КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ФАНТАСТИКИ, 2020

Андрей Анисимов ДЕНЬ ПЕРЕРОЖДЕНИЯ

Техника - молодёжи // №14’2020 (1061)

Рис. Геннадия Тищенко

То, что отпущенное ему время на исходе, Суилинк понял в ту минуту, когда почти добрался до вожделенного пласта. Забраться сюда было делом нелёгким: пласт располагался на такой круче, что не каждое произрастание смогло бы тут зацепиться. По этой причине здесь почти ничего не росло — редкая картина в наполненном до краёв жизнью мире — хотя желающих пустить тут корни, надо полагать, было немало: от пласта пахло на редкость аппетитно.

Круча была практически отвесной, и чтобы не свалиться, приходилось закрепляться на каждом шагу, глубоко пуская в грунт корни. Такой способ передвижения был страшно медленным, но единственно возможным здесь. Так, шаг за шагом, пласт становился всё ближе и ближе. И вот теперь, когда потрачено столько сил и цель почти достигнута, такой неожиданный поворот! Злая это, всё-таки, штука. судьба.

Суилинк остановился, вцепившись в глинистый склон всеми восемью ходовыми отростками, затем повернул зрительные стебли влево и вниз. Пинг, лезущий метрах в трёх от него, изначально выбрал не самый удобный участок для подъёма и теперь изо всех сил пытался удержаться на осыпающемся склоне.

Суилинк пустил в его сторону всю гамму тревожных запахов, однако резкий порыв ветра отнёс их в сторону. Пришлось звать, используя акустическую мембрану.

— Пинг! Пинг!

— Я слышу! — немного раздражённо отозвался товарищ. Вонзив в грунт очередной ходовой отросток, он подождал, когда вылезшие из него корешки хорошенько ухватятся за почву и проворчал:

— Нечего кричать. На твоём месте, вместо того чтобы тратить сок на болтовню, лучше закрепился бы покрепче на том пласте, да пустил бы в мою сторону пару усов…

— Пинг, кажется моё время закончилось, — перебил его Суилинк. — Я не пойду дальше.

— Досадно, — промолвил Пинг, выпустив горьковатый аромат разочарования. — Раз такое дело, поторопись. До твоей Родовой Поляны отсюда неблизко. Послушай, а может тебе понадобится помощь?

Суилинк отрицательно качнул зрительными стеблями.

— Спасибо, Пинг, не нужно. Я дойду сам.

— Ты уверен, что справишься? Скоро начнётся увядание…

— Я дойду, — упрямо повторил Суилинк. — Прощай, Пинг!

— Прощай, Суилинк!

Благодарный за участие, Суилинк выбросил в сторону друга богатейший «букет» запахов, щедро одарив того самыми изысканными ароматами признательности, и начал спускаться. Это оказалось не проще, чем забраться сюда. Поначалу Суилинк шёл вниз тем же способом, как и до этого вверх — заглубляя в грунт отростки и пуская корни, но потом сообразил, что для этого можно использовать оставленные после подъёма собственные следы — широкую полоску отверстий в склоне. Теперь дело пошло куда быстрее. Шагая словно по ступеням. Суилинк заспешил вниз, однако слишком увлёкся скоростью спуска, и, почти у самого подножия склона, всё же не удержался на нём и сорвался.

Падение с небольшой высоты не причинило его крепко сбитому, приземистому, похожему по форме и расцветке на булыжник, телу никакого вреда. Тем более здесь уже вовсю росли мхи и трава, смягчившие удар. Прокатившись по их плотному зелёному ковру, он угодил прямиком в тянущиеся вдоль склона заросли рядовика.

Потревоженный кустарник заворчал и начал медленно сворачивать листья в устрашающей длины шипы. Не дожидаясь, когда он закончит эту трансформацию и пустит своё оружие в ход, Суилинк выбрался из кустов, отошёл подальше, чтобы до него не могли дотянуться их длинные ветви-плети, и поглядел вверх.

Пинг по-прежнему сидел на склоне, но с того момента, как они расстались, он успел подняться немного повыше. До пласта ему оставалось всего ничего — метр или полтора.

