Книга о шпионах для пытливых умов

В токийской тюрьме Сугамо

Утро было солнечным, но холодным. Директор тюрьмы Сэйити Усидзима около девяти часов пришел к камере заключенного, надзиратель открыл ему дверь.

Директор и заключенный уважительно поприветствовали друг друга поклоном. Директор сообщил, что заключенного через час казнят. Тот промолчал. Он переоделся в чистую одежду, которую попросил у тюремного начальства, и подготовился.

На него надели наручники, лицо закрыли. Надзиратели провели его по коридору и вывели в тюремный двор. На маленьком алтаре Будды в углу зажгли благовония. Его уже ожидал тюремный лама, по традиции предложивший чай и булочки. Спросили последнее желание. Его нет. Последнее слово? «Нет», – ответил он, но поблагодарил сотрудников тюрьмы, что с ним все это время обращались учтиво.

Затем его провели в другое помещение, там находилась виселица. Осужденный не знал, что еще полчаса назад с нее сняли тело его помощника Хоцуми Одзаки, второго человека в созданной им агентурной сети. Его завели на эшафот. Палач надел петлю ему на шею и затянул. В 10:20 в помосте распахнулся люк. Тюремный врач зафиксировал, что приговоренный к казни за шпионаж против Японии гражданин Германии Рихард Зорге умер 7 ноября 1944 года в 10 часов 36 минут[176].

Зорге провел в тюрьме три года. Он был арестован утром 18 октября 1941 года, министерство иностранных дел Японии сообщило об аресте в тот же день после полудня немецкому послу в Токио Ойгену Отту. Зорге и другого гражданина Германии Макса Кристиансена-Клаузена обвиняли в шпионаже.

В то время Германия, Италия и Япония были союзниками, странами «оси». Зорге работал в Токио корреспондентом самой уважаемой немецкой газеты «Франкфуртер Цайтунг» и рупора нацистов ежемесячного политического журнала «Геополитик», а Кристиансен-Клаузен был немецким коммерсантом. То, что их задержали по подозрению в шпионаже, было просто немыслимо.

В уме Отта как молния промелькнула пара объяснений. Не узнали ли японцы, что Зорге сообщил немецкому посольству о секретных японо-американских переговорах? Также 7 октября посол США в Японии Джозеф Грю[177] на закрытом для публики собрании в Американском клубе выступил с речью, где сказал, что нужно при помощи дипломатии избежать войны с Японией. Об этом Отт тоже узнал от Зорге и включил в свой отчет для Берлина[178].

С Зорге они были знакомы семь лет, с 1934 года, когда Отт еще не был послом, а только атташе. В том году он пригласил Зорге в поездку по Маньчжурии, которую японцы оккупировали в 1931 году. Путевые наблюдения Зорге очень понравились в Берлине и способствовали повышению Отта до генерал-майора и его назначению послом. Зорге имел право свободно приходить в посольство. Неужели японцы узнали, что Зорге выступал в качестве ценного осведомителя посла и благодаря своим профессиональным связям передавал ему сведения о происходящем в министерстве иностранных дел и канцелярии премьер-министра Японии? Неужели это стало причиной ареста? О его роли все и так знали: когда в 1940 году глава внешней разведки СД Вальтер Шелленберг потребовал провести в отношении Зорге тщательное расследование, за него вступился начальник токийского отделения гестапо штандартенфюрер Йозеф Мейзингер. Он, конечно, не стал упоминать, что они с Зорге собутыльники, однако сказал, что он почти один из них: порой «Зорге сам пишет отчеты в Берлин, а посол подписывает»[179].

Однако Отт отмахнулся от этих мыслей. Из-за этого обвинять в шпионаже в пользу союзной Германии знаменитого, уважаемого в Берлине журналиста? Когда страны сражаются по одну сторону фронта? Что за нелепость! Это точно происки противников союза с Рейхом внутри японской верхушки. Посол не сомневался в новом премьер-министре Хидэки Тодзё, а вот министр иностранных дел Сигэнори Того, женатый на немецкой еврейке, вызывал у него подозрения, это может быть его рук дело. Тем вечером Отт поделился своими мыслями с Генрихом Лоем, главой ячейки нацистской партии в японской столице. Он был того же мнения: да, Зорге порой позволял себе говорить лишнее о нацистских вождях, однако Лой доверял ему настолько, что подумывал поручить ему должность в какой-нибудь неправительственной организации в Токио.

Отт знал, что когда в 1933 году Зорге собирался отбыть в Японию в качестве корреспондента «Франкфуртер Цайтунг», на прощальный ужин в его честь пришел Йозеф Геббельс, правая рука Адольфа Гитлера, ответственный за пропаганду в национал-социалистической партии, только недавно пришедшей в власти[180]. В Токио поговаривали, что у Зорге есть друзья в верхних эшелонах нацистской партии.

Официальный протест, объявленный немецким послом министерству иностранных дел Японии 21 октября, делу не помог. Жена посла Хельма не давала ему прохода, требуя от мужа прикладывать больше усилий для спасения Зорге. Эта настойчивость напоминала ему про слухи об их романе с Хельмой, однако Зорге всем был известен своей неотразимой притягательностью для женщин. В 1938 году, когда он лежал в больнице после аварии на мотоцикле, навестивший его третий секретарь посольства Ганс-Отто Майсснер наблюдал интересную сцену. Во время визита произошло небольшое землетрясение, и три медсестры, забыв про остальных пациентов, бросились к койке Зорге, пытаясь телами прикрыть его от падающей штукатурки[181]. Немцы, жившие в Токио, любили Зорге. Его отсутствие первой заметила журналистская братия. Где же его друзья? Никакой информации не было. Отправились в немецкое посольство. Сотрудники, выполняя приказ шефа гестапо Мейзингера, ограничились ответом, что Зорге здесь нет. Они тоже ничего не знали помимо того, что он арестован по подозрению в шпионаже.

Однако японская полиция упорно молчала.

Допрос в японской полиции

Японская служба безопасности Кэмпэйтай была создана в 1881 году. Она занималась как гражданскими, так и военными вопросами, внутренними и внешними делами и, помимо сбора информации, обладала полномочиями проводить операции. Когда был заключен союз стран «оси», Кэмпэйтай стала работать сообща с немецкой военной разведкой абвером и итальянской секретной службой SIM (Servizio Informazioni Militare).

Японским разведчикам удалось перехватить несколько радиосообщений, которые они пытались расшифровать. Одновременно они следили за американскими и немецкими журналистами, прощупывали их связи. Среди людей, с которыми время от времени встречался Зорге, был художник Ётоку Мияги. Вращаясь в художественных кругах Токио, Мияги был одним их тех, кто снабжал Зорге информацией. Когда полицейские немного прижали осведомителя Мияги, модного портного, он сознался, что тот, возможно, использует сообщаемую им информацию для шпионажа.

На рассвете 10 октября сотрудники секретной политической полиции токко ворвались в дом Мияги. Одного только лежавшего на рабочем столе отчета Управления железных дорог Южной Маньчжурии под грифом «совершенно секретно» было достаточно для вынесения приговора.

Методы японской полиции были бесчеловечны. Годом ранее, 29 июля 1940 года, корреспондент агентства «Рейтер» Джимми Кокс во время допроса по делу о шпионаже покончил с собой, выбросившись из окна здания Кэмпэйтай. Японцы были первыми, кто начал применять пытки электричеством. На второй или третий день после ареста, 11 или 12 октября, Мияги, которого побоями не заставили говорить, стали бить током. Намереваясь унести секреты с собой в могилу, он дождался, когда следователи сделают перерыв, и бросился в окно. Однако комната находилась на втором этаже, он не погиб, а лишь получил травмы. Со сломанными ногами, окровавленного, его снова подвергли допросу. В этот раз он не выдержал: помимо Зорге и Клаузена, он назвал полицейским еще одно имя – Хоцуми Одзаки.

Тогда в токко поняли, что для них это дело слишком серьезное. О расследовании сообщили прокурору Токио Мицусада Ёсикава, теперь это была его ответственность.

Утром 15 октября сотрудники спецслужб во главе с инспектором Ёсукэ Такахаси пришли в дом к Одзаки – журналисту крупнейшей японской газеты «Асахи симбун», пишущему на внешнеполитические темы, главным образом о Китае. Некоторое время он являлся главным советником премьер-министра князя Фумимаро Коноэ, то есть был высоким чиновником. Одзаки сопротивлялся, однако, услышав, что знает полиция, ближе к ночи начал давать показания.

В это время у себя в постели с высокой температурой лежал Зорге. Кольцо вокруг него сужалось, и он это понимал. В свой сорок шестой день рождения, 4 октября, он ужинал с Ханако Исии, с которой делил жилье, хотя у него были и другие возлюбленные. Он сказал ей, что ему, вероятно, стоит вернуться домой, что у него может быть конфликт с японским правительством из-за его критических статей, и он не хочет ей навредить. Они не знали, что это последняя их встреча.

За день до ареста Одзаки, на заседании совета министров 14 октября произошел конфликт: министр сухопутных войск Хидэки Тодзё обвинил премьер-министра Фумимаро Коноэ в неспособности вести войну с Китаем, и Коноэ подал в отставку. На его место император Хирохито назначил военного министра. В следующем кабинете, состав которого новый премьер-министр Хидэки Тодзё объявил 17 октября, из прежних лиц остался только министр юстиции Митиё Ивамура, который первым дело отдал приказ арестовать Зорге и еще двух европейцев. Этот немецкий шпион начал вербовать в свою сеть граждан Японии, к тому же влиятельных представителей интеллигенции. Третьим арестованным, помимо Зорге и Клаузена, был югослав Бранко Вукелич. Он тоже работал журналистом – фотокорреспондентом французского информационного агентства «Гавас», или, по крайней мере, там числился.

Полиция пришла к немецкому журналисту Зорге около семи утра 18 октября. Прокурор Ёсикава и сотрудники Кэмпэйтай ждали наготове около дома, а в дверь позвонил полицейский из миграционного отдела. Зорге уже принял душ и побрился, но был все еще в пижаме. «Доброе утро, – вежливо сказал полицейский, – не могли бы вы пройти с нами в участок в связи со случившейся позавчера дорожной аварией?» Участок находился в двухстах метрах. Зорге оделся, и они вместе стали спускаться по лестнице. Как только Рихард сделал шаг на улицу, его тут же скрутили появившиеся по сигналу полицейские.

Теперь японская полиция стала допрашивать Зорге.

«Я нацист, отпустите меня»

Допрос начался утром 19 октября, когда немецкий посол Отт в гневе пытался получить от японцев объяснения.

Под надзором прокурора Ёсикавы Зорге допрашивали глава «отдела инакомыслия» Тонэо Накамура и директор отдела иностранных граждан тайной полиции Хидэо Охаси. Вопреки обыкновению, допрос вели в месте, которое никому бы не пришло в голову, – в маленьком кабинете штабного буддистского ламы.

Министерство иностранных дел ничего не сообщало посольству Германии, однако передавало прокурору их письма протеста. Правительство требовало результатов немедленно, раздраженный прокурор давил и на Зорге, и на полицейских. Нет свидетельств, чтобы к Зорге, как к другим, применяли физические пытки. Все-таки он был знаменитым немецким журналистом с влиятельными друзьями в Берлине, его арест мог доставить полиции множество хлопот. Однако методы психологического давления несомненно использовали: оставляли без сна, бесконечно допрашивали и так далее.

Зорге не признавался. Он журналист, а не шпион. Через несколько дней допросов Охаси положил перед ним документ, найденный при обыске в доме Клаузена. В сообщении от Зорге и Клаузена требовали немедленно покинуть Японию. Из какой страны пришла эта бумага, не было написано, однако стиль был совсем не публицистический. Зорге все отрицал. На следующий день Охаси сообщил, что Клаузен дал показания и признал существование агентурной сети в Токио. Теперь Зорге не спасут протесты посла, пора сознаться. Он снова все отрицал.

На шестой день Охаси снова принес новости. Если Зорге надеется, что его арест вызовет возмущение, он ошибается. Правительство не хочет, чтобы все узнали о том, как сотрудник канцелярии премьер-министра стал вторым лицом в шпионской ячейке, созданной немецким журналистом, и что шпионы проникли в самое сердце страны. По этой причине введен запрет на публикацию. Теперь его никто не услышит.

– Как? – удивился Зорге. – Значит, не будет официального заявления о расследовании?

– Даже сообщать в новостях запрещено, – торжествующе ответил инспектор. Он был уверен, что Зорге надеялся на спасение благодаря международной шумихе.

Однако Зорге отреагировал по-другому:

– Я и не хотел, чтобы об этом деле кто-то узнал.

Прокурор и следователи растерянно на него уставились.

– В таком случае признаю, что я шпион.

Теперь он был готов говорить[182].

Зорге начал давать показания в воскресенье 25 октября. В присутствии прокурора, двух следователей, двух сотрудников токко и переводчика он взял лист бумаги из стопки и начал писать карандашом по-немецки: «Я Рихард Зорге, с 1925 года по настоящее время являюсь коммунистом-интернационалистом».

С 1925 года Рихард Зорге был агентом советской военной разведки.

Созданная им в Токио агентурная сеть проникла во властные структуры как Германии, так и Японии, передавала Москве стратегически важные данные, изменившие ход войны. Поэтому впоследствии военные историки будут сравнивать его с Кимом Филби, который, будучи начальником отдела СССР в британской MI6, был «кротом» советской разведки.

Вплоть до шестого дня на все вопросы о шпионаже в пользу Советского Союза Зорге отвечал одинаково: «Нет, я нацист. Я требую встречи с послом Оттом. Я требую, чтобы вы меня немедленно отпустили».

После войны, в 1961 году, следователь Охаши напишет книгу «Это я арестовал Зорге», где будет рассказывать следующее:

«Приступая к допросу, мы рассматривали три варианта. Первый – он немецкий шпион и использует японских коммунистов, чтобы добыть информацию для нацистского режима. Второй – он двойной агент, работающий одновременно на Москву и на Берлин. Третий – он советский шпион, притворяющийся нацистом. Все три варианта мы считали одинаково вероятными»[183].

Подтвердился, причем с лихвой, третий вариант. Зорге был советским шпионом, который не только внедрился в нацистские круги, но и отводил от себя подозрение, сообщая нацистам сведения о японцах. Возможно, из всех кротов в военной истории он копал наиболее глубоко.

Как разоблачают шпионов?

Рихард Зорге родился в 1895 году в Азербайджане, в поселке Сабунчи Бакинской губернии. Он был младшим из девяти детей Густава Зорге, инженера-нефтяника на Кавказском нефтяном производстве, и его русской жены Нины Кобелевой.

Когда началась Первая мировая война, он ушел на фронт. В марте 1916 года он был тяжело ранен на Западном фронте: лишился трех пальцев и сломал обе ноги, так что до конца жизни слегка прихрамывал. Поначалу Зорге придерживался националистических взглядов своего отца, однако после ранения начал испытывать интерес к антивоенным, левым идеям. Он узнал, что его двоюродный дед Фридрих Зорге был близким другом создателей коммунистической идеологии Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Восстанавливаясь после ранения, он начал читать Маркса и увлекся его учением. Впоследствии Зорге изучал экономику в университетах Берлина и Киля, а в Гамбургском университете защитил диссертацию в области государства и права. Тогда же он вступил в Коммунистическую партию и по партийному заданию начал работать журналистом в городе Золинген.

В 1923 году жизнь Зорге перевернули два события. Во-первых, было жестоко подавлено восстание Коммунистической партии Германии (КПГ), тогда молодой Зорге понял, что пролетарская революция – это не так-то просто.

Во-вторых, в Германию с особым поручением приехал Давид Рязанов, директор основанного в 1921 году Института Маркса и Энгельса (позже Института Маркса – Энгельса – Ленина). Институт готовил к печати полное собрание сочинений Маркса, и Рязанову нужны были его рукописи. Они с Зорге познакомились, когда тот передал ему письма Маркса его двоюродному деду Фридриху. Вернувшись в Москву, Рязанов рассказал представителям партийной верхушки и руководству разведки о способном и решительном молодом коммунисте, с которым познакомился в Германии[184]. И вот, когда Зорге пребывал в унынии после неудавшегося восстания КПГ, из Москвы пришло приглашение – ему предлагали год поработать в Коммунистическом интернационале.

Целый год он раздумывал. Но в 1925 году, как он потом напишет в токийской тюрьме во вступительном абзаце своих показаний, его приняли в Коммунистический интернационал, сокращенно Коминтерн. Теперь он был одним из его международных агентов. Руководитель военной разведки Ян Берзин считал, что Зорге может быть им полезен, и взял его в свою организацию с кодовым именем «Рамзай»[185].

Китайская разведка заподозрила первой

В качестве первого задания Берзин направил Зорге не в Европу, а на Дальний Восток.

В Китае уже два года бушевала гражданская война. Агент Коминтерна Михаил Бородин до этого с большим трудом привлек на сторону Москвы Китайскую национальную партию Гоминьдан, но когда в 1925 году умер от рака ее основатель Сунь Ятсен, между Гоминьданом и Коммунистической партией Китая начались трения. После Шанхайской резни 12 апреля 1927 года, когда по инициативе националистов были убиты тысячи коммунистов, трения переросли в гражданскую войну. Бородин был вынужден покинуть Китай.

Сталин колебался: поддержать ли ему Коммунистическую партию Мао Цзэдуна и Чжоу Эньлая или партию Гоминьдан, которая на тот момент еще не заняла враждебную Москве позицию? Он не хотел сделать ставку и проиграть.

Чтобы понять, на кого следует поставить, Москва направила в Шанхай группу разведчиков, в числе которых снова под видом журналиста находился Зорге.

Однако по плану Берзина сначала ему следовало поехать в Германию и получить там журналистское удостоверение. В конце декабря 1929 года, когда Зорге сел на пароход, следующий из Марселя в Шанхай, у него при себе было удостоверение китайского корреспондента берлинской сельскохозяйственной газеты «Дойче гетрайде-цайтунг». Одновременно он сотрудничал и с «Франкфуртер цайтунг».

Как только он отправился в Шанхай, из Москвы ему порекомендовали познакомиться с американской журналисткой, давним корреспондентом «Франкфуртер цайтунг» в Китае Агнес Смедли. Она с симпатией относилась к социалистам, и в Шанхае у нее было множество знакомых. Зорге, прибывший в Шанхай в январе 1930 года, при знакомстве со Смедли представился «американским независимым журналистом М. Джонсом». Смедли нельзя было назвать красавицей, однако она привлекала своим умом. Некоторое время между ними был роман. Смедли была на несколько лет старше Зорге и помогала ему во всем.

После подрыва Южно-Маньчжурской железной дороги, контролируемой Японией, японцы обвинили в этом Китай и в сентябре 1931 года оккупировали Маньчжурию. Тогда Зорге обратился к Смедли с просьбой: может ли она познакомить его со своими японскими друзьями? Япония теперь имела официальную сухопутную границу с СССР и вызывала в Москве большое беспокойство.

Смедли представила его китайскому корреспонденту «Асахи симбун», внешнеполитическому обозревателю Хоцуми Одзаки. Тот быстро стал ближайшим осведомителем и другом Зорге (которого тогда, правда, знал как Джонса), а затем и разделил его судьбу. Идеалист и одновременно марксист Одзаки происходил из богатой и знатной семьи, у него были обширные связи при дворе и в правительстве. «Джонс» раскрыл ему свой настоящий род деятельности, предложил сотрудничество. Одзаки согласился и стал первым агентом, которого Зорге завербовал на службу советской военной разведки[186]. Вскоре Одзаки привел к Зорге еще двоих. Первым был немец Макс Клаузен, занятый морской торговлей. Он был коммунистом и радистом. Был открыт еще один канал для отправки в Москву зашифрованных сообщений, начала оформляться сеть осведомителей Зорге. Другим же человеком был японский корреспондент еженедельника «Шанхайские новости» Тэикити Каваи. Через некоторое время Зорге направил Каваи в Маньчжурию. Целью было узнать, не планируют ли японцы с территории Маньчжурии напасть на Китай и Советский Союз?[187] В это же время никому не известный журналист Рихард Зорге отправлял в «Дойче гетрайде-цайтунг» длинные статьи примерно с такими заголовками: «Растущий экспорт китайского арахиса», «Рост производства кунжута в Китае», «Урожай сои в Маньчжурии» и т. д. В «Франкфуртер цайтунг» иногда появлялись статьи, подписанные «М. Джонс», другие журналисты о нем ничего не знали.

Именно тогда этот появившийся в Шанхае из ниоткуда М. Джонс привлек внимание одного человека. Шеф разведки армии Гоминьдана заподозрил, что «американский» журналист может быть советским шпионом. Но расследование не дало результатов, дело Джонса осталось незакрытым.

Поведав столько подробностей, мы не можем умолчать и о том, кем был начальник разведки Национально-революционной армии Китая под руководством Чан Кайши. Это был Моррис Коэн, гражданин Великобритании и Канады еврейского происхождения.

То, чего боялись, произошло в 1932 году: японская армия, обвинив китайские отряды в нападении на японский населенный пункт, оккупировала Шанхай.

Тогда и зажглась звезда Зорге. Агенты созданной им сети вовремя сообщали ему о перемещении китайских и японских подразделений. Пользуясь статусом журналиста, он своими глазами мог наблюдать уличные бои между китайцами и японцами. В длинных, подробных отчетах он писал, что китайские войска слабы с точки зрения морального духа, снаряжения и командования, а японские, напротив, в этом отношении прекрасно подготовлены. Его анализ ситуации влиял на принятие решений в Москве[188].

В то время в Шанхае у советской разведки был еще один незаурядный агент. Через Смедли Зорге познакомился и с ней и узнал, что она тоже шпион. В Шанхае ее знали под именем Соня Шульц, с ней у Зорге тоже были товарищеские отношения и короткий роман.

Отважная коммунистка Урсула Кучински, в разное время известная под именами Рут Вернер, Урсула Бертон и Урсула Гамбургер, с мужем Рудольфом Гамбургером (тоже советским шпионом) приехала в Шанхай в 1930 году, где у них родился сын. Вскоре из «Центра» поступил приказ вступить в агентурную сеть Зорге – Москва контролировала ситуацию.

Путь в Токио через нацистскую партию

В январе 1933 года Зорге вызвали в Москву. Берзин поздравил его с успехом в Китае и сказал, что его ждет новое задание – в Токио. Там он тоже будет работать под видом журналиста, но на этот раз ему нужно глубоко внедриться в немецкую общину, в дипломатические круги Токио. Для этого он снова должен поехать в Германию и укрепить свое положение как в журналистской среде, так и среди нацистов.

Зорге разработал план. Для начала ему надо было решить одну проблему. На выборах 5 марта, состоявшихся сразу после пожара Рейхстага 27 февраля, Гитлер, пусть и не в одиночку, но привел свою партию к власти. А что если начнут рыться в его прошлом и станет известно, что он был коммунистом? Тогда он не только ничего не добьется, но потеряет и то, что имел. Поэтому Зорге придумал рискованный план.

Нацисты все еще были опьянены победой на выборах. Сначала Зорге направил пару статей о состоянии китайской и японской армий, о событиях в Маньчжурии и т. п. в мюнхенский журнал «Цайтшрифт фюр геополитик», в котором с теоретической точки зрения обосновывались идеи нацизма. Затем он назначил встречу с главным редактором журнала Карлом Хаусхофером и, готовясь к ней, изучил книгу Гитлера «Майн кампф», а также язык, понятия, речевые клише нацистов. Он произвел большое впечатление на Хаусхофера, и тот предложил ему стать корреспондентом журнала в Токио. Хаусхофер даже написал рекомендательные письма послу в Японии Герберту фон Дирксену и военному атташе оберст-лейтенанту Ойгену Отту, своему армейскому другу. С этими письмами и своими статьями про Китай Зорге обратился во «Франкфуртер цайтунг», и там его тоже приняли. Наконец, 1 июня он подал документы на заграничный паспорт. То ли никто не стал смотреть досье на сторонника нацистской партии с таким количеством рекомендаций, то ли в суматохе тех дней его просто проглядели, однако паспорт Зорге получил. Он подаст заявку на вступление в партию национал-социалистов уже в Токио, так как этот процесс требовал более тщательной проверки[189].

С надежным паспортом Третьего Рейха в кармане Зорге прибыл в порт Токио 6 сентября 1933 года.

Самым важным его заданием было узнать, нападет ли Япония на Советский Союз. Второй мировой войны пока не было даже не горизонте. Недавно пришедший к власти Гитлер, который мог и не удержаться во главе государства, не волновал Сталина, его главной заботой был император Хирохито.

Прежде чем Зорге покинул Москву, ему дали еще одно строгое указание: что бы ни случилось, не устанавливать связей с советским посольством, японской коммунистической партией или любой другой группой левого толка. Он должен вести себя исключительно как немецкий журналист, сторонник нацистов и их союзников.

Так он и поступил. Пользуясь знакомством с военным атташе Оттом, он старался чаще бывать в посольстве и одновременно создавал агентурную сеть. Он нашел Мияги и Одзаки, а вместе с Одзаки к ним присоединился и Клаузен. Москва направила в Токио под видом журналиста Бранко Вукелича, специалиста по радиосвязи и съемке на микропленку.

Токио распахнул свои двери, теперь пришла очередь пожинать плоды.

Разведданные из логова льва

Как мы уже упоминали, первой крупной операцией Зорге была ознакомительная поездка с военным атташе Оттом в Маньчжурию в 1934 году. Опубликованные впечатления заработали славу и ему, и Отту.

Затем в 1936 году он сообщил в Москву о секретных переговорах между немцами и японцами. В 1938 году Отт стал послом, что облегчило Зорге жизнь.

В июне того же года через маньчжурскую границу в Японию бежал начальник управления НКВД по Дальневосточному краю, комиссар государственной безопасности третьего ранга Генрих Люшков. Хотя он стоял у истоков сталинских чисток, начавшийся в 1937 году Большой террор, приведший к смерти около миллиона человек, вынудил его бежать: он боялся, что его расстреляют, заподозрив в троцкизме. До самого распада страны Люшков оставался самым высокопоставленным гражданином СССР, запросившим убежище за границей. Берлин сразу направил в Токио офицера абвера для участия в допросе. Позже Зорге в немецком посольстве ознакомился с протоколом и, не теряя времени, сообщил в Москву: Люшков выдал Японии дислокацию и численность советских войск на Дальнем Востоке (а их численность превышала данные, известные японцам), а также ключи к шифрам связи. Советский Союз тут же переместил войска и сменил шифры.

Но главный удар Зорге нанес в 1940–1941 годах.

О том, что Гитлер планирует нарушить подписанный 23 августа 1939 года Пакт Молотова-Риббентропа и напасть на СССР, Зорге впервые сообщил в Москву по радиосвязи 28 декабря 1940 года. В сообщении говорилось, что Германия направит восемьдесят дивизий к советско-румынской границе. Это была провокация. Если Сталин тоже начнет концентрировать войска на западной границе, Гитлер объявит это нарушением договора и нападет.

