Кнут

Глава 6. Сектор

— Нормальный мужик должен жрать говядину! — Скала после непродолжительных поисков на стеллажах магазина победно вскинул руку с желанным товаром, — Вот, это я понимаю еда! Не то, что ваша гейская индейка.

Ерш удивленно приподнял брови.

— Скала, вот я давно тебя знаю. Мужик ты вполне конкретный и суровый. Гвозди бы делать из таких людей. Не было б крепче в мире гвоздей, но твои вечные заднеприводные подколки вызывают серьезную озабоченность.

Скала тут же парировал.

— Ты о моей заднице не беспокойся, она под замком. О своей думай. А вот, когда ты вместо нормального мяса набираешь брокколи с кроликом — тут невольно задумаешься, стоит ли ночью в палатке поворачиваться к тебе спиной?

— Да плевать мне, чего ты там боишься. Хочешь — жри говядину. А я хочу индейку и кролика.

Беззлобно переругиваясь, бойцы аккуратно сгребали с полок небольшие баночки «Фрутоняни». Детские пюре прочно пошли в рацион отряда благодаря Вороту, который первые пару дней после садистской гримировки не мог питаться чем–то более твердым. Вслед за раненым субстанцию подозрительного вида попробовали остальные — и крепко подсели на вкусность.

— Кнут! Что стоишь, давай на шоколад! Бери всю «Милку» и «Ритер Спорт» и что там еще подороже. Особо не напирай, нам сутки остались до стаба.

Юноша отбросил недоеденный персик и неловко шарахнулся в соседний ряд. Роскошь городского супермаркета поразила привычного к намного более аскетичным магазинам парня. Он, конечно, бывал в подобных местах во время поездок с отцом в город, но одно дело быть зрителем, и другое — полновластным хозяином всего великолепия.

Огромный ангар, хоть самолеты загоняй, от стенки до стенки заполненный белоснежными стеллажами, манил бесконечными рядами товаров, каждый из которых выглядел ярче и аппетитнее предыдущего. Часть надписей Кнут даже понять не мог: что это? Сладости? Вяленое мясо? Сушеная рыба? Чипсы? Тропические сухофрукты? Каждую упаковку хотелось надорвать, а содержимое попробовать, рассовать по карманам, в рюкзак, повесить связкой на шею и отправляться за новыми трофеями. Так не делал никто, и юноша стеснялся проявлять необузданную жадность.

Бойцы особого интереса к разнообразию не проявляли. Надкусили по яблоку, прошлись мельком по сырной витрине и с деловитым видом отправились блуждать между полок, собирая строго необходимые продукты. До поселка оставалось меньше дня пути и завтра все планировали обедать вкусной приготовленной опытными поварихами едой.

— Бельем запасись, — прохрипел проходящий мимо Ворот, — И зубную щетку найди.

Его голос все еще звучал сипло и незнакомо, но быстрая регенерация иммунного восстанавливала кожу и губы удивительными темпами.

Ни Кнут, ни настоятель не собирались в путь надолго и не имели банальных необходимых для похода вещей. Помощь отряда здорово выручала, но далеко не во всем. Юноша двинулся вдоль касс в поисках ряда с бытовыми товарами и заметил, что Скала идет тем же путем, что и он — только с другой стороны магазина. Хотел окликнуть, но здоровяк уже юркнул в нужный ему ряд. Было в его движении что–то такое, что заставило Кнута резко остановиться и заглушить уже было вырвавшийся окрик. Движение заместителя командира не было опасным или предостерегающим, скорее стеснительным и немного детским, что совершенно не вязалось с его габаритами и грубоватым, но прямым и бесхитростным характером.

Подавляя желание активировать дар, это было бы нагло, не вежливо и банально опасно, юноша выглянул из–за угла, и тут же нырнул обратно. С трудом подавил смешок. Брутальный обвешанный оружием мужик сгребал со стеллажей женскую одежду: трусики, бюстгальтеры, носки, целый ворох штанов и маек. В огромных лапищах Скалы вещи смотрелись как кукольные. Это было мило и даже немного смешно. Одежда быстро исчезала в утробе огромного рюкзака, а сам боец все время оглядывался, словно стеснялся этой части мародерского налета. Хотя к чему заместителю командира женское белье и одежда, догадаться было не сложно.

Еще на поляне после боя с кормчими Скала подошел к Кумнику и махнул головой сторону неподвижно сидящей возле рядов бывших пленников рыжей девушки, той самой, которую обсуждали Свист и Пластун.

Командир удивленно поднял бровь с немым вопросом: «Зачем?».

Скала только пожал плечами, и Кумник спросил уже вслух:

— Ты серьезно?

