Князь Барбашин 3

Глава 14

1 февраля 1527 года на рыночной площади Штеттина началось волнение, застрельщиками которого выступили городские ткачи, которых не очень-то и радовала резко возросшая торговля тканями со стороны приезжих купцов, а также рост цен на сырьё и продовольствие. На следующий день волнение распространилось и на другие цеха города. Ведь и там были практически те же проблемы, что и у ткачей.

Городской магистрат и купцы, как ни странно, решительно поддержали своих ремесленников, и даже пригласили на заседание, где рассматривался вопрос о том, каким образом избавиться от лишних отягощений и не давать впредь герцогу чиншей и оброков, избранный цеховиками комитет из наиболее авторитетных мастеров. То есть на феодального сеньора ополчились разом и бюргерские и плебейские оппозиции города, стремившиеся в первую очередь упразднить его феодальные прерогативы. И даже выход из положения они видели один: для начала снести герцогскую таможню на входе в лагуну. С этим были согласны и комитет, и городская община, и магистрат. А вот по-поводу обложения чужих товаров новой податью и прочими требованиями, выдвигаемыми городскими низами, мнения разошлись, ибо желания купцов-перекупов мягко говоря не совсем совпадали с желаниями ремесленников. Но эту борьбу решено было отложить на более поздний срок. А в первую очередь требовалось показать герцогам, что с мнением горожан стоит считаться.

А потом среди части горожан стали всё чаще возникать разговоры о том, что Пирицкий мирный договор стоило бы и пересмотреть, вернувшись к условиям Пренцлавского договора, ибо при герцоге Бранденбургском городу бы не создавали таких тягот. Разумеется, бранденбургский герцог тут же сделал стойку, ведь даже сейчас он сохранял за собой часть прав сюзерена над герцогами Померании. И раз император Карл не спешил вмешиваться в старую тяжбу, то от желания половить рыбку в мутной воде мятежа герцог Иоахим не отказался бы.

О чем и пенял в последние дни зимы Барним Георгу, уже жалея, что решился на авантюру, предложенную русским князем.

- Русский царь крепко застрял в Ливонии, - почти кричал он, шагая по широкому залу из стороны в сторону. - А деньги за графство ушли в карман ливонского магистра. Как и многие другие.

- Зато ты, брат, вскоре станешь герцогом Курляндии.

- А ты можешь лишиться Померании.

- Нет, - усмехнулся Георг.

- Что нет? Нестор обязательно вмешается в наш конфликт с городом, и что мы выставим против него?

- Для начала мы пригласим его, как сеньора, на оммаж нового графа. Причём пригласим с малой свитой.

- Он сделает вид, что смертельно оскорблён. И станет собирать свою армию.

- Что же, тогда мы положимся на графа Волина. Ведь князь нанял ему пять тысяч пехоты и две тысячи конницы. И эти силы прибудут в герцогство вместе с ним.

- На какой срок?

- На полгода.

- Однако, - хмыкнул удивлённый Барним. - С учётом вассалов, у нас будет неплохое войско. Иоахим, конечно, авантюрист, но не дурак. Так что вряд ли решится на войну, но начнёт мутить воду в совете империи.

- Если мы покончим с мятежом за эти полгода, то и плевать я хотел на его попытки. Зато Штеттин полностью принадлежащий нам, без всех этих купеческих оговорок - достойный приз. Я даже оставлю горожанам часть прав, но главой буду только я, а не бургомистр.

- А если город восстанет?

- А зачем? Они будут жить, как жили. Ну, почти также. Зато мне не придётся умолять этих подлых толстосумов разрешать мне что-то построить в городе, да и налоги с него будут более адекватными. А если что, у меня под рукой всегда есть один юный граф, - криво усмехнулся в короткостриженную бороду Георг.

В общем, брата ему удалось успокоить. А вот предотвратить поход городской армии против Свинемюнде - нет. Городок вновь был разгромлен и срыт, а таможня в нём уничтожена. И по этому поводу горожане устроили большое празднество, которое окончилось известием, ставшим для них ушатом холодной войны. Герцог объявил их мятежниками и стал собирать своих вассалов на войну.

Нет, горожане не испугались. Всего пару десятков лет назад они уже давали отпор отцу нынешних герцогов, да и на помощь Бранденбурга тоже надеялись, хоть и не так сильно, как на крепость городских стен и силу городского ополчения. А поскольку запасов на зиму было собрано изрядно, то даже долгой осады город не боялся. Более того, нанятые им ландскнехты даже умудрились разбить небольшой отряд герцогской армии, вырвавшийся далеко вперёд от основных сил. Что лишь придало горожанам уверенности.

Однако основная война началась всё же весной, хотя зима и выдалась относительно мягкой, неустойчивой и бесснежной, но морской путь ещё не очистился, а значит и хороших осадных орудий герцогам ещё не подвезли. Нет, своя артиллерия у них была, но вот настоящих осадных стволов было мало, очень мало. Однако в начале апреля поход против восставшей столицы всё же начался.

Подойдя к городу и заняв позиции на некотором удалении от крепости, герцоги велели окружить его, да подготовить артиллерийские позиции. И до подвоза пушек и подхода армии графа Волина, только и делали, что вели осадные работы, да блокировали город.

Но лишь спустя два месяца к месту осады прибыла обещанная артиллерия. Всего двадцать четыре пудовых единорога, отлитых для нужд молодого русского флота и с подготовленными по новым методичкам расчётами, проходящими под Штеттином своеобразную апробацию.

Так что после того, как прибывшие орудия были установлены на позициях, город сразу же подвергся сильной бомбардировке. Однако горожане тоже имели пушки и ответили огнём на огонь, удерживая герцогские войска подальше от стен крепости. Вот только русские артиллеристы, не отягощённые гуманитарными правилами ведения войны, про которые в эти простые времена не ведал никто, кроме попаданца, быстро перешли от пустотелых ядер к зажигательным бомбам. Дьявольский огонь, изобретённый ещё древними греками и заново "вспомненный" княжичем, на узких улочках и в тесной застройке средневекового Штеттина показал себя во всей красе. Город запылал. А работы по тушению пожаров были сильно затруднены постоянным дождем из бомб и шрапнелей, которые так же вошли в арсенал применяемых для осады средств. И всё же город держался, ведь количества орудий у герцогов было слишком мало, чтобы терзать всю городскую застройку сразу. И осада была продолжена, выкачивая из казны померанских властителей огромные средства. Да так, что уже к июню Георг был сам не рад своей задумке.

Между тем войска тоже не стояли без дела. Они рыли траншеи и вязали фашины, под прикрытием которых всё ближе и ближе продвигаясь к стенам крепости. Наконец пришёл день, когда солдаты смогли пойти на штурм. Который закономерно провалился. Но и горожанам досталось немало.