Суилинк хотел было крикнуть ему что-то ободряющее, но передумал; с такого расстояния тот едва уловил бы и альфакторный сигнал, и акустический. Мысленно пожелав другу удачи, он двинулся вдоль недружелюбно настроенного кустарника, раздумывая, разумно ли поступил, отказавшись от помощи Пинга.

Путь и впрямь предстоял неблизкий. Пинг был прав: его Родовая Поляна находилась дальше, чем любая другая. До этого он никогда не заходил так далеко от неё, и теперь приходилось расплачиваться за соблазн полакомиться богатой минералами почвой. Если б предчувствие конца пришло чуть раньше, он был бы сейчас в более выгодном положении, но кто же может сказать заранее, когда наступит его час? А теперь… Теперь нужно было пересечь Сухую Балку, церкатовое поле. Каменный Холм… То, что не близко, это ещё ничего. Этот путь ещё был и опасен. Любой, кто оправлялся в такую даль, должен быть готов к любым неожиданностям, и это притом, что у него в любую минуту может начаться увядание. И даже если он благополучно достигнет Поляны, у него может совершенно не остаться сил к тому времени. А ему ещё необходимо выкопать яму, причём достаточно глубокую, чтобы погрести себя в ней… В противном случае, от его стараний не будет никакого проку.

Заросли ворчливого кустарника, наконец, закончились. Суилинк немедленно повернул к солнцу и зашагал напрямик к далёкой Родовой Поляне, не забывая при этом внимательно поглядывать по сторонам, попутно разбираясь в хитросплетении тончайших запахов, наплывающих со всех сторон.

В Сухой Балке росли миглянки, и те встретили Суи-линка ароматом дружелюбия и радости встрече. Суилинк ответил тем же, добавив к нему немного грустной горечи. Уловив её, миглянки обеспокоенно всколыхнулись, вопросительно поворачивая к гостю свои пятнистые лепестки.

«Видимся в последний раз, — выдал из себя Суилинк. — Ухожу, ухожу…».

«Жаль, жаль, жаль…» — пели ему вслед добрые цветы.

Окутанный испускаемым ими ароматом. Суилинк выбрался наверх, очутившись перед церкатами. В отличие от обитателей Сухой Балки, здесь его ждал совсем иной приём.

Едва завидев пришельца, церкатовое поле недовольно вздохнуло, пустив ему навстречу, для пущего эффекта, ограждающие запахи:

— Уф-ф, непоседа. Это наша территория.

Суилинк не собирался вступать в пререкания с церкатами. Как и рядовиков, он собирался обойти это поле стороной, но едва подумав об этом, вдруг почувствовал себя очень необычно. Ощущение было такое, словно он наткнулся на чей-то шип или острую грань камня, и из него начинает выходить сок. Вытянув, насколько возможно, зрительные стебли, Суилинк внимательно осмотрел себя, однако не увидел ни единого пореза и потёка.

«Увядание, — догадался Суилинк. — Вот они и наступили, мои последние минуты».

Времени на обход поля у него попросту уже не было. Пришлось вступить с церкатами в переговоры.

— Я не претендую на вашу территорию, её почву и воду, — успокоил их Суилинк. — И не собираюсь пускать в неё корни. Всё, что мне нужно, — это пройти на другую сторону.

— Поищи-ка лучше другую дорогу, непоседа, — донеслось в ответ.

— У меня нет на это времени, — ответил Суилинк, пытаясь пробиться сквозь заградительный заслон запахов своими. — Мне нужно попасть на свою Родовую Поляну и как можно быстрее. Или я увяну, не достигнув её…

— Какое нам дело до твоих проблем, непоседа. Сидел бы на месте, возле своей Поляны, не слонялся по округе и не мешал другим нормально расти. Сказано тебе: это наша территория. Только попробуй зайти на неё!

Последнее было дополнено очередной волной заградительных запахов, в которых уже читалась откровенная угроза.

Суилинк невольно попятился. Ощущение, что он теряет сок и вместе с ним силы, стало ещё сильнее. Он увядал, и процесс шёл слишком быстро. Пугающе быстро.

