Книга 6_Путь тени

Глава 9

– Это невозможно! – Мати была поражена и напугана.

Она глядела во все глаза на шедшие мимо нее повозки, людей, боясь зажмуриться хотя бы на мгновение, просто моргнуть – и упустить новую перемену, столь же огромную, как случившаяся только что.

Все вдруг стало чужим – совершенно и бесконечно. Она не просто не узнавала караванщиков, но даже не чувствовала в них родных душ, так, словно…

Каким удивительным это ни казалось, каким пугающим ни представлялось, но…

Однако, похоже, так оно и было на самом деле: каким-то нереальным, неведомым образом, Мати оказалась в чужом караване.

"Нет, это не может быть правдой!" – упрямо поджав губы, мотала она головой.

Конечно, несомненно – это всего лишь продолжение сна. С ней такое уже бывало – думала, что вернулась в мир яви, а на самом деле – оставалась в краю сновидений, покидая один сон только затем, чтобы тотчас оказаться в другом.

"Ничего, – чувствуя некоторое беспокойство, пробежавшее холодными когтистыми лапками по ее душе, начала она себя успокаивать, – я всегда смогу проснуться.

Стоит мне только захотеть…" Она на миг зажмурилась, а затем, осторожно приоткрыв один глаз, огляделась с настороженной опаской, надеясь – вот сейчас все изменится, приобретя обычные очертания. Или, наоборот, необычные. Не важно какие, главное – другие, не те, что сейчас видел ее глаз. Однако…

– Ничего не изменилось! – она была расстроена и обижена. Потому что ошиблась.

Потому что ее ожидания не оправдались. И, более всего – потому что все происходило совсем не так, как ей хотелось.

Она думала, что своим бескорыстием, отказом от исполнения мечты заслужила награду – право выбирать, что и как должно происходить. И теперь чувствовала себя обманутой, и вообще – самым несчастным существом на свете. Ее глаза наполнились слезами, которые были готовы пролиться в любой момент.

Мати вдруг как-то сразу поверила – она не дома, а где-то. Неизвестно где. Совсем одна среди чужих людей. Некуда идти, потому что вокруг лишь снежная пустыня, и негде остаться, потому что никто не примет чужачку, тем более появившуюся в караване таким необъяснимым образом. Даже если она будет молить о помощи, готовая купить ее ценой своей свободы.

Конечно, девушка и не думала делать ничего подобного. Она собиралась храбриться, хотела рассмеяться в лицо богу сновидений, закинувшему ее неизвестно куда, в самую дальнюю даль, думала превратить все в забаву, веселое приключение – подобного ведь не случалось никогда и ни с кем! Сколько всего забавного ее могло ждать, сколько знакомств и событий! Так бы и было. Если бы она по-прежнему оставалась все той же веселой, беззаботной девочкой, которой была когда-то, не боявшейся смерти потому, что видела в ней, думала о ней как о дороге в самый сказочный, самый прекрасный из миров.

Но сейчас, непонятно почему, стоило ей подумать о том, что жизнь может вот так взять и закончиться, в сущности, еще не начавшись, она испугалась вдруг так, что сердце бешено заколотилось в груди, а душа, йокнув, ушла в самые пятки.

– Папа! Папочка! – беззвучно зашептали побелевшие в миг губы, как будто отец мог услышать ее зов и прийти на помощь через дни или даже годы пути по снежной пустыни.

Ей стало так страшно, как не было никогда в жизни. И ничто не могло успокоить ее, прогнать этот страх, хотя девушка и заставляла себя взглянуть вокруг спокойными глазами, трезво все оценить, понять, что, в сущности, опасность не так уж и велика.

Она – спутница бога солнца. Конечно, если она оказалась в караване, шедшем по дороге снежной пустыни впереди ее родного, в нем могли не знать об этом. Но тогда ничто не мешало Мати все рассказать самой, будучи уверенной, что ей поверят, ибо никто из смертных не осмелился бы произнести подобную ложь.

"Конечно, только об этом. Не о том, что я – Творец заклинаний!" И, главное, ведь что бы ни случилось, Шамаш не оставит ее в беде. Он придет на помощь, найдет ее. Несомненно. Неважно, как бы далеко не занесла караванщицу месть Лаля. Ведь он – повелитель небес. Ему все по силам.

Мати остается только подождать. Немного. Ну, или чуть дольше.

– Только подождать… – вздохнула она, потом повторила: – Подождать… – однако от этого слова, которое было призвано принести покой, почему-то несло холодом, как ото льда. – Вот только чего ждать?

В случившемся с ней было что-то неправильное, неестественное, ненастоящее…

Она сглотнула комок, подкатившийся к горлу, с силой сжала кулаки, не желая, чтобы дрожь пальцев выдала ее страх, на мгновение зажмурилась, а затем, собравшись с силами, спрыгнула на снег и еще спустя мгновение – открыла глаза.

На нее тотчас снежной волной накатила жизнь чужого каравана – шуршание полозьев по снегу, скрип повозок, бурчание оленей, голоса людей.

Принесенный порывом ветра страх заставил ее губы дрогнуть.

"Спокойно… Спокойно… Мне ничего не угрожает. Со мной ничего не может случиться. Все будет в порядке. Мне нужно лишь немного подождать… Когда Шамаш найдет меня… Когда Ашти и Хан прибегут за мной из снегов пустыни… Когда…" -Кто ты? Как ты сюда попала? – раздавшийся из-за спины низкий мужской голос звучал приглушенно мягко, так, словно говоривший менее всего хотел испугать чужачку. Все, что ему было нужно – привлечь ее внимание и, конечно, получить ответы на вопросы, которые не могли не удивлять, поражая своей необъяснимой нереальностью.

– Ой! – испуганно вскрикнула девушка. Вздрогнув всем телом, она дернулась, подпрыгнула на месте смертельно напуганным зверьком, а затем, обернувшись, застыла.

Со всех сторон ее окружали остановившиеся караванщики. Совершенно чужие люди глядели на нее пристально, испытующе, с долей затаенного любопытства и старательно скрываемого страха.

Мати почувствовала себя совершенно беззащитной и слабой под этими взглядами. В какой-то миг у нее даже мелькнула мысль: "Лучше бы они сразу набросились на меня с мечами, сетями и цепями! Лучше бы кричали, перебивая друг друга, чем так!

Потому что тогда все бы произошло, решилось быстро. Тогда все бы уже осталось позади, а так… Нет ничего ужаснее ожидания! Особенно когда не можешь изменить ни того, что происходит, ни того, что предстоит…" Ее сердце билось в груди так громко, что несколько мгновений она ничего не слышала, кроме его стука, отдававшегося в виски, отчего голова начала болеть и кружиться. Руки обездвижились, ноги, словно оледенев до такой степени, что потеряли чувствительность, были готовы подломиться в любой миг хрупким ледяным стебельком. Дыхание перехватило…

– Не бойся, дорогая, – проговорила невысокая, полноватая женщина в дорогой шубе из белой снежной лисы, должно быть – жена хозяина каравана. Во всяком случае, когда она с долей укора глянула на окликнувшего Мати мужчину, словно говоря ему:

"Ну и чего ты добился своим напором? Только перепугал девчонку до полусмерти!