6 мая 1941 года пришло еще одно сообщение. Война должна была начаться со дня на день. Однако Сталин снова не обратил внимания на эту информацию. Он считал, что троцкисты пытаются вынудить его нарушить договор о ненападении с Германией. А Зорге продолжал работать. 17 мая он сообщил сведения, полученные от нового военного атташе Эдвина Шолля: немцы перебросили к советской границе от 170 до 190 дивизий[190]. Операция начнется во второй половине июня.

Наконец, 1 июня Зорге передал предупреждение от Одзаки, известного под кодовым именем «Инвест», то есть из «кругов, близких к канцелярии премьер-министра Японии»: нападения Германии нужно ожидать сразу после 20 июня, совет министров Японии собрался для обсуждения плана действий. Согласно некоторым сведениям, Сталин отмахнулся от этого сообщения, назвав Зорге «этот подонок, опекающий в Японии фабрики и бордели[191]»[192].

Зорге не смог убедить Москву, что немцы готовят нападение. Однако оно произошло. Самая крупная в истории сухопутная операция под кодовым названием «Барбаросса» началась 22 июня 1941 года. За верность Сталина заключенному договору советский народ заплатит очень дорого.

«Красная капелла» тоже предупреждала

О том, что немцы нарушат пакт и нападут во второй половине июня, сообщали не только из Токио и не только Зорге.

О нападении Гитлера некоторое время пытался предупредить и Леопольд Треппер – глава антинацистской шпионской группы «Красная капелла», созданной в оккупированной Европе.

На самом деле, «Красная капелла» (Rote Kapelle) – это название, которое абвер использовал для группы антифашистских ячеек, действовавших в Европе. До века цифровой информации было еще далеко, и шпионы обычно передавали зашифрованные разведданные азбукой морзе по радиосвязи. На языке немецкой разведки этих радистов называли «пианистами». После нападения на Советский Союз немцы, прослушивая участившиеся по всей Европе радиосигналы, обнаружили множество таких «пианистов», «играющих» во Франции, Германии и Швейцарии. Имея в виду их слаженную работу (так как каждая ячейка была по отдельности связана с Москвой), они назвали их «оркестром», а поскольку те были коммунистами – «красным оркестром»[193]. Среди этих ячеек самой активной была группа Треппера, работавшая в Бельгии.

Как и Зорге, Треппер был агентом ГРУ. Его родители были польскими евреями. После Октябрьской революции он примкнул к большевикам, несколько раз попадал в тюрьму за организацию забастовок в Галиции и Польше, а в 1924 году прибыл в Палестину вместе с другими репатриантами, желавшими жить в еврейских поселениях. Однако там он, вступив в конфликт с сионистами, стал членом Палестинской коммунистической партии и был выслан из страны. Следующей остановкой на его пути стала Франция, здесь он работал в подпольной группе коммунистов-рабкоров. Когда в 1932 году рабочих корреспондентов разогнали французские спецслужбы, он отправился в Москву. С того времени он начал работать на советскую военную разведку.

Центр потребовал, чтобы Треппер, находясь в Бельгии, создал разведывательную организацию, охватывающую Францию и Нидерланды. В Европе подул ветер войны: аннексия Судетской области в октябре 1938 года ничего хорошего не сулила. В том же году Треппер отправился в Брюссель с документами на имя канадского инвестора и бизнесмена Адама Миклера и 10 тысячами долларов (в пересчете на сегодняшний курс – более 330 тысяч долларов).

Сперва он арендовал прекрасную квартиру в элитном районе Брюсселя. Затем он создал компанию «Форин Экселлент Рейнкоут» и занялся торговлей плащами. Благодаря сотрудничеству с семьей бельгийских коммерсантов компания быстро развивалась: к середине 1939 года удалось открыть торговые представительства в Швеции, Норвегии и Дании и магазины в Германии, Нидерландах и Франции.

К созданию агентурной сети Треппер приступил, когда нашел в Брюсселе Лео Гроссфогеля, с которым познакомился в среде палестинских коммунистов. Гроссфогель представил его торговцу бриллиантами Исидору Шпрингеру, еврею, бежавшему из Франкфурта в Брюссель после прихода нацистов к власти. Благодаря связям Шпрингера Треппер добавил в свою сеть десятки информаторов, курьеров и радистов, от фламандцев до чехов. Москва была довольна таким быстрым прогрессом, и Центр направил Трепперу в качестве подкрепления своих агентов, среди которых были радисты, специалисты по слежке, шифрованию и подделке документов[194].

Война, начавшаяся с нападения Германии на Польшу 1 сентября 1939 года, за короткое время охватила всю Западную Европу. Видя, что Сталин осознает слабость советских войск, Гитлер предложил ему подписать Пакт о ненападении, таким образом обезопасив свои восточные границы, и обратился на Запад. Блицкриг застал Европу врасплох: гитлеровские войска, будто для устрашения, напали на Францию, Нидерланды и Бельгию в один день, 10 мая 1940 года, и вскоре провели в их столицах военные парады.

Теперь запросы Москвы поменялись. Появилась необходимость в военно-промышленной разведке в оккупированной Европе. Интерес представляли перемещения войск, промышленное производство, сырьевое снабжение, проектирование и выпуск новых самолетов и танков. Но однажды к Трепперу, когда его по случайности не оказалось дома, постучалась бельгийская полиция, контролируемая гестапо. В тот же день он съехал с квартиры, перестал быть Адамом Миклером и, благодаря подготовленным специалистом организации фальшивым документам, превратился в Жана Жильбера – бельгийского коммерсанта родом из Антверпена. С этой легендой он переехал в Париж и там основал новую компанию «Симекс» и ее бельгийский филиал «Симекс и компания». Через них Треппер продавал товары оккупантам на черном рынке. Так он знакомился с высокопоставленными немцами, знал, кто в чем нуждается, приглашал к себе на ужин и выведывал в беседе, какой моральный дух у солдат, какие подразделения движутся и куда, – и все это сообщал в Москву. Что касается легальной стороны бизнеса, пожалуй, самым важным его клиентом была организация Тодта[195].

Как только нацисты пришли к власти в 1933 году, они сконцентрировали все инженерные и подрядные организации, как военные, так и гражданские, в руках видного члена партии инженера Фрица Тодта. Все, от строительства автомобильных трасс и авиационных заводов до снабжения военных частей, управлялось организацией Тодта[196]. Таким образом, шпионская группа Треппера из своих заказов без всяких усилий узнала, что немецкая армия закупает и требует доставить на восток Германии все необходимое для крупной военной кампании: зимнюю форму, стройматериалы для возведения казарм, шины для грузовых машин, сталь – причем в объемах, превышающих потребности Германии в Западной Европе.

И это еще было не все. Треппер завербовал французских телефонистов и взял под контроль телефонную станцию отеля «Лютеция», в котором находился парижский штаб абвера: они прослушивали переговоры между Парижем и центральным штабом абвера в Берлине. Так через некоторое время агенты узнали, что Гитлер приказал вывести некоторые военные части с берегов Бельгии и Франции, откуда планировали произвести высадку в Британии, и перебросить их в Польшу и Пруссию.

С начала 1941 года Треппер начал сообщать в Москву, что немцы готовят нападение на Восточном фронте. В первую неделю мая он передал, что массированное наступление может произойти после 15 мая. Сразу после он указал в радиосообщении дату – 22 июня. Похожее послание передала в Москву «Красная тройка» (Rote Drei) – ячейка агентов в Швейцарии. Даже правительства Великобритании и США предупреждали Сталина о надвигающейся опасности, пусть и с меньшими подробностями[197].

Сталин был настолько уверен, что Гитлер сдержит данное им слово, что когда 22 июня операция «Барбаросса» началась, советская армия была совершенно к этому не готова. К тому же во время террора 1937–1938 годов казнили либо отправили в лагеря десятки тысяч компетентных военных, дипломатов и разведчиков.

Когда стало слишком поздно

В то время, когда в Москве рвали на себе волосы из-за того, что не послушали предупреждений о нападении Гитлера, Зорге изо всех сил продолжал собирать и отправлять информацию. По мнению некоторых, такая частая передача радиосообщений и привела к его гибели.

Первое важное сообщение после начала операции «Барбаросса» он отправил 26 августа. Как узнал «Инвест», то есть Одзаки, от людей, приближенных к аппарату премьер-министра, в 1941 году Япония не будет нападать на Советский Союз.

После заседания императорского совета 6 сентября, Зорге в сообщении от 14 сентября передал, что нападения не будет точно: Япония отменила свои планы по вторжению в СССР и сосредоточила все внимание на нефтяных месторождениях Малайзии и Индонезии, а также на торговом порте Сингапур. Японцы пересматривали свою стратегию: они хотели добиться господства на Тихом океане[198].

Как напишет военный историк и историк спецслужб Роберт Прингл: «Сталин, который весной 1941 года не верил информации Зорге о нападении Гитлера на Советский Союз, осенью 1941 года прислушался к его сообщениям о том, что Япония не будет атаковать. Перебросив танковые и пехотные дивизии из Сибири на запад, он таким образом смог выиграть критически важную битву под Москвой»[199].

За октябрь и ноябрь Сталин переместил из Сибири и с Дальнего Востока на запад страны пятнадцать пехотных и три кавалерийские дивизии, 1700 танков и 1500 самолетов, и 7 января 1942 года сумел полностью отразить начавшееся в октябре 1941 года наступление нацистов на Москву. Если бы Сталин не принял этих мер, он бы потерял столицу еще в первые месяцы войны.

В то время произошло событие, полностью изменившее расстановку сил. Японский флот под командованием адмирала Исороку Ямамото 7 декабря 1941 года атаковал тихоокеанскую военную базу США Перл-Харбор. США вступили в войну, став союзниками СССР и Великобритании.

Зорге снова оказался прав.

Плата за верность – предательство

Но сам он в это время находился в тюрьме Сугамо.

Хотя он был раскрыт и признался в шпионаже, Зорге был спокоен.

Объяснением этому был договор, который он заключил перед дачей показаний: его возлюбленную Ханако Исии, жившую с ним под одной крышей, и жен разведчиков его группы трогать не будут. «Они ничего не знали», – сказал он. Однако настоящей причиной спокойствия была уверенность, что Москва не бросит его одного, найдет способ спасти из тюрьмы его и его товарищей.

Японцы тоже так думали.

Вместо того чтобы казнить немецкого гражданина, пусть и советского шпиона, они надеялись извлечь из него политическую выгоду и провести с СССР операцию по обмену.

Зорге даже попросил прокуратуру сообщить в советское посольство о ситуации и о его желании вернуться путем обмена. Сотрудники министерства иностранных дел Японии, обратившиеся в посольство с таким запросом, получили леденящий душу ответ: «Мы не знаем, кто такой Зорге».

Можно найти два объяснения, почему Москва бросила Зорге, когда ему точно грозила казнь. Оба аргумента могли быть причиной, почему Сталин им пожертвовал.

Во-первых, взявший Зорге в разведку шеф военной разведки, боевой товарищ Сталина по революции 1917 года Берзин был арестован в 1935 году по обвинению в троцкизме, а затем казнен, как было принято в НКВД: его поставили на колени и выстрелили в затылок. Вероятно, Сталин считал троцкистом и Зорге и предпочел от него избавиться.

Во-вторых, о том, что Сталин не поверил сообщению Зорге о нападении 21–22 июня 1941 года, знал узкий круг людей. С политической точки зрения ему было выгодно не оставлять свидетелей своего фиаско, приведшего к гибели миллионов людей.

Здесь мы встречаем интересное свидетельство и комментарий.

Советский шпион Треппер во время одной из операций «Красной капеллы» был схвачен немцами, но сумел бежать из тюрьмы благодаря связям с французскими коммунистами. Треппера вызвали в Москву, и он поехал в ожидании награды, однако сразу был арестован за измену Родине. Его не расстреляли, а примерно через десять лет по просьбам его товарищей из спецслужб его дело пересмотрели, и он был освобожден. После освобождения он перебрался в Израиль, где написал книгу воспоминаний «Большая игра». В ней он описывает разговор со своим сокамерником в хабаровской тюрьме. Им был попавший в плен во время Второй мировой войны начальник управления кадров министерства сухопутных войск генерал-лейтенант Киодзи Томинага.

Когда Треппер спросил, что стало с Зорге, которого он знал лично, Томинага ответил: «Трижды мы обращались в русское посольство в Токио с предложениями обменять Зорге и всякий раз получали один и тот же ответ: „Человек по имени Рихард Зорге нам неизвестен“». Треппер истолковал это так: «Они предпочли допустить смерть Рихарда Зорге, чем после войны иметь дело с еще одним свидетелем обвинения»[200].

После третьего отказа министр юстиции Митиё Ивамура одобрил постановление суда о казни Зорге и Одзаки. Через два дня, 6 ноября 1944 года в советском посольстве состоялся прием по случаю годовщины Октябрьской революции. Министр иностранных дел Тосикадзу Касэ в надежде, что в последний момент русские смягчатся, напомил советскому послу Якову Малику, что хотя смертный приговор уже одобрен, они все еще ждут. Посол Малик проигнорировал эти слова, он не хотел касаться этой темы[201].

Утром 7 ноября повесили сначала Одзаки, а следом – Зорге.

Японцы сдержали слово: возлюбленных и жен ячейки Зорге не тронули, только жену Вукелича Анну, которую в тайне от нее использовали как курьера, приговорили к трем годам тюрьмы.

Если бы Хрущев не посмотрел французский фильм

Помимо нескольких начальников разведки о судьбе Зорге годами ничего не знал ни Кремль, ни простые люди.

На смену Сталину в 1953 году пришел Никита Хрущев.

Однажды Хрущев посмотрел французский фильм 1961 года Qui êtes-vous, Monsieur Sorge? (в русском переводе «Кто вы, доктор Зорге?»). Он пришел в ярость: неблагодарность Москвы – это тоже западная пропаганда? Правда ли это? Ответ КГБ его поразил – да, это правда[202].

По инициативе Хрущева, желавшего огласки ошибок сталинского режима, в 1964 году Зорге присвоили звание «Герой Советского Союза». В том же году выпустили марку с его изображением. (Другим шпионом, чье изображение появилось на советских марках, был британский двойной агент Ким Филби.) Советское посольство в Токио разыскало Исии – она была еще жива. Ей было 89 лет, она избежала судебного преследования и вела тихую жизнь. В знак благодарности она забрала тело Зорге с тюремного кладбища и за собственные средства перенесла на кладбище Тама близ Токио. В 1964 году советское правительство назначило ей пенсию.

Когда Треппер в 1973 году выступал в Дании, ему задали вопрос: «Вы прожили жизнь напрасно?» «Нет, – ответил он. – Нет, но при одном условии: коммунисты и революционеры должны извлечь из моей жизни урок и не связывать себя с партией, ставшей идолом».

Треппер умер в 1982 году в Тель-Авиве.

Если бы третий секретарь немецкого посольства Ганс-Отто Майсснер, пришедший навестить Зорге после аварии на мотоцикле, не сел и не записал после войны его историю, если бы Ив Чампи не экранизировал ее, и если бы Хрущев не посмотрел этот фильм, возможно, сегодня и вы не прочитали бы историю Зорге, одного из величайших двойных агентов в истории.

МиГ-23 и С-300 за «Битлз»

Начальник второго отдела Второго главного управления, отвечавшего за контрразведку, генерал-майор КГБ Рэм Красильников взял на себя проведение заключительного этапа операции. «Еще пять минут», – сказал он с заднего сидения машины. Скоро закончится многомесячная операция по поимке самого главного крота ЦРУ в советских органах за последние двадцать пять лет.

И в самом деле, через несколько минут цель появилась в начале пустынной улицы. Как и было условлено, он подойдет к белому автомобилю, припаркованному чуть поодаль от телефонной будки, из машины выйдет агент, они обменяются паролями и пойдут в направлении парка. Тогда агент московской резидентуры ЦРУ Пол Стомбах возьмет у советского военного инженера Адольфа Толкачева микропленки со снимками секретных документов.

Тем летним вечером связной Толкачева принял вид алкоголика, каких можно было часто встретить на улицах Москвы. Он медленно ковылял, периодически прикладываясь к бутылке из-под водки, в которую была налита вода, при этом внимательно осматривая местность. Он заберет у Толкачева снимки, отдаст ему две авоськи с 125 тысячами рублей мелкими банкнотами, что равнялось 150 тысячам долларов, а также с чехлом для ключей, где были спрятаны новые шпионские инструменты: миниатюрные камера и диктофон. Затем каждый пойдет своим путем, как они раньше неоднократно делали.

Толкачев был инженером-электронщиком, одним из ведущих разработчиков советского конструкторского бюро радиолокации «Фазотрон». Советский режим он ненавидел. При Сталине его семью и близких жены бросили в лагерь, где они пережили много страданий; Толкачев желал отомстить. Начиная с 1977 года, он несколько раз пытался связаться с американцами, но безуспешно. Наконец, он решился заговорить у бензоколонки с американцем, который оказался начальником резидентуры ЦРУ в Москве Гарднером «Гасом» Хэтэуэем. (Да, вы не ошиблись, тем самым Хэтэуэем, который несколько лет спустя, уже после падения Берлинской стены, постучится в дверь к начальнику разведки ГДР Маркусу Вольфу.) В результате в 1979 году ЦРУ включило Толкачева в число своих агентов под кодовым именем «Сфера».

Он не просил денег за сотрудничество, только кассеты западных поп– и рок-групп, таких как The Beatles, Led Zeppelin, Uriah Heep, для своего сына и для него же английские учебники – всего этого в Москве было не достать. Затем он начал брать за свои услуги и деньги, когда сталкивался с трудностями при краже документов, либо для дачи взятки, если его поймают. Когда американцы в какой-то момент предложили устроить побег за границу ему и его семье, он отказался. Он не хотел уезжать из страны, родину он любил, только желал нанести как можно больше вреда коммунистическому режиму. Также он попросил капсулу с цианидом – если его поймают, его самоубийство будет лучшим выходом для всех. Толкачев также не доверял методам ЦРУ, находил угрозы безопасности и сам разрабатывал способы добывать информацию. Вероятно, поэтому за шесть лет ему удалось выкрасть и передать американцам самые охраняемые тайны советского военного комплекса.

В течение шести лет он сообщил США о ранее неизвестных НАТО системах радиоэлектронного оборудования и вооружения истребителей МиГ-23, характеристиках радиолокационной системы МиГ-25, усилении радиолокационного прицела МиГ-27 и МиГ-29 и другую информацию. Согласно советским источникам, всеми данными относительно истребителей МиГ США сразу делились с Израилем, ведь большинство арабских стран использовали как раз МиГи, купленные у СССР. От Толкачева американцы узнали о том, что в Советском Союзе разработали новый истребитель Су-27 (скопировав американский F-18 благодаря промышленным шпионам, имевшим доступ к экспериментальной программе «Экс»). И о том, что в Союзе усовершенствовали также украденную у США технологию AWACS и создали систему раннего обнаружения «Шмель», способную одновременно отслеживать более пятидесяти целей…[203] И о характеристиках радиолокационной системы зенитно-ракетного комплекса С-300… И о существовании и характеристиках системы обнаружения ракеты класса «воздух-воздух» Р-33, способной поразить американский стратегический бомбардировщик Рокуэлл B-1 «Лансер» и разведывательный самолет SR-71… То есть, хотя Советский Союз и отставал от США в некоторых сферах, где требовались электронные технологии, в других он был впереди. В свете полученных от Толкачева сведений правительство США приняло решение потратить 70 миллионов долларов, чтобы полностью перестроить электронную систему истребителей F-15, а с поправкой на инфляцию эта сумма в 2018 году будет в пять раз больше[204]. Как будут оценивать впоследствии, вклад Толкачева в военную промышленность США превысил 20 миллиардов долларов. В штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли повесят его портрет, выполненный масляными красками[205].

Однажды Толкачев принес своему связному микроснимки сразу двухсот документов. Поэтому агент ЦРУ Стомбах осознавал риски и хотел закончить встречу как можно скорее. Он в последний раз оглянулся. Улица была почти пуста. В телефонной будке женщина с крашеными рыжими волосами кричала на кого-то в трубку. Потом агент в показаниях расскажет, что не был уверен, не подала ли женщина у автомата сигнал. Однако «алкоголик» тихо прошел мимо и направился к машине Толкачева. Тогда агенты КГБ в засаде, которые несмотря на маскировку прекрасно знали, что это Стомбах, по сигналу Красильникова начали операцию. Мгновенно появившиеся спецназовцы скрутили агента ЦРУ, а содержимое сумок послужило доказательством, что он пойман с поличным.

Бесконечная сеть двойных агентов

На следующее утро московская резидентура ЦРУ направит в центр в Лэнгли телеграмму с пометкой «срочно»: связного Стомбаха под кодовым именем «Плинтон» вечером 13 июня 1985 года около 21:30 арестовали сотрудники КГБ. Посол США Артур Хартман позвонит в МИД и заявит решительный протест, Стомбаха с женой объявят персонами нон грата и вышлют из страны. Более того, США упустили высокотехнологичную шпионскую аппаратуру, которая, как они считали, ранее не попадала в руки Советам. Поскольку их агент попал в ловушку, в ЦРУ предполагали, что Толкачева задержали некоторое время назад, и он все, что знал, рассказал сотрудникам КГБ, которым таким образом удалось устроить засаду[206]. Они не ошибались.

Несколькими месяцами ранее Толкачева схватили сотрудники знаменитой группы спецназа «Альфа». Стянув пиджак с плеч, ему зафиксировали руки, завязали рот веревкой, надели на голову мешок и, подхватив под руки, затолкали в микроавтобус. Таким образом, если при нем и была капсула с ядом, он не мог закинуть ее в рот, а если она была вшита в ворот пиджака или пальто, не мог оторвать зубами, а если спрятана во рту – не мог раскусить. Это была стандартная процедура задержания, которую КГБ начал применять после того, как в 1977 году во время ареста «крот» в МИДе Александр Огородник у всех на глазах проглотил капсулу с ядом, спрятанную в авторучке.

Командир группы «Альфа», арестовавший Толкачева, Владимир Зайцев через много лет напишет в статье: «На дворе – 1985 год. Начало горбачевской Перестройки. Помню, подумал в тот момент: „Интересно, а кого предстоит брать с такими мерами предосторожности?“ По тогдашней политической ситуации этим человеком мог оказаться кто угодно. Поэтому, получая задание, я чувствовал себя достаточно неуютно [… ] Получив информацию о том, кто есть кто, я повеселел». Толкачева арестовали за городом, в относительно безлюдном месте, поскольку не хотели, чтобы кто-то это увидел, а именно, чтобы об этом узнали в резидентуре ЦРУ в Москве[207]. Зайцев был горд, что сумел задержать шпиона, который подвергал угрозе воздушную оборону страны.

Однако опытного охотника на шпионов генерал-майора Красильникова, который провел одну из своих самых успешных операций, все же мучил один вопрос. Этого агента ЦРУ разоблачили не они. Информация пришла из Первого управления КГБ, занимавшегося внешней разведкой. Это и уязвило его гордость, и вызвало любопытство. Толкачев шесть лет шпионил у них под носом, а они и не подозревали – кто же его выдал? В 1960-х годах, когда Красильников еще считался новичком в профессии, он изучал устройство западных разведок и приемы контрразведки у двух известных кротов КГБ, сбежавших в СССР. Его преподавателями были шпионы КГБ в британской MI6 Ким Филби и Джордж Блейк. По этой причине Красильников полагал, что крота ЦРУ выдал агент КГБ, глубоко внедрившийся в систему американских спецслужб.

И он не ошибался.

Тем же вопросом задавался и еще кое-кто: контрразведка ЦРУ. Кто выдал «Сферу», то есть Толкачева, о существовании которого знали очень немногие? Подозревали, что это был кто-то из своих.

И они не ошибались.

На самом деле потери США не ограничивались Стомбахом и Толкачевым. В первой половине 1985 года они потеряли шестерых ценных кротов внутри советской системы. Не только в Москве: кроты один за другим попадались в Вашингтоне, Афинах, Лагосе, Лиссабоне, Восточном Берлине. Информацию явно сливал кто-то из своих. Директор ЦРУ Уильям Кейси немедленно собрал рабочую группу из своих заместителей и потребовал найти «крота» КГБ[208]. Группу возглавил Гарднер Хэтэуэй, бывший шеф резидентуры в Москве, который несколько лет назад и завербовал Толкачева. В начале того года его перевели на пост главы контрраздведывательного управления ЦРУ, теперь он занимался выявлением шпионов.

Первые подозрения пали на Эдварда Ли Говарда.

Говард был сотрудником ЦРУ низшего звена. Когда он понял, что будет раскрыт, он сбежал из США в Финляндию, где запросил убежище в советском посольстве в Хельсинки, а затем поселился в Москве. Говарда же ЦРУ выдал агент КГБ с 25-летним стажем полковник Виталий Юрченко, который 1 августа 1985 года попросил убежища в посольстве США в Риме. Он возглавлял отдел контрразведки, отвечавший в том числе за сбежавших в СССР шпионов Запада, среди которых были и Ким Филби, и Джордж Блейк. На момент побега в США Юрченко руководил агентами КГБ в Канаде. Помимо Говарда, он назвал ЦРУ еще одно имя. Это был Рональд Пелтон, сотрудник Агентства Национальной Безопасности, специализирующегося на радиоэлектронной разведке. Пелтон за деньги передал КГБ детали секретной операции «Айви Беллс», которая заключалась в прослушке американским флотом переговоров советских подводных лодок.

Однако прошло около четырех месяцев, и однажды в ноябре Юрченко сдался в советском посольстве в Вашингтоне, снова запросив убежище. Москва воспользовалась этим случаем для пропаганды и наградила Юрченко орденом Красной Звезды.

«Ягуар» на зарплату госслужащего

Эти события навели ЦРУ на мысль, что в их структуре глубоко засел более крупный крот. Однако обнаружить его не могли. Да и Говард вряд ли знал про Толкачева. По этой причине, выйдя на пенсию в 1990 году, Хэтэуэй переступил через гордость и с конфетами и цветами постучался к своему сопернику, бывшему директору разведки ГДР Маркусу Вольфу. Он пришел, чтобы узнать о «кроте»[209].

На тот момент его еще не выявили, однако Хэтэуэй еще в 1986 году создал для поиска специальную группу. Ее возглавлял руководитель секретных операций ЦРУ на территории СССР Пол Рэдмонд, трое из пяти агентов были женщины. Звездой группы была Джинн Вертфей, руководительница расследования. Она отдала американской разведке тридцать лет жизни и была самым ценным аналитиком советского контрразведывательного отдела. Для этого задания ее специально вызвали из офиса ЦРУ в Нидерландах.