Боец не ответил, но на лице легко читалось: «Ну, а что такого–то?»

Кумник махнул рукой и отвернулся, а здоровяк, немного помявшись, зашагал к рыжей. Не дошел. Остановился, почесал лоб и ушел в сторону автомобилей. Повозился с Токарем, старательно не замечая косые насмешливые взгляды командира, потерянно оглянулся, и снова подошел к пленникам. Встал у рыжей за спиной, протянул руку, застыл, и только поняв, что выглядит совсем уж по–дурацки, тронул ее за плечо.

Девушка отшатнулась, завалилась на землю, испуганно посмотрела на возвышающегося над ней человека. Попыталась отползти, но замешкалась из–за боли в перевязанной ноге — напавший на клетку мутант успел задеть когтями.

Скала выставил руки в миролюбивом жесте, что–то сказал, показал в сторону отряда, но эффекта не добился — рыжая смотрела испуганно и зло, сжавшись от страха в тугую пружину. Рейдер не стал церемониться. Наклонился, поднял на руки невесомое для его габаритов тело, и перенес на заднее сиденье отрядного «Тигра».

За два последующих дня рыжая так и не сказала ни слова. Шла, когда ее поднимали и куда–то вели. Садилась в автомобиль и выходила. Ела, потому что говорили, что надо есть, ложилась спать там, где укладывали спальник, сворачивалась клубком и не шевелилась, казалось, до рассвета.

Одно успокаивало. Глаза рыжей не были настолько пустыми, чтобы посчитать ее навсегда потерявшейся в глубинах бьющегося от ужаса подсознания. Во взгляде играли и эмоции, и интерес, но так глубоко, что их отблески лишь иногда были заметны окружающим. Девушка не верила, или не хотела, или не могла поверить этим странным людям, а потому двигалась послушной куклой. И все время молчала.

Ни имени, ни прозвища ее не знал никто, и на второй день Кумник по праву старшинства взял на себя обряд крещения.

— Огонек?

Никто не одобрил новое имя, хотя отмытые темно–рыжие волосы на солнце горели как пламя.

— Персиком назови. Вкусно и сочно, — вставил Ерш, — Ну, правда, ведь! Ай, какой персик, а?

— Лиса? Золотко? Рыжик? Лучик? — варианты сыпались как горошины, но ни один к девушке не приклеивался, но ни одно прозвище к девушке не приклеивалось.

— Ярой можно, — осторожно вставил Кнут, пока еще робеющий вступать в разговор на равных.

Предложение потонуло в общем гвалте, но девушка, привычно зажатая в обществе шестерых мужчин, пусть один бывший священник, а второй — вчерашний подросток, впервые заинтересованно повернулась и бросила на юношу взгляд, в котором было что–то кроме страха.

Кумник поймал момент и тут же вынес вердикт.

— Будет Ярой.

Получив новое имя, рыжая стала вести себя чуть увереннее, перестала шарахаться от любого звука, без страха позволяла к себе прикасаться, когда нужна была помощь и на третий день по собственной инициативе приготовила завтрак на всю компанию. Благо, нога заживала так же быстро, как и лицо Ворота.

Скала носился с девушкой как курица с яйцом. Подставлял локоть для опоры, подносил еду и вещи, пока нога не зажила настолько, что Яра сама начала сносно передвигаться, и пытался ее разговорить. Делалось это без показной навязчивости, словно случайно. Но каждый раз, когда рыжей нужно было залезть в автомобиль, выйти из него или на что–то опереться — Скала всегда оказывался чуть ближе, чем остальные. Тем более, что эти самые остальные не пытались опередить, заключив между собой негласный договор относиться к неожиданной симпатии заместителя командира как к чему–то само собой разумеющемуся.

Девушка поначалу чуралась внимания, но постепенно привыкла к опеке, благодарно кивала, и однажды Кнут заметил, как Яра осторожно, исподтишка посмотрела в сторону Скалы тем самым взглядом, который бы хотел ощутить на себе любой мужчина — со смесью робости, удовольствия и затаенной гордости. Правда, ни одного слова так и не произнесла. То ли не хотела, то ли не могла. Добиться правды так никто и не смог. Всем было известно, что раньше Яра говорила. А теперь молчала и на любые попытки выяснить, почему — просто отворачивалась.

Выйдя из торгового центра, четверка мародеров быстрым шагом пересекла широкую парковку и взяла курс на укрепленный пункт, где расположилась на ночевку оставшаяся часть отряда. Гипермаркет стоял у границы кластера, и сразу с ровного как зеркало асфальта рейдеры вышли на летнее душистое разнотравье березового бора. Шли по прямой как стрела опушке, разгоняя берцами кузнечиков и россыпи мелких летающих букашек, вдыхали пахнущий душистым медом воздух, искали грибы между ближайших березок, не забывая при этом каждый контролировать свой сектор обзора — выискивая мутантов, технику или человеческих фигуры.

