Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени

С. М. Дубнов — мемуарист

Воспоминания великого еврейского историка С. М. Дубнова — это подлинная энциклопедия еврейской жизни в России второй половины ХIХ — первых десятилетий XX в. Приступая к их изданию в 1934 г., он писал: «Мы живем ныне в эпоху исторических концов, когда ликвидируется наследие XIX в, во всех областях социальной и индивидуальной жизни. Закончена целая эпоха, наша (выделено автором. — В. Кельнер) эпоха на рубеже двух веков, и многие признаки дают повод опасаться, что XX век будет не продолжением, а противоположностью XIX. Силою исторического катаклизма временно прервана преемственность идейных течений века, с которыми была соткана жизнь моя и многих моих современников. И мы, последние представители отошедшей эпохи, обязаны поставить ей памятник». Именно таким памятником и стали три тома мемуаров, названных автором «Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы для истории моего времени». Работу над ними С. М. Дубнов начал в годы первой мировой войны и закончил первый том в 1921 г., накануне эмиграции из России. Второй том был завершен в середине 20-х гг. в Германии, а третий — в начале 30-х в Латвии. С. М. Дубнов подчеркивал: «Я всегда смотрел на автобиографию прежде всего как на отчет самому себе, отчет души, а затем уже как на публичный отчет». Он не думал публиковать свои мемуары, однако ход мировой истории и предчувствие катастрофы побудили его приступить к их изданию. Все три тома увидели свет в Латвии соответственно в 1434, 1936 и 1940 гг. Первые два тома сохранились в единичных экземплярах в крупнейших библиотеках мира. Тираж третьего тома был уничтожен оккупационными властями в 1941 г. в Риге. Лишь десятилетия спустя, в 1957 г. дочь С. М. Дубнова Софья Дубнова-Эрлих переиздала в США третий том по одному из случайно сохранившихся экземпляров.

Основой мемуаров стал дневник, который С. М. Дубнов поддерживал всю свою сознательную жизнь, скрупулезно занося в него мало-мальски заметные события общественной, политической и культурной жизни, фиксируя свое отношение к ним. Другим важнейшим источником была обширная переписка, которую он вел на протяжении десятилетий практически со всеми значительными еврейскими деятелями России и Европы. Первый том посвящен детству и юности, годам учебы в Мстиславле, Вильно, Смоленске, жизни в Петербурге и литературному дебюту, а затем одесскому периоду, ознаменованному идейной эволюцией ученого, началом общественной деятельности и выходом в свет первых научных трудов. Хронологические рамки первого тома — 1860–1903 гг. Том второй, возможно наиболее политически насыщенный, охватывает период с 1903 по 1922 гг. — время жизни и работы Дубнова в Вильно и Петербурге. В эти годы он принимал активное участие в общественно-политической борьбе в еврейской среде, обострившейся в революцию 1905–1907 гг., во время первой мировой войны, революций 1917 г. и гражданской войны. Том третий целиком посвящен периоду пребывания Дубнова в эмиграции в Германии в 1922–1933 гг., завершающему, самому плодотворному этапу его научной деятельности.

В мемуарах С. М. Дубнов предстает как выдающийся историк, мыслитель и общественный деятель, свидетель и участник практически всех происходивших в России эпохальных событий рубежа веков. Но все же в первую очередь эта книга — памятник российскому еврейству.

С. М. Дубнов родился в 1860 г. в городе Мстиславле Могилевской губернии в семье, которая корнями своими была связана с философией иудаизма. Среди его предков были известные талмудисты Иегуда-Юдель из Ковно и Иосиф Иоске, автор «Иесод Иосеф» — одного из популярных религиозных сочинений XVIII в. Прапрадед Дубнова Бенцион Хацкелевич в XVIII — начале XIX в. фактически возглавлял еврейскую общину Мстиславля. Первым носителем фамилии Дубнов стал прадед Симона Дубнова — Зеев-Вольф, бывший видным знатоком раввинской литературы. Первым учителем для будущего ученого стал его дед Бенцион, преподававший на протяжении 95 лет Талмуд[1].

В той же степени, в какой Дубнов был связан с традиционной еврейской наукой, он был причастен и к истории российского еврейства. По семейной легенде, Дубновы имели родственные узы с Перетцами — кланом, члены которого еще на рубеже XVIII–XIX вв, вошли в историю страны, сначала как активные представители еврейского населения, а затем, после принятия православия, как русские политические и государственные деятели. В 1899 г. дед С. М. Дубнова Бенцион был свидетелем и участником событий, вошедших в историю под именем «Мстиславского буйства»[2]. Семью Дубновых не обошли идейные бури того времени. Дед Бенцион — строгий миснагдим — был противником как хасидизма, так и Гаскалы. Его внук получил традиционное образование в хедере и иешиве.

