Клянусь, что исполню...

7

Как и в первый раз, когда Энни пыталась отказаться от транквилизаторов, в течение сорока восьми часов с ней не происходило ничего особенного. Она ощущала только вполне понятную тревогу, которую с ней делили все остальные.

– Валиум все еще находится в организме, – объяснял доктор Дресслер. – Вы принимали большие дозы в течение долгого времени, поэтому он еще продолжает действовать. Реакция начнется позже.

– Может, она вообще не начнется? – с надеждой проговорил Джим.

– Начнется.

– Вы истинный оптимист, – саркастически усмехнулась Оливия.

– Я врач, и то, что я знаю, – я знаю твердо, – ответил Дресслер, ничуть не задетый ее замечанием.

– Я думаю, пора включить автоответчик, – посоветовал Дресслер на третье утро. – Сегодня Энни уже не сможет поддерживать нормальный разговор с мужем.

– Хорошо, – ответила Оливия, и у нее заныло под ложечкой от страха. Они заранее договорились, что на все звонки будет отвечать Джим и говорить Эдварду, что Энни куда-то уехала вместе с Оливией.

Еще до ленча Энни стала очень беспокойной. Она жаловалась на головную боль, безостановочно ходила по комнате, просила открыть окна, потому что ей было трудно дышать. Она снова и снова убегала в ванную комнату, с ужасом и недоумением замечая, что ни одна дверь не запирается. Ей хотелось то полного уединения, то, наоборот, чуть ли не неуемного общества.

В девять вечера позвонил Эдвард. Они все слушали его голос – спокойный, глубокий, и сразу после щелчка, означавшего, что он положил трубку, у Энни начался первый приступ патологического страха. Все ее тело сотрясала крупная дрожь, она стучала зубами. Оливии и Джиму казалось, что это никогда не кончится.

В следующие сутки они не знали ни минуты покоя. Все обещанные беды навалились на Энни одна за другой. Оливия была в отчаянии. Ей казалось, что она со связанными руками смотрит, как любимого человека избивает банда мерзавцев. Энни жадно ловила ртом воздух, она то и дело бегала в ванную, мочилась и, едва вернувшись, снова ощущала позывы. Она фурией носилась по квартире, впадала в ярость, колотила кулаком в стены. Она просто не могла сидеть на месте. В порыве отчаяния она бросилась на постель лицом вниз и лежала так, тихонько всхлипывая. Оливия с Джимом пришли и сели на постель по обе стороны от нее. Оливия гладила ее руку, Джим обнимал ее за плечи, но они видели, что помочь ей не в силах. Она была где-то далеко, но все же они надеялись, что она хоть немного ощущает их любовь.

Потом снова задребезжал телефон. На этот раз звонила Кэри. Она говорила еще более холодно и резко, чем обычно, потому что Джим не звонил ей целый день и она все еще не знала, когда он наконец собирается вернуться в Бостон, и, может быть, его друзья – это слово она произнесла с подчеркнутым сарказмом – позволят ему выкроить пять минут, чтобы позвонить ей в офис.

– Может, тебе лучше поговорить с ней прямо сейчас, – предложила Оливия, увидев озабоченное лицо Джима.

Джим покачал головой.

– Она жаждет ссоры, – сказал он. – А я нет.

– Вы все время ссоритесь. – Это был не вопрос, а утверждение.

– В нашей жизни есть сложности, – признал Джим.

– А было время, когда вы жили по-другому?

– Нет. Но я все равно ее люблю.

– Тогда она счастливая женщина, – сказала Оливия.

– Боюсь, она так не считает.

– Значит, она еще и дура.

Этой ночью Энни немного поспала, хотя часто просыпалась – ей снились кошмары. Ее знобило, и она просила еще одно одеяло. В следующие пять минут Энни обливалась потом и умоляла открыть все окна. Оливия и Джим по очереди сидели с ней вместе с одной из сиделок, а Дресслер спал на диване в гостиной.

В начале шестого утра Энни встала, пошла в ванную, но стены валились на нее, пол качался, она закричала и упала. Оливия и сиделка отвели ее в постель, но через некоторое время она разрыдалась, и Оливия с острой жалостью увидела, что по простыне расползается мокрое пятно. Она была бесконечно благодарна сиделке, потому что, хотя ей самой ничего не стоило поменять Энни постельное белье и ночную рубашку, она знала, что Энни бы этого не вынесла.