Теперь ее придется успокаивать, прежде чем приступать к расспросам, а то ничего, кроме слез да всхлипов мы не добьемся", – тот, не возражая ни словом, ни движением брови, лишь пожал плечами: "Тебе виднее", – и отодвинулся, пропуская караванщицу вперед.

Та направилась к странной пришелице, но, заметив, что, девушка, побледнев от страха так, что ее лицо стало белее снежного покрова, попятилась назад, остановилась, вытянула вперед руки, показывая, что не держит ни ножа, ни злого умысла.

– Тебе нечего бояться. Что бы с тобой ни случилось, какие бы силы, какие бы причины ни перенесли тебя сюда, мы не причиним тебе зла. Наоборот, мы поможем тебе. Если не вернуться к себе домой, когда это может оказаться нам не под силу, то обрести его здесь.

– Почему? – онемевшими и оттого почти не слушавшимися губами прошептала девушка.

– Почему ты должна верить нам на слово? – женщина была готова сразу же объяснить все, ответить на любой вопрос, лишь бы разрушить ту грань, которой окружила себя странная гостья, но умолкла, заметив, что та поспешно качнула головой.

– Почему вы готовы мне помочь, хотя я ничего не прошу? Ведь я чужая. И вы не знаете, как я оказалась здесь.

– Деточка, ты выглядишь такой напуганной, что… Что я, скорее всего, не ошибусь, предположив: ты и сама не знаешь, что произошло. Еще несколько мгновений назад ты была в своем караване… Ты ведь караванщица, верно? – уловив слабый кивок, немолодая уже женщина с лицом, испещренным морщинами, каждая из которых была следом прожитых лет и испытаний, продолжала: – А раз так… Видишь ли… С нами, с нашим караваном однажды произошло нечто… – она на мгновение умолкла, затем, чуть наклонив голову, заставляя себя пропустить большую часть рассказа о прошлом, сказала просто: – Нечто очень важное, что заставило нас поклясться садом благих душ, вечностью сна и надеждой на пробуждение, что мы и наши потомки будем помогать всем, кому в снегах пустыни понадобится помощь. Мы призвали свидетелями нашей клятвы самого повелителя небес…

– Шамаша… – чуть слышно прошептала Мати. Ее глаза чуть сощурились, а взгляд, скользивший по лицам окружавших ее караванщикам, по повозкам и оленям, стал внимателен.

Женщина не слышала ее восклицания, не заметила перемены в ее лице и настроении, как и все остальные, стоявшие рядом, потому что, то, о чем она говорила, было не просто очень серьезным и важным, но священным для всех. Караванщица продолжала, словно читая слова молитвы:

– Мы никогда, что бы ни случилось, не нарушим ее. Даже если во имя ее исполнения нам придется пожертвовать своими жизнями, даже если этим мы навлечем на себя гнев других богов…

– Только если Лаля…

– Что? – караванщица очнулась от забытья как раз вовремя, чтобы услышать последние слова чужачки, но не понять их.

– Если у меня и есть среди богов враг, то только бог сновидений, – глядя себе под ноги, пробормотала Мати, – во всяком случае, я иных не знаю.

– Но… – караванщица, да и все остальные ее спутники глядели на чужачку широко открытыми глазами. Они не ожидали услышать подобных речей.

– Кто же ты, гостья? – голос вступившего в их разговор кряжистого седобородого мужчины дрогнул, выдавая душевный трепет смертного, которому на миг показалось, что он встретился с богиней. Впрочем, всего лишь мгновение спустя он взял себя в руки, убедив разум, что небожительницу он бы, несомненно, узнал.

– Я… – она умолкла, вспомнив то, что было прежде – "язык мой враг мой, искренность – предатель и палач", подумав – "не лучше ли промолчать? Разве жизнь не учила – "в молчании спокойствие"? Но, скрипнув зубами, заставив себя перебороть свой страх – "пусть лучше все случится сейчас, сразу, чем потом", – девушка продолжала. – Меня зовут Мати. Я…

– Спутника бога солнца! – воскликнул седобородый, глаза которого вспыхнули огнем, зажженным благоговейным трепетом. – Ты… Ты дочь хозяина того самого каравана! – он не сомневался, что угадал верно. Тем более что это все объясняло – лишь с идущей по тропе повелителя небес могло случиться нечто столь необычное.

Что же до Мати, та вздохнула с облегчением. Она-то боялась, что ей придется рассказывать всю свою историю, которая была столь невероятна, что в нее верилось с трудом. Но, преодолев один страх, она чуть было не утонула в другом. "Почему меня знают в этом караване? Ведь он идет впереди, и…" – прошло несколько мгновений паники, заставившей ее сжаться в комок в ожидании удара, прежде чем ей не пришла в голову единственная разумная мысль: с чего она, собственно, взяла, что все так, а не наоборот? Если же этот караван шел следом… Тогда ничего удивительного. Сглотнув комок, подкативший к горлу, она заставила себя глубоко вздохнуть, задержать дыхание, потом медленно выдохнуть. И еще раз, успокаиваясь, мысленно повторяя: "Все хорошо… Как бы Лаль ни ненавидел тебя, он не осмелился бы сделать что-то по-настоящему ужасное. Потому что знал, кто твои друзья и сколь ужасен их гнев. Каждого по отдельности и – тем более – всех вместе. Что же до этих караванщиков, – чуть приподняв голову, она искоса глянула на окружавших ее людей, лица которых если и выражали какие чувства, то благоговейный трепет, никак не угрозу. – Они тоже знают", – наконец, она вздохнула спокойно.

– Я… – ее голос вдруг сорвался в хрип. Мати кашлянула, прочищая горло, прежде чем продолжать: – Мне будет позволено на какое-то время остаться в вашем караване? – она не просила, просто спрашивала, обращаясь при этом ко всем сразу, с одной стороны, потому что понимала, что подобные решения принимает не хозяин каравана, а общий сход, с другой – потому что так ей было легче: говорить: со всеми, а, значит, ни с кем.

– Конечно! – поспешно заговорили все сразу. Какие тут могли быть сомнения? Ведь речь шла о ней, о спутнице повелителя небес.

А она была достаточно взрослой, чтобы понимать: нельзя просто брать, даже если дающий совершенно бескорыстен в своих поступках. Всегда нужно что-то отдавать взамен. Пусть неравноценное, но хотя бы малое, когда и это больше, чем ничто. – Я могу ухаживать за оленями…

– Нет, что ты! – они и подумать не могли о том, чтобы заставлять такую гостью работать, тем более выполнять обязанности рабыни.

