «Худо ты одет

И, наверно, на ветру продрог...»

А мой конь бредет — и на горе

Словно топчет бледный лунный свет.

Гости постоялого двора

Веселы и радостно поют,

Удивился паренек-слуга:

Отчего я мрачен-удручен?

Знаю, без разлук не проживешь,

Чередой они сквозь жизнь идут,

Но неужто век скитаться мне

Далеко от дома, где рожден?

И сейчас, при тусклом фонаре,

Вспоминаю юные года.

Брат и я — мы в этот дождь ночной

Словно вместе, не разлучены...

В детстве так решили[177] — чтобы впредь

Не нарушить слова никогда,

И не поколеблют наш союз

Ни почет, ни важные чины!

Тысяч слитков золота достойно

Лишь одно мгновенье в час ночной.

В воздухе — цветов благоуханье,

Наземь пали тени под луной.

Из покоев плавно-плавно льется

Ласковой свирели нежный звук,

А во глубине палаты дальней

Ночь накрыла тьмою все вокруг.

За тем селом, где я рожден,

Берет начало Янцзыцзян.

Я стал чиновником — и вот

Доплыл до устья в челноке.

Мне говорили, что в прилив

Здесь волны высотою в чжан,

В холодный день следы от них

Узором стынут на песке.

Есть посреди реки скала,

Что извивается змеей.

Едва исчезнув, вновь она

Встает волнам наперекор.

И я, взобравшись на нее,

Хочу увидеть край родной,

Гляжу на север и на юг,

А вижу только цепи гор!

О доме вечером грущу,

Но к возвращенью — «нет весла».

И все смотрю, как вдалеке

Уходит солнце на покой...

Чуть дунул ветер — и кругом

Река как будто расцвела.

Заря, как рыба, — красный хвост

И тело с яркой чешуей...

Но вот уж над рекой луна,

И лунный свет вокруг меня.

А во вторую стражу[179] тьма,

В безлунье — черный небосклон.

Вдруг со скалы, среди реки,

К горам взметнулся столб огня,

И огласились берега

Тревожным карканьем ворон.

Когда же воцарилась тишь,

В тревоге я не мог понять,

То демон или человек?

Чей это след? И кто тут был?

От той скалы среди реки,

До гор прибрежных не достать,

Не ведал я — и бог реки

Меня, скитальца, вразумил...

Тебе спасибо, бог реки!

Я понял: в суете мирской

От берега я отделен,

Как та скала, большой рекой!

У соседей восточных в саду

Много белых растет тополей.

Ночью дождь начался — при дожде

Шум листвы все сильней и сильней.

Мне не спится, сижу у окна,

И совсем бы я был одинок,

Если б стайки ночных мотыльков

Не летели на мой огонек...

На дне колодца — маленькое солнце:

То спрячется, то тут же вновь блеснет.

Шумит холодный дождик — «сао-сао»

И влагой напитался огород.

Кто из людей подобен господину,

Которого зовут Учитель Су?[181]

К природе первым он идет навстречу,

Когда еще природа не цветет!

Так внезапно и чистый ветер

Заиграл на земле-свирели,

И луна украсила небо

Нарисованной ею рекой.

Если беден, то как для гостя

Я устроить смогу веселье?

А вот так: ухвачусь за ветер

И луну поглажу рукой!

Стеною дом

От сада отделен,

Неужто сад —

Источник суеты!

Когда бы

Не открытый павильон,

Благоухали б

Для кого цветы?

Пели дождь и ручей всю ночь

Заунывную песнь одну,

А под утро ветер подул

И, наверно, спугнул луну.

Как печален-печален мир,

Словно осень — моя тоска,

Мне бы чистой воды испить

Из прозрачного родника...

Я вокруг стены обошел,

Это путь в три десятка ли,

И увидел: везде-везде —

Краски яркие отцвели.

Только заросли тростника

Разлились, как море, кругом,

Я плыву на лодке — она

Малым кажется лепестком...

В тростнике густом рыбака

Еле-еле шляпа видна,

Да заметна из-под нее

Белых-белых волос копна.

Я хочу поближе подплыть,

Поздороваться с ним — да как?

Только чаек зря напугал —

Седовласый исчез рыбак...

Ветер жизнь в природу вдохнул

И во все, что в природе есть,

И во все, что дано любить, —

А всего нам, увы, не счесть!

Как присущи честным мужам

Добродетельные черты,

Так и в дереве, и в траве —

Всюду музыка красоты.

Я в пути, и нет у меня

Никаких тревог и забот,

Одиноко лодка моя,

Разрезая волну, плывет,

На стремнине, среди реки,

То взлетит, то падает вниз —

Будто вправду ветер с ладьей

На единой стезе сошлись!

Поднимаю кубок — кругом

Даль безбрежная — ширь-размах,

Льется песня горных стихий,

Отражаясь в наших сердцах!

Я ушел, а ветер с ладьей

Продолжали спор вдалеке,

Отражение облаков

Растворилось в бурной реке...

Ветер что-то шепчет в тростнике,

Этот шепот — та же тишина.

Дверь открыл и вижу: под дождем

В озере купается луна.

Спит рыбак, и чайка тоже спит, —

Может быть, у них похожи сны?

Вынырнула рыба из воды —

Словно демон в проблеске луны.

Ночь все глубже, и людей пути

Не пересекаются сейчас,

Только тень, когда иду один,

Следует за мною, веселясь...

То нахлынет на песок волна,

То, следы оставив, отойдет,

В ивняке луна, собрав лучи,

Паутину тонкую плетет...

Наша жизнь стремительна, быстра,

Соткана тревогой и тоской,

А отдохновенье — только миг,

Незаметный в суете мирской.

Вот пропел петух, а вслед за ним —

Колокольный звон и птичий гам.

Барабан вещает, что пора

Паруса расправить рыбакам!

Пьяный, лезу по склону,

В желтых травах плетусь еле-еле.

Принял груду камней

За баранов, бегущих гурьбой.

На вершине упал,

Полагая, что я на постели,

А вверху — облака

И бескрайний простор голубой.

Песне дальней долины

В горах отзывается эхо,

Тут на юго-восток

Оглянулся прохожий один

И руками всплеснул,

А потом захлебнулся от смеха,

И, смеясь, говорит:

«Загулял, загулял, господин!..»

Среди реки — высокая скала,

Еще не найден на вершину путь.

А на скале стоит священный вол,

Не знающий, что значит плуг тянуть.

Паломники у храма собрались,

Упали ниц с надеждой и мольбой,

Приносят в жертву белую овцу

Под звуки флейт и барабанный бой.

А в поле, чуть поодаль, вол живой,

О камни спотыкаясь, тянет плуг...

Обветрены и ступлены рога,

И стесаны копыта — сколько мук!

А ведь ему лишь полпучка травы

Дают, чтоб голод вечный утолить.

Поистине: чем быть волом живым —

Куда как лучше изваяньем быть!

Все плывут и плывут

Облака, бороздя небосвод,

И, красуясь-светясь,

Бровь луны между ними плывет.

Вслед за мной облака

Устремятся на северо-запад,

Освещая меня,

Луч луны никогда не умрет.

Если я затеряюсь,

Окутанный пылью земной,

Облака в небесах

Путь подскажут, проплыв надо мной.

А потом окажусь

Среди рек и озер полноводных,

Вся одежда моя

Пропитается светлой луной.

Над горами — квадрат:

Это неба кусок в вышине.

И уж нет облаков,

И луна от меня в стороне.

Распрощавшись со мной,

Ты ушел и в горах чуть заметен,

Но смотреть вслед друг другу

Ни тебе не наскучит, ни мне...

Тонкий слой облаков,

В них укрылась луна.

Где-то в стражу вторую,

Протрезвев, я оставил причал.

За кормою все дальше уходит стена,

И во мгле городок все трудней различать.

Дни веселья с друзьями

Я в сердце храню,

А раздумья о жизни в разлуке

Гоню.

С головы моей

Набок повязка сползла.

Веер выпал,

Беззвучно скользнул на кровать.

Я заснул. И во сне

Жизнь иная была,

А проснулся —

И некому рассказать.

И когда, наконец, я не буду в пути,

Словно вихрем подхвачен,

Вдали от родных!..

Юго-Запад

Их, к счастью, давно приютил,

Я — на Юго-Востоке

Скитаюсь без них.

Прошлый год расстались

Мы у стен Юйханя.

Словно пухом ивы

Снег замел твой след.

Вскоре за зимою

И весна промчалась.

Ива сыплет снегом,

А тебя все нет.

Я бокал наполнил

И, откинув штору,

В гости приглашаю

Ясную луну.

И холодным ветром,

И росой холодной

Полночь подступила

К моему окну.

А луна сияет

И лучом хрустальным

Прямо по карнизу

Провела черту.

Завистью терзаясь,

Кажется, стремится

Здесь Чан Э[183] увидеть

Ласточек чету.

Дождь прозвенел у подножия Феникса[185],

Снова и свет и прозрачность царят.

Воды хрустальные,

Ласковый ветер

И лучезарный закат.

И, распускаясь, красуются лотосы,

Нежный и свежий струя аромат.

Две белоснежные цапли откуда-то

Вдруг прилетели, поодаль кружат.

Видно, по нраву

Пришлось это место,

Коль улететь не спешат.

А над рекой раздается мелодия —

Струны неведомой цитры звенят.

Только кому

О печали глубокой

Струны поведать хотят?..

Тает туман, облака собираются,

Будто бы феи бесшумно парят.

Кто там на цитре играет, узнать бы мне,

Звукам я внемлю, волненьем объят.

Но — ни единой души...

Распростерся

Гор зеленеющих ряд.

В голубизне растворилось

Облако на закате.

Сковано все прохладой,

Всюду прозрачность такая!

По небу скользит неслышно

Круглый сосуд из яшмы,

Перемещаясь к востоку,

Млечный Путь рассекая.

В жизни моей, как вспомню,

Редко когда выдавались

Радостные мгновенья

В этот праздничный вечер.

В далях какого края

Новое полнолунье

В новом году грядущем,

Так же скитаясь, встречу?