Полгода осады пролетели незаметно. За это время в гостях у герцогов побывали посольства от императора, герцога Бранденбургского и Любека, желавших прекратить нестроение в землях империи и ганзейском городе, но Георгу пока что удавалось извернуться от прямого ответа. Тем более что князь, выполняя договора, продлил найм графских войск, так что силы у него ещё оставались, а вот в городе тем временем начался разброд и шатание. О чём и поведали немногочисленные перебежчики. И когда корабли подвезли дополнительный запас зажигательных бомб, герцог повелел обстреливать город денно и нощно, не давая своим восставшим подданным ни минуты передышки.

Штеттин пылал. В огне гибли люди, рушились дома, сгорали немногочисленные оставшиеся запасы. И, в конце концов, горожане не выдержали. В один не самый прекрасный для них осенний день городские ворота распахнулись и из них вышли измученные защитники, готовые капитулировать перед своими герцогами на любых условиях.

В результате переговоров Георг и Барним въехали в полуразрушенный город словно триумфаторы. Все городские хартии о вольностях и привилегиях, дарованные прошлыми герцогами были ими торжественно уничтожены, а члены магистрата заточены в тюрьму для последующего разбирательства. Городу же был дарован новый Устав, по которому герцоги были в городе выше всего и их голос был решающим. Во всём остальном он сильно напоминал былое Магдебургское право, дарованное Штеттину ещё в 1243 году. И, разумеется, таможня в Свинемюнде была вновь узаконена, правда лишь для тех купцов, кто не собирался добираться до герцогской столицы, а готов был расторговаться прямо на берегу Балтийского моря.

А в конце года братья, неожиданно для всех, подписали между собой договор о майорате, который законодательно запрещал деление единого герцогства на кучку малых частей, как это было при отце и деде, когда разом существовали герцогства Померания-Барт, Померания-Штеттин, Померания-Вольгаст, Померания-Штольп и Померания-Старгард. Что, разумеется, очень не понравилось герцогу Бранденбургскому Иоахиму Нестору. Так что очередной акт бранденбургско-померанской драмы был явно не за горами...

*****

Евстахий Сорин был младшим сыном небогатого купца из Ржева, и принадлежал к тому типу людей, которым для души нужен был размах и масштабность. Вот эта его черта и привела его сначала в Новгород Великий, а потом и в Норовское, месту, где царил самый размашистый торг и куда стекались корабли с товарами из самых разных стран.

Денег при себе парень имел не много: всё, что выделил отец слишком уж непутёвому сыну, которому не хотелось толкаться локтями на маленьком ржевском базаре. Но Евстахий не унывал и верил в свою звезду.

Идею с векселями он прочувствовал сразу и без страха вложился в них почти всем, что имел. А после и вовсе устроился приказчиком в компанию, не забывая вкладываться в неё и как купец. Ведь удобно же: как приказчик плывёшь за море, а в трюме твой товар лежит, среди всего прочего. Ох и наловчился же он за несколько лет с иноземцами торг вести, куда только былая скованность ушла. А там ушлого приказчика и сам Сильвестр Малой приметил. Что ни говори, а у него чуйка была на деятельных людей дюже развита. И раз приметив, начинал он человека делами подгружать, да присматриваться, как тот с ними справится, да много ли к рукам приберёт. Ибо честных людей в торгу нет (поговорка про "быть у родника да водицы не испить" ведь не про чиновников родилась), но только и меру знать надобно! И коли человечек подходил под его критерии, то начинал он его вверх тянуть, да к делам большим приставлять. Но не дай боже не справится с искушением - жизнь такому Сильвестр сломает без сожаления.

В общем, очень скоро заматеревший Евстахий стал одним из основных помощников Малого. А следом пришли и хорошие деньги. Так что нынче парень был не только отца родного богаче, но и многих толстосумов ржевских, если не брать, конечно, совсем уж именитых, вроде того же Бориса Горохова, которого разорил брат прошлого государя, князь Фёдор, и за которого вступался сам Иосиф Волоцкий. Но всё равно никто его уже Евсташкой на родных улицах не кликал, когда он в отчий дом, спустя столько лет, вернулся. Ведь род на Руси - основа основ. Кто ты без рода без племени? Никто! Так что съездил Евстахий домой, помирился с семьёй, да и помог во многом, а то торговое дело такое - сегодня в шелках, а завтра в обносках. Да не просто помог, а нахватавшись многих новых знаний, подбил организовать в городе и округе несколько своих производств, дабы иметь пусть и небольшой, но постоянный доход, с перекупной торговлей никак не связанный. Так и появились во Ржеве пильная мельница Сориных да пенькопрядильная верёвочная мануфактура их же, верёвки и канаты которой скоро стали известны не только в ржевском уезде. Ведь ржевские набольшие купцы и в Осташков, и в Торжок, и в Тверь, и в Старицу, и в Погорелое, и в Ярославль, и в Новгород Великий с товаром хаживали.

Так что из блудного сына превратился теперь Евстахий в отцову надёжу. Но работу на компанию не бросил, ибо размах там был не чета местному, да и имя себе он уже в тех краях сделал. А имя для купца многое значит. Да и двор свой в Норовском уже завел, да хозяйством обжился. Так что вернулся он обратно к морю, но обещался к Рождеству наведываться. Вот и этой зимой собирался, подарки готовил, да судьба по-иному распорядилась.

Вызвали его в Совет компании, да поручили дело зело трудное, но денежное. Точнее два дела, но для второго он только в помощниках был, ибо оно не совсем по торговой части шло, однако крест целовать, что молчать об услышанном будет, его заставили. Да он и не артачился сильно, ведь понятно же, что раз к ТАКИМ делам подпускают, то будущее его в компании обеспечено на годы вперёд. И не безбедное будущее!

Вот потому он теперь и плыл на корабле в столь неурочное время, гадая, как лучше с делами справиться, да язык земель италийских изучая...

Две новопостроенных шхуны "Алмаз" и "Изумруд", вобравшие в себя всё лучшее из того, до чего додумались за последние годы норовские корабелы, вышли из Нарвы аккурат под осенние шторма. Вообще-то, следуя правилам языка, их следовало бы называть "Диамантом" и "Смарагдом", но Андрей-то следовал в традиции русского императорского флота, где "драгоценные" корабли были, а таких названий не было. Зато слово "алмаз" им уже встречалось в рукописи Афанасия Никитина, да и персидское "зумрунди" в последнее время тоже было на слуху. Так что шхуны и получили привычные ему имена "Алмаз" и "Изумруд". И теперь, преодолевая ветра и волны, шли к узкому горлу Гибралтарского пролива, дабы стать первыми кораблями в Средиземном море, несущими государев стяг. Не торговый, а военный. Ведь по последней реорганизации все боевые и конвойные суда были забраны во флот, "сдаваясь" купцам за звонкую монету для охраны конвоев. Впрочем, для купцов ничего, практически, и не изменилось, ведь за охрану они платили князю с первого дня создания им пиратской флотилии. А вот для служивых с конвойных судов многое поменялось, и не всё к лучшему. Но, слава богу, выбор у них был, и всех не желающих тянуть служебную лямку быстро списали на "пиратскую" эскадру, потому как деньги князю были нужны и отказываться от самого лёгкого способа их добычи он не собирался.

