Клетка ангела

41

Николай

«Только что пришли анализы», — сообщает мне врач, когда я возвращаюсь в палату Славы после короткого перерыва в ванной. «Отравление сальмонеллезом».

Мое дыхание вырывается из стиснутого горла, когда на меня накатывает волна облегчения. У Славы уже остановили рвоту и поставили ему капельницу, но до этого момента мы понятия не имели, что его так тошнит.

Сальмонелла.

Не какой-то экзотический дизайнерский яд, от которого может не быть лекарства.

Чертова сальмонелла.

Оборачиваюсь на Людмилу, которая имеет несчастье быть единственным человеком в комнате. — Вы позволяли ему прикасаться к сырому мясу или яйцам?

Она бледнеет. «Нет, клянусь! Он сегодня даже яиц не ел, если только… Ее глаза расширяются, и она прижимает руку ко рту. "О, нет."

"Какая? Выплюнь это».

— Тесто для печенья, — шепчет она, ее круглое лицо бледнеет. «Я думаю, что он, должно быть, пробовал сырое тесто для печенья. Павел готовил шоколадное печенье на ужин, а мы со Славой зашли за фруктами на перекус…

Блядь. Какая ужасная удача. Должно быть, было яйцо, в котором были бактерии, и, конечно же, Славе пришлось съесть это тесто для печенья. Оглядываясь назад, это должно было быть что-то вроде этого; Я лично проверял каждого охранника, и с учетом того, что наша охрана настолько строга, что шансы на то, что какой-нибудь убийца сможет пронести яд на территорию, были близки к нулю. Тем не менее, я не мог полностью исключить это — до тех пор, пока не появились эти тесты.

«Эти отравления случаются гораздо чаще, чем вы думаете, особенно среди пожилых и молодых людей», — вмешивается доктор, угадывая суть моего разговора с Людмилой, несмотря на то, что он был на русском языке. «Сальмонелла общеизвестно устойчива, если находится внутри желтка. Вам придется варить яйцо более восьми минут, чтобы убедиться, что вы его все убили, и вряд ли кто-то так делает». Он вздыхает. «Вы не поверите, сколько людей попадает в отделение неотложной помощи после вашего стандартного омлета или скрэмбла — и я даже не говорю о солнышке, голландском соусе и прочем прочем. Это в значительной степени русская рулетка… без обид».

Я слишком взволнован, чтобы злиться. «Каковы следующие шаги?» Бросаю обеспокоенный взгляд на взрослую кровать, на которой спит Слава, его маленькое лицо бледное и осунувшееся от рвоты и поноса. Он уже выглядит лучше от всех жидкостей, но я до сих пор содрогаюсь при воспоминании о нашей безумной гонке сюда, во время которой я мог думать только о том, выживет он или нет.

«Обычно мы бы просто позволили болезни идти своим чередом, но у него жар, поэтому мы даем ему антибиотики на всякий случай. Учитывая это и жидкости, он должен скоро чувствовать себя значительно лучше. Однако я хотел бы оставить его для наблюдения еще на день или около того.

"Конечно." Если бы я знал, что это сальмонеллез, я бы организовала медицинскую бригаду, чтобы позаботиться о Славе дома, как я сделала о Хлое, но я был так напуган, что мой сын был отравлен или подвергся воздействию какого-то экзотического нейротоксина. что я не мог рисковать, не имея под рукой нужных специалистов или оборудования. А сейчас, когда мы в больнице, нет смысла отцеплять Славу от всех машин и гнать обратно в шторм. Для скорейшего заживления ему нужно отдохнуть и позволить антибиотикам сделать свое дело.

Остается только надеяться, что Леоновы не пронюхают о нашем присутствии здесь или что к тому времени, когда они это сделают, нас уже не будет.

Доктор уходит, и раскаявшаяся Людмила тоже извиняется за то, что сходила в туалет. Мы вдвоем ждали у постели Славы, пока Павел и охранники патрулировали коридор. Не то чтобы я ожидал нападения в американской больнице — по крайней мере, теперь, когда я знаю, что моего сына не отравили намеренно. Комплексу, вероятно, тоже не угрожает большая опасность, хотя я не говорю охранникам переключаться с красного кода, пока мы не вернемся.

Я забыл свой чертов телефон, и хотя Людмила переписывалась с Алиной, и я знаю, что дома все в порядке, невозможность наблюдать за Хлоей через камеры меня очень беспокоит.

Как будто кто-то завязал мне глаза или выколол глаза.

«Позвольте мне немного воспользоваться вашим телефоном», — говорю я Людмиле, когда она возвращается, и она передает его мне, прежде чем незаметно исчезнуть из комнаты.

Как только она уходит, я звоню сестре и прошу ее вызвать Хлою, если она еще не спит.

Если я не увижу свой зайчик, то хотя бы услышу ее голос.

«Сначала расскажи, как Слава, — говорит Алина.

Я быстро сообщаю ей о его состоянии — Людмила уже сообщила ей о диагнозе сальмонеллез — и снова прошу соединить с Хлоей.

"Дай мне минуту." В голосе Алины есть своеобразная нота. Я надеюсь, что у нее не будет новой мигрени, хотя я не удивлюсь, если это произойдет, учитывая события ночи.

Я не склонен к головным болям, но в висках будто молотком стучат.

Я с нетерпением жду, когда Хлоя возьмет трубку. Я, наверное, должен был позвонить раньше, чем позволить Людмиле держать их в курсе ситуации, но мне нужно было сначала узнать, что происходит со Славой. Страх был подобен валуну на моей груди, но теперь я наконец могу дышать и говорить как разумный человек.