По левую руку раскинулось широкое пшеничное поле. Такое Кнут видел впервые. Без частых лесополос, как у него в поселке, без проплешин зачем–то оставленных деревьев, рытвин от оврагов, без взбиравшихся по склонам невысоких холмов перелесков и бесконечных разбегавшихся в разные стороны линий электропередач. Только одно большое слегка волнующееся на ветру золотое покрывало, укрывающее землю вплоть до горизонта.

А за ним вставали громадины гор. Окутанные сверкающими белизной облаками пики, взлетали в небо без всякой подготовки: долгих скалистых предгорий и заросших строевыми соснами долин. Там, вдалеке, скалы вырастали прямо из земли, разрывали раскинувшееся вокруг пшеничное море скатывающимися из–за частых обвалов валунами и устремлялись к далекому жаркому солнцу.

Кнут из рассказов Кумника уже знал, что все в этом небольшом секторе Стикса, ограниченном с одной стороны внешкой, а с другой изгибом реки — создано кланом Инженеров. Люди, способные включать и выключать кластеры, менять территории загрузки, когда–то очень давно спроектировали это место, площадью примерно сорок на сорок кластеров, и постарались сделать его максимально красивым и удобным, как бы странно это ни звучало в Стиксе.

Выровняли границу черноты. Убрали крупные городские кластеры, нарушив тем самым традиционные маршруты миграции больших групп мутантов. По всей территории равномерно раскидали крупные магазины и склады, а вокруг поселений, расположенных в опорных стабах, сконцентрировали всю или почти всю необходимую промышленность.

Полностью избавиться от притока новых людей в Стикс было невозможно. Район бы быстро обезлюдел, а сам мир, как показала практика, от критичных изменений в баланс жизни и смерти вполне мог ответить мерцанием кластеров и полным изменением территорий загрузки в большинстве из них. Поэтому приходилось обходиться тем, что есть: сводить к минимуму количество жертв перезагрузок и строить максимально укрепленные поселки, способные выдержать атаки даже самых крупных мутантов.

Поселков всего было пять. В центре — самый крупный, окруженный толстой бетонной стеной Атлас, экономический и силовой центр региона. Два поселка прижимались к черноте: Осиново и Тихий. Два — контролировали мосты через реку. От Атласа к каждому крупному стабу шли прямые дороги, вдоль которых на расстоянии около суток пешего неторопливого хода разбросаны укрепленные бетонные пункты. В одном из таких, на расстоянии не больше двадцати километров от Тихого и расположился на ночь отряд.

Небольшая бетонная коробка с толстыми стенами и монолитной крышей, узкие окна–бойницы, ряды колючей проволоки, разбросанные прямо на земле. На крыше оборудованы две позиции для стрелков и установленный на стойке крупнокалиберный пулемет. Внутри несколько столов и тридцать коек в два яруса. Большая кладовая. Арсенал с небольшим запасом оружия. Здание не для постоянной жизни — только укрыться, отдохнуть или переночевать среднему отряду. Был здесь и генератор, но Кумник решил не привлекать лишнего внимания. Хотя постоянные патрули и вырезали всех монстров в округе, но береженого бог бережет.

Мародеров встретили радостными возгласами. Новые припасы распределили по рюкзакам, обновили запас в общей кладовой здания и начали собираться ужинать. Яра, словно так было заведено уже не первый день, взялась за мойку овощей и нарезки, но Скала настойчиво увлек ее за руку в кладовую, откуда тут же раздалось радостное: «Ах!».

— Тили–тили тесто, — негромко, так, чтобы слышали только за столом, пропел Ерш и тут же примолк, так как из в общий зал вышел порозовевший Скала.

— Завидуй молча, — усмехнулся Тарч.

Яра, одетая в чистые свежие штаны и куртку, выпорхнула в общую комнату не скоро, но садится без нее не стали. Занялись каждый своими делами: умывались, зашивались, чистили одежду и обувь — в рейдах удовольствие привести себя в порядок выдавалось далеко не каждый день. Кнут же, по–детски махнув на все рукой, подошел к висевшей на стене большой карте сектора.

Здесь было обозначено все: сроки перезагрузки кластеров, названия населенных пунктов и глубины рек, краткое описание и характеристика территорий: количество населения, крупные магазины и склады, заводы, военные части и полицейские участки. Чуть ниже располагался список вооружения, которое можно найти в секторе и напротив каждого — список кластеров, где оно присутствует.

Рядом встал Кумник.