К сентябрю 1986 года, когда была организована группа, около ста кротов ЦРУ в СССР были разоблачены, а восемь уже казнили. Вертфей приступила к работе с того, что составила список всех сотрудников ЦРУ, знавших хотя бы одного из раскрытых кротов, – всего 190 человек. Сопоставляя связи между людьми, группа, которую пополнили два сотрудника ФБР, к 1991 году сумела сократить этот список до двадцати восьми имен. На этом этапе они применили любопытный метод. Вертфей попросила, чтобы все шесть членов группы, кроме шефа Рэдмонда, из двадцати восьми человек выписали имена шестерых, вызывающих наибольшие подозрения. Большинство на первое место поставили одного и того же человека. Теперь пришла очередь специалистов. Ответственный за экономическую разведку член группы Дэн Пейн проверил расходы главного подозреваемого. Результаты его потрясли.

Сотрудник ЦРУ с годовым доходом в 60 тысяч долларов купил в престижном округе Вашингтона Арлингтоне дом с садом за 540 тысяч и автомобиль «Ягуар» за 50 тысяч. Раньше он дожидался сезонных скидок в магазинах, а теперь начал шить костюмы у портного. Когда его арестовали, в доме нашли шестьдесят сумок и пятьсот пар обуви, принадлежавших его второй жене, колумбийке Розарио[210]. Алименты, которые он выплачивал первой жене, и покупки для второй супруги человек с таким уровнем доходов просто не мог себе позволить. Другой аналитик группы, специализировавшийся на Советском Союзе, Сэнди Граймс, сопоставила даты встреч подозреваемого с советскими дипломатами со временем роста расходов. Позже Вертфей напишет, как Сэнди побежала прямиком в кабинет Рэдмонда, воскликнув: «Нашла!» Они действительно нашли[211].

Охота, начавшаяся еще до падения Берлинской стены, стала приносить плоды уже после развала не то что стены, но и самого СССР, в 1993 году. На месте Советского Союза возникла Россия, однако «крот» продолжал работать на Москву. Не зря накануне распада Советского Союза в Москве в целях сохранения своей агентурной сети по всему миру назначили руководителем КГБ опытного разведчика и дипломата Евгения Примакова и после смены режима оставили его на этой должности[212].

У ЦРУ не было полномочий вести операцию на территории США. Поэтому к сбору улик приступило ФБР. Однако в тот момент поступила информация, что подозреваемый, за которым уже велось пристальное наблюдение, собрался лететь в Москву. Он мог не вернуться назад. Имеющихся улик хватало для задержания, медлить не стали.

Офицер контрраздки ЦРУ Милтон Бирден вызвал Олдрича Эймса в штаб-квартиру, чтобы якобы обсудить один вопрос перед его поездкой. 23 февраля 1994 года, не успел Эймс выйти из дома, как его схватили сотрудники ФБР. Восьмилетний поиск крота подошел к концу.

На момент ареста Эймс был давним сотрудником аналитической группы контрразведывательного подразделения ЦРУ, в американской разведке он проработал ровно 31 год.

В Анкаре по следам «Дев-Генч»

Выполнять свое первое задание за границей Эймс в 1969 году отправился в Анкару. Официально он числился гражданским сотрудником турецко-американской военной логистической группы (TUSLOG). Настоящей его работой было выявлять среди дипломатов, агентов и служащих представительств СССР и стран социалистического лагеря тех, кто был готов к сотрудничеству с ЦРУ. Здесь нельзя было сидеть за столом: он ходил по анкарским улицам, приемным, участвовал, насколько мог, в общественной жизни.

Для Турции это был переломный период. Рабочая партия Турции прошла в Меджлис, страну всколыхнули студенческие протесты 1968 года, социалистические настроения были на подъеме – все это тревожило США. Шефом анкарской резидентуры ЦРУ назначили Дуэйна Кларриджа, которому до этого удалось расколоть Коммунистическую партию Индии и лишить ее победы на выборах, спровоцировав внутри нее конфликт по вопросу отношения к Китаю. Впоследствии один из самых безжалостных агентов ЦРУ Кларридж напишет в воспоминаниях: когда он впервые приехал в Стамбул, с балкона дома Бетти Карп, бывшего агента Управления Стратегических Служб, а после – ЦРУ, он увидел, как протестующая молодежь сбрасывает в Босфор морпехов Шестого флота США. Так он в самые первые дни познакомился с «Дев-Генч»[213][214].

В это же время в Анкаре находился и специалист ЦРУ по тюркскому и мусульманскому миру, узбек Рузи Назар. Оттуда он координировал антисоветские операции ЦРУ в Средней Азии и на Кавказе. В этот период крайние националисты, так называемые «идеалисты», проходили военную подготовку и получали вооружение в лагерях боевиков на территории Турции, а революционная молодежь – в Палестине, куда путь лежал через Сирию. Возмущение в обществе вызвало назначение послом США в Турции агента ЦРУ Роберта Комера, который оставил за собой кровавый след в Вьетнаме. Во время его визита в Ближневосточный технический университет в Анкаре 6 января 1969 года студенты подожгли его машину.

В тот период, а точнее, как станет известно из последующих событий, в 1970–1971 годах, Эймсу удалось заполучить ценную информацию, которую по сей день в ЦРУ считают большим успехом. В книге под названием «Признания шпиона. Подлинная история Олдрича Эймса», которую журналист Пит Эрли написал на основе нескольких бесед с Эймсом, когда ему в 1997 году разрешили взять у него в тюрьме интервью, Эймс рассказывал, что, подкупив «близкого друга Дениза Гезмиша»[215], заполучил список членов «Дев-Генч». Тогда в Анкаре в округе Чанкая находились два клуба, где бывали сотрудники американской базы в районе Балгат: там, где сейчас построена башня Атакуле, находился клуб для американских офицеров с видом на Ботанический парк, а на окраине района Бахчелиэвлер – ночной клуб NGO. Молодые студенты, говорящие по-английски, в основном из Ближневосточного технического университета, отдыхали там на выходных, пили и танцевали и по дешевке покупали у новых знакомых одежду, сигареты, алкоголь и электронику американского производства. Туда же приходил и Эймс. Как он рассказывает, там он познакомился со студенткой, которая была любовницей профессора и одновременно водила знакомство с членами «Дев-Генч». Узнав об этом, он стал ее шантажировать, угрожая сдать турецкой полиции, которая будет ее пытать, если та не даст ему информацию. Студентка начала рассказывать все, что знала. За первые сведения Эймс заплатил ей 75 долларов, а за ответы на дополнительные вопросы – 200 долларов. Затем он оборвал с ней связь[216].

После происшествия с Комером ЦРУ стали тесно сотрудничать с Национальной разведывательной организацией, а по совместительству и с «Моссадом», с которым НРО тогда тоже сотрудничала в рамках соглашения «Трезубец». Когда Турецкая народно-освободительная армия (ТНОА), которой руководил студент юридического факультета Стамбульского университета Дениз Гезмиш, и Турецкая народно-освободительная партия-фронт (ТНОП-Ф), лидером которой был студент-политолог Махир Чаян, стали совершать теракты против американцев, израильтян и сотрудников баз НАТО, началась настоящая облава. А поскольку члены обеих организаций происходили из «Дев-Генч», Эймс передал список своему начальнику Дуэйну Кларриджу, а тот – в НРО.

Однако Кларридж был недоволен Эймсом. Он не выполнял свои прямые обязанности, отчеты писал кое-как, а его пристрастие к алкоголю уже становилось проблемой. Поэтому Кларридж дал Эймсу довольно плохую характеристику. Эта характеристика станет первым событием в цепочке, которая впоследствии приведет к тому, что Эймс станет самым крупным кротом КГБ и нанесет ЦРУ огромный вред.

Игра начинается в Вашингтоне

13 июня 1985 года, почти в тот же час, когда в Москве арестовали Толкачева, Эймс вошел в бар «Чедвик» на берегу реки Потомак в вашингтонском районе Джорджтаун (бар закрыт в 2014 году). У него была важная встреча – здесь он под видом специалиста по вопросам разоружения дипломата Рика Уэллса должен был встретиться с сотрудником советского посольства в Вашингтоне Сергеем Чувакиным. По официальной версии встреча была нужна для поиска в советском посольстве «цели», которую можно было бы склонить к работе на ЦРУ. На самом же деле все было наоборот: это была уже третья встреча, на которой агент ЦРУ Эймс продавал свои услуги КГБ[217].

Чувакин не работал в КГБ, он действительно был дипломатом, специалистом по контролю над вооружениями в посольстве СССР. Однако когда 16 апреля 1985 года Эймс переступил порог советского представительства на 16-й улице, он сделал это якобы для того, чтобы обсудить с Чувакиным вопросы разоружения и потихоньку склонить его к шпионажу в пользу США. Во время встречи Эймс, или, как он представился, Уэллс, отдал Чувакину закрытый конверт и попросил передать Станиславу Андросову[218].

Чувакин сначала сообщил о встрече послу СССР Анатолию Добрынину. Уэллсу они не доверяли, подозревали, что он может заниматься вербовкой для ЦРУ. В 1962 году, когда американцы согласились вывести ракеты из Турции, а Советский Союз – не размещать свои на Кубе, Добрынин был одним из ключевых участников переговоров. Шел двадцать третий год его работы в Вашингтоне, при нем сменились пять советских и шесть американских лидеров. Добрынин передал конверт Андросову. Станислав Андросов был резидентом КГБ в Вашингтоне.

Получив конверт, Андросов вызвал Виктора Черкашина – руководителя отдела контрразведки резидентуры КГБ с 1979 года. Сотрудник госдепартамента по имени Рик Уэллс вступил в контакт с советским посольством для ведения параллельной дипломатии в переговорах по разоружению, однако в письме он рассказал, что на самом деле является разведчиком и предлагал продать информацию об операциях ЦРУ против Советского Союза за 50 тысяч долларов. Чтобы доказать искренность своих намерений, он сообщил, что двое сотрудников КГБ в штате посольства СССР в Вашингтоне являются кротами ЦРУ: Валерий Мартынов, занимавшийся научно-технической разведкой по линии «Х», и Сергей Моторин, работавший в военно-экономической разведке по линии «ПР», долгое время сливали информацию ЦРУ. Впоследствии станет ясно, что Эймс на первом этапе передал КГБ сведения о своих контактах в посольстве, чтобы те не донесли о нем в ЦРУ. Донесение попало бы в отдел, который он возглавлял, и его план стал бы известен.

Существовал риск, что это ловушка ЦРУ. Однако попробовать стоило. Куратором «Уэллса» назначили Черкашина. Даже если это ловушка и Черкашина вышлют из страны, ничего страшного – его командировка в Вашингтон и так подходила к концу. Приняли еще одно решение: связь будет осуществляться через Чувакина, однако он не будет знать, что это шпионская операция. Ему скажут, что он будет выполнять важное задание в рамках параллельной дипломатии для смягчения отношений между США и СССР. Об этом будет знать Уэллс, но не Чувакин. Даже старого зубра Добрынина в это дело решили не посвящать. Владимир Крючков, в то время второй человек в КГБ, объяснил Добрынину, что Чувакин и Уэллс ведут параллельную дипломатию, а Черкашин координирует их действия[219].

Как можно понять, на первых порах «Уэллс» не был у КГБ в приоритете, поэтому вести его поручили давнему сотруднику, который и так должен был скоро уехать из США, даже если бы его разоблачили.

Однако произошли события, которые в корне изменили ситуацию.

Русский работает на британцев, американец – на русских

Во-первых, лондонский резидент КГБ Олег Гордиевский обратился в MI6 с просьбой об убежище. Прошлое у Гордиевского было очень интересным. В 1968 году он осудил жестокое подавление «Пражской весны», и о его позиции узнали в датской секретной службе PET (Politiets Efterretningstjeneste) и передали информацию MI6[220]. В результате кропотливой работы британских спецслужб Гордиевский с 1974 года стал кротом MI6 в КГБ. Значимость полковника Гордиевского для англичан еще больше возросла, когда в 1982 году его назначили начальником резидентуры КГБ в Лондоне. Высокопоставленный сотрудник разведки, которого Советский Союз направил в Великобританию, на самом деле на Англию же и работал. Побег Гордиевского был своего рода местью MI6 за советского крота Кима Филби, который возглавлял у них «советский» отдел.

Британцы, узнавшие о Гордиевском от союзника по НАТО Дании, скрывали его даже от своих стратегических партнеров американцев. Те даже начали тайное расследование, заподозрив, что британцы умалчивают о советском «кроте» в Лондоне. А человеком, которому начальник отдела СССР и Восточной Европы в ЦРУ Бертон Гербер поручил это задание, был Эймс. Он тогда верно заподозрил Гордиевского и сообщил своему начальству, однако не смог их убедить. На самом деле то, что он не получал от начальства того одобрения и повышения по службе, на которые рассчитывал, тоже сыграло свою роль в его переходе на сторону КГБ. Однако еще до того, как объявился Эймс, о том, что Гордиевский может быть «кротом», агенту КГБ в Вашингтоне Черкашину сообщил его осведомитель, британский журналист. Черкашин передал эту информацию своему начальнику Крючкову, и Гордиевского под каким-то предлогом вызвали в Москву и допросили[221]. Но не найдя против него доказательств, оставили в Москве в вынужденном отпуске. Гордиевский, понимая, что круг сужается, отправил жену и детей отдыхать в Азербайджан и сообщил через агентов MI6 в Москве о своем намерении бежать. Согласно разработанному ими плану, 19 июня 1985 года во время утренней пробежки он ушел от наблюдавших за ним сотрудников КГБ и на поезде приехал в город Выборг на финской границе. Там его ждал один из специалистов советского отдела MI6 (и внук бывшего премьер-министра Герберта Асквита) Рэймонд Асквит с помощником. Они быстро затолкали Гордиевского в багажник машины с британскими дипломатическими номерами, накрыли термоодеялом на случай, если на границе машину будут проверять тепловизором, и так провезли[222]. Из Финляндии, где активно действовала советская разведка, Гордиевского быстро перевезли в Норвегию, а оттуда – в Великобританию.

Однако Эймс, или как его до сих пор знали русские, «Уэллс», на второй встрече 17 мая передал КГБ свои подозрения насчет Гордиевского, от которых отмахнулись его начальники в ЦРУ. Такая прозорливость заставила КГБ тщательнее проверить Уэллса, и стало ясно, что он не рядовой разведчик, а один из аналитиков советского отдела контрразведки ЦРУ: Рик Уэллс на самом деле Олдрич Эймс. Это было вторым событием.

Третье же событие – это арест «крота» КГБ Джона Уокера. Уокер занимался шпионажем во флоте США с 1968 года и был арестован агентами ФБР в номере отеля. Его выдала бывшая жена. Уокера поймали при попытке передачи 124 страниц ключей к шифрам связи с авианосца «Нимиц», на котором служил его сын – военный моряк. Жадный до денег Уокер втянул в шпионаж и его. Этого боялась его жена Барбара, ставшая алкоголичкой из-за постоянных скандалов. Когда она поделилась своими опасениями, Уокер избил ее, это и стало одной из причин развода. Донос на бывшего мужа был местью Барбары.

В течение нескольких лет Советский Союз благодаря Уокеру получал, помимо ключей к шифрам американского флота, также и секретные технологии, которые позволяли при помощи гидрофонов отслеживать советские подводные лодки. А когда выяснилось, что добытые шифры бесполезны без шифровальной машины, флот Северной Кореи в начале 1968 года захватил американский корабль радиоэлектронной разведки «Пуэбло», когда тот находился у берегов Кореи; с корабля демонтировали все устройства и отправили в Москву, таким образом Советский Союз получил и оборудование, и коды[223].

После ареста Уокера министр обороны в администрации Рейгана Каспар Вайнбергер заявит, что из-за деятельности «семейной» шпионской ячейки советский флот приобрел большое преимущество перед американским. Поэтому разоблачение Уокера стало для СССР и КГБ тяжелой потерей, необходимо было срочно найти в США новые источники информации. И это стало третьей причиной.

Итак, 13 июня Черкашин «проходил мимо» бара «Чедвик» и «случайно попал» на встречу Чувакина и Эймса (так он создаст у агентов ФБР, следящих за Эймсом, впечатление, что пришел ради Чувакина). У него был готов план. Вежливо попросив не подозревавшего о шпионаже Чувакина, который верил, что ведет скрытую дипломатию, оставить их одних на пару минут, он встретился лицом к лицу с американцем. Тот признал, что его зовут вовсе не Уэллс, а Эймс, и ступил на путь, с которого уже не было возврата[224].

В Турцию перед арестом

Эймс начал выдавать КГБ имена «кротов» ЦРУ, работавших в советских органах. При каждой встрече он получал наличными от 20 до 50 тысяч долларов. В СССР были не против: информация, предоставляемая Эймсом, того стоила. Вот почему в ЦРУ так встревожились, когда примерно в то время, когда схватили Толкачева, «кротов» ЦРУ в КГБ разоблачали одного за другим. Как будет сказано в докладе комитета по разведке, представленном Сенату США в 1994 году, из-за сведений, переданных Эймсом в период с 1985 по 1994 годы, сотни операций ЦРУ провалились, более десяти «кротов» в СССР были казнены[225]. Среди выданных Эймсом двойных агентов самым важным был генерал-майор ГРУ Дмитрий Поляков. Поляков, которого один из директоров ЦРУ Джеймс Вулси называл «жемчужиной в нашей короне», в 1961 году, находясь в составе советской делегации в ООН, заговорил с агентами ФБР, которые вели за ним слежку, и заявил, что хочет работать против СССР. Причиной стал отказ Москвы отправить его сына на лечение в США; в результате ребенок умер. Поляков ненавидел КПСС и желал отомстить. Полякова приняли в штат под оперативным псевдонимом «Цилиндр». Из сообщенной им информации наибольшее стратегическое значение имели сведения об усилении противоречий между Москвой и Пекином (Поляков тогда отвечал за китайское направление работы ГРУ). Благодаря этому Генри Киссинджер разработал стратегию сближения с Китаем: встреча президента США Ричарда Никсона и Мао Цзэдуна в Пекине в 1972 году стала тяжелым политическим ударом для Советского Союза. Инженеры ЦРУ лично для Полякова разработали специальное устройство: оно зашифровывало текст, превращая его в сигнал, который специальный приемник получал всего через 2,6 секунды, – до появления цифровых технологий это было изобретение на грани фантастики[226]. Эймс выдал Полякова в 1986 году, когда тому оставалось шесть лет до выхода на пенсию, в 1988 году его казнили.

Еще одним «кротом» был специалист по ядерному оружию в составе советской делегации в ООН Сергей Федоренко. Причем его в свое время завербовал сам Эймс, ставший его куратором.

До своего ареста по обвинению в шпионаже в пользу КГБ специалист по СССР агент ЦРУ Эймс получил 2 миллиона 700 тысяч долларов. Если бы он смог сбежать, то снял бы еще 2 миллиона долларов со счета на свое имя в одном из банковских отделений Москвы.

Благодаря этой сумме Эймс, который до сих пор отбывает пожизненное заключение, был самым дорогостоящим шпионом всех времен – до тех пор, пока не поймали еще одного «крота» КГБ Роберта Хансена.

Хансен, чьей работой в ФБР было ловить советских шпионов, стал двойным агентом в 1985 году по собственному желанию, исключительно ради денег. Его связным был Виктор Черкашин. Он раскрыл методы контрразведки ФБР, а также выдал известных ему «кротов», работавших на КГБ. До своего ареста в 2001 году он получил сначала от СССР, а затем от Российской Федерации 1,4 миллиона долларов наличными и бриллиантами. Это меньше, чем получил Эймс, однако Хансен обошелся дороже: чтобы его поймать, ФБР выплатили своим «кротам» в российских спецслужбах 7 миллионов долларов.

Уже работая на КГБ, Эймс как минимум еще раз (насколько мы знаем) посетил Турцию в качестве агента ЦРУ. 24 мая 1993 года на трассе Элязыг-Бингёль боевики Рабочей партии Курдистана[227] расстреляли тридцать трех солдат. А на следующий день в Анталье проходило первое собрание рабочей группы по борьбе с оборотом наркотиков и организованной преступностью, созданной в рамках Организации черноморского экономического сотрудничества. Среди участников был и Мехмет Эймюр[228], несмотря на то, что в 1988 году ему пришлось уволиться из НРО. Эймюр все еще помнит удивление, которое он испытал, увидев в составе делегации Черноморского сотрудничества начальников разведок России и стран Восточной Европы, с которыми они годами вели борьбу. Удивление вызвал и организатор собрания – давний сотрудник отдела (на тот момент уже) России и Восточной Европы ЦРУ Олдрич Эймс.

В следующем году Эймюр будет принимать участие во встрече рабочей группы, проходившей в марте в румынском городе Брашов, уже в качестве официального сотрудника НРО – он станет начальником Специального департамента разведки, подотчетного напрямую директору Сёнмезу Кёксалу. Вот только американскую делегацию в Румынии возглавлял уже не Эймс. Позже станет известно, что за месяц до этого его арестовали по обвинению в шпионаже в пользу КГБ.

Как потом выяснится, агенты ЦРУ следили за Эймсом уже в Анталье. В Турции в его персональном компьютере обнаружили засекреченные документы ЦРУ. На вопрос, зачем он взял компьютер, Эймс ответил: «Я играл в игры».

Поимка шпиона в Анкаре

Агенты Национальной разведывательной организации уже некоторое время следили за каждым движением подозреваемого.

Приказ о начале слежки начальнику соответствующего отдела Мехмету Эймюру отдал директор регионального управления НРО по Анкаре полковник Сулейман Йенильмез. Решение было принято на самом высоком уровне – директором НРО Хамзой Гюргючем.

Отставной генерал армии Гюргюч был опытным офицером, который ранее представлял интересы Турции в СЕНТО[229] и возглавлял разведслужбу Генерального штаба.

Что же касается Сулеймана Йенильмеза, то он имел богатый опыт участия в операциях НРО под оперативным псевдонимом «Селим Якар». Возглавляя управление НРО в Анкаре, он 30 марта 1972 года в числе других провел операцию в деревне Кызылдере, когда были окружены и убиты основатель ТНОП-Ф Махир Чаян и его товарищи, а также двое британских и один канадский заложник, которые были похищены из радиолокационной базы НАТО в округе Унье.

Первым свои подозрения высказал Хирам Абас, занимавший пост начальника Управления контрразведки, которое к тому времени переехало в новое здание в анкарском районе Йенимахалле. Также подобные сигналы поступали и от начальника Управления экономической разведки Махира Кайнака. Кроме того, в подготовке операции был задействован глава Управления разведки Неджип Юсуфоглу, который руководил Стамбульским управлением НРО во время переворота 12 марта 1971 года[230], то есть когда велись операции, в которых принимали участие Абас и Эймюр, и, в частности, проходили допросы на вилле Зивербей[231]. Эту операцию должен был возглавить Абас.

Слежка не прерывалась ни на час. За подозреваемым каждый вечер следили по пути с работы, до утра наблюдали за его домом, утром вели от дома до работы – так повторялось каждый день. Слежка продолжалась и когда цель выходила за покупками или в гости; агенты уже начали узнавать всех соседей подозреваемого. Поскольку его дом находился в центральном районе Чанкая, на улице Месневи, то, чтобы не привлекать внимание, в группу добавили женщин-агентов, хотя до того момента слежка считалось главным образом мужским делом. Это была очень важная операция: Эймюр не сообщил агентам ни за кем они следят, ни на какую страну работает этот человек – он хотел предотвратить любую утечку информации.

29 ноября 1977 года агенты заметили нечто необычное. Подозреваемый вошел в дом в обычное время с толстой папкой в руках. Как было заведено, водитель служебного автомобиля ждал, когда в подъезде автоматически зажжется свет. Когда свет гас, он понимал, что мужчина зашел в квартиру, и уезжал. В этот вечер он тоже подождал, пока свет погаснет, и уехал. Однако вскоре после этого подозреваемый, все еще держа в руках папку, вышел из дома и начал спускаться по улице Гювенлик к району Ашагы Айранджи. Дойдя до середины улицы, он вошел в двухэтажный дом и вышел оттуда спустя полтора часа[232]. Агенты все зафиксировали на пленку.

Через несколько дней все повторилось, однако на этот раз подозреваемый пошел в сторону района Кючюкэсат и вошел в дом, расположенный в конце улицы Ненехатун.

В НРО навели справки. Дом на улице Гювенлик принадлежал англичанину по фамилии Дентон-Томпсон, сотруднику представительства ООН в Анкаре. Дентон-Томпсон был ветераном войны, потерявшим в боях руку. А в доме на улице Ненехатун с женой Лайл проживал старшина Айнерек Онзагер, служивший в штабе турецко-американской военной логистической группы[233]. Оправдались ли подозрения НРО? Была ли это совместная операция ЦРУ и MI6?[234]

Гюргюч дал зеленый свет, теперь ждали удобного случая.

Случай представился вечером 10 декабря 1977 года. Подозреваемый снова дождался, когда водитель уедет, вышел из дома с той же папкой и снова зашагал в направлении Кючюкэсата. Не успел он туда дойти, как сотрудники НРО и МВД уже были наготове вокруг дома. Сначала планировали взять его на выходе из подъезда. Сулейман Йенильмез и Мехмет Эймюр пытались подслушивать у двери квартиры, как вдруг дверь распахнулась, и они столкнулись с Онзагером и его женой. Делать было нечего, операция началась сама собой. Они тут же ворвались внутрь, за ними последовали и другие оперативники.

Как оказалось, чета Онзагер просто должна была предоставлять свою квартиру ЦРУ при необходимости. Перед встречей они уходили из дома и оставляли шпионов одних. В гостиной на журнальном столике и диване были разложены документы под грифом «секретно». Мужчина в очках поспешно схватил бумаги с дивана и запихал в карман. Когда Йенильмез потребовал их отдать, а Эймюр по собственному выражению «применил силу», мужчина закричал: «Дипломат, дипломат!», – напомнив о своей неприкосновенности. Эймюр отвел руки мужчины и вытащил документы из его кармана: «Не путайте шпионаж с дипломатией». Мужчина не стал возражать: схватившись за голову, он опустился на диван. Это был Уильям Филлипс, официально военный атташе посольства США в Анкаре, а на самом деле – глава резидентуры ЦРУ.

Пока они возились с «дипломатом», сотрудники, ведущие слежку, поймали «цель», которая пыталась сбежать. Человеком, пойманным с поличным при попытке продать ЦРУ турецкие секретные документы, был заместитель главы Управления разведки НРО полковник Сабахаттин Савашман.

Зачем ЦРУ шпионить в Турции?

На улице Гювенлик в доме британского дипломата Дентона-Томпсона Савашман встречался с агентом MI6 Робертом Сили, который числился первым секретарем в британском посольстве и продавал ему те же документы.

Нет, это была не совместная операция ЦРУ и MI6, это была операция Савашмана – он продавал секретную информацию разведкам двух союзных западных стран по отдельности.

