Ключ

25 Мухафаза Бабиль на западе Ирака

Машина подпрыгивала на ухабах, проваливалась в промоины, появившиеся на дороге после недавних проливных дождей, и Хайд покрепче уперся рукой в крышу кабины. Съехав с нормального шоссе за двадцать километров отсюда, они забрались в самую глушь. Здесь не было ни деревьев, ни травы, ни ветра — вообще ничего. Даже колючих зарослей аистника, который ухитрялся пускать корни в любой почве по всему Ираку, здесь не было. Их выжгла медленно наступающая своим восточным краем Сирийская пустыня. Время и нестерпимая жара перемололи все, что когда-то тут росло, оставив только небо, голую землю да размытую, скрытую дымкой полоску там, где первое встречалось со второй. Похоже, перст Божий прошелся по ней, стирая линию между небом и землей.

Впереди замаячило то, что Хайд называл теперь своим «домом», — хаотично разбросанные палатки под цвет земли и разборные домики, огороженные по периметру забором из колючей проволоки. Внутри лагеря в тучах пыли двигались два огромных экскаватора. Они выкапывали в земле второе большое нефтехранилище, хотя и первое пока еще пустовало. В самом центре вздымалась темная решетчатая буровая вышка, заостренная, изящная, как шпиль храма, выстроенного ради поклонения мамоне.[36] Хайду она напоминала ось колеса рулетки — как всегда в трудные моменты жизни, он оказался здесь и мог лишь гадать, как повернется колесо, уповая, что выигрыш выпадет на черное.

Машина доехала до центральных ворот, миновала двойной ряд заграждений и остановилась в тени предназначенного для транспорта навеса. Оборудование здесь было лучше, чем в армии. Когда Хайд завербовался в эту компанию, его попросили составить список транспортных средств и оборудования, которое потребуется ему в работе. Привыкнув иметь дело с интендантами, которые урезали любые заявки вдвое, он раздул список, добавив много такого, в чем на самом деле не нуждался. Но ему выдали все сполна. Казалось, его новых хозяев не смущали никакие расходы, однако же вышка пока не давала ни капли нефти, и Хайд недоумевал, откуда берутся деньги. Уж не из-под земли, в этом он был уверен.

Грузовик замер, Хайд открыл дверь и спрыгнул в душную жару, царившую под навесом. Разгладил на спине помявшуюся одежду и прошел через двойные двери, которые не впускали жару в главное здание, где на всю мощь работали кондиционеры.

Столовая была заполнена наполовину, мужчины в легкой одежде обедали после трудового дня на буровой. Хайд понял, что они недавно сменились, поскольку все были одеты в бежевое, а не в рабочие ослепительно-белые спецовки, предназначенные для того, чтобы отражать как можно больше палящих солнечных лучей. Проходя мимо столиков, он даже ощутил исходящий от всех жар, словно это были не люди, а кирпичи, весь день пролежавшие на солнцепеке.

Когда Хайд вышел из столовой и, набрав персональный код, вступил в свои владения, в центр службы безопасности компании, стало еще на несколько градусов прохладнее. У сотрудников повыше рангом кабинеты находились дальше по коридору: кондиционеры там работали беспрерывно, а шум из столовой не долетал, — но Хайду и здесь очень нравилось. Место, которое он занимал в компании, предполагало, что в случае неприятностей его выгонят одним из первых, — но пока, правда, никаких неприятностей не ожидалось. Отсюда до сирийской границы было семьдесят километров, столько же — до ближайшего города. Повсюду были базы фидаинов[37] — патриотов, борцов за свободу, сражавшихся за то, чтобы изгнать из своей страны захватчиков с Запада. Хватало и ловцов удачи, уголовников, которые старались выкрасть важнейших специалистов богатых западных компаний, процветающих в условиях непрочного мира. Честно говоря, Хайд сомневался, что те или другие осмелились бы напасть на этот лагерь.

Свою основную работу в качестве главы службы безопасности он проделал еще до того, как в землю был вбит первый колышек. Вся могучая строительная техника и бронетранспортеры прошли, по его настоянию, через самые густонаселенные пункты по пути следования — пусть все видят, какую огневую мощь и какое количество людей перебрасывают в пустыню. Теперь же, зная, какими возможностями располагает лагерь, ни один человек в здравом уме даже не попытается вступить с ними в схватку — вокруг хватало объектов, защищенных гораздо слабее, нападение на которые сулило легкую добычу.

В помещении пункта управления целая батарея мониторов передавала изображения с камер видеонаблюдения, размещенных в важнейших точках по всему лагерю. По ночам те из них, что шли по периметру, переключались на инфракрасные частоты, превращая пыльно-коричневый цвет пустыни в призрачно-зеленоватый. У мониторов сидел Тарик, один из нанятых Хайдом местных жителей. Он даже не поднял головы, завороженный однообразием изображений на экранах.

Хайд повалился в кресло за своим столом и бросил свернутый в трубочку номер «Ю-Эс-Эй тудэй» рядом с замотанным в мешковину камнем. Газету он сначала хотел отправить прямиком в мусорную корзину, но потом сунул ее в ящик стола — так, на всякий случай. Подвигал мышкой, выводя компьютер из спящего режима, и вошел в свою электронную почту. Здесь стояли хорошие брандмауэры: спама он вообще никогда не получал, а единственный способ прислать на его ящик сообщение — адресовать письмо непосредственно Хайду и отправить с IP-адреса, зарегистрированного системой. Такие данные мало у кого были, а потому сообщений Хайд почти никогда не получал. Он понял, что ищет письма от Ванды, но после бумаг о разводе она ему больше ничего не присылала. Правда, одно письмо в ящике было — внутреннее, от доктора Харзана, главного начальника всей экспедиции. «Только что вернулись из пустыни. Принесите находку в центр управления сразу, как только появитесь», — написал он.

Хайд со вздохом встал из-за стола. Не то чтобы ему не нравилось получать приказы — за шестнадцать лет в армии он к этому вполне привык, — но его все еще раздражало, что командует им штатский. Прихватив сверток в мешковине, он вышел в коридор.

Когда Хайда принимали на работу, его сразу предупредили о том, что придется иметь дело с ценными артефактами. Тогда он не придал этому никакого значения. Он всегда считал, что если уж копаешься в земле, то всегда можешь наткнуться на какие-то древности, за которые даже есть вероятность что-то выручить. Но Хайд совершенно не представлял себе, что может быть общего между бурением нефти и покупкой на «черном рынке» за бешеные деньги археологических находок. Однажды он задал этот вопрос доктору Харзану. Тот ответил: ему платят не за то, чтобы он думал, а за то, чтобы выполнял приказы и помалкивал. Хайд так и поступил — он помалкивал обо всем, что касалось этих археологических находок, помалкивал о лагере и о том, что испытывает сильнейшее желание сунуть в задницу доктору Харзану боевую гранату и столкнуть его с обрыва.

Он добрался до центра управления (в самой прохладной части коридора), постучал в дверь и подождал, пока ему ответят. Даже занимая пост начальника службы безопасности, Хайд не имел ключа от этого помещения. Внутрь могли входить только сам Харзан и два его помощника — Блайт и Ротштейн, проводившие почти все дни где-то в бескрайней пустыне. Там они, подобно заросшим волосами проказливым детишкам-переросткам, копались в песке, причиняя вечные хлопоты службе безопасности. Почему они не могут сидеть в удобном и безопасном лагере, как все остальные, Хайд не понимал — это было выше его понимания. Все в лагере называли эту руководящую троицу не иначе как «волхвами» — за глаза, конечно, потому что ни один из троих не обладал чувством юмора. Они здесь распоряжались всем — это Хайду предельно ясно дали понять при приеме на работу. Похоже, что три «волхва» и их погоня за журавлем в небе были важнее, чем нефть, которую они искали. Как-то раз Хайд заглянул одним глазком в их личные дела — попытался понять, почему они такие важные шишки. Он надеялся, что сможет пролить немного света на неясные вопросы, однако полученная информация еще сильнее сбила его с толку. Ему казалось, что они должны быть какими-то крутыми геологами с длинным послужным списком, отыскавшими целое море нефти там, где никто другой этого не смог сделать. Но все трое оказались университетскими учеными с докторскими степенями по древней истории, богословию и археологии. Хайд так и не понял, каким образом это может помочь найти «черное золото». Но опять выходило так, что он поставил все, что у него было, на черное, а шарик, наверное, вот-вот остановится на красном.

Защелкал отпираемый замок, в щель просунулась бородатая физиономия доктора Харзана. Темные круги под глазами делали его похожим на панду.

— Заносите, — сказал он и открыл дверь пошире, чтобы Хайд мог пройти.

Хайд вошел и остановился у стола в центре комнаты. Двух помощников доктора здесь не было, но Хайд уловил оставленный ими запах. Оба курили трубки, и запах крепкого табака все еще висел в воздухе. Хайд всего лишь второй раз заходил в помещение центра с тех пор, как тот стал функционировать, и беспорядка с прошлого раза здесь значительно прибавилось. Повсюду были свалены напечатанные на принтере бумаги, сейсмические карты — местами они расползлись по полу. Одну стену закрывала большая топографическая карта, вся утыканная булавками, словно дикобраз, и усеянная цветными наклейками и фотографиями ночного неба, на которых специальным карандашом были обведены разные созвездия. На главном столе суперсовременные ноутбуки соседствовали со старыми чашками для кофе и каменными табличками, похожими на ту, что принес Хайд. Сюда не впускали даже уборщиков, поэтому воняло в комнате сильнее, чем в студенческой раздевалке.

— Покажите, — распорядился доктор Харзан.

Хайд передал ему сверток и стал смотреть, как Харзан разворачивает ткань. Глаза у босса при этом блестели, как у наркомана, который спешит добраться до порции крэка. Но когда он рассмотрел содержимое, лицо его вытянулось.

— Это не то, что нам обещали, — констатировал Харзан. — Слишком недавняя вещь, она не может представлять интерес. — Он показал табличку Хайду, словно непонятливому студенту, только что провалившемуся на зачете. — Написано по-аккадски, это не древнейшая клинопись, да и расположение символов не образует «тау».

— Меня послали купить находку, — ответил Хайд, стараясь, чтобы голос не звучал сердито. — Я ее купил.

— Не ту купили. Толку от нее никакого. — Босс швырнул табличку на стол так, словно это была дешевая книжка в бумажной обложке, и отвернулся. — Займитесь своим делом. Одного шофера поймали, когда он воровал бензин и продавал кочевникам. Сейчас он сидит в карцере. Ступайте и разберитесь с ним, это как раз по вашей линии. Выходя, не забудьте захлопнуть дверь.

По растрескавшейся от жары земле Хайд прошагал к самой высокой наблюдательной вышке, одновременно служившей здесь и тюрьмой. С раскрасневшегося лица лил пот, словно вся кровь вскипела от злости. Призрак подменил камни и выставил его круглым идиотом! Хайд ударом ноги распахнул дверь.

— Открой, — приказал он, кивнув охраннику на запертую дверь выложенной кирпичом камеры, устроенной в фундаменте вышки.

Охранник повиновался.

В камере на деревянных нарах лежали больше двух десятков иракцев.

— Вот этого возьми за руку и крепко держи ее на нарах, — приказал Хайд. Ему не хотелось попусту терять время с мелким воришкой, нужно было свести более важные счеты. Охранник сделал, что было велено. Хайд вытащил из-за пояса нож, воткнул в доску между пальцами арестованного. Тот заскулил, глядя на нож расширившимися от страха глазами.

— Так ты крал бензин у компании, да?

— Не крал, — ответил перепуганный пленник. Его слова звучали сразу и как ответ на вопрос, и как мольба.

— Ты обворовывал компанию, — настаивал Хайд, — а воровству потакать нельзя. — Быстрым движением он резко опустил нож и будто гильотиной отрезал узнику мизинец.

Арестованный завопил. Из раны потекла кровь, окружая отрезанный палец алым озерцом.

— Еще раз украдешь — потеряешь руку, — сказал Хайд. — А попытаешься удрать — распрощаешься с жизнью. — Он обернулся к охраннику, которого происшедшее потрясло, кажется, не меньше, чем узника. — Завяжи ему руку и отправляй на работу. — С этими словами Хайд вышел из камеры.

Снова окунувшись в яркий свет и палящий зной лагеря, он направился к центру службы безопасности и на ходу вытер нож о штанину.

Вернувшись в свой кабинет, он рывком открыл ящик стола и вытащил оттуда номер «Ю-Эс-Эй тудэй». Схватил спутниковый телефон, стоявший на зарядке, набрал номер, записанный под фото трех людей, спасенных из Цитадели. Ему хотелось набросить на шею Призрака петлю и долго мучить его, как учили делать спецназовцев, чтобы внушить врагам страх.

Зазвучала мелодия, но трубку никто не взял.

Призрак опять обставил его.

26 Мухафаза Анбар на западе Ирака[38]

Близился вечер, но на краю Сирийской пустыни не спадал дневной зной. Беспощадные лучи солнца так прокалили каменистую почву, что она и сейчас дышала жаром, будто под ней бурлила кипящая лава. Трудно было поверить, что на этом лунном ландшафте, где жарко, как в печи, может выжить хоть что-то, но редкие пучки травы каким-то образом боролись за выживание, угнездившись в трещинах на почве, а кроме них там и сям — везде, где можно было найти хоть узенькую полоску тени, — виднелись кустики крушины, разбросанные среди камней причудливыми зигзагами. Всю эту растительность поедали козы.

В распоряжении Призрака была обширная агентура — тоже фидаины, которых сплотило желание защитить свою страну и ее народ от жестокого произвола диктаторов и иноземных захватчиков. Призрак дал знать всем, кто находился вдоль пастушьих троп, змеившихся в пустыне к западу от Рамади, что он ищет человека, который носит красную кепку английской футбольной команды. Найти оказалось нетрудно. Звали человека Ахмар — от арабского слова «красный».

Призрак увидел его на краю мутного илистого пруда в одном из оазисов, куда часто заходят пастухи. Окруженный своими козами, этот человек набирал воду в большую флягу. Выгоревшая на солнце красная кепка ярким пятном выделялась на скудном фоне черной пыли и коричневой шерсти. За спиной у него висел автомат АК-47, а из-за кожаного пояса, перетягивающего длинную белую дишдашу, торчала рукоятка «беретты».[39]

На стук копыт Ахмар поднял голову и прищурился, глядя против солнца. Лицо было покрыто густой сетью морщин. На вид ему можно было дать и тридцать лет, и все сто.

— Хороший пистолет, — проговорил Призрак, показывая пальцем на «беретту».

Этот равнодушный, лишенный выражения голос пробудил в Ахмаре смутные воспоминания, и на лице его отразилось смешанное чувство подозрительности и страха.

— Я его не украл, — сказал он и потянулся рукой к пистолету, скорее, чтобы спрятать, чем выхватить. — Честно выменял.

— Знаю, — бросил Призрак, соскакивая с седла и не спеша запуская руку в переметную суму. Он достал сверток красной материи, развернул — там был камень, покрытый символами в форме буквы «тау». — Это я хочу тоже обменять.

Ахмар его почти не слышал, завороженный красной материей, в которую был завернут камень.

Он протянул было руку, чтобы потрогать футболку с эмблемой «Манчестер юнайтед», но вдруг остановился, испугавшись той цены, которую у него могли запросить за такую вещь, обладающую волшебной силой.

— А что взамен?

— Только ответ на один вопрос. Вот этот камень — где ты его нашел?

Ахмар подумал над вопросом, потом заулыбался во весь рот, в котором оставалось уже совсем немного зубов.

— Я тебе покажу, — сказал он, отпихивая с дороги козу.