— Один из лучших регионов Инженеров. Тогда мы еще верили, что сможем обустроить весь Стикс, сделать жизнь в нем более или менее сносной. Таких вот искусственных секторов в тысяче километров вокруг немало. Даже не назову точное их число. И над планированием каждого работали спецы плановой экономики СССР. У вас про Советский союз–то еще помнят?

Кнут закивал. Отец нередко вспоминал «прежние времена» и всегда в лучшем свете. В кино и по телевизору, правда, говорили совсем другое, да и некоторые книги описывали советское время как эпоху зла и непрерывных человеческих трагедий. Но почему–то всегда, за каждым плюющимся ругательствами и чужой кровью персонажем, Никита видел огромную массу непрерывно и тяжело работающего народа. То множество людей, которые строили электростанции, заводы–гиганты и подняла человека в космос. И как он ни старался, так и не смог поверить, что весь этот народ, с его натруженными руками и широкими сильными плечами не смог победить в себе зло, не сумел дать миру ничего, кроме репрессий, многочисленных запретов, железного занавеса и цензуры, о которых громко и с удовольствием кричали ведущие телевизионных ток–шоу.

— Эти сектора, — Кумник кивнул на карту, — Царство разума в хаосе Стикса. Одна из побед советских людей над стихией, пусть и далеко за пределами родины. Тут нет больших электростанций — перезагрузки кластеров не позволяют строить ЛЭП. Зато здесь и здесь, — командир показал точки на карте возле Атласа и Осиново, — Появляются заводы по производству дизельных генераторов. А тут и тут — склады топлива. Здесь, здесь и здесь — цементные заводы. Ну, и как вишенка на торте — два крупных производства металлопроката. Проще было бы загружать сразу склады, но надо понимать менталитет людей того времени. Во–первых, заводы намного реже переносят в другое место. А во–вторых, если чего–то не хватает, линии всегда можно запустить и произвести необходимое своими силами. Понимаешь?

Кумник аккуратно провел пальцем вдоль линий, ведущих от Атласа к мелким стабам.

— Даже дороги умудрились провести. Хотя тут больше заслуга самого Стикса. Достаточно выбрать нужную территорию, а состыковка дорог происходит автоматически.

Командир сделал движение руками, как будто поворачивал вокруг оси что–то очень крупное. Глаза Кнута светились от восхищения и осознания, какой титанически труд пришлось провести Инженерам.

— А вы тоже здесь были, когда это все создавалось?

— Нет. Был в других местах. Везде все примерно одинаково. И там, и здесь главной целью было сохранение жизни людей, возможность контроля над популяцией мутантов. Атлас и ему подобные центры — шедевры оборонительного искусства.

— И их никто никогда не сумеет взять приступом?

— Любая крепость падет. Если поднажать, — в разговор неожиданно вмешался Скала, не скрывающий радости от того, что удалось угодить Яре, — Но за бетонными стенами Атласа безопаснее, чем за деревянным тыном Острога.

— А почему у Острога нет бетонных стен? — тут же крутанулся в сторону командира Кнут.

— В плане он не был предусмотрен. Чем больше людей в секторе, тем выше вероятность возникновения мелких поселков. И это хорошо. А уж как там они себя защищают — это их личное дело. Инженеры вообще работают только с секторами. Строительство поселений — не наше дело.

— А мы сейчас тут? — юноша показал на точку на карте, обозначенную красным флажком.

— Да. А вот здесь твой Октябрьский. Вот здесь, примерно, был бой с Кормчими. А завтра мы будем тут, в Тихом. Так, давайте уже ужинать.

Сумерки принесли тишину и прохладу. Кумник с Ершом отправились дежурить на крышу, а оставшиеся внизу расстелили спальники и начали укладываться: снимали обувь и куртки, неторопливо укутывались в одеяла, удобно подминали подушки, спорили, кому тушить оставшиеся на столах свечи, потягивались, разминая уставшие за день мышцы. Кнут с удовольствием заметил, что Яра впервые не стала дожидаться, когда ей укажут, где спать. Сама взялась за спальник и расстелила недалеко от особняком расположившегося Скалы. Не рядом, но достаточно близко, чтобы это не было случайностью. Юноша подумал, что совсем скоро она ляжет рядом с заместителем командира. Или вовсе — вместе. А может даже они будут ночевать в отдельной комнате, если такая возможность представится.

Будет ли это любовь, или отношения по расчёту, о которых Кнут иногда читал в книгах? Какая собственно разница? В этом мире все слишком сложно и мимолетно, чтобы углубляться в подобные мелочи. Впрочем, самому Кнуту было бы все равно. Он еще никогда не удостаивался женской ласки.