В истории российского еврейства 60—70-е гг. XIX в. стали во многом переломными. Реформы Александра II смягчили антиеврейское законодательство, требования экономического развития страны привели к усилению процесса интеграции еврейского народа в жизнь империи. Постепенно польско-литовское еврейство становилось еврейством российским. Еврейская молодежь стремилась вырваться из черты оседлости. Она стала получать образование в русских гимназиях и университетах, вошла в отечественную культуру, науку, экономику и политику. Все это привело к созданию и быстрому росту новой группы — русско-еврейской интеллигенции. Миллионы евреев оставались в черте оседлости, но те несколько сот тысяч, что, вырвавшись из нее, расселились по российским городам, стали предпринимателями, врачами, инженерами, журналистами, литераторами, адвокатами. Это были люди с совершенно новой еврейской ментальностью. Шауль Гинзбург, ученик и последователь Дубнова, характеризуя русско-еврейскую интеллигенцию, подчеркивал, что она «в себе объединила лучшие черты русской интеллигенции с верностью и преданностью еврейской культурной традиции»[3]. «Дети и внуки Гаскалы», русские евреи сделали своим третьим, а затем и родным языком русский, они осознавали себя — и стремились внушить это другим — не просто евреями, а евреями именно русскими. Постепенно русско-еврейская интеллигенция стала представительной силой еврейского народа в глазах всего русского общества. С. М. Дубнов отмечал особую политическую активность своего поколения и считал, что «инстинкт борьбы за право и политическая активность при самых тяжелых внешних условиях были лучшими традициями русско-еврейской интеллигенции»[4].

Формирование российского еврейства, приобретение им особых культурных и духовных свойств, было, по моему мнению, процессом естественным, как бы продолжением истории евреев в диаспоре. Те же явления можно проследить и в истории евреев Испании, Германии, в странах Востока. Какая-то часть народа неизбежно ассимилировалась, но в целом именно свойство к мимикрии в конечном счете и сохранило евреев как нацию.

С. М. Дубнов принадлежал к той части российского еврейства, которая сохраняла верность своему народу, приумножала его культуру, боролась за гражданские и политические права.

Оценить С. М. Дубнова как мемуариста можно, только осознав его вклад в развитие исторической науки, поняв его историософскую концепцию мирового еврейства в целом и российского в частности.

С. М. Дубнов вошел в науку в эпоху, когда главенствующее положение в ней занимали исторические школы позитивизма и рационализма Джона Стюарта Милля, Герберта Спенсера и Огюста Конта. Одновременно в России 70—80-х гг. XIX в. огромное влияние на развитие исторического сознания имели идеи русского народничества, в частности концепции Н. К. Михайловского. Третий камень в основании мировоззрения С. М. Дубнова — та часть философского наследия иудаизма, которая была тесно связана с религиозно-мистическими движениями XVII–XVIII вв. В то же время, как представитель русско-еврейской интеллигенции, ученый, бесспорно, опирался на идеи Гаскалы.

Свое идейное credo Дубнов обосновал в работах «Что такое еврейская история» и «Письма о старом и новом еврействе». Оно было выработано в острых дискуссиях с такими мыслителями, как Ахад-Гаам, И. Равницкий, Х.-Н. Бялик, Бен-Ами. Суть концепции С. М. Дубнова заключалась в том, что он, в отличие от большинства своих предшественников, рассматривал еврейство исключительно как нацию духовную. Утратив свое государственно-территориальное существование, еврейство сохранилось лишь потому, что осталось народом духовным, по его определению, «нацией культурно-исторической среди наций политических». До Дубнова в еврейской историографии господствовали теологические концепции, согласно которым евреи рассматривались исключительно как религиозная общность. Дубнов же воспринимает свой народ как нацию, наделенную великим инстинктом самосохранения. Именно этот инстинкт и позволил евреям не только выжить, но и создать автономные формы национального самоуправления в разных странах и в разные века. Это общины Вавилона и Испании, кагалы и ваады в Польше и Литве. Сделав предметом своих исследований жизнь народа во всех ее проявлениях, ученый анализировал и развитие внутренней общественной жизни, историю религиозных течений и историю культуры; при этом собственно еврейская история рассматривается в неразрывной связи с историей стран пребывания. Для Дубнова-ученого равноценны все течения еврейской культуры, их достижения как на иврите, так и на идиш. Не оставлял он вне сферы своего внимания и культурное наследие, созданное на языках диаспоры: в Испании, Франции, Голландии, Германии, Польше, в странах Востока,