– Кажется, сегодня ей лучше, – обрадованно сообщил Джим одной из сиделок. Молодая швейцарка по имени Руфь несколько напоминала Энни в юности. Почти те же белокурые волосы и голубые глаза. – Или я выдаю желаемое за действительное?

– Сейчас ей действительно лучше, – мягко ответила девушка.

– Но это не значит, что все кончилось?

– Нет. Мне очень жаль. Мартина, моя коллега, говорит, что ночь была тяжелой.

– Да, довольно тяжелой. – Джим вздохнул.

– У Энни очень хорошие друзья, – проговорила Руфь и улыбнулась ему.

– Спасибо, – ответил Джим.

Двадцать минут спустя Энни вошла в кухню, где Оливия пила кофе.

– Привет! – поздоровалась Оливия.

Энни не ответила. Если накануне она была бледной, то теперь ее лицо казалось пепельно-серым, даже губы. Ее глаза были устремлены на Оливию, но Оливия чувствовала, что Энни ее не видит.

– Энни, что случилось? – Оливия поставила чашку и медленно пошла к Энни, инстинктивно чувствуя, что должна быть очень осторожной. – Энни, в чем дело?

Энни подошла к раковине, вытянула правую руку, коснулась края раковины указательным пальцем. Потом она убрала руку и стала рассматривать палец.

– Энни! – Оливия не знала, что ей делать. Джанни Дресслер в соседней комнате говорил по телефону, ни Мартины, ни Руфи поблизости не было.

– Это не мое, – наконец произнесла Энни хриплым сдавленным голосом.

– Что «это»?

– Это. – Энни тряхнула кистью руки. – Или это. – Она дотронулась до щеки. – Все не мое.

– Ты потеряла чувствительность? – ласково спросила Оливия, стараясь не показывать своего страха.

– Я не знаю. – Энни продолжала смотреть на свою руку тем же отсутствующим взглядом. – Я не знаю. – Она обвела взглядом кухню, уставилась на стену. – Кажется, я ненадолго заснула, а когда проснулась, это уже была не я.

– Ничего, – поспешно проговорила Оливия. – Ничего страшного. – Она взяла Энни за руку. – Я знаю, что это такое, и ты тоже знаешь. – Она осторожно подтолкнула Энни к столу, усадила на стул. – Ты помнишь, что говорил Дресслер? Помнишь, Энни?

Энни покачала головой.

– Это называется… это называется деперсонализация. – На Оливию нахлынула волна облегчения. Она вспомнила, что говорил врач! – Это часто случается при таких обстоятельствах. Все пройдет, когда ты успокоишься.

– Я ухожу, – тихо сказала Энни, и в ее голосе звучал ужас. – Я чувствую, что я ухожу.

– Нет, Энни, – твердо возразила Оливия. Она нерешительно взглянула на дверь, – может быть, позвать на помощь, – но решила, что Энни испугается еще больше. Вдруг ей пришла в голову одна мысль. – Дай мне руку.

Энни не шевельнулась, тогда Оливия сама взяла ее за руку.

– Ты чувствуешь мою руку? Энни пожала плечами. Оливия слегка ущипнула ее.

– А теперь? Энни заморгала.

– Кажется, да.

Оливия отпустила ее руку и сильно ущипнула Энни за щеку.

– Ой! – вскрикнула Энни. Оливия улыбнулась:

– Вот видишь? Ты здесь, ты никуда не делась.

– Я думала, что я схожу с ума, – рассказывала Энни Дресслеру немного позднее. – Со мной и раньше случалось что-то в этом роде, но так страшно мне никогда не было.

– Это обычный симптом абстиненции, – успокоил ее Дресслер. – Я вас предупреждал, что это будет неприятно. Вы должны напоминать себе, что в данных обстоятельствах это нормально и вы не сходите с ума.

– Может, мне не следовало ее щипать? – спросила Оливия.

– Почему нет? – беззаботно отозвался Дресслер. – Ей это не повредило, а помогло, не правда ли? – Он улыбнулся. – Только не надо, чтобы это вошло у вас в привычку.

Зазвонил телефон, но Оливия, которая уже привыкла не отвечать на звонки, осталась на месте.

– Это Эдвард, – прошептала Энни, хотя она не могла слышать автоответчик из кухни.

– Это может быть кто угодно. Ведь и мне могут звонить.

– Это Эдвард, – упрямо проговорила Энни.

– Он же звонил совсем недавно. Энни встала:

– Я хочу с ним поговорить.

– Если это и был он, сейчас уже поздно, – вмешался Дресслер.

– Я хочу говорить с Эдвардом. – В голосе Энни звучало отчаяние. – Я хочу видеть Эдварда.