Пытался, было дело. Озверев от бушевавших в крови гормонов и сводящих с ума жарких сновидений, решил однажды наступить на горло совести и воспитанию. Подкараулил после перезагрузки одну из сельских красавиц, затащил на ближайший сеновал, и начал грубо и настойчиво, как советовали в свое время старшие друзья и многочисленные любовные романы, лезть под одежду, искать губами губы, стискивать бедра, ягодицы, грудь. Худенькая невесомая девушка мало что могла сделать с изрядно возмужавшим насильником, но отбивалась яростно, совсем не так, как описывалось в книгах. И когда поняла, что проигрывает схватку — тихо заплакала от бессильного страха.

Кнут стянул с нее сарафан, разрывая тонкую легкую ткань. Без проблем преодолел, а сколько этим пугали, застежку бюстгальтера, подцепил огрубевшими пальцами последний бастион на бедрах, рванул, не в силах терпеть.

Трусики поддались удивительно легко, отлетели в сторону, обнажая нежную за все лето ни разу не тронутую солнцем кожу. Дымка похоти в голове сгустилась, превратилась в густой туман опьяняющего дурмана. Обзор сузился до небольшого пятачка на теле девушки. Кнут мог видеть только аккуратную, ровно под его ладонь, грудь с небольшими розовыми ареолами, плоский животик, округлости бедер, идеальные коленки, икры. Осознал, почему страсть к женщине называют животной, и почему мутанты не способны остановиться в своей жажде крови. Узнай сейчас он, что умрёт, если продолжит насиловать податливое дрожащее от страха тело — не остановился бы. Сейчас не было в мире ничего более вожделенного, чем эта девушка. И не было сейчас между ними ничего, кроме права сильного на долгожданную и такую желанную добычу.

Глухо рыча, Кнут впился в её губы, и тут же отпрянул. Сладкий их аромат манил, призывал, сводил с ума, и юноша, с трудом сдерживаясь от того, чтобы потерять остатки разума, прижался лбом ко лбу жертвы, дыша как загнанная лошадь, выталкивая воздух из лёгких хриплыми свистящими толчками.

Осторожно, чтобы не повредить зажатые как в тисках запястья, отпустил ее руки. Медленно выпрямился, встал рядом. Сделал шаг назад и стоял неподвижно до тех пор, пока девушка не поняла, что её отпускают и не убежала, старательно кутаясь в обрывки ткани, которые были её одеждой.

Он так и не нашёл повода отказаться от её тела и сделал это потому, что не мог поступить иначе. Живущий в нем зверь рвался наружу, но был загнан назад в глубины сознания, и теперь сидел там, стыдливо поджав хвост. Не остановись Кнут, и все стало бы проще. Перед ним бы открылся путь, полный сорванных запретов и преодоленных табу. Ведь зачем их сохранять здесь — в мире ужаса и олицетворённой смерти?

Все на этом пути стало бы лучше. Кроме одного — на нем не было места Кнуту. Тому парню, что зачитывался Шварцем, Семеновой, О. Генри и Александром Грином, путешествовал по джунглям вместе с детьми капитана Гранта и благородными пленниками таинственного острова. И больше никогда он бы не увидел в зеркале себя — Никиту, который прижимался к матери и думал, что вырастет и сумеет ее защитить от любых проблем, который смотрел в будущее открытыми честными глазами, уверенный в своих силах стать хорошим человеком.

Однако, как ни крути, с нарастающим с каждым днем вожделением нужно было бороться, и Кнут вспомнил про странное, крепко врезавшееся в память слово «сублимация». В одном фантастических рассказов космический отшельник, чтобы не думать о женщинах, всерьез увлекся огородничеством и гигантскими скульптурами. Кнут же решил прибегнуть к и так любимому делу — начал еще больше читать.

Посвящал этому все свободное время. Просыпался в погребе, осторожно выглядывал за дверь, перебежками пробирался к старой пожарной каланче — самому высокому зданию поселка, забирался на верхнюю площадку, обкладывался книгами и читал, читал, читал, не забывая, правда, при этом зорко оглядывать окрестности в поисках опасности. И каждую перезагрузку, если не было более срочных и важных дел, торопился с кучей томов к Илье Сергеевичу, школьному учителю, воспитавшему не одно поколение сельских подростков.

Учителей в сельской школе было мало. Классы нередко наполнялись только наполовину, а то и на четверть, район урезал финансирование, и педагогам приходилось совмещать предметы и, зачастую, учить как в начале века, когда в одном помещении собирались дети самых разных возрастов и за год проходили программу нескольких лет.