В отношении истории российского еврейства концепция Дубнова заключалась в том, что он воспринимал ее как поступательный процесс, в ходе которого польско-литовское еврейство постепенно, за столетие после вхождения в состав России, начинало осознавать себя еврейством именно российским, со своими особыми культурными, общественными и политическими задачами. В то же время история евреев в России для Дубнова — это часть и всемирной, и российской истории. Изучая ее, он стремился охватить все еврейские территориально-культурные группы; при этом ученый исходил из того, что они жили по единым законам империи. Значительное место Дубнов уделял исследованию духовного развития народа, противостояния раввинизма и хасидизма, значению распространения идей Гаскалы. Фактически он первым из историков дал обобщающую картину развития еврейской культуры в XIX — начале XX в. Дубнов рассматривал национальную культуру на иврите, идиш и русском языке как равноправные ее составляющие. Для него история еврейского народа в России — это не история «государства в государстве», а динамичный процесс, в ходе которого, ломая все внешние и внутренние преграды, евреи постепенно становились полноправным субъектом российской истории.

С. М. Дубнов утверждал: «Сущность историзма в том, чтобы прошлое воспринимать с живостью текущего момента, а современность мыслить исторически». И именно с таких позиций, воспринимая современность исторически, он выработал доктрину духовного национализма. Свои идеи, противопоставленные как сионизму, так и ассимиляторству, ученый изложил в знаменитых «Письмах о старом и новом еврействе». Согласно Дубнову, автономизм — это выражение духовного самоопределения народа, принужденного жить в галусе, еврейской диаспоре. Для ассимиляторов евреи — народ прошлого, для сионистов — будущего; Дубнов же осознавал нацию как постоянно развивающийся организм, требующий повседневной духовной пищи и защиты. Для него аксиомой было то, что большая часть евреев, даже после создания национального очага в Эрец-Исраэль, останется жить в диаспоре. А посему наилучшей формой национального самосохранения станет автономия. Основой ее виделась не религиозная, а национальная община, обладающая системой институтов — культурных, школьных, филантропических. Все общины должны образовать союз, который будет иметь свое представительство в высших государственных учреждениях. Это, по его замыслу, обеспечит «внутреннее возрождение еврейства в диаспоре». Возрождение виделось ему достижимым в результате борьбы за гражданское и политическое равноправие своего народа. «Певец галуса», он писал: «Велико горе рассеяния еврейского народа, но велико и благо рассеяния. Если бы еврейский народ, подобно другим, был прикреплен к одной земле, он был бы уничтожен вместе с территорией при политических катастрофах трех тысячелетий».

С. М. Дубнов обладал необычайно гибким умом и интеллектуальной восприимчивостью. Неустанно трудясь всю жизнь, он стремительно осваивал полученные знания, новую информацию. Он никогда не боялся корректировать свои взгляды, пересматривать те или иные, оказавшиеся отжившими, философские, исторические и общественные концепции. Однако, откликаясь на все веяния времени, он был верен главному, тому, что считал смыслом своей жизни, — изучению еврейской истории и защите прав своего народа. Как историк он вошел в мировую историографию созданием многотомной истории евреев, трудами, которые опирались на обширную базу источников и содержали оригинальную трактовку событий и их новую оценку. Его публицистика и общественная деятельность были тесно связаны с судьбой российского еврейства на стремительно меняющемся ландшафте империи. И все же главным в жизни он считал свои исторические исследования. В 1892 г. Дубнов сделал в дневнике следующую запись: «Моя цель жизни выяснилась: распространение исторических знаний о еврействе и специальная разработка истории русских евреев. Я стал как бы миссионером истории».