Степь, залитая лунным светом,

На речке зыбь от ветерка.

И в небе, за луною следом,

Плывут, редея, облака.

Я спешился. Но конь мой серый

В ночную рвется синеву.

А сам я, выпивший не в меру,

Готов свалиться на траву.

Такое над рекой сиянье

И тишь такая над рекой,

Что в сердце лишь одно желанье —

Не потревожить бы покой.

Расседлан конь. И я под ивой

На мостике заснул. Но вот

Уже кукушка торопливо,

Рассвет вещая, в путь зовет.

Изваяна словно

Из яшмы и льда,

Что в зной

И прохладу и свежесть дарят,..

Порыв ветерка во дворец у пруда

Едва уловимый донес аромат.

Он полог расшитый на миг приоткрыл,

И месяц успел

Этот миг подстеречь.

На ложе дремала она до поры,

И пряди волос ее падали с плеч.

Вдруг вся встрепенулась.

Я руку ей дал.

Ни звука нигде

На притихшем дворе.

Лишь в бездне небесной

Возникла звезда,

Прошла Млечный Путь

И исчезла, сгорев.

«Который час ночи теперь?» —

Я спросил.

«Три стражи минуло», —

Услышал в ответ.

Ковш звездный[188]

Над самой землею висит,

И месяц бледнеет,

И близок рассвет.

Не сплю и все думаю: скоро черед

Холодным ветрам наступает опять...

Как он незаметно прошел, этот год, —

Я этого, право, не в силах понять!

В Дунпо[190] изрядно выпил этой ночью,

А протрезвев, еще себя уважил.

Когда пришел домой — не помню точно,

Но было это, верно, в третью стражу.

Мальчонка спит, посвистывая носом,

И стук мой в дверь остался без ответа.

Стою, внимаю, опершись на посох,

Как Янцзыцзян шумит перед рассветом.

Я оттого

Судьбою недоволен,

Что жил, принадлежать себе не смея.

Когда же обрету я снова волю

И суету сует забыть сумею?

Ночь на исходе.

Затихает ветер.

Зыбь на воде, где свет и тени в споре...

Возьму мой челн, места покину эти,

Остаток дней отдам реке и морю!

Ущербный месяц. Редкие утуны.

Часы звенеть капелью перестали.

Все спит. Лишь кто-то,

Погруженный в думы,

Бредет один

Видением угрюмым...

Как лебедь,

Оторвавшийся от стаи.

Вдруг встрепенулся, повернулся круто,

Во взоре скорбь, но кто о ней узнает!

Все ветви оглядел

И почему-то

Себе под ними

Не нашел приюта...

Студеная Уцзян[191].

И клен листву роняет.

Еще тепло. Пылающий закат.

Сверкают рыбки, словно серебро.

Сады темней, тесней строений ряд.

Кружат вороны, выбирая кров.

И юноши, и те, кто жизнь прожил, —

Сошлись сюда. Бесхитростный народ!

Известно всем: олень людей бежит

И приручить себя им не дает.

Вот обезьян я в том не укорю —

Сбегутся вмиг, лишь в барабан забей.

Я девушкам об этом говорю,

Лист тутовый срывающим с ветвей.[192]

Вот несколько разряженных подруг,

Лишь только заприметили меня,

Как, прихорашиваясь, встали в круг,

Лукавые, притихли у плетня.

Переминаясь, сдвинулись плотней,

В нарядах ярких господина ждут,

А юноши с отцами наравне

Поспевшую пшеницу в поле жнут.

Час жертвоприношения в селе —

Ворон и коршунов истошный крик.

А у дороги в предвечерней мгле

Валяется подвыпивший старик.

Здесь конопли густая бахрома,

Вся в бликах солнца, клонится к земле,

А над деревней пряный аромат

От коконов, распаренных в котле.

Мотают шелк подружки за плетнем,

Их задушевный слышу разговор...

Седой старик плетется с костылем

И про себя бормочет пьяный вздор.

Он колосок сорвал и в пальцах мнет —

Зерном полакомиться захотел,

И у людей зачем-то узнает:

«Бобовый лист еще не пожелтел?»

Цвет финика кружит над головой,

К повязке льнет, ложится на халат.

И над землей возвысив голос свой,

Колеса прялок по дворам жужжат.

В одежде из простого полотна

Торговец огурцами в сени ив.

Был долгим путь! Сомлевший от вина,

В своих желаньях я неприхотлив.

Поспать и чаем жажду утолить —

Об этом только думаю теперь.

В зените солнце. Как оно палит!

И я стучусь скорее в чью-то дверь.

Ковром пушистым стелется лужок,

Равнина освежилась под дождем!

Беззвучно осыпается песок,

И не пылит дорога под конем.

Стена из тутов, море конопли,

И солнце щедро льет свое тепло.

Когда ж по зову первому земли

Мне с плугом отправляться за село?!

Полыни горьковатый аромат,

И ветерок порхает надо мной...

Сановника во мне здесь, верно, чтят,

А я простолюдином стал давно.

Лес расступился. Горы просветлели.

В тени бамбука прячется ограда.

Трава от зноя у пруда поникла;

Все заглушая, верещат цикады.

Маячит птица в белом оперенье,

То прилетит, то скроется куда-то.

Водою отраженный, алый лотос

И воздух, напоенный ароматом.

За старою стеною,

За деревней,

Поодаль

От ее дворов и хижин,

Бреду один, на палку опираясь,

А солнце опускается все ниже.

Вчерашней ночью, где-то в третью стражу,

Пролился дождик — лучшего не надо!

И выдался в моей нелегкой жизни

Желанный день живительной прохлады.

Дождь над Сиху перестал.

Озерная даль светла.

За осень на полшеста

Прибавилось здесь воды.

Свесившись за борт, гляжусь

В холодные зеркала,

В них старое вижу лицо

И пряди волос седых.

С хмельной моей головы

Ветер повязку рвет,

Гонит волну за волной —

И в них ныряет луна.

Я правлю в обратный путь

Один, не зная забот...

Пускай же мой утлый челн

Укачивает волна!

Сад отцвел. Лишь краснеют еще

Абрикоса цветы кое-где.

Возвращаются ласточки в дом,

Отраженный в зеленой воде.

Ветер с каждым порывом сильней —

Ивы пух он уносит с собой.

В рост пошла молодая трава,

Все покрылось душистой травой.

За стеною — с качелями двор,

Здесь дорога у самой стены,

И доносится до меня

Смех красавиц с той стороны.

Но стихают их голоса,

Отдаляется смех озорной...

Я расчувствовался совсем,

Только им не все ли равно?

Так случилось, что осенью года жэньсюй[194],

Когда уж седьмая луна на ущербе была,

С гостем плыли мы в лодке

Между двух Красных Скал...

Чуть прохладой дышал ветерок,

Не тревожили волны реку.

Гостю я предложил, поднимая свой кубок с вином,

Вместе строки припомнить о Светлой луне,

Спеть о Деве Прекрасной стихи.

Вскоре

Над восточной горой появилась луна,

Поплыла-поплыла между звезд.

Засверкала река,

Словно капли росы ниспадали на водную рябь,

И смешались в одно небеса и вода.

Как велик этот водный простор!

Эта — в тысячу цинов[195] вокруг — необъятная ширь!

В колеснице-ладье мы по ветру летим и летим

В пустоту и безбрежность, не ведая, есть ли предел.

Кружим в вечности, кружим, от мира сего отрешась,

И как будто на крыльях — взлетаем в обитель святых.

...Так мы пили вино, и веселью, казалось, не будет конца,

А потом, на борта опираясь, мы начали петь.

Пели так:

«...Из корицы ладья — о-о-си! —

Из орхидеи весло[196].

В пустоте-чистоте — о-о-си —

Мы стремимся туда, где светло.

Постигаю простор — о-о-си —

Но, увы, лишь в мечтах.

Где же Дева Прекрасная — о-о-си —

В небесах?..»

Гость мой флейтой отменно владел:

Вторя песне,

Звучала мелодия грустно-протяжно в ночи,

В ней и слезы и жалобы слышались,

Скорбь и печаль.

Эта музыка вдаль уплывала, тянулась, как нить.

Может, даже драконы проснулись в пещерах в тот миг

И слезу уронила вдова в одинокой ладье...

Вот, халат подобрав,

Сел учитель по имени Су перед гостем

И, объятый тоскою, спросил:

«Что ж ты песню прервал?»

«Посветлела луна, звезды стали редеть[197],

Ворон к югу летит,» — мне ответствовал гость.

«Эти строки, — сказал он, — начертаны Цао Мэндэ»[198].

«Посмотрите на запад, — мой гость продолжал, —

Там Сякоу[199] вдали.

Обернитесь к востоку — на востоке Учан[200].

Русла рек, цепи гор меж собою сплелись,

И леса разрослись — зелены-зелены...

Это здесь Чжоу Лан проучил так жестоко Мэндэ![201]

Под Цзинчжоу врага разгромив,

По теченью спустившись в Цзянлин,

Плыл Мэндэ на восток...

Путь проделали в тысячу ли тупоносые судна его,

Неба синь затмевали полотнища флагов-знамен.

По прибытьи в Цзянлин, разливал он хмельное вино

И с копьем, на коне восседая, сочинил эти строки,

Что ныне припомнились мне...

Был героем он в жизни своей.

А теперь — где обитель его?»

«Я и вы, мой учитель, рыбачили, хворост сбирали

На острове, что посредине реки, —

С каждой рыбкой, креветкой знакомы,

С каждым лосем, оленем дружны.

Лодку — лотоса лист — направляя вперед,

Пили вместе вино.

Мы казались себе мотыльками

Между ширью небес и, землей

Или зернами риса в безбрежной стихии морской...»

И изрек он, мой гость:

«Опечален я: жизнь — это миг!

Полон зависти я: бесконечно теченье Чанцзян[202]!

Если б вечно лететь мне, подобно небесным святым!

Если б яркость луны я был в силах навечно объять!

Знаю, мало мгновенья, чтоб это постичь,

Потому-то и тонут мелодии музыки в скорбных ветрах..

