Клуб любителей фантастики, 2005

Владимир Шкаликов
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ

Если дело сделано мастером, это сразу видно. Возьмите обыкновенный карандаш и подстрогайте. При мне. Ножиком. И я сразу увижу, мастер вы или нет. Если ножик остер, если рука тверда, если карандаш получился похожим не на обрубок бревна, а на улыбку молнии, вот тогда можно говорить о мастерстве. Но это, конечно, мастерство малое. Да и сам разговор — просто к слову, чтобы дальше было понятно, почему все так вышло. А рассказ пойдет об одной двери.

Изготовил ее мастер. И инструмент заточить, и карандаш подстрогать этим инструментом (хоть стамеской, хоть топором), и составить этим карандашом чертеж, и дверь по этому чертежу сделать — все было при нем. Дверь получилась такая, что посмотреть издали — большая плитка шоколада. Вся из квадратиков, а посреди — прямоугольник. Если же подойти и присмотреться — это уже не плитка шоколада, а настоящая картинная галерея: на каждом квадрате мелкой резьбой — цветы, бабочки, зверюшки, а в прямоугольнике — целый пейзаж. Все тонко, все точно, смотрел бы да и смотрел. А отойдешь — узор исчезает, и снова шоколадка. Только с большой латунной ручкой. И сверкает латунь, как золото. но без важности: берись и входи. И резьбой над дверью: «Добро пожаловать». Ну просто хочется войти А потянешь за ручку — тяжелая дверь идет легко, не скрипит и остановится точно там, где перестанешь тянуть. И распахнуться не старается, и захлопнуться не спешит. Приветливая дверь. По этому видно: сделана для людей и делана мастером.

Работа у дверей, известно, беспокойная: целый день взад-вперед. Многим и ночами покоя нет. Поэтому изнашиваются двери быстро. Особенно если наружная да в какой-нибудь конторе — такая и десяти лет не протянет. Но нашей двери повезло. Когда только к ней подходили, каждый сразу видел, что сделана мастером. А к мастерству и отношение особое: каждый ее берег — не дергал, не хлопал, не пинал ногами и не ковырял узоры перочинным ножиком. Стояла дверь на входе как раз в контору и работала почти круглые сутки. А сохранялась многие годы, потому что и хозяева, конторские работники, за ней присматривали: когда надо смазывали, когда надо лаком покрывали.

Однако известно всем, что ровной жизни ни у кого не бывает. Меняется погода, меняется настроение, меняются и времена. Другие люди пришли работать в контору, и не понравилось кому-то, что дверь без пружины. А вдруг сама откроется? А вдруг забудут затворить? Тогда что же, улицу обогревать?.. Был приказ, пришел столяр, забил гвоздь и нацепил пружину.

Теперь открываться дверь стала туго. Чтобы войти, надо было хорошо рвануть за ручку. Тяжелая дверь шла с трудом, а когда человек входил, норовила ударить его в спину. Ясно, что и относиться к такой двери люди стали иначе. Когда проходили, ее не придерживали. Весь день она хлопала, аж во всей конторе звенели стекла. При выходе ее к тому же пинали ногой, а уж потом хлопали.

— Дверь портится, — заметил начальник конторы. И велел столяру прибить по низу латунный лист. Сказал: — Дверь красивая, ручки желтые, и лист надо желтый.

Но латунного листа не нашлось, столяр прибил железный и помазал его желтой краской. Теперь посетители пинали ногой в железо и оставляли на краске черные следы.

Дверь недолго терпела такое безобразие: однажды пружина оборвалась.

Но прежнее равновесие, созданное руками мастера, было уже нарушено. Дверь больше не останавливалась в любом положении, удобном для нас. Каждым кубиком она помнила пружину и против своего желания стремилась на свободу.

— Дверь открывается и хлопает, — сказал начальник конторы. — Поставить новую пружину!

В дверь забили новый гвоздь и нацепили новую пружину, еще туже. Но она оборвалась еще быстрее. А дверь стала хлопать прямо-таки со злостью.

В конторе тоже произошли перемены. Дела там перестали кончаться миром, тихие прежде голоса сменились криком, руки людей стали грубыми, и после каждой беседы в конторе посетители обязательно старались хлопнуть дверью.

Короткие ночные часы перестали быть для двери часами отдыха.

— Все из за меня, — переживала дверь. — Как поставили новую пружину, так и началось! Я всем мешаю, у людей портится нрав. А от этого — никаких дел.

Она решилась принять меры.

Когда утром начальник конторы явился на работу, он увидел перед дверью толпу. Это те, кто пришел пораньше, не могли открыть дверь. Только ручку оторвали.

— Она перекосилась, — доложили начальнику. — Надо ждать столяра.

Столяр на работу опоздал, и все на него напустились. Начальник объявил ему выговор, но приказ об этом написать не мог, потому что в контору ведь не войдешь.

— Если будет выговор, — сказал столяр, — я дверь чинить не стану.

Все принялись просить начальника отменить выговор, и он сдался, потому что больше стоять на улице ему не хотелось. Решено было выговор не объявлять, а ограничиться устным замечанием. Тогда столяр сходил за инструментом и открыл дверь.