Он рукой разровнял участок ила на берегу пруда и сорвал камышинку. Ее концом выдавил четырнадцать точек — получилось что-то вроде очертаний змеи. Как и все бедуины, пастух находил путь в пустыне по звездам. Пустыня непрестанно меняется, в ней нет постоянных ориентиров, а звезды всегда одни и те же. Призрак тоже пользовался ими, он сразу узнал нарисованное Ахмаром созвездие — Дракон, никогда не засыпающий и грозный. Его назвали так потому, что в Северном полушарии это созвездие никогда не заходит, но бедуинам оно известно под названием Змея. Ахмар указал на четыре точки, изображающие голову змеи, и провел пальцем вдоль спины, пока палец не уперся в линию горизонта.

— Иди за Змеей, — объяснил он. — Держись левее Козла. Если со стадом, то три дня, а верхом — один день. Там я и нашел этот камень.

Козлом бедуины называют Полярную звезду. Если держаться левее от нее, надо будет двигаться на северо-запад, а Змея заведет его глубже в Сирийскую пустыню. В переметной суме Призрака было достаточно припасов, по крайней мере на одни сутки хватит, а если урезать рацион, то и на трое. И коня надо поберечь в самое жаркое время дня.

Ахмар наклонился к воде, вымыл руку, вытер о дишдашу и протянул ее за обещанным вознаграждением. Призрак вручил ему футболку «Манчестер юнайтед» и полюбовался, как бедуин надел ее, а затем поспешил в лагерь, выкрикивая имена своих товарищей-пастухов и победно воздев руки, как будто только что забил решающий гол.

Призрак снова вскочил в седло и всмотрелся в линию горизонта. Небо на востоке темнело, там уже заблестели самые яркие звезды. Скоро стемнеет и на западе, в обиталище Дракона, который укажет ему дорогу вглубь пустыни, как было с начала времен.

Ахмар сказал, что верхом можно добраться за один день.

Призрак ударил пятками коня и тронулся вперед, подальше от запаха коз и тени оазиса.

Если появится луна, он может добраться до цели еще До рассвета.

27

Из двух аэропортов, обслуживающих город, Газиантеп был крупнее. Он располагался к северу от Руна и был ближе к нему, вследствие чего туристы, направляющиеся в Рун, по большей части предпочитали пользоваться именно этим аэропортом. Во всяком случае, этот вывод Лив сделала из того, что рассказал ей таксист по дороге сюда. И она рассудила так: чем больше туристов, тем больше авиарейсов, а ее только это и интересовало.

Девушке удалось буквально в последнюю минуту купить билет до Ньюарка, и на это ушли почти все деньги, найденные ею в конверте. Лив заплатила наличными, решив, что если она внесена в какой-нибудь список подозрительных лиц, то по кредитной карточке отследить ее будет легче. Но кассир принял заказ и взял деньги, не проявив к ней никакого интереса. Что ж, это к лучшему. Теперь ей предстояло пройти паспортный контроль.

Зал вылета был переполнен туристами, которые, очистив душу в Руне, торопились вернуться домой. Лив сравнила несколько очередей и выбрала самую длинную — просто потому, что эта очередь стояла к очень толстому таможеннику, едва не засыпавшему на влажной жаре. Лив наблюдала за тем, как он проверяет паспорт каждого очередного пассажира, причем серьезность на его расплывшемся лице постепенно сменялась выражением непреодолимой скуки. Он ни на ком не задерживал свой взгляд дольше, чем на секунду, и Лив, дойдя до таможенника, почувствовала себя гораздо спокойнее.

Он раскрыл ее паспорт, мельком взглянул на фамилию, сравнил с тем, что написано в билете. Потом посмотрел на Лив, перевел суровый взгляд с лица на фото и обратно. Лив смахнула с головы бейсболку и посмотрела на таможенника, изо всех сил стараясь изобразить безразличие. Она почти физически ощущала, как глаза толстяка шарят по ее лицу, словно усики какого-то гигантского насекомого. Он изучал ее не торопясь. Ни на кого другого в очереди таможенник не потратил столько времени. В ушах Лив молоточками стучала кровь, глаза заливал пот — и от волнения, и оттого что в зале плохо работали кондиционеры. А глаза таможенника все ползали по ее лицу, потом стали ощупывать фигуру. Вообще-то, это должно было до крайности рассердить Лив, но сейчас она испытала только легкое раздражение. Этот чиновник вовсе не был крутым пограничником с секретными списками подозреваемых и наметанным на всевозможных беглецов глазом. Просто безобразному жирному типу нравится глазеть на девушек. Так пусть себе глазеет — Лив успокаивала себя тем, что, если позднее его спросят, как она выглядит, он и лица ее толком припомнить не сумеет.

Ей показалось, что прошло несколько долгих часов, прежде чем таможенник захлопнул паспорт и положил на стойку. Лив схватила его и поспешно удалилась, даже не замечая, что нервно теребит верхнюю пуговицу своей блузки. Она заняла место в другой очереди, медленно продвигавшейся к заключительному этапу контроля, и вздохнула с некоторым облегчением. Еще немного, и она окажется в полной безопасности. Очередь двигалась, вокруг шумели и галдели — и напряжение стало покидать Лив. Но вот в голове очереди послышались громкий треск и стук, и сердце девушки снова забилось учащенно.

Лив подняла голову, опасаясь, что увидит сейчас таможенника с целым отрядом охранников, и все будут показывать пальцами на нее. Вместо этого она увидела беременную женщину в парандже; материя туго натянулась на большом животе. Она уронила свой пластмассовый поднос и, опустившись на пол, отчаянно пыталась собрать рассыпавшиеся вещи, а над ней навис мужчина, сердито кричавший что-то по-арабски.

Потом он ударил женщину тыльной стороной ладони, будто отгонял от себя надоедливую муху, но ударил прицельно, сильно. От этого удара голова женщины мотнулась в сторону, потом она продолжила собирать рассыпанное — похоже, к подобному ей было не привыкать.

Лив так и не поняла: то ли от переключения внимания, то ли от возмущения, вызванного этой сценой, но в голове у нее что-то как бы щелкнуло. Что-то вырвалось из темных глубин подсознания на поверхность. Она даже чувствовала, как это «что-то» пробирается внутри, едва не приподнимая и ее вместе с собой. В голове раздался шепот, постепенно заполнивший весь мозг. Он становился все громче, нарастая, как шум воды, пробивающей себе путь сквозь скалы. А потом она расслышала кое-что еще — нечто очень конкретное.

Слово.

Ку-ши-каам.

Оно так поразило Лив, что все остальное поплыло перед глазами, будто в замедленной съемке. Она отстраненно наблюдала, как охранник шагнул вперед, взял за руку мужчину, ударившего свою жену, — взял решительно, но без гнева. Женщина, ползая по полу, продолжала собирать то, что уронила, и складывать на поднос. Все это было так странно, что гнев Лив куда-то улетучился, шепот в ушах стал не таким громким, а слово начало ускользать от нее. Она резко выпрямилась, шаря рукой в своем рюкзаке, быстро перерывая содержимое в поисках авторучки. Она испугалась, что слово забудется, погрузится в те пучины мозга, куда сознание не в силах за ним последовать. Ручку она нашла и, за отсутствием бумаги, лихорадочно записала слово на руке. Но в этот самый момент ручка вышла из-под контроля, задвигалась сама по себе, выводя вместо букв, похожих на услышанные Лив звуки, несколько угловатых символов, каких она раньше не встречала ни в одном языке.

Она перечитала написанное, и в ее сознании оно преобразовалось сначала в услышанные ею звуки: Ку-ши-каам.

А в следующее мгновение прорезался таившийся в этих звуках смысл:

КЛЮЧ.

Лив подняла голову. Женщина уже успела собрать вещи, прошла через металлоискатель и теперь присоединилась к своему мужу. Охранники пропустили их и стали как можно быстрее наводить привычный порядок. По всей вероятности, им каждый день приходится наблюдать нечто подобное — бурные семейные сцены, подогреваемые усталостью и напряжением. Но если даже и так — почему они стояли, смотрели, как мужчина бьет беременную жену, и ничего не сделали? Лив было противно об этом думать, вот только сделать она ничего не могла. Затеять драку с несколькими женоненавистниками — не лучший способ держаться в тени. Однако же шепот в ее ушах не смолкал, и она ощутила на удивление сильный приступ агрессии по отношению к мужчине, ударившему жену. Ей хотелось ударить его и унизить при всех. Даже убить его хотелось — выхватить у кого-то из ротозеев-охранников пистолет и прострелить этому типу голову. Ее поразила сила собственной ненависти. Казалось, эту ненависть питал шум в голове, пока там не засвистело, как в закипающем чайнике. У Лив покалывало кожу, словно в нее вонзались булавки и иглы. Ощущения, которые она испытывала, напугали девушку. Как будто бы в ней поселилось что-то угрожающее, чего она не понимала и чем не могла управлять. Она огляделась и обнаружила, что все стоящие в очереди смотрят на нее. Женщина перед ней что-то сказала, но из-за шума в ушах Лив ее не расслышала. Она просто швырнула на поднос свои вещи и устремила взгляд вперед, избегая встречаться с кем-нибудь глазами. Да что с ней происходит, черт побери? Похоже, она теряет голову.

Прошла через металлоискатель и побрела в главный вестибюль. Плохо, что она ничего не помнит, так теперь еще и голоса стала слышать! Ее, Лив Адамсен, закаленную журналистку, привыкшую полагаться исключительно на логику, цинично отвергающую все, что выходит за рамки мышления передового человека, ужасно раздражало, что с ней творится что-то «потустороннее». Ей это страшно не нравилось, и от этого она хотела побыстрее избавиться. Лив по-прежнему была убеждена, что в больнице ее накачали психотропными препаратами и все, что она сейчас испытывает, — это отвратительный побочный эффект их действия. Это пройдет, стоит ей выспаться как следует и влить в себя четыре-пять литров кофе.

Она взглянула на расписание вылетов. На ее рейс уже шла посадка, но Лив не стала спешить туда. У нее давно выработалась привычка: если что-то «не стыкуется», надо рассмотреть проблему со всех сторон, пока не отыщется разумное объяснение. В данную минуту разум подсказывал ей, что нацарапанное на руке слово должно быть чем-то таким, что не случайно зацепилось в ее сознании. Оно взято из языка, который можно установить, тогда будет понятно и само слово. Она обежала глазами ряд беспошлинных магазинов, выстроившихся вдоль стен терминала, и отыскала то, что требовалось. Лив забросила рюкзак на плечо и устремилась вперед, в противоположную от выхода на посадку сторону. Придется поторопиться.

28

Габриель задумчиво посмотрел на дисплей смартфона, ярко светившийся в полутьме бара. Сидел он в бельэтаже «Сахнеси»[40], бывшего оперно-драматического театра, построенного для европейских аристократов, когда в конце восемнадцатого века те повалили в Рун, — в то время город сделался непременным пунктом в традиционной поездке по Европе, без которой образование молодого человека из благородной фамилии не могло считаться завершенным. В наши дни театр превратился в популярный киноцентр со множеством баров. Здесь бесплатно предоставляли беспроводной доступ в Интернет, ради чего Габриель и заглянул в один из баров.

Он нажал на экране картинку браузера и набрал в окошке поисковика: «Больница Рун». Ажда купила когда-то этот смартфон в секонд-хенде бытовой техники, в квартале Пропащих Душ, где торговали в основном вещами, украденными у туристов. Стоил смартфон дорого, зато к нему прилагалась сим-карта, которую невозможно было отследить, а процессор был не хуже, чем в ноутбуке. Поиск выдал номер телефона регистратуры, который Габриель тут же и набрал.

— Больница Давлата Хастенеси.

— Здравствуйте. Я хочу послать двум больным цветы, нужны номера их палат.

— Фамилии известны?

— Одна — Катрина Манн, другая — Лив Адамсен.

Было слышно, как застучали по клавиатуре пальцы.

— Миссис Манн находится в палате 410, в корпусе психиатрического отделения. Мисс Адамсен — в палате 406 того же корпуса… нет, погодите минутку. Выходит, мисс Адамсен сегодня выписали.

— В котором часу?

— Здесь не указано. Просто отмечено, что ее палата свободна.

— У нее сегодня были посетители?

— А какое отношение это имеет к цветам? — чуть помедлив, спросила регистраторша.

— Так я уже послал их. Хочу проверить, успела ли она получить до ухода.

Снова стук по клавиатуре.

— Здесь отмечен только визит полицейского инспектора сегодня днем.

— Спасибо.

Габриель нажал «Отбой», быстро переваривая в уме полученную информацию. Потом открыл браузер и набрал в поисковике: «Рун, полицейское управление». Первым в списке результатов шел номер «горячей линии». Габриель набрал этот номер и снова прижал телефон к уху.

— Управление полиции Руна.

— Здравствуйте. Не могли бы вы соединить меня с инспектором Аркадианом из отдела по расследованию убийств?

— Инспектор Аркадиан сейчас в отпуске.

— А можно соединить меня с ним по мобильному телефону?

— Боюсь, что нельзя, сэр. Может быть, вас устроит другой сотрудник того же отдела?

— Нет, мне нужно поговорить лично с инспектором Аркадианом. Это важно и очень срочно. — Он лихорадочно перебрал в уме возможные аргументы. — Передайте, что с ним хочет говорить Габриель Манн. Сегодня я бежал из-под ареста, из вашего управления. Готов сдаться, но только ему самому и только в том случае, если он перезвонит мне не позднее чем через пять минут.

29

Книжный магазин в аэропорту был забит обычной продукцией, рассчитанной на скучающего в полете пассажира. Лив прошла к полке с разговорниками, находящимися возле самой кассы, и пробежала глазами названия, отбирая те, где начертания букв были ей незнакомы. Ей хотелось доказать самой себе, что слово, возникшее в мозгу, было услышано в гомоне пассажиров. Если бы только найти, на каком языке оно было сказано, — и тогда можно садиться в самолет, не тревожась о том, что она сходит с ума и слышит потусторонние голоса. Когда Лив дошла до самой нижней полки, у нее набралось уже восемь книг. Начала она с арабского разговорника, сразу раскрыв его на букве «К», — искала слово «ключ». Нашла и сравнила арабское написание с символами на своей руке. Даже похожего ничего. Тогда Лив просмотрела остальные семь книжек, где слова были написаны кириллицей, по-гречески, по-китайски… Ни одна не подошла.

Ах ты, черт!

Она поставила книги на место и собралась уже уходить, как вдруг что-то на соседней полке привлекло ее внимание. На суперобложке была нарисована табличка с какими-то слабо различимыми значками. Это были не те самые символы, что записала Лив у себя на руке, но весьма на них похожие. Она открыла книгу и обнаружила, что это не разговорник, а труд по истории. Пояснение на внутренней стороне суперобложки потрясло ее еще больше: на фотографии была запечатлена табличка, которой насчитывалось пять тысяч лет. Написана она была на шумерском, давно мертвом языке. Значит, услышать это слово в гуле аэропорта Лив не могла. Она быстро пролистала книгу в поисках фотографий других древних текстов. Нашла в последний момент, когда уже собралась бросить все и поспешить на свой рейс. На фото был резной каменный цилиндр с отверстием внутри. Ниже шла широкая полоса мокрой глины, в которую цилиндр был завернут. На виду оставался квадратик текста, состоявшего из линий и треугольников.

Выглядели они точно так же, как и символы на руке Лив.

В подписи к фото говорилось, что это цилиндрическая печать, древний способ передачи сообщений. В отверстие вставляли стерженек, чтобы можно было катать цилиндр по влажной земле или глине, — тогда на ней отпечатывалось то, что было нанесено на поверхность цилиндра. Нередко это были заклинания, которые помещали на границе полей в надежде, что они сделают их плодородными. Однако смысл надписи на этой конкретной печати оставался нерасшифрованным. Надпись была выполнена знаками письменности, которую археологи называют «древнейшей формой клинописи» или, что поэтичнее, «забытым языком богов», поскольку надписи очень-очень древние, а значение символов затерялось в глубине веков.