Я сказал ему так:

«А доподлинно знает ли гость,

Что такое — вода, что такое — луна?

Все идет чередой, как вода, как теченье реки,

Все идет чередой, но ничто никогда не уйдет.

И луна — то кругла, то ущербна, но вечно — луна,

И не в силах никто увеличить-уменьшить ее,

Ибо если изменчивость ставить началом начал,

В миг единый не в силах мы вечность постичь.

Если ж будем считать постоянство за первоисток,

То и я, и мой гость, да и все, что мы видим вокруг, —

Вечно все!

Так разумно ль завидовать, гость мой, Чанцзян?

Между тем в небесах и на этой земле

Всякой твари и вещи свое назначенье дано.

...Если есть что-то в мире, чем я обладать не могу,

То и йоты того не посмею присвоить себе.

Но ведь ветер, что чист в небесах,

Не запретен для наших ушей.

А луна, что светла среди звезд,

Не боится взглянуть нам в глаза.

Мы возьмем их себе — и не будет препятствий тому,

Ибо Высшим Создателем нам во владение дан

Этот вечный источник живой красоты,

Мы им можем владеть как хотим!»

И от радости тут засмеялся мой гость,

Засмеялся и кубок наполнил вином.

А потом, после трапезы,

Кубки и плошки вокруг разбросав,

Мы лежали на дне нашей лодки вдвоем

И не знали, объятые сном, что восток побелел...

В летописи «Наньюэ»[204] указывается, что в

местности Сиань[205] часто поднимаются

тайфуны. Ураганный ветер дует с четырех

сторон. Тайфуны чаще всего бушуют в пятом

и шестом месяцах. Накануне не лают

собаки, не поют петухи. В «Удивительной

хронике горных вершин»[206] говорится также,

что между летом и осенью на небе

появляется ореол вокруг луны, похожий на

радугу, называемый «матерью ураганах. Он

предвещает неизбежный тайфун.

В Середину осеннюю[207] ночью

Путник в дверь постучался ко мне.

Он промолвил, на тучи рукой указав:

«Как свиреп дух морской!

Это доброе знаменье или худое — неведомо нам,

Только радуга с неба упала, из моря воды напилась

И на север ушла;

Только красные тучи, сжимая осеннее солнце,

Устремились на юг.

Значит — скоро тайфун!

Приготовьтесь к нему, господин!»

Человек досказать не успел этих слов,

Вижу — дом цепенеет,

Слышу — листья зловеще шуршат.

Птицы в небе тревожно галдят,

Как безумные, в разные стороны звери бегут.

И... взметнулся табун лошадей,

И помчался — быстрей и быстрей,

И вдогонку за ним

Шесть могучих орлов понеслись.

Тут ударил по дамбе неистовый шквал,

В каждой щелке и в каждой норе —

Ветра свист!..

Вышел из дому, сел

И свой длинный халат подобрал,

Изменившись, наверно, в лице.

Человек же сказал:

«Нет еще...

Настоящий тайфун не пришел, этот ветер — предвестник его».

А потом

Ветер дверь распахнул, ставни с окон сорвал,

Черепицу разбил, все жилище растряс...

Катит множество каменных глыб по земле,

Гнет, затем вырывает с корнями деревьев стволы,

Хочет выплеснуть воду из устья реки

И земную, мне кажется, ось расшатать!

Может быть, повелитель ветров, всемогущий Бин И,

В этот час во владенья Ян Хоу проник, повелителя вод,

Чтоб расправиться с ним?

Высоки — в целых тысячу чи — поднимаются к небу валы,

Устремляются воды в просторы бескрайних долин.

Ветер грязь и песок захватил в свой огромный кулак

И бросает, бросает их яростно,

Рушит стены утесов и скал!

Десять тысяч коней ветер вихрем несет,

И не менее тысячи вслед им летит колесниц!

Леопарды и тигры от ужаса смолкли,

Уплыли в глубины киты...

То ль не бой при Цзюйлу,

Что всю землю потряс?

То не сеча ль куньминская,

Обратившая в прах сотни тысяч людей?

...Я от страха дрожал,

Дыбом волосы встали на моей голове,

И дыхание сперло, и ноги свело.

Ночью, сжавшись на ложе в комок,

Девять раз просыпался и менял положенье свое.

Днем три раза молил черепаху предвестие доброе дать...[208]

Через день и два дня

Утром стих ураган.

...Старики приходили, выражая сочувствие мне.

Приказал я вина принести, чтобы должное слугам воздать.

Страх прошел. И уже лишь о том наша речь,

Как деревьям и травам в беде их помочь,

Как поправить стропила и балки на доме моем,

Как на крышу опять уложить тростниковый настил, чтоб она не текла,

Как отстроить разрушенный ветром участок ограды-стены...

Тихо-тихо кругом.

Не шелохнутся леса,

Ни волны не блеснет на просторе морском.

Буря кончилась.

Гром отшумел.

По небесному своду

Одинокая светлая-светлая проплывает луна...

Тут невольно вздохнул я, как будто очнувшись от сна,

И не понял никто, почему я вздохнул.

О, увы и увы!

Что мало по размеру, а что велико —

Мы привыкли судить из сравнения форм.

Радость что вызывает и что вызывает печаль —

Мы привыкли решать в столкновеньях сторон бытия.

Что ж касается ветра —

Как измерить нам силу его?

Дует тысячу раз

И по-разному мощь проявляет свою!

Ветер для муравья:

Нам достаточно только подуть —

И повергнем его.

Ветер для комаров:

Мы рукою махнем — разлетятся они, кто куда.

Эти ветры не могут природу саму потрясти,

Но таким существам — комарам, муравьям —

Эти ветры страшны.

А с другой стороны:

Птица Пэн[209] ударяет крылом по воде

И, взлетев на три тысячи ли,

В чистом небе паря, так спокойно глядит на тайфун

Со своей высоты!

И, наверное, смотрит с презреньем, как я, недостойный, дрожу...

И, конечно, она, как и я, понимает,

Что тайфун — это ветра большое дыханье, не вздох,

Но опять-таки спорно: огромно ль, ничтожно ль оно?

Ибо зренье и слух не объемлют всего,

А в природе — увы! — так изменчиво все!

Десять тысяч существ,

Лишь поднимутся к жизни — и снова развеются в прах,

Блеском лишь на мгновенье ослепляя наш взор

И лишь отзвуком слабым до нас доносясь.

Вот увидите в небе

Вдруг вспыхнувший молнии луч —

И скажите тогда: это ложь или правда —

Представленье мое о причинах, вселяющих страх...

Жаль, что сам я о них слишком поздно узнал!

Вижу снова простор голубой,

Над беседкою тихий закат.

Мы совсем захмелели с тобой,

Мы забыли дорогу назад.

Было счастье — и кончилось вдруг!

В путь обратный пора нам грести,

Только лотос разросся вокруг,

Всюду лотос на нашем пути.

Мы на весла

Дружней налегли,

Мы гребем,

Выбиваясь из сил.

...И в смятении чайки вдали

Улетают с песчаной косы.

Ночь сегодня ненастной была,

Дождь и ветер стучали в окно.

И под шум их я крепко спала,

Только хмель не прошел все равно.

Звук шагов. Шорох шелковых штор.

И разлился по комнате свет...

Я спросила: «С бегонией что?

Или за ночь осыпался цвет?

Неужели она —

Как была,

Неужели

Не отцвела?»

«Нет. Но красного меньше на ней,

Она стала еще зеленей».

Весна заметней, ярче с каждым днем.

Уютный дворик. Тихое окно.

Еще не поднят занавес на нем,

Но пали тени синие давно.

В молчанье с башни устремляю взгляд,

И струны цитры яшмовой молчат.

Над горною вершиной облака —

Они торопят сумерек приход.

Зыбь по траве прошла от ветерка,

Кропит дождем померкший небосвод.

Цветущей груше холода страшны,

Боюсь, цветам не пережить весны.

Весна тревожней стала и грустней,

И День поминовенья[210] недалек...

Курильница из яшмы. А над ней,

Редея, извивается дымок.

Не в силах встать — лежу во власти грез,

И не нужны заколки для волос.

Прошла пора цветенья нежных слив,

Речные склоны поросли травой.

И пух летит с ветвей плакучих ив,

А ласточка все не летит домой.

И сумерки. И дождик без конца.

И мокрые качели у крыльца.

Куда ни обращу я с башни взор —

Лазурь небес и дали синева,

До горизонта выткала ковер

Душистая зеленая трава.

Мне лучше бы на башню не всходить,

Чтоб старых ран в душе не бередить.

Давно ль пробились первые ростки?

Теперь бамбук у храма — в полный рос.

Сошли цветы, опали лепестки,

Смешались с глиной ласточкиных гнезд.

Гляжу на лес и всей душой скорблю,

И крик кукушки из лесу ловлю.

Бескрайняя весенняя тоска,

И волосы убрать желанья нет.

Вдруг ветер налетел издалека,

На землю слива уронила цвет.

Бледны в холодном небе облака,

Плывущие за месяцем вослед.

А я опять наедине с собой

Вдыхаю ароматных трав дымок.

За пологом с жемчужной бахромой,

Как вишня, красный светит огонек.

А вдруг наступит холод, как зимой?

Поможет ли тогда волшебный рог?..

Слабый луч. Ветерок несмелый —

То вступает весна на порог.

Я весеннее платье надела,

На душе ни забот, ни тревог.

Я с постели только что встала,

Охватил меня холодок.

В волосах запутался алый

Мэйхуа опавший цветок.

Где же край мой, навеки милый?

Нам в разлуке жить суждено.

Нет, забыть я его не в силах,

Не поможет мне и вино!

Свет курильницы тускло мерцает,

Словно омут, манит постель...

Догорает свеча и тает,

Но еще не проходит хмель.

Крик залетного гуся слышу,

Вижу яшмовой тучи следы.

Снова снег осыпает крыши,

Из курильницы тянется дым.

Птица феникс — заколка резная,

И на ней отраженье свечи.