Но не только поэтому в первый поход пошли боевые суда. Посылать в море, где полно отморозков, сразу торговые просто Андрей не рискнул. Он даже экипажи для двух этих шхун на три четверти из самых опытных собрал, и пушечное вооружение, даже в ущерб другим кораблям, усилил. И всё это лишь для того, чтобы доставить в Италию восемьсот пудов деликатесной чёрной икры. Неокупаемо? Вполне возможно, хотя к чёрной икре италийцы ещё со времён генуэзского владычества в Крыму привыкли, и до сей поры её с любой оказией покупали. Но кроме самой икры и разного товара на пробу в трюмах шхун дополнительно хранились ещё и ящики со звонкой монетой, "честно" награбленной князевыми пиратами на всех морях. И это, честно говоря, и было главным грузом для данного похода. Ведь князь-попаданец знал не только о разграблении Венгрии, но и о таком событии, как поход армии императора на Рим (спасибо Мико Валтари). А уж в "вечном городе" было что пограбить с точки зрения как культурного наследия, так и мастеров. И вот именно под эту цель корабли везли почти две сотни морских стрельцов, а вовсе не для защиты от всевозможных пиратов, что буквально заполонили средиземноморские воды.

Величественный Везувий открылся взору Евстахия прямо с утра. "Алмаз" и "Изумруд", охраняя шесть купеческих нефов под стягом короля Кастилии и Арагона, с которыми они шли от самой Испании, неспешно приближались к главной базе Габсбургов в их борьбе с Валуа на итальянской земле, а по совместительству и столице некогда независимого Неаполитанского королевства - Неаполю. Купец, подставляя заспанное лицо прохладному ветру, с интересом разглядывал открывавшийся вид. Ведь это были земли первого Рима. Того самого, что владел половиной мира, принял учение Христа и стал родиной Рима второго. И мало кто на Руси мог похвастаться тем, что побывал тут. Ну а ещё здесь можно было выгодно расторговаться.

Императорская грамота на торговлю с испанскими владениями и тут сделала своё дело. Русские корабли, пусть и не с распростёртыми объятиями, но довольно благосклонно приняли в обширной неаполитанской гавани. А вот к товару приглядывались хоть и с любопытством, но без большого ажиотажа и Евстахий даже начал думать, что миссия с икрой пропадёт втуне, но тут на горизонте появились купцы из славного города Флоренции, которых не отпугнула даже цена в два рубля за пуд! Они, оценив икру на вид и на вкус, принялись активно торговаться, сбросив цену до полутора рублей, и тут же купили двенадцать бочек, то есть почти половину имеющегося товара. К сожалению, это оказалась единственная столь массовая закупка, остальную же икру продавали понемногу, по бочке - две за раз, но, в конце концов, распродали всё. И даже получили заказы на новую партию, причём флорентийские купцы и вовсе зазывали напрямую плыть сразу к ним в Пизу или Ливорно - небольшую деревушку на побережье моря.

А вот остальные товары столь большим спросом не удостоились. Всё же рынок Италии просил несколько иных наименований. Выяснением которых Евстахий со своими людьми и занялся. А заодно принялся собирать информацию отовсюду и обо всём. Ведь Италия это не только картины и скульптуры, но и всевозможные мастера, которых так не хватало на Руси.

*****

Никифор Кутрулис был родом из Мореи. Когда под натиском осман пал Константинополь его родители, прихватив с собой лишь самое ценное, бежали от беды сначала в Рагузу, а потом и дальше, в Италию. Где маленький Никифор в полной мере познал, каково это быть бедным изгнанником на чужбине.

Его отец на последние средства и довольно дорогой заём приобрёл ремесленную мастерскую, которая и позволяла семье жить более-менее сносно, вот только перед Никифором уже в ранней юности встал вопрос, что делать. Ведь ему мало что могло достаться по наследству, так как кроме него в семье было ещё несколько братьев, и Никифор был среди них отнюдь не старшим. К тому же душа парня не лежала к ремеслу, едва обучившись читать, он понял, что хотел бы учиться и познавать что-то новое, вот только у семьи не было денег, чтобы оплатить ему учёбу. В конце концов, тяга к наукам заставила его покинуть родительский дом и пуститься в странствия. Он путешествовал из города в город, зарабатывая себе на жизнь распеванием старых баллад или какой-нибудь физической подработкой, пока дорога не привела его в Падую, где его и заприметил Маркус Мусурус, профессор греческого языка в местном университете. Сам беглец от османского ига, учёный сыграл большую роль в становлении молодого соотечественника. Именно благодаря ему Никифор смог поступить и окончить падуанский университет, а позже стать в нём же преподавателем. И когда волей судьбы университет всё же закрылся, то он, недолго думая, последовал за своим наставником и учителем в Рим, где и продолжил обучать молодых людей и заниматься науками. И именно в Риме на него вышли люди из далёкой Русии.

Вышли потому что, не смотря на все свои странствия, Никифор так и не перешёл в католичество. А вера была одним из главных критериев для отбора кандидатов на должности преподавателей в создаваемом на Руси православном университете. Условия же, предлагаемые свежеиспечёному доктору наук московскими посланниками, были более чем хорошими. И всё же Никифор взял время на раздумье. Годы брали свое, и он уже не был столь лёгок на подъём, как раньше. К тому же его быт здесь, в Риме, был уже достаточно налажен, настолько, что он и о собственной семье стал подумывать. Да и многие из бывших ромейцев, с кем он заговаривал о сделанном ему предложении, отговаривали его от поездки в места, где полгода царит страшный холод, а реки и озёра промерзают до дна. К тому же в том захолустье нет места для науки, которой нужен живой, ищущий ум. Окажешься там и деградируешь до уровня местных лесовиков. С другой стороны, как говорили немногочисленные сторонники отъезда, Русь последняя православная страна, которая не склонилась перед полумесяцем, и на троне которой сидит пусть и отдалённый, но потомок константинопольского императора Палеолога. И с этой позиции получалось, что создаваемый в ней университет станет единственным православным во всех христианских землях! Университетом, где над головой профессоров не будут висеть догматы римского папы или султанских вельмож. А ведь многих истинно православных людей во всех землях сильно смущал тот факт, что их дети вынуждены были ездить учиться в университеты католической Европы, и они были бы очень рады открытию хотя бы Духовной семинарии в независимой православной стране.