Про этого столяра надо сказать, что мастером он не был. Хоть и знал, что к чему, но твердости в руках не имел, потому что настоящего интереса к работе никогда не испытывал. Но было у него одно полезное качество: он мастерство понимал и ценил. Эта дверь ему с самого начала понравилась, он сам ни одного гвоздя не стал бы в нее забивать, не то что уродовать красоту железным листом. Он просто не мог ослушаться приказа. Но всегда ждал от двери какой-нибудь выходки, поэтому теперь, открывая ее, сказал начальнику строго:

— Щас я ее сниму совсем и сделаю все. как раньше было. И больше губить вещь не дам.

— Что-что? — переспросил начальник.

— Что слышал. — ответил столяр. — Если в чем не понимаешь, так надо спрашивать специалистов.

— Это ты-то специалист? — Начальник рассмеялся. — Да я тебя уволю, никто и не заметит!

— Ладно, — сказал столяр. — Я сам уйду.

— Только сначала сделаешь дверь, — сказал начальник.

— Ну, это само собой, — сказал столяр.

Он снял дверь и два дня ее ремонтировал.

Он осторожно удалил с нее железный лист, выдернул все гвозди, заделал все отверстия, зачистил, восстановил цвет морилкой, заменил петли, привинтил ручку и так установил дверь на место, что и старый мастер не сделал бы лучше. Вот на что способен человек, если по-настоящему увлечется.

На третий день столяр уволился. Он бы, может быть, и остался. если бы начальник оценил его работу да извинился. Но тот так ничего и не понял:

— Не захотел ставить пружину? Ничего, без тебя поставим.

И вот тут начинается непонятное.

На следующий день, когда конторские пришли на работу, они увидели, что двери нет совсем. Бросились искать — ни следа. Послали за столяром, который уволился. Он прийти отказался, но велел передать, что никакой двери в глаза не видел. Его все же попытались привлечь к суду, но суд конторе отказал: следствие не нашло никаких улик против столяра.

А пока суд да дело, все внутренние двери в конторе, все окна, даже все столы и стулья стали быстро рассыхаться. Был большой грохот, когда начальник, распекая нового столяра, ударил кулаком по столу, а стоп распался. И тут же еще сильнее загрохотало, когда под начальником рассыпалось кресло. В конторе на всех этажах начали скрипеть полы, высунулись шляпки гвоздей, горбами изогнулись плинтуса. стали потрескивать балки перекрытий и даже деревянные линейки покоробились, а цифры на них осыпались. Доска с надписью «Добро пожаловать» упала прямо на начальника конторы.

Так длилось неделю, после чего инспекция велела немедленно освободить дом ввиду аварийного положения.

Вам интересно, чем кончилось?

Контора куда-то переехала. Ее начальник выписался из больницы и уехал в другой город. Все деревянные конструкции в доме заменили. Старая дверь, похожая на шоколадку, так и не нашлась, поэтому сейчас решают, из чего делать новую — из дерева или из металла и стекла.

Конечно, вам больше всего хочется узнать, куда дверь подевалась? А мне тоже хочется. Я тоже не знаю. Того столяра по дружбе спрашивал, но он отказывается:

— Я бы и взял… Да разве дверь спрячешь?

Остается нелепая мысль, что дверь сама снялась с петель и улетела. Я в это особенно не верю, но даже если так, то не в лес же она полетела. Где-нибудь работает в приличной конторе. И с улицы, конечно, видна. Только поискать — контор ведь много.

Владимир Шкаликов
КОРНИ ДОМА

На окраине города сломали старый домишко. Не один его сломали, всю улицу. Было там только старье, из прошлого века — ветхое, серое, перекошенное.

Этот домишко, правда, не был ни кривым, ни ветхим. Имел он только один изъян: когда старого хозяина выселяли в новую квартиру, снял он резные наличники с обоих окошек и с собой увез, на девятый этаж. А стены, крыша, пол — все стояло бы еще век — другой. Но подогнали бульдозер, толкнули… Перед бульдозером что деревянное устоит?

Когда вылез бульдозерист из кабины, подходит к нему старичок. Спрашивает:

— Не жалко было ломать?

— А что, дедушка, твой был дом?

— Мой. Сваи под него еще мой дед забивал. Отец новую крышу покрыл. Я наличники резьбой украсил. Старуха моя цветы развела. Хороши были цветы-то?

— «Как хороши, как свежи были розы…» — продекламировал бульдозерист. — Однако дедушка, поступил приказ, а мое дело маленькое.

— Это плохо, — сказал старик.

— Что плохо-то?

— Дело у человека не должно быть маленькое. Большой должна быть любая мелочь. Иначе — не прорастешь.

— Все ясно, — сказал бульдозерист. А сам подумал: «Чокнулся дед. Прорастать собрался, как будто его посеяли». Дальше думать не стал, а поскорее залез обратно в кабину и — пошел крушить!

— Ничего тебе не ясно, — сказал старик ему вслед. — Потом поймешь.

Ушел и больше на это место не вернулся.

А на месте этом, согласно генеральному плану, полагалось воздвигнуть контору. В три этажа высотой, с кабинетами, с инструкторами, секретарями и управляющими. Свое-то здание в центре города у них пришло в негодность.