«Вот славно, — подумала Лив. — Я слышу теперь голоса на языке, который не звучит уже без малого шесть тысяч лет. Действительно, из-за чего переживать?»

Сквозь негромко звучащую из репродукторов фоновую музыку прогремело сообщение о том, что заканчивается посадка на рейс ТК 7121 компании «Кипрско-турецкие авиалинии» до Ньюарка.

Она уже опаздывает. Лив бросилась к кассе, доставая из кармана свои последние турецкие лиры, — заплатить за книгу. Прочитает в самолете. Она не сомневалась, что еще успеет на рейс.

30

Брат Садовник бросил в костер еще одну сломанную ветку и подобрал с земли последнюю, надеясь на то, что хоть эта подскажет ему что-то такое, чего он не увидел на остальных.

После встречи со старшими братьями он собрал бригаду садовников, чтобы расчистить сад, подобрать с земли все отломившиеся ветви и опавшие листья, пока солнце не село и было еще видно. На собственном горьком опыте он убедился в том, что остановить болезнь можно только одним путем: побыстрее все собрать и сжечь.

Ему приносили каждую больную ветку, а уж он старательно разламывал ее на части, чтобы выяснить причину заболевания, словно патологоанатом, производящий вскрытие. Но ничего обнаружить не удалось. Не было ни грибков, ни въевшихся под кору долгоносиков, ни каких иных паразитов, которые могли завестись в саду и вызвать распространение подобной болезни. Прежде Садовник ничего такого не видел. Больше всего это походило на сухую гниль, да только он никогда не слыхивал, что она способна настолько быстро пожирать живые деревья. Все выглядело так, словно жизнь вдруг ушла из них: сок стал ядом, древесина превратилась в труху.

Он наступил ногой на последнюю ветку, перебрал пальцами сухие щепочки и отправил ветку на погребальный костер. Если бы его спросили, он объяснил бы, что слезы на его глазах выступили от дыма, но, по правде говоря, сад ему был милее любого человека. Он ухаживал за деревьями, нянчил их и вскармливал уже больше сорока лет, пока его собственное имя не забылось, и он не стал просто братом Садовником.

А теперь сад умирал, и Садовник даже не представлял себе, как его можно спасти.

Когда рассветет, вернутся его помощники и начнется хирургическая операция. Им придется выкорчевывать деревья с корнями, чтобы болезнь не смогла больше распространяться. Понимая неизбежность этой операции, Садовник все равно испытывал боль от одной этой мысли. Он представлял себя отцом ребенка, которому придется ампутировать руку или ногу, чтобы спасти жизнь. Только у него было много детей, а гарантий, что хоть кто-то выживет, — никаких.

Он стоял в наступающей тьме, дым ел ему глаза, а ноздри время от времени улавливали слабый аромат апельсинов, словно искушая воспоминаниями о том времени, когда сад цвел и дышал здоровьем. Садовник смотрел на огонь, пока внутри горы не зазвонил колокол, созывая всех братьев на вечерню. После этого вся Цитадель отходила ко сну, и ему хотелось, чтобы эта ночь продлилась вечно, потому что страшно было думать о том, что принесет с собой рассвет.

31

Мобильный телефон в кармане зазвенел в ту минуту, когда Аркадиан переступил порог своего дома.

— Не отвечай! — крикнула из кухни жена.

— Пахнет божественно! — прокричал он ей в ответ. — Что это ты приготовила, Тоджана?

— Приготовила что-то особенное, специально для своего несчастного больного мужа, чтобы к нему вернулись силы. Если хочешь съесть хоть немного, отключи свой телефон и болей, как положено больному.

Он достал телефон из кармана и посмотрел на дисплей.

— Это с работы.

— Тебе вечно звонят с работы.

— Аркадиан, — произнес он в трубку, прижав телефон подбородком и сбрасывая с себя пиджак, чтобы терять как можно меньше времени.

— У меня на связи Габриель Манн, — сказал оператор. — Настаивает на том, что должен поговорить с вами. Заявил, что хочет сдаться.

Аркадиан стал в стойку, схватил телефон рукой. Пиджак свалился на пол.

— Хорошо. Отследите, откуда он звонит. Пусть патрульная машина будет наготове — может, нам удастся его засечь.

— Машина уже готова. Так прикажете соединить его с вами?

— Давайте. — Послышался щелчок, потом трубку заполнил шум оживленного заведения. Очень похоже на какой-нибудь бар. — Аркадиан у телефона. Чем могу быть полезен?

— Извините, что тревожу вас вечером.

Аркадиан бросил взгляд на дверь кухни — никого, только за дверью слышится недовольное ворчание.

— Ничего страшного. Вы где?

— В более уютном месте, чем тюрьма. Послушайте, мне нужно кое-что у вас узнать. Вы навещали Лив или мою мать?

— Навещал.

— Когда?

— Сегодня во второй половине дня.

— Во временя посещения вы беседовали с Лив?

— Да.

— Она говорила что-нибудь о своем отъезде?

— Нет. — Аркадиан нахмурился. — Девушка никуда не собиралась. Она нуждается в наблюдении врача.

В трубке послышался тяжелый вздох.

— Она пропала, — сказал Габриель. — Ушла вскоре после вашего визита.

— Быть не может. Я бы узнал.

— Как? Она не арестованная, а вы в отпуске.

Аркадиан быстро припомнил все детали своего посещения Лив. Вспомнил, какой маленькой и беззащитной она показалась, когда он собрался уже уходить. Потом кое-что сообразил.

— Я вернул ей рюкзак. Криминалисты с ним разобрались, вот я и воспользовался им как предлогом ее проведать. А там был и ее паспорт.

— Вы можете быстро проверить списки пассажиров, вылетающих из Руна?

— На это нужна санкция прокурора.

— Да бросьте, нам требуется определенная информация, а не железные улики для суда. Неужели у вас там нет добрых знакомых?

— Но если она хочет уехать из страны, то это дело…

— Она уезжает из страны, потому что здесь ей угрожает опасность. Я по той же причине бежал из тюрьмы. Для меня уже была готова западня. В камере меня поджидал один тип. Могу описать его вам, только спорю на что угодно, его там уже нет, да и на перекличке он вряд ли объявится. Конвоир привел меня прямо к нему. Они задействовали своих людей в полиции. Цитадель проснулась. И теперь она попытается заткнуть нам рот — значит, по-прежнему в опасности и Лив, и моя мать.

Аркадиан припомнил, что в последний раз Габриель говорил то же самое, и тут же разболелась раненая рука. Тогда Габриель оказался прав, а доказательством стала пуля, выпущенная в Аркадиана.

— Вам решать, — заключил Габриель. — Поступайте, как сочтете нужным. Я перезвоню через десять минут.

Шум в баре пропал из трубки, и несколько мгновений Аркадиан вслушивался в тишину. С кухни донеслось шипение чего-то сочного, положенного на раскаленную сковороду, потом в трубке щелкнуло, инспектора автоматически соединили с ребятами из технического отдела.

— Удалось? — спросил Аркадиан.

— Нет. Он звонил через Интернет, а это трудно отследить, быстро же вообще невозможно.

— Он перезвонит через десять минут. Это как-то облегчит задачу?

— Не очень. Он может позвонить с другого телефона, через другой сервер, с другого IP-адреса. Даже если все останется тем же самым, вам надо будет продержать его на линии часа два, тогда у нас появится реальный шанс. Звонки в Интернете могут идти откуда угодно, со всего земного шара.

— Ладно, все равно попробуйте. — Инспектор нажал «отбой» и уставился на забытый смятый пиджак, упавший на пол, — символ того чудесного вечера, о котором он мечтал. Подумал о Лив, о том, как во время их встречи священник не спускал с нее глаз. Аркадиан тогда почувствовал ее страх, а сейчас понял, чего она боялась.

Открыл в телефоне список контактов, просмотрел, отыскивая Юна[41] Халдина. Когда-то они служили вместе, потом Юн уволился из полиции и открыл свою фирму. У него работали многие бывшие полицейские. Фирма, в частности, имела контракты на внешнюю охрану обоих местных аэропортов.

— Ты освободился или так и останешься голодным? — окликнула инспектора жена. Через дверь кухни плыл сладковато-кислый аромат жаркого с чесночным соусом. В ответ на вопрос жены в желудке Аркадиана громко забурчало.

Он нашел номер Юна и нажал кнопку вызова.

32

Габриель вышел из приложения «Скайп» и отыскал через Гугл сайт информации для туристов. Его интересовали подробности о вылетах из аэропорта Рун-Газиантеп (все рейсы) в Нью-Йорк (все рейсы). Пока загружались запрошенные данные, он окинул взглядом многоликую толпу вечерних посетителей. Сам Габриель сидел за большим столом рядом с группой туристов и при этом повернулся так, чтобы со стороны казалось, будто он тоже с ними.

Глазами он обежал весь зал, приглядываясь, нет ли здесь кого-то или чего-то подозрительного. Очень многие нажимали кнопки на своих смартфонах — неудивительно, что здесь Интернет работает так медленно. Габриель взглянул на экран телевизора в углу бара: там передавали новости канала Си-Эн-Эн, звук был выключен. На экране появился репортер, он стоял перед зданием полицейского управления Руна. Потом картинка сменилась, и Габриель увидел собственное фото, сделанное в полиции.

Он быстро встал из-за стола, не отрываясь от дисплея смартфона (тогда понятно, почему голова низко опущена), и двинулся к выходу. Вряд ли кто-нибудь в баре смотрел телевизор, но те же новости и его фото можно без труда получить и на смартфоне. В утренние газеты он наверняка попадет, а местные, возможно, успеют написать о нем и в вечерних выпусках. А ведь он надеялся, что у него будет чуть больше времени в запасе.

Пока загрузилась страничка с информацией о вылетах, Габриель успел шагнуть из дверей «Сахнеси» на блестящую от недавнего дождя улицу, вынуть из кармана бейсболку и натянуть ее пониже, на самые глаза.

Множество самолетов вылетало из обоих аэропортов. Даже слишком много. Бесполезно и пытаться перехватить Лив в призрачной надежде, что он угадает ее рейс. Габриелю был необходим Аркадиан с его связями, но перезванивать было еще рано.

Он двинулся дальше по улице и открыл еще одно приложение, которое помогало обнаружить точки с беспроводным Интернетом. Теперь, когда он удалился от зоны покрытия в «Сахнеси», соединение стало совсем медленным и карта появилась на экране нескоро. В ее центре запульсировала голубая точечка — это он сам, — потом вокруг стали выскакивать иконки. Подходящее место находилось недалеко, по ходу его движения, в районе больницы. Габриель положил смартфон в карман и ускорил шаг — он должен успеть оказаться в нужном месте к тому времени, когда можно будет снова позвонить Аркадиану. Кроме того, ему хотелось быть поближе к матери. Габриель понимал, что власти станут искать его там в первую очередь, поэтому и держался в стороне от больницы, однако лучше все-таки быть где-то рядом, пока он не придумает, как защитить ее от опасности. Мало ли что может случиться?

33

Из отпущенных десяти минут семь ушло у Аркадиана на то, чтобы связаться со старым приятелем и объяснить ему, что требуется сделать. Остальное оказалось просто, даже слишком просто.

— Она летит в Ньюарк рейсом ТК 7121 компании «Кипрско-турецкие авиалинии», — ответил Юн.

— Когда вылет?

— Пять минут назад.

Аркадиан почувствовал странное облегчение. Может, так оно и лучше. В конце концов, Лив летит к себе домой.

— Спасибо тебе, — сказал он Юну.

— Не за что. Мне стоило только войти в базу данных — информация была на экране.

— Это почему же? — нахмурился Аркадиан.

— Может, просто совпадение. Но, скорее всего, кто-то уже запрашивал ее раньше меня.

Аркадиан моментально понял, что это может означать.

— А можешь ты как-нибудь узнать, кто первым ее запрашивал?

— Конечно. Подожди минутку. — Он услышал, как Юн стучит по клавиатуре на фоне шума взлетающих и садящихся самолетов. Не в одном ли из них летит сейчас Лив? — Здесь только указано, что на сайт заходил гость, — раздался голос Юна. — Впрочем, заходил он по синему каналу.

— Как это понимать?

— Учетная запись, официально зарезервированная для полицейского управления Руна. Он заходил с одного из специально выделенных терминалов в вашем информационном отделе. Ребята оттуда смогут сказать тебе, кто именно запрашивал эту информацию.

«Они задействовали своих людей в полиции», — мелькнуло в голове Аркадиана.

В трубке стали раздаваться гудки.

— Послушай, Юн, мне тут звонят. Я у тебя в долгу.

— А ты просто приходи на работу ко мне, когда надоест пахать круглые сутки.

— Так я и сделаю. — Он завершил разговор и снова поднес телефон к уху.

— Это вы, Габриель?

— Удачно?

— И да, и нет.

— То есть?

— Вы были правы, теперь у нас серьезные проблемы.

34 Рейс ТК 7121

Взревели двигатели, лайнер пошел на взлет. Сила ускорения вдавила Лив в спинку сиденья, с окна иллюминатора сдуло дождевые капли. За ярко освещенным огнями аэропортом она видела ломаную линию вершин Тавра, вздымавшихся на фоне чернильно-синего неба. Она смотрела на горы, пока кабина не наклонилась назад, а колеса шасси толчком не оторвались от бетона взлетной полосы. В ту же минуту Лив почувствовала, как сжался желудок, будто что-то внутри нее было крепко связано с землей, и теперь, когда самолет стремительно удалялся, поднимаясь все выше и выше, оно превратилось в комок боли. От неприятного ощущения Лив судорожно вздохнула, согнулась пополам, ловя ртом воздух. Она заметила, что ее сосед тоже наклонился, а лицо его затуманилось от напряжения. Давление нарастало, пока Лив не стало казаться, что она вот-вот провалится сквозь пол самолета. Потом что-то дернулось, и она сделала глубокий вдох. Тут к горлу подкатила тошнота, а кожу стало покалывать — ощущение, похожее на то, что она уже испытала в зале отлета. Небольшие перегрузки во взлетающем самолете не снимали этого ощущения. Лив повернулась к соседу и улыбнулась, пробормотала что-то о расшалившихся нервах, потом закрыла глаза и стала медленно и глубоко дышать. Все это стало уже надоедать. Такое впечатление, что какой-то шаман вуду[42] держит в руках изображающую Лив куклу и наугад втыкает в нее иголки.

Самолет накренился, и внутри у Лив от этого виража снова все пришло в движение. Она дышала и дышала, пока не улеглась тошнота. Только тогда она решилась открыть глаза.

За окном виднелись высыпавшие на темнеющем небе звезды, а под ними — яркое пятно, залитый электрическим светом Рун, уютно устроившийся в гнездышке у склонов горы. Каждый огонек казался ей живым человеком, и среди них был Габриель.

«Если появится возможность, беги, — сказал он ей, — беги подальше от Цитадели. Береги себя, пока я тебя не найду».

Как только она вернется в Ньюарк, как только наладится с головой и возвратится память, Лив обязательно позвонит ему. Потом можно встретиться и поговорить. У нее к нему так много вопросов — о том, что произошло в Цитадели, но особенно о самом Габриеле. Она знала его совсем мало, но тем не менее среди мрачных и неожиданных событий последних недель ее мысли постоянно возвращались к нему. В этих мыслях он сиял точно так же, как то море огней, которое расстилалось сейчас под крыльями самолета.

Лайнер слегка задрожал под напором встречного ветра, огни внизу стали понемногу исчезать, мигая на прощание, словно в городе тушили свет — квартал за кварталом.

Она включила свет над креслом, чтобы почитать. На бледной коже четко проступили темные символы, снова дразня девушку своей загадочностью. Лив вытянула из кармашка на спинке переднего сиденья книжку и всмотрелась в суперобложку. Книга называлась «Загадка давно забытых языков». Быть может, в ней она отыщет ответы на кое-какие вопросы?