Старательно обдумав всё так и этак, Никифор решил согласился со сделанным ему предложением и уже через полгода оказался в Москве, вместе с десятком других таких же согласившихся.

Правда, стоит сказать, что сам университет располагался вовсе не в самой столице, а в её предместье. Довольно большая территория была очищена от леса и отдана под кампусы и другие строения, которые возводились не из дерева, как большинство местных построек, а из качественного кирпича. Сразу было видно, что русский император строит на века, раз уж новый университет находился под патронажем не только московского митрополита, но и его самого!

И поскольку в стране уже остро ощущалась потребность в грамотных специалистах, то к поступлению в университет допускались не только дети аристократии, но и дети дьячков, купцов и даже посадских. Что, как слышал Никифор, вызвало нехорошее бурление в среде знатных фамилий. Однако царь (как местные именовали императора) и митрополит не отступили перед аристократической фрондой, а кулуарно порешали чуть ли не с каждым видным кланом, склонив большинство из них к своему видению ситуации. Но видимо, уступив царю, они не перестали противиться его решению и среди первых пятидесяти студентов из великих фамилий не оказалось никого, так что первыми Рюриковичами, примерившими студенческие мантии и оттого навсегда вошедшими в историю (пусть об этом никто и не думал пока ещё), стали два княжича: Александр Григорьевич Вадбольский да Иван Васильевич Борятинский.

Возможно потому, что оба рода были обычными представителями верхнего слоя провинциального дворянства и не получали видных назначений ни в армии, ни при дворе, удостаивавшихся записи в разрядах. Так что в обучении своих отпрысков в патронируемом царём университете главы родов увидели свою возможность взлететь вверх по карьерной и придворной лестнице.

Впрочем, Никифору было вовсе не до разборок в делах местной аристократии, так как у него и своих дел было достаточно много. К тому же его практически сразу приставили к большой работе, за которую, впрочем, весьма неплохо заплатили впоследствии.

А всё из-за того, что он привёз с собой печатный томик учебника по арифметике, изданной почти полвека назад в Венеции. Но это был не просто малопонятный большому количеству людей научный труд, а весьма практическая книга, предназначенная для самостоятельного изучения математических знаний и их повседневного использования в делах. И по приезду на Русь он имел неосторожность показать её князю Барбашину, который, как он уже узнал к тому времени, был весьма образованным человеком и пользовался, что у царя, что у митрополита большим уважением. Вот этот-то князь и взял его в оборот. Боже, ну откуда же он знал, что математика была долгое время на Руси чуть ли не под запретом. Настолько, что, когда закончились пасхальные таблицы, по всей стране не нашлось человека, способного произвести нужные расчеты, и пришлось новгородскому архиепископу Геннадию ехать в Рим за консультациями. И хотя в последнее время отношение к ней стало меняться, но хороших книг по данной науке на Руси было всё ещё мал мала меньше.

Причём князь, озадачив Никифора, не остался совсем в стороне, а внёс в учебник кое-какие правки которым удивился даже сам грек. Он, обучавшийся в лучших университетах хорошо знал, что nulla figura это просто знак ничего. Но все математики Европы сходились на том, что "нуль не есть число". Более того, его даже официально запрещали в своё время во многих странах и кое где этот запрет был всё ещё действителен. Но князь с легкой улыбкой на устах легко вписал в русский вариант "Арифметики", что ноль - это число, такое же, как все остальные числа. Прибавляя или отнимая ноль, мы получаем тоже число, от которого вычитаем или к которому прибавляем. При умножении на ноль всегда получаем ноль. А вот делить на ноль нельзя, ибо нельзя делить на "ничего". А ещё ноль - это точка любого отсчёта.

И вот тут-то Никифор вскипел. Точнее, вскипел он тогда, когда князь сказал, что ноль стоит между отрицательными и положительными числами. Но в Европе отрицательные числа не признавали нигде и считали их "абсурдными". И пусть Леонардо Фибоначчи описал их в своём труде, но даже сейчас выдающиеся математики считали, что ничто не может быть меньше нуля. А если ответ всё же получался отрицательным, то его просто отбрасывали, считая, что решения нет. Ведь как наглядно представить себе отрицательное число?

Но на этот вопрос князь всё так же с улыбкой взял в руки лист бумаги и просто написал цифровое выражение с отрицательным числом в ответе. А потом пояснил: мол, представьте, профессор, что у вас с собой два рубля, а у меня товар на шесть рублей. Я даю его вам, а вы мне свои два рубля и что мы получаем: после того, как отдана вся наличная сумма, останется еще четыре рубля долга. А это - тут он указал на бумажку с цифрами - простое математическое описание нашей с вами ситуации. Хотя, конечно, её можно было описать и проще, от шести вычесть два, но вам же нужно было наглядное представление отрицательного числа в жизни. По-моему, получилось очень наглядно.

О нет, после этого Никифор не сдался сразу и ещё пытался привычно подискутировать, но князь умел настоять на своём, да и кое какие сомнения, чего греха таить, он всё же в нём посеял. И Никифор дал себе слово более плотно заняться и этим нулём, и этими отрицательными числами.

Ну а пока он сначала помогал дьячкам перевести свой учебник на русский язык, поясняя непонятные местным термины и положения, а потом ещё и следил за тем, как полученный результат отпечатывался на станках университетской типографии, в становлении которой он так же принял самое деятельное участие.

Зато эта работа помогла ему близко сойтись со многими людьми, составляющими этакое интеллектуальное общество столицы. Наследие литературного кружка покойного архиепископа Геннадия не зачахло вконец, как это было в иной истории, а наоборот, возродилось словно феникс из пепла и стало ещё более всеобъемлющим. Настолько, что уже и молодые княжата из первых фамилий не чурались подобного общества. Культурная жизнь в столице била ключом, напоминая Никифору столь близкую ему Италию. Да, здесь были свои, и подчас довольно большие отличия от италийских нравов, но это никак не походило на застой, что царил тут по словам некоторым "знаек". И прожив на Руси год, Никифор уже не жалел о сделанном выборе, хотя порой и поражался самомнению руссов.

