Клиповое сознание

8.1. По поводу книги Ю.М. Осипова «Обретение»

Профессор Ю.М. Осипов долго искал свою книгу и, не найдя, написал свою — «Обретение».

Юрия Михайловича трудно поместить в какой-либо раздел науки. Еще труднее его отнести к какой-либо философской традиции. Кто он? Постмодернист? Нет. Позитивист? Нет. Марксист? Нет. Кантианец? Нет. Когда мне говорят, что он экономист, я улыбаюсь. «Если производство, — говорит Осипов, — каких-нибудь сапог или того же мыла объявлялось согласно ученому глубокомыслию экономикой, то чем же тогда являлось производство человека или того же знания, как и самой науки?..» (с. 14). Он, скорее, фурия экономики, ее метафизический овод, кто кусает, жалит и не дает покоя экономистам, требуя от них невозможного, то есть трансгрессии, выхода за пределы экономики с тем, чтобы взглянуть на нее со стороны иного.

Тот, кто говорит, что Осипов философ, я прошу взять «Обретение». Вот, что он пишет о философии: «Философия в ядре своем — весть о неизвестном» (с. 12), то есть знание о незнаемом. Да как же можно знать о том, что мы не знаем? А зачем, говорит Осипов, знать о том, что мы и так уже знаем. Осипов, как Кузанский, говорит о философии как ученом незнании.

Может быть, Осипов пророк, проповедник? Раздел под названием «Сотворение» я рекомендовал к обязательному чтению для магистров. Вот любимый мой фрагмент: «Верить или не верить в Бога? Глупый и пустой вопрос: признавая человека в человеке, ничего попросту не остается, как признать Бога, да что признать, просто констатировать, что Бог есть и что Он, будучи иномирным… э-э… феноменом, прямо в человеке и присутствует, даже если человек этот атеист и безбожник» (с.136). И далее: «Но все пошло у Христа, видно не так, как ему думалось…». Человек не желал пойти за Ним, не желал становиться иным. Я давно уже заметил, что у Осипова особый взгляд на отношения между Богом и человеком. Мне иногда кажется, что Осипов, как когда-то С. Булгаков, хочет Бога защитить от человека.

«Быть русским невозможно», — говорит Осипов, и ты с ним соглашаешься. И дело не в том, что есть русские и еще есть россияне, нерусские россияне. Кто бы ты ни был, но в России твоя жизнь должна быть служением. Здесь мы на службе. Здесь «воображение правит миром», — цитирует Осипов Наполеона.

Среди того, что я искал, все ли я нашел в «Обретении»? Нет, не все.

Если экономика — это движение вещей, опосредованных деньгами, то что с ней происходит тогда, когда сами деньги становятся товаром? Если деньги товар, то верна ли формула «деньги — товар — деньги»?

Допустим, что деньги существуют в головах людей. Но ведь есть еще и акции — это плод нашего воображения. И разные финансовые производные не совсем материальные вещи. Как же деньгам удается оставаться деньгами?

Если товар — это не только вещь, но и вещи без локализации в пространстве, то чем этот товар отличается от денег? Или этот товар — не совсем товар?

Не является ли финансовый капитализм тем странным образованием, которое возникает не благодаря новому технологическому уклону, а благодаря тому, что сознание и язык разошлись и между ними образовалась трещина, а мир стал жить в «визуальной комнате», в зеркальном шаре, в котором бесконечно умножилось «я», которое само себя не узнает.

За «Обретением» мы ждем новые сочинения Ю.М. Осипова, с новыми вопросами и новыми ответами. Читайте Осипова, и мир станет понятнее.

8.2. О книге Ю.М. Осипова «Реквием»

Передо мной лежит книга Ю.М. Осипова «Реквием». О чем эта книга? Для кого она и зачем? Зачем вообще пишутся философские книги? Зачем писал Ницше? Для кого писал Кант? Ведь их мало кто понимал. Канта не понял даже его самый талантливый ученик, которого звали Фихте. А много ли у них было читателей? Вряд ли.

Философов вообще не за что любить. Кто же может любить овода или осу? Ведь они жужжат и больно жалят. Но философ — это прежде всего оса, которая беспрестанно жужжит. Его дело — нападать, говорить нелицеприятные вещи, срывать маски и обнажать сущности. Вот Осипов. Кто это? Это оса, которая все время жужжит и больно жалит.