«Книга жизни» — это в первую очередь источник по истории российского еврейства и уже во вторую — автобиография ученого и политика. Проблематика книги широка и многообразна. Дубнов касается практически всех сторон еврейского бытия эпохи, в том числе и одной из самых насущных проблем времени — влияния идей Гаскалы, Автор выступает и как исследователь Гаскалы, и как человек, на которого идеи еврейского просвещения оказали непосредственное влияние. С этим связан и первый, еще не осознанный, детский его бунт против консерватизма, гнетущей системы обучения в ортодоксальных учебных заведениях, в которых прошли детство и юность практически всей еврейской молодежи. Воспоминания Дубнова среди прочего ценны и тем, что дают картину влияния идей Гаскалы в развитии. Первоначально нам представлено восприятие ребенка, чей ум ищет иной, не религиозной, не ортодоксальной пищи. Автор ничуть не стесняется называть среди своих первых «некошерных» книг впоследствии многократно осмеянные произведения Калмана Шульмана и Авраама Мапу. Переведенный на иврит Шульманом роман Эжена Сю «Тайны Парижа» и популярная «Пестрая птица» Мапу стали своеобразным мостом, соединившим тринадцатилетнего мальчика из уездного белорусского городка с идейным и художественным наследием еврейского просвещения 60-х гг. XIX в., хранителями и пропагандистами которого были журналы «Гакармель», «Гамелиц» и «Гашахар». Дубнов вспоминал о последнем: «...с большим волнением читал я запретные книжки журнала, который в консервативных кругах считался самым опасным... Тут я почуял новый дух в еврейской журналистике и любовался модернизированным стилем Смоленского и его сотрудников». В новой еврейской поэзии его кумиром стал Миха-Иосиф Лебенсон. Поэмы Аебенсона «Песни дочерей Сиона», «Соломон и Когелет» и «Арфа Сиона» наглядно продемонстрировали юному иешиботнику те богатейшие возможности, которые таило в себе соединение религиозно-философской поэзии прошлого с философией и поэтикой новой эпохи.

Важнейшим символом времени для С. М. Дубнова стало знакомство с русским языком. Еще недавно для евреев черты оседлости, замкнутых в своем национальном ареале, язык империи был, по существу, не нужен. В 70-е гг. XIX в. экономические и культурные преобразования привели к тому, что молодежь начала овладевать русским языком. В течение буквально трех-четырех лет Дубнов, до тринадцати лет говоривший и писавший только на иврите и идиш, осваивает русский язык. Это открывает перед ним совершенно иные горизонты. По собственному его признанию, он «получил ключ к богатой русской литературе», а с ним и к «литературе европейской, которая в изобилии преподносилась публике в русских переводах». Вскоре Дубнов вошел в круг образованной еврейской молодежи, поступил в русскую школу. Талмуд и книги Лебенсона сменили «Даниэль Деронда» Дж. Элиот, поэзия Людвига Берне, тома журнала «Дело». Постепенно Дубнов начинает жить как бы в двух мирах — еврейском и русском, Мемуары великолепно передают те душевные нюансы и то интеллектуальное напряжение, которые сопровождали процесс создания новой общности — русско-еврейской интеллигенции. В 70-е гг. XIX в. значительная часть образованной еврейской молодежи как бы вошла в одно русло с русской, главным образом студенческой, молодежью, находившейся в оппозиции к существующей в стране политической, экономической и идеологической системе.

Мемуары С. М. Дубнова уникальны во многих отношениях. В частности, только в них можно найти столь полную информацию о становлении русско-еврейской интеллигенции в ее петербургский период. Дубнов подробно описывает атмосферу «еврейского» Петербурга в переломные 80-е гг. XIX в. Погромы 1881–1882 гг. на юге России и рост антисемитизма, в том числе и государственного, привели к краху иллюзий о возможности безболезненной интеграции евреев в российское общество, следствием чему были идейный кризис и противостояние между поколением 60-х гг. и новой генерацией российского еврейства. Основные споры шли на страницах периодических изданий «Восход», «Русский еврей», «Рассвет». С. М. Дубнов, подробно останавливаясь на идейном состоянии общества того времени, рисует яркие портреты своих современников. Это были люди, олицетворявшие новое российское еврейство: Я. Розенфельд, М. Варшавский, С. Фруг, С. Лурье, М. Каган, С. Гурвич, М. Кулишер, Г, Лившиц, Л. Кантор, А. Ландау. В 80-е гг. занятия наукой, первые литературные опыты свели Дубнова с некоторыми русскими учеными и писателями, интересовавшимися еврейскими проблемами, — С. Бершадским, Н. Лесковым, М. Антоновичем. Его воспоминания являются практически единственным источником о ранних годах жизни и творчества таких впоследствии знаменитых литераторов, как А. Волынский, С. Фруг, С. Венгеров, Н. Минский. Много внимания уделяет Дубнов сути споров тех лет и своей позиции по отношению к основным проблемам еврейского национального движения — палестинофильству, ассимиляторству, диаспорности. Именно тогда, в середине 80-х гг., в Петербурге произошли изменения в его взглядах. Если раньше он выдвигал на первый план в своих исканиях общечеловеческие ценности (универсальность), то теперь российские реалии стали диктовать необходимость взаимодействия обоих направлений — национального и общечеловеческого — в истории и культуре евреев. Минули годы юношеского максимализма, и он сам признавал, что к 1886 г. «в моих работах все яснее обозначается поворот к эволюционному методу исследования истории и современности». Время интеллектуального накопления прошло. Настал период аналитической работы.