Так, рассматривая местные богослужебные книги, он обратил внимание на некоторые разночтения с греческими аналогами. И, разумеется, немедленно высказался по этому поводу, но в ответ ощутив лишь полное непонимание со стороны своих русских собеседников. О чём и попечаловался нагрянувшему в Москву Андрею, решив, что уж просвещённый князь поймёт его чаяния. Однако и тут его ждало разочарование. Князь не принял взгляда на верховенство греческих книг, ибо русские книги писались с греческих экземпляров, закупленных митрополитом Алексием ещё двести лет назад, когда в Константинополе правил православный император, а константинопольский патриарх не пятнал себя унией с католиками и подчинением магометанскому султану. "Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти", - гордо процитировал он слова из брошюры, имеющейся, наверное, дома у каждого русского книжника. И добавил, что первый Рим сокрушен был Аполинариевой ересью, второй же - османами за грехопадение ромейцев, пошедших на Унию и уступки католикам. Так с чего бы НОВЕЙШИЕ греческие книги были более правы, чем старые? Наоборот, истинное благочестие кроется именно в тех древних текстах. Так что это не русские книги надобно исправлять, а новейшие греческие. И подобная вера читалась в глазах любого многомудрого мужа. Более того, как слышал Никифор, этот постулат даже собирались выносить на ближайший Поместный Собор.

Но больше всего грека добил слух, что эти дети лесов в гордыне своей собирались править даже священные тексты. Как оказалось, вот уже пару лет в обществе бушевали страсти по поводу правильности перевода библии! Непонятно откуда, словно сам по себе, возник вдруг слух, что в ранних текстах писалось не "раб божий", а "слуга божий". Мол "дулос" в древности имел множество смыслов. Тут вам и раб, и слуга, и родич и много что ещё прочего. Так отчего же на Руси кто-то вписал "раб"? Вот от того-то, мол, до сей поры и находят в лесах языческие капища, а крестьяне, да и кое-кто из знатных людей, не Христу больше поклоняется, а старых богов чтит. Ибо они де "дети Перуна и внуки Даждьбога", а не бессловесные рабы!

Ох и полыхнуло же от этих слов. Да так, что в церковном клире уже о новой ереси поговаривать стали. Мол, это всё от люторового неверия началось. Докатилось до Руси окаянство, помутились умы православные! Вот только сколь бы горячо не утверждали отцы церкви о том, что быть рабом божьим это почётное звание, которого и апостолы не чурались, и право быть им ещё заслужить надо, но мысль, что православный человек слуга божий всё больше и больше находило откликов в народной массе. Ведь можно что угодно говорить о неверности сравнения библейского раба и мирского, и что раб - это не раб, а работник, но человек воспринимает всё в рамках собственного опыта. А опыт говорил, что раб и слуга это не одно и тоже. И тем же дворянам служить было вовсе незазорно, а вот быть чьим-то рабом...

И ведь не только аристократы были вовлечены в этот спор. Мысль об изначально неверном переводе неожиданно поддержала и часть духовенства. И именно среди святых отцов и велись самые громкие дискуссии по этому поводу, глядя на которые, Никифор начинал понимать, как мало знали об этой стране в Италии. Там знакомые ромейцы расписывали её, как тихую патриархальную глушь, но прибыв сюда, он увидел яростное бурление жизни. По всей стране строились храмы и города, возникали новые пашни и производства. А в культурной среде вновь возрождался образ "мужа начитанного", вместо неуча, гордящегося своим "особенным" взглядом на всё и мудростью предков, чьим заветам и следовало лишь следовать.

Так что, положа руку на сердце, Никифору нравилась его новая жизнь. Он вёл лекции, участвовал в диспутах, проводил различные расчёты, за которые ему платили отдельно, а кроме всего прочего занимался и написанием новых учебников, впрочем, как и другие преподаватели университета. А ещё все они были привлечены к созданию новой Единой системы мер, которая в скором времени должна была заменить всю ту вакханалию, что творилась на Руси в сфере измерения длин, весов и объёмов. В награду же университет должен был стать одним из трёх главных хранителей эталонов, по которым и будут делать мерные инструменты мастера особого двора, уже созданного в Москве решением царя и Боярской думы. Таким образом, аршин в Туле должен был стать равен аршину в Белоозере, а сажень в Новгороде ничем не отличаться от сажени в Казани. И все меры должны были быть взаимосвязаны и, по возможности, выводиться друг из друга. Причём для решения этой задачи порой применялись достаточно оригинальные идеи. Так основной единицей веса стал гран, состоящий из пяти семян рожкового дерева. На этом настоял князь Барбашин, опираясь при этом на известное с древнейших времён свойство этих семян иметь постоянство массы. Однако введение подобного грана (который князь часто в задумчивости называл почему-то "граммом") немедленно вызвало изменение всех последующих мер веса. Так, новый пуд "похудел", а вот гривна, наоборот, слегка "потолстела". Зато теперь всё это многообразие подчинялось единой десятичной системе, что значительно облегчало расчёты. И привычно вызывало бурчание многих, мол "не по старине всё делается" и "опять греки во всём виноваты", хотя решение о новой системе принимали царь, митрополит и Боярская дума.

И подобной работы было много. Настолько, что Никифор даже не заметил, как пролетел первый год. Очнулся он только к осени, когда из Греции, Италии и земель под скипетром османского султана на Русь приехала достаточно многочисленная делегация молодых людей, отправленная сюда учиться наукам и православной вере. Ведь факультет теологии в Московском университете был достаточно большим. А Никифор, глядя на них, вдруг вспомнил про слова князя о мягком воздействии, сказанные им, впрочем, совсем по другому поводу. Но умному, как говорится, достаточно. Ведь через какое-то время эти молодые священники разъедутся по своим странам и станут там со временем чиновниками, настоятелями и епископами, а потом и вовсе кого-то могут выбрать патриархами. А "умение работать с молодёжью" - как говаривал князь - "позволяет воспитать настоящих патриотов не какой-то отдельной общины, а всей Руси". Да, князь говорил это про свои школы. Но кто сказал, что он не думал и о таких вот студентах? Недаром же он постоянно подвизается в стенах университета. И если это так..., то это было просто грандиозно! Настолько, что у Никифора аж зачесалось в одном месте от желания поучаствовать в подобном деле. И поскольку он уже давно понял, что князь не делит людей по титулам, а оценивает их по делам и знаниям, то нужно было просто хорошо показать себя, доказать, что он именно тот, кто нужен. И оказаться причастным к тайнам...

*****

На светлое Рождество в московском доме князей Курбских собралось всё княжеское семейство. Даже Семён Фёдорович примчался из Нижнего Новгорода, где в тот момент воеводствовал. Вот только отгуляв праздники, князья не разъехались из столицы, дабы продолжить службу, а собрались в отдельной горнице обсудить дела государственные, хотя в Думу из них никто и не входил. Даже Семён больше не пользовался царским благоволением. И всё из-за взглядов на царский развод и новую свадьбу. Впрочем, гордая полячка Курбским тоже не по нраву пришлась. Не такая она была, как Соломония, слишком уж своевольная. Видать мало было Калитичам греков при Софье, так теперь ещё и ляшские нравы решили при дворе завести. Этак, глядишь, и вовсе всё старинное благочестие из Руси исчезнет, сменившись чужим обычаем. Слыханное ли дело, новая царица не вышиванием в светёлке занимается, сенными боярышнями окружённая, а книжки всякие слушает, которые ей вслух они и читают. Точнее в основном читала княгиня Барбашина, так как большинство девиц из царицынского окружения были неграмотными. И ладно бы читали что-то богоспасительное, Библию или иную духовную литературу, так нет же, чтут всякую богомерзость о рыцарях да странствия, да гистории всякие, что в древности происходили.