Медлить было нельзя, и Суилинк решился на отчаянный шаг. Втянув в себя, насколько возможно, рецепторные узелки, он сделал ещё один шаг назад, пытаясь этим ложным манёвром обмануть бдительность драчливой травы, а потом неожиданно ринулся напролом через поле.

Церкаты едва ли не взвыли от такой наглости. На Суилинка немедленно обрушился поток брани, а следом в ход пошли самые отвратительные флюиды, на которые эти произрастания были только способны. Вонь, источаемая церкатами, была жуткой. Содрогаясь от окружающего его смердения, Суилинк поднажал ещё, чувствуя, как по телу молотят упругие стебли: церкаты. не ограничиваясь одними словами и запахами, принялись бодать нарушителя спокойствия своими круглыми, усеянными колючками, соцветиями, впрочем, не причиняя ему этим никакого вреда.

Церкаты по праву считались одним из самых несносных и скандальных произрастаний, только в этот раз они явно переусердствовали. Когда Суилинк достиг середины поля, вонь достигла такой силы, что забеспокоились даже те произрастания, что жили по его краям. Там началась какая-то возня и перебранка, сопровождающаяся, как обычно, обменом запахами соответствующего рода. Это отвлекло часть церкатов на соседей, что дало возможность Суилинку более или менее благополучно добраться до противоположной стороны поля.

Здесь он задержался ровно настолько, чтобы добыть из почвы немного влаги, слыша позади продолжающих костерить его на все лады церкатов. Но Суилинку было уже не до них. Он слабел, становясь всё более вялым. А до Родовой Поляны было ещё идти и идти.

Дорога пошла в гору, стали попадаться камни, и лишь когда перед ним оказалась открытая всем ветрам, поросшая ползучим лишайником, выпуклая площадка, он понял, что забрался на самую вершину Каменного Холма. Здесь водились живоглоты, хватающие всё, что движется, но, к счастью, ни одна из этих хищных лиан Суилинку не повстречалась. Противоположный склон Холма покрывали заросли трещоточника, прозванного так за особую манеру говорить; произрастаний крайне любознательных, однако не ходящих, потому немедленно засыпающих каждого проходящего градом вопросов обо всём. За их специфическим ароматом слабо, но всё же ощущался запах Родовой Поляны. Цель была где-то рядом, и это немного успокоило Суилинка.

Трещоточники перешли в небольшую рощицу аркоподобных радужных пальм, окружённых расходящимися во все стороны тонкими извилистыми «ручейками» живой пыльцы, а те, в свою очередь, — в густую поросль тростника. Тростник был глуповат и малоречив, тем не менее. Суилинка он встретил шипящим, переливающимся по зарослям «идёш-ш-шь». Не обращая внимания на этот вкрадчивый шёпот, Суилинк продвинулся вперёд ещё немного и вдруг очутился на краю совершенно голого участка земли.

Пропитанная особыми ферментами, не позволяющими расти здесь ничему, кроме произрастаний особого рода, эта земля источала запах, спутать который с другим было невозможно. Так могла пахнуть только его Родовая Поляна. Выбравшись из тростника. Суилинк огляделся. Первый и последний раз он был здесь много лет назад, и теперь он с немалым интересом осматривал место, где когда-то появился на свет… И где ему предстояло закончить жизненный путь. Питомник и компостная куча в одном лице.

Родовую Поляну усеивало множество углублений — следов прежних погребений его сородичей. В одном месте догнивал росток, заканчивающийся останками чего-то большого, похожего на тонкую кожуру какого-то плода, — «пуповина», соединявшая кого-то из но-вовыросших с матерью-землёй. Где-то среди этих ям предстояло выбрать место и ему…

«Что вырастет на моих останках?» — подумал Суилинк, вяло перебирая ходовыми отростками, бродя по Поляне, в поисках подходящего участка.