Дубнову-историку посвящено немало исследований, но во многом неоцененным остался его вклад в критику, тогда как он около пятнадцати лет был активным литературным обозревателем в журнале «Восход» и несколько лет возглавлял в нем отдел критики. Критикус — псевдоним, избранный им специально для этого направления творчества, был хорошо известен в среде интеллигенции. В своих критических статьях Дубнов резко выступал против псевдонародных, по его мнению, произведений Шомера (Шайкевича), консерватизма В. Явица и Ф. Геца, одним из первых обратил внимание на ранние литературные шаги Шолом-Алейхема и И.-Л. Переца. Ряд статей он посвятил массовой идишистской литературе, а также первым еврейским произведениям на русском языке, творчеству Г. Богрова, Л. Леванды, Я. Динесона.

И все же постепенно на первый план выходили его исторические исследования. В конце 80-х гг. С. М. Дубнов приступил к изучению хасидизма, интересовавшего его и как социальное явление, и как особое философское направление в иудаизме, корни которого, как считал ученый, лежат глубоко в еврейском национальном сознании.

Весною 1840 г. С. М. Дубнов переехал в Одессу. Именно в этом городе, в котором он прожил до 1903 г., окончательно сформировалась его историческая концепция, выкристаллизовалось мировоззрение и определилась общественно-политическая позиция. Известно, что Одесса тех лет — город, в котором более, чем где-либо, получили развитие разные направления еврейского национального движения. Достаточно перечислить имена тех, с кем постоянно общался Дубнов, чтобы понять значение этого периода в его жизни и творчестве: Ахад-Гаам, Бен-Ами, А. Е. Кауфман, Х.-Н. Бялик, И.-Х. Равницкий, М. Моргулис, Менделе Мойхер-Сфорим, Шолом-Алейхем, С. Фруг. В этом кругу обсуждались все насущные проблемы российского еврейства. Мемуары дают полное представление об идейных спорах, об общественных, научных и издательских мероприятиях, таких, к примеру, как деятельность Общества просвещения среди евреев, перевод и подготовка к выпуску исторических трудов Г. Греца, С. Бека и М. Бранна, написанного Дубновым «Учебника еврейской истории». Значительным событием для круга Дубнова тех лет стало появление книги Т. Герцля «Еврейское государство», вызвавшей горячие дискуссии. Автор подробно останавливается на концепции «духовного сионизма» Ахад-Гаама, на своем восприятии сионизма, на предыстории и идейной сути своих «Писем о старом и новом еврействе» как реакции на решения первого Сионистского конгресса в Базеле и деятельность Бунда. Высказанный Дубновым принцип «свободы в рабстве» стал определяющим для его позиции в последующие годы. Он лег в основу автономизма — национальной программы, предложенной С. М. Дубновым российскому еврейству в начале XX в.

На рубеже XIX–XX вв. в России было три главных центра еврейской интеллектуальной и общественной жизни: Одесса, Петербург и Вильно. Дубнов практически единственный мемуарист эпохи, подолгу живший в этих городах и активно участвовавший в работе различных местных и общероссийских организаций.

Летом 1903 г. С. М. Дубнов переехал из Одессы в Вильно. В этом городе он выступил не только в качестве интеллектуала и теоретика, но и как практик еврейского национального движения. В «Книге жизни» Дубнов представляет Вильно центром дискуссий между течениями российского еврейства, избравшими путь открытого противостояния национальной и социальной политике самодержавия. Именно тогда, в многочасовых острых спорах с Г. Бруком, В. Жаботинским, Б. Гольдбергом, Ш. Левиным, В. Темкиным и другими, сформулировал он свое отношение к сионизму. Годы, проведенные в Вильно, совпали и с активизацией деятельности Бунда, некоторых из руководителей которого (С. Гожанский, И. Ленский, Р. Абрамович) он знал лично, К этой партии присоединилась и его дочь Софья, ставшая женой одного из лидеров Бунда Г. Эрлиха. Виленский период в жизни Дубнова отмечен и наиболее активным его участием в национальном движении. Развитие освободительной борьбы в стране в 1905 г. дало возможность евреям впервые выйти на общественную арену — создать организацию, объединившую на время основные политические течения. С. М. Дубнов подробно вспоминает о формировании «Союза полноправия евреев в России», о его съездах, тактике, дискуссиях в руководстве. Здесь он сотрудничал и с лидером общероссийской партии кадетов М. Винавером, и с социалистом М. Ратнером, и с молодым историком Ю. Гессеном, и с уже известным адвокатом О. Грузенбергом. В работе «Союза полноправия» участвовал весь цвет «еврейской» России, и Дубнов оставил живые и точные портреты многих своих соратников.