В восьми рядах сзади от Лив широкоплечий мужчина громадного роста в деловом костюме вжался в сиденье, рассчитанное на пассажира вдвое меньше его. Взгляд мужчины не отрывался от светлых волос Лив, отливавших золотом в свете ламп. Она смотрела куда-то вниз, читала. Ему стало интересно, что она читает. Книги он любил. В них было много слов, а слова он воспринимал как своего рода чудо. Когда он отбывал в тюрьме свой первый срок, из-за них и получил кличку: Дик, сокращенное от английского dictionary — «словарь». Кое-кто пытался уязвить его этой кличкой, словно в ней было что-то неприличное, но удавалось это редко. Он хорошо помнил тех, кто произносил его кличку правильно, а кто придавал ей другие значения: «хрен», «болт», «член».[43] В этом была вся загвоздка: язык — штука могучая, но скользкая. Надо сосредоточиться на словах и правильно их употреблять, чтобы выразить свою мысль. Поэтому ему так нравились сильные слова — чистые, имеющие только одно значение. Сейчас он смаковал одно из таких слов: про-зор-ли-вость.

Когда разделаться с тем типом в блоке предварительного заключения не удалось, его освободили от этого задания. Его не винили ни в чем — всякое может случиться. Слишком уж он бросается в глаза, вот свидетель и удрал. А Дику дали другое задание.

Он вернулся к себе в отель, забрал вещички и облачился в мешковатый деловой костюм, скрывающий все его наколки и специально сшитый так, чтобы не подчеркивать могучее телосложение. Потом старательно причесался и поехал в аэропорт с видом заурядного бизнесмена, который не следит за фигурой. Таких много — поди догадайся, куда он держит путь. Но Бог заранее знал все. Он устроил так, чтобы Дик вовремя оказался как раз там, где нужно. Наилучшее решение явилось само собой, будто бы совершенно случайно.

Про-зор-ли-вость…

Если бы в блоке все пошло по плану, Дик не попал бы в аэропорт и девушке удалось бы ускользнуть. А она — самая важная из всех троих. Для Церкви эта журналистка опаснее всего, ее необходимо заставить замолчать. Заставить замолчать, лишить кого-либо дара произносить слова — это самая большая власть, которую может иметь один человек над другим. Дик понял это, сидя в тюрьме. Когда Дика подвергали наказанию, у него отбирали книги. Но вот забрать слова, что были в его голове, не мог никто — для этого Дика нужно было бы убить. И такие слова — самые лучшие — всегда были при нем. Им научил его Исайя. Это имя пророка, но так же звали и старого тюремного служителя, который ходил по коридорам крыла строгого режима, толкая перед собой тележку с библиотечными книгами.

— Ты любишь слова, — сказал он однажды, проходя мимо камеры Дика. — Так вот, почитай это. Здесь все слова, которые только могут тебе понадобиться.

Прежде Дик никогда не читал Библию — такое просто не приходило ему в голову. Теперь же он ее прочитал — раз сто, снова и снова, пока слова не стали течь в нем самом. Как кровь в жилах. Некоторые, самые могучие, он даже выцарапал на своей коже, чтобы и самому стать похожим на книгу, пропитанную заклинаниями, которые отгоняют всякое зло, даже когда он спит и язык его неподвижен.

Вто-ро-за-ко-ни-е

От-кро-ве-ни-е

Не-фи-ли-мы[44]

Вот сам Дик и был таким — нефилимом — исполином из легенд, о них упоминает книга Бытие. Создание Божье. Страж.

Он и сейчас, сидя в полутьме салона самолета, был бдительным стражем. Подлокотники сдавливали ему ноги, колени упирались в переднее сиденье, но он не обращал внимания на эти неудобства. Как только девушка окажется дома, она почувствует себя в безопасности — вот тут-то он и нанесет ей удар.

Именно тогда он отнимет у нее все слова и заставит замолчать навеки.

35

Габриель бросился бегом к больнице. Как только Аркадиан сообщил ему, что кто-то уже интересовался списком пассажиров, он все понял. Темные силы католической церкви действовали слаженно, чтобы обрезать все ниточки: сначала его, потом Лив, а затем и его мать.

Он сосредоточил внимание на ритме ног, раз за разом отталкивавшихся от асфальта, и каждый шаг приближал его к цели. Добежав до угла, он свернул на улицу Асклепия.[45] Бежать по улице — не самое безопасное дело, раз уж его фото появилось в выпусках новостей, однако Габриелю приходилось сочетать осторожность с быстротой. Новый поворот — уже пройдена треть пути. Он старался держаться у самых домов. Впереди — перекресток, над которым вздымается новый корпус больницы, от его мокрых стен отражается свет. Габриель скользнул взглядом по окнам верхнего этажа и, приблизившись к перекрестку, замедлил шаг — сейчас нужно быть особенно острожным, потому что он выйдет на центральную улицу, где могут дежурить полицейские патрули. За несколько метров до перекрестка он и вовсе остановился, спрятавшись в тени.

Главный корпус больницы растянулся на целый квартал. С одной стороны к нему вплотную примыкало старое здание, самое первое, с другой же крытая дорожка вела к сравнительно небольшому каменному корпусу, который по виду напоминал средневековый замок. Это и есть старый корпус психиатрического отделения, где находится, по словам регистраторши, его мать.

Мимо, шелестя шинами, пролетел автомобиль, и Габриель воспользовался шумом, чтобы заглушить свои шаги по лужам. Он стремительно перешел на другую сторону улицы. Окна первого этажа были забраны решетками, как и большие двери, когда-то служившие главным входом. Высоко в торце здания ясно виднелась платформа лесов, с которой строители поднимали свои материалы, но свисающих с нее веревок, по которым можно было бы взобраться наверх, Габриель не увидел — их свернули и закрепили на стойках. Сбоку от лесов окна были темными — но не все. В двух горел свет: одно находилось в середине этажа, другое — в самом конце. Оба на четвертом этаже. В регистратуре сказали, что Катрина лежит в палате 410. Габриель сделал ставку на окно в средней части. Он все еще тяжело дышал, но понемногу успокаивался, потому что хотя бы установил, где искать маму.

А потом он почувствовал, как задрожала земля.

Сначала он принял это за гром, грянувший из-за туч, но под ногами послышался гул, будто там проходил поезд метро. Тогда Габриель понял, что происходит.

Пошатываясь, он отступил подальше от ближайшего здания; земля под ногами ходила ходуном — по городу катилась волна землетрясения. Габриель, широко расставив ноги, остановился на середине дороги и, уклоняясь от летевших сверху кирпичей, посмотрел на окно четвертого этажа. Дрожь земли нарастала, шум усиливался — приведенные в действие землетрясением, заревели сотни сирен охранной сигнализации на машинах и в домах. Когда шум и дрожь достигли максимума, в городе погасло электричество.

Как только наступила внезапная тьма, больница наполнилась перепуганными воплями, долетавшими из главного корпуса.

Ульви сумел упереться в стену, которая дрожала, норовя оттолкнуть его от себя. Послышался громкий треск: что-то тяжелое упало на пол в одном из недавно отремонтированных отделений. На улице, словно вырвавшийся из клетки дикий зверь, завывали на разные голоса сигнализационные сирены. Для Ульви этот звук означал одно: пришло время действовать.

Когда землетрясение закончится, на всех обрушится куча дел, к тому же люди будут растеряны. И если вдруг прозвучит сигнал срочного вызова, никто сюда не прибежит. При землетрясении происходит много несчастных случаев: рушатся дома, вылетают из окон стекла, искрят порванные провода. Лучше не придумаешь. Надо только избавиться от полицейского. Ульви не отходил от стены, пока все здание не перестало содрогаться. В наступившей тишине далекие крики стали более громкими, к ним присоединились тревожные звонки всевозможного медицинского оборудования, доносившиеся из всех отделений больницы.

Осмотревшись, Ульви заметил впереди фигуру полицейского: тот отпустил дверь, за которую держался, и вышел в наполнившийся пылью коридор. Он присматривался к неяркому свету ламп в дальнем конце коридора, откуда доносилось больше всего шума. В главном корпусе, несомненно, работала автономная система электроснабжения, но в коридоре по-прежнему было темно.

— Думаете, нам нужно заняться освещением? — спросил у него Ульви, двинувшись по коридору к свету. — Должен же кто-нибудь включить свет и здесь.

— Не нужно. — Полицейский преградил ему путь. — Оставайтесь в отделении, зайдите в палаты. Проверьте, не пострадал ли кто.

Ульви замер на месте, устремив взгляд на полицейского, который бодро зашагал вперед и вскоре исчез за углом. Священник улыбнулся. Он ни разу не видел, чтобы полицейский входил в палату монаха, и теперь, чтобы остаться здесь в одиночестве, сделал ставку на мелькнувшую у него догадку. Если уж полицейский не заходил в ту палату днем, то ни при каких обстоятельствах не станет делать этого в кромешной тьме. Ульви потому и предложил пойти посмотреть, что там с освещением, чтобы полицейский вызвался сделать это сам. Так оно и вышло, и в результате Ульви остался один. Монах достал из кармана ключи от палат и при свете мобильного телефона отыскал тот, на котором значился номер 410.

«Женщины — прежде всего», — подумал он и двинулся в темноте к дверям палаты Катрины Манн.

36

Габриель поднял голову и посмотрел на здание больницы. Оттуда доносились крики испуганных пациентов, вплетавшиеся в тысячи шумов потрясенного и растерянного города.

Главный корпус был освещен неярким оранжевым светом аварийных ламп, остальные корпуса тонули во тьме. Взгляд Габриеля задержался на черном квадрате, который, как он предположил, был окном палаты Катрины. Если бы мать подошла к окну, тогда бы он знал, что у нее все в порядке. Позади него на улицу свернул автомобиль с включенными на полную мощность фарами. Не сводя глаз с окна на четвертом этаже, Габриель отступил дальше в тень. Машина подъехала ближе и свернула на следующем углу, осветив на мгновение затемненное здание. В эту секунду Габриель успел заметить, что у окна на четвертом этаже кто-то стоит. В такой темноте много не увидишь, но Габриель разглядел белую полоску воротника сутаны, и этого было достаточно, чтобы почувствовать опасность. Конечно, священник мог пройти по палатам, чтобы успокоить больных. Даже неизвестно, кто именно лежит в этой палате. Но Габриель не хотел рисковать. Цитадель уже пыталась заткнуть ему рот, а на Лив сейчас идет охота, это он знал наверняка.

Он рванулся и побежал через заваленную каменными обломками улицу к подземному гаражу, не заботясь больше о своей безопасности: нужно было очень быстро попасть в палату матери.

Проскочив въезд, он стремглав понесся вниз по пандусу. Путь ему освещали лампочки сигнализации, горевшие на всех стоявших в гараже машинах. Габриель толчком распахнул дверь, выскочил на лестницу и помчался наверх, перепрыгивая сразу через три ступеньки. На поворотах он хватался за перила, пользуясь ими для того, чтобы не терять темпа. Ноги уже устали. Много сил забрал у него рывок к больнице, и теперь его подталкивали только ярость и страх. Мысленно Габриель представлял себе сцену, которая могла сейчас разыгрываться в палате Катрины: священник отворачивается от окна и движется к койке. В больнице — полная неразбериха. Расправиться с Катриной будет несложно, никто ничего не услышит. Если священнику захочется, он может и не торопиться — все зависит от того, что привело его в палату.

Габриель добрался до первого этажа и поднялся на площадку, цепляясь руками за перила. Мышцы ног горели, дыхание срывалось. Да первого этажа он домчался за десять секунд, но теперь дело пойдет медленнее. А впереди еще четыре этажа и бросок через переход, ведущий в старый корпус психиатрического отделения. От матери его отделяла по меньшей мере минута бега.

Еще целая минута, а может быть, даже больше.

Слишком много.

37

Из ненадежного убежища в своей постели Катрина Манн смотрела на священника так, будто к ней приближался медведь. Он что-то говорил, но слышала Катрина очень плохо, а от страха у нее звенело в ушах, поэтому разобрать его слов женщина не могла. На лице вошедшего застыло дружелюбное выражение, а вот глаза у него были совсем другими. Возможно, он пытается успокоить ее после землетрясения, хочет убедиться, что ей не стало плохо, — и все же Катрина была сильно напугана.

Она сомневалась в том, что ей хватит сил сопротивляться или выскочить из палаты, если потребуется. Священник выглядел крепким и мускулистым человеком, а она еще не пришла в себя: землетрясение выбило ее, еще толком не выздоровевшую, из колеи. Катрина чувствовала слабость и тошноту. Комната плыла у нее перед глазами, приближающийся священник то попадал в поле зрения, то вдруг исчезал из него. При землетрясении кровать отъехала от стены, и теперь Катрина ощутила резкий толчок — священник снова придвинул кровать к стене. Продолжая говорить, он подошел к изголовью, наклонился и потянулся к чему-то, находившемуся за головой Катрины. Она уловила обрывки его слов: «…Не тревожьтесь. Скоро все закончится…»

Комната перед глазами дрогнула — это священник вытащил из-под головы пациентки подушку.

Голова ее дернулась, и Катрина уставилась на дверь. Она была очень слаба, чтобы бороться, бежать, даже просто позвать на помощь. Она лишь подумала о Габриеле — как горько, если они больше не увидятся! Ей хотелось надеяться, что он придет и найдет дневник, даже если не успеет спасти саму Катрину. Ах, ее прекрасный мальчик, вылитый отец!

И вдруг, словно в ответ на ее желание еще раз увидеть сына, дверь начала тихо открываться.

Ульви поначалу ничего не заметил. Он сосредоточился на шее женщины, раздумывая, задушить ее или просто сломать позвонки? Что будет быстрее?

— Ну, здесь порядок?

Он поднял голову и увидел полицейского.

Ульви охватила ярость. Он рассчитывал, что этот идиот не появится хотя бы до тех пор, пока не включат свет, но жалкий дуралей даже с такой простой задачкой не смог справиться.

— Все прекрасно, — ответил Ульви, возвращая на место подушку, едва не ставшую орудием убийства.

Полицейский смотрел на них, стоя в дверях, и переводил взгляд с женщины на священника.

— Вы проверили, как там у монаха?

— Нет, пока еще не проверял, — сказал Ульви, закипая все сильнее.

Полицейский медленно кивнул, словно ждал именно такого ответа.

— Ну так, может, заглянете к нему?

Ульви испытывал горячее желание перерезать ему глотку и едва сдерживал себя, но в этой палате полицейский, надо признать, имел право распоряжаться. Женщина находилась под арестом, а потому юридически за нее отвечал именно полицейский. Поэтому Ульви подавил вскипевшую злость и, не говоря ни слова, вышел из палаты.

В коридоре, как и прежде, было совсем темно, и пробираться в палату монаха пришлось на ощупь. Дойдя до двери, священник оглянулся. Полицейский стоял у палаты 410, наблюдая за отцом Ульви: его силуэт вырисовывался вдали на фоне слабого света, горевшего в главном корпусе. Что это ему вздумалось именно сейчас превратиться в образцового служаку? Ладно, не важно.

С монахом все равно нужно разобраться. Ульви быстренько покончит с ним, потом вернется и завершит начатое. И если полицейский до тех пор не уйдет из палаты, ему тоже придется умереть. Девушка ушла, и в кармане Ульви оставалось теперь одно лишнее зернышко для четок.

38

Если страх волной окатил Катрину, когда вошел священник, то теперь этот страх ледышкой застрял в сердце.

— У вас все нормально? — спросил ее полицейский, входя в палату и плотно закрывая за собой дверь.

Она кивнула и выдавила слабую улыбку, которую в темноте все равно было не разглядеть.