– Могу принимать у животных роды, лечить их, – толи не слыша, толи не слушая их продолжала Мати. – Моя подруга – врачеватель научила меня кое-каким секретам…

Умею вышивать охранные ленты, плести браслеты-обереги, выполняя все обряды…

Потом, мне дан дар предвидения… Правда, я еще не до конца разобралась в нем, но… Но приближение метели чувствую всегда и могу предупреждать. И вообще чувствую беду… Хотя, бывает, ошибаюсь, принимая незначительную преграду за конец света… А еще я знаю много сказок, – если прежде она говорила вскользь, скороговоркой, спеша поскорее рассказать обо всем и забыть, то теперь ее глаза сверкнули, – больше всех в нашем караване, – она гордилась этим, – и могу рассказывать их детям, или…

– А легенды? – караванщики как-то вдруг напряглись, насторожились, подались вперед, с нетерпением ожидая, что та скажет, как отреагирует.

– Дядя Евсей знает больше. Некоторые из легенд мне вообще запрещено читать. Я так и не поняла, почему. Да никто и не объяснял, – с горечью обронила она, потом вздохнула: – Впрочем, я не особенно расспрашивала…

– Но новые легенды? Все, о чем они рассказывают, ведь происходило на твоих глазах…

Ты не можешь не знать их…

– Их я знаю, – Мати шмыгнула носом, провела ладонью по лицу. Ей начал надоедать этот разговор, однако она была вынуждена продолжать его: – Вы хотите, чтобы я рассказала вам легенды?

– Да! – это было их мечтой, самой священной и заветной. – Мы… – немного смутившись своих чувств, оправдывая то, что можно было принять за простое несдержанное любопытство, проговорил хозяин каравана… во всяком случае, девушке показалось, что именно этот дородный седобородый мужчина, такой властный на вид и уверенный в себе, должен им быть. – Мы многое слышали в тех городах, которые были на нашем пути, но… Но не все… Нам хотелось бы знать больше! И еще – разобраться, понять то, что нам уже известно… Ты… Ты ведь поможешь нам в этом?

Мати пожала плечами:

– Если смогу, – раз такова была плата за те несколько дней, которые ей нужно было провести в этом караване, что ж, хорошо. Она не видела ничего постыдного или плохого в том, чтобы нести легенды по миру.

– Спасибо! – сорвалось радостным вздохом с губ восхищенных караванщиков, которые уже предвкушали удивительный рассказ непосредственной свидетельницы… нет, скорее даже – участницы всех самых удивительных событий времени новых легенд.

– Ну, раз мы во всем разобрались, – сказав это, женщина на мгновение обратила взгляд на хозяина каравана, и видя, что тот готов возразить, чуть наклонила голову, нахмурившись: "Разобрались. И больше никаких вопросов!" Тот лишь развел руками, не споря с женой, полагая – раз она так уверена, то права, а если и нет – хозяевам каравана ни к лицу спорить с собственной женой перед лицом гостя, и какого гостя. Караванщица же продолжала, – пора позаботиться о том, где ты будешь жить, пока не вернешься домой.

– У нас нет свободной жилой повозки… Но, если нужно, мы можем потесниться…

– Нет! – поспешно вскрикнула Мати, почувствовав, что хозяин каравана говорил это не просто так, но действительно был готов ради нее на подобные неудобства.

Девушка же меньше всего хотела стеснять этих добрых людей. – Я ни на что не претендую и не займу много места. Дома я жила в повозке невест, здесь же… Я понимаю, так нельзя, ведь я чужая… Но, может, у вас найдется какая-нибудь свободная складская повозка… Или хотя бы уголок где-нибудь…

– Ну уж нет! – вскричала жена хозяина каравана. – Так не пойдет! Это не правильно!

Хорошо же господин Шамаш будет думать о нас, если мы поселим Его спутницу в холодной, промозглой складской повозке! Об этом не может быть и речи! – она повернулась к мужу, ожидая от него поддержки.

– Действительно… – медленно кивнул хозяин каравана. – Не гоже так поступать, тем более что… Тем более что мы в долгу перед тобой…

– В долгу? Почему? – удивилась девушка. Это было так странно – слышать подобные слова от чужака.

Но тот так и оставил ее вопрос без ответа, не считая, что сейчас для этого нужное время. Да, он понял правоту жены: будет лучше отложить все разъяснения и объяснения на потом. Пусть минуют первые мгновения перемен, души успокоятся, а разум обретет способность мыслить трезво, преодолевая страх.

– Если ты хочешь жить одна, мы найдем для тебя повозку… – однако, видя, что гостья решительно замотала головой, хозяин каравана остановился, не договорив фразы до конца, а затем, мгновение спустя, продолжал: – Если же не хочешь оставаться наедине со своими мыслями, что же, у нас сейчас в повозке невест живут только две девушки, твои сверстницы. Места много. Ты можешь присоединиться к ним.

– А они… Они не будут возражать? – осторожно спросила Мати, которой вдруг страшно захотелось оказаться среди таких же, как она, поговорить о… О, ей было о чем расспросить их. Начиная с того, что такое испытание, через которое ей уже очень скоро предстояло пройти, и как к нему нужно готовиться.

Караванщик взглянул на гостью с удивлением. Разве повозка невест принадлежит не всему каравану, а кому-то одному, чтобы спрашивать разрешения? Однако, хотя вопрос и был из ряда тех, которые не требуют ответа, хозяин каравана из уважения к гостье проговорил:

– Они не будут возражать, Мати. Они сочтут это за великую честь.

– Ну… – девушка несколько смутилась, хотя, надо признать, ей было ну просто очень приятно сознавать, что чужаки относились к ней с таким почтением, даже трепетом, словно она не просто шла по одной тропе с богом, но сама была одной из небожителей. "Вот что значит, будучи кем-то вроде сказочной принцессы, попасть в обычный реальный мир…! Нет, не простой мир, а мир, в котором знают твою сказку!" – прикрыв на миг глаза, она улыбнулась своим мыслям. Впереди ее ждали совсем не такие уж плохие дни, как она думала.

– Что ж, – стащив варежки, хозяин каравана потер руки, так, словно они замерзли, хотя на самом деле в этом жесте было больше от нервозности, чем холода. – Раз с этим все решено, давай мы проводим тебя до повозки. Устроишься на новом месте, отдохнешь, пообвыкнешься…

– Пойдем, дорогая, – жена хозяина каравана поманила гостью за собой.

– Спасибо, – проговорила Мати. – Вы очень добры.

– Не за что, милая, не за что. Мы делаем лишь то, что должны… Ну, идем? Ты ведь устала?

– Я… Я только-только проснулась…

– Но за те мгновения, что минули с тех пор, тебе столько всего пришлось пережить.

А от переживаний устают куда сильнее, чем от всего остального.