Отчего — я сама не знаю —

Радость в сердце мое стучит.

Где-то звуки рожка на рассвете

Ускоряют утра приход.

Ковш с Тельцом в поднебесье встретить

На востоке заря встает.

Ни цветочка нигде не видно,

Только знаю: весна в пути.

Ветер западный — так обидно! —

Холодам не дает уйти.

С веток осыпав цветы,

Ветер пронесся и стих.

Из лепестков за окном

Алый сугроб намело.

Знаю, как только начнут

Бегонии дружно цвести,

Значит, расстаться с весной

Время уже пришло.

Чаши из яшмы пусты,

Песни умолкли давно,

Свет фонаря то горит,

То исчезает на миг.

Даже во сне совладать

С грустью не суждено!..

Где-то далеко в ночи —

Птицы пронзительный крик.

Падал снег. А в саду мэйхуа,

Как всегда, в эту пору цвела.

Помню, веточку алых цветов,

Захмелев, я в прическу вплела.

Но осыпались эти цветы

И моих не украсят волос.

Неуемные слезы бегут,

Стала мокрой одежда от слез.

И теперь в чужедальнем краю

Новый год я встречаю одна.

Непонятно, когда же могла

Побелить мне виски седина!..

Вечереет. И ветер подул.

И за окнами стало темно.

И не стоит искать мэйхуа —

Не увидишь ее все равно.

Гор молчаливые толпы

Вижу я с башни высокой.

И на бездонной равнине

Стелется дымка седая,

Стелется дымка седая...

Угомонились вороны —

Спят, прилетев издалека.

Ярким закатом любуюсь,

Голосу рога внимая.

Свечи давно не курятся,

И опустели бокалы.

Грустно мне так и тревожно,

А отчего — я не знаю.

А отчего — я не знаю.

Не оттого ль, что с утунов

Листьев так много опало...

Осень, глубокая осень,

Тихая и глухая.

Твоя листва — из яшмы бахрома —

Свисает над землей за слоем слой,

Десятки тысяч лепестков твоих,

Как золото чеканное, горят...

О, хризантема, осени цветок,

Твой гордый дух, вид необычный твой

О совершенствах доблестных мужей

Мне говорят.

Пусть утопает мэйхуа в цветах,

И все же слишком прост ее наряд.

Цветами пусть усыпана сирень —

И ей с тобою спорить не легко...

Ты не щадишь нисколечко меня! —

Так щедро разливаешь аромат,

Рождая мысли грустные о том,

Кто далеко.

Не знаю, кем посажена та пальма,

Что разрослась с годами под окном.

Она весь двор

Закрыла черной тенью.

Она весь двор

Закрыла черной тенью.

Листы ее

При каждом дуновенье

Все шепчутся,

Все шепчут о своем.

Печальная, лежу в своей постели,

До третьей стражи — дождик за стеной,

За каплей капля

Проникает в душу,

За каплей капля

Проникает в душу.

Мне больше не по силам

Шум их слушать

И ночь в разлуке

Коротать одной.

Стих ветер наконец-то. И вокруг

В пыли цветы душистые лежат.

Мне не поднять к прическе слабых рук,

Гляжу с тоской на гаснущий закат.

Мир неизменен. Но тебя в нем нет.

В чем жизни смысл — мне это не понять.

Мешают говорить и видеть свет

Потоки слез, а их нельзя унять.

Как хорошо на Шуанси[211] весной —

О том уже я слышала не раз.

Так, может быть, с попутною волной

По Шуанси отправиться сейчас?..

Но лодке утлой не под силу груз

Меня не покидающей тоски.

От берега отчалю — и, боюсь,

Тотчас же окажусь на дне реки.

Прозрачной дымкой, тучею кудлатой

Уходит долгий

Непогожий день.

Девятый день грядет луны девятой[212],

Свеча курится пряным ароматом,

Пугливую отбрасывая тень.

К полуночи

Повеяло прохладой,

Под полог проникает ветерок,

И будет одиночеству наградой

Лишь яшмовый подушки холодок.

Припомнилось мне: в тихий час заката

Мы за плетнем восточным

Пьем вино...

Еще поныне в рукавах халата

Таится запах сорванных когда-то

Цветов, которых нет уже давно.

Какой измерить мерою страданье!

А ветер западный

Рвет шторы полотно.

Ты желтой хризантемы увяданье

Увидеть мог бы, заглянув в окно.

Млечный Путь направленье меняет.

Всюду тихо. Завешаны окна.

Веет холодом от циновки,

Изголовье от слез намокло.

Я одежды дневные снимаю,

Ночь пришла иль прошла — не знаю.

Будто лотоса плод изумрудный —

Для волос украшенье простое.

И на платье разбросаны листья —

По атласу шитье золотое.

Небо, вещи вокруг меня — те же,

Только радость приходит все реже.

Гладь зеркальную расколов,

Ветер волны нагнал без числа.

И едва уловим

Запах редких цветов —

Это поздняя осень пришла.

Блеск воды, дальних гор синева

По душе мне в осенние дни.

Чтобы их описать,

Не найти мне слова!

Так отрадны для взора они!

Листья желтые и плоды —

Лотос там, за песчаной косой.

И на ряске

Прозрачные капли воды,

И трава под жемчужной росой.

А на отмели цапля стоит,

С нею день провели мы вдвоем,

Отвернулась,

Наверно, обиду таит,

Что я вдруг покидаю ее.

В своем неярком полевом уборе

Ты — кроткое и нежное созданье.

Пускай ты держишься в тени, но всюду

Разносится твое благоуханье.

Зачем тебе цвет голубого неба

И в час цветенья роскошь ярких красок!

Среди цветов, растущих в Поднебесной,

Считаешься ты первой не напрасно.

Ревнует мэйхуа,

И хризантема

Вздыхает, недовольная судьбою,

Когда в беседке

В Праздник полнолунья

Все восхищаются одной тобою.

Наверное, не очень понимали

И чувствовали красоту поэты,

Раз незамеченною ты осталась

И не была до сей поры воспета.

Весна по Чанмыню идет:

Нежна молодая трава,

И почки набухли давно

На сливе цзяннаньской в саду.

Одни — развернулись в цветы,

Другие раскрылись едва.

Проснулась я за полночь вдруг,

Лежу ни жива ни мертва —

Из вазы, что подле меня,

В глаза мои смотрит весна.

А в небе, роняя лазурь,

Вращаются туч жернова.

Вот брошена на пол луной

Оконной завесы канва,

Вот с улицы тень от цветов

Проникла в открытую дверь.

О, миг, когда близок рассвет

И утро вступает в права!

Два года! И третий пошел,

Как я лишь надеждой жива...

О, ветер весенний, молю,

Вернись поскорее ко мне!

Мы сделаем эту весну

Весной моего торжества.

Не радует лотос увядший —

В нем осени знак примечаю.

Помедлив,

Одежды снимаю,

Ночь в лодке

Одна я встречаю.

Свет лунный над западной башней

И туч поредевшая стая.

Не гусь ли доставит

Письмо мне?

Кричит он,

В ночи пролетая...

Цветы, облетевшие с веток,

Уносит куда-то волною.

И пусть развело нас

Судьбою,

Но в мыслях —

Мы вместе с тобою.

Тоска на мгновение даже

Оставить меня не желает,

С бровей прогоню ее —

Злая,

Шипы свои

В сердце вонзает.

Там, где слились воедино

Тучи с озерным простором,

Где предрассветная дымка

Тает над сонной волной, —

Тысячи парусных лодок

В танце закружатся скоро.

Небо бледнеет, и гаснут

Звезды одна за одной.

Сон необычный мне снился,

Будто бы в небо я взмыла,

Голос из бездны небесной

Вдруг обратился ко мне.

Ласково и с участьем

Небо меня спросило:

Куда свой путь направляю

В этой земной стороне?

Горькое небу признанье

Было моим ответом:

«Солнце клонится к закату,

Путь же, как прежде, далек.

Вся моя жизнь — постиженье

Трудного дела поэта,

Но совершенных так мало

Мною написано строк!..»

Ветер поднялся в округе,

Ветер от края до края.

Гордо парит надо мною

В выси подоблачной гриф[213]...

Мчи на Саньшань[214] меня, ветер,

Лодку волной подгоняя,

Пусть ни на миг не ослабнет

Твой дерзновенный порыв!

В пору, когда еще тихо

Дремлет природа под снегом,

Вести приходят из сада,

Первые вести весны.

Там мэйхуа пробудилась:

Там по воскресшим побегам —

Россыпи розовой яшмы

С солнечной стороны.

Полураскрыты, воздушны,

Нежно цветы засияли,

Тонкий, едва уловимый,

Льется вокруг аромат.

Словно красавица вышла —

Нет ни забот, ни печали —

Тут же, в саду, примеряет

Новый весенний наряд.

Нет, не напрасно природой

Создано это творенье,

Смысл и глубокий и тайный

В нем несомненно сокрыт.

Не потому ли сегодня

В радостном возбужденье,

Свет разливая над садом,

Месяц так ярко горит?

Чаши янтарные дружно

Сдвинем, любуясь цветами,

И до капли последней

Выпьем хмельное вино

За мэйхуа, что, красуясь,

Благоухает над нами!

С ней совершенством сравниться

Прочим цветам не дано.

На ложе из тэна[215] за пологом тонким,

Проснувшись, встречаю рождение дня.

Да разве возможно поведать словами

О том, что терзает и мучит меня!

Из яшмы курильница за ночь остыла,

Дымок ароматный исчез без следа.

Так чувства мои, что бурлили когда-то,

Теперь словно в заводи тихой вода.

Вдруг флейты раздался призыв троекратный,

И вздрогнула мэй, все бутоны раскрыв,

Во всем этом много сокрытого смысла

И смутных предчувствий весенней поры.

Подул ветерок. Первый дождик закапал,

И вскоре все в гуле над садом слилось.

И то, что на сердце давно наболело,

В мгновенье пролилось потоками слез.

Ушел он, кто только что пробовал флейту,

Зияет покинутой башни пролет.