Но разве Турция не была и так союзником США и Великобритании по НАТО? Значительная часть турецкой военной техники была американского производства – выведенные из эксплуатации самолеты, корабли, танки, артиллерийские орудия американской армии. Когда коалиционное правительство Народно-республиканской партии и Партии национального спасения, созданное Бюлентом Эджевитом и Неджметтином Эрбаканом, в 1974 году начало операцию на Кипре[235], США ввели военное эмбарго, и Турции пришлось покупать шины для шасси самолетов F-104 у ливийского лидера Муаммара Каддафи. Турция, которая не производила даже рации, извлекла из этого урок, и Совет национальной безопасности принял решение создать оборонную корпорацию ASELSAN (Askeri Elektronik Sanayi – «производство военной электроники»). (Сегодня имеет место похожая ситуация: президент Реджеп Тайип Эрдоган часто подчеркивает, что в результате многолетнего отказа США продавать Турции беспилотные летательные аппараты Турция начала производить собственные БПЛА, боевые и не боевые.) Когда США ввели эмбарго, премьер-министр Сулейман Демирель 25 июля 1975 года запретил им использовать все объекты НАТО, в первую очередь авиационную базу Инджирлик. Политические и военные отношения двух стран достигли низшей точки. С Великобританией тоже возник конфликт, поскольку она не выполнила свои обязательства как государство-гарант на Кипре. Поэтому, как и сорок лет спустя, в 2017–2018 годах, в то время Анкара и Москва сближались, рассматривая возможность новых экономических соглашений.

И США, и Великобританию больше всего интересовали два вопроса: что происходит на Кипре и представляет ли сближение Турции и СССР угрозу НАТО?

В суде Савашман в качестве аргумента защиты скажет, что даже большинство оборудования, используемого НРО, им предоставляет ЦРУ, между двумя разведками нет никаких тайн, а к супругам Онзагер он заглядывал поболтать, выйдя вечером на прогулку. Когда и как высокопоставленный сотрудник НРО мог подружиться с американским старшиной, гораздо моложе его и несравненно ниже по рангу, да еще настолько, чтобы забегать вечером в гости?

Была еще одна деталь. В бумагах, взятых у Филлипса, сообщалось, что в том месяце Савашману от ЦРУ полагалась премия в размере месячной зарплаты за «особые успехи»[236]. В обвинительном заключении было указано, что первые три месяца ЦРУ платило Савашману за переданную информацию три тысячи лир, а затем за хорошую работу повысило зарплату до пяти тысяч лир. А при аресте нашли квитанцию на десять тысяч лир – зарплата плюс премия[237]. Улики и материалы для представления в суде подготовил юрисконсульт НРО, отставной капитан Шахап Хомриш, чей сын был зятем лидера Партии Националистического Движения, тогдашнего вице-премьера Альпарслана Тюркеша. Савашман не был жертвой ЦРУ: во время командировки в США на заседание СЕНТО он в Вашингтоне встретился с Филлипсом, с которым познакомился еще раньше в Анкаре, и сообщил, что ему нужны деньги, чтобы отправить сына на учебу в Америку. Работать на американцев в турецкой разведке он стал добровольно[238].

Директор НРО Гюргюч выразит шефу ЦРУ Стэнсфилду Тернеру и начальнику MI6 сэру Морису Олдфилду решительный протест, оба принесут извинения и пообещают, что это больше не повторится. Конечно, ни ЦРУ, ни MI6 не собирались сдерживать данное слово, но по крайней мере признали факт шпионажа. Суд приговорил Савашмана к семнадцати с половиной годам тюремного заключения за измену родине.

«Крот» ловит «крота»

В числе сведений, которые Савашман продал ЦРУ, были и весьма интересные. Например, секретное сообщение, которое глава резидентуры КГБ в Анкаре Виктор Визгунов направил в Москву, а НРО перехватила. Или копия меморандума о визите тогдашнего начальника Генштаба Сирии Мустафы Тласа в Москву, которым Главное управление внешней безопасности Франции (DGSE) поделилось с НРО (Мустафа Тлас – отец Манафа Тласа, министра обороны в правительстве Башара Асада, который во время гражданской войны бежал во Францию). Эту информацию ЦРУ и MI6 могли получить и из других источников. Меморандумом о Сирии Франция могла поделиться по официальным каналам как с Турцией, так и с США и Великобританией. НРО могла сделать то же самое с сообщением агента КГБ, отправив его США и другим союзникам по НАТО.

Был и отчет НРО о деятельности британского военного атташе в Чанаккале и обмене информацией с военным атташе Греции. Были и сведения из Генерального штаба о расположении и численности турецких войск на Кипре и о структуре командования Эгейской армии. После ареста Савашмана при обыске в его комнате нашли также кадровый список вооруженных сил турецкого Кипра и данные о способности военно-морских сил к десантированию[239].

Но был и такой документ, который стал важным фактором в вынесении обвинительного приговора Савашману.

Точнее, это было досье, показывавшее, что Анкара сблизилась с Москвой гораздо сильнее, чем могли предполагать в Вашингтоне и Лондоне. Оно свидетельствовало о том, что Советский Союз, раз уж отношения с США не ладились, оценил свои шансы и решил оторвать Турцию от Запада. Подобно тому, как после визита в 1967 году в СССР премьер-министра Сулеймана Демиреля в Турции проявились предприятия тяжелой промышленности: Искендерунский металлургический комбинат, нефтеперерабатывающий завод в Алиаге, алюминиевый завод в Сейдишехире, химический комбинат государственной компании «Эти Маден» в Бандырме, так и сейчас советское правительство обещало построить в Турции новые промышленные предприятия. В обмен на это между Советской Армией и Вооруженными силами Турции, между КГБ и НРО должны были открыться специальные каналы передачи разведданных. Если Турция, чья главная функция в НАТО – сдерживать распространение советского влияния, на это пойдет, да еще после того как Греция вышла из военного блока по причине Кипрской операции, это пробьет брешь во всей системе Североатлантического Альянса. Досье, озаглавленное «Экономические отношения Турции и СССР», было отмечено грифом особой секретности и сопровождалось статистическими данными, прогнозами и картами.

Это досье было при Савашмане, когда его арестовали во время встречи с агентом ЦРУ Филлипсом.

Однако досье было полностью выдумкой: ни такого предложения, ни документов, ни статистических выкладок, ни прогнозов, ни «особо секретных» карт на самом деле не было. Все они были ловушкой, чтобы доказать тот факт, что Савашман выдает секреты НРО, и «крот» в нее попал.

Американский агент некоторое время назад запросил у Савашмана данные, подтверждающие сближение Турции с СССР. Не владевший темой Савашман обратился к главе недавно созданного отдела экономической разведки Махиру Кайнаку и спросил, есть ли такая информация. У Кайнака это вызвало подозрения: обычно такого рода запросы приходили напрямую от директора Гюргюча либо от второго человека в НРО, главы Управления разведки Юсуфоглу. Сначала он рассказал об этом своему близкому другу Хираму Абасу, а позже – Гюргючу. Однако опасаясь склок внутри организации, он поставил в известность и премьер-министра Сулеймана Демиреля[240]. Директор Гюргюч дал Хираму Абасу распоряжение начать операцию, а Кайнаку – «подыграть» Савашману. Кайнак выиграл время, сказав, что такие сведения находятся в распоряжении министерства иностранных дел и надо сделать туда запрос. Когда документы якобы пришли из министерства, Кайнак сказал, что ему надо над ними еще поработать. Он разными способами разжигал интерес Савашмана, например, пытаясь спрятать карты, лежавшие на столе, когда тот заходил к нему в кабинет. Наконец, когда досье с указанной выше информацией было готово, его будто бы забыли там, где Савашман мог его найти. Он же взял папку, которую так долго ждал, чтобы сделать копии и утром положить на место. Дальнейшие события показали, что ловушка сработала.

Такой способ выявить крота ЦРУ в структуре НРО разработал самый значимый из известных на сегодняшний день «кротов» организации Махир Кайнак.

«Предложили стать агентом. Я согласился»

Махир Кайнак родился в 1934 году в провинции Газиантеп. Его родители не были богаты, и поступление в военный лицей Кулели в Стамбуле было для него гарантией хорошего будущего. В 1953 году он окончил Военную академию, однако понял, что служба ему не по душе, вместе с несколькими товарищами специально не проявлял никаких способностей и был уволен из армии.

А между тем он был весьма способным, особенно к математике. Он считал: «Кто не обладает математическим складом ума, не способен понять этот мир». Он поступил на экономический факультет Стамбульского университета, изучал экономическую математику, эконометрику. В 1961 году стал научным сотрудником, а защитив диссертацию в 1965 году, начал преподавать. Теперь он был частью академической среды. Женившись на Шюкран-ханым, с которой познакомился на экономическом факультете, он стал отцом двоих детей.

В университете знали про его левые взгляды, однако, по его собственному выражению, он «не хотел ссориться с государством».

По словам Кайнака, однажды он пил чай в местечке Чынаралты рядом с площадью Беязыт, где находится Стамбульский университет. К его столику подошел неизвестный мужчина и попросил разрешения сесть. Что было дальше, нам расскажет сам Кайнак:

«Он сказал, что работает в НРО… Организация была обо мне хорошего мнения, мои познания в экономике ценили. Не мог бы я давать консультации? У меня не было иллюзий насчет задачи, которую передо мной ставили. Я понимал, что мне напрямую предлагают стать агентом. Я согласился. Почему согласился, я не могу как следует объяснить даже сейчас. Оказавшись на распутье, я выбрал одну из дорог, вот и все»[241].

Кайнака завербовали как агента, дали оперативный псевдоним «Преподаватель», однако в штат НРО не взяли. Поэтому он прошел лишь небольшую часть основного курса для сотрудников разведки: его научили только замечать за собой хвост и уходить от него.

Он начал вести двойную, даже тройную жизнь. Во-первых, он преподавал в университете, во-вторых, поддерживал связи с левыми организациями, в которых состоял, и, наконец, он был связан с НРО, где относительно него строили планы.

Чего же ждали от «Преподавателя» в НРО? Он ответит на этот вопрос в своих воспоминаниях, тираж которых в 2001 году был изъят по причине «раскрытия секретной информации». Позже обвинения были сняты, и мемуары напечатали вновь.

«Первое задание, которое дала мне организация (НРО), было установить связь с КПТ (Коммунистической партией Турции), а следовательно, с СССР, в том хаосе, который охватил страну из-за деятельности левых. Полагали, что я подходящая приманка для КПТ, и однажды они непременно выйдут на связь. Поэтому я стал членом всех организаций, служивших ширмой для коммунистов. Некоторые думают, что НРО меня выловили позже, когда я уже стал левым радикалом. Так вот, пусть знают: в эти коммунистические организации я вошел по заданию разведки. [… ] Моя работа там шла по двум направлениям, которые иногда пересекались. Первое – искать связи с КПТ и СССР, второе – следить за подготовкой переворота, в котором мне предстояло участвовать»[242].

Через некоторое время сложившаяся ситуация встревожила его супругу Шюкран-ханым. Некогда примерный семьянин Махир-бей начал приходить домой когда вздумается, порой очень поздно, иногда весьма выпившим. Может быть, он завел любовницу, или увлекся ночной жизнью? Чтобы развеять эти сомнения, примерно через год после начала сотрудничества с НРО, он рассказал жене правду, при условии, что она сохранит ее в тайне: он работает на правительство. Теперь ему не хватало времени, и он будет вынужден уйти с любимой работы на кафедре математики факультета естественных наук.

В какие же организации проник Кайнак по заданию НРО?

Список длинный: в Союзе национально-демократической революции под управлением Михри Белли он за короткое время стал одним из лидеров; в Союзе борьбы с безработицей и ростом цен Хикмета Кывылджымлы он занял пост вице-председателя; в Турецком революционном обществе Тарыка Зафера Туная он был членом совета правления. Также он занимал руководящие должности в Национальной молодежной организации Турции, которая противостояла Национальному союзу турецких студентов после того, как тот перешел в руки исламистов, а также в Федерации клубов идей, которая позже превратится в «Дев-Генч». Также он вошел в Союз социалистической культуры, возглавляемый Османом Нури Торуном. В числе основателей союза были лидеры Рабочей партии Турции Садун Арен, Тарык Зия Экинджи, Доган Авджыоглу. В этих организациях преподаванием марксизма обычно занимался Кайнак, но, как он скажет спустя много лет, чтобы рассказывать о марксизме, быть марксистом не обязательно. Это последнее объединение начнет выпускать под идейным руководством Авджыоглу сначала журнал «Йён» («Курс»), а затем «Деврим» («Революция»).

Авджыоглу, идеолог политического направления «кемалистский[243] социализм», в 1968 году опубликовал книгу «Устройство Турции», которая вызвала большой интерес среди читающей публики. Почти в каждой беседе Авджыоглу утверждал: «В 1960-х годах мы „Йёном“ обозначили курс Турции, а теперь (в 1970-х годах), чтобы следовать этому курсу, мы „Девримом“ произведем революцию».

Группа, сложившаяся вокруг журнала «Деврим», находилась в авангарде того движения, с помощью которого «Преподаватель» по заданию НРО надеялся выйти на связь с Москвой. Лидером ее гражданского крыла был Доган Авджыоглу, военного – отставной генерал-полковник Джемаль Маданоглу. Внутри группы постепенно созревал мятеж.

«Левый радикал»

Используя Кайнака как приманку, в НРО надеялись, что КПТ «клюнет», а через нее можно будет выйти на Советский Союз. Поэтому Кайнак, чтобы привлечь внимание, выступал чаще и действовал активнее.

Его соседка, журналистка Шюкран Кетенджи (ныне Сонер), которая жила этажом выше в доме Кайнака в стамбульском Бакыркёе, в 2010 году в эфире программы Балчичек Памир «Противоположное мнение» на канале «Хабертюрк» скажет: «Махир был известен своими радикально-левыми взглядами»[244]. В кругах, куда он лишь недавно вошел, Кайнак был одним из самых ярких ораторов. Шюкран и ее тогдашний муж Ахмет Гюрйюз Кетенджи были не только соседями, но друзьями Кайнаков. Ахмет Кетенджи тоже входил в число руководителей Турецкого революционного общества.

Когда Демократическая партия создала парламентский Комитет дознания, обладавший судебными полномочиями, Кетенджи стал одним из организаторов массового протеста перед зданием Стамбульского университета 28 апреля 1960 года, то есть за месяц до переворота 27 мая[245]. Студент юридического факультета Кетенджи видел, как застрелили 20-летнего Турана Эмексиза, учившегося на факультете лесного хозяйства[246]. Со своим соседом Кайнаком он был знаком еще по Революционному Обществу.

Еще одним знакомым Махира Кайнака по этой организации был Хыфзы Качар. Кайнак вспоминает, что Качар подошел к нему в конце 1966 года и завел разговор: они понаблюдали за Кайнаком и поняли, что их революционные взгляды совпадают. Они создали революционную организацию, не хочет ли он присоединиться? Это было как раз то, что Кайнаку и поручили. Во время второй встречи Качар познакомил его со своим дядей Джемалем Маданоглу, одним из организаторов переворота 1960 года. Уже в следующий раз Маданоглу раскрыл карты: правительство Демиреля тянуло страну в болото, единственный выход – военные снова должны были устроить революцию, то есть переворот. Для этого они объединялись. Спустя годы Кайнак скажет: «Я проник в это движение без лишних церемоний»[247].

Он обо всем сообщил своему связному в НРО, через две недели встретился с куратором и получил ответ: «Мне сообщили, что они серьезно относятся к подготовке мятежа и решили следить за ситуацией. После этого я продолжил поддерживать отношения с левыми, однако разведкой уже не занимался, то есть отчеты не отправлял».

Теперь «Преподавателю» нужно было сконцентрироваться на группе Маданоглу-Авджыоглу, узнать, стоят ли за левыми мятежниками КПТ и Советский Союз. Другими вопросами он больше не занимался.

Давайте немного переведем дух. Нам уже известно, что в прошлом КГБ требовал от своих агентов во всех странах держаться как можно дальше от коммунистических партий и даже левого движения в целом. К тому же в годы, предшествующие перевороту 12 марта 1971 года, Коммунистическая партия Турции состояла из горстки людей, оставшихся в ней с 1940-х и 1950-х годов. С КПТ в прошлом были связаны некоторые члены Рабочей партии Турции, однако «старожилы» КПТ, собранные вокруг своей лейпцигской радиостанции в Восточной Германии, обвинили большинство наиболее активных членов Рабочей партии в предательстве. КПТ в ее нынешнем состоянии не обладала никаким весом – это Москва знала лучше, чем НРО и турецкое правительство, ведь на правительство и, следовательно, на разведку влияла пропаганда США.

Махир Кайнак позже расскажет, как на одном собрании, в котором он участвовал по заданию НРО, выступал Михри Белли. Он был храбрым человеком, который даже сражался на стороне коммунистов в Гражданской войне в Греции, а в Анкаре подозревали, что он советский агент. Тогда Белли сказал: «Если Советы захватят власть в Турции, то меня они повесят раньше Демиреля». Его «национально-демократическая революция» была близка теории народной войны Мао Цзэдуна и в глазах Москвы являлась выдумкой ЦРУ.

Операция «Воздушный шар» начинается

Теперь операция внедрения Махира Кайнака под кодовым именем «Преподаватель» обзавелась названием: «Воздушный шар». Она началась в марте 1967 года, ответственным назначили офицера НРО Микдата Алпая, работавшего в контртеррористическом отделе[248] Управления борьбы с коммунизмом. Алпай пришел в разведку недавно. В 1965 году он избирался в студенческий совет юридического факультета Анкарского университета как кандидат от «Группы социального пробуждения», левого крыла Народно-республиканской партии, и был очень близок к победе. Однако выборы отменили, и его надежды не оправдались.

А кто же обеспечивал связь между «Преподавателем» и НРО, передавал отчеты в Центр, сообщал Кайнаку инструкции, пришедшие из Стамбульского управления? Как мы увидим, связной Кайнака впоследствии станет всеми любимым и уважаемым человеком.

Благодаря своему красноречию и трудолюбию «Преподаватель» быстро занимал всё более высокие должности. На съезде международного Союза коммунистической молодежи (Uniunea Tineretului Comunist – UTC), прошедшем 15–20 июня 1969 года в Румынии, Турцию представляли два члена Национальной молодежной организации, одним из которых был Махир Кайнак.

До сегодняшнего дня эти съезды воспринимали как своего рода молодежный Интернационал под эгидой Москвы; возможно, такое впечатление создавали специально. А между тем Союз коммунистической молодежи был всего лишь молодежной организацией Румынской коммунистической партии. Румынский генеральный секретарь Николае Чаушеску начал дистанцироваться от СССР. Надеясь стать коммустическим лидером, построившим мост между социалистическим блоком и Западом, он приглашал членов организаций левого толка из разных стран. На самом деле, Национальная молодежная организация Турции не имела к коммунизму никакого отношения, да и съезд не представлял особой важности, однако в Турции тех времен он вызвал отклик.

Как же так получилось, что в делегации Национальной молодежной организации, приглашенной на съезд коммунистической молодежи в Румынии, оказался 34-летний доктор экономических наук Кайнак? Об этом расскажет он сам:

«Я думаю, мое избрание обеспечила НРО, потому что, прежде чем мне сообщили эту новость в Национальной молодежной организации, в НРО уже подготовили мою поездку в Румынию, оповестили меня, даже сказали, что от меня потребуется. Глава делегации подготовил речь, восхваляющую советскую политику в Румынии. Текст, как мог, очернял политический режим в Турции, я счел его слишком резким и прочитал слегка переделанную версию»[249].

Поездка в Румынию еще больше укрепила положение Кайнака в группе Маданоглу-Авджыоглу. Теперь он участвовал во всех собраниях в роли своего рода ассистента Маданоглу: вел записи выступлений, размножал их и распространял среди участников.

Разумеется, одну копию записей «Преподаватель» при первом удобном случае передавал своему связному, а через него она попадала сначала в управление НРО в Стамбуле, расположенное в начале крутой улочки Серенджебей в районе Бешикташ, чуть ниже дворца Йылдыз, а оттуда – в Анкару, к директору организации Фуату Догу.

И это были не только записи речей. Во время одной из встреч связной передал Кайнаку устройство размером с ладонь. В годы, когда камеру и микрофон, встроенные в очки, ожерелье или брошь, считали космическими технологиями, этот приемник звука был одним из самых современных устройств в распоряжении НРО. Турецкая разведка хотела, чтобы с помощью него Кайнак записывал разговоры на собраниях тайной организации, планирующей свергнуть правительство путем военного переворота.

Это было непросто. Маданоглу был ветераном Корейской войны, суровым военным, который после переворота 27 мая входил в Комитет национального единства[250], а теперь был пожизненным сенатором. Его подозрительность доходила до паранойи. Поэтому, идя на собрания, Кайнак приматывал устройство к животу, а антенну закреплял на спине.

Таким образом, с начала операции «Воздушный шар», 19 марта 1967 года, до ее окончания, 8 апреля 1971 года, он помог НРО записать шестьдесят одно тайное собрание. В истории мировой разведки нет других примеров, чтобы «крот» смог проработать так долго и не попасться. Вероятно, единственной причиной этого была слабость Маданоглу – он доверял Кайнаку без оглядки. Большинство собраний проходили в доме Маданоглу, а иногда – у главного редактора газеты «Джумхуриет» Ильхана Сельчука. Однако Маданоглу не был против собраться 24 октября 1969 года и в доме матери Кайнака[251]. Он считал Кайнака главой молодежного крыла и после переворота планировал назначить его на должность одного из заместителей премьер-министра.

В то время в анкарскую редакцию журнала «Деврим» Догану Авджыоглу нанес визит советский атташе по вопросам печати и культуры (вероятно, агент КГБ). Он положил перед Авджыоглу лист бумаги и написал на нем: «Собрания в Бахчелиэвлере прослушивают, к вам проник агент». В мемуарах Кайнак отметит, что упомянутый дом принадлежал Шевкету Сюрейе Айдемиру[252]. Возможно, Советский Союз, хотя и не имел прямого отношения к планам мятежа (иначе они никогда не направили бы открыто свое официальное лицо), тем не менее не желал его провала, ведь такой переворот привел бы к власти в Турции правительство левых националистов по типу сирийской партии Баас, что шло вразрез с интересами США.

Какова бы ни была причина, после этого предупреждения Маданоглу объявил внутри организации настоящее военное положение, усилив меры безопасности. К примеру, на собрании 24 сентября 1970 года он, сообщив об утечке, приказал всем снять пиджаки – присутствующих будут обыскивать. Досмотр он поручил Кайнаку, тому самому агенту. Он вспоминает, что ему тоже пришлось снять пиджак, но его спасла толстая кофта, а обыскивать его никто не стал.

Найти лидера переворота

С началом операции «Воздушный шар» отношения Махира Кайнака с НРО приняли более официальный характер. В правительстве полагали, что КПТ – сильная организация, а Советский Союз достаточно наивен, чтобы осуществлять свою деятельность в Турции через КПТ или любую другую левую организацию. Поэтому связным для Кайнака выбрали опытного сотрудника НРО из Управления по борьбе с коммунизмом. В годы, когда в НАТО, особенно со стороны США, от Турции требовали главным образом охотиться на коммунистов, это подразделение было одним из главных в НРО.

Встречи со связным проходили обычно вблизи района Бешикташ, где располагалось региональное управление НРО по Стамбулу. Используя полученные навыки, Кайнак убеждался, что за ним никто не следит, и начинал подниматься по улице Акаретлер, а дойдя в конце улицы до парка, где сегодня стоит памятник легендарному президенту футбольного клуба «Бешикташ» Сулейману Себа, сворачивал налево и приходил на конспиративную квартиру, где встречался со связным. Там он передавал отчеты, делился впечатлениями, получал новые инструкции и, договорившись о новой встрече, уходил, снова следя, чтобы не было «хвоста».

Однажды связной (кто он, вы узнаете чуть позже) сказал: «Президент Джевдет Сунай и премьер-министр Сулейман Демирель вам очень признательны». О нем знали и с одобрением наблюдали за его работой. Однако просили «проявить больше усилий», чтобы получить некоторые важные сведения. В первую очередь нужно было узнать, кто возглавляет военное крыло заговорщиков, готовящих переворот.

Спрашивая о лидере военного крыла, президент и премьер-министр не имели в виду Маданоглу. Было и так известно, что «председателем революционного совета» являлся Джемаль Маданоглу, а «генеральным секретарем» – Доган Авджыоглу. В НРО об этом узнали, вскрывая в почтовом сортировочном центре письма, адресованные редакции журнала «Деврим»: конверт специальным образом открывали, делали копию письма, а затем конверт запечатывали так, что он выглядел нетронутым[253]. Однако Маданоглу, несмотря на свою репутацию и влияние, был отставным офицером, у него не было полномочий напрямую отдавать приказы военным. Президент Джевдет Сунай и премьер-министр Сулейман Демирель хотели знать, кто фактически будет руководить переворотом.

Кайнак понимал, что задать этот вопрос напрямую означало рисковать разоблачением. Поэтому он решил подойти издалека. Беседуя однажды с племянником Маданоглу Хыфзы Качаром, который и пригласил его примкнуть к мятежникам, он мимоходом упрекнул его: все говорят, что переворот будет со дня на день, но никто ему не сообщает ни когда, ни как он состоится: «Я ради этого дела хожу по краю пропасти, а мне никто ничего не рассказывает. Это несправедливо».

Качар успокоил Кайнака: «Руководить будет генерал-полковник Атыф Эрчыкан, а он сейчас в Измире. Если переворот со дня на день, тогда что он там делает? Слухи ходят такие. А день мятежа ты узнаешь в числе первых»[254].

Не теряя времени, Кайнак сообщил в НРО: фактический руководитель переворота – начальник Управления планирования Генерального штаба генерал Атыф Эрчыкан.

Новость сначала попала к директору НРО Фуату Догу, а от него – к президенту Сунаю, премьер-министру Демирелю и наконец – к начальнику Генштаба генералу армии Мемдуху Тагмачу. Тагмач сразу вызвал к себе Эрчыкана, который занимал один из ближайших к нему кабинетов на этаже командования. Они попались. Тагмач потребовал, чтобы отныне Эрчыкан сообщал ему обо всем, что говорят на собраниях, иначе его накажут. Тот не стал сопротивляться и согласился.

Начальник Генштаба превратил «крота» генерала Эрчыкана в двойного агента, работающего на государство.