Вот Осипов написал «Реквием», целый талмуд. В нем он как бы вывернул себя наизнанку. Он рассказал о самом сокровенном, о пережитом, о личном и в то же время о том, что касается всех. В «Реквиеме» он делает одну важную работу — он постоянно расшатывает, раскачивает устоявшиеся в науке, в философии и в жизни смыслы и значения слов. Осипов с ними не церемонится. Стараясь уловить, поймать те оттенки смыслов, которые слышит его ухо, видит его глаз, различает его ум, он меняет границы слова. Сам концепт Осипова «философия хозяйства» — это наука об изнанке нашей жизни, нашей экономики.

«Реквием» — это философия, которая не описывает абстрактные сущности. Это философия, которая переводит читателя из одного состояния в другое, причем сам читатель может и не заметить приключившейся с ним метаморфозы.

Я расскажу о двух казусах, которые произошли со мной. Я никогда не любил великолепное итальянское искусство Возрождения. Оно не трогало меня и не трогает сейчас. В нем свет, предметы, тела распределены так, что мои глаза отказываются что-либо видеть и быстро утомляются. Возможно, на меня повлиял Флоренский, его негативное отношение к искусству Возрождения. Другое дело, например, картина В. Сальникова «Рождение авиации», здесь все на месте, и мой глаз наслаждается. Мне нравится эта картина. Но Сальников — это не Рафаэль, не Микеланджело.

Однажды об искусстве возрождения мы заговорили с Ю. Осиповым, который так просто и понятно рассказал о философском смысле возрожденческой живописи, что у меня возникло чувство, будто я понимал это всегда. Я, конечно, не был в Италии и не видел фреску Микеланджело «Мистерия», на которой изображено прощание Бога с Авраамом, а Осипов там был, и он увидел в этой фреске прощание Бога с человеком, которому он больше уже не нужен. А затем я прочел статью Осипова об этом и сразу же принял ее, как свою, как то, что мной уже было выстрадано. Особенно меня потряс рассказ Осипова о Божьей матери, которая сидела где-то у ног своего сына и с каким-то страхом и даже ужасом смотрела на того, кого она родила. С этих пор все мои суждения об искусстве Возрождения и современном искусстве определяются философскими интенциями Осипова.

Второй казус, о котором я расскажу, связан с «Реквиемом» Ю. Осипова. «Реквием» — большая книга, фрагментарная. Я читал эту книгу медленно, по кусочкам, понимая, что над всеми философскими рассуждениями Осипова стоит его жизнь, его переживания, его грезы и терзания.

Прошло какое-то время, и мне самому нужно было написать статью о пожарах, охвативших Россию летом 2010 года. Я написал эту статью и назвал ее «Реквием». И только потом, уже после того как статья была опубликована, я понял, что слово «реквием» у меня от Осипова, который изменил меня, а я не заметил.

Поэтому я говорю: господа, читайте «Реквием» Осипова и вы не заметите, как изменитесь.

8.3. Рецензия на книгу Ж.-М. Шеффера «Конец человеческой исключительности»

«Финиковый компот» попросил меня написать рецензию на книгу Жан-Мари Шеффера «Конец человеческой исключительности». Я согласился и прочел книгу Шеффера. Первое, что я понял, что Шеффер — это даже не Пинкер. Шеффер — это какой-то новый вариант Уилсона, который 60 лет назад изобрел социобиологию. Правда, сегодня для Шеффера социология и есть не что иное, как биология, и в этом новизна его книги.

Идея книги проста: человек — это обезьяна. Вернее, это популяция обезьян, подчиненная законам генетики. Все хотят оставить потомство, но не у всех это дело получается из-за конкуренции.

Философия понимается Жан-Мари Шеффером как высказывание, согласованное с существующими научными знаниями. Если высказывание не согласуется со взглядами ученых, то оно теряет смысл. К чему ведет такое понимание? К тому, что философия превращается в служанку наук, в комментарий к тому, что думают ученые, в болтовню. В книге критикуется Декарт, Гуссерль, Хайдеггер, но, на мой взгляд, эта критика ведется не на уровне философской изобретательности критикуемых столпов философии. Например, Гуссерль пишет: человек выступает как «существо, свободно определяющее себя», «свободное в своих возможностях придавать себе и окружающему миру разумную форму». Шеффер комментирует эту фразу так: «человек есть источник и основание любой формы разумности». Но это не так. Человек свободен, и эта свобода делает возможной разумную форму, которую иногда придает миру человек. А иногда он придает миру неразумную форму, ибо свободен в отличие от бесшерстных кротов, которые всегда разумны, но не свободны.