Без того скудного света, который падал из коридора, в палате стало совсем темно, но Катрина заметила: несмотря на то что при взрыве пострадал ее слух, другие чувства обострились, словно восполняя этот недостаток. Она чувствовала запахи подходившего к ней полицейского — кофе, стиральный порошок, какое-то дезинфицирующее средство. Наверное, оно впиталось в одежду от слишком долгого сидения в коридоре больницы.

Он подошел к окну, и теперь на фоне ночного неба вырисовался его силуэт. Над крышами домов поднялся узкий серпик луны, напомнивший Катрине о тайне, которую она хранила. Она буквально ощущала, как давит на нее эта тайна, — так же, как давила, наверное, и на отца, который столько лет нес это бремя в одиночку. Она почувствовала, как снова колыхнулся воздух: полицейский отошел от окна и оказался у постели, принеся с собой запах дезинфицирующего средства.

— Не внушает мне этот поп доверия, — произнес полицейский, разговаривая как бы сам с собой. — Потому-то я и вернулся — для надежности.

Из темноты вылетела его рука, зажала Катрине нос и рот, не давая дышать и не позволяя издать ни звука. Он был в резиновых хирургических перчатках — от них и шел запах дезинфекции.

Она попыталась вывернуться, но полицейский уже навалился на нее всем телом, пригвоздил коленями к матрасу. Катрина дергала головой, пытаясь освободиться и закричать, позвать на помощь, но рука в резиновой перчатке держала ее крепко.

Он наклонился ближе к Катрине:

— Ш-ш-ш-ш. Тихо!

Повернул ей голову набок, открывая шею, и она ощутила на коже что-то острое и холодное. В ужасе Катрина из последних сил выгнула спину, упираясь в жесткий больничный матрас. Этим движением она оттолкнула от себя нападавшего, его рука соскользнула с ее рта. Ей удалось закричать, выиграть полсекунды, а потом рука снова, еще крепче, зажала ей рот. Полицейский немного сместился, перенеся свой вес на ее руки, чтобы лишить женщину возможности даже пошевелиться.

Он опять повернул ее голову набок, на этот раз грубее, и что-то врезалось в кожу Катрины. Ей вдруг представился вампир, сосущий в темноте ее кровь, и тут она отчетливо поняла, что сейчас умрет.

Катрина в который раз подумала о той тайне, что хранилась в ее мозгу, и о том, что же станет с этой тайной. Полицейский (если он вообще полицейский) понимает, что палата стала местом преступления, значит, в ней изучат каждый сантиметр, чтобы найти улики. Резиновые перчатки говорили о том, что он старается действовать осмотрительно. И если он найдет спрятанную под матрасом книгу, то сомнительно, что кто-нибудь сумеет в будущем прочитать написанное там. Все, что им удалось сделать, все долгие тысячелетия ожидания, когда сбудется пророчество, — все пойдет насмарку.

При мысли о такой несправедливости по щекам ее покатились слезы. Катрина проклинала свою беспомощность, неспособность сопротивляться, однако удача всегда от них отворачивалась. Ей жалко было расставаться с Габриелем, но по ту сторону жизни ее ждали и отец, и Джон. Она снова увидит мужа. Катрина стала уступать неизбежному, и тут почувствовала, как по шее распространяется холод, как будто в ее тело уже стала просачиваться смерть.

Потом дверь палаты резко распахнулась и из темноты к матери бросился Габриель.

39

Габриель кинулся к человеку, фигуру которого увидел на кровати, ударил его в полную силу и отбросил к стене. У противника, плотного и сильного, несомненно, было оружие, но Габриель навалился сверху, получив тем самым крошечное преимущество.

Схватил того за правую руку, в которой, скорее всего, могло быть оружие, врезал локтем в запястье, заставляя противника разжать пальцы. Тот застонал от боли, в темноте что-то звякнуло — слишком легкая вещь, не пистолет. Габриель отпустил его руку, глянул на противника, который оказался не священником, а полицейским. Потянулся к его кобуре, но полицейский успел раньше. Он до половины вытащил пистолет, когда Габриель ухватился за пистолет и одновременно нанес удар головой. Раздался всхлип — крепкие кости лба врезались в хрящи носа. От боли полицейский невольно сжал рукоять пистолета еще сильнее, но выстрела не последовало: пистолет стоял на предохранителе.

Поняв, что пистолет не выстрелит, Габриель удвоил натиск, дергая и выкручивая оружие из руки противника. Снова ударил его головой, услышал очередной стон боли, а кожей лба ощутил льющуюся из носа кровь. Еще один рывок — и пальцы полицейского сорвались с рукояти, пистолет оказался у Габриеля.

Полицейский завопил от боли, растерялся и упал с постели на пол, увлекая Габриеля за собой. Молодой человек врезался головой в стену, был слегка оглушен, а полицейский тем временем брыкался и дергался под ним, пытаясь высвободиться. Пистолет теперь был у Габриеля, но держал он его за ствол. Стрелять было опасно — действие разворачивалось очень быстро, положение борющихся менялось ежесекундно, поэтому он действовал пистолетом как молотком. Первый удар — по касательной — пришелся полицейскому по голове. Потом в бок ему врезался кулак, задев почки и сбив дыхание. Габриель размахнулся еще раз, но полицейский лягнул его и достиг своей цели, попав парню по руке. Пистолет со стуком улетел куда-то в темноту.

Теперь оба оказались безоружными.

Полицейский воспользовался открывшейся возможностью, сумел встать на ноги, перепрыгнул через койку и выскочил из палаты. Габриель устремился вслед за ним, но у двери остановился и, осторожно выглянув в коридор, присел пониже — на тот случай, если у полицейского имеется второй пистолет. Но беспокоиться было не о чем: единственное, о чем тот думал, — это унести отсюда ноги. Габриель увидел, как противник исчез за углом коридора, ведущего в главный корпус. Прикинул, стоит ли преследовать полицейского, и решил этого не делать: Габриель очень устал после бега вверх по лестнице, да и беспокоили его более серьезные вопросы.

Он достал из кармана мобильник, при его свете отыскал на полу пистолет. «Беретта РХ-4» — у полицейских табельное оружие немного другого типа. Взял в руку, проверил предохранитель, сунул себе за пояс. Потом повернулся к неподвижно лежавшей на постели матери. Его больше всего тревожило то, что она молчит. С того момента, когда Габриель ворвался в палату и набросился на душившего ее полицейского, она не произнесла ни слова, даже не пошевелилась.

— Эгей! — окликнул он. — Как дела?

Осветил ее лицо, включив телефон. По лицу Катрины разлилась смертельная бледность, но глаза были открыты.

— Я знала, что ты придешь.

Габриель взял ее за руку. Мать смотрела словно сквозь него.

Он заметил что-то у нее на шее, посветил и присмотрелся. Из маленькой ранки, слишком маленькой для ножа, текла кровь. Неровные края говорили о том, что причинившее ранку орудие выскочило оттуда, когда он свалил полицейского на пол. Габриель посветил вниз и увидел выглядывающий из-под койки шприц. Он поднял шприц, принюхался. Ничем не пахнет. Жидкость внутри была бесцветной, прозрачной. Это может быть что угодно — любое вещество, способное обездвижить взрослого человека. Подняв шприц, он взглянул матери в глаза.

— Он тебе что-то уколол. Надо найти врача и выяснить, что это такое и как можно его нейтрализовать. А ты пока держись изо всех сил, ладно? — Габриель хотел идти, но Катрина схватила его за руку.

— Не уходи, — попросила она. — Слишком поздно. Ты не успеешь никого найти. Я уже чувствую, как оно действует.

В груди Габриеля поднялась холодная ярость. Он понимал, что мать права. Даже если удастся найти врача, очень мало шансов уговорить того сделать срочный анализ на яд, чтобы успеть ввести противоядие. Но и сдаваться он не собирался. Выход должен быть! Он сейчас в больнице, и где-то поблизости есть кто-то или что-то, способное спасти жизнь его матери. Потом он сообразил, что именно. Вложил в руку Катрины пистолет.

— Если снова придет полицейский, или священник, или кто-нибудь еще, чтобы причинить тебе вред, стреляй. А я скоро вернусь. Обещаю.

Он поцеловал мать в лоб и пулей вылетел из палаты.

40

Габриелю было известно, что в основе любого задания лежат два фактора — цель и средство ее достижения.

Первое было ему уже ясно. Надо установить, какой именно яд струится сейчас по жилам матери, а единственный, кто мог ему это сказать, — полицейский. Вторая часть задачи: найти этого полицейского.

Теперь Габриель спешил упредить возможные действия своего противника и успеть куда нужно раньше, чем он. Самые людные места он обойдет, чтобы никто его не увидел, но надо еще покинуть здание прежде, чем снова включат полное освещение. Лифты стояли — значит, спуститься можно только по лестнице, по той самой, по которой поднялся Габриель. Ведет она в поземный гараж — великолепное место для засады. Если только он успеет попасть туда раньше полицейского.

Он прошел по коридору и нырнул в пустую палату. После землетрясения по всему полу были разбросаны инструменты строителей. Габриель углядел в этом беспорядочном нагромождении вещей пару рабочих рукавиц, подобрал их и направился к окну. Оно было забито единственной доской, которая разлетелась от первого же сильного удара ногой.

Его обдало холодом, когда он ступил через подоконник на платформу лесов, замеченных раньше, еще с улицы. Леса дрожали так, будто землетрясение отделило их от здания, но не время было слишком осторожничать.

Габриель отцепил от стойки одну смотанную веревку, перебросил ее через край платформы. В темноте не было видно, но он услышал, как свободный конец шлепнулся на мостовую, пролетев четыре этажа. Другой конец был переброшен через блок и закреплен на платформе. Всем телом Габриель откинулся назад, натягивая веревку и проверяя ее прочность, потом переступил через нее и обмотал под правой ногой, вокруг пояса и под левой рукой.

В спецназе они часами отрабатывали спуск по веревке — со зданий, с вертолета, с моста. Конечно, обычно при этом использовалась страховка и всевозможные приспособления, но Габриелю приходилось спускаться по простой веревке, используя вместо тормоза собственный вес. Не очень удобно, зато эффективно, а сейчас ничего другого у него и не было. Он быстро просунул руки в рукавицы, откинулся, создавая натяжение, и шагнул с платформы.

Как только он стал спускаться, веревка натянулась и заскрипела. Это был грубый нейлоновый шнур, на котором хорошо поднимать ведра с цементом, но не так уж хорошо, когда он врезается тебе в кожу. С нормальным снаряжением он мог бы спуститься на четыре этажа за считанные секунды, но сейчас, при таком темпе, он просто обдерет кожу с обеих ладоней — что в рукавицах, что без них.

Габриель переключился на мысли о полицейском, пытаясь прикинуть, где тот может быть. Наверное, уже на первом этаже. Он продолжал осторожно спускаться, разматывая веревку с пояса с такой скоростью, на какую только отваживался. Наконец почувствовал, что мостовая близко, отпустил веревку и прыгнул с высоты, составляющей метра два, не более. Расчетливо приземлившись на корточки, он затем выпрямился, встряхнулся и дернул за конец веревки — посмотреть, что осталось у него в запасе для дела.

Быстро подойдя к пандусу, который вел в подземный гараж, Габриель обмотал один конец веревки вокруг колонны, поддерживающей механизм, который поднимает и опускает барьер на въезде, а второй взял в руку. Туго натянул веревку от барьера до стены, а сам присел у стены, чтобы из гаража его не было заметно. Все это заняло несколько секунд.

Теперь оставалось только ждать.

Отовсюду долетали звуки города, только что пережившего стихийное бедствие: отдаленные крики, завывание всевозможных сирен. Габриель постарался отключиться от этих шумов и настроиться на один-единственный — топот бегущего человека.

Оба конца веревки он туго обмотал вокруг запястий, чтобы легче было удержать добычу.

Время текло невероятно медленно. Он думал о матери, которая лежит одна в темноте, а яд с каждой секундой распространяется все дальше по ее телу. Единственный шанс на спасение был в том, что делал Габриель, и он лишь молил Бога, чтобы не ошибиться в своих расчетах.

В темноте гаража раздался звук резко распахнувшейся двери, а вслед за тем — буханье ботинок по цементному полу. Топот приближался.

Габриель напрягся, вспоминая в подробностях свой путь, чтобы правильно оценить самый выгодный момент для нападения. Он живо представлял себе полицейского: вот бегущий немного замедляет темп на подъеме пандуса. Прикинул ширину его шага. Подсчитал число шагов до верхней части пандуса.

Три.

Два.

Один.

В поле зрения возникла фигура, и Габриель дернул веревку вверх. Полицейский зацепился за нее ногами, споткнулся и упал — тяжело, ударившись всем телом, и только вовремя протянутые вперед руки спасли его лицо.

Габриель мигом очутился на нем.

Его колени врезались полицейскому в спину, сбив тому дыхание. Схватив противника за волосы, Габриель с силой ткнул его лицом в цементные плиты — быть может, даже чересчур сильно — и с трудом удержался от искушения повторить эту процедуру. В нем бурлил гнев, он ненавидел человека, причинившего вред его матери. Но убить полицейского не значило отомстить ему: сначала нужно получить от него ответы, так необходимые Габриелю.

Он поменял положение и уперся коленом в поясницу противника, нажимая на позвоночник, пока полицейский не потянулся руками назад, чтобы столкнуть его. Тогда Габриель туго связал ему руки веревкой, достал что-то из своего кармана, а губы приблизил к самому уху полицейского.

— Ты там забыл кое-что, — прошептал он и показал своей добыче шприц. — Жить хочешь? — Он воткнул иглу в шею полицейского, намеренно причиняя тому боль, и вдавил стержень до упора. — Скажи мне, что это за яд, и я принесу тебе противоядие.

Полицейский обмяк, утратив всякую волю к борьбе. Габриель перевернул его на спину.

— Скажи, что это такое.

На лице врага изобразились растерянность и страх.

— Алкалоид аконита, — выговорил он. — Билет в один конец. Надеюсь, ты успел попрощаться со своей матушкой.

Габриелю захотелось размозжить этому типу голову о цементный пол гаража, но нельзя было терять ни одной драгоценной секунды. Его глаза скользнули по темному окну на четвертом этаже. Ему хотелось вернуться и посидеть с матерью, взять ее за руку, чтобы она не чувствовала себя одинокой. Он понимал, что нужно уходить из больницы, пока не включили полное освещение и не обнаружили этого полицейского. Поступить так требовал разум. Но вместо этого Габриель встал на ноги и бросился бегом по пандусу в глубину гаража, к лестнице.

Он потом так и не мог вспомнить, как одолел пять этажей до палаты Катрины. Все его силы ушли на схватку с полицейским, ноги занемели еще после первого броска наверх. Он чувствовал, что адреналин перестает поступать в кровь, что наваливается усталость, заставляя все мышцы дрожать. Но Габриель подгонял себя воспоминанием о том, что сказал напоследок матери: «Я скоро вернусь. Обещаю».

Когда он переступил порог палаты, Катрина подняла пистолет, упирая рукоятку в одеяло — ее рука не могла удержать оружие на весу.

— Это я, — проговорил Габриель, подходя к постели.

Он забрал пистолет и взял мать за руку. Надо было подыскать слова, чтобы объяснить: он потерпел неудачу, помочь ей ничем нельзя. Но Габриель так ничего и не сказал: по ее глазам он понял, что она и так все уже знает.

— Там, под матрасом, — прошептала Катрина, — книга. — Габриель пошарил рукой и нашел книгу. — Она укажет тебе, что делать. Дедушка перед смертью послал ее мне. Теперь я перед смертью передаю ее тебе. Ты поймешь, в чем там дело. Теперь все в твоих руках. Все зависит только от тебя. — Она глубоко вздохнула и захрипела, словно на горле затягивалась петля. — Не дай себя поймать. Прочитай, что здесь написано, и беги. Пусть это знание обратится против них. Так ты им отомстишь.

Она еще раз глубоко вдохнула пересохшим ртом, потом медленно выдохнула. Глаза ее смотрели прямо на Габриеля.