Не успел рассеяться бульдозерный дым, а контору уже строят. Уложили блоки бетонные, стали класть кирпич и перекрывать панелями многопустотными. До второго этажа успели дойти, как однажды утром обнаружили трещину.

По всей стене. Конторские чиновники набежали, окружили, охают: «Мы такую работу не примем, нас и так на прежнем месте чуть не поубивало».

Хорошо, строители согласны. Развалили эту стену, выправили блоки, выложили заново кирпичи, дошли без хлопот до самого верха, а как только закончили крышу, оно и началось.

В том же месте трещина. От фундамента до крыши. Пока думали, что бы это да как быть, за три дня вся стена развалилась. Никого не придавило, но — начинай сначала.

Убрали кучу кирпича, что от стены осталась, оттащили павшие панели и увидели, что бетонные блоки что-то из-под земли выталкивает, будто огромный гриб растет.

Убрали блоки, подогнали бульдозер. Он начал чистить — да и застрял. Выскочил бульдозерист, посмотрел — и вспомнил:

— Там же свая! Когда я здесь домишко ломал, дед сказал, что он на сваях.

— Что за дед? — спрашивает начальник стройки.

— Хозяин дома.

Стали смотреть сваи. Из лиственницы сделаны. Лиственница — вечное дерево. Несокрушимое. В земле только крепче становится.

— А почему же сваи лезут из земли? — спрашивает бульдозерист.

— Земля их выталкивает. Как занозу, — кто-го мудро объясняет.

И стали все думать, что же теперь совершить. Три этажа стоят, а одной стены нет. Хочешь, не хочешь, а надо воевать со сваями.

Ждать, пока земля их вытолкнет? А куда девать инструкторов, секретарей и управляющих? Да и несерьезно это — насчет занозы.

Выдернуть сваи автокраном? Пробовали. Не идут.

Решили: спилить им верхушки и — укладывать блоки. Не полезут они больше. Подкопались под каждую сваю и срезали им верхушки бензопилой.

А контора торопит. Осень скоро, непогода… Уложили блоки, стали быстро-быстро стену класть. Но едва начали третий этаж, стена снова треснула.

— Ну, тогда вот что, — сказал конторским начальник стройки. — Взрывать эти сваи нам никто в городе не позволит, поэтому ходите на службу, куда хотите, а этот объект я замораживаю.

— То есть как?

— А так, что до весны никакие работы вестись не будут. Сейсмическо-геологическая обстановка неустойчива. Если хотите, жалуйтесь.

А кому пожалуешься на сейсмическо-геологическую обстановку? Конторские, хоть и бюрократы, а тоже соображают. Кого-то где-то потеснили и вселились на зиму в другую контору.

Остался объект пустой. Дожди его мочили, снега его засыпали, мороз его знобил, и никто до весны его не навещал. Кроме того бульдозериста. Еще когда увидел, что сваи полезли из земли, вспомнил он слова старика хозяина: «Иначе — не прорастешь». Странное всегда запоминается. Вот и не давали ему эти слова покоя, всю зиму донимали. И он похаживал на окраину, посматривал: неужто вправду прорастает?

Но рабочий день кончается поздно, а в сумерках да под сне гом много ли увидишь? Дом разваливается — это точно, а что сугроб как будто выше становится, так это и метелям под силу.

К слову сказать, зима выдались тогда снежная.

К весне, однако, стал бульдозерист замечать, что вокруг объекта снег оседает, а там, где рухнула стена, будто бы все растет.

Не утерпел, принес лопату, стал снег разбрасывать. Раз-другой копнул, а снег-то и весь, земля пошла. Рыхлая, копать легко.

Он — давай копать! Еще раз-другой копнул — дерево! Разгреб, думал — верхушка сваи, а не тут-то было. Балка новенькая! А уж под балкой — те самые сваи. Он наутро — к начальнику стройки: так и так. Тот — в машину и на объект. Проверил и велел найти старика, бывшего хозяина.

Нашли старика, все ему рассказали и спрашивают:

— Что сие может означать?

— Спросите у вашего бульдозериста, — дед говорит. И ехать с ними на объект не захотел: — Сами кашу заварили, сами и расхлебывайте.

Спросили бульдозериста. Он подумал, похмурился и не ответил, ушел задумчив.

Начальник стройки хотел было подождать еще, посмотреть, как оно обернется. Но конторские тут как тут: «Размораживай, иначе…»

Разморозили. Убрали обрушенную стену, перекрытия, блоки. Расчистили вокруг этой балки, что на сваях лежала, а там она не одна! Целый венец выложен из новеньких бревен! Как их только в прошлом году не заметили? Или зимой кто-то подстроил?..

Велят бульдозеристу: «Отодвинь-ка эти балки в сторону». А он отказывается.

— Почему?

— Не буду и все. Хоть увольняйте.

Увольнять не стали, убрали балки без него. Но сваи то из земли торчат. Решили, что выход один: надо их все же выдернуть. Один из конторских так и сказал: «Зло надо рвать с корнем!»

Подогнали экскаватор, он выбрал землю вокруг свай. Глубоко выбрал. Но сваи стоят так же крепко, а глубже он ковшом своим не достает.