И страшно подумать, что вместе со мною

На верх этой башни никто не взойдет.

Душистую веточку мэй сорвала я —

Хотела послать ее милому в дар.

Но нет никого на земле и на небе,

Увы, никого, кто б ему передал.

Грусть в сердце и смятенье дум,

Тревожит каждый звук.

Холодный мир вокруг угрюм,

И пусто все вокруг.

Луч обласкал — и вновь темно,

И холодно опять.

С ненастным ветром и вино

Не может совладать.

Печальный голос слышен мне:

«Наш старый друг, прощай!»

То гуси где-то в вышине

Летят в далекий край.

Здесь было много хризантем,

Цвели — и отцвели.

О них не вспомнят... и зачем?

Валяются в пыли.

Я у окна чего-то жду,

И скорбь меня гнетет,

А тут еще, как на беду,

Дождь льет, и льет, и льет.

Утун, промокший до корней,

И сумеречный свет.

И в небе, как в душе моей,

Просвета нет и нет.

Ни души, ни души на дворе.

Дует ветер, и дождь моросит.

Дверь циновкой закрою плотней.

Слышу, шепчутся с ивой цветы:

«Приближается праздник Цинмин,

А за ним — непогожие дни,

Много, много мучительных дней!»

Трудный цы завершен, наконец,

Опьянение за ночь прошло,

И теперь я могу отдохнуть.

Где-то гусь пролетел в вышине —

Догоняет он стаю свою.

Мне бы весточку с ним передать,

Но далек и тяжел его путь.

А вкруг башни последние дни

С холодами не сладит весна.

Я давно не касаюсь перил

И на сад из окна не смотрю.

Свет погас. Остывает постель,

Но никак не могу я заснуть;

Если в сердце закралась печаль,

Лучше выйти и встретить зарю.

Поправляю прическу, а взгляд

Ловит чистые капли росы —

Я любуюсь на тунг молодой

И тянусь всей душою к нему.

В небе солнце стоит высоко,

И туман исчезает в лучах...

Ясный выдастся день или нет —

Я еще и сама не пойму.

Расплавленное золото заката

И яшма лучезарных облаков...

Не вместе ты со мною, как когда-то, —

Ты в этот вечер где-то далеко.

Дымятся ветки опушенной ивы,

И звуки флейты грустные слышны,

Поет она про увяданье сливы —

О, таинства извечные весны!

Удался Юаньсяо[216], тих и светел,

Принес он радость первого тепла.

Но разве не подует снова ветер

И не нависнет дождевая мгла?..

Друзья по песням и вину гурьбою

Пришли за мной. Коляска ждет давно.

Хочу я быть

Наедине с собою,

Мне не нужны

Ни песни, ни вино.

А в мыслях — процветающий Чжунчжоу[217],

Чреда ничем не омраченных дней.

И праздники весны под отчим кровом

С годами все дороже, все родней.

Усыпанные жемчугом уборы,

И камни изумрудные в косе,

И золотые на шелках узоры,

И состязанье в блеске и красе.

Но все прошло. И вот краса увяла.

От бури жизни — иней на висках.

И я теперь не жажду, как бывало,

В ночных прогулках радости искать.

Мне лучше в стороне,

Вдали от всех, —

За занавеской слышать

Чей-то смех!»

В маленький терем проникла

И притаилась Весна.

В окна сквозь занавески

Заглядывают лучи.

А в отдаленных покоях

Царствует тишина.

Струйка душистого дыма

Над догоревшей свечой.

Солнце уходит. И следом —

Луч ускользает с окна.

Мэй, что посажена мною,

Выросла над рекой,

Но любоваться с башни

Ею не буду одна.

В этом уединенье

Я никого не дождусь.

Словно Хэ Сунь из Янчжоу[218]

В давние времена...

Тайнами рифм и созвучий

Я овладела давно,

Но и теперь не постигну

Лепет невнятный дождя,

И примириться мне с ветром,

Видно, не суждено!

Где-то, но где — я не знаю,

Горько рыдает свирель.

Голос ее то затихнет,

То донесется в окно.

Дым от курений растает,

Не вечен из яшмы сосуд.

Что горевать об этом —

Мне уже все равно!

Жизнь в бесконечном движенье,

Все исчезает в веках.

Лишь вдохновенье не будет

Временем сметено!

Ночь несказанно прекрасна:

Свет неяркий луны...

Ткут без устали тени

Воздушное полотно.

От суеты мирской

Ушел, не страшась молвы.

То трезвый, то пьяный он —

Случается когда как.

В бамбуковой шляпе своей,

В зеленом плаще из травы,

В снег, в ненастье привык

В путь отправляться рыбак.

Ветер утихнет — сидит

Вечером с удочкой он.

И наверху и внизу —

Месяца волшебство.

И небо над ним и река —

Весь мир в синеву погружен,

Разве что гусь порой

Возникнет — и нет его!

Легкий рыбацкий челн

С быстрым коротким веслом.

Вечер на зелень вод

Стелет туман голубой.

Гуси и чайки летят

С заставы своим путем.

Небу они и реке

Осень несут с собой.

Бьется, сверкая в садке,

Рыба, одна к одной,

Хватит ее как раз,

Чтобы вина купить.

Поднят парус. И челн

С ветром попутным домой

Мчится — попробуй его

Кто-то остановить!

Из объятий садов

Убежав на простор,

Здесь, над звонким ручьем,

Мэйхуа расцвела...

И ее не страшит

Холод в горной глуши,

Ей как будто бы встреча

С весной не мила.

Кто узнает, о чем

Загрустила она,

Сокровенные с ней

Кто разделит мечты?

Ароматная, нежная

И — одна!

Разве месяц взойдет,

Чтоб взглянуть с высоты.

Перелетных гусей

К югу тянется клин.

Вдруг и ветер и дождь

Разметали гусей.

Изнуренный, голодный,

Отбился один

И крылами поник

На песчаной косе.

Белым цаплям и чайкам

Он здесь не родня.

Он боится стрелы,

В его взгляде тоска...

Крику, полному горечи,

Некому внять.

Этот гусь никогда

Не взлетит в облака.

Я поднимаюсь на башню,

Высокую башню Цзиньлина.

Осень меня обступила

Светом и тишиною.

Холодным огнем пылают

Земля и реки лавина —

Багровый разлив заката

На тысячу ли предо мною.

А на Центральной равнине —

Хаос и разрушенье,

Чиновники разбежались...

Вернутся ли в час тяжелый?

Осталось просить мне ветер,

Чтоб он своим дуновеньем

Сорвал с очей моих слезы

И в милый отнес Янчжоу.

Подмел я двор, ворота на ночь запер...

И мой он тоже недалек закат!

Не возвратит согбенный старец силы,

Когда недуг в нем с головы до пят,

Всю жизнь свою чему-то я учился,

И сам не знаю, есть ли в этом толк?

Найдется ль человек в мирах грядущих,

Который в это сердце бросит взгляд?

Вода скрепила высохшую ряску —

Из крошек драгоценный камень стал!

И незаметно иней пал на землю

И в киновари листьев засверкал.

Вина простого чарку поднимаю

И размышляю около окна:

Когда б, заслуг особых не имея,

Я до Ковша Небесного достал!

Дождик стучит весенний

О тростниковую мачту,

Поднят соломенный парус,

В дымке закат погас...

Рыбы купить бы надо,

Лодку ищу рыбачью,

На огонек к соседям

Мне бы подплыть сейчас.

Пьяный, дремлю, — но ветер

Даже хмельного будит,

Чуть набежав на отмель,

Волны спешат назад.

Тянут по берегу баржу

Подневольные люди,

Сил своих не жалея,

Натягивают канат.

В Дацикоу вхожу,

Предрассветный туман.

Здесь ворота

В ущелье Цюйтан.

Днем и ночью

Стремительно воды несет

Беспокойная

Янцзыцзян...

Две высоких горы

Друг пред другом стоят,

Словно мериться

Силой хотят.

Не взберешься на них,

Неприступны, круты,

Не достигнет вершины их

Взгляд...

Подвиг Юя[220] велик, —

Юй поток одолел,

Вижу след

Его славных дел.

Если б он не раздвинул

Громады гор,

Был печален бы

Наш удел.

Середины зимы

Ожидая приход,

Пусть река

В берега войдет,

Виден будет Яньюй[221],

Разом встанет скала

На сто чи

Из пучины вод.

По тропинке крутой

Поднимаюсь в храм,

Прах Гунсуня

Покоится там.

Живописцу спасибо,

Что лик храбреца

Дал увидеть потомкам —

Нам...

Если воин не сдался,

Но был сражен,

Разве скажешь,

Что он побежден?

Я б такому герою

Воздвиг монумент,

Да прославится

В одах он!

Я бы спел, как Гунсунь

Умирал от меча,

Я бы гуннских царей

Обличал,

Благодарностью павшим

Звучал бы мой стих —

И печален,

И величав.

Пусть приносят дары,

Все, чем каждый богат.

Пусть вспомянет

Солдата солдат,

Эта песня — для них,

Все сегодня для них —

И вино

И цветов аромат!

В храме Фэнцяо

Семь лет не пришлось бывать.

Гонга удары

В полночь звучат опять.

Месяц и ветер

Не остудят жара в груди,

Бошань[223] перешел,

Тысячи гор впереди...

Белым инеем скованный лес

Осветило косыми лучами.

Лепестки этих желтых цветов

Не развеют моей печали.

Как не выпить скорбную чашу

У высокой башни Сияо?

Ведь сегодня на берегу,

Одинокий, Чунъян встречаю...

Вздыхаю, вздыхаю

И белому свету не рад.

Бесцельны скитанья —

Они ничего не сулят.

Морозные дни —

Это года конец наступает,

И звери и птицы кричат,

Провожая закат...

На старый трактир

Опадает густая листва,

До родины тысячи ли,

И бела голова.

Доносятся всплески,

Полощут белье за деревней.

Я прибыл в края,

Где жилища пантеры и льва.

Здесь трупы гниют

Возле старой засохшей межи,

Здесь травы в крови

Тех, кто голову честно сложил. —

...Увы, оказался

Вдали от родимых полей,

И мне ль говорить

О скорбящей отчизне моей.