Эрчыкану выдали записывающее устройство – продвинутая технология по тем временам. Только надо было часто менять пленку. Нам о многом расскажет свидетельство отставного полковника Талата Турхана, который представлял на собраниях «гражданское крыло». Вот как он описывал встречу 3 марта 1971 года в Израильских домах[255] анкарского района Эмек:

«День 3 марта решил судьбу переворота 12 марта. Мы спорим о Турции, в комнате пятеро генералов и пятеро гражданских. [… ] Эрчыкан каждые пятнадцать минут выходит в туалет менять пленку. Он хотел записать все собрание… Хозяин квартиры – адвокат Факих Озфаких, среди его клиентов и Фарук Гюрлер[256]. Спор затянулся, вдруг Озфаких не выдержал: „Господа, так нужен Турции переворот или не нужен? Вижу, вы ждете, что скажет Фарук Гюрлер. Если вам не под силу через него переступить, тогда переступим мы“. Атыф Эрчыкан все записал и дал послушать Гюрлеру. Он был командующим сухопутными войсками, однако метил на должность начальника Генштаба. Услышав запись, он воскликнул: „Ничего себе! Даже мой адвокат хочет меня убить“»[257].

Позже станет известно, что среди представителей военного крыла на этом собрании были начальник Центрального отдела Генштаба генерал-лейтенант Шюкрю Кёсеоглу, начальник Технического отдела Командования военно-морских сил контр-адмирал Ведии Бильгет и начальник Операционного отдела Командования военно-воздушных сил генерал-майор Омер Чокгёр. Накануне переворота 27 мая Бильгет (тогда он был еще майором) сопровождал из Измира в Анкару генерала армии Джемаля Гюрселя, который согласился возглавить заговорщиков. В группу подготовки также входил полковник Осман Кёксал, начальник президентского гвардейского полка в официальной резиденции дворце Чанкая. Как рассказывал Хасан Джемаль[258], Кёксал всем хвастался, как во время переворота арестовал тогдашнего президента, героя Войны за независимость Джеляля Баяра.

Генерал Фарук Гюрлер был одним из двух офицеров в верховном командовании, на поддержку которого надеялись заговорщики. Другим был командующий Военно-воздушными силами Мухсин Батур.

Спустя годы Батур в своих мемуарах так охарактеризует роль, которую сыграл Эрчыкан:

«Почти за всеми собраниями велось наблюдение. На всех присутствовал генерал Атыф Эрчыкан, он выступал с провокационными речами, а на утро первым делом отчитывался обо всем начальнику Генштаба. [… ] Думаю, именно за его ненадежность и двуличие после событий 12 марта ему в дом бросили гранату»[259].

На самом деле о возможной связи заговорщиков с Гюрлером и Батуром стали подозревать еще до того, как Махир Кайнак разоблачил Эрчыкана. В показаниях, данных прокуратуре, Кайнак сообщит, что лично от Маданоглу получил черновик «кадрового состава» организации; ему нужно было привести рукопись в порядок и напечатать на машинке[260].

В документе, который Кайнак передал НРО, Фаруку Гюрлеру присваивали кодовое имя Явуз-бей, Батуру – Селим-бей, Эрчыкану – Эрджю-бей, а следующему после Эрчыкана в военной иерархии начальнику Управления планирования Командования сухопутных войск генерал-лейтенанту Джелилю Гюркану – Нури-бей. Конечно, из соображений секретности их имена нигде не упоминали, однако «Нури-бей» и так уже сообщал всю информацию начальнику Генштаба Тагмачу.

Тем временем НРО каждый месяц отчитывалась перед правительством о проведении операции «Воздушный шар». Совещания проходили в Анкаре в особняке Мармара на территории лесной фермы Ататюрка[261]. Иногда на них присутствовал президент Джевдет Сунай, но чаще всего участниками были премьер-министр Демирель, министр обороны Ахмет Топалоглу, начальник Генерального штаба Мемдух Тагмач, командующий Сухопутными войсками Фарук Гюрлер, командующий Военно-воздушными силами Мухсин Батур, командующий Военно-морскими силами Джеляль Эйиджеоглу и директор НРО Догу. Иногда вызывали и отвечавшего за операцию Микдата Алпая, когда требовалось прокомментировать документы.

На совещании 24 апреля 1970 года Кайнак (не раскрывая себя, под псевдонимом «Преподаватель») представил полученный от Маданоглу список состава правительства после переворота, тоже без настоящих имен. Совещание, начавшееся в 9 часов вечера, затянется до половины третьего утра 25 апреля[262].

Выступая с подробным отчетом, Догу отметил: им стало известно, что заговорщики вступили в контакт с некоторыми лицами «в парламенте» и «среди армейского командования». Двое из них, «Явуз-бей» и «Селим-бей», то есть Гюрлер и Батур, присутствовали на совещании, но не подавали вида.

Когда Догу сказал о «человеке в армии, с которым установили связь», Батур резко его прервал: «Кого вы имеете в виду?» Догу не растерялся и в присутствии президента и премьер-министра ответил: «Вас». (Согласно другой версии, Батур спросил молодого сотрудника НРО Алпая, кого заговорщики планировали поставить на пост премьер-министра.

– Вы правда хотите знать?

– Говори.

– Вас, – ответил Алпай.)

Много лет спустя, в 1988 году, журналист Джюнейт Арджаюрек спросит Демиреля, почему он сразу не отправил Батура в оставку, как он сделал с бывшим начальником Генштаба Джемалем Туралом, планировавшим переворот. «Когда в особняке Мармара стало известно о связи Батура с заговорщиками, он произнес очень убедительную речь, последовательно доказывая свою приверженность демократическому режиму. Ничего нельзя было сделать»[263].

После этого и Гюрлер, и Батур начали дистанцироваться от заговорщиков, однако те ни о чем не подозревали. Маданоглу и Авджыоглу с головой ушли в подготовку и не замечали, что происходит вокруг. Не замечали настолько, что в январе 1971 года они принесли Батуру все документы с планом действий, включая проект конституции и списки кандидатов на освободившиеся должности после переворота[264]. Что со всем этим сделал Батур? Изучил, сделал критические заметки на полях и присвоил номер согласно номенклатуре государственных органов. В свое время, если все сложится, как он хотел, он поделится этими документами со своими коллегами из армейского командования.

«Цель мы преследовали одну: спровоцировать военных»

А кто же вручил эти документы начальнику Военно-воздушных сил Мухсину Батуру? Эрчыкан? Возможно. Джелиль Гюркан? Может быть. Но мы знаем, откуда появился проект конституции и другие документы и благодаря кому они попали в руки «военного крыла». От кого? От тогдашнего главного редактора журнала «Деврим» – журналиста Хасана Джемаля. Однажды хозяин журнала Доган Авджыоглу вызвал Джемаля к себе в кабинет и передал ему большой конверт с подготовленным им проектом конституции. Джемалю нужно было отнести его по адресу в район Каваклыдере и передать майору Йылмазу Аккылычу[265]. Аккылыч был одним из связных между группой Авджыоглу и группой Маданоглу.

В те дни, когда Авджыоглу и его группа передали документы генералам, которые должны были, по их мнению, стать лидерами переворота, саму группу Авджыоглу занимало совсем другое. Вот что пишет Хасан Джемаль:

«Это было в конце 1970 или в начале 1971 года. После окончания митинга в парке у здания факультета языкознания, истории и географии Анкарского университета студенты должны были устроить шествие, и, когда они подойдут к Дому офицеров, нужно было бросить две гранаты. Одну со стороны кинотеатра „Анкара“, другую – с противоположной стороны, от входа в отель „Юксель Палас“ на пересечении улицы Митхат-паши и бульвара Ататюрка. Гранаты предназначались для патрульных. Одновременно со взрывами перед домом офицеров должен был прозвучать лозунг: „Армия и молодежь вместе на национальном фронте!“

Цель мы преследовали одну: спровоцировать военных. Эти провокации должны были приблизить переворот, и мы вышли бы на путь революции»[266].

Но ожидания заговорщиков неожиданным образом не оправдались. Снова рассказывает Хасан Джемаль:

«Митингом руководил лидер „Дев-Генч“ Эртугрул Кюркчю[267]. Я с волнением жду где-то в районе Сыххие… Но что же это? В конце выступления Кюркчю нас ждет сюрприз: он ведет студентов в противоположном направлении, в сторону района Улус. Наша засада провалилась»[268].

Там же присутствовал и один из руководителей «Дев-Генч» Огузхан Мюфтюоглу. После переворота 12 сентября 1980 года его будут судить и посадят в тюрьму как лидера организации «Девримджи Йол» (Революционный путь). Вот как он будет вспоминать тот день:

«Накануне мы узнали, что готовится такая акция. Сообщали, что обо всем договорились с Актаном Индже из группы Журналистского училища. Вроде бы им уже передали боеприпасы. Вообще, с учетом такой акции, шествие могли и отменить. Однако заговорщики оказали на нас давление, обвинив в попытке сделать из молодежи пацифистов. Чтобы не потерять поддержку студенчества, нам пришлось несмотря ни на что устроить шествие.

После короткого выступления толпе не дали идти в сторону Кызылая. Все члены Центрального совета, включая меня, преградили с той стороны путь. В итоге планируемую провокацию удалось предотвратить, и все мы, вернувшись к зданию факультета, разошлись»[269].

Мюфтюоглу позже признает ошибкой то, что после военного переворота 12 марта они, лишь бы «не отрываться от демократических организаций», подписали декларацию «Союза демократических сил», не осудившего переворот с самого начала[270].

Здесь приходят на ум два вопроса. Во-первых, кто собирался провести акцию, за которой наблюдал Хасан Джемаль, кто собирался бросить гранаты? Ответ мы снова находим у Джемаля. У группы Авджыоглу, которая надеялась с помощью переворота привести Турцию к социализму, было «боевое уличное подразделение». Как установили члены «Дев-Генч», это была «группа Актана Индже», сосредоточенная вокруг факультета социальных наук, которая поддерживала контакт и с кругами, близкими к журналу «Айдынлык» Догу Перинчека, и с Турецкой народно-освободительной армией. Джемаль наряду с Индже указывает имена Айдына Чубукчу и Мустафы Кусейри.

Хасан Джемаль и один из активных сотрудников журнала «Деврим» Улуч Гюркан планировали свои акции в кафе на подземном рынке «Зафер» в районе Сыххие.

А где они находили оружие и взрывчатку для своих провокаций? Как рассказывает Джемаль, к зданию масонской ложи на улице Адакале, где располагался «Деврим», а через дверь от него – редакция журнала «Айдынлык», взрывчатку в багажнике своей машины подвозил Ирфан Солмазер.

Кто такой Ирфан Солмазер? Отставной капитан, участвовавший в перевороте 27 мая 1960 года, член Комитета Национального Единства. В то время как Джемаль Маданоглу хотел как можно скорее передать власть гражданским, Солмазер был противоположного мнения и принял сторону Альпарслана Тюркеша. Джемаль Гюрсель поддержал Маданоглу, и Солмазер вместе с Тюркешем были задержаны 13 ноября 1960 года в составе «Группы четырнадцати»[271]. Их всех направили на авиационную базу Мюртед в пригороде Анкары, которая стала центром событий и во время попытки военного переворота 15 июля 2016 года[272].

Близкий друг Тюркеша из США, агент ЦРУ Рузи Назар получил известие о том, что «Группу четырнадцати» собираются там убить. После вмешательства Вашингтона следующим утром всех отправили за границу. Тюркеш поехал «советником» в посольство в Нью-Дели, а Солмазер – тоже «советником» в посольство в Гааге. По возвращении Солмазер был избран депутатом от Народно-Республиканской Партии, но вскоре он и ее привел к расколу и присоединился к новой Партии национального доверия[273].

Ссылаясь на отставного капитана ВМС Эрола Бильбилика, который в те времена поддерживал близкие связи с группой Авджыоглу, Хасан Джемаль сообщает, что Солмазер подталкивал активистов вроде Сарпа Курая и Дениза Гезмиша к вооруженным нападениям, влючая обстрел посольства США[274]. За день до переворота 12 марта Солмазер скрылся в Германии[275].

Если нужно устроить переворот, устроим его сами

Заговорщики уже назначили дату: 9 марта, вторник. Почему они выбрали именно этот день, до сих пор не ясно. Должно быть, они чувствовали, что готовы.

Начальник Генштаба Тагмач обо всем знал и от НРО, благодаря сведениям от Маданоглу, которые сообщал Махир Кайнак, и от Атыфа Эрчыкана, передававшего информацию о военном крыле группы Авджыоглу. Посоветовавшись с президентом Джевдетом Сунаем, он решил нанести удар первым. Тем более, что его с самого начала поддерживал командующий Военно-морскими силами адмирал Джеляль Эйиджеоглу.

2 марта он приказал всем офицерам высшего ранга, находящимся в Анкаре, на следующий день собраться в кинозале Командования военно-воздушных сил. В последний момент об этом сообщили и командующим тремя родами войск. 3 марта Тагмач выступил с жесткой речью и заявил, что армия останется вне сиюминутной политики и найдет решение внутри себя, не доводя до раскола. Как мы видели ранее, тем вечером в Эмеке собрались представители военных и гражданских и приняли решение действовать немедленно. Они все еще считали, что Гюрлер и Батур на их стороне. Однако все изменилось, когда генерал Эрчыкан, который днем присутствовал на совещании Тагмача, а вечером был у заговорщиков, утром 4 марта рассказал Тагмачу и, по его приказу, Гюрлеру, что говорили на собрании о последнем. Теперь и Гюрлер, и Батур знали, что Эрчыкан – крот, и поняли, что об их контактах с мятежниками стало известно.

В те дни распространилась новость, что 10 марта Тагмач созывает чрезвычайное заседание Совета верховного командования. Несмотря на это, 8 марта заговорщики собрались еще раз, а связанные с ними офицеры вечером того же дня привели подчиненные им подразделения в боевую готовность. 9 марта, когда переворот должен был совершиться, Гюрлер позвонил Батуру и попросил прийти к нему с группой офицеров. Когда те прибыли в 17:00, с Гюрлером находились Эрчыкан и Гюркан. Он говорил ясно: «Никаких действий не предпринимать, если ведется подготовка – остановить». Все отправились на званый ужин к Тагмачу[276]. Те, кто хотел установить демократию путем военного переворота, распрощались с надеждами на 9 марта, однако Маданоглу и Авджыоглу еще ни о чем не знали.

В заседании 10 марта 1971 года участвовал генерал-полковник Кенан Эврен, который спустя девять лет, 12 сентября 1980 года, организует переворот и захватит власть в стране, и его приближенные – адмирал Бюленд Улусу и генерал-полковник Тургут Сунальп. Подавляющее большинство выступило за вмешательство в ситуацию. 11 марта Тагмач провел еще одно собрание с тремя командующими родами войск. Именно на этом собрании возникла идея вынудить премьер-министра Сулеймана Демиреля уйти в отставку.

Позже Батур напишет в воспоминаниях, что, «если быть честным», он принял бы участие в таком мятеже при условии, что его поддержали бы командующие сухопутными войсками и военно-морскими силами, однако он не стал бы действовать по заданной Авджыоглу траектории[277]. То есть Батур был не против самой идеи переворота, но считал, что если уж его устраивать, то все надо делать самим. Он не нуждался в помощи каких-то проходимцев из гражданских. Те, мечтавшие о смене режима, желая спровоцировать и использовать в своих целях военных, переоценили свои силы и недооценили силы армии. В итоге, это военные их использовали. Раз уж надо было вмешаться в ход политической жизни страны, армия могла и сама с этим справиться.

Меморандум, составленный Тагмачем и тремя командующими, был зачитан по турецкому радио 12 марта 1971 года в 13:00. Пути назад уже не было.

Почему НРО не предупредила Демиреля о перевороте?

В дни, когда в среде военных происходило брожение, премьер-министр Демирель сидел как на иголках. Повсюду говорили о перевороте. Он знал, что некоторые командующие собрались 8 марта, а сам переворот назначен на 9 марта, однако этот день уже остался позади. Его тревога росла – что происходит?

В феврале жена бывшего сотрудника НРО, симпатизировавшая Партии Справедливости, пришла к Демирелю с важным сообщением. 2 февраля 1971 года после церемонии открытия автомобильного завода «Тофаш» в городе Бурса, на которую их вместе с президентом Джевжетом Сунаем пригласил владелец, бизнесмен Вехби Коч, произошло нечто, не вошедшее в протокол. Сунай вне заявленной программы встретился с командующими войсками в Эскишехире. Неожиданная осведомительница рассказала, что на совещании, которое, вероятно, проходило в эскишехирском штабе Первого тактического авиационного командования, военные убедили Суная поддержать их, даже пообещали ему еще один президентский срок. Демирель пошел к Сунаю и спросил о встрече в Эскишехире и слухах о перевороте: «Не обращай внимания, – ответил тот, – я верен присяге, которую принес в Меджлисе»[278].

Однако теперь слухов стало еще больше. Премьер-министр спрашивал у того, кого следовало, у директора НРО Фуата Догу. Догу, отделываясь общими фразами, ответа не давал.

Наконец, 11 марта Догу пошел домой к Демирелю на улицу Гюниз, чтобы «передать важное сообщение от президента Суная».

Много лет спустя, уже не будучи президентом[279] и снова поселившись на улице Гюниз, Демирель в беседе со мной подробно рассказал об этих событиях[280].

Сунай просил Демиреля уйти в отставку по состоянию здоровья, убеждая, что так будет наиболее «красиво».

– А что скажете вы, господин генерал? – спросил Демирель начальника разведки, который по закону должен был ему подчиняться.

Когда 9 марта переворота не произошло, 10 марта Демирель спешно приехал во дворец Чанкая и сообщил президенту, что ходят плохие слухи, и если можно как-то предотвратить опасность, он готов действовать сообща. Как-никак Демирель – глава Партии справедливости, которая единолично сформировала правительство, набрав 46,5 процентов голосов. А Сунай с его военным прошлым в качестве президента устраивал всех, не возражала и оппозиционная Народно-республиканская партия. Сунай, который порой обращался к Демирелю «сынок», сказал ему однажды: «Не бойся, пока я на этом посту, с тобой ничего не случится».

– Если желаете, поговорите с президентом сами, – ответил Догу.

В присутствии главы НРО Демирель кинулся к красному телефону, связывающему его с президентом. Однако трубка, в которой он всегда слышал голос Суная, в этот раз молчала. Демирель совсем поник.

– Возвращайтесь к своим обязанностям, – сказал он Догу. – У меня со здоровьем все в порядке.

Затем он вызвал на улицу Гюниз своих соратников: Исмета Сезгина, Ихсана Сабри Чаглаянгиля, Нури Баяра, Ахмета Топалоглу[281] и своих ближайших товарищей в правительстве. По его приказу министр обороны Ахмет Топалоглу должен был держать руку на пульсе, однако он вернулся с пустыми руками: военные молчали.

Тем временем пришла новость из дворца Чанкая: президент его ожидает. Демирель впервые расскажет подробности этой встречи сыну своего товарища Нури Баяра, в будущем блестящему дипломату и советнику президента Мехмету Али Баяру. Когда во время написания этой книги я обратился к Баяру, он передал мне беседу Демиреля и Суная так:

Демирель: Фуат Догу принес мне от вас новость. Я был весьма удивлен. Мы всегда работали сообща, что изменилось со вчерашнего дня?

Сунай: Для меня ничего не изменилось, но, сынок, они очень решительно настроены. Это вопрос субординации. Если они переступят через меня, то дела плохи. Я тебе советую: уйди по состоянию здоровья, а я тебя в обиду не дам.

Демирель: Господин президент, я здоров как бык, кто поверит в мою болезнь?

В этот момент Демирель понял, что Сунай уже не признает за ним власть. Он многому научился у героя Войны за независимость Исмета Инёню, которого сменил на должности в результате выборов, но маневрировать, очевидно, не умел. Значит, военные обманули наивного провинциала Сулеймана, обвели вокруг пальца. Последняя попытка: протянув руки, он обратился к президенту на «ты»:

– Подумай…

Ответ Суная объяснил все:

– Я уже ничего не могу.

Утром 12 марта Демирель еще раз позвонил начальнику НРО. Догу, который по закону напрямую подчинялся премьер-министру, был «на совещании»[282]. Демирель помрачнел еще больше. Он созвал чрезвычайное заседание: помимо членов кабинета министров на нем присутствовали главы парламентских депутатов от Партии справедливости и члены партийного совета правления в полном составе. Демирель объяснил им ситуацию. Восприняли серьзно, прозвучали призывы к сопротивлению, идея немедленно снять с должностей армейских командующих встретила поддержку. В присутствии собравшихся Демирель еще раз позвонил во дворец, чтобы сообщить о решении. В канцелярии ему ответили: «Господин президент вам перезвонит». Когда он с членами правительства ждал звонка Суная, в 13:00 в новостях зачитали меморандум военных. Один из членов правительства принес его текст. Меморандум начинался со слов «Парламент и правительство привели нашу родину…», а заканчивался «… решительно намерены взять контроль». Все еще слишком хорошо помнили, как в результате переворота 27 мая 1960 года казнили Мендереса, Зорлу и Полаткана[283]. Настроение сразу поменялось, приняли решение уступить, надо было как минимум сохранить работоспособность парламента. Вот что происходило за кулисами «тихого ухода» Демиреля.

Сунай и Демирель спрашивали у Кайнака, крота НРО в группе Маданоглу, кто возглавит переворот, он же сообщил, что это Эрчыкан. Дальнейшее развитие событий приведет к тому, что мятеж будет встроен в вертикаль командования и превратится в военный переворот.

Через несколько минут после того, как меморандум зачитали по радио, позвонит президент Сунай: «Я не смог им помешать».

Спустя годы Демирель спросит у Догу, почему тот не предупредил его о перевороте, несмотря на прямой вопрос. «Президент мне запретил», – ответил Догу.

Ведь он был офицером в чине генерал-полковника и подчинялся Генеральному штабу, а президент был предыдущим главой Генштаба. Возможно, поэтому, когда Демирель снова придет к власти, он в 1992 году назначит на пост начальника НРО не военного, а дипломата Сёнмеза Кёксала.

Случаются ли «левые перевороты» с ведома ЦРУ?

Военные отправили в отставку премьер-министра и поручили депутату от Народно-Республиканской Партии Нихату Эриму сформировать парламент, при условии, что он покинет партию. Однако авторы «левого переворота» продолжали жить в собственной вселенной. Члены группы Маданоглу-Авджыоглу были разочарованы неудачей 9 марта, а их настроения сразу после 12 марта Кайнак описал так:

«Военачальники предприняли важный, хотя и недостаточный шаг, поменяв политическую власть. Наша цель – превратить это в настоящий переворот. Теперь военным понадобятся идеи, за которыми последует народ. Такие идеи есть только у нас, и они будут нуждаться в сотрудничестве с нами, чтобы мы стали лицом правительства»[284].

По правде говоря, нельзя было сказать, что Фарук Гюрлер и Мухсин Батур никак не связаны с подготовкой левого переворота, что они не подавали заговорщикам надежду. Мы знаем из воспоминаний Батура, что он встречался с нижестоящими офицерами и с высокими чинами из других видов войск. Так, например, есть свидетельство Джелиля Гюркана. Гюркан был среди тринадцати офицеров (из них пятеро – генералы), которых 16 марта, через четыре дня после переворота, уволил из армии Демирель, который, несмотря на свою отставку, еще не передавал полномочия и оставался официально премьер-министром. Пережив пытки на вилле Зивербей, Гюркан в 1985 году рассказал журналисту Угуру Мумджу, что Фарук Гюрлер говорил ему: «Офицера, не читавшего книгу [Догана Авджыоглу] „Устройство Турции“, я за офицера не считаю». Эта книга в те годы считалась «обязательной для прочтения» в рядах вооруженных сил.

Сегодня мы можем увидеть, что не существовало двух заговоров 9 марта и 12 марта, одного левого, другого правого.

Были два течения, отдельные друг от друга, но параллельные. В них участвовали военные, считавшие, что переворот 27 мая 1960 года был «не завершен», и признававшие за собой право вмешиваться в политику; преподаватели и студенты университетов, вдохновленные растущим левым движением и вооруженной борьбой в мире; политики, каким-то извращенным образом перемешавшие социализм с турецким национализмом и кемализмом. Добавьте к этому полную хаоса и анархии политическую атмосферу, где царствовала паранойя, вызванная поляризацией холодной войны.

В этой нездоровой обстановке и происходила борьба за власть.

Надо было быть лишенным здравого смысла и трезвости рассудка, чтобы подумать, будто вооруженные силы Турции, страны НАТО, устроят левый переворот, играющий на руку Советскому Союзу. Однако думающие так люди были полны воодушевления и надеялись, как и рассказывал Хасан Джемаль, что социалистическая революция возможна в результате именно такого переворота.

Между тем у движущей силы мятежа, Джемаля Маданоглу, таких намерений и такого желания не было.

К примеру, за несколько месяцев до переворота 12 марта, то есть в конце 1970 или в начале 1971 года, однажды вечером Маданоглу пришел без приглашения в дом на Третьем проспекте района Бахчелиэвлер. Там проживал высокопоставленный сотрудник ЦРУ Рузи Назар, который с территории Турции с 1959 года руководил операциями американской разведки в Советском Союзе.

Как рассказывает бывший агент НРО Энвер Алтайлы, вспоминая свои встречи с Рузи Назаром, Маданоглу узнал о Назаре от Агаси Шена, своего товарища по военному перевороту 1960 года. Шен, один из лидеров переворота, был адъютантом Джемаля Гюрселя, ставшего впоследствии президентом. С Рузи Назаром Шен познакомился в 1955 году в Вашингтоне. Назар основательно изучил досье на Маданоглу. Десять лет назад его спас от гнева Вашингтона его близкий друг Тюркеш, настоявший, чтобы в обращение, зачитанное 27 мая, были включены слова «мы верны НАТО и СЕНТО». Назар подозревал, что журнал «Онджю», который пользовался поддержкой Маданоглу, в то же самое время получает деньги от отдела культуры советского посольства.

Назар пригласил Маданоглу войти, предложил его любимый виски. Тот же прямо рассказал о причине своего прихода. Планировали новый переворот, подготовку в рядах армии уже завершили. Если США помогут, например, если им удастся установить связь с генералами из JUSMMAT, это принесет выгоду обеим странам. Назар заподозрил, что это ловушка советских властей, и отказался: «Господин генерал ошибся дверью»[285].

Как только Маданоглу ушел, Назар связался с ЦРУ и посольством США. В то время заместителем Назара в анкарской резидентуре ЦРУ был Дуэйн Кларридж, которому до этого удалось расколоть Коммунистическую партию Индии и лишить ее победы на выборах, спровоцировав внутри нее конфликт из-за Китая; он же в скором будущем – участник дела «Иран-контрас»[286].

В 1999 году Кларридж рассказал мне в интервью, что узнал о меморандуме 12 марта за два дня и сообщил о нем в штаб ЦРУ. Его источник, таким образом, понятен. Однако, по всей видимости, Кларридж имел в виду проект меморандума, принятый на заседании Совета командования 10 марта. Американцы наблюдали за всем практически в прямом эфире.

Маданоглу же хотел только одного – захватить власть, а правый это будет переворот или левый – его не интересовало. «Цель оправдывает средства», – считал он.

