12

Хлоя

Несмотря на полную чашку кофе, я засыпаю сразу после обеда и дремлю, пока Николай не принесет мне ужин. Я думаю, что это болеутоляющие вызывают у меня такую сонливость — или мой мозг использует сон как способ обработать самые последние открытия, скрываясь от вызывающих тревогу вопросов без ответов.

Они похитили Славу, украли его из семьи матери. Думаю, я должен быть шокирован, но это не так. Думаю, я подозревал что-то подобное на каком-то уровне; это было частью неправильности, которую я улавливал, той тревожной вибрации, которую я продолжал получать от этой семьи, особенно от моего мрачного завораживающего похитителя.

Я хочу осудить его действия, но вместо этого не могу не аплодировать им. Чтобы вытащить своего сына из потенциально оскорбительной ситуации, Николай полностью перевернул свою жизнь, покинув родную страну и отказавшись от своей роли главы конгломерата Молотова. Не каждый отец сделал бы это для своего ребенка, особенно для ребенка, о котором он не знал.

Ребенок, которого, как он утверждает, никогда не хотел.

Моя грудь сжимается, когда я вспоминаю это признание, брошенное так небрежно, так небрежно, как будто оно не имеет значения. Он не объяснял, не вдавался в подробности, но я мог читать между строк.

Это было не желание жить для себя, или путешествовать, или предотвращать перенаселение, или любая другая причина, по которой люди обычно отказываются от детей. В случае с Николаем он не хотел быть отцом, потому что не думал, что будет хорошим отцом… и потому что не хотел, чтобы его линия продолжалась. Часть моего похитителя презирает себя либо из-за того, что он сделал, либо из-за того, кем он является.

Молотов.

Я думала об истории, которую он мне рассказал, об истории его семьи и о том, как он вырос. Он мало говорил о последнем, но его умолчания были столь же красноречивы, как и детали, которые он включил. Было очевидно, что его учили смотреть на жизнь как на бесконечную битву за выживание и господство, борьбу, в которой могут победить только самые безжалостные.

Могу поспорить на что угодно, что его воспитание в руках отца было недалеко от того, как его монгольский предок мог воспитать своего сына еще в тринадцатом веке, с навыками пыток и всем остальным.

За обедом пытаюсь копнуть поглубже, но Николай уже не в настроении говорить о себе. Вместо этого, кормя меня вареной в вине олениной с грибным соусом и пюре из сладкого картофеля, он сосредоточил разговор на мне: что мне нравится и что не нравится в еде, мои любимые фильмы, мои друзья в колледже. И он делает это так искусно, что я ловлю себя на том, что разговариваю с ним безоговорочно, улыбаясь и смеясь, когда описываю, как кошка моего соседа помочилась на мою кровать, и как один из моих друзей-парней принял мою маму за одного из студентов и приставал к ней. во время нашей ориентации на первом курсе.

Как будто мы вернулись к нашим видеочатам, как будто все, что произошло после его возвращения, было не чем иным, как страшным лихорадочным сном.

Только когда ужин готов и он целует меня на ночь, его мягкие и прохладные губы касаются моего лба, я понимаю, что упустила возможность получить ответы на остальные свои животрепещущие вопросы.


Схема повторяется на следующее утро, когда Николай приносит мне завтрак. Он умело избегает моих попыток перевести разговор на его отца — или моего отца. Вместо этого, пока он кормит меня гречкой — жареной гречневой кашей, которую Алина любит вместо овсянки, — мы обсуждаем успехи Славы и следующие запланированные мной уроки. Затем он помогает мне принять душ, меняет повязку и, по моему настоянию, одевает штаны для йоги и мягкую футболку.

Моя лодыжка чувствует себя лучше, как и моя рука, так что я намерен встать и ходить.

— Не переусердствуй, — предостерегает он меня, когда я решительно ковыляю в комнату Славы вместо того, чтобы позволить ему отнести меня туда. — Тебе еще нужно время, чтобы вылечиться.

— Я успокоюсь, не волнуйся, — говорю я, плюхаясь на кровать Славы — к большому удовольствию мальчика. «Мы будем читать книги, строить замки… Ничего сложного, обещаю».

Николай все еще выглядит озабоченным, поэтому я широко улыбаюсь ему. «Я все лучше, я действительно. Сегодня утром даже не понадобилось обезболивающее. Последнее не совсем верно — я определенно могла бы использовать обезболивающее от тупой, ноющей боли в руке, — но я решила не принимать его, чтобы посмотреть, смогу ли я справиться с этим самостоятельно.

В любом случае, мое заверение работает, как задумано. Лицо Николая проясняется. «Ну ладно», — говорит он и, сказав сыну несколько слов по-русски, оставляет нас на уроках.