Уж многие годы

Страдает страна от раздоров,

И слезы простительны

Даже у сильных людей...

О нет! Не глядите,

Что книга в руках у меня,

Я в бой бы пошел,

Оседлав боевого коня!

Халат в харчевне залил я вином,

В пути забрызгал грязью придорожной.

Скитаюсь долго, но забыть печаль

И в странствиях, должно быть, невозможно

Ужели ты действительно поэт? —

Себя с тревогой сам я вопрошаю.

Осел бредет к Цзяньмэньскому хребту,

Прохладный дождь долины орошает...

С кубком стою на каменной башне,

Что высится над рекой.

Взгляд устремляя в синее небо,

Глажу перила рукой...

Передо мной — небольшой «кораблик»,

Это — винный сосуд.

К светлым чертогам небесного храма

Мысли меня несут.

Мне показалось, когда свой кубок

До самого дна осушил,

Что горы и реки бы уместились

В глубинах моей души,

Что сердце мое — утес огромный —

Выше высоких гор.

Но снова в радужных переливах

Тонет поэта взор.

За то, что сердце в миг отрезвленья

Хочет еще вина,

Те, кто не ведал большой печали,

Боюсь, обвинят меня.

О, велики вы, земли просторы,

И всюду люди живут,

Только один не находит места,

Не обретет приют.

Как я хочу в этот миг услышать

Феникса крик вдали,

Чтобы на крыльях священной птицы

Умчаться за тысячи ли...

Я скитался по свету,

Но цели своей не достиг.

Притворившись веселым,

Только с тыквой вернулся в Чэнду.

Но в той тыкве лекарства[225],

И болящим поможет старик,

Силы им возвратит —

И смягчит у страдальцев недуг.

Вот уж тыква пуста,

В час вечерний я в башне пою,

Кубок свой поднимаю

И полог срываю с окна.

Пусть вино в этот вечер

Развеет тревогу мою,

Пусть заглянет в окошко

Плывущая в небе луна.

Вынул меч, захмелев, —

Как блестит он при свете луны!

Вновь пою и танцую,

И падают слезы в вино...

Если сгладить Цзюньшань,

Были б воды Сянцзяна видны![226]

Если ветви срубить,

То луна бы пробилась в окно![227]

Был я сильным, но силы

Народу не все отдавал,

Не прославил себя,

А теперь уж седа голова!

Опять подули северные ветры,

На белом свете нет для них преграды.

Они летят вдоль опустевших улиц,

И мерзнет лошадь, и продрог прохожий.

Уж полдень, а у западных соседей

Не облачилась барышня в наряды.

Высокий полог. Красная жаровня.

Зачем вставать? Тепло на мягком ложе.

Восточные соседи веселятся.

В хоромах гости. Пир идет до ночи.

По струнам бьют нефритовые пальцы,

Прельщая слух торжественным мотивом.

Там с четырех сторон парча свисает

И кажется сплошной стеною прочной,

Тепло, спокойно, ветер не колеблет

Струю дымка пред Буддой молчаливым.

А я иду на стену городскую

Взглянуть на омраченные просторы,

Хотел бы для отчизны успокоить

Долины Хуанхэ и Хуаншуя,

Но я не одарен такою силой,

И как не счесть мои стремленья вздором!

И все соседи надо мной смеются,

Им невдомек, о чем теперь грущу я!

К причудливым горам верхом подъехал

Старик Фанвэн[229], дряхлеющий поэт.

Да! В землях Шу и У таких высоких,

Таких великих гор, пожалуй, нет!

На много жэнь в лазурь небес взметнулись

И подпирают, как колонны, их.

Боюсь того лишь, что к земле принизит

Линшаньские вершины краткий стих...

У реки — развалины стены.

Птиц и обезьян тоскливы крики.

И стоит чуть дале древний храм,

Где бывал когда-то Муж Великий[231].

Век за веком чередою шли,

Заросла стена и одичала.

Но журчит у ног моих река

Так же, как у ног Его журчала!

Смотрю на озеро издалека —

Холмам подобна в этот час волна.

Сегодня у меня легко на сердце,

Сижу один, мечтаю дотемна.

Шутя маню взошедшую луну

И вспоминаю склоны гор Сисай[233],

Звон колокольный слушают у храма —

И я и все восточные леса.

Никто, конечно, не гадал, не ждал,

Что я опять приду на склоны гор.

Монах, с которым прежде подружился,

Не позабыл поэта до сих пор.

Ничто сегодня не нарушит сна,

Прохладный ветерок открыл окно.

На крупорушке завтра спозаранку

Один я буду очищать зерно.

Вечерний мрачен небосвод.

У дома снег глубок.

И ветер северный свистит,

И так мороз жесток!

От стужи леденеет кровь,

Хотя тепло одет.

Не зарумянится лицо —

Вина ни капли нет.

Застыли пальцы у меня,

Их разогнуть невмочь,

Я прячу руки в рукава

И мерзну день и ночь.

Так много-много тысяч ли

Прошел за десять лет.

И где ж я горя не видал?

Где не встречал я бед?

Чуть-чуть погреюсь у костра —

И снова в дальний путь!

Но прежде чем поводья взять;

Мне хочется вздохнуть.

Не оттого моя печаль,

Что муки зря терплю,

А оттого, что не был я

У Юйских стен в бою.[235]

Вся слива в цвету,

Опьяняет ее аромат.

Жаровня остыла.

Надел я весенний наряд.

Но в Ханьском лесу ни души.

Тишина в Циньгуане[236].

Гусей провожаю.

Их стаи на север летят...

Спалило солнце молодые всходы,

А сорняки вовсю зазеленели.

Хотел забыть об этом и не смог,

Всю ночь грустил, ворочаясь в постели.

И вдруг услышал музыку небес, —

То снизошел к нам легендарный Шунь!

Дождь застучал о высохший карниз[237], —

О, как ласкает ухо этот шум!

Я слышу детишек

Насмешливый крик:

«Смотрите,

Каков старик!

Он к озеру вышел

И в лодке крестьянской

Плывет не спеша —

Напрямик!»

Здесь трудятся

Дотемна рыбаки,

Но дни теперь

Коротки.

Покроются вскоре

У хризантемы

Инеем

Лепестки...

Леса покраснеют

В праздник Чунъян,

Окутает горы

Туман,

На жертвенных столиках

Добрые вина

Будут

В домах крестьян.

Я знаю,

В тот день захмелеет сосед,

Но в этом

Порока нет,

Ведь так отмечают

Чунъян в деревне

Вот уже

Десять лет!

Тесно травам в маленьком саду,

Норовят прорваться сквозь плетень.

Темный тут склоняется к земле,

Под его листвой густая тень.

С томом Тао Цяня[238] я лежу,

Дочитаю книгу до конца —

И пойду вскопаю огород —

Не пройдет впустую этот день.

В постель не ложусь,

Не унять мне печаль и муку.

Стар я и болен,

До самой зари не спится.

Сяо-сяо —

Колышется ветка бамбука.

И — чжэ-чжэ —

Поют за окошком птицы.

Военный налог

Собирали дубиной и плетью;

Но пленников дальних

Освободить не сумели.[239]

Так разве могу

О себе лишь одном скорбеть я?

О времени горьком

Слезы лью у постели...

Ветер словно задумал

Встряхнуть, опрокинуть горы,

Ливень как будто хочет

Воду из рек расплескать.

Ветхая крыша промокла,

Боюсь, обрушится скоро,

Слышу шум за окошком —

В сердце — тоска, тоска...

Петух перестал кукарекать,

Не слышно собачьего лая,

Мертвые ворон и коршун

Камнем упали вдруг,

Стар я и тяжко болен,

Где мой покой — не знаю,

Встаю с постели, вздыхаю,

Сердце сковал недуг.

Три года по воле неба

Поля урожай давали.

Злосчастное утро сгубило

Плоды человеческих рук.

Слова не помогут горю —

Что толку в моей печали?

Не лучше ль опять, согнувшись,

Налечь на привычный плуг?

Соседи забыли песни,

Тяжко стало в деревне,

Дети, женщины плачут,

Мир этот им не мил!

Достану я с полки книги,

Прочту заклинанья древних:

Пусть упорядочит небо

Сферы стихийных сил!

На земле и в небесах

Снова музыка весны,

С наших гор и с наших рек

Тень унынья сметена.

Солнце бросило лучи

В пену радужной волны,

Ива тянется к земле —

И густа и зелена.

Но соленою слезой

Оросил я свой халат,

К пленникам, что смерти ждут,

Сердце птицею парит.

Да помочь не в силах им,

И, печалями объят,

Я вздыхаю вновь и вновь —

От зари и до зари...

У южной стены стою на тропинке,

Глядя тревожно вдаль.

Здесь, в Чэньюане, возле беседки

Осталась моя печаль.

Цветы мэйхуа опьяняют пришельца.

Что мне сулит весна?

В прошлом вода в Лучжэньском бассейне[241]

Тоже была зелена...

Опечален ли тем пастушок,

Что глубокое дно в реке?

Не страшна пастушку глубина,

Он плывет верхом на быке.

На спине у большого быка,

Словно в лодке, плывет пастушок,

Словно в лодке, верхом на быке

Он реку пересек...

Далеко до горы идти,

Хлынул дождик с черных небес,

Пустыри окутала мгла,

В дымке серой теряется лес,

Вышел внука старик встречать,

Лишь услышал звуки рожка,

Скоро в теплый загонит хлев

Пастушок своего быка.

В день девятый весеннюю мглу

Вдруг рассеяло солнце, сверкая.

Я про старость забыл и недуг,

Здесь, в местах безмятежных, гуляя.

Вся в багровой росе, так свежа

Увлажненная груша морская[242].

Дамба в зелени мокрой травы,

Блещет озеро, взор ослепляя.

Ветви ивы, простое вино,

Захмелев, неподвижно лежу

И на жирную землю смотрю,

На родившую всходы межу.