– Да, – согласилась Мати. Это действительно было так. Она чувствовала себя совсем как выпотрошенная подушка. Ей вдруг страшно захотелось зевнуть… – А-ух, – она поспешно прикрыла рот ладонью.

– Вот видишь, – по-доброму улыбнулась ей женщина. – Идем.

Ответив ей смущенным взглядом, Мати пошла следом. Несколько шагов и мгновений спустя они оказались у повозки невест.

Внешне она ничем не отличалась от ее собственной. Те же неизменные знаки-обереги на боках и пологе… И все же… Стоило девушке коснуться обнаженной рукой дерева, пробежать замерзшими на морозе пальцами по покрытой ледяной коркой оленьей шкуре, как она с совершенной ясностью, от которой щемило душу и сжималось в комок сердце, поняла – здесь все совершенно чужое, ничего, что бы принадлежало ей, никого, кого она бы могла назвать близким и родным.

Поджав губы, она тяжело вздохнула.

– Что-то не так? – тотчас спросила ее караванщица, которая не спускала с лица гостьи внимательного взгляда, следя за каждым ее движением, жестом, ловя слова и взмахи ресниц.

Мати качнула головой, вновь вздохнула, а потом все же заговорила, отвечая:

– Я… Я просто вдруг поняла, что не дома… Простите меня, вы… Вы заботливы и внимательны, но… Но просто я никогда в жизни не покидала свой караван, и…

– Тебе, должно быть, очень страшно, – понимающе кивнула женщина.

– Сначала было страшно. Сейчас – нет. Сейчас… – она умолкла, не сразу найдясь, что сказать. – Сейчас мне одиноко. В душе пусто.

– С тобой все будет в порядке? – женщина насторожилась. Хозяйке каравана совсем не нравилось настроение гостьи: мало ли что могло взбрести ей в голову. А они теперь, когда чужачка встала на путь принявшего ее каравана, отвечали за ее жизнь… За жизнь той, которая была не безразлична самому богу солнца.

– Да… – Мати не была уверена, но… В конце концов, она хотела, чтобы все было так. – Я привыкну… – "А если и нет, – мелькнула у нее мысль, – ничего, это ведь не надолго. Переживу как-нибудь. Перетерплю".

– Ну, я оставляю тебя. С девочками познакомишься сама, так будет лучше. Но это потом, а пока отдыхай.

– Спасибо, – понимая, что слов благодарности всегда бывает мало, повторила Мати, а затем, не оборачиваясь, и так зная, чувствуя, что взгляды всех шедших вслед за ней караванщиков обращены на нее, она юркнула в дышавшую теплом полумглу повозки, словно прячась в ней от чужаков.

В первый миг, когда со свету глаза еще ничего не различали в мглистом, тяжелом, словно снежный туман, полумраке, ей даже показалось, что она снова дома. Тот же приглушенный свет лампы, тихий шелест-шепот огня, его жаркое дыхание…

Мати хотелось зажмуриться, сжаться, замереть, отрешиться от всего, лишь бы продлить это мгновение забытья и беспамятства, дарившие веру в то, что все в порядке, все спокойно. Но не будешь же сидеть с закрытыми глазами до скончания времен. Жизнь – не вечный сон и рано или поздно приходится просыпаться, разжимать веки. Из любопытства. Или страха перед неизвестностью, скрытой в полной безликой темноте, той, что возможна лишь в мире, лишенном зрения.

Тем временем глаза успели привыкнуть к темноте. И перед ними открылось чрево повозки.

Здесь все было по-другому – чужое и непривычное. Днище укрывал не густой мех оленьей шкуры, а толстая грубая ткань, неприятная на ощупь, слишком жесткая и царапающая. В каждом из углов стояло по сундуку – большому и громоздкому, несмотря на пестрые шкурки снежных крыс, покрывавшими их сверху.

Повозка казалась совсем пустой. И не потому что в ней не было ее обитательниц – девушек-невест чужого каравана, с которыми Мати предстояло несколько ближайших дней делить тепло. Этому-то как раз она была даже рада: ей дали время оглядеться, привыкнуть к вещам, принять которые, как известно, легче, чем людей. В повозке не было ничего, кроме сундуков, словно все – подушки, одеяла, одежда, – были спрятаны в них. Ничего, что несло бы отпечаток тепла рук. За исключением…

Приглядевшись, Мати заметила небольшую тряпичную куклу, наряженную горожанкой, в одном из дальних углов и зверька из меха – толи кошку, толи собачку, на таком расстоянии, да еще в тени было трудно понять – в другом. Если бы не это, могло бы вообще показаться, что в повозке никто не живет. А так выходило…

Мати вспомнила, что ей говорили хозяева каравана – ее спутницами станут две девушки.

"Странно", – Мати привыкла к совсем другому отношению к своему жилищу. С тех пор, как она себя помнила, думая о доме, она представляла себе ворох каких-то вещей, больших и маленьких, нужных и бесполезных, порой аккуратно сложенных, но чаще – оставленных где попало, вещей, которые хранили уйму воспоминаний, и вообще создавали облик того неповторимого и единственного уголка мироздания, который смертный называет своим.

"Хотя, с другой стороны, если подумать, – девушка еще раз огляделась вокруг, потом тяжело вздохнула, – это ведь повозка невест, а к ней относятся не как к дому, а лишь временному пристанищу. И чем сильнее хочешь покинуть ее, тем меньше в ней обустраиваешься…" И, все же… Было в этой повозке еще что-то необычное. Но что?

Приглядевшись повнимательнее, она заметила толстые, но ровные нити, натянутые от одного бока повозки до другого, пересекались посредине так, что делили маленький внутренний мирок на четыре еще более крохотные части.

Несколько мгновений Мати задумчиво разглядывала странную вещь, пытаясь понять, для чего она нужна, мысленно повторяя про себя: "Странно… Очень странно…" В общем-то, ей было все равно, что это и зачем. Чужое – не ее. Чужое или нравится, или безразлично. Но надо же о чем-то думать, когда не хочешь вспоминать о страхе перед тем, что ждет… может ждать впереди… Все равно, о чем, лишь бы это отвлекало внимание.

"Это ведь внутренний полог!" – вдруг озарило ее. Она видела его однажды. И было это в том ужасном караване… В караване, с которым они встретились посреди снегов… О которым ей еще долго снились кошмары…

Прошло столько лет, но она вдруг все вспомнила, представила себе так отчетливо, так ясно, что у нее затряслись руки. Прикусив губу, Мати резко мотнула головой, спеша развеять возникшие перед глазами образы.

Шепча себе под нос:

"Что минуло – то давно

Обернулось вечным сном.

Снегом сковано и льдом,

Заповедано бедой

Растворилось без следа Не на миг – а навсегда…" – она на четвереньках заползла в ближний угол, где села, притулившись спиной к боку сундука.