— Джон, — прошептала Катрина, и лицо ее осветилось радостью. — Ты вернулся. Вернулся ко мне.

Габриель подавил волнение, нахлынувшее на него при упоминании имени погибшего отца.

— Я вернулся, — подтвердил он, не споря с тем, что ей привиделось. — Я вернулся к тебе.

— Я скучала по тебе, Джон, — сказала Катрина. Взгляд ее стал блуждающим, голос совсем ослабел. — Меня всегда удивляло, что ты даже не попрощался.

Габриель задумался над тем, что на это ответить, но тут же понял, что ответ больше не требуется. Глаза Катрины по-прежнему были открыты, но уже ничего не видели. Он протянул дрогнувшую руку и пощупал жилку на еще теплой шее.

Сердце не билось. Она была мертва.

Габриель снова почувствовал нарастающую в душе бурю гнева. Вокруг замерцал слабый свет, как будто накал его ярости стал рассеивать ночную тьму. В корпусе включилось аварийное освещение. В бледно-золотистом свете слабеньких ламп мать казалась ему безмятежной и прекрасной; бледное лицо, обрамленное темными волосами, было спокойным, кожа гладкая, без единой морщинки. Ушла та душевная боль, которую она испытывала со дня гибели его отца. Габриель наклонился и поцеловал мать, по его щекам покатились слезы. Он вытер их тыльной стороной ладони.

В коридоре послышался слабый отдаленный шум. Габриель в последний раз посмотрел на мать, повернулся и вышел из палаты, не забыв прихватить книжку.

«Пусть это знание обратится против них», — сказала Катрина.

Время горевать еще будет — когда все закончится. Сейчас наступило время мстить.

Он прошел к стоявшему у стены столику с двумя стульями по бокам — для полицейского и священника. Первый лежал внизу и умирал, если еще не умер. Куда пропал второй, непонятно.

Габриель просмотрел лист с записями и запомнил номера палат, в которые на протяжении дня приходили посетители. Имя Аркадиана было вписано против номера 410 — палаты матери — и 406, где лежала, вероятно, Лив. В списке оставался еще один номер, 400 — палата, где должен лежать последний из Посвященных.

Вытащив из-за пояса пистолет, Габриель двинулся по коридору, на ходу считая палаты. Дверь в палату 400 была приоткрыта. Он подошел к ней и стволом пистолета открыл шире. В палате было темно, но слабый свет из коридора позволил рассмотреть фигуру человека, неподвижно застывшего на койке. По смятым простыням и положению тела можно было предположить, что монах умер не без борьбы, но все же умер, судя по тому количеству крови, которая залила всю верхнюю часть койки и забрызгала пол вокруг.

Габриель услышал в коридоре громкий оживленный разговор — кто-то шел сюда.

«Не дай себя поймать», — сказала ему мать.

Габриель развернулся и бросился навстречу приближающимся голосам, потом нырнул в пустующую палату, и как раз в этот момент из-за угла показалась группа санитаров, направлявшихся в те палаты, где лежали мертвецы.

Габриель снова вылез на площадку лесов и обвязал себя веревкой — ногу, пояс, руку. Город понемногу возвращался к жизни: на улицах зажигались огни — в некоторых районах возобновилась подача электроэнергии. Скоро свет загорится по всему городу, и внизу, на улице, найдут тело полицейского. Габриелю необходимо улизнуть, пока здесь еще темно, пока не улеглась суматоха и пока его самого не одолела горечь невосполнимой потери.

Луна поднялась выше, и вдали на фоне темного неба проступили очертания Цитадели. Сегодня ночью она протянула свои щупальца, но сумела достать ими лишь двоих из той четверки, которую хотела обречь на вечное молчание. Ему удалось избежать такой участи, удалось это и Лив. И Габриель, глядя на вздымавшуюся впереди гору, поклялся, что второй такой возможности Цитадель не получит. Он чувствовал, как давит своими жесткими краями засунутая за пояс книга.

Он отыщет Лив, а потом возьмется за дело и отомстит. Но сейчас ему нужно улизнуть, надо остаться на свободе.

Донесшийся из коридора вопль сообщил ему о том, что санитары обнаружили окровавленные останки монаха. Габриель шагнул с платформы и устремился вниз, в темноту.

41 Рейс ТК 7121

Мягкий свет и чуть заметно усилившееся отопление в салоне лайнера будто сговорились с монотонным шумом двигателей убаюкать пассажиров рейса ТК 7121. Все авиакомпании использовали один и тот же прием: быстренько накормить пассажиров, потом притушить огни и слегка повысить температуру в салоне. Но Лив опасалась впасть в дремоту. Девушку до ужаса пугало, что ей приснится тот же самый кошмар, а затем она с воплем проснется на высоте девяти тысяч метров над землей. Поэтому она выпила кофе и взяла книгу.

Лив внимательно просматривала ее в поисках любых иллюстраций, где были бы такие же символы, как те, что она записала на руке. Знаки на шумерской цилиндрической печати, из-за которых она и купила эту книгу, были очень похожими, но не совсем такими. Однако Лив надеялась, что в книге отыщутся и другие примеры, еще больше похожие на то слово, которое прозвучало в ее ушах. Пока она не очень ясно представляла, что станет делать, если найдет их и узнает, какому языку они принадлежат, но привычка иметь дело с фактами заставляла девушку искать необходимые факты.

Искомое она обнаружила в середине главы, называвшейся «Утраченные языки».

На этой странице были показаны фрагменты надписей на камнях, найденных в развалинах древних библиотек. Немного ниже, в рамочке, была помещена фотография разбитой таблички. Видна была только ее верхняя часть, всего три наклонных строчки символов. Лив бросились в глаза самые первые. Она вытянула руку рядом со страницей, сравнивая написанное ею с тем, что было на табличке.

Абсолютно то же самое.

Она достала авторучку, аккуратно подчеркнула символы на фото и написала рядом на полях: «Ключ?»

В комментарии под фото говорилось: письмена на табличке представляют древнейшую форму клинописи, что и привлекло внимание Лив к книге. Нашли табличку при раскопках разрушенной библиотеки Ашшурбанипала[46] в современном Ираке, близ города Хилла. Это Лив тоже подчеркнула, потом вернулась к началу главы и стала быстро пробегать глазами текст — не встретится ли еще упоминание об этом языке.

Несмотря на усиленный подогрев салона, Лив ощутила пробежавший по спине холодок. Даже сейчас, удаляясь от этого города со скоростью тысяча километров в час, она не могла, кажется, спастись от его влияния. Нашла в конце книги указатель и посмотрела «Институт древних рукописей». Ему была посвящена в книге целая глава. Лив открыла эту главу и с жадностью проглотила содержавшуюся там информацию.

На соседней странице помещалась иллюстрация — современная карта с нанесенными на нее контурами древней Месопотамии. Границы тянулись между реками Тигр и Евфрат через весь Ирак и северную Сирию до юго-восточной Турции и предгорий Тавра, среди которых и поныне стоит Цитадель.

Лив перевернула страницу и увидела гравюру восемнадцатого века, изображающую великую библиотеку Цитадели. На рисунке были запечатлены мрачные пещеры и темные подземные туннели, сплошь уставленные полками с книгами и табличками, а между сталагмитами расхаживали монахи с горящими свечами. Они изучали то, что никому другому не было позволено изучать. Под гравюрой приводилась цитата из сочинений некоего доктора Парнезиуса, оксфордского историка восемнадцатого века: «Если все дороги ведут в Рим, то все книги читаются в Руне».

Лив пристально вгляделась в последнее слово. Случайное совпадение или же предзнаменование? Обычно она не очень верила ни в одно, ни в другое, но сейчас в ее положении не было ничего, что можно назвать «обычным». Она отвлеклась от этого и занялась привычным делом — стала исследовать собранный материал.

Вернувшись к указателю, Лив просмотрела слова на букву «К». Ссылок на слово «ключ» было несколько, и она открыла книгу там, где находилась основная из них.

В подстрочном примечании имелась ссылка на иллюстрацию.

Лив перелистала страницы и увидела фото той самой разбитой таблички, на которой были начертаны те же символы, что и у нее на руке. Она снова всмотрелась в них, и после всего прочитанного их скрытый смысл показался ей более зловещим. Ей вдруг захотелось стереть с руки эти знаки, как будто благодаря этому она могла избавиться от заразившего ее безумия.

Лив отстегнула ремень безопасности, положила книгу на сиденье, а сама быстро прошла в туалет в передней части салона, на ходу потирая руку, словно начертанные на ней символы были заразными.

Дик с трудом вытянул ноги, крепко сдавленные жесткими подлокотниками. У него все кости заскрипели, когда он высвободился из мучительного заточения в дешевом кресле второго класса и медленно потянулся, чувствуя, как конечности не без труда занимают привычное положение. Он выпрямился во весь рост, задев макушкой потолок. Девушка, сидевшая далеко впереди, дошла до начала прохода и скрылась в маленьком туалете. Дик двинулся вперед, не дожидаясь, когда вспыхнет красный огонек «Занято».

В полете он размышлял о двух вещах. Во-первых, его интересовало, какую книгу читает девушка, во-вторых, он пытался прикинуть, нельзя ли безнаказанно убить ее прямо в самолете.

В аэропорту он получил сообщение, где говорилось: девушка представляет явную и непосредственную опасность, она подлежит решительной ликвидации. Дик обожал терминологию, похожую на военную: слова имели четкий и ясный смысл, в них не было и намека на уклончивость. Но — вот ирония! — они означали и то, что ему придется выжидать, чтобы выполнить поставленную задачу быстро и результативно. Поэтому пока Дику приходилось ограничиться тем, чтобы найти ответ на первый вопрос, не дававший ему покоя.

Он дошел до пустующего кресла и взглянул на книгу, раскрытую на странице с фотографиями. На одном фото девушка что-то подчеркнула, а на полях сделала запись. Дик задержался, приглядываясь к ее почерку. Изящный, мелкий — под стать ей самой. Он вытащил из кармана телефон и, убедившись, что сосед девушки спит, сфотографировал эту страницу. Запомнил он и название книги, приятно его удивившее. Снова потянулся всем телом: пусть полюбуются, если кто смотрит, — и, вернувшись к своему месту, снова сел, выгнув спину. Со стороны казалось, что он просто разминал ноги. Может быть, когда пробьет час, он сумеет схватить ее в тихом месте, и они успеют поговорить напоследок. Где-нибудь в и-зо-ли-ро-ван-ном уголке.

Такая редкость — встретить красивую девушку, которой слова нравятся не меньше, чем ему самому.

42

Аркадиан пешком шел в больницу Давлата Хастенеси, не переставая вспоминать отрывки своего разговора с Габриелем: «Для меня там уже была готова западня. Лив грозит опасность. Моей матери — тоже».

По радио он слышал о новых смертях в больнице и вспоминал теперь, как смотрела на него Катрина всего несколько часов назад, когда он положил ей на постель книгу. Она считала инспектора виновником ареста Габриеля — это читалось в ее взгляде, слышалось в ее молчании. Ему казалось, что женщина смягчится, когда узнает, что ее сын освобожден, хотя она не верила, что полиция сумеет защитить его. А ведь она была права. Поэтому инспектор и шел сейчас по улицам, заваленным обломками и полным растерянных людей, шел подобно кающемуся грешнику. Он хотел попасть в больницу — ему это было просто необходимо. Только так он сможет убедиться, что ни одна улика не осталась незамеченной, не была испорчена или по случайности утрачена. Следствие должно располагать всеми уликами.

Когда он оказался у цели, полиция уже успела отгородить своими рогатками участок улицы, прилегающий к больнице. Единственный оставленный на посту полицейский с трудом сдерживал на удивление большую толпу газетчиков и телевизионных операторов, успевших собраться здесь. Стало ясно, что даже землетрясение не смогло умерить их интерес к тому событию, которое все последние недели прочно занимало главное место в новостях. Аркадиан предъявил и снова спрятал в карман служебное удостоверение, кивком поздоровался с постовым. Тот узнал инспектора и посторонился, пропуская его.

В середине огороженного участка на тротуаре поставили большую квадратную палатку. Внутри она была ярко освещена, лампы работали от переносного генератора. Когда Аркадиан приблизился, откинулась боковая стенка палатки, и наружу вышел один из криминалистов, одетый в одноразовый комбинезон. Это оказался Булут Гюль, старший эксперт криминалистической бригады — один из немногих сотрудников управления, которым Аркадиан безоговорочно доверял.

— А я думал, ты в отпуске, — протянул Булут, кивая на перевязь, поддерживавшую руку инспектора.

— Я тоже так думал. Но мне показалось, что вам здесь может потребоваться рука помощи, а у меня одна еще работает. — Он показал глазами на палатку. — Кто это там?

— Судя по расписанию нарядов, его зовут Назым Сентюрк. — Булут отступил чуть в сторону и приподнял край палатки, чтобы Аркадиан мог заглянуть внутрь. — Прикомандированный. Служебного удостоверения при нем не оказалось, поэтому мы не знаем, из какого он района. Из-за землетрясения все базы данных в управлении либо зависли, либо вообще не отвечают ни на какие запросы. Их, конечно, пытаются наладить, но эта задача не первостепенной важности. Все, кто только может, вышли на улицы, чтобы навести порядок.

Аркадиан, склонив голову набок, старался внимательно рассмотреть потерпевшего. Тот самый дежурный, который записывал в журнал его фамилию, когда инспектор пришел навестить Лив и Катрину. После взрыва в Цитадели на улицах Руна заметно прибавилось полицейских: нужно было успокоить жителей, а бесчисленным туристам придать уверенности в том, что их надежно охраняют. Чтобы справиться с этой задачей, пришлось просить подкрепления из соседних городов и районов, и в рунском управлении замелькало множество незнакомых физиономий. Из их числа и был погибший.

— Где его пистолет?

— Пока не нашли.

— А причина смерти?

— Не могу сказать точно. Думаю, не от падения. Там, наверху, Петерсен — он как раз проверяет. А мне думается, что его здесь связали и что-то ему вкололи. Вот, посмотри на шею — имеется след от укола. Едва тела перевезут в управление, мы проведем анализ на наличие ядов. Только когда это еще будет? Одному Богу известно. В городе царит хаос, все аварийные службы стоят на ушах. Там и газовые трубы кое-где прорвало, и много чего еще. Нам хоть повезло — если надо будет сохранить тела в холоде, больница рядом!

— А где тела других погибших?

— На четвертом этаже еще двое — выжившие после взрыва в Цитадели, хотя теперь вряд ли можно называть их «выжившими».

— С ними та же история? — спросил Аркадиан, внутренне холодея.

— Один труп похож на этот, а другой весь в крови.

— Чей именно?

— Ты же был знаком с женщиной, правда? — сказал Булут, переводя взгляд на инспектора. — Я видел твою фамилию в журнале посетителей. Так вот, вся в крови не она, если тебе так легче.

— Есть конкретные подозреваемые?

— Только один, Габриель Манн.

— Габриель? С чего это вдруг? — не смог скрыть своего удивления Аркадиан.

— Он в бегах.

— Но это не значит, что он убийца.

— Конечно, однако он связан с одной из жертв, а в ее палате мы нашли его отпечатки — в палате, куда он, по идее, не должен был попасть.

Аркадиан припомнил: Габриель прервал разговор сразу после того, как он сказал, что кто-то уже поинтересовался рейсом, которым вылетала Лив. Легко было представить, как Габриель мчится в больницу, чтобы спасти мать, — и не успевает.

— Откуда известно, что это отпечатки Габриеля, если базы данных не работают?

— Их опознал Петерсен. Если уж он говорит, что это отпечатки Габриеля Манна, то сомневаться не приходится, — я ему верю. По крайней мере, на данный момент.