Не считайте, что горный старик

Бесполезен для жизни мирской —

Говорю, просветлев и бодрясь:

Да пребудет Великий Покой!

То с удочкой

Под ветром и луной,

То в травяном плаще

Под непроглядной мглою

Дни провожу. А рядом — домик мой,

На запад от причала, над водою.

Случится рыбу продавать — боюсь

И приближаться к городским воротам,

Я к почестям и славе не стремлюсь,

О них мне думать даже нет охоты!

Поднимется волна —

Чиню весло.

Спадет —

Я лодку привяжу канатом,

Иль разрезаю синих вод стекло

И возвращаюсь с песнею обратно.

Здесь все меня, с кем только я знаком,

Считают по ошибке Янь Гуанем[243],

А я себя считаю рыбаком

Обыкновенным, без чинов и званий!

Где ветхий мостик за двором почтовым,

Ты расцвела в глухом уединение.

Вот снова вечер

В зареве багровом,

Одна ты

Со своей печалью снова,

Да шум дождя,

Да ветра дуновенье.

К чему тебе с весенними цветами

О первенстве вести пустые споры!

Терзаясь завистью,

Пускай их спорят сами!

Увянет все,

И жалким прахом станет...

Лишь запах нежный

Не исчезнет скоро!

Перед горой свет тусклый фонарей —

Ждать сумерек недолго в эту пору.

И облака бродячие скорей

Спешат улечься засветло на гору.

Кричит кукушка где-то в стороне,

Вдали стоят лачуги, тесным кругом...

Здесь, в Сяосяне, и случилось мне

С моим старинным повстречаться другом.

И вспомнились

Минувшие дела!

В заветной шапочке

И с веером пред войском

Провел я юность,[245]

Не сходя с седла,

В походах ратных,

В подвигах геройских.

А нынче в сердце горечь лишь и мгла,

Себе я «Чжаохунь»[246] пишу заране...

О, шапочка, ты в жизнь мою внесла

Так много бед, лишений и терзаний!

Стихи слагаю о весеннем ветре,

Крою и режу терпеливо строки,

А предо мною, словно на картине,

Стремнины гор и бурные потоки.

Кружится чайка легкая поодаль

Над лодкою, что кажется безлюдной.

Бродячий пес на пустыре. Крестьянка

Спешит домой, день кончив многотрудный.

Бамбук и сосны

В зелени нарядной,

С последним снегом

В царственном уборе...

И снегу этому они так рады,

Хотят красою с мэйхуа поспорить!

Воронам же, гнездящимся на ветках,

Все нипочем! Нахохлились сердито

И крыльями без жалости сбивают

На землю гроздья белого нефрита.

С горы отвесной струи ледяные

Несутся вниз с громоподобным ревом.

Дверями на ручей глядят лачуги

Под камышовым почерневшим кровом.

Дым очага под облаком косматым

Ввысь устремился и в пути растаял,

А на стекле затопленного поля

Теней и бликов трепетная стая.

Бреду тропинкой,

Огибаю гору,

И вдаль смотрю я

Взглядом изумленным:

Кто посадил там, на востоке, рощу,

Что вытянулась поясом зеленым?

Густой бамбук волнуется под ветром.

Не спорю, он по-своему прекрасен.

Но жаль, что мэйхуа нигде не видно, —

Она могла бы рощу так украсить!..

Весна осела прочно на равнине —

Пастушья сумка всюду зацветает.

На борозды распаханного поля

Ворон крикливых опустилась стая.

Я стар и сед, а в сердце чувства бродят.

Кому и как их изольешь весною?

В лучах заката вывеска трактира.

Там, верно, отпускают в долг хмельное.

Живу в тиши,

Природой наслаждаясь,

И в праздности

Проходят дни за днями.

Вот скотный двор. Кунжут и шелковица

У западной стены сплелись ветвями.

В зеленой юбке, в кофте белоснежной

Выходит незнакомка за ограду.

Она спешит родителей проведать

Теперь, когда окрепли шелкопряды.

Высоко в небе громоздятся скалы,

Над ними облаков крылатых стая,

А здесь, внизу, петляя меж домами,

Шумит ручей, все звуки заглушая.

Холодные дожди отморосили,

Цветы поблекли и опали вскоре.

И мне по нраву — этот теплый ветер,

Под ним лугов взволнованное море.

Бокал из яшмы

Припасен на случай,

И наготове

Жертвенные травы.

Неутомимые в труде крестьяне

Теперь решили погулять на славу.

На посох опираясь, незаметно

Хочу я обойти их стороною.

И вдруг на мост спускаюсь,

К ним навстречу,

Увидев, что они пришли за мною.

Уже темнеет. Но еще в деревне

Повсюду кур и уток гомон слышен.

Как разрослись тутовник с коноплею! —

Их ветки простираются над крышей.

Тот счастлив, кто довольствуется малым,

Такому я завидую невольно.

В конце концов что требовать от жизни?

Наелся, сыт — и этим будь доволен.

Я вижу

Молодую поросль ивы,

И отмели —

Не те, что прежде были.

Вот здесь когда-то ручеек струился,

Теперь его теченье изменили.

Когда на свет рождается ребенок,

Здесь чуда от него не ждут большого

И говорят: «Вот и невеста Юям!»

Или: «А вот и зять для дома Чжоу!»

Пускай весною небо смотрит хмуро —

Ты все равно готовь коня в дорогу.

Весна всегда с ненастьем неразлучна,

И ясных дней дарит она немного.

Лишь путь проделав трудный и опасный,

Познает странник горе и страданье.

И люди лишь тогда и познаются,

Когда влачишь ты дни свои в изгнанье.

Как снег,

Бутоны мэйхуа цветущей.

Как шелковые кисти,

Ветви ивы...

Спою тебе я песню на прощанье,

Чтобы печаль развеять в день дождливый.

Ты уплывешь под крышею сампана[249],

И мне с тобой не разделить обеда...

Сунцзян, Сунцзян[250], не будь тебя на свете,

Поэт бы вдохновения не ведал!

Я у ручья живу в уединенье

И коротаю время за стихами.

Нетронутого снега Вы светлее!

Я так взволнован этой встречей с Вами!

Вы здесь — и стае чаек белокрылых

Отныне не гордиться белизною.

Я удивляюсь, как посмели крабы

Шуршать в песке за вашею спиною.

А воздух свеж,

И дышится легко мне.

И грезится мне подвиг,

Жизнь иная!

Вот почему я, глядя на снежинки,

О доблестном Чэнь Пине[251] вспоминаю.

Одно досадно: воробьи в испуге

Вспорхнули и исчезли в чаще леса.

И перед башней с дерева упала,

Белей нефрита, снежная завеса.

Вот растаял туман. На пшенице роса.

И заброшенный пруд рядом прячется в ивах.

Все умыто дождем,

В небесах бирюза,

Все умыто дождем,

В небесах бирюза,

Тот же ветер весны,

Зелень вся в переливах.

Где-то, вторя друг другу, тиху и току

Протрубили сигнал[252] к моему возвращенью,

Вызвав в сердце моем

И печаль и тоску,

Вызвав в сердце моем

И печаль и тоску.

Скорбны их голоса,

Заунывно их пенье.

Под горой Эхушань небольшой павильон

Сиротливо ютится у края дороги.

Ярким светом луны

Небосклон озарен,

Ярким светом луны

Небосклон озарен,

Ветер листья сухие

Бросает под ноги.

Кто поймет, что в стихе, ныне сложенном мной,

Словно скованы стужей поэта дерзанья?

Тушь застыла. И кисть

В пелене ледяной.

Тушь застыла. И кисть

В пелене ледяной.

Ей теперь лишь и петь

Про печаль расставанья!

Пробудились цветы,

Все в слезинках росы.

В это раннее утро

Цветам не до сна,

Тихо шепчут о чем-то

И ропщут они,

Недовольные тем,

Что уходит весна.

И неведомо им,

Что на том же дворе,

В гуще зелени — роза,

Юна и нежна.

Ею были похищены

Чары весны,

И в тени до поры

Притаилась она.

Нет, не в ярком наряде

Вся прелесть ее,

Чистота, непорочность

Сильней красоты.

Даже ивовый пух

Не притронется к ней,

Опадая, ее

Не коснутся цветы.

Как из матовой яшмы,

Ее лепестки,

И росинки на них

Ровным светом горят,

Словно после купания

Вышла Ян Фэй[253]

И с собой принесла

Теплых струй аромат.

Один плыву я

На своем челне.

На сотни ли

Разливы вешних вод.

Под плеск волны

Я задремал, и мне

Приснилось, что Си Ши

Со мной плывет.

Когда проснулся —

Никого. Закат.

Дома деревни

В сумерках видны,

И абрикосов

Розовый наряд

Кострами

Полыхает у стены.

И облако

Вечернее плывет,

Пять — десять капель

Падает вокруг...

Что там за девушка

Цветы на поле рвет?

Но где она,

Куда исчезла вдруг?

Вот наважденье!

Там — никого.

Там — ветер.

Он, без сомненья,

Пух ивы

Развеял

Своим дуновеньем.

Лазурные взмывают в небо горы,

На их вершинах — отблески заката,

Холодный ветер западных просторов

Над берегом проносится куда-то.

Листвы густой волнуется поток,

И в нем затерян розовый цветок.

И нежной красоте его не надо

Ни почестей,

Ни славы,

Ни награды.

Красавица печальная в молчанье

На подоконник уронила руки.

Вдруг в тишине послышалось рыданье —

Стон сердца, истомленного в разлуке.

Так далеко отсюда до Хэньяна!

Он все не едет к ней, ее желанный.

Гусей завидев, просит их с мольбой

Для милого взять весточку с собой.

В халате нараспашку, непричесан,

Брожу и созерцаю здесь природу.

И сладкое к вину себе готовлю,

Арбуз поглубже погружаю в воду.

Стекая со ступеньки на ступеньку,

Звенит о камень струйка дождевая.

Я вырыл пруд, водой его наполнил

И в нем луну умыться приглашаю.

Узорами расписанная балка

Двоится, преломленная волною.