Как строятся доказательства Шеффером? Он показывает, что сколько существует форм жизни, столько существует и исключений. Поэтому человек не исключение, а одна из форм биологической жизни. Согласно Шефферу нельзя человека противопоставлять животным, ссылаясь на то, что человек живет в обществе, что у него есть культура и что он говорит. Все это есть и у животного. Ссылки на сознательность человека неосновательны. Никто не доказал, что животные не мыслят. Шеффер в своей социобиологической теории пропустил несколько мыслимых в философии моментов со времен Платона.

Человек галлюцинирует и воображает. И в той мере, в которой он это делает, он не часть природы. Природа таких животных выбраковывает.

Человек не элемент социума. Животные, конечно, социальны, а человек — асоциален в той мере, в какой он аутистичен. Поэтому концепт биосоциального устройства человека оказывается заблуждением.

Природа умна. Животные рациональны. Человек не разумен. Шефферу даже во сне не может прийти эта мысль.

У животных язык — это инстинкт. Человек же изобретает язык. У животных язык — это их «сознание». У человека язык — враг сознания, но друг социума. Языковому всегда предстоит воображаемое.

В заключение я подумал о том, что однажды «Финиковый компот» даст мою книгу «Аутография языка и сознания» на рецензию Жан-Мари Шефферу и потом опубликует его рецензию. Это могло бы быть забавным эпизодом в интеллектуальной истории современной философии.

8.4. Рецензия на книгу В. Васильева «Сознание и вещи»

Студентам философского факультета нужен тренажер для ума, действующая модель философствования. Долгое время у них этой модели не было. Теперь она появилась. Я имею в виду книгу В. Васильева «Сознание и вещи». Книга мне нравится. Почему?

Во-первых, потому что она маленькая. Во-вторых, потому что я в ней нахожу много ловушек для ума. Например, В. Васильев говорит: «я вижу мяч». Но я-то понимаю, чтобы его видеть, я должен был его когда-то увидеть в первый раз. Но увидеть его в первый раз нельзя, потому что ощущения слепы. Значит, должен быть помощник. Этим помощником может быть либо «априори», либо Другой, или то, что в книге названо «прошлым опытом». Правда, прошлый опыт не решает проблемы видения мяча, а уводит ее в бесконечность.

Если «я вижу мяч», то какой? Тот, который нарисован, или тот, который пинают мальчишки во дворе. Мне бы очень хотелось узнать, как автор книги одно отличает от другого, не разрушая при этом структуру восприятия. На мой взгляд, мяч может нарисовать любой, не видя мяча.

Главное действующее лицо первой главы книги — причина. Для всего есть причина, — хочу я сказать вместе с автором книги и понимаю, что все случайно. Конечно, описание — это дело сознания, которое дает материал для нового описания и, следовательно, для нового сознательного опыта. В погоне за описаниями мы опять-таки встаем на путь, который ведет к бесконечности. Прервать этот путь может только неописуемое.

Во второй главе книги мне нравится то, что Дюрренматт называл «наблюдением за наблюдающими за наблюдателями». Если я правильно понимаю, то главное действующее лицо этой главы — мозг. «Каково наше сознание, таков и мозг», — говорят сегодня продвинутые неврологи. И я повторяю вслед за ними: кто мыслит, тот не рефлексирует, кто рефлексирует, тот не мыслит. Мне нравится, что В. Васильев говорит о ментальной детерминации физического.

Чтобы появилась «приватность ментального», о существовании которой говорит В. Васильев, на мой взгляд, нужно было когда-то нейтрализовать внешнюю детерминацию и освободить то, благодаря чему можно будет потом галлюцинировать.

В заключение я хочу сказать студентам: читайте книгу В. Васильева «Сознание и вещи» и завидуйте.

8.5. Два взгляда на философию

В четвертом номере «Философии хозяйства» за 2013 г. опубликована статья проф. Ю.М. Осипова «Парижские перипетии». В этой статье сформулирован ряд проблем философии вообще и русской философии в особенности.

Существуют два взгляда на философию: один из них представлен проф. А.М. Пятигорским и М.К. Мамардашвили, другой — проф. Ю.М. Осипов. В первом случае утверждается, что нет никаких национальных философий, нет никакой немецкой, французской и тем более русской философии. Есть философия вообще и она не зависит от этнической принадлежности ее носителей. Во втором случае отстаивается другой тезис, а именно: сначала были греки, а потом они изобрели философию, а нет так, что сначала была какая-то философия, а потом уже ее приняли греки. Для Пятигорского философия — набор обезличенных приемов мышления, для Осипова философия — самосознание человека. Мне ближе взгляд на философию Ю.М. Осипова, и вот почему.