Походив туда-сюда, он, наконец, остановился и, не теряя драгоценных минут, принялся рыхлить мягкий плодородный слой. Дело, несмотря на податливость грунта, шло небыстро. Сил уже почти не было, и даже напоённая питательными веществами почва не приносила облегчения. Увядание медленно, но верно сжирало его. Движения Суилинка становились всё более медленными и вялыми, и каждый сантиметр, пройденный вглубь земли, давался со всё большим усилием и требовал больше времени.

Работая всеми ходовыми отростками, он очистил вокруг себя небольшое пространство, затем последним отчаянным усилием отгрёб назад разрыхлённую землю, почти целиком завалив ей проделанный ход. После этого он в последний раз поглядел на просачивающийся внутрь свет дня и вонзил в потолок своей норы все имеющиеся у него хватательные отростки. Это движение немедленно вызвало обвал потолка. Тяжёлая, жирная земля с глухим шумом осела, придавив его страшной тяжестью, и солнечный свет померк для Суилинка навсегда.

Поначалу мрак был абсолютный: чёрный, каким ему и полагается быть. Затем он начал зеленеть. Стало светлее, и теперь он смог увидеть размеры того пространства, в котором находился. Оно было совсем небольшим: сфера, или что-то схожее с ней по форме, образованная оболочкой, которая периодически становилась то чёрной, то вновь светлой, причём в периоды осветления та всё больше и больше зеленела, переходя от малахитового оттенка к желтовато-зелёному. Эта странная смена света и тьмы долгое время оставалась для него загадкой, пока на шестой или седьмой такой цикл он вдруг не сообразил: так ведь это день и ночь!

Такое внезапное понимание этого простого явления удивило его. Он, оказывается, знает, что такое день и ночь. Да и оболочка, внутри которой он находился, тоже неожиданно перестала быть для него непонятной вещью. Попросту кожура, покрывающая медленно созревающий плод…

Правда, осознание этого принесло новые вопросы. А именно: как ему поступить — прорвать её самому или дождаться, когда она спадёт. Покуда он раздумывал над этим, проблема разрешилась сама собой. Кожура лопнула, и внутрь его крошечного мирка проник первый солнечный луч.

Робко, не зная, что увидит снаружи, он толкнулся в эту щель, и та с хрустом разошлась ещё больше. Сфера опала, рассыпаясь в прах. Миг — и он очутился под голубым небом неведомой ему планеты.

Поражённый открывшимся ему необъятным пространством, он распустил пучок зрительных стеблей, оглядываясь. Место, где он очутился, было совершенно голым, и, как ни странно, он узнал его — Родовая Поляна. Вокруг неё высились шепчущиеся о чём-то тростники, а высоко в небе пылало маленькое и очень горячее солнце. От кожуры остались лишь пожухшие ошмётки, да ещё лежал длинный стебель, уходящий куда-то в землю.

Там должно было быть что-то, из чего он вырос, но покопавшись в своей пустой памяти, он так и не мог вспомнить, что именно. Лишь где-то в самой её глубине всплыло чьё-то имя: «Суилинк». То ли это был тот, кто посадил его, то ли так именовали его самого. Так или иначе, он появился в этом горячем и живом мире, на Родовой Поляне, и теперь следовало узнать, что же он из себя представляет.

Он пошевелил тем, что могло двигаться, обнаружив, что таковых частей у него немало: не меньше дюжины ходовых отростков, две пары хватательных и два мешка, в которых было свёрнуто что-то большое. Лепестки? Похоже, что да. Да и сам он был весь яркий и пёстрый, словно цветок.

Перебирая ходовыми отростками, он сделал несколько шагов, наслаждаясь силой и свежестью своего тела, с удовольствием впитывая солнечный свет и льющиеся отовсюду запахи. Окружающий его мир был прекрасен и неведом. И он, едва созревший, делал в нём самые первые шаги. Ему предстояло многое увидеть и узнать, найти в нём своё место, сородичей по Родовой Поляне, друзей… Впереди была жизнь, полная удивительных открытий, и он, вдохновлённый такой прекрасной перспективой, распустил мешки, выпустив наружу огромные, розовато-белые лепестки-паруса. Потом, бросив на Родовую Поляну, прощальный взгляд, взмахнул ими и легко поднялся в воздух.