В 1906 г. С. М. Дубнов переехал в Петербург.

Политическая и общественная жизнь Петербурга имеет своих мемуаристов. Но в «Книге жизни» как нигде содержится подробный и, более того, документированный рассказ о «еврейской политике» в Государственной Думе России в 1906–1916 гг., о работе организаций, призванных координировать деятельность депутатов в еврейском вопросе. Пожалуй, сравниться со значимостью воспоминаний Дубнова об этой странице истории могут только мемуары Я. Фрумкина, опубликованные значительно позднее[5]. Политическая жизнь «еврейского» Петербурга представлена у Дубнова во всем ее идейном многообразии: от сионистов до группы «Свобода и равенство». Естественно, наиболее полно он рассказывает о своей «Народной партии» и близких соратниках по борьбе М. Крейнине, А, Залкинде, Б. Манделе, А. Перельмане.

Другая важнейшая тема воспоминаний петербургского периода — развитие еврейской науки. Об этом мы имеем не много свидетельств. Можно назвать воспоминания М. Вишницера и С. Гинзбурга[6]. Годы между двумя революциями в России, с 1905-го по 1917-й, стали периодом расцвета еврейской науки. Новое поколение русско-еврейской интеллигенции создало Историко-этнографическое общество и еще несколько научных организаций. Дубнов активно участвовал в основании в Петербурге еврейского университета, в создании «Еврейской энциклопедии», был автором и редактором ежегодника «Еврейская старина». В то же время он продолжал научные исследования, доведя свою историю евреев в России до начала XX в.

Дубнов оставил уникальные воспоминания и о революционных потрясениях в стране в 1917 г. Как все ранее, историк и их оценивает исключительно с «еврейской» точки зрения, Он не только живо описывает известные события, но и скрупулезно фиксирует деятельность еврейских партий и организаций того периода.

С. М. Дубнов сразу и однозначно не принял власть большевиков. Более того, он был одним из немногих политических деятелей, отрицательно относившихся как к власти красных, так и белых. Весь опыт ученого, знание истории своего народа и поистине редкая прозорливость позволили ему уже в 1918–1970 гг, высказать убеждение в том, что общество, построенное на отрицании общедемократических принципов, неизбежно рано или поздно придет к возрождению крайних форм национализма, к государственному антисемитизму. То, что национальная еврейская жизнь в России будет уничтожена, он понял одним из первых. Быть немым свидетелем этого, а тем более участником, Дубнов не желал и в 1922 г. эмигрировал в Германию. Здесь на склоне лет он решил завершить труд своей жизни — десятитомную историю еврейского народа.

Германскому периоду своей биографии С. М. Дубнов посвятил третий том мемуаров, охвативших период с 1922 по 1933 гг. За эти годы в различных издательствах и на разных языках вышли в свет в новой редакции три тома его «Всемирной истории евреев», «Новейшая история еврейского народа», «Письма о старом и новом еврействе» и ряд других произведений. С первых дней в Германии Дубнов полностью ушел в научную работу, стараясь отстраниться от тех тревог и волнений, что окружали его со всех сторон. Но с каждым днем действительность все настойчивее напоминала о себе. В апреле 1923 г. он отметил в дневнике: «Ровно год тому назад в этот день я покинул Петербург и Россию после долгих лет мук заточения в царстве нового деспотизма. Я знал, что еду на „развалины Европы“, но момент выхода из тюрьмы был светел и сулил многое впереди. Прошел год. Я свободен, я в Берлине, у печатного станка... и что же, счастлив я? Нет, нельзя быть спокойным, дыша атмосферой тревоги».