Хенрик Петерсен был в рунском управлении ведущим специалистом по дактилоскопии. С помощью своих кисточек и графитового порошка он творил чудеса, которые не многим были под силу. Он мог обнаружить отпечатки на чем угодно, а память у него была просто фотографическая. Еще не прошло двух недель с того дня, когда он применил свои таланты в городском морге, откуда было похищено тело брата Лив Адамсен. Тогда он и нашел отпечатки пальцев Габриеля. И если сейчас он утверждает, что они имеют дело с такими же отпечатками, то можно быть уверенным, что Габриель действительно побывал здесь.

— Ты не против, если я поднимусь и взгляну?

— Будь моим гостем. — Булут повернулся к ярко освещенной палатке. — А у меня здесь хлопот полон рот.

На пути к входу в подземный гараж Аркадиан оглянулся через плечо и увидел, как за ограждением оживились репортеры. На него нацелилась телекамера, и инспектор поспешно отвернулся, опустил голову и шел так, пока не оказался в тиши подземного гаража.

Спустившись по пандусу, он вынул из кармана телефон. Мобильная связь пока не работала, а ему надо было связаться с Габриелем. Чужие агенты проникли в самое сердце управления полиции — так глубоко, что убийцы чувствуют себя совершенно свободно и в камерах предварительного заключения, и в больничных палатах. Аркадиану было невыносимо думать об этом. Он хотел предупредить Габриеля о том, что над ним теперь тяготеет подозрение в убийстве, да только связаться было невозможно. Оставалось надеяться, что Габриель сам ему позвонит, как только заработает мобильная связь. А пока он, Аркадиан, займется тем, ради чего и пришел: убедится, что место преступления обследовано надлежащим образом, что ничего при этом не упущено из виду. Он сунул телефон в карман и пошел по лестнице на четвертый этаж, чтобы отдать дань уважения женщине, защитить которую он не сумел.

43

Прижимая к груди книгу, переданную матерью, Габриель брел без всякой цели по улицам полуразрушенного города, и слезы оставляли дорожки на его лице, покрытом толстым слоем пыли.

Боль потери остро мучила его, глубоко вгрызаясь в незажившую рану, которую причинила ему гибель отца. Когда погиб Джон Манн, Габриель буквально сгорал от гнева и ярости. Эти чувства бурлили в нем, разжигая злость сначала на убийц, а потом — на самого себя. Габриель чувствовал свою вину, потому что не был рядом с отцом, и в мечтах представлял себе, как все могло пойти по-другому, окажись он именно там. Его душа покрылась глубокими ранами, из которых невидимо выплескивались боль и ярость, окрашивая по-новому всю его последующую жизнь. Все, чему его учили в колледже, вдруг показалось ему пустяковым и ненужным, и он бросил колледж, завербовался в армию. Габриель убеждал себя, что там его научат тому, что нужно, и он получит возможность дать выход своей злости. Ему хотелось вооружиться практическими навыками, которые в дальнейшем помогут расправиться с теми, кто убил отца. Эти навыки оденут его в непроницаемую броню, и, если снова настанет минута опасности, он сможет защитить своих близких.

Минута опасности настала.

На этот раз он был в центре событий.

И оказался не в силах противостоять врагам.

Вся полученная им боевая подготовка не помогла сделать простое дело — защитить и уберечь своих близких. Врагов было много, сильных и неуловимых. Они не выходили на открытый бой с оружием в руках, нет, они скрывались повсюду, использовали как прикрытие веру миллионов, проникали в саму атмосферу города, по которому он сейчас шел, спотыкаясь. Весь город был врагом.

Слепой от горя, Габриель брел наугад, едва переставляя ноги и стараясь только уйти подальше от больницы, не столкнувшись при этом с пожарными бригадами и с любым человеком, одетым в форму.

В конце концов инстинкт самосохранения вывел его на проспект Мелек — широкую, обсаженную деревьями улицу на границе Садового района. Здесь он еще ни разу не был — значит, и его преследователи вряд ли сюда сунутся. Тут жил единственный человек, который знал о Цитадели и ее тайнах больше любого другого, не считая, конечно, обитателей монастыря. И если переданную матерью книгу, которую он сжимал сейчас в руках, можно как-то использовать против Цитадели, эта женщина подскажет ему, как именно.

Габриель считал дома, пока не дошел до нужного. По ступенькам поднялся к входной двери, окинул взглядом улицу, убедился, что посторонних нет, и громко постучал.

Где-то в дальнем конце улицы завывала сирена охранной сигнализации, одна из многих, запущенных землетрясением, однако на эти вызовы никто не спешил. Габриель расслышал шаги за дверью; в прихожей кто-то выдвинул ящик стола. Потом шаги приблизились, в замке повернулся ключ, дверь резко распахнулась, и в лицо Габриеля, освещенное фонариком, глянуло дуло пистолета. Он отвернулся от слепящего света и хотел прикрыть глаза рукой, но тут раздался гулкий голос:

— Габриель! — Пистолет исчез, луч фонарика отвели от его лица, зато стала видна обладательница громкого голоса.

Даже в сумятице землетрясения доктор Мириам Аната была одета безупречно: на ней был обычный деловой костюм в тонкую полоску, а под ним — простая футболка. Аккуратно зачесанные седые волосы, разделенные косым пробором, придавали ей строгий вид, но женщина была явно встревожена. Глядя Мириам в глаза, Габриель почувствовал, как слабеет его воля, и отвернулся, чтобы скрыть свое лицо, исказившееся в гримасе острой душевной боли.

— Что случилось? — спросила хозяйка дома, взяла гостя под руку и провела в комнату.

— Несчастье с Катриной, — с трудом выдавил он. — С моей матерью…

Мириам обняла Габриеля, ласково потрепала по спине, зашептала что-то успокаивающее на ухо, как будто он снова стал ребенком. Это сочувствие растрогало его, тем более что строгая и сдержанная доктор Аната не была склонна к сантиментам. Габриель хотел поблагодарить ее и объяснить, что произошло в больнице, но слова застряли в перехваченном от слез горле.

44

После землетрясения Цитадель гудела, как потревоженный улей, отовсюду доносились встревоженные голоса. Когда земля стала содрогаться, монахи в большинстве своем уже спали. Толчки сбросили их с постелей, погнали в коридоры, где они и переждали самое худшее. Был среди них и Афанасиус, который принялся успокаивать братьев, уверяя их, что это просто подземные толчки, а не взрывы новых бомб. Едкий запах дыма из сада мешал ему убедить их в своей правоте.

Хорошо хоть не все электрогенераторы вышли из строя: горело достаточно ламп, чтобы можно было оценить нанесенный ущерб. Как выяснилось, он был на удивление незначителен. По-видимому, случившийся за десять дней до этого взрыв уже вызвал обрушение самых слабых участков горы, и землетрясение лишь всколыхнуло твердыню, словно испытывая ее на прочность. Кое-где наблюдались камнепады, и пришлось проверить библиотеку, чтобы выяснить, не пострадали ли книги. Но в остальном Цитадель стояла крепко, и заведенный порядок быстро возвращался в привычную колею. Упавшие скальные обломки убрали с дороги, и многие монахи вернулись в свои дормитории и часовни — спать дальше или молиться.

Афанасиус возвращался в свою келью, когда навстречу ему из туннеля вышел брат Аксель, кипящий от злости.

— Это все из-за тебя! — воскликнул он, ткнув в Афанасиуса пальцем. — Сначала сад, теперь вот это. Ничего такого не случилось бы, если бы Посвященные оставались в Цитадели и надежно хранили Таинство.

Афанасиус оглянулся и, убедившись, что сзади никого нет, заговорил, понизив голос, чтобы он не отдавался эхом по переходам:

— То, что ты сказал сейчас, — предрассудки. И это не делает чести тебе, одному из наших вожаков. Уж кто-кто, но ты в столь трудное для нас время должен вселять в людей спокойствие, а не сеять панику. Нам нужен порядок, а не сумятица.

— У нас был порядок. Был на протяжении тысячелетий. Но за какую-то пару недель его не стало.

— Порядок восстановится, — заверил его Афанасиус. — Он уже восстанавливается.

— Вот как? Ты воображаешь, будто все смотрят на происходящее твоими глазами. Тогда я тебя удивлю. В смутные времена люди цепляются за традиции. И я хочу предложить им как раз это. Скоро выборы, и они покажут, на чьей стороне братия.

Афанасиус собрался было возразить, но тут послышался звук, заставивший умолкнуть обоих.

Из глубин горы эхом донесся звон колокола «Ангел», который висел в пещере для добровольных приношений паломников.

Кто-то стоял у входа в Цитадель и требовал спустить площадку Вознесения, чтобы попасть внутрь крепости.

45

С трудом выдавливая слово за словом, Габриель рассказал, что произошло. Он боролся с горем и душевной болью, пока слова не полились потоком, а охватившее его отчаяние снова не сменилось суровым гневом. Поведав доктору Анате все до конца, он вручил ей дневник, а сам откинулся на спинку кожаного дивана, чувствуя себя совершенно опустошенным.

Комната, в которой они сидели, некогда была парадной гостиной, а ныне превратилась в набитую книгами библиотеку с выстроившимися вдоль всех стен полками; книги стояли везде, где только можно. Электричества до сих пор не было, комната освещалась свечами, и создавалось впечатление, будто они находились где-то в далеком прошлом, а не в современном городе, жалобные стоны которого доносились сквозь высокие окна, задернутые тяжелыми шторами.

Побледневшая от потрясения доктор Аната внимательно смотрела на дневник. С Катриной Манн она была знакома долгие годы, работала ее неофициальным советником, узнавая все больше о Цитадели, открывая для себя тайну за тайной. Она, как и родные Габриеля, происходила из племени мала — одного из древнейших человеческих племен. Другим племенем были яхве, поселившиеся в Цитадели, похитившие ее Таинство и использовавшие его силу в своих корыстных целях.

Мириам вертела в руках маленький томик, гладила его кожаный переплет и часто моргала, едва сдерживая себя. Но Габриель заметил выступившие из ее глаз слезы, когда серебряные кольца на пальцах женщины блеснули отраженным светом свечей. Губы ее беззвучно шевелились — она хотела что-то спросить, но слова, казалось, комом застряли у нее в горле. Наконец ей удалось взять себя в руки.

— Как ты думаешь, ее убили? — спросила Мириам дрожащим от сильного волнения голосом. — Думаешь, они гонятся за этой книгой?

— Если бы им нужна была книга, тот полицейский просто забрал бы ее, — ответил Габриель, покачав головой. — Мне же это показалось больше похожим на операцию по зачистке. Это четкие действия, направленные на то, чтобы заставить замолчать всех, кто побывал в Цитадели. Что бы ни было в этой книге, думаю, они даже не подозревают о ней.

— А ты прочитал?

— Не успел. Я сразу же пошел к вам. — Габриель снова покачал головой. — Куда мне было еще идти? Прошу прощения, если я поступил… опрометчиво. У меня нет желания втягивать вас в неприятности. Если хотите, чтобы я ушел, только скажите.

Доктор Аната гордо вскинула голову и сердито посмотрела на Габриеля, причем очки в форме полумесяца усиливали сквозившее в ее взгляде возмущение. Впрочем, Габриелю уже раза два или три доводилось видеть, как она умеет возмущаться. Встретив этот знакомый открытый взгляд, он почувствовал себя увереннее. Мириам развязала кожаный шнурок на переплете и раскрыла книгу, так наклонив ее, чтобы им обоим при свете свечей было видно, что там написано.

Всю свою жизнь доктор Аната разбирала мифы, окутывающие Цитадель. Она опубликовала на эту тему больше работ, чем кто бы то ни было, знала все связанные с монастырем легенды и предания. Потому-то она и испытала сильнейшее потрясение, когда дошла до страниц в самой середине и увидела символы, образующие перевернутую букву «тау». Габриелю эти опаленные пламенем письмена были знакомы еще с детских игр, когда мать писала ему тайные письма и прятала, а он должен был отыскать и расшифровать их. Он стряхнул с себя воспоминания и сосредоточился на тексте, переводя в уме слова с маланского языка, которому научила его Катрина.

— И в чем кроется смысл этого? — спросил он у Мириам.

— Это миф. По крайней мере, я считала, что это миф. Называется он «Зеркальное пророчество», это часть утраченных старинных знаний мала — слово Бога, записанное и тайно передаваемое из поколения в поколение теми, кто стремился сберечь истину. — Она провела пальцем по письменам, повторяя контуры перевернутой «тау». — Оно дополняет то пророчество, которое привело тебя и Лив в Цитадель. Но если первое — это маланский эквивалент книги «Бытие», где записано, как на самом деле все происходило в начале времен, то «Зеркальное пророчество» похоже на «Откровение» Иоанна. В нем говорится о конце света. Древние верили, что эти строки продиктованы самими богами и записаны первыми в мире письменами как предостережение грядущим поколениям. Этот символ, перевернутый вверх ногами, указывает путь, который нам предстоит пройти, и тот выбор, который придется сделать в конце пути. — Она провела пальцем посередине буквы «Т». — Обрати внимание, как эти слова описывают последовательность событий, которые мы уже наблюдаем:

Мириам повернулась к Габриелю и пристально посмотрела на него через стекла очков.

— Землетрясение — тому доказательство. По всей вероятности, Лив все-таки освободила Таинство.

Габриель припомнил то, что успел увидеть на верхнем этаже горных подземелий, и покачал головой.

— Не уверен. В часовне ничего такого не было.

Услышав это, доктор Аната смутилась. Всю жизнь она охотилась за легендами о Таинстве, знала назубок все гипотезы о том, чем оно может быть, а несколько версий выдвинула сама. Ей никогда и не снилось, что в один прекрасный день она будет беседовать с человеком, который сам побывал внутри Цитадели, и теперь лишь горе Габриеля удерживало ее от того, чтобы забросать его вопросами, вертевшимися у нее на языке.

— Расскажи, что ты там видел, — попросила она, уступая в конце концов сжигавшему ее любопытству.

Наморщив лоб, Габриель стал вспоминать.

— Цитадель меньше размерами, чем я себе представлял. Там множество тесных переходов — вроде как в шахте. Часовня Таинства находится на самом верхнем уровне, в конце длинной лестницы, высеченной в скале. Стены часовни сплошь покрыты острыми лезвиями, а Тау высится в алтарной части.

— И как это выглядит? — Аната от волнения подалась вперед.

— Как… как гроб в форме креста, наверное, метров полутора в высоту. Когда я туда попал, с Лив уже что-то стряслось. Мне показалось, что она мертва. Передняя стенка Тау была распахнута, а внутри пусто, только острые штыри торчат отовсюду, как в «Железной деве».[52]

— И внутри не было ничего?

— Не было.

— Значит, — кивнула доктор Аната, — ей удалось освободить Великую Тайну. Ты же, очевидно, попал туда, когда это уже произошло. Следовательно, Зеркальное пророчество уже начало сбываться. Когда здесь в последний раз происходило землетрясение?

— Не помню. Лет двадцать назад или чуть больше. Но это, возможно, простое совпадение.

— Не верю я в совпадения, особенно после всего, что уже случилось. Я верю в судьбу и в предначертание. Подумай хорошенько о первом пророчестве, ведь оно целиком сбылось, до последнего слова. — Она снова провела пальцем по строкам нового пророчества, до перекладины «Т». — Сбудется и это. Мы уже ступили на путь, который ведет вот сюда, к моменту выбора, — а отсюда один путь ведет к свету, другой же уходит во тьму.

Габриель перечитал последние строки, пораженный их апокалипсическим звучанием:

— И как же нам этого не допустить?

— Никак. Все, что нам доступно, это убедиться — когда придет срок, — что мы избираем верный путь. — Она показала на точку выбора. — Вот, здесь показано.

Габриель читал, пропуская слова, смысл которых был темен, и сосредоточиваясь на тех, которые он мог понять.

— А что это за Карта звезд?