Час назад я был на грани того, чтобы разорвать горло медицинскому персоналу голыми зубами за их попытки заставить нас ждать своей очереди на госпитализацию.

К счастью, деньги говорят даже в этой глуши леса, поэтому, как только я сказал администратору скорой помощи, что сделаю пожертвование в миллион долларов их детскому отделению, если мой сын будет немедленно вылечен , все стало намного проще, и я не не приходится прибегать к более крайним мерам — например, всадить пули в несколько более плотных голов.

— Николай, привет. Мягкий голос Хлои, словно теплое одеяло, укутывает меня, уменьшая стук в голове и снимая напряжение в шее и плечах. До этого момента я не осознавал, насколько плотно они сгруппировались.

Отвернувшись от кровати Славы, я подхожу к окну, чтобы не разбудить его. «Привет, Зайчик. Как дела?"

«Теперь лучше, когда я знаю, что ты и Слава в безопасности», — тихо говорит она, и я слышу небольшую прерывистость ее дыхания. «Я так волновалась из-за шторма и всего остального».

Моя грудь сжимается от нежности. "У нас все в порядке. Мы сделали это." Понизив голос, я рассказываю ей все об этой ужасной поездке: как Славу тошнило все это время, и как нам пришлось десяток раз останавливаться, чтобы его вырвало и он пошел в ванную под проливным дождем. Как я все время желал быть тем, чьи внутренности выворачивают наизнанку, и как я боялся, что мы опоздаем в больницу.

— Я знал, что дети болеют, — отрывисто говорю я. — А я знал, что Слава может когда-нибудь что-нибудь подхватить, хоть он и силен и здоров. Чего я не знал, так это того, что это будет выглядеть так… как будто кто-то пилит мое сердце тупым ножом, разрезая его по одной клетке за раз».

"Конечно." Тон Хлои мягкий, мягко сочувствующий. «Родители всегда так себя чувствуют, когда с их детьми что-то не так. Однажды мама сказала мне, что не знала, что такое беспокойство, пока не родила меня, а потом она больше не знала, каково это — существовать без беспокойства».

Я пощипываю переносицу. "Большой. Просто здорово."

«Она также сказала мне, что ни на что не променяет роль моей мамы». Она делает паузу, а затем тихо спрашивает: «Не могли бы вы? Променять роль отца Славы на душевное спокойствие?

— Блять, нет. Я смотрю на крошечную фигурку на кровати, и стесненное, неудобное чувство, которого я старался избежать вначале, снова вторгается в мою грудь. На этот раз, однако, я понимаю, что это беспокойство. Беспокойство и глубокая, всепоглощающая любовь. Во мне пробуждается любовь, отличная от навязчивой страсти Хлои, но не менее сильная.

Я бы убил за них обоих.

Я бы умер за них обоих.

Если бы я потерял хоть одну, я не знаю, как бы я поступил дальше.

— Так когда, по-твоему, ты вернешься домой? — спрашивает Хлоя, и, как и в случае с Алиной, я улавливаю странную интонацию в ее голосе. Точнее, не натянутость, а что-то не то.

— Мы должны вернуться до вечера, — говорю я, глядя на часы. Сейчас пять утра, почти утро, хотя на улице еще темно. — Зайчик… все в порядке?

Тон Хлои теперь заметно напряжен. "Конечно. Почему бы и нет?»

"Кому ты рассказываешь. Что-то не так?"

"Нет, ничего. Просто… приезжай домой, и мы поговорим.

"Разговаривать? Как насчет? Что-то случилось, пока меня не было?

"Нет, конечно нет." Она делает вдох. "Это отлично. Всё хорошо. Просто устал не спать всю ночь, вот и все.

Она врет. Я уверен, что она лжет, и собираюсь потребовать от нее ответов, когда Павел входит в комнату.

«Маша говорит по телефону», — коротко говорит он, протягивая мне свой аппарат. «Операция, наконец, началась. Он придет к ней через пятнадцать минут.

Блядь. «Зайчик, мне пора. Поспи немного, и я позвоню тебе сегодня позже, хорошо?

Не дожидаясь ответа Хлои, я вешаю трубку и подношу телефон Павла к уху. — Ты все камеры настроил? А прямая трансляция?

Голос Маши такой же яркий, как и прежде. "Конечно."

«Отправьте запись Константину для редактирования, а для прямого эфира направьте на этот телефон. У меня нет с собой моего».

"Без проблем. А теперь о плане Б…

«Просто сосредоточься на плане А». Мне нужно, чтобы Брансфорд был скомпрометирован, а не мертв, как я договорился с Хлоей.

Маша раздраженно вздыхает. «Конечно, буду. Но если что-то пойдет не так, и я не смогу его сдержать, ты все равно хочешь, чтобы я его устранил сегодня, верно? Я больше не смогу подойти так близко».

Я потираю левую бровь, за которой снова работают черепные молотки. Актив Валерии был кристально ясным в отношении того, что она будет и не будет делать на этой работе, и хотя она не против того, чтобы Брансфорд немного поиздевался над ней ради убедительного видео, она не позволит ему трахнуть ее.

— Просто сделай все возможное, чтобы до этого не дошло, — наконец говорю я. «И если вам нужно перейти к плану Б, используйте наркотик».

Хотя будет трудно объяснить Хлое смерть Брансфорда, я сделаю все возможное, чтобы защитить ее.

Даже поменяй свое слово ей.