К середине утра моя рука болит сильнее — Слава случайно наткнулся на перевязь, забираясь ко мне на колени, — поэтому я хромаю обратно в свою комнату, чтобы все-таки принять обезболивающее.

В коридоре я встречаю Людмилу, которая несет огромный букет цветов, от пышных роз до подсолнухов и тюльпанов. «День рождения Алины», — сообщает она мне, когда я спрашиваю, для чего это. «Большой. Сегодня двадцать пять.

О, стреляй. Алина упомянула, что у нее день рождения на этой неделе, когда мы вместе курили травку. Хотя я понятия не имел, что это было сегодня.

Быстро соображая, я спрашиваю Людмилу: «Где Николай?»

Мне нужен какой-то подарок, и единственное, что я могу придумать, это собственный букет из полевых цветов, собранных в лесу неподалеку. Во время своих походов я заметил несколько мест, где они растут в изобилии.

Хитрость будет заключаться в том, чтобы добраться до одного из тех мест, где моя лодыжка плохо себя ведет, но именно здесь, надеюсь, появится Николай.

Людмила кивает в сторону своего кабинета. «Он работает».

Проходя мимо меня, она направляется в комнату Алины, и я закусываю губу, глядя на закрытую дверь кабинета Николая. Осмелюсь ли я прервать?

Трель женского смеха и оживленная русская болтовня, доносящиеся из комнаты Алины, решают это за меня.

Я не могу не получить хоть что- нибудь для сестры Николая.

Я доковыляю до кабинета Николая и тихо постучу.

Да , — отвечает его низкий голос, — да по-русски.

Я делаю глубокий вдох. «Это Хлоя. Мне просто интересно, если…

Дверь распахивается, и слова замирают на моих губах, когда потрясающие зелено-золотые глаза встречаются с моими, перехватывая дыхание и ускоряя сердцебиение.

Черт.

Перестанет ли когда-нибудь мое тело так сильно реагировать на него? На данный момент мы трахались, и он купал меня несколько раз, но его мужская красота по-прежнему ослепляла меня каждый раз, когда мы проводили пару часов порознь.

— Что такое, зайчик? — спрашивает он, сдвинув темные брови, и быстро и обеспокоенно окидывает меня взглядом. Прежде чем я успеваю ответить, он хватает меня за руки. "Все нормально?"

«Да, все в порядке. Я просто… — я бросаю быстрый взгляд через плечо. Коридор пуст, но я на всякий случай понижаю голос. «Мне нужен подарок для Алины».

«Ах. Заходи." Он ведет меня в свой кабинет и подводит к креслу, на которое я с благодарностью опускаюсь. Я, возможно, перестарался сегодня со всей ходьбой — моя лодыжка лучше, но это определенно не совсем хорошо. Как и моя рука.

Это обезболивающее становится все более необходимым с каждой минутой.

— Вот, — говорит Николай, выдвигая ящик стола. Он достает маленькую черную коробочку и протягивает ее мне. — Ты можешь отдать это ей.

Сбитый с толку, я открываю его и смотрю на усыпанный бриллиантами браслет внутри.

Что за черт?

Мой взгляд прыгает на его лицо. — Что значит, отдать ей?

«Это может быть твоим подарком», — как ни в чем не бывало говорит Николай. — Я подарю ей еще одно украшение.

Он серьезно?

«Конечно, это не может быть моим даром», — говорю я, восстановив способность говорить. — Ты получил это для нее, а не для меня. Я не могу позволить себе ни одного камня в этом браслете, и Алина это знает».

Он пожимает плечами. "И что? Ей все равно понравится.

Боже мой. Я делаю вдох и считаю до трех. «Нет, она не будет. Потому что я собираюсь подарить ей что-то еще — что-то, что на самом деле от меня».

"Такие как?"

"Цветы. Я бы хотела собрать для нее букет. Я видела, как недалеко отсюда цвели очень красивые цветы.

Его брови снова сходятся. — Ты ни за что не пойдешь в поход с такой лодыжкой.

"Это недалеко. Я могу сделать это. Особенно, если ты пойдешь со мной и поможешь.

В его тигриных глазах появляется своеобразный блеск. — Хочешь, я возьму тебя с собой на сбор цветов?

Теперь, когда он это сказал, я понимаю, как нелепо это звучит — и насколько велика просьба. Что, черт возьми, я думал? Он не мой парень; он мой похититель, могущественный, опасный человек, у которого есть гораздо более важные…

— Хорошо, — говорит он, прежде чем я успеваю дать задний ход. — Дай мне минуту, чтобы закончить здесь, и мы пойдем.

Загрузка...