Впрочем, и сам двор царицын многое претерпел за эти годы. Ушли в отставку старые мамки, что Соломонии служили верно. Царица-перестарок (шутка ли, в двадцать пять лет замуж вышла!) быстро показала свой норов: ежели ранее боярынями-казначеей, кравчей, постельничей да светличной были в основном пожилые женщины, часто вдовы, то теперь на эти должности подбирались те, кто успел выказать верность или нужность самой царице. Так боярыней-казначеей стала жена казначея Головина и дочь князя Одоевского-Швиха Мария, а боярыней-кравчей - княгиня Барбашина, супруга, набившего уже всем оскомину Андрюшки Барбашина. Подумать только дьяческая дочка стала главнейшей боярыней при дворе царицы, ибо находилась постоянно при ней и была, так сказать, её правою рукою во всех домашних делах. Конечно, многих при дворе государя это возмутило, но царица, понёсшая к тому времени от царя, смогла уговорить супруга принять её сторону. И только теперь Курбские задумались: получалось, что Ванька Сабуров не просто так на Андрюшку взъелся, говоря, что тот оттого против Соломонии говорит, что через новую царицу хочет сам на государя влиять. И ведь что получается? Прав был Ванька, не прогадал князюшка. А Курбские сему не верили. А ведь если подумать, то Андрюшка давно к этому готовился. Ведь жёнушка его не только читать да считать умела, но и чужеродные языки ведала. Уж на что ляшский язык похож на русский, а всё же с непривычки не всё и поймёшь. Вот и вышла Барбашина у царицы на первый план, что и по-ляшски могла с ней поговорить, и по-латински. Да говорят знающие люди, что не кружева да тряпки они обсуждают, как смиренным жёнам положено, а политИк государственный. И ладно бы польская княжна, они там, в закатных странах по-иному обучены, но Варька-то откель ума набралась? Ох и правду говорят: муж да жена - одна сатана! Опутали змеюки государей: он - царя, она - царицу! И вот нынче у трона собрался клубок из Шуйских и Бельских, а Курбские ими как бы на обочину сдвинуты. Одно благо: жена Михаила вошла в свиту царицы, хоть и в чине приезжих боярынь. Да только что толку с бабы-то?

Вот и кручинились Курбские в послерождественский вечер, сидя за большим столом с малым числом блюд и наливок.

Больше всех горевал князь Фёдор Михайлович Курбский-Чёрный. Обласканный государем вместе с другими воеводами за победу над сибирским ханом и доставку в столицу мятежных лужавуя и черемисских старшин, которых войско поимало-таки во взятом после долгой осады Керменчуке, он теперь засобирался в ответный поход, мечтая лично возглавить рать, что пойдёт в землю Сибирскую. Да только царь, явно по чужому навету, отказал Курбскому в такой малости, назначив его воеводой Полка правой руки большой рати, что собиралась идти под личным руководством царя в Ливонию. Вроде как возвысил по местническому счёту, да только князь Фёдор, что называется, закусил удила. Честь честью, но поход в землю Сибирскую сулил куда большие богатства, чем поход в разорённую войной Ливонию.

- Что в той Ливонии? А вот сибирская землица вельми обильна и златом-серебром, и пушным промыслом. Вспомни деда нашего, как он с Салтыком хаживал. Вот и другой кто там обогатится сверх всякой меры. А я ведь не только в поход хотел пойти, - тут он со злостью грохнул кулаком по столешнице, да так, что вся посуда подскочила. - Не за драгоценной мягкой рухлядью и рыбьим зубом, но ради дела великого. Собирался я княжество нам отвоевать поболе, чем прежнее наше, Ярославское, было. Сели б мы там, Рюриковичи, вместо хана, да править бы стали по старым уложениям. Мужиков бы завезли, чтобы землю пахали, да ремесленников всяких. Отстроили бы города, церкви, торговлюшку бы завели. Показали б Калитичам, что и Курбские не хуже править могут. А теперь что? Васька, став царём, возгордился сверх всякой меры. На большие рода смотрит искоса, окружает себя малознатными. Вот и нас от трона отринул, так, глядишь, скоро и ко дворянам без рода-племени приравняет.

- Ох и замыслил же ты, Федька, делов, - покачал головой явно удивлённый словами племянника Сёмен Фёдорович. - И ведь вправду, бывал я за Камнем, есть там где развернуться. Только вряд ли Василий дал бы тебе те земли в удельное княжение.

- Что же я, глупец какой сразу о том хвалиться? - обиделся князь Фёдор. - Я бы исподтишка примучил бы тамошних князьцов мне роту принести, да людишек бы стал туда посылать малыми отрядами. Тех же полоняников бы скупил на Холопьем рынке ради дела такого. Вон как Андрюшка бы всё провернул, что в своё заморье люд православный отправляет. Иль думаете, он за государя хлопочет? Где это видано, чтобы купчишки землёй управляли? Себе удельное княжество он готовит. Да так всё обставил, что ещё и почести ему за это от государя идут. Змей он лукавый, всех обманул, обаял. Подумать только, я пока о своём княжестве не задумался, тоже его словам верил. Ай да Андрюшка - годами юн, а умом старец многомудрый!

- Так может Ваське про то поведать? Иль псу его, Шигоне? - встрепенулся двоюродный дядя князя Фёдора, князь Александр Дмитриевич Курбский.

- Ага, кто же нам в том поверит, - горько усмехнулся князь Семён. - У Шигони с Андрюшкой свои шашни, а государь к ЕГО, - он выделил интонацией последнее слово, - советам прислушивается. Теперь же ещё и жена будет в ушко царицы петь. А ночная кукушка дневную завсегда перекукует. Тем более сейчас, когда царица непраздна. А уж когда наследник появится, - тут он просто махнул рукой, как бы говоря, что и так всем всё понятно. - А ведь и я Андрюшке всегда верил. С самого момента знакомства. И умён, и прям. Слова всегда правильные говорил, мысли, что у многих на уме - верно озвучивал. Оттого и поддерживают его многие, что не встреч им он идёт, а как бы рядышком, но всё равно своей дорогой. Да и книги его дюже хороши. Недаром даже в закатных странах его читают. Эх, будь у меня такой сын - отдался бы греху гордыни всею душой. Так что прав ты, Федя, Андрюшка вельми умён и тягаться с ним пустое. Наоборот, надобно его методы на себя примерять. Ведь в отличие от тебя и деда твоего, а моего отца, он понял, что не дадут нам Калитичи близ своих границ своё княжение иметь. Ни самостийное, ни удельное. А вот за морем, - тут он криво усмехнулся, - за морем другое дело. Надобно в Думе бучу поднять, мол, почто это земли купчишкам, а не государю под руку идут. Насколько я Андрюшку понял - он извернётся. Но вот государя поневоле уговорит, чтобы права на заморскую экспансию и другим княжатам достались. Нужно только, чтобы не все туда рванулись. Допустим, залоговая грамота для таких желающих тысяч в десять чтобы была, да от родовичей, что на Руси останутся. Не каждый род такое потянет. А вот мы тогда и начнём своё княжество вдали от Калитичей вершить.