Ей здесь сразу не понравилось. Неудобное место. От полога совсем рядом. Значит, будет дуть, особенно по ночам. А, главное, на самом ходу – не остаться наедине со своими мыслями, не спрятаться от чужих глаз и слов. Она бы предпочла уголок у места возницы…

"Ладно, это ведь ненадолго. Мне здесь не жить, а только погостить немного…

Может быть, одну ночь… Или чуть больше… Нет, вряд ли больше… Ашти…

Почувствовав, что меня нет рядом, не найдя моих следов… Моя малышка сразу же поднимет всех на ноги: и Хана, и отца, и Шамаша! А Шамаш меня найдет, даже если бы я потерялась на луне. И случится это так быстро, что я даже испугаться по настоящему не успею…" Эти мысли… Они вновь вернули в ее душу покой, надвинулось тепло, полное сладкой дремой, от которой слипались глаза, а рот раздирала зевота.

"Спи-усни. Давно пора.

Пусть закончится вчера

Сладким сном. Пусть сто забот

День минувший унесет,

Не оставив и следа.

Пусть останется беда

За границей тишины.

Засыпай же, дочь луны…"- Мати знала множество сонных заговоров. Пока она была малышкой, отец всегда читал ей их на ночь, защищая от бед, которые виделись ему во всем вокруг. Только оказавшись вдали от него, девушка начала понимать, как же сильно он ее любил. И ей вдруг сразу стало ясно, откуда брался весь его страх за нее – такой назойливый, привязчивый, тягостный. Дело было не в эгоизме. Совсем в другом:

"Великие боги, папочка! – на ее глаза набежали слезы. – Я не должна была плохо думать о тебе! Не должна была и в мыслях допускать… Ведь ты – не просто человек, давший мне жизнь, вырастивший меня, ты – тот, чьей дорогой я иду!

Нельзя же сомневаться в правильности пути! Те, кто поступают так, становятся призраками".

Нет, Мати не хотела себе такой судьбы! Потерять и душу, и вечный сон? Нет!

Только не это! Лучше умереть! Ведь что такое жизнь? Только миг. Миг, о котором потом вспоминают целую вечность…

"Скоро многое изменится. Я стану взрослой. И должна буду найти свою собственную дорогу… – эта мысль приходила к Мати не раз и почти всегда внушала страх – перед новым, неизвестным, неминуемым. – Я стану другой… Умной…

Рассудительной… Послушной… – свернувшись в клубок, думала она. – Почтительной… Не буду спорить со всеми и всегда только потому, что мне не хочется соглашаться… Перестану упрямиться… Буду такой, какой и должна быть девушка моего возраста – взрослой…" Она успокоилась. Мысли покинул страх, сменившись сладкой дремой. И любопытством.

"Интересно, а что сейчас происходит в нашем караване? Курунф уже исполнил все мечты? И что пожелали другие? Вот дядя Евсей мечтал о молодости, Ри – о взрослости. Сати – о семье. А другие? Ведь не только же о том, чтобы войти в город. О чем еще? О чем…" – она была готова многое отдать, лишь бы взглянуть хотя бы одним глазом. Это ведь так интересно – узнать мечты других! Ведь знать мечту – значит по-настоящему знать человека, его душу, сердце, самое тайное и сокровенное.

Однако и у нее были свои мечты. И стоило вспомнить о них, как сразу становилось неуютно, даже немного стыдно. Мати не хотелось бы, чтобы ее тайные грезы стали известны кому бы то ни было. Это было бы даже ужаснее, чем оказаться посреди городской площади в последний вечер остановки в оазисе совсем без одежды. Как-то, в одном из кошмаров, ей приснилось нечто подобное. Она потом долго не могла прийти в себя, полагая – лучше встретиться с самым ужасным созданием Лаля, чем вновь пережить подобное унижение.

Но, с другой стороны…

"О чем, все же, мечтает отец? О еще дочери? Которая была бы лучше, чем я? Нет, я знаю – о сыне. Он хотел бы сына… А еще… Я думаю… Он мечтает вернуть маму.

Он бы все отдал за то, чтобы она вновь была жива. Но он никогда не попросил бы богов об этом. Потому что нельзя вернуть того, кто умер, прерывая сон, который не знает пробуждения, возвращая душу из края благих душ, из которого нет возврата… А Шамаш? О чем мечтает Он?"- стоило Мати подумать об этом, как она тотчас смутилась, увидев в этом богохульство. И она поспешно мотнула головой, отгоняя дерзкие мысли. Ее губы зашептали:

"Прочь, прочь, прочь, прочь!

Уходите в темень, в ночь,

Мысли, коии лишь страх

Зарождают в сердце, мрак

Пусть укроет их навек,

Обернув в холодный снег…" С первого раза заклинание не помогло, и она его еще один раз, затем еще, еще…

А потом она уже не могла остановиться, словно попав в замкнутый круг. В душе шевельнулся страх, который начал быстро расти, заполняя собой все, но тут полог повозки шевельнулся, все вокруг сразу наполнилось звонкими молодыми голосами, смехом.

Мати рывком села, замерла, ожидая, что будет дальше.

Не прошло и нескольких мгновений, как в повозку, не прерывая разговора, забрались две девушки и юноша лет пятнадцати.

Одна – полненькая с небольшими, чуть раскосыми глазами, пухленькими губами и чуть вздернутым носом – не красивая, не страшная, так – обычная. Вторая – совсем другая, высокая и стройная. Ресницы длинные и черные, как у сказочной принцессы.

И такие же золотые глаза.

"Красивая! – мечтательно вздохнула Мати. – Почти как Рамир… Только свободная…" – да, это имело огромное значение. Потому что краса рабыни – чужая, а караванщицы – ее собственная.

Потом она перевела взгляд на юношу. Он был неприметным на вид, не высоким и не низким, не то толстым, не то просто крепким, под одеждой не понять. Лицо как лицо, не за что зацепиться… Разве что… Было в нем что-то такое… Мати не сразу поняла, что, а когда поняла, даже удивилась – рот. Губы тонкие, однако не бледные, потрескавшиеся на ветру, а алые, такие яркие, насыщенные, словно их натерли свеклой, или даже краской, которую используют работорговцы, украшая лица рабынь в стремлении продать их подороже. Верхняя губа была прикрыта реденькими рыжими усами, нижняя, чуть оттянутая вниз, обнажая белые ровные зубы, искривлена, словно в усмешке.

Юноша что-то говорил, не умолкая, а обе его подружки слушали его, время от времени прыская со смеху. Должно быть, в его слова было что-то забавное и Мати, хотя и понимала, что подслушивать плохо, не смогла удержаться.

– Вот я и говорю, – донеслось до нее. – "Дядя, я же все сделал так, как ты мне велел, чем же ты недоволен?" И смотрю на него такими честными-пречестными, невинными-преневинными глазами…

– Невинные? У тебя-то! – хохотнула толстушка.

– А что? Скажешь, нет? Вот, посмотри на меня! – он скорчил гримасу. – Ну как?