К примеру, не существовало тайной организации «Революционная Армия», чьи заявления и предупреждения правительству часто печатали в газете «Деврим». Ее выдумал Доган Авджыоглу. Много лет спустя Хасан Джемаль расскажет, что большинство заявлений писал Авджыоглу, а некоторые – журналист Ильхами Сойсал[287].

Стояли ли за спиной Догана Авджыоглу СССР и Коммунистическая партия Турции? Доказывает ли это визит советского атташе по вопросам печати и культуры, который предостерег заговорщиков и подарил им маленький транзисторный радиоприемник[288], чтобы мешать прослушивать разговоры? (Заговорщики обсуждали между собой, а не поместили ли русские в этот приемник передатчик, чтобы их слушать? Но в итоге обратили все в шутку.)

Во-первых, шпионажем так не занимаются. Советский дипломат, который и так наверняка находится под наблюдением НРО, к тому же связанный с КГБ, не войдет среди бела дня в здание, тоже находящееся под наблюдением НРО, а возможно, и других спецслужб, не подставит так себя и своих агентов, так просто не бывает. А во-вторых, ослабление американского влияния в подконтрольной НАТО Турции, нарушение баланса сил в стране было частью деятельности Пятого управления КГБ, занимавшегося политическим саботажем и вредительством. В 1967 году Брежнев назначил главой КГБ Юрия Андропова, и создание нового управления входило в план Андропова по борьбе с влиянием США и НАТО[289]. То есть Москве не нужно было организовывать и поддерживать заговорщиков: чтобы усложнить жизнь Вашингтону, ей было достаточно влиять на политическую атмосферу.

В итоге, вместо того чтобы разделить армию, как это было во время переворота 1960 года, заговор снизу жесткой рукой начальника Генштаба был превращен во вмешательство армейского командования в политику страны. А с переходом на сторону Тагмача двух генералов, Гюрлера и Батура, на которых заговорщики возлагали свои надежды, переворот лишь сменил свое направление, но не более того.

Левые заговорщики ожидали, что военные займут их сторону, а между тем переворот 12 марта имел огромные последствия и поменял расстановку сил в Анкаре. 19 марта Тагмач обратился к партиям, чтобы те представили своих кандидатов для «правительства народного единства». Генеральный секретарь Народно-республиканской партии Бюлент Эджевит заявил, что уйдет с поста, если от НРП будут выдвинуты кандидаты для такого правительсва. И через два дня он действительно ушел, когда вышедший из НРП Нихат Эрим был выбран военными на должность премьер-министра, а его кандидатуру поддержал Исмет Инёню. Их с Инёню пути начали расходиться, на стороне Эджевита оказался и молодой политолог Дениз Байкал[290].

Когда инициатива переворота перешла от заговорщиков к военным, первоначальные организаторы лишились полномочий. Гражданские и отставные военные, замешанные в заговоре остались не у дел. Правда, не все…

Ведии Бильгет, оказавшийся среди отстраненных, много лет спустя расскажет, что раскол вызвал у него такое чувство, будто его предали. Особенно болезненный удар нанес ему Орхан Кабибай, один из лидеров переворота 27 мая, который вместе с «Группой четырнадцати» Тюркеша был выслан из страны (Кабибая отправили в Брюссель): как только ветер изменился, он начал работать с Нихатом Эримом на группировку Тагмача. «Это Орхан Кабибай предложил посвятить в план заговора Атыфа Эрчыкана», – рассказывал отставной адмирал Бильгет[292].

В то время как всех низших офицеров, входивших в военное крыло, уволили из армии и судили, генерал Атыф Эрчыкан возглавил Военно-историческое управление Генштаба. В 1974 году под его редакцией вышла любопытная книга. О ее названии судите сами: «Примеры военной хитрости»[293].

Один из участников движения «Йён» Догана Авджыоглу Атилла Караосманоглу получил приглашение оставить должность во Всемирном Банке в Вашингтоне ради поста вице-премьера в созданном 26 марта правительстве Эрима. Правда, Караосманоглу быстро понял, во что ввязался, и в 1972 году вернулся во Всемирный банк.

Вопреки ожиданиям авторов журнала «Деврим» военные так и не позвали революционеров их возглавить, и «Деврим», продолживший дело журнала «Йён», был закрыт в апреле в условиях военного положения.

Однако настоящая буря разразилась, когда Турецкая народно-освободительная партия-фронт (ТНОП-Ф) 17 мая 1971 года похитила генерального консула Израиля в Турции Эфраима Эльрома, труп которого найдут 23 мая. В результате начатой операции «Кувалда» понесут наказание не только боевики ТНОП-Ф, ТНОА (Турецкой народно-освободительной армии) и ТРКОА (Турецкой рабоче-крестьянской освободительной армии). Будут закрыты Партия национального порядка Неджметтина Эрбакана – за антисекуляризм, Рабочая партия Турции Бехидже Боран – за поддержку курдов и сепаратизм. Пострадают также профсоюзы и объединения.

Убитый израильский консул был охотником за нацистами

Эльром, убийство которого стало первой акцией ТНОП-Ф, родился под именем Эфраим Хофштеттер в 1911 году в Польше. Его отец, мать и сестра погибли в нацистских концлагерях. Еще до создания Израиля он переехал в подмандатную Палестину, контролируемую британскими властями, где работал полицейским. После провозглашения государства Израиль он стал начальником уголовного отдела полиции Тель-Авива. Хофштеттер был одним из восьми офицеров под руководством директора израильской разведки «Моссад» Рафи Эйтана, перед которыми стояла задача поймать нацистского преступника Адольфа Эйхмана, чей след обнаружили в столице Аргентины Буэнос-Айресе. Им удалось похитить Эйхмана и через Сенегал доставить его в Израиль 22 мая 1960 года[294]. Хофштеттер также участвовал в допросе Эйхмана. Покинув полицию и перейдя в министерство иностранных дел, он, как полагалось израильскому дипломату, взял фамилию на иврите – Эльром[295]. Он не скрывал этого в своих первых интервью по прибытии в Турцию[296]. Журналист газеты «Шалом» Моиc Габай утверждает, что убийство Эльрома мог спонсировать нацистский преступник Алоиз Бруннер, который до того, как бежать в Сирию, некоторое время скрывался в Стамбуле, в доме напротив немецкого генконсульства в районе Гюмюшсую[297]. А журналист Джем Кючюк выдвигает версию, что некоторые действия Эльрома по поимке нацистов «вызывали беспокойство у группы внутри турецкого Управления специальных операций». По мнению Кючюка, это убийство организовала «ячейка Ибрагима Тюркера», которая с помощью НРО и МВД внедрила в ряды ТНОП-Ф капитана Ильяса Айдына и капитана Орхана Савашчы. В похищении участвовал Ильяс Айдын, после убийства он по указанию УСО спрятался в анкарском районе Этимесгут, а затем бежал в Сирию[298].

В связи с убийством Эльрома на вопросы журналиста Аднана Бостанджыоглу отвечал Огузхан Мюфтюоглу, которого после переворота 1971 года судили по делу ТНОП-Ф, а после переворота 1980 года – по делу организации «Девримджи Йол». По его версии, «ясно было, что Ильяс Айдын вел двойную игру». В газетах писали, что он арендовал дом, в котором был убит Эльром. Всех поймали, однако Айдын перебрался из Анкары в Малатью, а оттуда – в Сирию. Там он был схвачен группой Теслима Тёре[299]. По словам Тёре, он признал, что является агентом, и вероятно, там же был убит[300].

Как сообщается, пособник Эйхмана нацист Бруннер умер в Сирии в 2010 году в возрасте 97 лет.

Эльрома же убили 22 мая, ровно в годовщину того дня, когда Эйхмана привезли в Израиль. Его тело нашли на следующий день в стамбульском районе Нишанташи.

Убийство Эльрома стало одним из поворотных моментов периода, наступившего после переворота 12 марта.

Рассекреченный «крот»

Примерно за месяц до убийства Эльрома началась операция против группы Маданоглу-Авджыоглу. Одним из первых арестованных стал Ильхан Сельчук, взятый под стражу 29 мая, за ним последовали и другие. Джемаль Маданоглу и Осман Кёксал, которые за участие в перевороте 1960 года являлись пожизненными сенаторами, лишились неприкосновенности, и 28 июля 1971 года против них было возбуждено дело.

Друзья Махира Кайнака, не подозревавшие, что он крот НРО, например, его соседи Ахмет и Шюкран Кетенджи, принесли ему «нежелательные» книги, и он спрятал их в доме своей матери. Позже он объяснит, что разделял работу и личную жизнь и не сообщил НРО о книгах, а через некоторое время вернул их владельцам в целости и сохранности[301].

В те дни Кайнака вызвали в Анкару. Ему впервые предстояло встретиться с Фуатом Догу. Для встречи выбрали служебную квартиру НРО в округе Чанкая. Разговор был долгим, Кайнак впервые видел «человека, который мыслил не только в пределах Турции и старался предвидеть будущее». (Если учесть, что в июле 1971 года Догу по требованию Исмета Инёню и под давлением вице-премьера Сади Кочаша покинул свою должность и был направлен послом в Лиссабон, то этот разговор, скорее всего, произошел не позднее июня.)

Правительство Эрима можно было представить как некую коалицию между Тагмачем и его людьми, с одной стороны, и Гюрлером и Батуром, с другой. Однако было вполне вероятно, что эта коалиция могла распасться еще до конца года, в летние месяцы. В связи с этим необходимо было вынести приговор подозреваемым на основании собранных улик и разорвать связь между военными и гражданскими, возникшую на основе заговора.

Поэтому Догу хотел, чтобы Кайнак выступил в суде как заговорщик, который раскаивается в содеянном: так он воспользуется законом о признании вины и поможет приговорить остальных. Кайнак был против: «То, что вы предлагаете, опозорит меня в глазах общества. Вы ни от кого не можете требовать пойти на такое, даже ради родины. Это навредит не только мне, у меня нет права оставлять такое наследие своей семье. Я никогда на это не соглашусь»[302].

«Пусть я сяду вместе с остальными, позаботьтесь о моей семье», – предложил он сначала. Теперь не согласился Догу. «Тогда рассекретьте меня», – сказал Кайнак. Он думал, что так станет ясно, что он не предавал своих товарищей, а с самого начала работал по заданию своей страны, а также он останется под защитой государства и не станет целью для различных организаций и зарубежных служб. А когда все уляжется, он сможет начать новую жизнь.

У Фуата Догу были причины уговаривать Кайнака. Ведь сам переворот уже случился, некого было судить за попытку мятежа. Без свидетелей никого нельзя было привлечь. Не было никаких доказательств, кроме тех, что собрала НРО с помощью Кайнака в результате многих лет наблюдений и прослушки без судебного постановления, то есть кроме разведданных, добытых незаконным путем. Если такие сведения предоставить суду, то станет известно, чем занимается НРО, а сами нелегальные улики не будут приобщены к делу. В итоге подозреваемых по делу Маданоглу освободили 28 декабря 1971 года.

Кайнак в то время уже был кадровым сотрудником НРО и числился в контркоммунистическом управлении, где работал его связной, однако текущего задания у него не было. Также он продолжал работать в университете. Ему поручили отвезти материалы вступительных экзаменов в город Трабзон[303]. Когда он вернулся в Стамбул, прежде чем сесть на паром, чтобы перебраться на свой берег, он купил на пристани газету. На первой странице была новость о том, что НРО его рассекретила. Никто его заранее об этом не предупреждал.

Так Махир Кайнак стал первым и единственным агентом, первым и единственным «кротом» в истории разведки, которого рассекретила собственная разведслужба, даже когда его, вероятно, никто не подозревал.

Он тут же позвонил в НРО. Побросав в чемодан кое-какие вещи, он отвез жену и детей из их дома в Бакыркёе в служебную квартиру НРО в районе Мода. Были каникулы, детям он сказал, что они уехали на лето в Суадийе[304]. Кайнак вспоминает интересную деталь:

«Мы не могли все время держать в четырех стенах двоих девочек десяти и семи лет. Когда мы совершали короткие прогулки по окрестностям, я не хотел, чтобы они упоминали мое имя, которое выучили не так давно, а также имена моей жены и друг друга.

Жена превратила это в игру и дала всем новые имена. Кто использует чье-нибудь настоящее имя, должен был платить штраф в 25 курушей[305]. Детям эта игра очень понравилась, и мы почти не произносили настоящих имен»[306].

Пока семья жила «на нелегальном положении», Махира звали Мустафа, Шюкран – Сыдыка, Мелике – Зейнеп, Ульке – Дениз. На самом деле это были их «гёбек-ады», вторые имена[307].

Накануне начала учебного года в 1972 году они переехали в Анкару и сняли дом неподалеку от улицы Гювенлик, в районе Ашагы Айранджы. Девочек записали в начальную школу. Кайнак работал в Управлении НРО по Анкаре в конце Восьмой улицы района Эмек. Когда он занимался анализом публикаций КПТ в контркоммунистическом управлении, его вызвали еще раз.

Дело Маданоглу возобновили, и на этот раз в НРО хотели, чтобы он дал показания в суде в качестве агента, для этого его направили в командировку в Стамбул.

Пытки узников Зивербея

1972 год в Турции с самого начала был неспокойным. После отставки одиннадцати министров-технократов, включая Караосманоглу, первое правительство Эрима распалось, и велась работа по созданию второго. Основателей Турецкой Народно-Освободительной Армии Дениза Гезмиша, Юсуфа Арслана и Хусейна Инана приговорили к смерти. Чтобы спасти их, Махир Чаян и другие члены ТНОП-Ф и ТНОА похитили с базы НАТО трех технических сотрудников: двух британцев и одного канадца. Все были убиты 30 марта в деревне Кызылдере, выжил только Эртугрул Кюркчю. Трех членов ТНОА повесили 6 марта 1972 года. В августе Тагмач ушел в отставку, и освободившийся пост начальника Генштаба занял Фарук Гюрлер, которого стамбульский комендант военного положения генерал армии Фаик Тюрюн в беседе с Демирелем называл «марксистом». Президентские выборы 1973 года также были не за горами. А во главе НРО теперь стоял генерал-полковник Нуреттин Эрсин (который будет участвовать в перевороте 12 сентября 1980 года в качестве командующего Сухопутными силами).

Вот в такой атмосфере, после возобновившихся в октябре 1972 года арестов готовились судебные заседания, на которых предстояло давать показания Кайнаку.

До начала судебного процесса обвиняемых жестоко допрашивали с применением пыток. Джемаля Маданоглу, Догана Авджыоглу, Ильхана Сельчука, Ильхами Сойсала и других держали на вилле Зивербей. Об их местонахождении не знали даже близкие.

Турции на этом этапе своей политической истории предстояло познакомиться с «Зивербеем» и «контргерильей».

Тайные допросы НРО проходили на вилле Зивербей в районе Эренкёй. По признанию Мехмета Эймюра, до того момента это принадлежавшее НРО здание использовали, чтобы допрашивать «беженцев и мигрантов, вызывающих подозрение или способных сообщить ценную информацию», а также для приема гостей. Впервые его использовали в условиях военного положения по предложению Эймюра для допроса лейтенанта Фузули Языджы, которого подозревали в причастности к побегу Махира Чаяна и его товарищей из военной тюрьмы Мальтепе[308].

Среди тех, кого допрашивали в Зивербее, был и главный редактор газеты «Джумхуриет» Ильхан Сельчук. В 1986 году Назлы Ылыджак, лучшая журналистка национал-консервативной газеты «Терджюман», которую какое-то время считали полной противолопожностью «Джумхуриет», опубликует серию статей под общим заголовком «Заговоры 12 марта». В статьях от 17, 18 и 19 апреля будут напечатаны показания Ильхана Сельчука, его написанное от руки 28 марта 1972 года признание, как они с заговорщиками из военных и гражданских готовили план свержения правительства Демиреля.

Ответ Ильхана Сельчука в газете «Джумхуриет» был жестким. В опубликованных газетой «Терджюман» показаниях, которые практически оправдывали переворот 12 марта 1971 года, было скрыто ужасное послание. В рукописном признании Сельчук оставил зашифрованное послание, своего рода «акростих», состоящий из первых букв второго с конца слова каждого предложения.

Таким способом Сельчук на случай, если не выйдет из Зивербея живым, оставил для тех, кто в будущем сумеет расшифровать его текст, такое послание:

– «Меня заставили это написать»;

– «Меня пытают»;

– «Меня приковали цепью»;

– «Меня могут убить»;

– «Пытки»;

– «Смерть»;

– «Пытки и насилие»;

– «Оказывают давление»;

– «Чтобы остаться в живых, надо сочинить эту ложь».

На самом деле Ильхан Сельчук рассказал об этом на заседании суда 12 февраля 1974 года, чтобы доказать, что показания были взяты под пытками. На следующий день новость опубликовали в газете «Джумхуриет», но другие издания не заинтересовались ей, и информация не получила широкой огласки. Спустя годы, благодаря статьям Назлы Ылыджак в «Терджюман», о сообщениях Сельчука заговорили вновь.

Вот что скажет о применении пыток Фаик Тюрюн в интервью журналисту Джюнейту Арджаюреку, опубликованном 8 февраля 1974 года в газете «Хюрриет»:

«Нет, дубинкой не насиловали. [… ] Били, заковывали в цепи, отрезали волосы, забирали все, что напоминало о внешнем мире, кроме белья».

Следующие удручающие слова Тюрюна раскрывают не только его отношение к пыткам, но и взгляды на мир и на женщин:

«Вот есть Илькай Демир, осуждена пожизненно. [… ] Говорит, что ее подруг насиловали, а ее нет. [… ] Если кого-то насиловали, то почему Илькай обошли стороной? Она-то покрасивее прочих».

Показания Махира Кайнака ни к чему не привели. Адвокаты подсудимых строили защиту на том, что документы НРО нельзя приобщать к делу. Более того, появился свидетель, чьи слова бросили тень на Кайнака. Некоторое время назад, еще водя «дружбу» с левыми, Кайнак с жалобой на усталость обратился к неврологу Генчаю Гюрсою. Доктор Гюрсой заявил, что у Кайнака проблемы с психикой, и его сведениям нельзя доверять[310].

Подозреваемых освободили из-под стражи 30 декабря 1972 года. Дело закрыли 2 октября 1974 года, оправдав всех причастных. Суд счел бездействие НРО относительно подозреваемых в течение четырех лет с 1967 по 1971 год доказательством того, что «отчеты агента были полны противоречий», то есть разведданные Кайнака «не вызывали доверие».

А ведь по требованию президента и премьер-министра Кайнак узнал, кто является фактическим военным лидером заговора. Без этого начальник Генштаба не привлек бы на свою сторону двух командующих родами войск, связанных с заговорщиками, и не заставил бы мятежников подчиниться армейской вертикали. Значит, и военный переворот стал возможен благодаря данным Кайнака. Здесь дело было совсем не в «ненадежности агента».

В результате спустя одиннадцать лет турецкая демократия снова получила тяжелый удар. Многие, связанные с Маданоглу и Авджыоглу, пострадали, однако Фарук Гюрлер и Мухсин Батур вышли сухими из воды – дело тихо закрыли.

Был ли Йылмаз Гюней агентом НРО?

Есть еще одна интересная деталь, связанная с виллой Зивербей и операцией «Кувалда», которая касается нашей темы.

Один из самых знаменитых киноактеров тех лет Йылмаз Гюней некоторое время был под наблюдением НРО, искали его связи с членами ТНОП-Ф.

Подозревали, что он предоставляет этой организации свой дом, машины «Бьюик» и «Шевроле Импала», а также использует для помощи им свои связи. Наблюдение за Гюнеем было поручено Неджати Гюлю – сотруднику контркоммунистического управления, в котором служил и Кайнак.

Неджати Гюль, как и Гюней, был родом из Аданы. Он начал посещать ночные клубы и казино, в которых тот был завсегдатаем, и за короткое время вошел в его близкий круг. Он начал передавать НРО сведения о Гюнее, однако их было недостаточно.

Однако агент НРО вдруг начал меняться. Раньше он ходил в казино для установления связей, по долгу службы, а теперь их начала посещать и его жена, а в доме они устраивали вечеринки с азартными играми. Он начал пить и посылать своего водителя за целыми блоками контрабандных американских сигарет[311]. Его новый образ жизни явно не соответствовал зарплате госслужащего.

Так о Гюле напишет Кайнак, знавший его по работе в НРО: «Если раньше он испытывал проблемы с деньгами, то теперь расслабился. В кобуре он носил очень дорогой пистолет, по его словам, – подарок артиста»[312].

Опубликовали меморандум, объявили военное положение. После похищения и убийства генконсула Израиля Эльрома в мае 1971 года всем на два дня запретили покидать дома, одну за другой обыскивали квартиры. Во время обысков военные пришли и в дом к Гюнею. Через много лет его жена Фатош во всех подробностях опишет ту ночь[313]. Йылмаз Гюней открыл дверь жандармам и спокойно спросил:

– Пожалуйста, вы что-то ищете?

– Ищем беглых анархистов.

– Они здесь, мы как раз вас ждали, – полушутя ответил Гюней и даже предложил им виски.

Военные хотели обыскать дом, он согласился. Фатош Гюней была в постели.

– Проходите. Только моя жена спит, не разбудите ее при обыске, пожалуйста.

Военные бросили взгляд в сторону спальни и ушли.

Тем временем прямо над кроватью, где лежала беременная на шестом месяце Фатош Гюней, на чердаке прятались вооруженные Махир Чаян, Хусейн Джевахир и Октай Этиман. Йылмаз Гюней привез их на собственной машине незадолго до начала комендантского часа в 20:00.

Однако в НРО об этом не знали. Наоборот, это ТНОП-Ф заранее получала сведения об операциях. Махир Кайнак напишет: «Его начальник, с которым и я контактировал по работе, не хотел верить, что его сотрудник, очень старательный и талантливый агент, мог перейти на другую сторону». Этим «сотрудником», то есть Неджати Гюлем, несколькими годами ранее интересовался Маданоглу: «За нами, кажется, следит этот из НРО, надо про него разузнать». Мехмет Эймюр тоже затрагивал эту тему в своих воспоминаниях: он пишет, что убедил начальника разведки Первой армии генерал-лейтенанта Мемдуха Унлютюрка, который во время режима военного положения отвечал и за НРО, не доверять информации от Неджати[314].

В итоге операцию по поимке Йылмаза Гюнея решили провести в тайне от Неджати Гюля, который должен был за ним следить.

Эймюр сообщает, что Гюнея они арестовали за игрой в одном из казино района Бебек:

«Было очевидно, что он не очень полагался на обещания Неджати. Он попросил на него не кричать, хорошо с ним обращаться, и он все расскажет. Когда мы пересекали Босфор на пароме, он сидел в машине с Хирамом-беем (Хирамом Абасом). Там он сказал ему, что купил и обставил для Неджати новую квартиру в своем доме на том же этаже»[315].

Кайнак напишет более откровенно: «Стало ясно, что артист верен ТНОП-Ф и провел операцию против НРО».

То есть Йылмаз Гюней вычислил агента, которого приставила к нему НРО, и воспользовавшись его слабостями, использовал в своих целях. Гюней не был агентом НРО, наоборот, он подружился с сотрудником разведки и морочил его начальству голову пустой информацией, а сам работал на организацию, которой симпатизировал.

Против Неджати Гюля не стали заводить дело. Сначала его перевели на незначительную должность, а затем вынудили уволиться. Несколько лет спустя он был найден мертвым в своем доме в Адане. Он был еще относительно молод.

Кто был связным Кайнака?

Вы, должно быть, обратили внимание: Кайнак узнал о произошедшем с Йылмазом Гюнеем и Неджати Гюлем от сотрудника НРО, которого назвал «его начальником, с которым и я контактировал по работе».

Кто же это такой?

Спустя много лет о нем случайно узнает дочь Махира Кайнака, специалист по международным отношениям Дениз Ульке Арыбоган.

Когда она занимала пост ректора университета Бахчешехир, она на одном приеме пересеклась с бывшим президентом клуба «Бешикташ» Сулейманом Себа. Она несколько раз слышала, как отец тепло отзывался о Себа. Знала также, что он в прошлом работал в НРО, но не предавала этому большого значения: «Сидел где-нибудь в отделе цензуры и купировал газетные статьи», – предполагала она.

Арыбоган спросила, был ли он знаком с ее отцом.

– Кто ваш отец, ханым-эфенди?[316] – вежливо поинтересовался Себа.

– Махир Кайнак.

Не успела она это сказать, как Себа, несмотря на почтенный возраст, вскочил с места под удивленными взглядами окружающих. Арыбоган тоже невольно встала. Себа застегнул пиджак и обнял ее, расцеловал в щеки и даже прослезился.

Затем он поведал ей тайну, которую хранил долгие годы: когда Махир Кайнак работал на НРО в рядах заговорщиков группы Маданоглу, он передавал информацию через него. Связным Кайнака, давним сотрудником контркоммунистического отдела НРО был Сулейман Себа.

Как и многие сотрудники Национальной службы безопасности, позже преобразованной в Национальную Разведывательную Организацию, Себа был черкесом по происхождению. Он родился в 1926 году в округе Хендек провинции Сакарья. Закончив Кабаташский мужской лицей, он начал играть в футбол в клубе «Бешикташ», ради чего бросил, не доучившись, отделение французской филологии университета имени Мимара Синана. Во время первого матча в 1947 году на новой домашней арене Бешикташа, стадионе «Инёню», он забил мяч в ворота шведской команды АИК, таким образом войдя в историю как автор первого гола на этом стадионе. Однако в 1954 году он внезапно оставил футбол, сославшись на повреждение мениска.

В этом же году Себа начал работу в НСБ.

Себа – не первый спортсмен в рядах НРО. Мы уже рассказывали историю сотрудника НСБ Нешета Гюриша, который во время Второй мировой войны добыл информацию, подтверждавшую, что Германия не собирается нападать на Турцию, чем развязал руки Инёню в переговорах с США и Великобританией и за что был награжден. Так вот, он тоже сначала играл в футбол в клубе «Эюпспор», а затем был его президентом[317]. Очень интересны воспоминания Гюриша по этому поводу:

«Мне пришлось оставить футбол в 23 года. Дело было не в травме и не в деньгах. Единственной причиной было то, что я начал работать в НРО. На самом деле, я какое-то время совмещал игру в футбол и работу агентом. Но однажды вечером во время секретного задания кто-то меня узнал и спросил рядом стоявших: „Это разве не капитан „Эюпспора“?“ На следующий же день я ушел из спорта.

Еще одним спортсменом-агентом был бывший директор „Бешикташа“ Сулейман Себа. Только он поступил на службу в разведку на тридцать лет позже меня. Себа провел много успешных операций. Мы до сих пор видимся. Также у меня в подчинении работал бывший баскетболист „Галатасарая“ Тургут Атакол»[318].