Илья Сергеевич вел точные науки, но не гнушался и другими предметами. С удовольствием преподавал в старших классах историю и литературу. Объяснял основы политики и экономики на обществознании. Любимым же предметом была химия. Он рассказывал об элементах и реакциях с таким азартом и восхищением, как будто сам был дремучим варваром из прошлого, видящим в науке завораживающую магию. Химию в школе знали все, даже завзятые двоечники, ведь невозможно удержаться от удовольствия увлекательного путешествия по страницам книг вместе с любимым учителем.

К Илья Сергеевичу можно было прийти в любой день и почти в любое время, отчитаться за двойку, получить дополнительное задание для исправления плохих оценок, задать вопрос, попросить разъяснить непонятную тему. Учитель никогда не отказывал, даже дома: утром перед работой, вечером или в выходные, которые проводил, как правило, в домашних заботах.

Этим Кнут после перезагрузок и пользовался. Приходил в класс или стучался в дом, показывал места в книгах, которые не понимал, и получал внимания столько, сколько учитель мог ему посвятить. И всегда уходил с новыми томиками.

— Тебе не стоит увлекаться только этим, — сказал Илья Сергеевич как–то, разъясняя сложные формулировки книги по историческому материализму, и тут же выложил на стол труд по классическому либерализму, — Мир сложнее, чем кажется. Его нельзя описать в одной книге. Учись мыслить шире и видеть разные стороны медали.

И Кнут учился. Благо, времени было в достатке. Жизнь в еженедельно возрождающемся и умирающем поселке становилась для него все привычнее, а смерть знакомых и близких людей все нормальнее. Постепенно он перестал скучать по дружеским забавам, школьным, таким милым теперь, проблемам, прежним планам и мечтам. Только вид родного дома и редкие встречи с родителями, которых он всеми силами старался избегать, волновали по–прежнему, заставляя сердце болезненно замирать на мгновенье, а потом биться быстро–быстро, до запнувшегося дыхание, до рези в глазах.

Как–то потерявший бдительность Кнут хлебнул живчика на глазах у учителя. Тот учуял запах, забрал фляжку и грозно, одними глазами спросил: «Что это, молодой человек?». Кнут нашелся, но не смог ответить уверенно, проблеял:

— Лекарство…

Илья Сергеевич не поверил ни на грамм, но все же переспросил:

— И кто же тебе его назначил?

Открыл, понюхал, отхлебнул, отвращено морщась, и удивился.

— Хм… действительно, лекарство. И как название? От чего оно? Эффект удивительный.

В этот день Илья Сергеевич продержался особенно долго. Перезагрузка прошла утром, а они засиделись почти до полудня, разбирая сложную тему в учебнике по физике. Учитель уже привычно для Кнута прикладывал ладонь ко лбу, держался за виски, тяжело откашливался, но продолжал оставаться в сознании. И только когда часовая стрелка уползла за цифру «два», окончательно расклеился, начал бредить и отключаться.

Кнут встал, чтобы уйти. Больше Илья Сергеевич помочь ему ничем не мог, а оставаться и смотреть за перерождением совершенно не хотелось. Обулся и потянулся к ручке двери, как учитель окликнул его:

— Никита, ты ничего не хочешь мне рассказать? Что происходит?

Кнут застыл. О чем именно спрашивает учитель?

— Ты же не думаешь, что я ничего не заметил? Ты, как минимум, сантиметра на три выше того Никиты, которого я встретил вчера в магазине. И, на вид, лет на пять старше. А еще тот паренек точно знает, что я уже полгода как на пенсии и не работаю в школе. Нет, не подумай, я вижу, что ты — это ты. Те же манеры, те же глаза. Тот же любопытный взгляд. Но это не тот ты, не вчерашний.

Кнут на негнущихся ногах подошел к столу. Илья Сергеевич посерел, тяжело дышал, с трудом удерживался на стуле, но смотрел прямо и требовательно, как на экзамене.

Кнут медленно покачал головой.

— Даже если я расскажу, это вам не поможет.

— Да? Не поможет мне, или вообще никому?

— Никому.

Кому–то, может, и помогло бы. Но сколько ни старался Кнут, так ни разу и не смог спасти ни одного иммунного жителя поселка, до того, как их разрывали родственники, соседи или коллеги.

— И все же расскажи. Я же вижу, тебе нужно.

Илья Сергеевич отключился через час, но рассказать Кнут успел многое. Объяснял, делился, жаловался, хвалился. Удивлялся, насколько много знает о новом мире. Рассказывал и видел, что учитель верит. Или он попросту уже ничего не слышал? Множество раз вспоминая этот момент, Кнут понял одно и главное — Илья Сергеевич видел, как сильно нужен Никите внимательный слушатель. И до последней минуты исполнял долг педагога.

