Княжна Дуду

IV

Это была дикая, сумасшедшая, не только лунная, но и лунатическая ночь.

После длинных рассуждений и споров четверо взрослых людей побежали вперегонки навстречу смеющейся луне по упругим темно-желтым дорожкам, окаймленным какой-то странной, нездешней серовато-лиловой травой. Сначала, догоняя княжну, маленький Юрди в развевающемся плаще, беллетрист, придерживающий шляпу, корнет, громыхающий палашом, огибали аллеи, взбирались на горбатые колеблющиеся мостики, задыхались и молили:

-- Княжна, княжна, да пощадите же наконец!

Потом уже им не хотелось остановиться, и странная затея княжны, предложившей с места в карьер "бежать, бежать, смотреть на луну и бежать, до изнеможения, пока хватит сил", сделалась увлекательной и оригинальной.

Сплошные стены деревьев казались отвесными черными берегами, между которыми вместо воздуха струилась зеленоватая подводная мгла. Не лучи, не золотистая паутина, не светящийся пар, а чей-то рассеянный, шутливый, мигающий взгляд пронизывал эту мглу, перекрашивая все попадавшееся на пути в невероятные, кладбищенские цвета. Мрачно-зеленое золото дворцовых львов и кентавров, с перебегающими тайными огоньками, нежно- голубые перила мостиков и балконов, воздушно-синие зеркальные четырехугольники окон, пепельно-серые, желтоватые, шафрановые, темно-лиловые и совсем черные узоры цветников -- все сплелось в волшебно легкую, уплывающую ткань, все отравляло, мучило и убаюкивало душу. Хотелось спрятаться от этих крадущихся, выслеживающих, вездесущих очей, от подстерегающего сладкого столбняка, и ноги сами бежали вперед и вперед, а тело казалось легким, как воздух.

Наконец у княжны закружилась голова, и тогда все вместе, как пьяные, держась друг за друга, добрели до первой скамейки. Долго сидели с колотящимися сердцами, с шумом ветра в ушах, и лунные призраки продолжали мчаться куда-то мимо глаз. Круглый пруд, полузатянутый ряской, с белеющей маленькой пристанью на том берегу, медленно вращался вместе с клубящимся над водой прозрачным туманом. И от тумана, от увядающих листьев, от давно отцветшего в ближней куртине табака тянуло бальзамическим и пьяным запахом крымского розового винограда.

-- Хорошо? -- спрашивала княжна, почти лежа на изогнутой спинке скамейки и тяжело дыша. -- Нравится вам, хорошо?

Глыбович и Крюковский сидели от княжны по бокам, маленький Юрди, поместившийся сначала рядом с корнетом и некоторое время пыхтевший не только от усталости, но и от недовольства, сбросил плащ на дорожку и разлегся у княжны в ногах. Совсем уютно, дружески просто отдыхала милая расшалившаяся девушка, слегка прислонясь головой к плечу офицера и позабыв одну руку в ласково похлопывающих и поглаживающих ее ладонях беллетриста. Какие мысли бродили у нее в мозгу, когда она, открывая свои полузакрытые глаза, обводила всех опьяненным, лихорадочным, может быть, невидящим взглядом? Кто знает?.. Наблюдала ли она потихоньку над своими случайными, всего только вчерашними друзьями, пыталась ли разгадать их отношение к себе, их явные и тайные цели, прислушивалась ли к охватившему их волнению или сама отдавалась какой-нибудь бесцельной девичьей, чуть-чуть неосторожной игре -- Бог весть...

Беллетрист подумал над этим немного, последил внимательно за легким трепетом ее ресниц, за жадно дышащим, свежим полуоткрытым ртом, за бессильно высунувшейся из-под бархатного платья маленькой ножкой, и от всех его беллетристических изысканий не уцелело ничего. Просто сидит рядом с ним девушка, которая сейчас, сию минуту, нравится ему безумно, и не надо ни о чем думать, и хорошо было бы позабыть хоть на один вечер, что она -- светлейшая княжна. Немного жаль, что кроме него, по другую сторону от княжны, восседает чрезвычайно симпатичный, но в данном случае совершенно не нужный корнет Глыбович, а где-то внизу, под ногами валяется чиновник удельного ведомства Юрди, с браслеткой и дюжиной перстней на волосатых руках. Но ничего с ними не поделаешь, они -- милые люди, пусть себе сидят и лежат.