- Ну, Семён, - восхищённо воскликнул князь Андрей, - ну голова! Вот только за море плыть как-то боязно. Пучина морская, гады всякие.

- Андрюшка вон плавает себе, и знай только барыши считает, - зло буркнул Фёдор. - И мы поплывём. Прав ты, дядя, надобно нам государю свою преданность да службу верную показать, дабы он препятствий нам не чинил. Хотя в сибирском походе барышей куда больше было бы.

- Успокойся, Фёдор, чай не завтра в землицу заморскую поедем. Будет время калиту наполнить.

Они молча выпили, похрустели закусками и тут князь Александр вздохнул:

- Лишь бы не поздно стало. Васька ведь с мужичьём цацкаться не просто так начал. Воинов себе из них набирает, командовать которыми даже дворянам зазорно. И никто из вас не понимает, что коль сами мужички ратниками станут, то зачем царю тогда дворяне нужны будут?

- Да с тех стрельцов воины, - отмахнулся Семён Курбский. - Хотя в рижском походе они вроде неплохо себя показали.

- Ох, ты, молодо-зелено, - усмехнулся Андрей. - Поначалу-то смешно, да лишь бы потом слезами кровавыми не умыться. Вот как будет у царя тысяч двадцать стрельцов, так он за нас-то и возьмётся. И ничего им наши дружины малые не сделают. А тот же Шуморовский, дружок Андрюшкин, будет за царя глотку любому рвать. Затем и тянет Васька к себе подобных, что опричь богатых родов старается. Одного не пойму, отчего Шуйские ему в том потворствуют.

- Ну, Шуйские всегда себе на уме были. Зато, какой скандал был в Думе намедни, - вдруг усмехнулся Семён. - Андрюшка Барбашин заявил, что Чингизиды ниже Рюриковичей, потому как в то время когда Рюриковичи уже державой правили, Чингис обычным пастухом был. И предложил всем, кто чингизовой кровью бахвалиться пойти за конями яблоки убирать.

- Поди, бока-то выскочке намяли? - с надеждой спросил Александр.

- Многие хотели, да только Васька не велел. Более того, он да митрополит порешили, что раз такое дело, то отныне царя крымского, что рода Чингисова, братом молодшим почитать надобно.

- Ой, не простит тот подобного поношения! - воскликнул Михаил. - Ей богу, не простит.

- Оттого и ждать будут его в силе тяжкой по лету, - согласно кивнул Семён. - Хотя доброхоты доносят, что царю нынче не до похода. Замятня в Крыму продолжается.

- Вот с того-то Васька и осмелел, - буркнул Александр. - Ох, чую, не к добру все эти нововведения.

- Это ещё что, - невесело произнёс Семён. - Мне тут дьяк Цыплетев шепнул, что дадено дьякам да писарям повеление узнать, как в дальних уездах правление идёт, а послам - как в землях иноземных то устроено. Мол, жалуется народишко на воеводское кормление. Вот и ко мне, в Нижний Новгород, наезжал такой писаришка. Даже не знаю, чем это и обернётся.

- Повреждением нравов и падением всех устоев! - горячо воскликнул Александр Курбский. - А на устоях всё и держится. Как же, третий Рим! Не была Москва Римом, и не стоит пытаться! Бывал я в Овле-городке, так подобного попрания прав княжеских нигде не упомню. Почти ничего наместник не может без соизволения городского совета. Мол, Земщина - основа основ. Подумать только, смерд пахучий решать будет, что князю родовитому делать надлежит!

- Однако государь Андрюшке в том не попрекает, видать есть у него своя докука, - покачал головой Семён Фёдорович.

- Да и пусть его, - вдруг сказал князь Михаил, что весь разговор молча просидел за столом, внимательно выслушивая всех. - То не нашего ума дело! Наше дело княжество себе в землях заморских обустроить, а что да как тут будет - то пусть у Василия голова болит.

- Слова не мальчика, но мужа, племяш, - хлопнул по столу ладонью князь Андрей. - На том и порешим пока. А жонке своей скажи, пущай попробует с Варькой задружиться. А через неё и с царицей, коли выйдет. Чую, Анна не Соломония - она куда большей заступой стать может.

- И всё же Соломония, как царица, куда милее бы была, - с грустью вздохнул князь Семён.

*****

Сильвестр Малой, слегка постаревший за последние годы, но всё такой же крепкий, стремительно ворвался в приказную избу Руссо-Балта, впустив в хорошо протопленную комнату клубы морозного пара. В долгополой шубе с отложным воротом, стуча по полу сделанной из дерева и моржового зуба лучшими новгородскими мастерами тростью, он быстро прошагал по длинному коридору и вошёл в большую и достаточно светлую комнату, где подле аналоя, что стоял перед образом Спаса, сгорбившись, сидели на стульях за столами дьяки, да стоял возле хозяйской двери пожилой, но уверенный в своих силах казак.

Дьяки, подскочив, низко поклонились главному приказчику, набравшему в последние годы большую силу не только в Новгороде.

- Ну? - грозно спросил Малой.

- Всё по обычаю, - ответил ему старший из дьяков. - Лишь в Ладоге амбар с товарами погорел. Следаки туда уже поехали. Старшим дьяк Нечаев.

- Много погорело?

- Пока не ведомо. Опись ещё составляется. Будет со следующим гонцом.

- Хорошо, как будет всё известно, доложишь.

И Малой открыл дверцу, охраняемую казаком. За ней была видна лестница, что вела на второй этаж, где располагались кабинеты всех главных служащих компании.

Поднимаясь по ступеням, Сильвестр неслышно рассмеялся, вспомнив, как быстро прижилось это новое слово, пущенное в обиход князем: "следаки". Однако работа у этих самых следаков была очень даже нужная - они старательно выясняли, кто и как погубил тот или иной товар, а подчас и смертоубийствами занимались, помогая в том государевым людям. Ведь грабить себя ни Компания, ни товарищество позволять не собиралось.