Когда голова учителя глухо стукнулась об стол, Кнут подошел сзади, нацелил ружье на затылок и нажал на курок. Пусть сегодня будет на одного мутанта меньше.

Больше он к Илье Сергеевичу не приходил. Хотя так и не разобрался в себе, почему.

— Вставай…

Лицо Ворота на фоне свечи темнело серой кляксой.

— В караул.

На крышу поднялись вместе с Тарчем, расселись по секторам, некоторое время молчали, разгоняя морок сна, проникаясь ночной прохладой августовского леса. Ворот больше не возражал, чтобы юноша начинал разговоры с новыми знакомыми первым, а потому Кнут, бросив для приличия пару незначительных фраз и убедившись, что Тарч не против поболтать, задал давно свербевший вопрос:

— Тарч, а куда вы идете, если не секрет?

— Вообще–то, секрет, но вы же все равно узнаете. Я так понял, вы с нами надолго.

Кнут глянул в сторону Ворота, но тот промолчал.

— Про Инженеров слышал, когда у клетки стоял? Я кандидат на вступление в клан. Не бог весть какая честь, но тут уж или хочешь вступить, и тогда нужно пройти положенный путь, или отказываешься.

— А что за путь?

Кнут никак не мог избавиться от привычки при разговоре все время оглядываться на Ворота. Настоятель хоть и молчал, но смотрел заинтересованно.

— Клан раскидан по ближайшим регионам, а людей в нем не так уж и много. Для того, чтобы стать инженером, нужно иметь один из особых даров. Вон, ни Скала, ни Ерш таких умений не имеют, а потому и в клан вступить не могут. Это как врачом стать или строителем. Сначала обучение, диплом — потом работа. Со знахарями, кстати, похожая история. Прежде чем так себя называть, нужно пройти обучение у других знахарей, год носиться на побегушках, и только потом работать.

Кнут тут же вставил:

— Я знал знахаря, который не учился.

Тарч заинтересованно глянул на него, но ответил просто:

— Всякое бывает.

— И чему тебя будут учить? — прохрипел Ворот.

— Про обучение это я так. Для примера. Мне надо показаться трем кураторам клана. А уже их задачей будет уведомить остальных кураторов и мастеров о том, что появился новый инженер. Как правило, уже в процессе знакомства с кураторами новичок находит себе место в клане. Если же нет — его могут найти потом, или привлекать, по необходимости. Мне проще — я уже в отряде у мастера клана.

У Кнута загорелись глаза.

— У мастера — это у Кумника?

— Ну, а у кого же?

— А чем мастера отличаются от кураторов?

Ворот урезонил любопытство Кнута.

— Не лезь не в свое дело, малой.

Тарч тоже предпочел не развивать тему.

— До меня, Кумник был единственным инженером в отряде, но люди шли за ним, независимо от кланов и прочего.

— Жаль, что не все вы — Инженеры, — вздохнул Кнут, — Наверное, это круто.

Тарч усмехнулся.

— Ничего особенного. Ты получаешь возможность участвовать в одном большом деле, а не шаландаться по кластерам как отрезанный ломоть, сам за себя. Есть люди с системными дарами, которым клан и прилагающиеся к нему обязанности даром не сдались.

— Бывает такое?

— Сам был свидетелем. Джига, отличный мужик, при мне не просто отказался, но и послал на три веселых буквы и Кумника, и меня. Потом еще в пять букв, и еще в четыре. Эмоциональный он очень, направит в такие дали, что и не сразу разберешься, как туда попасть. Как узнал, что мы хотим «включить» черный кластер и перенести сюда, в Улей, новых людей, развернулся и ушел.

— Я бы его за такое не осудил, — проворчал Ворот, демонстративно оглядывая дальнюю опушку.

— А его никто и не осуждает.

— Прямо–таки? — не удержался от язвительности настоятель.

— Прямо–таки. Не знаю, как Инженеры в целом, но Кумник человек простой. Даже слишком. Не хочешь помогать? Давай, до свидания. Недавно девушка одна, крестница его, воспитанная с первого дня, накосячила серьезно. Так он ее тут же выгнал, без особых разговоров.

— А, чего накосячила–то? — вклинился навостривший уши Кнут.

— С даром там что–то, с долгами. Я не вдавался в подробности. Она хорошая девушка, и мне до их с Кумником проблем дела особого нет.

— Жестковато, — покачал головой Ворот.

— Жестковато.

— А как по–другому? — из люка показалась голова Скалы, а потом и весь командир взвода с четырьмя кружками в руках.

Здоровяк раздал пахнущий мятой и чабрецом чай и с удовольствием потянулся:

— Не спится.

И когда все сделали по первому глотку, обратился к Вороту.