Русскость

Приведу цитату из статьи М.Ю. Осипова: «До коле же образованным русским людям… разъяснять, что есть она — Россия; что все еще обитают в ней русские — как по крови, так и по призванию… она же и русская духовная субстанция, называемая русскостью…».

Русскость была до философии и даже до православия. Она взяла из христианства то, что было ближе русской душе. Из философии она взяла то, что было ближе русскому умострою. Но если это так, то почему же тогда русская философия находится сегодня за пределами внимания русского человека? Почему она выпадает из нашего непрерывно длящегося настоящего и застывает в прошлом? Почему сегодня нам ближе Бодрийяр, а не Булгаков?

Прошлость Булгакова

С.Н. Булгаков относится к тем, кто формировал русское философское сознание в ХХ веке, кто разрабатывал его аксиоматику. Он софиолог, теоретик всеединства. Почему же Булгаков не стал властителем наших сегодняшних дум? Почему он, спрашивает Ю.М. Осипов, воспринимается нами как бунтарь-одиночка? Может быть, он устарел, и нас с ним больше уже ничего не связывает? Как ни странно, но дело не в Булгакове, а в нас самих. А что с нами-то? Мы, говорит проф. Осипов, привыкли жить в мире понятного, общепринятого, стандартного, а Булгаков — революционер духа. И философия, она тоже — революционерка. Она расшатывает незыблемое и ставит под сомнение привычное. Булгаков думал сам, а мы повторяем то, что думают на западе. В чем состоит идея современного философского мышления на западе? В том, чтобы множить различное. Например, нас убеждают в том, что сколько существует людей, столько существует и истин. Нет двух похожих истин, все различно и все множественно.

А в чем состоит воззрение философов всеединства? В чем состоит воззрение Булгакова? В том, что нет двух истин, есть одна истина, и она одна на всех. Одна истина показывает себя не всем, а тем, кто верит. А тем, кто не верит, показывает себя не истина, а воспроизводящееся различие, которое не может преодолеть мышление. Чтобы жить в мире, достаточно иметь ум, который помогает различать. А для того, чтобы создать мир, нужен не ум, говорит Буглаков, а нужна София Премудрая. Отказываясь от Софии, мы отказываемся не от Булгакова, не от софиологов и теоретиков всеединства, мы отказываемся от творчества, от возможности думать самим.

Булгаков жил, чтобы думать, а мы думаем, чтобы жить.

8.6. О боге советской интеллигенции

Недавно вышла книга И. Гамаюнова «Бог из глины». О чем она? О нас, о тех, кто помнит перестройку, кто испытал девяностые и жил в нулевые. Какие же мы?

Ошибка в конструкции

Конец 80-х годов ХХ века — начало конца советской интеллигенции, появившейся в России после революции 1917 года. «Литературная газета» — духовный центр, точка интенсивности в жизни советской интеллигенции. У газеты был внешний план — судебные очерки, его знали и любили миллионы, и я его любил. А еще был внутренний план — жизнь редакции. Но по внешнему нельзя судить о внутреннем. «Дневник литгазетовца» Гамаюнова позволяет нам взглянуть изнутри на то, что нельзя увидеть извне.

«Литературная газета» перестраивала и перестроила наша сознание. И вот финал. Гамаюнов его изображает так. 1993 год. Поезд «Адлер-Москва». В купе входит актриса и говорит: «Время беспокойное. Хотите отвлечься? Стихи могу почитать. Блока, Есенина, Ахматову. Стоит недорого». Ей отвечают: «Спасибо, не до стихов».

Русская интеллигенция ставила идею выше жизни. Она умерла после того, как, управляя государством, стала приносить в жертву своей идее миллионы жизней. Советская интеллигенция умерла на рынке, продавая услуги. И хотя она говорила о том, что по-прежнему идейна, ей уже никто не верил. В ее конструкции была замечена ошибка. Она, как пишет Гамаюнов, «полюбила свежую клубнику в январе». Ей захотелось прикоснуться к буржуазному комфорту. Это прикосновение, этот порыв и погубил ее.

Рыба в аквариуме

Герой одного из очерков Гамаюнова решил испытать себя правдой. Он капитан КГБ. Они — диссиденты, но у них есть правда. И капитан решил помочь диссидентам.