Корнету Глыбовичу и не могло приходить в голову никаких мыслей: столько во всей его фигуре было заботы о том, чтобы княжна, прислонившаяся щекою к его плечу, не поцарапалась как-нибудь о погон. Только маленький Юрди, распростершийся внизу на плаще, был весь поглощен собой -- принимал все новые и новые позы, кокетливо жмурился на луну, кокетливо потягивался, блестел лакированными туфельками и томно вздыхал.

Да, это была поистине лунатическая ночь. Все сильнее, все напряженнее становилось ее колдовское лучистое сверкание, все пьянее запах давно отцветших цветов, и уже тысячи призраков, сплетаясь в воздушные хороводы, догоняя и преследуя друг друга, наполняли дворцовый парк. Высвободив из ладоней беллетриста свою согревшуюся и увлажнившуюся ручку, княжна Дуду неожиданно и легко поднялась со скамьи, выпрямилась, как-то странно выгнула свою белую тонкую шейку и сказала, глядя куда-то вдаль:

-- Теперь вы видите, что все это было пятьсот лет тому назад и что всем нам снится один и тот же сон. Помните, меня звали не Евдокией, а Франсуазой, и я была женою маленького горбатого герцога... Это ничего не значит, -- обратилась она к Юрди, -- что вы сейчас стройный, а не горбатый: вы успели выпрямиться за пятьсот лет. А беллетрист Крюковский был тогда не беллетристом, а поэтом, а вы, милый корнет Глыбович, -- преданным другом и оруженосцем горбатого герцога, моего мужа. И в такую же, точно такую безумную ночь я вышла из старого герцогского замка вот сюда, к этому круглому пруду, на свидание с моим возлюбленным поэтом Альбертом. Вот тут, у этой скамьи, вы, Крюковский, ждали меня, и мы встретились, кажется, в четвертый или пятый раз. А там по узкой и темной аллее уже крались за нами и торжествовали кровавую победу ненавистный горбатый герцог и его преданный оруженосец... Ведь это же было, было... и мы опять все это сейчас увидим во сне. Только слушайтесь, слушайтесь меня и верьте вместе со мною.

И снова трое мужчин точно поддались какому-то гипнозу, и началось новое дурачество, новая неслыханная игра. Покорно сгорбился и надвинул на голову капюшон маленький Юрди, покорно, стараясь не звенеть шпорами и не стучать саблей, двинулся за ним и скрылся с ним в боковой аллее корнет Глыбович. И беллетрист, с настоящим сладким волнением, с трепещущим сердцем остался ждать у скамьи. Сначала он слышал шаги приказавшей ему досчитать до ста и не оборачиваться княжны, а когда обернулся, то ее уже не было нигде. Две минуты сжималось и тосковало, по-настоящему тосковало его сердце, и глаза стремились навстречу золотому, сияющему, клубящемуся туману, и ноги сковывала непонятная томительная боль. О, наконец-то, о радость!.. Из-за дальнего поворота аллеи выплыла темная тоненькая фигурка и, точно на крыльях, как от невидимой погони, помчалась к нему. Невольно он вскрикнул, и его скованные ожиданием ноги вдруг отделились от земли. Он побежал, и через несколько мгновений прекрасная стройная женщина с легким станом, с закинутой к небу, к луне, к его ищущим жадным глазам головой упала к нему на грудь, и ее руки обвили его шею.

-- Франсуаза, Франсуаза, моя Франсуаза! -- страстно говорил он.

-- Альберт, мой Альберт! -- с любовной тоскою отвечали ее губы.

О, благословенная, неповторимая, страшная в нарушении всех реальных пределов лунатическая ночь! Сердце Крюковского остановилось, ноги подкашивались, в объятиях его скользило падающее куда-то навзничь мягкое змеиное тело неведомой женщины с завороженным луною, потемневшим, пылающим лицом. В глубочайшем забвении склонялся Крюковский ниже и ниже к этим прежним, нездешним, когда-то любимым, когда-то погубившим его устам, и уже глаза его невольно смыкались, и еще немного...