— Вы как?

— А что мы? — настоятель постарался просипеть, насколько мог, непринужденно, — Лучше скажи, почему вы сразу не напали?

— Сразу? Их десять. Нас — четверо. И это Кормчие, а не засранные муры. Мы не знали их даров. Кроме Корча. Если бы один из них оказался погонщиком — мы бы там же и легли, без вариантов. Для этого мы и внедрили Тарча. Разузнать обстановку. Дождаться удачных обстоятельств.

Ворот неохотно кивнул, и Скала снова проявил участие.

— Таким как ты здесь сложно прижиться.

— Каким?

— Святошам. Покачнулась, поди, вера в… — боец явно хотел сказать «в Бога», но на ходу передумал, — …в людей.

Настоятель ответил не сразу. Даже понемногу привыкающий к нему Кнут не смог бы сходу сказать, выдерживает ли театральную паузу или на самом деле задумался.

— Знаешь, я не раз размышлял: что в жизни человека самое важное? Что–то сокровенное, ради чего мы живем. И знаешь, что понял? Вера. Не в Бога, как ни грустно признавать. Вера в то, что завтрашний день наступит. Эта мысль дает человеку силы в любой беспросветно тяжелой ситуации. Пожизненное заключение. Неизлечимые болезни. Смерть близких. Все меркнет перед пониманием, что завтра — будет.

Ворот обращался к Скале, но чувствовал, что слушают его и остальные.

— Лишенный завтрашнего дня человек способен на что угодно. Ни принципов, ни морали. Никаких ограничений. В Стиксе же все живут даже не в ожидании конца, а как будто он уже наступил. Как будто смерть не завтра, а уже сегодня. Нет смысла в добре, зле, вере. Любовь и ненависть теряют ценность. Как любить, если завтра — нет?

Настоятель чувствовал себя «в своей тарелке». Перед ним сидели люди, нуждающиеся в слове. И ему было, что им дать.

— Все знают притчу о блудном сыне. Но не все понимают ее истинный смысл. Это история богатого отца, у которого было двое сыновей. И один из них потребовал свою часть наследства, чтобы начать самостоятельную жизнь. Отец не стал перечить. Выделил сыну долю, и тот пустился в блуд. Растранжирил богатство, опустился на самое дно. Закончилось тем, что он стал свинопасом и готов был есть ту пищу, которую давали свиньям, но и это ему не позволялось. И вот он решил вернуться, и покаяться перед отцом. И отец принял блудного сына, простил, одарил его подарками.

Ворот сделал неторопливый глоток чая, зная, что его не перебьют.

— Обычно эту притчу понимают просто. Господь простит любого заблудшего человека, если он покается. Но все забывают второго сына, который жил честно, трудился и уважал отца. Увидев же, как в доме встретили блудного брата, отнесся к этому с завистью и обидой. Он говорил отцу: «Этот, сын твой, расточил с блудницами свое имение, а ты так радуешься его возвращению. А я, который всегда с тобой, не удостаиваюсь такой любви». И тем самым впал в грех зависти и гнева.

Еще одна пауза. И слишком внимательные глаза слушателей. Хоть бы один продолжал караулить.

— И что получается? Первый сын промотал состояние, грешил, но раскаялся и стал праведником. Второй же следовал правилам, но превратился в грешника. Конечно, и у него будет шанс одуматься, но на примере этой притчи можно увидеть, что у человека, познавшего грех и страдания, больше шансов вернуться к Господу, чем у живущего спокойной размеренной жизнью.

Ворот неосознанно приосанился и в его все еще сиплом голосе звучали новые нотки.

— Стикс не просто место средоточия потерявших веру людей. Это заблудший мир, которому кто–то должен показаться дорогу к любящему отцу. И для этого Стиксу нужна Церковь.

— Фанатик придурошный… — беззлобно выругался Скала, — С годами ты умнее не становишься, я посмотрю.

— Понимай, как хочешь, — так же без особых эмоций отмахнулся Ворот.

Скала не стал спорить. От души зевнул, собрал пустые кружки и, уже спускаясь в люк, бросил:

— Что самое интересное, ты ведь найдешь тех, кто поверит всем этим вашим церковным россказням. И к чему это все приведет в итоге, мы тоже все в курсе.

Безответный выпад Скалы повесил в ночном воздухе неловкую паузу. Кнут мялся, не зная, как поддержать напарника, а Тарч, потеребив часы, извиняющимся тоном отметил:

— Не уснет уже. Ему через час заступать на пост. Ворот, не обращай внимание, я бы на его месте тоже нервничал.

— Что так?

— Мы же к обеду Тихий приедем уже. И может случиться, что Скала следующий вечер не переживет.