Капитан не знал, ему не рассказали, что правда — это вымысел, который существует, если мы хотим, чтобы он существовал. А это значит, что нет никакой истинной реальности, реальность — это объективированная иллюзия, а истина — практически оправданное заблуждение.

Офицера поймали и посадили в тюрьму. После тюрьмы, боясь КГБ, он уехал в США. Где, наконец, понял, что Америка — аквариум, а он — рыба в этом аквариуме. Пройдет какое-то время, и капитан, теперь уже развозчик пиццы, поймет, что СССР, как и Америка, тоже был аквариумом, только другим. И советская интеллигенция, частью которой были инакомыслящие, это самая большая рыба в этом аквариуме.

Прокуроры и совесть

В повести «О человеке на коленях» Гамаюнов исследует вопрос о том, что бывает, если совесть перестает мучить человека.

Герой повести — прокурор. Этот прокурор нарушает закон, надзирая за исполнением закона. Он нарушал, а страдали невинные люди. Почему он нарушал закон? Потому что у него нет совести? Или потому что он непрофессионал? Автор повести склоняется к тому, что у него нет совести, то есть сознания. Но, когда ты идешь к прокурору, тебе ведь все равно, есть у него душа или нет у него души, есть у него совесть или нет у него совести, у него должна быть форма. Отсюда следует, что он не имеет права быть содержательным. Он должен быть машиной закона, которая сама по себе не может ничего ни прибавить, ни убавить. Он должен отказаться от своего «я» и действовать ради закона. Поскольку судьи, следователи и прокуроры могут что-то прибавлять и убавлять от себя, постольку они сами являются уже не правоприменителями, а преступниками. Поэтому не совесть, а формы, то есть абсолютный запрет на своеволие, может помешать обвинителю превратиться в обвиняемого.

Самообман

В повести «Бог из глины» Гамаюнов рассказывает историю одного интеллигентского самообмана.

Москва — столица. В Москве живет много умных людей. Они много знают и хотят знать еще больше. Их привлекает необычное, экстрасенсорное, словами невыразимое. Например, связь с космосом. В Каракалпакии живут простые люди. Они мало знают, но понимают, что боги потому боги, что к ним люди относятся, как к богам. Столичной интеллигенции было нужно чудо, нечто сверхъестественное, и она нашла его в Средней Азии, полагая, что на Востоке хранятся чудеса. В результате несколько азиатов, согласившись с тем, что они боги, дурачили Академию наук, преподавателей вузов, режиссеров, студентов, пока не убили одного из своих последователей, известного актера. Но даже это преступление не смогло рассеять самообман московской интеллигенции.

Что значит обмануть себя? Не значит ли это, что нужно солгать себе? Но, солгав себе, ты будешь знать то, что скрываешь от себя. Нельзя заблуждаться, зная, что ты заблуждаешься. Но можно заблуждаться, не зная о заблуждении.

Самообман раздваивает человека. Кто знает, тот обманывает другого, но, кто верит, тот не обманывает себя. В повести Гамаюнова «Бог из глины» рассказывается о действии из самообмана, рожденного суеверием. Чтобы обмануть себя, нужно верить в бога из глины. То есть парадоксальным образом нечто знать и одновременно не знать. Для чего эти парадоксы? Для того чтобы, парализовав свой ум, привести его в замешательство. Ведь пока член-корреспондент Академии наук находится в своем уме, обмануть его невозможно. А когда ум парализован, реализуется действие из самообмана и академик Спиркин приглашает молодого бурятского ученого на роль экстрасенса и предлагает ему вылечить председателя госплана СССР. Равно как и главный редактор журнала «Огонек» пишет руководителю Каракалпакской АССР письмо с просьбой помочь простому колхознику с необычными способностями телепатии и телекинеза.

Конечно, преподавательница полиграфического института хочет не связи с космосом. Она хочет любить. Но любовь — сумасшествие. Пока человек находится в своем уме, он не сможет полюбить, ему нужно уйти от сознания, ускользнуть от ума. Зачем? Чтобы достичь докогитальных состояний. А среди этих состояний — любовь и вера. Свидание высокообразованной героини «Бога из глины» с колхозником из Каракалпакии — безумная попытка встретить любовь. Героиня полюбила в нем глиняного бога. Но любовь и самообман несовместимы. Любовь требует искренности. А вера требует невозможного. Действием из самообмана рождается не вера, а суеверие.

Книга И. Гамаюнова «Бог из глины» напоминает нам о бездонной пустоте мира, который оставлен Богом. О зиянии пустоты, которую не заполнить чудесами.