– Вы уверены? – спокойно спросил врач. – Если да, то я целиком и полностью за.

Энни села.

– Я соскучилась по нему. Я соскучилась по детям.

– Я понимаю, – сказала Оливия. Энни снова встала:

– Я ему позвоню. Оливия испугалась:

– Ты хочешь ему все рассказать?

Энни посмотрела на нее, и взгляд ее вдруг стал холодным.

– Я хочу поговорить со своим мужем. Ты против?

– Нет, конечно. – Оливия растерянно взглянула на Дресслера, который слегка, еле заметно, кивнул головой. Не совсем уверенная, что правильно поняла его жест, она осторожно произнесла: – Конечно, поговори с Эдвардом, Энни. Но ты же сама решила держать его в неведении.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, Оливия. – Тот же ледяной тон. – Я просто хочу поговорить с мужем. Кажется, я имею на это право. – Она вышла из комнаты.

– Энни! – Оливия встала, вопросительно взглянула на Дресслера.

– Пусть идет. – Доктор был совершенно спокоен.

– Но что будет, если она ему действительно позвонит? Ведь сейчас она не настоящая Энни. Это желание – просто часть ее общего состояния, разве не так? Если она ему позвонит, ничего хорошего из этого не выйдет.

– Это действительно часть ее общего состояния, – согласился Дресслер. – Но я могу сказать, что, если она ему позвонит, это будет самое лучшее, что можно придумать. Для нее, для него и для всей семьи.

Оливия снова села.

– Да, я думаю, вы правы.

Энни не позвонила Эдварду. На полпути к телефону у нее случился новый приступ головокружения, ее сильно затошнило. Джим с Руфью отвели ее в ванную.

К тому времени, когда она немного оправилась, у нее совершенно пропало желание разговаривать с мужем. Более того, она была в ужасе.

– Пожалуйста, – умоляла она Оливию, вцепившись в ее руку, – пожалуйста, не давай мне ему звонить. Если будет нужно, запри меня на замок.

– Хорошо, хорошо, – успокаивала ее Оливия. – Мы не позволим тебе звонить. Тебе сейчас нечего беспокоиться об Эдварде. С ним все хорошо, и с детьми тоже. Помнишь, Джим вчера с ним говорил?

– Он ведь ничего ему не сказал, правда? – В глазах Энни застыл ужас.

– Успокойся. Джим все сделал, как мы договорились. Перестань думать об Эдварде. Все хорошо.

– Просто я его очень люблю, – пробормотала Энни.

– Я знаю, – сказала Оливия.

– Что дальше? – спросила Дресслера Оливия, когда Энни снова уложили в постель и она наконец заснула.

– Не знаю.

– Сомневаюсь.

Оливия поймала себя на том, что непрерывно перебирает в уме симптомы, предсказанные Дресслером шесть – или уже семь? – дней назад. Ей казалось, что Энни прошла уже через все, что он упоминал. Но, похоже, можно ожидать многого другого.

– Доктор, скажите мне еще раз. Энни необязательно должна пройти через все, о чем вы говорили?

– Конечно, нет. – Голос Дресслера звучал устало. – И если вы не возражаете, называйте меня Джанни.

– Хорошо, – согласилась Оливия. – У вас усталый вид, Джанни.

– У вас не лучше.

– Как вы думаете, не поспать ли нам хотя бы чуть-чуть?

Дресслер посмотрел на свои часы.

– Я сказал бы, что это хорошая мысль. С Энни сейчас Джим и Мартина. – Помолчав, он добавил: – Ему тоже надо бы отдохнуть.

Оливия слабо улыбнулась.

– Он очень хороший человек, – заметил Дресслер. – Он умен и общителен и в то же время прекрасно чувствует, когда надо промолчать. – Он испытующе взглянул на Оливию. – Между вами что-то есть?

– Между мной и Джимом? – удивленно переспросила Оливия. – Конечно, нет.

Дресслер пожал плечами:

– Мне кажется, между вами существует удивительная близость.

– Начнем с того, что он женат.

– Хотя и не особенно счастлив в браке, не так ли? – усмехнулся Дресслер.

– Может быть, и так. Но он любит Кэри. Дресслер был отчасти прав. Она всегда, еще со школы, находила Джима очень привлекательным. Но Джим полюбил Кэри. У самой Оливии не было недостатка в мужском обществе. Но даже если бы Джим был свободен, она, пожалуй, побоялась бы переводить отношения с ним в другое русло. Оливия слишком ценила дружбу, которая их связывала.