— Спилим! С такой-то глубины больше не вырастут!

— Не-е-ет! — говорят конторские. — Рвать надо!

Строителям неохота рвать, упираются: технику, мол, жалко.

Но под конец уступили: подогнали автокран, завели трос. Пришел бульдозерист, говорит: «Зря стараетесь». Но его не слушают. Потянули раз, другой… Чуть не уронили в яму автокран.

Потом пробовали тянуть трубоукладчиком, разными лебедками, вручную под эти сваи подкапывались… Не видать им конца и не выдернуть.

— Ладно, — конторские сдались, — можете спиливать.

Спилили сваи, завалили ямищу, уложили блоки бетонные, достроили все три этажа, покрыли крышу, настелили полы, застеклили окна и — вручили конторским ключи: «Вселяйтесь!»

Начала контора обычную свою жизнь, про сваи скоро забыли.

А через месяц, в самый разгар второго чаепития, — толчок! Не сильный, но все услышали. Снизу. Осторожно. И до конца рабочего дня не было толчков. Вообще их больше не было. Но стало тревожно. Всем постоянно казалось, будто очень медленно давит что-то снизу. И еще через три дня та же самая стена треснула. Не сильно, чуть заметно. Как будто черная паутинка пробежала по штукатурке. А назавтра уже было видно небо.

Контору закрыли. На дверь повесили табличку: «Не входить! Аварийное здание». Инструкторам, секретарям и управляющим снова отвели углы по разным учреждениям.

Бульдозерист наведывался посмотреть. Качнул головой и молча ушел.

Горсовет махнул на это здание рукой: столько сил на него потратили, что дешевле было построить новое, в другом месте…

Через год прибыл к тому месту бульдозер. Вылез бульдозерист, походил вокруг, сказал: «ПРОРОСЛО» и начал работать. Залез в кабину, запустил мотор — убрал обломки кирпичных стен, растолкал по сторонам перекрытия и блоки. Тут как раз подошел грузовик с вещами. Друг-шофер, жена, детишки стали таскать пожитки в дом. А когда вселились, друг отвез бульдозериста к тому старику, бывшему хозяину.

Дом у старика в девять этажей. Розовый, бетонный. Но не такой. как все. На каждом окне — резной деревянный наличник, белой краской выкрашен.

Поднялся бульдозерист на девятый этаж, звонит в дедову квартиру. Тот ему открыл и улыбается:

— А-а-а. это ты! Ну, заходи, рассказывай.

Сели пить чай, бульдозерист и говорит:

— Ты прости, дедушка, я ведь тогда не понял тебя.

— Знаю, — старик отвечает. — И то знаю, что теперь ты все понимаешь. Как там мой домишко? Пророс?

— Пророс. Как новенький стоит.

— А что ему сделается? — Деду весело. — Знающие люди ставили.

— Так-то так, да только наличники-то ты унес, — жалуется бульдозерист. — Он так и пророс без наличников. Некрасиво.

— Ага, — старик улыбается. — Ты не только понял, ты и почувствовал. Ну. тогда молодец. Будут тебе наличники. Всем соседям сделал, и тебе сделаю. Неси материал. Доски кедровые. А захочешь, могу тебя научить.

Константин Арбенин

Жил-был в одной цивилизованной стране один гениальный изобретатель. Его мозг работал лучше любого компьютера и выдавал по шесть изобретений в неделю — все для пользы человечества. Мог выдавать и десять, да уж слишком многое отвлекало изобретателя от мыслительного процесса. Именно человечество и мешало ему сосредоточиться: близкие донимали вопросами, родные шаркали тапочками и скрипели дверьми, посторонние разговаривали под окнами… Разве можно было в такой обстановке работать!

— Бестолочи! — раздражался изобретатель на людей. — Неужели они не понимают, что я стараюсь ради их же блага!

В конце концов своим научным умом он вычислил местонахождение последнего необитаемого острова. Изобретатель собрал необходимые вещи и литературу, сел на пароход, ночью спрыгнул с палубы в тихий-тихий океан и к рассвету уже был на острове. Его счастью не было предела! Оставшись наконец-то наедине с собой, он принялся творить — в десять раз продуктивнее прежнего. Вечерами он изобретал, ночами чертил чертежи, а днем принимался за практическую сторону дела — строил, собирал, обрабатывал… Вскоре маленький остров до краев наполнился его гениальными изобретениями: чудо-машинами, вечными двигателями, удивительными аппаратами и волшебными станками. Все эти достижения инженерной мысли позволяли жить их автору на острове безо всяких проблем. А изобретатель не унимался, все работал и работал — он понимал, что может принести человечеству еще больше пользы!