И отраженьем повторенный лотос

Алеет предо мной и подо мною.

А над водой красавица склонилась,

Помадой щеки нежные румянит...

Ей только бы собою любоваться:

Нет зеркала — так в пруд она заглянет!

Ничтожны века моего свершенья,

Все — от начала до конца — ничтожны.

Вокруг надолго осень утвердилась,

И тишиною насладиться можно.

Не спится мне. И слух мой жадно ловит

Все шорохи и звуки поздней ночи.

Бурлит, шумит ручей неугомонный —

На что он вечно сердится и ропщет?

Серп месяца, и бледный и холодный,

Навеял грусть. И грусти нет предела.

Далеко где-то петухи проснулись —

Ко мне их перекличка долетела.

Здесь мир иной. Здесь слава и нажива

Еще собой не заслонили света.

Но почему так рано встали люди

И трудятся задолго до рассвета?

На склоне северном горы давно

Брожу один меж рисовых полей,

Не раз уже испробовал зерно

На полосе, где медленный ручей.

Здесь, за стеной, вина себе купил,

Сварил рыбешку с мелкой чешуей...

С горы внезапно холод подступил.

Похоже, дождь ударит проливной.

Все небо затянулось тучей вдруг,

И не осталось тени ни одной.

По улице, где высится бамбук,

Торговец дынями проходит стороной.

На каждой ветке яркий свет луны.

Сороки потревоженной полет,

И ветра вздох. И в мире тишины

Цикада-полуночница поет.

Благоуханье рисовых цветов

Несет богатый урожай с собой.

И не о том ли мне из-за кустов

Лягушек сонм галдит наперебой?

Неярких звезд светильники зажглись

На небосклоне где-то далеко.

Вдруг капли дождевые сорвались

Перед горой с бегущих облаков.

Там, где дороги резкий поворот

И через речку мостик навесной,

Как прежде, неожиданно встает

Двор постоялый в зелени лесной.

На холм, под сосны, удалялся в зной,

В дождь прятался в беседке тростниковой,

В часы досуга этой стороной

Я проходил и возвращался снова.

Здесь пил вино, глядел на водопад,

Обняв рукой причудливые скалы.

И здесь опять, как день тому назад,

Пора проснуться для меня настала.

Сегодня

Сына женит мой сосед,

А у другого —

Замуж дочь выходит.

Всю ночь у них не меркнет яркий свет,

Гудит толпа, от дома к дому бродит.

Как много надо ветру и росе

Потратить сил и приложить старанья,

Чтоб рис весной зацвел на полосе,

Благоухая утреннею ранью.

Продрогший, в сетке листьев бирюзовых,

Бамбук вознесся над глухой тропой.

Река и горы

В отблесках багровых,

В лучах заката

Он стоит, суровый,

Один,

С бескрайнею своей тоской.

Вверяя думы мэйхуа прекрасной,

За паутиной он не мчится вслед,

Он ждет весну —

Вседневно, ежечасно,

Не расточает

Аромат напрасно,

Его души

Не распознать вам, нет!

Трактир дорожный на краю села,

И тополей густых ряды вокруг.

Кумирня обветшалая в тени,

Где горько-сочный шепчется бамбук.

Подсматривает цапля с высоты,

Как ставит кто-то вершу в тростники.

Вороны подлетевшие клюют

Бумажных денег белые листки.[256]

...Идут старухи-свахи впереди[257]

Нарядных и сияющих невест.

И юноша учтиво старика,

Немного захмелевшего, ведет.

Сегодня добрый праздник на селе

И веселы крестьяне здешних мест!

А торжествует потому народ,

Что урожайным был прошедший год!

Свежим утром на башню взошел...

На просторе широком

Ни следа от весны —

Значит, время расстаться с весной.

Листья тута в росе,

Созревает стареющий кокон,

Не к цветам, а к плодам

Манит бабочек утренних рой.

Когда бы паутины в сотни чи

Весеннее сиянье задержали!

...У стоязычки[258] голосок пропал,

А ласточки туда-сюда снуют.

Над верхом крыши не проходит день[259],

Под ясенем густыми тени стали,

Разносит ветер тонкий аромат

С полей, где злаки добрые цветут.

Я, уставший скиталец,

На дворе постоялом скучаю.

День за днем у перил

Все гляжу я на воды реки.

Ветра с запада нет,

Мне дождя не дождаться — я знаю:

От двуречья Чанцзян

Слишком горы Хуай далеки![260]

Старый мост бамбуком укреплен.

Всходы на холмах зазеленели.

Там, где изваяние вола,

Слышится мелодия свирели.

Низко-низко ветви опустив,

Над водою выстроились ивы.

Нежною блестя голубизной,

В речке волны плещутся игриво.

У ворот управы городской

В час вечерний многолюдно стало,

В устье, где с утра царил покой,

Паруса торопятся к причалу.

День весны немыслим без вина,

И без песен, без стихов заветных,

Без картинок ярких на шелках,

Без флажков на шапках разноцветных.[261]

Нет ни дымка в харчевнях и трактирах,

Похолодели речки и ручьи.

Прошли драконьих лодок состязанья[262],

Развеян хмель и барабан молчит.

В Шимэне[263] украшает ветка ивы[264]

Прически женщин зеленью листвы.

В Дункоу помнят Персика источник,[265]

Когда справляют проводы весны.

Весне конец, конец цветенью ивы,

И мы к закату дней своих идем.

Завидев в небе облако, мечтаю

Под старость возвратиться в отчий дом.

С утра в Чанъани праздник и веселье[266],

В столичном блеске солнца не видать.

Мне ж, рыбаку, отшельнику, скитальцу,

Осталась тихой грусти благодать!

На крыше голубая черепица,

Закрыты окна шторой расписной.

На поручни моста облокотившись,

Любуюсь зеленеющей рекой.

Здесь ветра нет, но небо все усеял

Пух ивовый, поднявшись с берегов.

Здесь нет дождя, но с грушевых деревьев

Опали наземь лепестки цветов...

И на мели, и в глубине

Опавшие цветы красны.

Весь день несется парус мой

По шелку радужной волны.

Где листья тута со зрачок —

Там, значит, не было дождей,

А где колосья полегли, —

Там дул, наверно, суховей.

Лишь для волов и для овец

Есть путь в нагроможденье скал.

Я слышу лай собак в селе,

Да еле тропку отыскал...

И вот живу под сенью ив, —

Что в мире лучше, чем покой?

Зачем к чинам стремиться мне,

Блуждая в суете мирской?

Уже за полдень. Петухи кричат.

И солнца круг застыл над головой.

В чжан высотой беседка вобрала

Всю пустоту, охваченную светом,

А я в тени. Когда же дождь пойдет,

Окутаюсь густою чернотой

И стану думать: скоро ль запах трав

На крыльях принесет весенний ветер?

Вечер года настал,

Одноцветны застывшие горы.

Неподвижны озерная гладь

И туманная даль.

Тучи холод несут,

Снег пойдет и, я думаю, скоро.

В этот праздничный день

На душе почему-то печаль...

Кипарисы, бамбук —

На морозе как будто продрогли,

Одряхлевший камыш

Словно спит — неприветлив и дик.

Я с бамбуковой палкой

Шагаю по горной дороге,

А без палки, конечно,

Я б Северных гор не достиг...

Вдыхаю утром запах свежий

Сосновой и еловой хвои.

И под кудранией и тутом

В тени спасаюсь днем от зноя.

Рис пожелтел, к земле метелки

Невидимая сила тянет,

А у кустарника цветы

Красны и все еще не вянут.

Осенней иволги наряд

Изящен и красив на диво,

Порхают бабочки в саду —

Непринужденно и игриво.

Собаки поднимают пыль,

Повозки догоняют с лаем,

И петухи поют вовсю,

С насестов во дворы слетая.

Купца я встретил и спросил:

«Почтенный, удостой ответом, —

Ты сколько тапочек сносил,

С товаром странствуя по свету?»

«Что думать о ногах, мой друг,

Коль рот порой наполнить нечем?

Котомка, видишь, тяжела,

До боли натирает плечи...

А коли плошка для еды

Давно сухая и пустая,

Что о богатстве говорить,

Торговлей мелкой промышляя?»

«Я был чиновником, — в ответ

Сказал торговцу я с почтеньем, —

Но вот уж более трех лет

Живу от мира в отдаленье.

Твоя судьба с моей судьбой,

Пожалуй, в чем-то очень схожа,

Твои печали и мои, —

По сути, друг, одно и то же!»

Заката желтизна, и все сильней мороз.

Не видно даже на дворе ворон.

Бросает ветер камни и песок,

Жестоко дуя с четырех сторон.

Халат мой затвердел, хожу в броне,

Зато жидка подкладка — как вода,

Я о восточном ветре возмечтал[268] —

Тогда уже минуют холода!

Но право, на земле ив небесах

Есть место самым странным чудесам:

Смотрю — бумага светится в окне,

Смотрю, не верю собственным глазам!

Он, Будда, хлопка драгоценный пух

Бросает[269] и земли меняет вид.

Сам Дух Зимы бросает с высоты

За горстью горсть рассыпчатый нефрит!..

На посох опершись, открыл я дверь,

И — рябь в глазах... Безбрежна белизна.

Мир в пустоте размешан... Пустота!

В ней нет опор и без границ она!

Я годы молодые вспомнил вдруг —

Была разгульна жизнь и весела.

Сквозь рощи яшмы, изумруда лес,

Меня туда тропинка привела...

Собаки резвы и горды орлы,

Стремителен коня лихого бег.

Нет, до норы не добежит лиса,

Ее сейчас настигнет человек!

Хухайский богатырь[270] — где он теперь?

Я сам себя узнать могу едва,

Но вспоминаю прежний звук стрелы,

Так голосит голодная сова.

...У северных соседей жизнь бедна,

Ничем я не могу утешить их,

Но по душе им то, как я в мороз

Пишу, затем читаю новый стих.

Да что поделать? Холод руки свел,

И кисть в руке застыла в тот же миг.

Тушь замерзает, и под мой халат

Морозный воздух струями проник...