-- Сюда, сюда... они здесь! -- кричал маленький сгорбленный Юрди, театрально размахивая закутанными в плащ руками. -- Сюда, мой верный оруженосец!

Оба вздрогнули, отпрянули друг от друга, с трудом очнулись от колдовства. Утомленная княжна Дуду взяла под руку подошедшего, уже совсем настроенного на продолжение игры корнета Глыбовича, приникла к нему плечом и сказала:

-- Ну что, хорошо была разыграна средневековая сцена, мой милый корнет? Не правда ли, нашему знаменитому беллетристу Александру Крюковскому угрожала большая опасность погибнуть от мести горбатого герцога и его оруженосца? Теперь пойдемте тихонько-тихонько, и пусть Александр Крюковский говорит.

И они долго ходили рука об руку, все вчетвером, и опять звенящий голос беллетриста почти декламировал о счастливой бесстрашной девушке, готовой превратить свою жизнь в красивую легенду, в сон наяву. Когда-то жизнь всех людей походила на легенду, на сон, но люди испугались своего счастья, усомнились, пустились во многие помыслы и навсегда отравили ими свой ум. Погибла поэзия вместе с последними колдунами и ведьмами, сожженными на кострах, и скучная математическая правда, бухгалтерская справедливость, аптекарски точная и расчетливая мораль покрыли когда-то цветущую поверхность жизни толстой корой. Лаборатории и машиностроительные заводы творят чудеса, а душа человеческая уже не знает чудес, не знает преображений, не знает очищающих слез, не желает страданий, не жаждет опытов над собой. Но близок час, когда обновится человеческая душа, и счастливы избранники, готовые к этому обновлению и тоскующие по нем.

Случайно вышли на морскую площадку и увидали прислоненный к скамейке, блистающий спицами, совершенно позабытый княжною велосипед. Ночь уже была вся голубая. Ровный комнатный свет лился с середины неба, точно из подвешенного будуарного фонаря. Гладкое море, без блеска, стлалось, как бесконечная темно-серая скатерть. Кое-где на далеких судах спокойно светились желтые и красные огоньки.

-- Пора спать, -- сказала княжна, сдерживая зевоту, -- мне было с вами ужасно хорошо. Надеюсь, завтра опять встретимся здесь... -- Она подошла к велосипеду, отвела его от скамьи. -- Ну, до свидания, -- говорила она, уже взявшись за руль, -- с сегодняшнего дня к нашему коротенькому уставу прибавится одна подробность: при встрече и при прощании основательнице клуба четверых трое ее товарищей будут целовать руку. Это, конечно, против этикета, но мы его уже нарушили столько раз... Ну, милый корнет, вы, как представитель блестящего воинства, целуете первый. -- Она протянула руку, Глыбович поцеловал. -- Вы, мой маленький герцог, -- второй. -- Юрди поцеловал. -- А вы, возлюбленный Альберт...

Она уже протягивала руку беллетристу для поцелуя, но получилось как-то нечаянно, что Крюковский не успел этого сделать и, подсаживая княжну на седло, прошел рядом с велосипедом несколько шагов.

-- Чуть-чуть скорее, -- совсем каким-то новым тоном произнесла княжна и сама приложила руку к его губам. -- Ответьте мне коротко и прямо, что вы чувствовали во время нашей средневековой сцены, когда держали меня в руках? Вы хорошо помните этот момент?

-- Хорошо.

-- Что вы чувствовали? -- Она ехала уже довольно быстро, и беллетристу пришлось ускорить шаг.

-- Я чувствовал любовь, -- с нахлынувшим прежним волнением, но совершенно твердо ответил он.

-- К кому? -- спросила княжна.

-- К Франсуазе, -- искренне сказал он.

-- Какую любовь? -- точно допрашивала княжна.

-- Чудесную, сладкую, никогда не испытанную до сих пор.

-- Да? -- удивленно спросила она и вдруг с силой нажала педаль и помчалась с мгновенной быстротой.