– Не-ет! – смеясь, замотала головой та.

– Ну, – пожала плечами златоглазая. Она тоже улыбалась, но, скорее, чтобы не выделяться, выглядя кислой рядом с веселившимися друзьями, однако, судя по всему, не очень-то хорошо понимая причину их смеха, – вообще-то… Киш ведь действительно сделал все так, как велел Аркин.

– "Как велел"?! Отдернув полог посреди ночи и снегов!

– А что? Он так сказал.

– Сказал! Как же! – фыркнула толстушка. – А даже если и сказал, все равно ведь имел в виду совсем другое!

– Конечно! – довольный, хмыкнул юноша. – Поэтому и смешно!

– Аркин говорил о шторах. И Киш прекрасно понял это. Но отдернул полог. А в пустыне гуляла метель…

– Миг – и в повозке уже плясали снежинки. Все заполнил холод ветра. А дядя с его женой-уродиной уже успели раздеться…

– Б-р! – поежилась та, которую называли Инной.

– А одеяла еще не достали из сундуков!

– Б-р-р! – глаза второй девушки смеялись. В них не было и следа сочувствия, как будто речь шла не о живых людях, а о ком-то выдуманном, образе-одежде, существующем лишь для того, чтобы, думая о нем, примирять его судьбу на себя.

Хотя, возможно, для нее так оно и было…

– Ну и досталось тебе, наверно, от них! – ее подруга была другой – более чувственной и страстной. Но и она, как считала Мати, думала не о том, о чем следовало бы. А, впрочем, ей-то что? Она здесь чужая.

– Да уж, – улыбка юноши как-то сразу завяла, распалась, губы чуть надулись, как от обиды. На этом он и умолк, не желая рассказывать о том, над чем могли бы посмеяться другие, но не он сам.

Несколько мгновений в повозке стояла тишина.

– Кх-кх, – решив, что пора привлечь к себе внимание, Мати тихо кашлянула в кулак.

Все головы повернулись к ней.

– Доброго пути, – втянув голову в плечи, проговорила девушка. Она чувствовала себя неловко, и вообще нервничала. – Я… Я случайно попала в ваш караван и мне…

Мне разрешили пожить здесь некоторое время… Пока я не смогу вернуться домой, – она не знала, что говорить, что вообще говорят в подобном случае, а чужаки молчали, словно ожидая от нее каких-то особенных слов… Или рассказа обо всем, с начала до конца.

Мати вздохнула. Ей не хотелось делать этого, особенно после всего, что она услышала.

Кому приятно, когда смеются над твоей бедой?

– Вы… Вы ведь не будете возражать?

– А если будем, тогда что? – толстушка глядела на нее с вызовом.

– Ну… – Мати не ожидала этого вопроса, особенно после разговора с хозяевами каравана. Ей казалось, что все уже решилось и потому не сразу нашлась, что ответить: – Наверно, уйду…

– Уйдешь? Наверно? – губы ее собеседницы искривились в презрительной усмешке. Она не гнала чужачку, нет, не была с ней резка или груба, просто открыто смеялась.

Но… Но лучше б уж она бы ругалась, чем… Так плохо, как сейчас, Мати еще никогда не было. Она чувствовала себя… Тряпкой, которой вытерли грязные руки, а потом выбросили прочь!

– Да… – она сглотнула горький комок, подкативший к горлу, шмыгнула носом, чувствуя, что готова расплакаться, и торопливо пробормотав: – Так, видимо, будет лучше… – двинулась к краю повозки.

"Нет ничего хуже, чем оказаться среди чужаков!"- в памяти вдруг всколыхнулись, вернулись в сердце давнишние детские страхи, которые, думалось, уже забылись навсегда. А, оказывается, просто прятались где-то в тени, дожидаясь своего часа.

"Какая же я дура! Боялась Лаля, стихий, драконов! Но разве может быть что-то страшнее людей?" Она с силой сжала губы, быстро заморгала глазами, веля себе: "Только не расплачься сейчас! Потом, в снегах – сколько угодно! Но не сейчас, не здесь!" Ее предательски дрогнувшая рука уже коснулась толстой грубой кожи полога, когда тонкие длинные пальцы осторожно взяли ее за локоть, удерживая:

– Что ты! – Инна смотрела на нее удивлением и непониманием. – Ты что, не поняла:

Нани просто шутит!

– От таких шуток…

– А что? Чем тебе не нравится мои шутки?

– Тем, что они жестокие! – Мати готова была ответить вызовом на вызов. И не важно, что она здесь совсем одна, среди чужаков, и рядом нет никого, кто бы защитил ее.

Пусть! Не важно!

Она вскинула голову, намеренно задрав нос выше, чем следовало бы.

– Х-м, – хмыкнула, одарив ее не самым теплым взглядом Нани. – Тоже мне! Какие мы нежные! Словно и не караванщица, а горожанка! Прямо дочь Хранителя!

– Мой отец – хозяин каравана!

– Нани, может, не надо? – переводя взгляд то на подругу, то на гостью, спросила Инна. – Все таки… Все таки она – спутница бога солнца…

– Ну и что! Она ведь ничего не сделала для этого! Ничем не заслужила такую милость! Просто тропы повелителя небес и каравана ее отца пересеклись, и все!

Просто так случилось! А сложись все по-другому, мы, а не она, могли оказаться…

А, да что там, – она пододвинулась к Мати, заглянула ей в глаза. – Не обижайся на меня, – ее голос зазвучал совсем иначе – мягко, задумчиво, если прежде все в девушке – и вид, и речь, – казались наигранными, ненастоящими, то теперь в них почувствовалась искренность, – это все зависть. У тебя такая жизнь… Особенная, неповторимая… – она тяжело вздохнула. – И не я одна мечтаю оказаться на твоем месте, поверь уж мне. Все, кто знает хотя бы одну легенду нового мира. Все, кто знает… Я просто самая смелая – говорю в глаза то, о чем думаю, когда остальные помалкивают. А все эти колкости и шутки – чтобы… Чтобы как-то отомстить!

– Или заставить тебя обратить на нас внимание, – задумчиво глядя в сторону, проговорил Киш. Он как-то вдруг сразу переменился, превратившись из говоруна и весельчака в задумчивого тихого паренька.

– Вы… Вы знали, что я в повозке? – Мати начала понимать. – И потому, забираясь в нее…

– Придумали историю, – юноша перевел на нее взгляд и Мати, наверное, только сейчас заметила, что у него есть глаза – маленькие, чуть косоватые и, как казалось, не слишком хорошо видевшие, когда Киш все время щурился. И такие грустные…

Странное сочетание – постоянная улыбка на губах и тоска во взоре. – О том, чего никогда не было на самом деле.

– А? – Мати вскинулась. Она не расслышала его последних слов, отвлекшись.