В 1994 году, когда Себа был избран президентом «Бешикташа», он уже вышел в отставку. Тогда он возглавлял Стамбульский отдел психологических операций и после выхода в отставку еще пять лет работал по договору. В тот период всем известный «Сулейман-аби»[319] стал своеобразным лицом НРО и ее проводником в деловом мире и общественной жизни. Сулейман Себа умер 13 августа 2014 года на 89-м году жизни и был похоронен, согласно завещанию, на кладбище Ферикёй, рядом со своей матерью Назлы Себа.

Что же касается Кайнака… После встречи его дочери с Сулейманом Себа он при помощи своего зятя Лютфи Арыбогана, директора Федерации футбола, тоже смог встретиться с ним и вспомнить былые дни.

Кайнак проработал в НРО десять лет и уволился с должности начальника Управления экономической разведки после переворота 12 сентября 1980 года. Меня с Кайнаком познакомил его сосед по кабинету Ялчын Кючюк[320], они оба преподавали в университете Гази. Следовательно, в 1990-е годы университеты были еще открыты для ученых самых разных взглядов.

От Махира Кайнака я научился кое-чему и в области журналистики. Какой бы правдоподобной ни казалась информация, в особенности если я получаю ее от госслужащего, в особенности – от сотрудника спецслужб, никогда нельзя ограничиваться одной версией. Если как следует покопать, я всегда нахожу все новые и новые ответы.

Кайнак умер через полгода после Себа, 14 февраля 2015 года, похоронен на кладбище Караджаахмет. Благодаря ему турецкая разведка провела свою самую успешную операцию по внедрению «крота», причем не в зарубежную разведслужбу, а в несколько организаций внутри собственной страны.

Последняя дуэль в Бейруте

Аарон Мошель был агентом Моссада. В период охоты израильтян на нацистов он внедрялся в неонацистские группировки, потом вышел в отставку и осел в Германии. Как рассказывает он сам, в 1963 году ему поступило предложение снова поработать на Моссад, и он не смог отказаться. Как известно, сотрудники таких организаций очень редко окончательно уходят на покой.

Требовалось от него вот что: поехать в Бейрут и передать кое-что одному английскому журналисту, корреспонденту журналов «Экономист» и «Обсервер» на Ближнем Востоке. Мошель должен был сказать журналисту: «Я хочу передать вам привет от Литци Кольман», а дальше действовать в зависимости от реакции собеседника на эти слова. Литци Кольман, еврейка, австрийская коммунистка, была бывшей (первой) женой английского журналиста. О ней мало кто знал, так что можно было надеяться, что англичанин поймет, кто послал к нему Мошеля. Тогда Мошель должен был передать, что английская секретная служба MI6, на которую работал англичанин, узнала, что на самом деле он агент КГБ, и с минуты на минуту должна его арестовать. Если он хочет, ему могут помочь выехать из Ливана.

Едва услышав имя бывшей жены, англичанин сказал: «Видно, что вы многое обо мне знаете, и я догадываюсь, кто вас послал. Можете передать им, что я буду иметь в виду их предложение. Однако я предпочту довериться своим старым друзьям». В книге воспоминаний Мошеля, вышедшей на немецком языке под заглавием «Гадюка: История израильского шпиона»[321], говорится, что английский журналист сразу после этого разговора взял такси и отправился в Дамаск. Оттуда под охраной «курдских повстанцев, сторонников СССР», он перебрался сначала в северный Ирак, потом (нелегально) в Турцию, где в городе Догубеязыте его встретили агенты КГБ и переправили на территорию Советского Союза. Из Еревана он приехал в Москву, где и получил политическое убежище[322]. По другой версии, более распространенной, из Дамаска он сразу вылетел в Ереван, а оттуда – в Москву.

Корреспондента двух уважаемых английских изданий на Ближнем Востоке, а по совместительству агента КГБ и MI6, иными словами, «крота» советской спецслужбы в британской спецслужбе звали Ким Филби.

Впрочем, мы не знаем в точности, на самом ли деле состоялась описанная выше встреча. Во-первых, никакой другой источник о ней не сообщает. Во-вторых, непонятно, зачем было Израилю помогать проникшему в английскую секретную службу агенту СССР, то есть государства, оказывавшего всяческую помощь его врагам – арабским странам. В-третьих, благодаря документам, оказавшимся доступными после падения Советского Союза, мы более-менее представляем себе, как был раскрыт и как бежал в Москву Ким Филби.

О том, что кольцо вокруг него сужается и путей для спасения нет, Филби узнал от одного из своих бывших коллег, Николаса Эллиотта. В 1960–1962 годах Эллиотт был резидентом MI6 в Бейруте, но познакомились они гораздо раньше, в Кембриджском университете, а в годы Второй мировой войны встречались в Каире и Стамбуле. И даже журналистскую работу в Бейруте для Филби подыскал Эллиотт. Кстати, память вас не подводит: именно Николас Эллиотт был тем английским агентом, который в январе 1944 года в Стамбуле организовал бегство агента абвера Эриха Фермерена и его жены к англичанам[323].

В 1962 году Эллиотт вышел в отставку и стал представителем английской компании, занимавшейся в Африке добычей полезных ископаемых и сельским хозяйством. В январе 1963 он вдруг приехал в Бейрут, чтобы повидать Филби. Было известно, что после череды личных утрат (в 1956 году умерла его мать Дора, в 1957 году – вторая жена Эйлин, а в 1960 году – отец Сент-Джон) Филби пристрастился к спиртному. 10 января Эллиотт пригласил его на ужин. Филби явился с перевязанной головой: напившись, он упал в ванной и сильно ударился головой о батарею. Два друга решили хорошенько запить эту неприятность. В полночь Николас вдруг ни с того, ни с сего заявил Киму: «Кстати, теперь у нас есть неопровержимые доказательства того, что ты советский агент». Ким, как делал это уже не раз, с уверенным видом начал уверять, что это неправда. Но Николас продолжал: оказывается, старая знакомая Кима Флора Соломон, родственница Ротшильдов и подруга покойной жены Филби Айлин, дала на него показания агентам контрразведки MI5, которая так и не закрыла расследования против него. (Мало того, Дик Уайт, начавший это расследование, к тому времени возглавил MI5[324].) Кроме того, Флора Соломон рассказала, что он и ее пытался завербовать на службу КГБ. Как пишет высокопоставленный сотрудник КГБ Юрий Модин, многие годы курировавший Филби и всю «Кембриджскую пятерку», услышав имя Флоры Соломон, Филби, напившийся почти до состояния невменяемости, уже не мог больше стоять на своем, что так хорошо получалось у него столько лет. Эллиотт настаивал, что для всех будет лучше, если Ким передаст MI5 письменное признание. Филби согласился, но попросил дать ему несколько дней, и Эллиотт сказал: «Ладно»[325].

Модин пишет в своих воспоминаниях, что как только Филби расстался с Эллиоттом, «до него дошло, что он сказал», и он сразу же связался с КГБ. В то время в Бейруте находился еще один журналист, работавший на КГБ. Это был будущий глава Службы внешней разведки, министр иностранных дел и премьер-министр России Евгений Примаков. Он прибыл в Бейрут в качестве корреспондента «Правды» в том же 1956 году, что и Филби, его кодовое имя было «Максим». Но он был не просто резидентом КГБ в Бейруте, его полномочия были шире. Например, он от имени КГБ налаживал контакты с лидером иракских курдов Мустафой Барзани, участвовал в операциях, имевших отношение к Израилю и Египту, ездил в США.

Но Филби вышел на связь не с Примаковым, а с другим агентом КГБ, работником советского торгпредства Петуховым, своим куратором в Бейруте. В свое время Петухов подошел к Филби, когда тот сидел в баре отеля «Нормандия», и предложил снова работать на КГБ. Филби мог бы сказать, что больше не занимается такими делами, что эта страница его жизни перевернута, – но не смог. Как он расскажет много позже, в Москве, журналисту Филлипу Найтли, ему не дала сделать это непоколебимая верность коммунистической идеологии[326].

«Эвакуация Филби была для нас не сложнее детской игры», – пишет Модин. В назначенный час Петухов должен был пройти мимо дома Филби с определенной книгой в руках, давая понять, что все готово. К этому времени англичане уже начали терять терпение. Когда представитель MI6 в Бейруте Питер Ланн пригласил Филби в посольство, тот понял, что теперь его уже точно собираются арестовать – но попросил об отсрочке еще в одну неделю, ссылаясь на то, что у него еще не зажили раны на голове. Наконец долгожданный знак был подан. 23 января Филби, даже не сочтя нужным собрать чемодан, под проливным дождем побежал в порт. Там он сел на советский сухогруз «Долматов», и вскоре судно вышло в море. Через четыре дня, 27 января, пройдя Дарданеллы и Босфор, оно пришвартовалось в Одессе. 1 июля советское правительство объявило о предоставлении ему убежища и гражданства СССР в награду за многолетнюю работу на КГБ.

Конечно, сценарий побега, изложенный агентом Моссада Мошелем, не был лишен логики. Во-первых, у израильтян были тесные связи с курдскими группировками в северном Ираке. Во-вторых, в период работы в Турции Филби очень хорошо изучил советско-турецкую границу. Однако сценарий агента КГБ Модина еще логичнее, ибо проще.

Если рассказ Модина правдив, то, может быть, Филби глубоко вздохнул, когда «Долматов», идя по Босфору, поравнялся с красно-коричневым ялы[327] в Бейлербее, где он жил, когда в 1947–1949 годах работал в Стамбуле? Этого нам знать не дано. Но мы можем с уверенностью утверждать, во-первых, что Ким Филби – самый ценный «крот» современной эпохи, и во-вторых, что на измену своей стране он пошел, не ожидая взамен никакого материального вознаграждения – им двигала одна лишь искренняя вера в коммунизм. Мы начнем рассказывать его историю с тех дней, когда он приехал в Бейрут.

С 1951 по 1955 год в отношении Филби велось тщательное расследование, поскольку существовало подозрение, что именно он предупредил двух других членов «Кембриджской пятерки» о том, что их раскрыли, в результате чего они смогли вовремя бежать в Москву. Это и в самом деле было так, но доказательств найти не могли. Расследованием руководил Хеленус Милмо, юрист и сотрудник спецслужб (а в будущем – судья Верховного суда Великобритании), в свое время работавший под началом Филби. В конце концов он заявил: «Ким Филби в настоящее время и уже много лет является советским агентом. Однако доказать это мы не можем». О том, что с Филби сняты подозрения в измене родине, объявил в Палате общин лично премьер-министр Гарольд Макмиллан.

В то время еще никто не называл кембриджскую шпионскую группу «пятеркой». Подозревали, что она состоит из трех человек, и третий – как раз Ким Филби.

В 1955 году расследование было прекращено, но работать в MI6 Филби уже не мог, тем более, что разведслужба дала соответствующе обещание министерству иностранных дел. От него потребовали уйти в отставку, и он ушел. Однако это не означало, что MI6 не может использовать его в качестве внештатного агента. Тогда-то с помощью старого знакомого Эллиотта он и стал бейрутским корреспондентом «Экономиста» и «Обсервера». Кстати, его отец, обратившийся в ислам и женившийся на женщине из Саудовской Аравии, тоже к тому времени обосновался в Бейруте.

То был важный период мировой истории. В 1956 году разразился Суэцкий кризис и было подавлено советскими танками восстание в Венгрии. В следующем году СССР запустил в космос первый спутник, что знаменовало начало космической эры и соревнования межконтинентальных баллистических ракет. Филби на своей новой должности не сидел безвылазно в Бейруте, ездил в Кувейт, Саудовскую Аравию, Иорданию, Египет, писал, как полагается корреспонденту, новостные заметки и статьи, а также собирал информацию для MI6, теперь уже в качестве внештатного сотрудника. Конечно, в свои статьи он между строк искусно вплетал идеологические установки Москвы. Например, желая переманить на свою сторону Гамаля Абделя Насера, пришедшего в 1952 году к власти в Египте при поддержке ЦРУ, советские пропагандисты выдвинули тезис о «некапиталистическом пути развития», который получил отражение в статьях Филби, комплиментарных по отношению к Насеру[328]. Англичане тоже продолжали высоко ценить Филби. После того, как в 1960 году бейрутскую резидентуру возглавил Эллиотт, все вроде бы вошло в колею и положение «свободного агента» обеспечило Филби безопасность. Точнее, это он так думал.

Но прошлое не хотело так просто его отпускать.

Судьба начала плести свою сеть 15 декабря 1961 года – еще до того, как старая знакомая Флора Соломон призналась, что Филби пытался завербовать ее от имени КГБ. В этот день Иван Климов, вице-консул советского посольства в Хельсинки, столице Финляндии, пришел в посольство США и попросил политического убежища. Первым делом он сообщил, что никакой он не Климов, а должность вице-консула – подставная; на самом деле он – майор Анатолий Голицын, сотрудник отдела стратегического планирования КГБ.

Агенты ЦРУ немедленно вывезли Голицына из Хельсинки в Стокгольм, столицу соседней Швеции, оттуда в США, где начался допрос. Это бегство чрезвычайно встревожило КГБ, поскольку Голицын по своему служебному положению не только знал имена некоторых важнейших агентов и «кротов» КГБ, но и имел доступ к данным о способах коммуникации между центром и агентами, а также о методах вербовки новых агентов. Ситуация была настолько серьезна, что КГБ отправил во все свои 54 резидентуры по всему миру распоряжение временно прекратить любую деятельность и контакты[329].

Допрашивал Голицына лично руководитель Контрразведывательной службы ЦРУ Джеймс Джизес Энглтон. Среди названных перебежчиком имен прозвучало и имя Филби. Это чрезвычайно разозлило Энглтона. Дело в том, что с этим самым Кимом Филби в 1949–1951 годах они едва ли не каждую неделю встречались в рыбном ресторане Harvey's и обсуждали различные вопросы сотрудничества ЦРУ и MI6. Английское правительство, желая помочь созданному в 1947 году ЦРУ как следует наладить работу его контрразведывательной службы, направило в Вашингтон своего самого лучшего специалиста в этой области, к тому же эксперта по Советскому Союзу – не зная, разумеется, что он «крот».

В американские спецслужбы Энглтон пришел во время Второй мировой войны – работал в военной разведке УСС (Управление Стратегических Служб), затем в контрразведывательном отделе Объединенного штаба Союзников в Лондоне, где отвечал за итальянское направление. С Филби он познакомился еще тогда. В Италии ЦРУ провело свою первую секретную операцию: помешало прийти к власти на выборах коммунистам и обеспечило победу христианским демократам. Операция обошлась в 200 миллионов долларов (часть средств предоставил Ватикан); руководил ей Энглтон[330].

Когда возникло подозрение, что Филби предупредил Маклейна и Берджесса о том, что они раскрыты и им нужно бежать, именно Энглтон особенно активно настаивал на том, чтобы его выслали из США – или хотя бы чтобы англичане перевели его в Лондон. Теперь он начал понимать, почему спланированные им вместе с Филби операции в Албании и на Украине окончились кровавым фиаско.

Операции без шанса на успех

В конце 1949 года Филби и Энглтону поручили разработать совершенно секретную совместную операцию.

29 августа в Казахстане в ходе подземных испытаний была взорвана первая советская атомная бомба. Это заставило вздрогнуть правительства западных стран. 14 сентября Госдепартамент направил в Совет национальной безопасности секретный доклад на 21 странице, в котором в ответ на обретение Советским Союзом ядерного оружия предлагалось вывести из-под его влияния страны-сателлиты Восточной Европы. Слабым звеном в советской цепи представлялась Албания. ЦРУ уже некоторое время работало с албанскими эмигрантами, так что кое-какая организационная структура уже существовала. Кроме того, югославский лидер Иосип Броз Тито в 1948 году рассорился со Сталиным. После этого Албания, нищая страна, не имевшая почти никаких средств обороны, осталась единственным союзником Москвы в Средиземноморье. Не имея возможности вывести флот в Средиземное море через проливы, СССР, казалось, мог добиться своих целей с помощью режима Энвера Ходжи. Разведка сообщала, что рядом с албанским портом Влёра началось строительство стоянок для советских подводных лодок[331].

Албанская операция должна была стать первым совместным проектом ЦРУ и MI6, и Филби входил в ее штаб. Целью операции было свергнуть Энвера Ходжу и вернуть из каирского изгнания короля Зогу. С этой целью в лагерях беженцев из Албании, расположенных в Турции, Италии и Югославии (в том числе в Косово), было набрано 450 добровольцев, которых стали тренировать военные инструкторы. Обучение проходило в лагерях ЦРУ близ Мюнхена и частично на контролируемой англичанами Мальте.

Наконец в декабре 1949 года первому отряду из шестнадцати боевиков было дано задание пробраться на территорию Албании. Они высадились на морском берегу неподалеку от Влёры – и сразу попали в засаду, устроенную солдатами албанской армии под руководством советских военных советников. Большинство было убито, нескольким удалось бежать в Грецию на тех катерах, на которых они прибыли. Первый десант обернулся полным фиаско. В апреле 1950 года последовала вторая попытка. И на этот раз спустившиеся на парашютах албанские добровольцы, прошедшие обучение в MI6, тут же столкнулись с поджидавшими их солдатами. Третья попытка состоялась в сентябре. Теперь диверсионные группы проникли на территорию Албании с воздуха (на самолетах, взлетевших с аэродромов в Германии), с моря (из Италии) и по суше (из Югославии). Но результат был все тот же. В 1951 году английское и американское правительства решили прекратить попытки сменить режим в Албании с помощью специальных операций[332].

Албанский проект должен был стать англо-американским ответом на советскую бомбу. Однако он провалился – и благодарить за это Москва должна была Филби, который заблаговременно передавал в Москву все детали операции, включая имена ее участников, а главное – время и место десанта[333].

Деятельность Филби привела к смерти около трех сотен албанцев, которые, не согласись они на предложение стать агентами ЦРУ и MI6, могли бы и дальше вести жизнь изгнанников. Много лет спустя Филби так ответит на вопрос, не раскаивается ли он:

«Агенты, которых мы посылали в Албанию, должны были заниматься там диверсиями и убийствами. Они знали, на какой риск идут. Я же служил интересам Советского Союза, а эти интересы требовали, чтобы у этих людей ничего не получилось. Пусть это и стоило им жизни, но я помешал им добиться успеха и не сожалею об этом»[334].

В 1951 году английские и американские спецслужбы затеяли украинскую авантюру, которой суждено было скоро прекратиться. После войны англичане установили контакт с украинским националистом Степаном Бандерой, который ранее сотрудничал с нацистами. Американцы не доверяли Бандере, считая его фашистом, но все же согласились поддержать англичан. Ближе к концу года был дан старт диверсионной операции. С трех грузовых самолетов, взлетевших с Кипра, в разных местах Украины были сброшены три группы по шесть парашютистов, прошедших спецназовскую тренировку. Больше о них ничего не слышали. Филби, состоявший в англо-американской координационной группе, с иронией напишет в своих мемуарах: «У меня есть основания предполагать, что я знаю, какая судьба их постигла»[335]. Разумеется, он заранее передал в Москву всю информацию об обученных ЦРУ и MI6 боевиках, собиравшихся захватить в республике власть и объявить Украину независимым государством.

Ким Филби в Турции

Эту двойную игру Филби начал вести, еще когда работал в Турции. В Стамбул он прибыл в феврале 1947 года под видом первого секретаря генерального консульства. На самом же деле он был главой резидентуры MI6 в Турции. В отличие от большинства западных дипломатов, он не стал снимать жилье в Бейоглу (например, на проспекте Истикляль), а предпочел поселиться на азиатском берегу. Ему приглянулся красно-коричневый ялы неподалеку от пристани в Бейлербее. Им владела писательница Мюневвер Аяшлы. Не торгуясь, Филби снял дом за 700 лир в месяц. Много лет спустя крупный бизнесмен и бывший председатель спортивного клуба «Галатасарай» Селяхаттин Беязыт расскажет в интервью «aHaber», что это были настолько большие деньги, что Мюневвер-ханым сняла другой ялы неподалеку за 60 лир[336].

В Лондоне Филби дали задание: вербовать агентов среди эмигрантов из СССР как в Турции, так и в Европе, и при помощи турок тайно засылать их в Грузию, Армению, Азербайджан и даже Украину[337]. Задание же, полученное из Москвы, состояло в том, чтобы сообщать имена этих агентов, а также место, день и час, когда каждый из них будет переходить границу[338].

Филби добросовестно выполнял оба задания: находил агентов, готовых работать на англичан против Советского Союза, а потом сдавал их русским. Много лет спустя он расскажет в воспоминаниях о двух прошедших в Париже обучение шпионажу и диверсиям агентах-грузинах, которых он с помощью «Тевфик-бея» из Эрзурумского управления НСБ переправил на территорию СССР. Один из них был убит сразу же после того, как перешел границу рядом с Ардаханом, другой задержан – а Филби лично наблюдал за этим в бинокль с турецкой стороны. Этот мощный, как небольшой телескоп, бинокль, необходимый для наблюдений за советской границей и происходящим за ней, по личному заказу Филби изготовили работники технической службы MI6[339], которые в фильмах о Джеймсе Бонде представлены как команда инженеров во главе с гением-изобретателем под кодовым именем Q.

Собственно говоря, еще до отъезда в Турцию, работая в Лондоне руководителем «советского» отдела, Филби нес немалую ответственность за то, что бесчисленных агентов, засылаемых в Литву, Латвию и Эстонию по морю или по воздуху, задерживали, едва их нога касалась советской земли, а некоторых расстреливали прямо на месте[340].

Когда Энглтон, который и без того уже после бегства Маклейна и Берджесса относился к Филби с глубоким подозрением, снова услышал его имя во время допроса Голицына, у американцев лопнуло терпение. Они потребовали немедленно арестовать этого «крота», нанесшего такой огромный урон американским интересам. Похоже, именно с этим было связано то, что англичане вернулись к делу Филби и допросили Флору Соломон, а Эллиотт, так долго его защищавший, перестал отстаивать невиновность старого приятеля. С другой стороны, английское правительство не желало нового скандала, к тому же обещавшего стать более громким, чем все предыдущие. Так что версия о том, что Филби специально дали сбежать, представляется правдоподобной. В мире шпионажа такое случается.

Здесь возникает еще один вопрос. Почему Филби подверг риску свое столь выгодное положение, предупредив Маклейна и Берджесса о том, что их раскрыли? В противном случае разве не мог бы он, не подвергаясь подозрениям, продолжить свою успешную карьеру и даже возглавить MI6 – ведь многие считали его достойным этого?

Скорее всего, ответ на этот вопрос – «нет». Если бы Маклейна и Берджесса поймали, то и Филби в скором времени могли бы арестовать и приговорить к суровому наказанию за измену родине. Ведь Филби, Маклейн и Берджесс входили в одну шпионскую группу, которая в будущем получит название «Кембриджская пятерка»; другими двумя ее членами были Энтони Блант и Джон Кернкросс. Все они познакомились друг с другом и увлеклись социалистическими идеями в Кембриджском университете. Сейчас мы увидим, какими путями это знакомство привело их к работе на СССР.

Советский агент, изменивший политическую судьбу Турции

Начнем с Дональда Маклейна, ведь именно его шпионская деятельность повлияла на ход как мировой истории, так и истории Турции.

Маклейн родился в 1913 году в Лондоне. Его отец, сэр Дональд Маклейн-старший, был независимым, но примыкавшим к Либеральной партии членом Палаты общин; занимал пост министра образования в одном из коалиционных правительств. Еще в старших классах школы Маклейн увлекся коммунистическими идеями, а в Кембриджском университете, где он учился на факультете современных языков, вступил в Коммунистическую партию Великобритании. В 1934 году его завербовал агент НКВД, бывший католический священник, венгр Теодор Малли. НКВД держалось подальше от всех зарубежных коммунистических партий, но Дональда Маклейна и Гая Берджесса предложил в качестве потенциальных шпионов их однокашник Ким Филби. Самого Филби несколькими месяцами ранее завербовал профессор химии Арнольд Дейч, уроженец Вены, с которым его познакомила жена, Литци Кольман – та самая, чье имя использовал в качестве пароля агент Моссада.

По требованию НКВД Маклейн вышел из Коммунистической партии, разорвал связи с коммунистическими кругами и поступил на службу в министерство иностранных дел. В 1938 году, после назначения третьим секретарем британского посольства в Париже, он начал подпольную деятельность «крота».

А в 1946 году, когда Москва поручила ему одно чрезвычайно важное задание, Маклейн уже два года как работал первым секретарем британского посольства в Вашингтоне и, собственно говоря, и так уже занимался весьма важным – как для Англии, так и для СССР – проектом. В качестве работника британского МИД он состоял в совместном англо-американском комитете, координировавшем работу над созданием атомной бомбы; в качестве советского «крота» – координировал активные шпионские усилия по выкрадыванию секретов ее изготовления.

И вот в разгар этой напряженной и стратегически важной работы Гомер (таково было кодовое имя Маклейна) получает из Москвы распоряжение оставить все прочие дела и добыть ответ на один конкретный вопрос. 6 апреля 1946 года президент Гарри Трумэн устроил демонстрацию силы в адрес Советского Союза, отправив в Стамбул броненосец «Миссури» (под предлогом доставки в Турцию останков посла Ахмета Мюнира Эртегюна, скончавшегося двумя годами ранее). Сталина интересовало, как далеко будут готовы зайти американцы в том случае, если Москва попытается силой заставить принять свои требования относительно совместного контроля над проливами и возвращения утраченных после Первой мировой войны Карса и Ардахана? Иными словами, начнут ли США и в самом деле войну ради защиты Турции, или же это просто блеф? Маклейн, засучив рукава, приступил к делу. Через некоторое время он добыл и немедленно передал Москве составленный американским руководством план под кодовым названием «Клещи» (Pincher), согласно которому в случае попытки СССР силой прорваться в Средиземное море США окажут этому самое решительное сопротивление, вплоть до применения, если понадобится, атомной бомбы[341].

Несмотря на возражения министра иностранных дел Вячеслава Молотова, Сталин решил в последний раз испытать удачу. В ноте, направленной Турции 7 августа 1946 года, уже не было территориальных претензий, однако содержалось требование строительства советской базы в проливах и совместного управления ими[342].

15 августа генеральный секретарь (по нынешней служебной иерархии – заместитель) министерства иностранных дел Феридун Джемаль Эркин встретился с американским послом Эдвином Уилсоном и рассказал ему о требованиях СССР. 17 августа Уилсон сообщил премьер-министру Реджепу Пекеру, что США выступают решительно против удовлетворения этих требований. 19 августа заместитель государственного секретаря США Дин Ачесон заявил на встрече с поверенным в делах СССР Федором Ореховым: «Проливы должны остаться за Турцией». 21 августа аналогичное заявление сделал британский министр иностранных дел Эрнест Бевин. И, наконец, 22 августа министр иностранных дел Турции Хасан Сака отверг советскую ноту. Получив гарантии безопасности, Анкара ответила Москве «нет».