В трудах и заботах время летит быстро, и вот, когда прошло тридцать пять лет, гениальный отшельник увидел на горизонте белую точку и узнал в ней корабль. Сердце екнуло у него в груди. и пульс участился до безобразия: изобретатель вдруг почувствовал, что не желает отдавать свои творения этим несносным людям, этим бестолковым лентяям, которые умеют только мешать прогрессу или использовать его себе же во вред! И, поняв это, он поднял с земли тяжелую палку и принялся крушить и разбивать свои произведения. Плоды многолетних трудов рушились от ударов самой обыкновенной дубины, они валились, задевая друг друга, как костяшки домино, рассыпались, как карточные домики. Шесть дней приближался корабль к острову, шесть дней разрушал создатель свой микромир. На седьмой он спустился в свой подземный кабинет, открыл сундук, в котором хранились описания и чертежи и стал их есть, чтобы не достались варварам. Чернила собственного изобретения не предназначены были для употребления их внутрь, и страшные желудочные колики свалили пожирателя с ног прямо на месте…

Моряки нашли это место по стонам. Когда, преодолев развалины былого триумфа, они вошли в землянку, то увидели там жалкое зрелище: в сундуке, будто в гробу, лежало дикое, заросшее шерстью и покрытое плесенью, существо с сумасшедшими глазами, периодически оно отплевывалось клочками бумаги и издавало звуки, весьма отдаленно напоминающие человеческую речь. На откинутой крышке сундука сидел большой антарктический попугай и, истерически хохоча, выкрикивал одно только слово:

— Эврика! Эврика! Эврика!

Телевизионных дел мастер Секам Палыч Ящиков под конец смены пришел чинить телевизор в квартиру номер 32 в одном из домов Затрапезного переулка. Встретили его две старушки, каждой лет по сто восемьдесят.

— Чтой-то, — говорят, — у нас с настройкой неладное. Все не то показывает. То русалки поют, то бесенята коленца откалывают, то истории страшные про то, как бойфрен с бойфреной лимонера порезали. Ты нам, соколик, настрой, чтобы про животных, про спорт, да про всяку разну красоту! Страсть как устали от этой аномалии!

Посмотрел Секам Палыч аппарат — работа старинная, таких уж больше не осталось: блюдце, а по периметру яблочко ездит. В самом аппарате вроде бы все нормально, стало быть, снаружи что-то не так. Ну, он яблочко заменил, блюдце протер, настроил на позитив. Старушки отблагодарили его бутылочкой алкоголя.

— Это, — говорят, — соколик, не простой алкоголь, это молодильная настоечка. Пей на здоровье.

Секам Палыч прямо в подъезде бутылочку оприходовал, пошел домой в зеркало смотреться. Приходит, смотрится прямо в коридоре в трюмо: никаких внешних изменений, как был не первой свежести, так и остался, если не похужел. Обманули, думает. Но тут выходит к нему из кухни молодая пригожая женщина в теле и при бусах Секам Палыч так и ахнул — еле признал в красавице свою собственную супругу! От изумления попятился он в комнату, а там трое малых деток сидят на полу, запускают волчок и есть просят. Вернулась. значит, молодость-то! Только с наружной своей стороны, а внутреннюю придется, значит, самому налаживать, чтобы от жены и от детей не отставать. Волшебство да и только! Поутру опьянение прошло, а молодость осталась, вот она: жена, дети, перспективы…

Стал с тех пор Секам Палыч Ящиков зарядку по утрам делать, пить-курить бросил, расческу в карман положил и все такое прочее. И много дорог ему как бы заново открылось, все в жизни по-новому пошло. И так ему от этого хорошо на душе стало, что и сказать совестно! Хотел было старушек отблагодарить, да не нашел тридцать второй квартиры. Сказали ему, что в том доме на Затрапезном ее отродясь и не было.

Чертежник Никита Горкин влюбился в Неличку Пак из машбюро. Пригласил ее в кино, в кафе сводил, прощупал, так сказать, почву, да и решил сделать ей предложение — и возраст уже самый тот, и девушка хороша собою. Назначил Неличке свидание в 12:00 у памятника Багратиону. Всю ночь не слал, волновался, подыскивал слова. Утром загодя вышел из дому, сел на метро, но по дороге произошло непредвиденное: только въехали в тоннель, как Никиту похитили инопланетяне.

Инопланетяне, надо отдать им должное, оказались существа невредные, по-своему даже гуманные. Предложили Никите небольшое путешествие.

— Прошвырнемся, — говорят, — господин Горкин, в наши мега-пенаты, по дороге поболтаем; надо нам кое-какую информацию собрать. Мы, — говорит, — некоторые вещи про вас. землян, понять никак не можем.

Никита был человек передовой, к наукам прилежный, но уж больно в неподходящий момент его инопланетяне захватили — Неличка-то ждет, а времени уже совсем мало осталось; хорошо еще хоть вышел с запасом!

— Нет, — говорит Никита, — извините, гуманоиды, но не могу я, некогда, спешу очень. 8 другой раз как-нибудь.

А сам дергается, как на иголках, и смотрит на часы. Инопланетяне говорят:

— Да не глядите вы на часы, молодой человек, они стоят у вас. Мы вас обязуемся вернуть в то самое время и в то самое место, откуда вас извлекли. Так что на земле вашего отсутствия никто не заметит. Здесь три недели с нами проведете, а там — три секунды пройдет. Относительность, однако.

— Нет, — кричит Никита, — я три недели не выдержу! Три недели — это вечность!

И бьется кулаками в иллюминаторы — все о Неличке Пак думает.