С. М. Дубнов как ученый и общественный деятель был хорошо известен в мире. Оригинальный мыслитель, он всегда был личностью, вокруг которой концентрировался определенный круг: ученики, единомышленники, люди, разделяющие его научные и философские концепции. Он и в преклонные годы сохранял гибкость ума, способность анализировать новую информацию и трезво оценивать ситуацию. В 20-е годы его историко-философские взгляды подверглись значительной корректировке в результате тех глобальных, а подчас катастрофических перемен, которые произошли в мире после первой мировой войны, победы большевизма и наступления нацизма. Раньше, отрицая диаспорность как абсолютное зло, он отстаивал идеи возрождения еврейского народа путем завоевания национальной и культурной автономии. Теперь, после краха автономизма в России, после реализации идей сионистов о национальном очаге в Эрец-Исраэль, Дубнов начал склоняться к принятию концепции двух параллельных и равноценных путей развития мирового еврейства: в диаспоре и в Эрец-Исраэль. Эти идеи выкристаллизовались не только в результате анализа современных событий, но и в горячих дебатах в кругу ближайших друзей и коллег, в «берлинском кружке» Дубнова. Ученый отвел немало места воспоминаниям об этих дискуссиях, портретам своих берлинских собеседников: философа Давида Койгена, ветерана социал-демократа Эдуарда Бернштейна, секретаря еврейской общины города Иосифа Майзеля. Большинство «берлинского кружка» составляли ученые, общественные и политические деятели — эмигранты из России. В первую очередь — братья Исаак и Аарон Штейнберги, Элиас Чериковер, Яков Лещинский, Лев Моцкин, Виктор Якобсон. Порой С. М. Дубнову приходилось отрываться от своих научных занятий для участия в общественной жизни, но делал он это лишь в тех экстренных случаях, когда считал, что его авторитет действительно необходим. Он вспоминает о своей работе в Комитете еврейских делегаций в Лиге Наций, в «Совете для защиты прав еврейских меньшинств» и в Комитете защиты Ш. Шварцбарта.

Начиная примерно с 1929 г. ученый все пристальнее вглядывался в ход политических событий. Анализ внутриполитической обстановки в стране привел его к неутешительным выводам о неизбежном приходе к власти самых крайних правых, националистических сил. С 1931 г. он, интенсивно работая над воспоминаниями, по собственному определению, «превратил писание мемуаров в убежище от кругом бушевавшей бури».

Была и еще одна проблема, постоянно тяготившая ученого, — мучительные переживания оторванности от российского еврейства. С. М. Дубнов с горечью отмечал: «Чего же недостает? Одного: нет России, нет того российского еврейства, для которого я почти полвека трудился... Пишу для мирового еврейства, кроме замкнутого в советском царстве, печатаюсь на разных языках, но не на том, на котором больше всего писал…» В России остались дочь и сын, другая дочь с детьми жила в Польше.

Приход к власти Гитлера заставил С. М. Дубнова покинуть Германию. Он имел приглашение в Эрец-Исраэль и в США, но принял роковое решение и в августе 1933 г. переехал в Латвию, так как хотел быть ближе к детям и внукам, а главное — к своему читателю, русскоязычному еврейству. В Риге Дубнов завершил и выпустил все три тома мемуаров.

Захват Латвии советскими войсками создал для него реальную опасность. Неприятие ученым теории и практики большевизма было хорошо известно. Б 20-е гг, он опубликовал в европейской и американской печати несколько статей с резкой критикой советской национальной политики. В свою очередь, в конце 20-х гг. в СССР были изъяты его труды, а он сам подвергнут остракизму. Однако престарелого ученого не арестовали. Думается, что причиной тому было отнюдь не уважение к его преклонным годам. С. М. Дубнов пользовался в мире большим авторитетом, имел широкие связи с еврейской общественностью в Европе и США. В то же время в СССР находилась вся его семья. И можно только догадываться, как собирались использовать его имя в этих обстоятельствах соответствующие советские органы. В Риге застала С. М. Дубнова немецкая оккупация. Существует ряд легенд о последних днях его жизни. Скорее всего, он погиб в декабре 1941 г. в одной из первых акций по уничтожению еврейского гетто.

Всю жизнь С. М. Дубнов изучал историю еврейского народа в России и ушел, став ее последней страницей.

В одном из произведений С. М, Дубнов писал: «Для современного еврея, утратившего религиозную веру в загробную жизнь или философскую идею бессмертия, их заменой может служить вера в коллективное бессмертие еврейства. Народ, давший миру великих духовных творцов и проделавший трехтысячелетнюю историю, не может исчезнуть бесследно, растворившись в народах позднейшей культуры».

Существует максималистское мнение о том, что комментатор не должен уступать по интеллекту автору, чье произведение он комментирует. В данном случае это просто невозможно, так как необходимо обладать примерно теми же знаниями истории, теми же способностями к философским обобщениям, что и С. М. Дубнов. В конце концов, надо быть просто человеком того особого времени, каким был конец XIX — начала XX в., чтобы понять суть многих проблем, значимость тех или иных оценок, высказанных автором, или, в ряде случаев, наоборот, их недосказанность. Комментирование «Книги жизни» осложняется тем, что их автор жил одновременно в нескольких мирах: традиционном еврейском, русско-еврейском, русском. Он совмещал в себе скрупулезность ученого и пылкость публициста, был теоретиком и организатором. В своем комментировании я старался раскрыть наиболее значимые из упоминаемых Дубновым событий и понятий, дать краткие сведения о людях, чьи судьбы пересекались с его судьбой.