– Неужели ты могла подумать, что кто-то отдернет полог посреди снегов, да еще в метель? – просила Нани. – Ты ведь караванщица и можешь представить, что за этим последует. Холод быстро вытеснит тепло. И потом его, даже с помощью десятка огненных ламп будет трудно вернуть.

– Да, но… Но почему вы стали рассказывать эту историю? Почему вы придумали именно ее?

– Мы хотели тебя испытать, – переглянувшись с друзьями и получив их молчаливое согласие, ответил Киш.

– Испытать?

– Да, – кивнула Инна, – узнать, способна ли ты сочувствовать абсолютно чужим людям, сопереживать им…

– И, главное, прощать, – Нани не спускала с нее пристального взгляда внимательных глаз.

И Мати поняла: именно это было самым важным для ее новых знакомых.

– Но почему?

Та лишь чуть наклонила голову, ничего не говоря в ответ.

Гостья же не продолжала расспросов. Она привыкла, что люди очень часто среди множества разных ответов, истин, правд, полу правд и лжи выбирают именно молчание. Ведь они – не бог солнца.

– Так что же? Ты умеешь прощать?

Мати кивнула:

– Да, – затем вздохнула. – Сперва, конечно, дуюсь, обижаюсь, даже ругаюсь, но потом… Не прощают лишь те, кто сам не нуждается в прощении.

– Значит, боги не знают прощения… – Инна обхватила руками ноги, притянула колени к самой груди, сжимаясь в комок и глядя исподлобья испуганно, даже как-то… затравленно, что ли…

– Боги… Не знаю…

– Кому же знать, как не тебе? Ведь ты идешь по дороге повелителя небес!

– Боги разные. Есть Шамаш, а есть Лаль… – при воспоминании о повелителе сновидений она помрачнела.

– Лаль? – ее собеседники насторожились, сосредоточились, не желая пропустить ни слова из тех, в которых шла речь о небожителях. И не только из простого любопытства. Ведь для смертного нет знания, важнее того, в чем зерно веры.

– Кто это – Лаль? – спросила Инна -Ш-Ш! Ты что? – шикнул на нее юноша.

– А что такого? Кто он?

– Повелитель сновидений!

– А разве не госпожа Айя… – начала девушка, но Киш перебил ее:

– Легенда о сне! Ты что, не слышала ее?

– А, да! – Нани понимающе закивала. – Ее рассказывали. В одном из прошлых городов.

Только имя… Там не упоминалось имя.

– Ну конечно, Инна! – подруга смотрела на нее с долей нетерпения: "Разумеется, ты не понимаешь! Было бы удивительно, если бы было иначе!" – Ведь никто не произносит имени Губителя! А Обманщик, чем он лучше?

– Обманщик? – спросила Мати -Ну да, – караванщики повернулись к ней. – Так в легенде называют повелителя кошмаров. Это только ты, идущая по дороге господина Шамаша и находящаяся под Его защитой, можешь позволить себе произносить имена.

– Это из-за Лаля я оказалась за многие дни пути от дома, – Мати поморщилась. Ей было противно одно воспоминание о нем. – Ненавижу!

– Он бог, Мати.

– Тоже мне, бог! – презрительно фыркнула девушка, не заметив даже, что чужак назвал ее по имени. Конечно, раз они знают легенды, то знают и его, ведь в них оно есть.

– Ну да, и тот, кто идет по дороге величайшего из небожителей, время от времени забывает, кто он на самом деле, – скривившись, произнесла толстушка.

Мати не нравился ни голос чужачки, ни усмешка на ее губах, ни вообще весь вид, с которым все это говорилось. У нее возникло такое чувство, словно Нани обвинила ее в неуважении к богам, более того – богохульстве.

– Я помню, кто я, – вновь насторожившись, сжавшись, словно готовый отразить нападение зверь, сквозь зубы процедила Мати. – Всегда помню!

– Она не тебя имела в виду… – начала Инна, но резкий взгляд чужачки заставил ее замолчать.

– Все в порядке. Я уже не маленький ребенок, который готов обижаться по поводу и без повода. И, потом… – она резко повернулась к Нани: – Ты хочешь разозлить меня, да? Зачем тебе это?

Девушка ничего не ответила, лишь как-то небрежно повела плечами, словно говоря:

"Понимай, как хочешь. Мне все равно".

– Мати… – вместо нее заговорила Инна. – Взрослые просили нас… Ну… Узнать о прощении. Даже не так… – она с трудом подбирала слова. – Боги… О Них нельзя ведь говорить всуе… Но… Его прощение… Их прощение… – она не знала, что сказать, как выразить словами мысли, так, чтобы не проговориться и, в то же время, сделать их понятными. – Ты простишь нас за то, что мы так встретили тебя?

Ну, неприветливо? – она бросила быстрый взгляд на подругу, затем продолжала. – Нам следовало помнить о гостеприимстве… О том, что ты не простая смертная…

– И ты тоже так думаешь? – Мати смотрела прямо на толстушку, ожидая, что та скажет, решив для себя, что от этих слов чужачки будет зависеть ее ответ.

Нани, скривив губы, как-то неопределенно пожав плечами. Может быть, она просто не слушала гостью, может быть, ей, в отличие от подруги, было совершенно все равно, что подумает о ней спутница небожителя, и все, что заботило ее дух в этот миг, – это недовольство тем, что ей придется какое-то время делить повозку с чужачкой. Чужачкой, претендовавшей не только на один из углов повозки, которую они с Инной по праву считали своей, но и на ее место в центре внимания друзей.

– Может быть, в тебе и есть что-то необычное, – спустя несколько мгновений напряженного сдержанного молчания, проговорила она, – но это скорее твой путь, чем ты сама.

– Я не виновата, что родилась в своем караване, – если бы та просто промолчала, Мати обиделась бы, разозлилась, но от тех слов, что были сказаны, ей стало больно. И куда обиднее, чем от всех остальных, которые могли бы прозвучать.

– Однако ты ничем и не заслужила этого!

– Может быть…

– Не может быть, а точно! Заслужить можно только свою собственную судьбу! А это – дорога твоего отца, не твоя! Ведь ты еще не прошла испытания, верно?

– Верно… – Мати вздохнула, а затем, спустя несколько мгновений, спросила еще: – Я в чем-то провинилась в твоих глазах?

Нани отвернулась. Ей хотелось, чтобы от этого ее жеста веяло небрежностью и безразличием – "Сама знаешь", но на деле вышло слишком резко, нервозно – "Да тебе-то какая разница?"…

– Прости, если что. Я не хотела.

В устремившихся вслед за этим на гостью глазах читалось неподдельное удивление.

Никто не ожидал подобного!

– Ты ни в чем не виновата, – тихо проговорил Киш. Он смотрел на гостью с восхищением.