Инопланетяне, едва услышали слово «вечность», переглянулись, свистнули по-своему и отпустили Никиту Горкина обратно в метро. Даже сувенира ему никакого не подарили.

В итоге Никита успел на свидание, более того, вспомнил все нужные слова, расписался с Неличкой, и стали они жить-поживать и детей, как говориться, наживать. А инопланетяне в еще большем удивлении остались после встречи с землянином: такой формулы относительности они никогда раньше не слышали. Не могли они разгадать смысл земных слов и долго еще ломали свои квадратные головы над воплем Никиты Горкина: «Три недели — это вечность!»

Пока не разберутся, что к чему, на новую встречу с землянами не вылетят.

Наталья Макеева
СТРАННЫЕ ЛЮДИ

Сторож Проктор Брудовский боялся Странных людей.

Он никогда их не видел, никогда даже не слышал об их злодеяниях. Жизнь его была тиха и размерена, словно мутный ручей, она текла так неторопливо, что в минуты тяжкого похмелья Проктор спрашивал сам себя: «Да разве ж это жизнь?» И только страх, иррациональный страх, который невозможно понять и изжить, говорил ему: «Ты жив, еще как жив, но это поправимо!» Сидя в своей крошечной будке, он изо дня в день вглядывался в лица прохожих в поисках того самого Странного человека.

«Главное, быть начеку! Главное, не пропустить! Ведь как оно бывает: расслабишься — а он, подлец, тут как тут. Хвать тебя, тепленького, и обухом по голове! Вот на той неделе голову в водохранилище нашли. В сумке она лежала, как качан капусты. Не к добру это, эх не к добру… Доберутся и до меня, старика. Ведь молодежь что — ей не до этого, ей бы все ногами дрыгать. Совсем распустились! А Странные люди здесь, да, я знаю, тут они — только и ждут, когда напасть. Но я-то начеку, потом спасибо скажете. А кому спасибо? Прошке спасибо, Прошке-дураку! Смейтесь, смейтесь, пока кровавые слезы не полились из глаз бестыжих!» Так размышлял старый сторож, спрятавшись за грязной занавеской. Иногда ему казалось, что вот он — враг, но в последний момент чутье подсказывало ему, что Странный человек пока таится, ворочается в своей тайной берлоге, вынашивая во сне зловещие и непостижимые замыслы. В этом была суть Странного человека — он был непостижим. Его мысли были тайной за семью печатями, его поступки — абсурдным бредом. Его суть — кошмаром, недоступным для понимания и враждебным.

По ночам сторож Брудовский метался в постели, падал на пол, кричал, просыпался в холодном поту. Во сне его пре следовали лица — бледные лица, на которых чернели хитро-зловредные щелочки глаз. Лица летали вокруг него и говорили, говорили… Бормотали непонятные слова, опутывали заклинаниями, а потом принимались душить Проктора невидимыми щупальцами. Он просыпался, выпивал из горла пару глотков водовки, и, обливаясь потом, бормотал до утра: «Не-ет, не возьмете., не возьмете…» И когда немного светлело, бежал на работу — к заветному окошку, мимо которого сновали толпы людей, мимо которого в любой момент мог пройти Странный человек. Сжимая старенькое ружье, Проктор готовил себя к последнему бою, неизбежному и ужасному.

Дни сменяли друг друга, окошко то покрывалось крупными каплями дождя, то изморозью и снегом, то тополиный пух вдруг прилипал и мешал обозревать простор. Проктор уже начинал думать, что пропустил злыдня, и теперь Странный человек сам наблюдает за ним, идет по пятам, слушает его ночные крики, расставив по дому маленькие приборчики. Проктор верил, что враг должен был пройти мимо его окошка, даже взглянуть ему в глаза…

Все вышло совсем не так, как предполагал Брудовский. Как-то раз он возвращался домой, как всегда слегка нетрезвый, почему-то совсем не думая о столь привычных кошмарах и странностях. В подъезде он увидел молодого человека, вид которого был жалок — явно, принял чего-то не того и теперь безуспешно пытался выяснить, в каком же мире ему лучше живется. «Эх ты, что ж ты так!» — сказал Проктор и покачал беззубой головой. «Да я вообще странный чувак», — ответил юноша. Тут перед сторожем пронеслась вся его жизнь, весь его страх. Он понял, что час пробил. Прок тор накинулся на Странного человека и повис у него на шее в попытке задушить.

В течение нескольких минут соседи не решались выйти посмотреть, что же происходит. Все это время молодой человек избивал внезапного агрессора — сперва сбросил с шеи, хорошенько стукнув о стену, а потом стал топтать тяжелыми сапогами, превращая несостоявшегося героя в кровавое месиво. Когда наконец прибыл отряд милиции, все было кончено. Стены подъезда были забрызганы кровью, а сам убийца стоял, непонимающе взирая на дело своих рук и ног, и повторял: «Странно… странно…». Соседи, услышав это, вспомнили россказни покойного и поняли, насколько же он был прав.

Юнца того, конечно, посадили и теперь принудительно лечат от наркомании. Но не век же ему сидеть! И жильцы того дома с ужасом изо дня в день вглядываются в лица прохожих, думая о Странном человеке, который рано или поздно вернется, одев кованые сапоги, сжав окрепшие кулаки, смежив черные щелочки глаз.