Мемуаристика российского еврейства не слишком богата крупными произведениями. Можно назвать лишь вышедшие в разные годы и в разных странах воспоминания В. Жаботинского, Г. Слиозберга, Я. Мазе, Я. Тейтеля, А. Штейнберга. Но все они, на мой взгляд, по своей аспектности и масштабности уступают «Книге жизни». Однажды в предисловии к чужим мемуарам Дубнов высказал следующее соображение: «Я всегда думал, что право на писание своих воспоминаний имеют не только писатели, политические и другие общественные деятели, но и каждый интеллигентный человек, который прошел свой жизненный путь не в обычных условиях смены поколений отцов и детей, а в эпохи культурных переломов и усиленной борьбы между старым и молодым поколением»[7]. Эту мысль он в полной мере подтвердил своей книгой. Ее источниковое значение состоит в том, что, созданная на основе многолетних дневников, она воспроизводит целую эпоху в истории российского еврейства. Дубнов восстанавливает перипетии духовной и общественной борьбы в еврействе конца XIX — начала XX в. Практически нет подобного источника, в котором было бы сконцентрировано столько событий, дано столько портретов современников. На разных этапах жизни С. М. Дубнов был связан дружескими, общественными или профессиональными узами с такими фигурами российского еврейства, как А. Волынский, Х.-Н. Бялик, Л. Леванда, Мойхер-Сфорим, Шолом-Алейхем, Ахад-Гаам, Бен-Ами, Ан-ский, Г. Богров, М. Брамсон, Ю. Бруцкус, Л. Моцкин, О. Грузенберг, А. Ландау, А. Гаркави, Л. Гордон, Гр. Гуревич, X. Житловский, Л. Каценельсон, М. Винавер, М. Мандельштам, Н. Минский, М. Моргулис, М. Усышкина, С. Фруг, С. Венгеров, Ю. Гессен, С. Гинзбург, М. Вишницер, А. Идельсон, Л. Кантор, И. Клаузнер, Л. Леванда, и многими другими.

Особая ценность этих мемуаров в том, что автор не пытается казаться беспристрастным. «Книга жизни» — подлинная мемуаристика потому, что она субъективна. Автор не скрывает своего личного отношения ни к событиям, ни к людям, невзирая на масштабность одних и авторитетность других. Сам С. М. Дубнов был фигурой столь высокого уровня, что мог на равных говорить с любым деятелем эпохи. При этом он не страдает исторической аберрацией, не пытается оправдать и тем более скорректировать свои взгляды и поступки с «высоты возраста» и последующих знаний. Строго и точно он стремится подходить как к другим, так и к себе. В этом ему помогло врожденное чувство историзма.

Мемуары написаны и были изданы на русском языке. Человек, влюбленный в русский язык, Дубнов обратился к своим читателям на языке русско-еврейской интеллигенции рубежа XIX–XX вв., подробно объяснив это свое решение в предисловии к первому тому.

Сын своего народа и своего времени, С. М. Дубнов оставил нам не просто мемуары, а подлинный памятник российскому еврейству, создавшему непреходящие духовные и исторические ценности и сгоревшему в огне революций и гражданской войны, в печах гитлеровских крематориев, сгинувшему в ГУЛАГе, ушедшему в эмиграцию, ставшему в СССР «лицами еврейской национальности». Это памятник тому еврейству, на плечах которого возродилось государство Израиль.

Данное издание рассчитано в основном на массового читателя в России. Поэтому в нашем комментарии, стремясь ввести в «мир Дубнова», мы приводим лишь краткие сведения и при необходимости отсылаем к литературе на русском языке имеющейся сегодня в крупных библиотеках страны. Имена собственные, названия организаций, периодических изданий и все прочие термины даются в принятых в то время написаниях, зафиксированных в «Еврейской энциклопедии» на русском языке, выходившей в 1908–1913 гг. Дополнительная литература в комментариях приводится только в тех случаях, когда это необходимо для характеристики научных и общественных воззрений мемуариста и знакомства с его окружением.

Приношу благодарность всем тем друзьям и коллегам, кто консультировал меня при составлении комментария: потомков и родственников С. М. Дубнова — А. Я. Гинзбурга и А. А. Павленко, литературоведа Т. В. Ланину, историков Б. Натанса (США), М. Гланц (США), М. Бейзера (Израиль), М. Альтшуллера (Израиль), В. Лукина (Израиль), В. Дорн (ФРГ), Ш. Маркиша (Швейцария), а также С. 3. Лущика (Одесса).

В. Е. Кельнер