И тогда Сталин, весьма настойчивый в этом вопросе с 1945 года, неожиданно перестал давить на Турцию. Сведения Маклейна получили подтверждение. По мнению Юрия Модина, Сталин понял, что Труман будет стоять до конца, и «благодаря добытой Маклейном информации не стал делать шага, который мог бы ввергнуть мир в новую войну»[343] – то есть перестал требовать от Турции пойти на территориальные уступки и поступиться своим суверенитетом. В то время у СССР еще не было атомной бомбы, да и армия после Второй мировой была не в том состоянии, чтобы вступать в новую войну. Терпеливая дипломатия Исмета Инёню дала свои плоды, а нетерпеливый блеф Сталина провалился.

Однако вся эта ситуация подтолкнула президента США к тому, чтобы провозгласить 12 марта 1947 года доктрину, которая вошла в историю как «доктрина Трумэна», и начать проводить политику военного усиления Турции и Греции – государств, лежащих на пути из Черного моря в Средиземное. Был запущен процесс, который в 1952 году приведет к одновременному вступлению этих двух стран в западный оборонительный альянс НАТО.

Как был украден секрет атомной бомбы?

То, что атомное ядро можно расщепить, ученые теоретически обосновали в 1930-е годы, и тогда же начались попытки использовать выделяющуюся при этом огромную энергию в военных целях. С началом Второй мировой войны усилия в этом направлении стали еще более активными.

В Советском Союзе группа физиков под руководством Игоря Курчатова тоже в обстановке глубокой секретности работала над созданием атомной бомбы. Однако в Москве понимали, что отстают в этом деле от западных союзников – как по причине оккупации огромной части страны нацистами, так и в результате недостатка знаний.

А вот группа английских и канадских ученых, с 1941 года работавшая над проектом под кодовым названием Tube Alloys («Трубные сплавы») начала добиваться успехов. В 1943 году, когда налеты нацистской авиации на Великобританию стали более интенсивными, эти ученые переехали в США, где присоединились к Манхэттенскому проекту. В начале 1945 года был создан секретный англо-американский координационный комитет, в котором работал Маклейн, передававший все, что становилось ему известно, и в Лондон, и в Москву.

Еще интереснее вот что: проект «Трубные сплавы» был инициирован Научно-консультативным комитетом при британском правительстве; председательствовал в этом комитете лорд Морис Хэнки, секретарем у которого работал Джон Кернкросс – еще один член «Кембриджской пятерки». Таким образом Москва с самого начала следила за развитием англо-американского атомного проекта с помощью этих двух ценных «кротов»[344].

Москве нужно было узнать, какие методы используют в США для превращения урановой руды в плутоний, пригодный для производства ядерного оружия. Но выведать этот секрет никак не удавалось. Тем временем Манхэттенский проект завершился успехом, американцы изготовили в лаборатории на военно-воздушной базе в Лос-Аламосе атомную бомбу. Впервые она была сброшена 6 августа на Хиросиму, затем 9 августа – на Нагасаки. Погибли сотни тысяч человек, Япония капитулировала, Вторая мировая война закончилась. Сталину срочно нужна была своя атомная бомба, чтобы оставаться на равных с лидерами США и Великобритании.

С другой стороны, о страшной опасности ядерного оружия с тревогой говорили многие физики, в том числе и Альберт Эйнштейн, который в 1930-е годы сам занимался теоретическими вопросами расщепления атомного ядра. Научный руководитель Манхэттенского проекта Роберт Оппенгеймер, а также такие всемирно известные физики, как Нильс Бор и Энрико Ферми, понимали, какая угроза нависнет над планетой, если таким оружием будет владеть только одна сторона всемирного идеологического противостояния. Оппенгеймер открыто заявлял об этом. То же самое, не зная о высказываниях своих западных коллег, говорил молодой русский физик Андрей Сахаров, участвовавший в атомном проекте с 1945 года, в будущем – создатель первой советской водородной бомбы, борец за мир и оппонент коммунистического режима.

Однако был один физик, немец Клаус Фукс, который не просто сознавал эту опасность, но и прикладывал усилия к тому, чтобы атомные секреты оказались в руках Москвы. В свое время он сбежал из нацистской Германии в Англию, работал в проекте «Трубные сплавы», в 1943 году через Канаду перебрался в США и присоединился к Манхэттенскому проекту в качестве физика-теоретика. Фукс был убежденным коммунистом, а также агентом советской военной разведки ГРУ с кодовым именем «Рест». Более того, он был не один такой в Лос-Аламосской лаборатории. Однако там были установлены строжайшие меры секретности[345].

Проблема заключалась в том, чтобы передать знания, полученные запертыми в лаборатории физиками, за ее пределы, а там и в Москву. В 1944 году контакт с Фуксом установил другой советский агент, имевший доступ в Лос-Аламос, Гарри Голд. У Голда был в лаборатории еще один знакомый, механик Дэвид Грингласс, в прошлом – член Коммунистической партии США. У жены Грингласса, Рут, была сестра Этель, которая была замужем за 26-летним инженером-электриком из Нью-Йорка Юлиусом Розенбергом. Тот тоже был коммунистом и уже несколько лет сотрудничал с нью-йоркской резидентурой советской разведки под кодовым именем «Либерал».

Грингласс выносил полученную Голдом от Фукса и других физиков информацию за пределы лаборатории, его жена Рут передавала ее своей сестре Этель, а муж Этель Юлиус вручал ее агентам советской разведки. Эта шпионская цепочка сыграла важную роль в том, что Москва получила в конце концов доступ к атомным секретам. Документы, переданные Фуксом Голду в одном только январе 1945 года, были результатом двух лет работы Лос-Аламосской лаборатории, расходы на которые составили 400 миллионов долларов.

Вероятно, русские физики и сами, не получая добытой путем шпионажа информации, смогли бы добиться успеха и сделать атомную бомбу, но так это удалось сделать гораздо быстрее и с меньшими затратами. Первое испытание советского ядерного оружия состоялось 29 августа 1949 года в Казахстане.

В том же году американцы с помощью алгоритма, получившего название «Венона», начали расшифровывать советские военные коды. МГБ, имевшее контакты среди математиков, работавших в этом проекте, стало узнавать имена раскрытых агентов, пусть и не все сразу. Возможно, после предупреждения Филби Фукс, вернувшийся в Англию еще в 1946 году, в октябре 1949 года пошел в полицию и признался в шпионаже на Советский Союз. В 1950 году он был приговорен к 14 годам тюремного заключения, но отбыл только девять. Получив досрочное освобождение «за примерное поведение», он тут же уехал в Восточную Германию, где стал не только академиком, но и членом ЦК СЕПГ (Социалистическая единая партия Германии – так официально называлась компартия ГДР). Он же поспособствовал созданию китайской атомной бомбы (первое испытание которой состоялось в 1964 году), поскольку обучал китайского физика Цяня Санцяна и его помощников.

Благодаря «Веноне» все члены шпионской цепочки были арестованы. В то время США были охвачены антикоммунистической «охотой на ведьм», которую возглавлял сенатор Джозеф Маккарти. Самое тяжкое наказание понесли два человека, чья роль в краже атомных секретов была, наверное, самой незначительной. Супруги Розенберг, которые, будучи одновременно евреями и коммунистами, в представлении «охотников на ведьм» уже считались дважды преступниками, оказались для Маккарти легкой добычей. Сыграла свою роль и агрессивная кампания в прессе. Розенберги, фактически не участвовавшие в краже атомных секретов, а только игравшие на каком-то этапе роль курьеров, были приговорены к смертной казни и в 1953 году казнены на электрическом стуле.

Роковая ошибка

Ключевой фигурой в «атомной» операции, человеком, сыгравшим важнейшую роль в передаче собранной информации Москве, был английский дипломат Маклейн, сотрудник посольства Великобритании в США и советский агент.

Однако расшифровка секретных депеш проектом «Венона» поставила под удар и Маклейна, в 1948 году переведенного в британское посольство в Каире, и Гая Берджесса, получившего в 1950 году назначение в Вашингтон. Причем расшифровка эта стала возможной из-за допущенной Берджессом глупой ошибки.

Гай Берджес родился в 1911 году в богатой аристократической семье. В 1935 году по рекомендации Филби стал агентом НКВД. И в министерстве иностранных дел, и в MI5 он считался мастером пропаганды, время от времени делал программы на «Би-Би-Си». В его обязанности входило отслеживание публикаций зарубежной прессы, что позволяло спокойно вести переписку с коллегами-шпионами. Например, Ким Филби, переехав в Стамбул, не стал устанавливать контакты с советской резидентурой в Турции, а передавал Москве всю собранную информацию через своего однокашника Берджесса под видом дружеских писем.

У Берджесса была активная личная жизнь, он часто менял партнеров, извлекая из этого пользу и для своей шпионской деятельности. Например, будучи секретарем депутата парламента Джека Макнамары, представителя правого крыла Консервативной партии, он стал также и его любовником. Макнамара был основателем Общества англо-германской дружбы, по делам которого они вдвоем время от времени выезжали за границу[346]. Во время этих поездок по Европе Берджесс заводил связи с гомосексуалистами из политических и административных кругов разных стран, а потом передавал эти контакты Москве. В НКВД дали ему кодовое имя «Медхен», что по-немецки значит «девушка» (сегодня это посчитали бы проявлением гомофобии). Московский куратор Кембриджской пятерки Юрий Модин приводит в своих воспоминаниях несколько примеров того, как Берджесс использовал свои амурные похождения в шпионских целях. Одним из его любовников был Эдуард Пфайфер, главный советник французского военного министра Эдуара Даладье. Эту связь он использовал в специальной операции по дискредитации лидера сионистов Хаима Вайцмана, которую провел исключительно своими силами. Это был план Лондона: внести раскол в сионистское движение и тем самым предотвратить создание более сильного еврейского государства, чем хотелось бы Великобритании. Поскольку это также играло на руку СССР, Москва не стала останавливать своего агента[347]. В различных источниках встречается информация о том, что Берждесс сообщал советской разведке записанные в его «особой» записной книжке имена некоторых известных людей (например, экономиста Джона Мейнарда Кейнса) и депутатов, что делало их легкой мишенью для шантажа и влияния.

Однако необходимость тщательно скрывать как свою шпионскую деятельность, так и гомосексуальность[348] тяжким грузом лежала на Берджессе. Это стало причиной того, что он пристрастился к выпивке и стал терять концентрацию. В результате он совершил ошибку, которую не может позволить себе даже самый неопытный шпион: дважды использовал одноразовый шифр. В мире шпионажа ошибку совершают только один раз. Американские математики и криптологи, уже несколько лет пытавшиеся взломать советские военные коды, не пропустили эту оплошность.

Узнав о приближающейся опасности, Филби предупредил о ней своих друзей. Берджесс отнесся к предупреждению со всей серьезностью. 25 мая 1951 года он пришел домой к Маклейну (который на тот момент уже возглавлял американский департамент министерства иностранных дел). У того был день рождения, они пообедали вместе, после чего сели в Саутгемптоне на пароход, идущий во Францию. На поезде они добрались до Берна, откуда по поддельным документам, сделанным в советском посольстве в Швейцарии, въехали в Чехословакию; а там уже и до Москвы было рукой подать. Через пять месяцев Кремль предоставил двум англичанам советское гражданство, тем самым официально признав, что они шпионы.

На тот момент «Кембриджская пятерка» считалась тройкой, и в отношении Филби, которого заподозрили в том, что третий – это именно он, было начато расследование.

Информация, открывшая Красной армии путь на Берлин

Ситуация изменилась, когда при обыске в доме Берджесса были найдены документы МИД с рукописными пометками Кернкросса. Это само по себе не было доказательством вины, но в MI6 он работать больше не мог; пришлось устроиться в Казначейство на скромную должность с окладом, которого едва хватало на жизнь. Связи с советской разведкой Кернкросс оборвал, и то, что он шпион, стало известно только много лет спустя.

Кернкросс родился в 1913 году Шотландии. Он был единственным членом «Великолепной пятерки» (выражение Модина), не происходившим из хорошо обеспеченной семьи: его отец был торговцем скобяными изделиями, мать – учительницей начальных классов. И агентом советской разведки он стал немного позже, чем другие четверо, в 1936 году; его кодовое имя было «Карел». Под руководство Модина он перешел вместе с остальными в 1940 году.

В том же году Кернкросс стал личным секретарем английского политика лорда Мориса Хэнки, который вскоре возглавил Научно-консультативный комитет при британском правительстве. Как уже говорилось выше, этот комитет курировал англо-канадский атомный проект, который вскоре должен был объединиться с американским. Таким образом, Кернкросс стал первым агентом, сообщившим Москве о том, что Англия и США объединяют свои усилия по созданию атомной бомбы. Он же первым передал советской разведке, что исследования в англо-американском проекте сосредоточились на изотопе уран-235[349].

Симпатии Кернкросса к коммунизму проистекали главным образом из того, что он был убежденным антифашистом. Добытая им информация сыграла важную роль в победе советской армии в Курской битве, после которой нацистские войска покатились назад. К тому времени англичане уже научились расшифровывать немецкие депеши, закодированные машиной «Энигма», но делились с советскими союзниками лишь очень малой частью добытой таким образом информации. Однако разведывательные сводки проходили через Кернкросса. Он копировал их, выносил из здания, в котором работал (иногда пряча бумаги в штанины), и передавал своему куратору Борису Кретеншильду (кодовое имя «Кречин»).

Среди добытых Кернкроссом сведений была и жизненно важная информация о том, что немцы разведали расположение советских войск в окрестностях Курска и собираются взять их в клещи, проведя танковую операцию. Кроме того, он передал Москве технические характеристики усиленной брони, которой немцы оснастили танки «Тигр III». Обладая этими данными, русские смогли соответственно усилить свою артиллерию. В операции «Цитадель» (так немецкий генштаб называл Курскую битву), начавшейся 5 июля 1943 года, с обеих сторон участвовали тысячи танков. Начатая англо-американскими союзниками 9 июля высадка на Сицилии помешала Гитлеру отправить подкрепления на восток. Красная армия понесла тяжелые потери, но все же смогла добиться победы, открывшей ей путь на Берлин. Кернкросс был награжден орденом Красного знамени. Орден тайно доставили в Лондон, Кретеншильд показал его Кернкроссу, но не отдал, сказав, что до тех пор, пока тот не сможет открыто носить его, он будет храниться в Москве.

Кернкросс больше не увидит этот орден. То, что он был шпионом, стало окончательно ясно из сведений, переданных англичанам в 1985 году перебежчиком Олегом Гордиевским, полковником КГБ. Однако Кернкросса не судили, тем более, что он к тому времени уехал из Англии. Вернулся он после распада СССР, в 1992 году, а в 1995 году скончался. Кернкросс стал последним раскрытым членом «Кембриджской пятерки».

Четвертым же был Энтони Блант, историк искусства и представитель высшей аристократии: по материнской линии он имел родство с королевой Елизаветой II. Обучаясь в Кембриджском университете, Блант познакомился с коммунистической идеологией и, несмотря на свое происхождение, увлекся ей. Именно Блант порекомендовал НКВД Кернкросса, а самого его завербовал Гай Берджесс.

В годы Второй мировой войны Блант начал работать в контрразведке MI5, принимал участие в расшифровке кода «Энигимы» и первым сообщил Москве о том, что эта задача выполнена.

Когда 15 ноября 1979 года, выступая в Палате общин, премьер-министр Маргарет Тэтчер объявила о том, что Энтони Блант был членом кембриджской шпионской группы и многие годы собирал для КГБ информацию на самых верхних этажах государственной власти, поднялся ужасный переполох. Блант в то время преподавал историю искусства в Лондонском университете, а также занимал пост королевского эксперта по живописи (а потому регулярно бывал в Букингемском дворце) и входил в попечительский совет своей альма-матер, Кембриджского университета. Его тоже не судили – в обмен на признание вины[350], однако лишили рыцарского титула и уволили со всех должностей. В 1983 году он умер в полном одиночестве в возрасте 75 лет.

Все могло закончиться, не начавшись

Филби в то время жил в Москве. Встретили его не так, как он рассчитывал. Да, ему оказали большую честь – наградили орденом Ленина, однако КГБ не дало ему никакой должности, никакого звания. Ему выделили квартиру в центре Москвы и выплачивали 500 рублей в месяц, всячески выказывали уважение, приглашали на конференции, но было ясно, что теперь он – агент на пенсии. Через некоторое время Филби понял, что сотрудник КГБ, которого к нему приставили «для обеспечения безопасности», на самом деле должен был следить, как бы он не сбежал назад в Англию. Только через десять лет, убедившись, что такого намерения у него нет, система приняла Филби – ему выписали пропуск в здание Первого главного управления КГБ в Ясеневе.

В 1981 году по приглашению главы восточногерманской разведки Маркуса Вольфа Филби съездил в Берлин и выступил перед агентами Штази: рассказал им, в частности, что главной причиной, которая привела его к превращению в коммуниста и сотрудничеству с советской разведкой, была жесткая классовая структура английского общества; англичане, сказал он, просто не верили, что такой человек, как он, выходец из правящего класса, может предать его интересы. Выбранный им путь в каком-то смысле был местью обществу, в котором он вырос.

Гарольд Адриан Рассел Филби родился в 1912 году в Индии, в семье чиновника британской колониальной администрации.

Его отец Гарри Сент-Джон Филби был сыном владельца чайной плантации, жившего на Цейлоне. Образование он получил в Кембридже, где изучал восточные языки: арабский, фарси, хинди и урду. Еще до русской революции 1917 года он называл себя социалистом, однако, состоя на службе Его величества, был пешкой в «Большой игре» – соперничестве Британской и Российской империй за господство в Центральной Азии. Это выражение ввел в широкий оборот писатель Редьярд Киплинг в романе «Ким», герой которого, мальчик-сирота по имени Ким, оказывается вовлеченным в «Большую игру», которую ведут англичане, русские, индусы и афганцы. Отец Филби, которому роман очень нравился, дал сыну прозвище Ким, под которым ему и будет суждено войти в историю. В 1915 году по приказу Перси Кокса, командовавшего силами индийской колониальной администрации во время Месопотамской кампании, Сент-Джон Филби отправился в Багдад. Так он попал в арабский мир, который не покинет до конца жизни. Официально капитан Филби был начальником конторы, занимавшейся оформлением прав на возмещение убытков для работодателей и владельцев недвижимости; главной же его задачей было подталкивать арабские племена к восстанию против Османской империи, чтобы англичане могли взять под контроль нефтяной регион Басры и обеспечивать базирующийся в Индийском океане британский флот горючим через Персидский залив.

В 1917 году агент британской военной разведки Гертруда Белл, офицер-связистка так называемого Арабского бюро в Каире, направила Сент-Джона Филби к лидеру ваххабитского движения Абдул-Азизу Аль-Сауду помогать ему руководить восстанием против турок. (В это время начнется его духовное перерождение, в результате которого он примет ислам и возьмет новое имя – Абдулла.) Впоследствии Филби-старший станет главным советником короля Абдул-Азиза, примет участие в создании компании ARAMCO, в результате чего арабская нефть окажется под контролем англо-американских нефтяных компаний; при этом в политическом плане он окажется настолько непримиримым врагом евреев, что даже будет восхищаться Адольфом Гитлером.

Связи Сент-Джона Филби позволили его сыну после окончания Кембриджского университета устроиться в 1937 году на работу в газету «Таймс». Вскоре он отправился корреспондентом на испанскую гражданскую войну, в Севилью, на франкистскую сторону фронта. Генерала Франсиско Франко поддерживали в его борьбе с республиканцами нацистская Германия Гитлера и фашистская Италия Муссолини.

Филби расскажет в воспоминаниях, как однажды, испросив разрешения у штаба Франко, отправился в Кордову. На следующее утро в номер отеля, где он остановился, ворвались военные и подвергли его допросу. Каким-то образом ему удалось незаметно вытащить из кармана брюк лежавшую там бумажку, сунуть ее в рот и проглотить. «Если бы ее нашли, даже британский паспорт не спас бы меня от расстрела», – пишет Филби. Дело в том, что на этом клочке бумаги были написаны шифры и коды для связи с советской разведкой. Это и впрямь было достаточным основанием для расстрела на месте[351].

Ни газете «Таймс», ни отцу Филби не было известно, что еще в 1934 году он был завербован агентом НКВД австрийцем Арнольдом Дейчем и получил кодовое имя «Стэнли». Находясь в Испании, он передавал в Москву важные сведения из стана Франко. Тот, правда, в 1939 году все равно победил в гражданской войне и установил в стране диктаторский режим. Франко так нравились статьи и репортажи Филби, что он лично наградил его орденом Красного креста.

Эта награда послужила одним из аргументов для Филби-старшего, когда он рекомендовал сына своему знакомому по Палестинскому фронту, полковнику Валентайну Вивиану, заместителю директора английской секретной службы MI6.

Так и вышло, что Ким Филби, агент советской секретной службы, с черного хода, без надлежащей проверки попал в британскую секретную службу, да еще и в тот ее отдел, который занимался борьбой со шпионажем со стороны СССР.

С первой серьезной угрозой Филби и вся «Кембриджская пятерка» столкнулись сразу после окончания войны, в 1945 году. Если бы ее не удалось отвести, их шпионская карьера могла на этом и кончиться, а история Турции – принять несколько иное направление.

Собственно говоря, эта угроза и возникла в Турции, в Стамбуле. 4 сентября 1945 года советский вице-консул Константин Волков пришел к английскому вице-консулу Чантри Пейджу и попросил политического убежища. Вице-консульская должность была лишь прикрытием; на самом деле Волков был опытным агентом НКВД. Он мог предоставить англичанам важную секретную информацию, а взамен хотел британское подданство для себя и своей жены, а также 50 тысяч фунтов стерлингов.

В доказательство того, что он пришел не с пустыми руками, Волков намекнул, какого рода информацию он готов предоставить. По его утверждению, внутри английского государства действовали три агента советской разведки, занимавшие важные должности – два в министерстве иностранных дел, один – в руководстве контрразведки MI6. Благодаря этим агентам, заявил Волков, Москва получает свежайшие данные не только об английских, но об американских секретных проектах. Кроме того, Волков пообещал предоставить список всех советских агентов и осведомителей, действующих в Турции[352]. Генконсульство немедленно связалось с британским послом Морисом Петерсоном. Но тот, увы, был дипломатом старой школы и недолюбливал шпионские дела. Он перепоручил этот вопрос стамбульскому резиденту MI6 (официально работавшему в визовом отделе консульства), а тот отправил запись разговора с Волковым в Лондон с дипкурьером.

Все эти бюрократические процедуры заняли несколько дней. Наконец утром 19 сентября запись попала в MI6, где ее передали самому высокопоставленному сотруднику «советского» отдела управления контрразведки, то есть Киму Филби.

Едва Филби начал читать, как у него мороз пошел по коже. В воспоминаниях он напишет: «Волков говорил о двух советских агентах в МИД и одном в контрразведке. Я долго смотрел на лежащий передо мной лист бумаги, пытаясь собраться с мыслями. Предположение о том, что слова Волкова могут быть провокацией, и потому не нужно действовать поспешно, я отмел. Такая тактика ничего не давала в ближайшей перспективе, а долгосрочной меня рано или поздно все равно бы раскрыли»[353]. Агентом в контрразведке, о котором говорил Волков, был сам Филби, а агентами в министерстве иностранных дел, очевидно, Дональд Маклейн и Гай Берджесс. Нельзя допустить, думал Филби, чтобы их раскрыли сейчас, когда все только начинается, то есть когда после победы над фашизмом нужно приступать к борьбе с капитализмом! Необходимо было что-то делать, и немедленно.

На следующий день Филби первым делом сообщил о сложившейся ситуации своему куратору из лондонской резидентуры советской разведки Борису Кретеншильду. Тот немедленно связался с Лубянкой, с Юрием Модиным. Москва была предупреждена и приступила к действиям.

Утром следующего дня, 21 сентября, в консульский отдел посольства Турции в Москве обратились за дипломатической визой два человека. В заявлении они написали, что являются курьерами и должны отвезти в Стамбул дипломатическую почту. На самом деле эти люди были безжалостными душегубами НКВД и вовсе не по курьерским надобностям отправлялись в Стамбул[354].

Директор MI6 Стюарт Мензис поручил допросить Волкова и провести прочие процедуры, необходимые для предоставления убежища, не кому-нибудь, а Филби. Тот вылетел из Лондона 22 сентября, задержался в пути из-за бурь над Средиземным морем и до Стамбула добрался только 24 сентября, в пятницу. Здесь погода стояла прекрасная, и английский посол отправился на выходные на яхте к Принцевым островам. Все эти задержки играли Филби на руку.

Наконец 26 сентября, в понедельник, пришло время выходить на связь с Волковым. Чантри Пейдж должен был позвонить в советское генконсульство, поговорить с Волковым, назначить встречу и привести его в британское генконсульство. Однако, когда Пейдж попросил к телефону Волкова, ему ответили, что такой человек здесь не работает. Позвонили еще раз. Теперь взявший трубку человек ответил: «Я – Волков», – но Пейдж понял по голосу, что это не он, и прервал звонок. Ситуация становилась все более странной. По настоянию Филби был сделан третий звонок, и на этот раз ответ звучал так: «Волков в Москве». На этом разговор закончился.

Волков и его жена к тому времени и правда были в Москве.

24 сентября, когда Филби прилетел в Стамбул, два «дипкурьера» из Москвы накачали их наркотическими веществами, положили в специально для таких дел изготовленные ящики и, заявив на таможне, что это дипломатическая посылка, вывезли ящики в СССР. Москва сработала быстро и предотвратила раскрытие своих ценных агентов. Много лет спустя, после распада Советского Союза, среди рассекреченных документов из архивов КГБ откажется и протокол допроса Волкова, расстрелянного затем за измену Родине. Согласно ему, в том случае, если бы бегство удалось, Волков выдал бы Лондону не только Филби, Маклейна и Берджесса, но и всех советских агентов и осведомителей (общим числом 341), работавших в Турции.

Кем же были эти агенты и осведомители? Были ли среди них граждане Турции? А турецкие государственные служащие? В каких городах они жили? Этого мы пока не знаем.

Но нам известно, что благодаря тому, что Волков не успел ничего рассказать, Филби и его товарищам едва-едва удалось спастись.

Был и еще один человек, чья карьера в случае бегства Волкова была бы порушена, что изменило бы судьбу целой страны.

В Турции на своем первом заграничном задании находился лейтенант советской разведки, уроженец Нахичевани по имени Гейдар Алиев. Если бы Волков назвал его имя, Алиев, очевидно, был бы выслан из страны и не смог бы в будущем стать генерал-майором КГБ, затем войти в состав Политбюро ЦК КПСС, а после распада СССР возглавить независимый Азербайджан.

Не спасовав перед нависшей над ним угрозой, советский «крот» Ким Филби спас не только себя, но и молодого офицера разведки Гейдара Алиева.

И сейчас мы переходим к рассказу об Алиеве.