Артур Кангин
ОСТРОВ ПОПУГАЕВ

Я — дворник в Марьиной Роще. Каждое утро, в семь часов, шаркаю метлой, натыкаю на палку с гвоздем бумажную дрянь и размышляю. Ну почему одним яхты, смуглые блондинки в бикини, нефтяные вышки, бриллианты от Кортье, а мне, в мои чуть не сорок лег, метла да совок?

Поздним мартовским вечером, возвращаясь из магазина с пачкой молока и буханкой хлеба, взглянул на небо. Звезды сверкали, как веселые мозаичные шашечки.

— Небо, почему? — обратил я к космической бездне язвящий вопрос.

Звезды заклубились, замерцали, казалось, смущенно, а в ушах моих отчетливо прозвучало: «Включи интернет!»

Я человек непьющий, слуху и зрению доверяю. Но это я слышал!

Дома тотчас врубил комп, единственную отраду в собачьей жизни. Скачал электронное письмо, читаю:

«Я — африканский принц с острова Кику, то есть острова Попугаев, Мустафа Седьмой, обращаюсь к Вам с просьбой.

Степан Васильевич! На острове Попугаев круглый год тепло и совсем нет хищных зверей. Поэтому здесь спокойно живут тысячи попугаев. Но на острове Попугаев много хищных людей. Они убили моих родителей. Я же на торговом корабле сбежал в вашу страну.

Степан Васильевич, помогите! Доверенные лица перевели мои средства в Москву. $20.000.000. Но я не могу вступить в права наследства, так как несовершеннолетний. Мне 13.

Ваш электронный адрес мне дал шаман Камбри и посоветовал связаться именно с Вами. Жду Вас завтра у центрального входа в зоопарк (метро «Баррикадная»), в 15:00.

Мустафа VII»

Я дрожащей рукой взъерошил волосы и перечитал сообщение несколько раз кряду.

На следующий день, отпросившись с работы, ровно в три часа дня я был у центрального входа в зоопарк.

— Дядя Степа, — кудрявый негритенок с пламенным взором взял меня за руку. — Я — Мустафа.

Одет пацаненок был неказисто. Китайский пуховик с распоротым рукавом. Разбитые, явно не по размеру, кроссовки. Но очи! Они полыхали, как у Царскосельского Пушкина.

— Как ты меня узнал?

— Шаман Камбри дал вашу фотку.

— Откуда у него?

— У шаманов все есть. Хочешь в зоопарк? Сегодня там объявлен день Попугаев.

— Я сразу бы хотел перейти к сути.

— Хочу в зоопарк, — запальчиво стукнул расчавканной кроссовкой Мустафа. — Между прочим, с принцами не принято спорить.

Празднование дня Попугаев было в самом разгаре. Кувыркались и изрыгали огонь паяцы. Бриллиантовыми метеорами взлетали шутихи. На каждом углу раздавали бесплатное мороженое с названием «Остров Попугаев».

Мустафа скушал пяток халявных эскимо, даже губы слегка посинели.

— Март месяц все-таки, принц, — попытался я его образумить. — Попридержи коней. Хочешь ангину?

— Паспорт с собой? — резко спросил Мустафа.

— У сердца.

— Клево! Сейчас выберем сумку пообъемней — и за деньгами.

— Как прикажешь…

— Смотри! — принц дернуя меня за руку и указал на киоск «Роспечати». Огромный негр а черном костюме, оскалив свирепое лицо, нырнул за ларек. — Это люди в черном. Они убили родителей, теперь хотят убить и меня.

— Я бывший боксер.

— Кулаки вряд ли помогут, — Мустафа сунул мне в ладонь холодный металлический предмет. Пальцы с наслаждением сжали рубчатую рукоять револьвера. А в детстве, возьмите себе на заметку, я без промаха стрелял а тире. Был награжден значком «Юный стрелок».

С сумкой мы все-таки промахнулись. Двадцать миллионов баксов никак не влезали в полосатый зев. Пачки не вместившихся сотенных купюр пришлось рассовать по карманам.

Когда мы вышли из бзика, то увидели людей в черном, притаившихся в ближней арке. Мы с принцем лихими сайгаками сиганули в проулок, а там, на беду, наглухо запертые ворота.

Люди а черном, глумливо улыбаясь, окружили нас.

— Стреляй! — приказал Мустафа.

Я положил сумку и разрядил обойму. Пистолет был автоматический, и я положил всю кодлу. Пригодился опыт, приобретенный в живописных горах Чечни и Афганистана. Мы переступили через остывающие трупы и вышли на Садовое Кольцо.

— А ты почему не стрелял?……спросил я Мустафу.

— Религия не позволяет убивать, — вздохнул принц. — Даже людей в черном.

— У нас к этому относятся как к мелкому хулиганству.

— Спасибо шаману Камбри. Деньги перевели по его подсказке.

— Мустафа, что дальше?

— Покупаем билет и летим на остров Попугаев.

— Я и трудовую книжку не забрал.

— Не понадобится! Я назначу тебя первым министром.