– Я понимаю. Я вторглась в ваш мир, нарушала покой вашей жизни, но… – в ее глазах сверкнула слеза, которую Мати поспешила смахнуть, пока собеседники не заметили ее. – Поймите, это все произошло не по моей воле! Я совсем не хотела покидать свой караван! Не в этот раз! Это Лаль! Он всегда ненавидел меня, а тут еще я не позволила ему исполнить мое желание. Он так разозлился, что…

– Ты говоришь о богах, словно они простые смертные! – душа Инны трепетала, широко открытые глаза горели восхищением и страхом. Она боялась пропустить хотя бы одно слово самой невероятной на свете истории.

– Я… Я не должна так вести себя, – вздохнув, Мати опустила голову на грудь. – Мне не следовало быть… непочтительной, а к тому же еще и смущать вас своей дерзостью, но… Но я так привыкла ко всему этому…

– Да, мы понимаем, – поспешно закивал Киш, – это ведь твоя жизнь – дорога величайшего из небожителей. И, к тому же, ты наделена даром… Зная обо всем этом, мы должны были оказать тебе почести, а не…

– Никакая я не Хранительница, – о, как ей хотелось, чтобы в этих ее словах не было правды! Обладать силой – когда она была маленькая, да и потом, девушка не раз думала об этом, мечтала, даже представляла себе – вот, однажды, в подарок на день рождения, Шамаш наделит ее этим даром. И научит им пользоваться. Или не Шамаш, он всегда так строг и осторожен, когда речь шла о силе, убежденный, что в неумелых руках она опасна и не принесет ничего, кроме вреда. Тогда Матушка Метелица. И не важно, что богиня снежной пустыни с тех самых пор, как Шуши ушла, оставив подруге Ашти, ни разу не приходила к ней даже во сне, девушка всегда чувствовала Ее где-то рядом, за горизонтом.

Но время шло, ей дарили множество подарков, но только не этот – самый желанный и долгожданный…

Она грустно вздохнула.

– Нет, ты магиня! – не выдержав, вскрикнула Инна, не понимая, почему собеседница не признавалась в том, о чем всем было известно и так.

– Магиня! – прыснула со смеха Нани. – Ну и слово ты выдумала ради нее, подруга!

Мати взглянула на нее с болью в глазах, которые словно говорили: "Ну почему вы так ко мне жестоки? Зачем мучаете меня? Смеетесь надо мной?" -Но это действительно так! – не унималась златоглазая. – Подтверди, Киш!

– Да.

– Кто вам сказал?

– Хозяин каравана! А ему – сам бог солнца!

– Шамаш? – Мати удивленно взглянула на юношу. – Он… Он приходил в ваш караван?

Когда? – она старательно перебирала свои воспоминания, пытаясь отыскать в них эту историю. Но не находила.

– Ты сама все прекрасно знаешь! – не выдержав, всплеснула руками Нани. – Господин Шамаш сказал, что все дети пустыни – маги! Он велел нам не убивать рожденных в снегах, обещав, что тогда и мы получим своего Хранителя. И два года назад родился Кад!

– Все, рожденные в снегах? – Мати взглянула на нее с недоверием. Она никогда не слышала ни о чем подобном. Странно – ведь это касалось ее, и… В первый миг она была готова разозлиться на Шамаша – почему он утаил от нее это знание? Наверное, еще совсем недавно она бы так и сделала, но теперь…

Мати только вздохнула, опустив голову на грудь: "Что же, раз он не сказал, значит, считал, что так будет лучше. И мне, и всем остальным… Может быть, если бы я узнала правду, то сотворила бы еще больше ошибок, еще более ужасных, чем те, что и так были совершены…" В ее душе не было ни ликования – "Вот, наконец-то! Исполнилась самая заветная мечта!" – ни даже простой радости. Ее тревожила мысль – "То, что произошло, не правильно. Мне не следовало ни о чем узнавать, раз Шамаш не хотел этого…" И девушка поджала губы, чувствуя себя виноватой перед ним. "Прости меня, – мысленно заговорила она с богом солнца, уверенная: как бы далеко ни был повелитель небес, Он услышит ее, – я… Все происходит само собой, и я не могу помешать, но… Я буду вести себя так, словно ничего не случилось, словно все по-прежнему…

Да и, в сущности, что я знаю? Это – лишь слова чужаков, в которые мне и не пришло бы в голову верить, если бы… – она снова вздохнула. – Если бы мне так сильно не хотелось верить, если бы я не знала, что никто не осмелился бы врать, говоря о небожителе, если бы…" -А когда Шамаш бывал у вас?

– Тогда и был! – чужаки смотрели на нее с непониманием. Для них казалось само собой разумевшимся, несомненным, что никто не может забыть ничего, что касалось бы земного пути самого бога солнца!

– Когда? – -Ну помнишь, четыре года назад, в снегах пустыни. Наши караваны встретились и хозяин вашего, твой отец, спас нас от голодной смерти. А потом еще…

– А потом, в благодарность, вы пытались убить нас, разбив ледяной панцырь,- Мати тотчас все вспомнила. Ее глаза почернели, губы с силой сжались, а пальцы сжались так сильно, что ногти впились в ладони, раня их в кровь.

"Спокойно… Спокойно… Все это было давно… Давно… Ничего уже нет… И вообще, они живы, потому что Шамаш простил их. И раз так…" -Я прощаю вас… – чуть слышно, одними побелевшими губами прошептала девушка.

– Она прощает! – фыркнула толстушка. – Тоже мне дело!

– Перестань, Нани! – поморщившись, нервно бросил Киш. – Все так хорошо складывается, а ты только все портишь! Того и гляди, добьешься, что будет хуже, чем было!

– А что было плохого? Мы плохо жили? Особенно после того, как в караване родился Хранитель? И не маши на меня рукой! Не смей!

– Да что ты понимаешь! Она – спутница повелителя небес!

– Она – не спутница! А только дочь Его спутника!

Но Киш не слушал ее, не позволял говорить, быстро и решительно продолжая:

– А наши родители чуть было не убили ее!

– Она – рожденная в пустыне! Прежний закон, еще действовавший в то время, велел…

– И мы виноваты перед ней! Потому что если бы мы… если бы ты не рассказала взрослым правду…

– Так ведь правду же, Киш! Правду! Откуда нам было знать…

– Дура!

– А сам-то!

– Не ссорьтесь из-за меня, пожалуйста, – чуть слышно проговорила Мати.

Девушка смотрела в сторону, не видя ничего, просто глядя в пустоты, что скрывалась в тени. Ей вдруг стало тесно в повозке, душно и жарко, захотелось вырваться наружу, в снега пустыни, и, не в силах бороться с этим чувством, она бросилась к пологу:

– Простите меня… – пробормотала она, прикрыв рот ладонью. – Мне нужно…

Они смотрели ей вслед. Пристальные взгляды внимательных глаз. В одних было презрение, в других – удивление и любопытство, в третьих – непонимание и страх.

И ни тени сочувствия. Как можно сочувствовать той, чья жизнь – легенда?