– Как вы думаете, мы поступаем правильно? – спросила она Дресслера, возвращаясь к более насущным проблемам. Ее захлестнула волна усталости и новых сомнений. – Я имею в виду… И вы, и Диана говорите, что это неидеальный способ…

– Это поганый способ, – угрюмо ответил Дресслер. – Но ничего другого нам не оставалось.

– Что меня действительно тревожит… – Оливия умолкла.

– Да?

Оливия посмотрела ему в глаза:

– Что будет, когда Эдвард узнает? Наверняка он когда-нибудь узнает. Они очень близки друг другу. По крайней мере, мне так казалось.

– Вы боитесь, что он не сможет ей простить? – догадался Дресслер.

– Конечно. – Оливия встряхнула головой. – Если бы я была замужем и узнала бы, что мой муж настолько не доверяет мне, я, наверное, не смогла бы простить. Во всяком случае, никогда не смогла бы забыть.

– Вы не муж Энни, – возразил Дресслер. – Вы другой человек.

Оливия с любопытством взглянула на него:

– А вы? Если бы речь шла о вашей жене?

– Я не женат.

– Но если бы были женаты.

– Не могу сказать наверняка. – После паузы Дресслер продолжал: – Я разбираюсь в этой проблеме, поэтому мне легче относиться к этому с пониманием. И все же мне трудно было бы пережить нечто подобное.

– А ведь вы врач. – У Оливии больно сжалось сердце. – А Эдвард просто мужчина.

– И вдобавок англичанин, – добавил Дресслер.

Все они предпочли бы, чтобы на этом и закончились их беды, но в половине десятого вечера у Энни начались конвульсии. Они сидели в гостиной и смотрели новости Си-эн-эн – Энни с ногами на диване, Руфь и Джим – на другом, Дресслер в кресле поближе к Энни и Оливия на ковре. Энни прикладывала лед к щеке. Потом она пожаловалась на холод, и Руфь прикрыла ее одеялом. В комнате царила атмосфера относительного спокойствия. Все, даже Дресслер, ощущали нечто вроде прилива оптимизма.

– Мне так жарко, – вдруг прозвучал голос Энни. Она сбросила с себя одеяло.

Руфь приподнялась на диване, но Дресслер жестом остановил ее.

– Энни, вы в порядке? – спросил он спокойным, непринужденным тоном, не вставая с места.

– Нет. – Голос у нее был капризный, как у больного ребенка.

– Что случилось? – ласкою обратилась к ней Оливия. Она тоже старалась говорить как можно спокойнее, хотя по спине у нее побежали мурашки.

– Хочешь, я принесу воды? – почти одновременно с Оливией спросил Джим.

Все дальнейшее произошло очень быстро. Энни коротко, пронзительно вскрикнула, а потом скатилась с дивана на пол, извиваясь и дергаясь. Джим и Оливия в тревоге вскочили на ноги, но Руфь и Дресслер уже были рядом с Энни.

– Спокойно, – сказал Дресслер, – без паники.

Кроме растерянности, головокружения и легкой головной боли, приступ не оставил никаких следов. Но меньше чем три часа спустя он повторился в спальне – такой же короткий и внешне довольно безобидный, но, когда Дресслер вышел из спальни поговорить с Оливией и Джимом, лицо его было мрачнее тучи.

– Я обеспокоен ее состоянием.

– Почему? Что происходит? – спросила Оливия.

– Два приступа за такое короткое время. Мне это не нравится.

– Но вы же говорили, что у нее могут быть конвульсии, так в чем дело? – удивился Джим.

– Да, говорил, – согласился Дресслер и, как будто размышляя, добавил: – Конечно, оба приступа были непродолжительными. – Потом вдруг он умолк и спустя некоторое время объявил: – Я решил перевести Энни в свою клинику.

– Этого нельзя делать, – испугалась Оливия. – Она не хочет.

В глазах Дресслера читалась твердая решимость.

– Если у нее произойдет более продолжительный приступ, ей понадобится специализированная экстренная помощь. Иначе не исключен летальный исход.

– Черт, – выругался Джим сквозь стиснутые зубы. Он вопросительно взглянул на Оливию.

Оливия подумала, что Энни больше всего боялась именно этого – она попадет в клинику, Эдвард узнает, она потеряет его доверие, его любовь. Потеряет его самого и детей. Оливия взглянула на Джанни Дресслера, и в голове у нее как набат прозвучали его последние слова: «Не исключен летальный исход».

– Так чего же мы ждем? – проговорила она.