Вот уже пару месяцев я живу на острове Попугаев, работаю в должности премьер — министра. До этого я перестрелял всех людей в черном, совершив маленький государственный переворот.

Я награжден на славу! Смуглые блондинки в бикини, сейф с бриллиантами от Кортье, виски «Остров Попугаев» (пойло позабористей «Белой лошади»), пистолет-автомат с ручкой из слоновой кости.

По вечерам я играю с мудрым шаманом Камбри в покер, А утром посещаю ближайшие джунгли и кормлю многочисленных попугаев.

Но я не могу быть спокоен. Сотни тысяч русских дворников остались прозябать в России?

Мустафа, заметив мою грусть, объявил карнавал. Но чем размашистей гульбище, тем тоскливей было на душе. Не помогало диски, не спасали развратные красотки, не радовали шикарные тропические виды из окна.

Вечером я скачал из интернета одно письмецо:

«Степан Васильевич!

Я внучка великого японского императора Хурахите. Меня зовут Агава. Мне 13. Злые камикадзе убили моих родителей. Мое наследство, $20.000.000, переведено в Россию. Помогите их получить, дядя Степа! Я еще маленькая».

Я срочно поцеловал принца и вылетел к маленькой принцессе.

Теперь я живу в Токио, в императорском дворце. Я изучил японский. Разрез глаз у меня стал уже. Маленькая принцесса подарила мне сорок гейш и сто бочек изыска иного сакэ.

Но я грущу и каждый вечер скачиваю письма из интернета, мечтая о крутой, блистательной перемене в судьбе.

По утрам я кормлю е парке попугаев. Кстати, они вполне вольготно чувствуют себя и в Японии. Так что этот остров, без особой натяжки, можно тоже назвать Островом Попугаев.

Андрей Щербак-Жуков
ТРАКТАТ О СЛУЧАЙНЫХ ОБРАЗАХ

Некоторые малые предметы обладают странным свойством не только казаться значительно больше, чем на самом деле являются, но и занимать объем, гораздо больший, чем им требуется. Это происходит из-за толстого наслоения так называемых «случайных образов», которыми покрыты эти предметы, слоено бы засижены мухами. Этот, на первый взгляд, вроде бы пустяк может быть причиной множества досадных недоразумений. Например, прибор, поверхность которого в процессе использования была покрыта излишне толстым слоем «случайных образов», может просто не поместиться в футляр, из которого был ранее извлечен и в который, по всем мыслимым причинам, должен бы быть убран. Кроме этого, предметы, покрытые значительным споем «случайных образов», становятся чуть сальными на ощупь, а это не только производит весьма неприятное и вместе с тем несколько превратное ощущение, но и со временем меняет фактуру и даже сущность самих предметов, да так, что очень часто их потом не представляется возможным даже узнать.

Существуют ничем не подкрепленные предания, что вокруг такого, покрытого «случайными образами», предмета может со временем образоваться целая Вселенная, со своими туманностями, звездами, планетными системами и, возможно, даже собственной жизнью. Причем, как утверждается, все вышеперечисленное будет соткано из тех же самых «случайных образов», и, стало быть, неминуемо будет носить такой же случайный характер, как и описанный выше материал. Считается, что именно ментальные излучения из этих самых «случайных миров» и создают известный всем астральный мусор или так называемый шум в эфире, который не только существенно мешает ментальным передачам, но и, забивая подпространственные туннели, заметно затрудняет телепортационные переходы. Специалисты утверждают, что если бы не великое множество этих «случайных миров», то не только непосредственные мысленные контакты, но и сами телепортации были бы обычной практикой; а так телепортанту приходится буквально продираться сквозь настоящий лабиринт помех, в который к тому же для начала нужно найти вход. Но даже если вход, хоть бы по случайности, был найден, то нет никакой гарантии, что путешественник попадет действительно туда, куда отправлялся изначально. Более того, есть опасность, что он вообще никуда не попадет, а навсегда заплутает в этом лабиринте «случайных образов» и, в конце концов, просто сгинет в нем навсегда.

Между тем существует немало сравнительно несложных способов борьбы со «случайными образами». Во-первых, лучше всего попросту не давать им вообще возможности скапливаться на предметах. Однако это требует не только определенного настроя, но и некоторого навыка, которым обладают только опытные наблюдатели «случайных образов». Этот навык требует многолетних тренировок и полного сосредоточения. Есть и простой, доступный всем способ, он заключается в том, что все предметы, склонные к накапливанию «случайных образов», необходимо протирать спиртом. Однако и у этого способа есть свои недостатки; во-первых, скачала необходимо из великого множества предметов выделить только те, которые способны накапливать «случайные образы», дабы не тратить столь полезный продукт на все остальные, во-вторых, спирт принадлежит к веществам, использование которых в магии весьма рискованно, и потому практикующие этот способ нередко становятся настоящими алкоголиками.

В общем, «случайные образы» до сих пор остаются настоящим бичом практикующих магов, и сколько-нибудь надежного способа борьбы с ними не найдено. Остается лишь мечтательно представлять, какие воистину бескрайние горизонты открылись бы перед практикующими магами, если бы не эти коварные «случайные образы».

^{_{Рисунки Виктора Дунько}}