— Еще один миф. В седой древности, когда мир был совсем юным и постоянно менялся, первые праведники, как считается, были наделены особым даром и могли записывать некоторые священные истины. Среди прочего они записали и местонахождение самого священного и запретного места, но Земля все еще меняла свое положение, приноравливаясь к ходу вещей, и праведники опирались в своих записях на неподвижные звезды. Так возникла Звездная карта — «имаго аструм».

Зафиксированное на ней место — прародина всего человечества, где впервые вспыхнула искра жизни, это Сад Эдемский. И Звездная карта, на которой было запечатлено его местоположение, превратилась в самый желанный талисман Древнего мира. Для любого царя обладание ею значило подтвердить свое божественное право повелевать остальными людьми. Кроме того, считалось, что своему владельцу карта сулит несметные сокровища. Среди правителей, у которых имелась эта карта, были царь Соломон, лидийский царь Крез, Александр Македонский — легендарные владыки, прославившиеся огромной властью и непомерным богатством.

В качестве жертвы той божественной силе, которой наделяла их Карта, каждый из великих правителей закапывал в священном месте часть своих несметных богатств. Они не только полагали, что это умилостивит ту силу, которая ниспослала им богатство и власть, но и верили, что святость и заклятия, окружающие такое место, охранят сокровища от любых похитителей. Неудивительно, что после смерти этих царей значительная часть их несметных богатств бесследно исчезла. Если такое место существует на самом деле — и если все еще есть возможность отыскать его, — то тот, кто обнаружит его, откроет величайший в истории человечества древний клад. Золото, драгоценные камни… Бесценные сокровища.

— Что же случилось с картой?

— Последние две с половиной тысячи лет этот вопрос задавали себе все императоры, все ученые и все кладоискатели на свете. По правде говоря, никто не знает ответа. В последний раз о карте упоминалось в источниках в четвертом веке до нашей эры, когда умер Александр Македонский. Созданное им царство разделили на части, а Звездная карта пропала. Кое-кто считает, что ее похитили и переправили в Персию, другие полагают, что она была спрятана и в итоге оказалась где-то в хранилищах великой Александрийской библиотеки, построенной в Египте в память о покойном царе. Римляне думали именно так. Юлий Цезарь в поисках Звездной карты сжег библиотеку до основания, но так ничего и не нашел. Существует распространенная гипотеза, что карта и есть Таинство, но в этом тексте ясно говорится, что они суть две разные вещи. Две разделенные между собой вещи, которые однажды должны, согласно этому пророчеству, соединиться. Интересно, как оно попало к Оскару?..

Она перевернула страницу и нашла ответ на свой вопрос. Габриель тоже прочитал, и давний гнев вновь ярко запылал в его душе, когда он увидел слова, написанные на обороте фотографии:

Они прочитали письмо до конца и поняли, что это еще не все. Габриель придвинул свечу и держал следующую чистую страницу над огнем до тех пор, пока не проступил заполнивший собой весь лист дневника рисунок, изображающий густую паутину туннелей и пещер.

— Вы хотели узнать, как выглядит Цитадель изнутри, — сказал он доктору Анате. — Вот вам и ответ.

Даже на такой примитивной схеме масштабы и сложность лабиринтов Цитадели внушали невольное почтение, даже страх. Карта изображала монастырь в разрезе, причем чем выше, тем меньше места занимал каждый новый этаж.

На самом маленьком Габриель разглядел контур двери, а рядом — подпись: «Зпртн хд вдщ в часовню Тнств». Вот по этой лестнице он поднимался, через эту дверь проходил. Сделав ее отправной точкой, он стал отыскивать другие туннели, по которым пробирался от двери потайного сада по незнакомым лестницам и переходам, до самого нижнего уровня на карте, где у отдаленной пещеры, помеченной крестиком, был нарисован череп. Было похоже на карту с зарытым кладом, какие рисуют дети, когда играют в пиратов.

— Вот, — проговорил Габриель. — Звездная карта спрятана здесь.

— А что означает вот это? — спросила Аната, указывая на символ, начертанный рядом — XIV — число «четырнадцать» римскими цифрами.

Габриель присмотрелся к крестику и римским цифрам и как-то отстраненно, испытывая ужасную усталость, подумал о том, что ему придется делать. Не прошло еще и двух недель с той минуты, как ему чудом удалось вырваться из монастыря, откуда никто и никогда не сбегал, кроме его деда, а теперь надо снова проникнуть в Цитадель, чтобы забрать спрятанные Оскаром реликвии.

46

К тому времени, когда Афанасиус с братом Акселем добрались до пещеры приношений, там собралась уже немалая толпа. Монахи стояли кучками, взволнованно переговариваясь, либо разбирали попадавшие с полок во время землетрясений мешки с рисом и ящики с консервами. Их оттаскивали подальше от большого деревянного колеса в самом центре помещения, приводившего в движение подъемник.

— Немедленно поднимите платформу! — скомандовал Аксель, пробираясь сквозь толпу к отвечавшим за Вознесение монахам в коричневых сутанах. Те налегали изо всех сил на рукояти колеса. — Вы о чем думали, когда в ответ на звон колокола сразу опустили платформу? Сейчас что, время принимать пожертвования? — Он обернулся к Афанасиусу: — Видишь, к чему ведет отступление от традиций? Все начинает рушиться.

Один из монахов ударил ногой по рычагу тормоза и обратился к Акселю:

— Понимаете, мы думали, что после землетрясения кто-нибудь принес новости или пришел предложить свою помощь.

— А откуда вам известно, что это было землетрясение? Кто-нибудь сказал наверняка? А если это был взрыв еще одной бомбы, чтобы запугать нас и прогнать отсюда? — Аксель протолкался к стене и ткнул пальцем в маленький экран, обычно показывающий, что происходит внизу. Сейчас, когда электричество работало не во всей Цитадели, экран был темным. — Вам же не видно, кто там звонит в колокол, а вы уже спешите опустить платформу! Так вы сюда что угодно притащите.

— Полагаю, — выступил вперед Афанасиус, — мы спокойно можем считать, что это было землетрясение. — Он указал на широкую щель, прорубленную в толще скалы. — Смотрите сами — почти во всем городе нет света. У них, видно, тоже выключилось электричество. Если бы бомба взорвалась у нас, весь город, думаю, от нее бы не пострадал. А толчки, которые мы ощущали, были долгими, не такими резкими и короткими, как при взрыве. Уверен, мы все теперь хорошо знаем, как это бывает при взрыве.

Аксель всмотрелся в непроглядную тьму ночи, которую обычно разгонял залитый яркими огнями город. Сейчас же о его существовании можно было лишь догадаться по немногим пятнам света, разбросанным там и сям. Аксель повернулся лицом к столпившимся за ним монахам, переводя глаза с одного лица на другое, словно хотел запомнить каждого поименно.

— Ладно, — решил он, — опускайте подъемник, но пусть отсюда уйдут все, кто впрямую не занят подъемом. И не поднимайте платформу, пока я не расставлю здесь стражей. Пусть и землетрясение, но рисковать я не желаю.

Монахи Вознесения напряглись, тормоз отпустили. Деревянная платформа подъемника, висевшая на тросах, заскрипела, как мачты парусника под шквалом бури, и скрылась из виду.

За долгие годы Цитадель обзавелась многими новшествами, но принципы работы платформы Вознесения практически не изменились. Точно так же здесь встречали посланцев племен, приходивших десятки тысяч лет назад издалека, чтобы внести посильный вклад в дело святых праведников, живущих на горе. Пищу и разнообразные вещи, приносимые в дар, клали на деревянную платформу, а потом она вручную поднималась в пещеру, получившую название «Пещера доброхотных приношений».

Тем же путем в Цитадель поступал приток свежих сил.

Новичков поднимали наверх по одному, и эта церемония, которая проводилась дважды в год — в дни летнего и зимнего солнцестояния, — получила название «Вознесение». Сам процесс подъема новичков наверх усилиями монахов в чреве горы носил продуманно символический характер — вот почему подъемную систему не стали совершенствовать. Бывали дни, когда вершина горы целиком скрывалась за низко нависшими тучами, и в таких случаях новичок в буквальном смысле поднимался за облака, словно попадая на небеса. Этот театральный прием святых отцов был весьма зрелищным, он и поныне собирал огромные толпы зевак. Весь ритуал приобрел такую популярность, что множество людей собиралось поглазеть даже на еженедельную доставку в Цитадель припасов. Туристы охотно фотографировали на память возносившуюся к вершине горы скрипучую деревянную платформу, на которой стояли мешки с мукой и клетки с живыми курами.

Но сегодня мало кто увидит ритуал Вознесения. Древний город будто вымер, а пещера приношений быстро опустела, как и приказал брат Аксель. В ней остались только главы монашеских разрядов, два монаха Вознесения, вращавшие колесо, да еще пять стражей в красных сутанах. Они один за другим вынырнули из мрака подземелий и заняли позиции у самого края шахты подъемника, погрузив руки в широкие рукава, в которых было спрятано их оружие.

Белая ткань появилась на главном тросе, намоталась на ось колеса — значит, платформа опустилась вниз уже почти до упора.

— Стой! — скомандовал один из монахов Вознесения, взял все на себя и медленно-медленно отпустил трос еще немного, пока маркер на колесе не встал прямо против глубокой зарубки в каменном своде пещеры.

В ста метрах ниже платформа мягко коснулась плоской каменной поверхности, на которой складывали приношения. Один из монахов в коричневой сутане потянул храповой рычаг, заклинив колесо, потом тяжело прислонился к огромной оси и посмотрел, как замирает звонивший до этого колокол.

После торжественного звона в пещере воцарилась глубокая тишина. Никто не произносил ни слова, даже не шевелился. Взгляды всех устремились на тросы, извивающиеся в темноте змеями: они слегка подрагивали, пока внизу чем-то нагружали платформу. Потом в пещере эхом отдался отрывистый лязг, сообщивший о том, что платформа загружена и ее можно поднимать. Коричневые сутаны снова налегли на колесо, отпустили тормоз и стали тянуть платформу вверх по склону горы.

— Больно уж она тяжелая, — вымолвил один из монахов, налегая на колесо в привычном размеренном ритме. — Минуты через две будет здесь.

— Ты только поднимай ровно и без спешки, — сказал ему брат Аксель, не сводя глаз с темного прямоугольника ночи, видневшегося через шахту подъемника. Аксель подвинулся еще ближе к краю, механически сунув руку в рукав сутаны.

Афанасиус внимательно наблюдал за Акселем, пользуясь возможностью оценить человека, с которым они уже не раз сталкивались и, разумеется, снова столкнутся на предстоящих выборах. Вне всякого сомнения, Аксель был человеком властным и умел подчинять других своей воле. За восемь лет на посту главы стражей он усвоил привычку командовать решительно и умел убеждать людей; тех обитателей монастыря, кто привык повиноваться твердым приказам, это обязательно привлечет. Но и в броне Акселя был изъян.

Исторически так сложилось, что выборы в Цитадели сводились к заполнению одной вакансии — аббата. Когда умирал прелат, аббат автоматически становился первым лицом в монастыре до подтверждения своего нового статуса на выборах. Как правило, это была формальность — прежнему аббату редко кто бросал вызов, а чтобы прелатом становился кто-то другой, такого и вовсе не случалось. Сейчас же все изменилось. Автоматического наследования не получалось. Умерли и прелат, и аббат сразу, и никого из их преемников — Посвященных — в Цитадели не осталось. На сей раз обитателям горного монастыря придется голосовать не только за нового аббата, но и за прелата тоже, а от того, кто займет эти должности, зависит все будущее Цитадели. При таком положении Афанасиус понимал, что успех — как и в американской президентской гонке — будет определяться позициями обоих кандидатов, а не только влиянием и положением одного из них. У Акселя явных союзников не было. Свой нынешний пост он занял благодаря огромному честолюбию и исключительной целеустремленности. Его, конечно, уважали, но не любили. И если он будет претендовать на пост аббата, кто же станет прелатом над ним? А если он захочет стать прелатом, кто станет его правой рукой? Он может, конечно, уговорить кого-то из стражей баллотироваться на должность аббата, но тогда всем станет понятно, что это просто марионетка, выдвинутая ради того, чтобы Аксель смог достичь цели, о которой давно мечтал. Если изберут Акселя, тот во имя традиций, как хорошо понимал Афанасиус, возродит разряд Посвященных, захлопнет двери для каких бы то ни было реформ и восстановит порядок, который существовал прежде. Он ведь, в конце концов, солдат: ценит и понимает только заведенный раз и навсегда порядок и приказы, подлежащие безоговорочному исполнению. Ему старый порядок прекрасно подходит.

Разумеется, среди монахов Цитадели были и другие, кто выдвинет свои кандидатуры и попытает счастья на выборах. Например, отец Малахия — человек уважаемый и, несомненно, достойный кандидат. С ним вполне можно заключить союз. В этом Афанасиус был уверен. Будучи ближайшим помощником прежнего аббата, Малахия знал всю внутреннюю механику монастыря и поэтому был ценным единомышленником.

Вот Аксель — совсем другое дело. Лучше всего на выборах оставить его в изоляции и уповать на то, что твердая приверженность к прежней иерархии заставит умеренную фракцию в рядах монахов отвернуться от него. Посвященных больше нет, и многие не скорбят об их отсутствии, тем более еще меньше обрадовались бы их возвращению. К этим людям Афанасиус и собирался апеллировать. В них был ключ к будущему Цитадели.

— Стоп!

Афанасиус поднял глаза и увидел, как из темноты выплывает второй маркер, указывая на приближение подъемной платформы к концу пути. Аксель перестал шагать туда-сюда, подошел ближе к краю и, всматриваясь в приближающуюся платформу, на ходу вытащил из рукава пистолет. Вдруг он чуть не вскрикнул от удивления и шагнул в сторону, направив пистолет в темноту шахты. Остальные стражи последовали его примеру. В этот момент направляющие тросы поднялись до отказа, а платформа поравнялась с полом пещеры.

В ее центре стоял человек в одеянии католического священника. На почерневшей коже выделялись красные белки глаз, устремленные на присутствующих, а губы сложились в подобие насмешливой улыбки. Взгляд был холодным.

— Вот как вы встречаете старого друга! — произнес незваный гость хриплым, но вполне знакомым голосом. — Неужто я и впрямь так сильно изменился?

Этот медоточивый славянский голос вмиг помог Афанасиусу понять, кто стоит перед ним. Брат Драган, самый молодой среди Посвященных, похоже, восстал из мертвых и теперь снова поднялся на гору. Взгляд его налитых кровью глаз переходил с одного лица на другое, словно сама Смерть выискивала себе в жертву слабейших.

— Принесите мне одежды, — распорядился он.

Один из стражей, спотыкаясь от усердия, помчался исполнить приказ.

— И сообщите аббату, что я вернулся, — добавил брат Драган.

— Увы, — откашлявшись, ответил Аксель, — это сделать невозможно: к глубокому прискорбию, брат аббат почил в Бозе.

Драган с трудом шагнул вперед и, сойдя с платформы, ступил на сложенный из скальных пород пол пещеры.

— Тогда сообщите прелату.

— И это тоже невозможно. Глубоко сожалею, но и он покинул сей мир.

— Кто же остался здесь самым старшим?

Аксель обернулся и взглянул на глав монашеских разрядов, сбившихся в кучку у подъемного колеса.

— Мы здесь управляли на демократических началах, пока выборы не дадут нам новых вождей. — Он снова повернулся лицом к Драгану. — Теперь же, когда Господь Бог в милосердии своем ниспослал нам твое возвращение, ты — самый старший из монахов Цитадели.

Драган кивнул, а по губам его снова зазмеилась внушавшая трепет усмешка.

— В таком случае проводи меня в апартаменты прелата и сообщи всем, что милостью Божией в Цитадель возвратился Посвященный.

С этими словами он прошел мимо тех, что собрались во тьме подземных переходов, и каждый его шаг звучал похоронным звоном по надеждам Афанасиуса на благотворные перемены.