Какое товарищество? Так известно какое - "добровольного страхования", что изобрёл князь. Задумка была интересной, но попервоначалу показалась Сильвестру малоперспективной. Однако, как оказалось, это была довольно известная практика в закатных странах, приносящая своим хозяевам довольно увесистый доход. Вот князь и ухватился за такой вид деятельности, благо пиратская добыча позволяла на первых порах выплачивать пострадавшим их страховые суммы. А со временем страховая касса стала пополняться куда быстрее, чем опустошалась разными выплатами. Ведь князь только начал с морских перевозок, а продолжил уже по самым разным направлениям. Так, его люди уговорили многих в Норовском застраховать свои дворы от пожара. Пять лет люди платили князю "ни за что", как смеялись их соседи. Но когда после вспыхнувшего от плохо затушенного костра пожара сгорела вся улица, смеялись уже те, кто успел застраховаться. И молва об очередном новшестве понеслась по русским землям, заставляя многих кряхтеть и чесать в затылке, ибо вроде и дурость ни за что деньги платить, а в другой раз и вовсе не дурость получается.

То же самое было и на море. Многие купцы до сей поры без покупки страховок на свой страх и риск ходили, но многие и поверили в начинание, тем более, когда с нечто подобным в закатных землях столкнулись. Ну и примеры перед глазами были, куда ж без них. Скольких купцов эта страховка от долговой ямы уберегла. Так что дело имущественного страхования с каждым годом лишь набирало обороты. И даже появились первые конкуренты. Те же Таракановы быстро поняли всю выгоду подобной деятельности и стали везде и всюду предлагать свои услуги. А князь не велел их давить, сказав, что монополия не всегда есть добро для нужного дела.

Поднявшись к себе, Малой скинул шубу и кафтан, оставшись в одной рубахе из тонкого льна, и, достав из железного сейфа бумаги, принялся за дела. А дел было очень много. Сейчас у Компании было ровно тридцать три торговых корабля грузоподъёмностью по шесть тысяч сто пудов, не считая старой мелочи от трёхсот до двух тысяч пудов вместимостью, которых было далеко за сотню, но которые дальше Балтики никуда не ходили. И каждый год Компания закупала по паре тройке новых лодий несмотря на то, что содержать корабль удовольствие довольно недешёвое. Однако товаров на рынке было пока что в достатке, так что куда расти Руссо-Балту было. Но вот хороших мореходов, а особенно кормщиков давно уже стало не хватать. Судовладельцы, дабы заманить к себе опытного кормщика шли на самые разные уступки и ухищрения. Но если простым купцам ещё пока хватало обученных по старинке, путём передачи опыта от отца к сыну судоводителей, то вот Компаниям требовались настоящие навигаторы, способные ориентироваться в любом море. Особенно это касалось Российско-американской компании, кораблям которой приходилось пересекать океан. Да, формально Руссо-Балт и РАК были разными структурами (с чем Сильвестр был до сей поры не согласен), но среди учредителей и главных пайщиков что там, что там были в основном одни и те же лица, так что проблемы что одной, что другой компании Сильвестр ведал хорошо.

Так вот, обоим им были нужны хорошо подготовленные кормщики. Вот только единственное училище, которое их готовило, давно уже не справлялось с требованиями времени. Да, в последние годы количество учеников в нём было довольно сильно расширенно, но пока ещё они дорастут до нужных кондиций. А тут ещё и создаваемый государем флот начал выкачивать и без того скудные кадры просто с ураганной силой. Так что в последние годы не редкостью стало то, что суда уходили в плавание сильно недоукомплектованные, когда людей на них едва хватало для работы с парусами. И если вариант с разбавлением команд вчерашними крестьянами, поток которых из центральных земель всё возрастал, подогреваемый слухами о хороших оплатах, ещё работал, то вот с командными кадрами было всё куда хуже. А князь, словно издеваясь, постоянно требовал и требовал людей для всё новых и новых экспедиций. С одним Гриней ушло столько парней, что их хватило бы укомплектовать десяток новых лодий. Да, через год они вернуться с таким опытом за плечами, что им можно будет доверить любое судно, но ведь до этого момента нужно было ещё дожить, а князь продолжал и продолжал фонтанировать идеями.

Впрочем, со многими из них Сильвестр был более чем согласен. Прочитав выборки из летописей про древнее новгородское мореплавание, он тоже считал, что вернуть былое главенство на Балтике сущая необходимость для русского флота. И ведь заменить собой Ганзу в качестве основного перевозчика было очень даже возможно. Ливонские города были уже фактически съедены, впрочем, из той же Риги в последние годы товары и так вывозились в основном судами Компании. А теперь ещё и порт Стокгольма стал доступен для русских купцов, ведь подписывая договор с Вазой, в него с подачи князя впихнули-таки практически все те же условия, что были прописаны в похеренном нынче русско-датском договоре о создании совместной торговой компании. И пусть ганзейцы были очень недовольны подобным решением шведского короля, но русским очень было нужно и шведское железо, и шведская медь, как, впрочем, и рыба, и зерно, и пенька с лесом, которые можно было с выгодой перепродать, а шведскому королю - признание русского государя, как одного из ведущих игроков в регионе и просто соседа по границе, так что они смогли настоять на своём. И теперь, действуя на пару с ганзейцами или даже в одиночестве, Компания могла с лёгкостью перехватить на себя все морские перевозки шведов, ведь её цены всегда будут ниже, чем цены на шведских судах, а у короля не было столько денег в казне, чтобы оказать помощь своим подданным в данном вопросе.

Что же касается германских городов, то многие из них давно уже не могли похвастаться большим торговым флотом и спокойно работали с другими купцами, привозящими всё необходимое для них. Правда, все чужаки на поверку выходили теми же ганзейцами, но опыт Штеттина показал, что при виде хорошей цены ганзейское единство быстро отходит на второй план. И тут главным было не спешить. Как говаривал князь, "если лягушку бросить в кипяток, то она выпрыгнет, а если воду с лягушкой нагревать медленно, то она сварится". Конечно, как образованный человек, Сильвестр понимал, что лягушка выпрыгнет в обоих случаях, но аллегорию уловил и был с нею согласен. Тихо и неспеша, дабы не привлекать внимания, откусывать кусок за куском, пока не окажется, что всё вокруг уже съедено, и съедено русичами. Да, рано или поздно немцы всё поймут и попытаются оспорить, а то и отыграть назад, и тут уже, опять же выражаясь словами князя, придётся действовать не только добрым словом, но и хорошей пушкой. Ибо так можно достичь куда большего, чем действуя лишь добрым словом. И если не трогать Гданьск и Любек, куда в основном и ходят подданные императора Карла, то даже с антверпенскими купцами проблем от русской экспансии не будет. Правда остаётся ещё Дания, но их торговцев и до сего дня было мал-мала-обчёлся, а с учётом той смуты, что окутала королевство, им и вовсе будет не до своего мореходства. Тем более что для датского короля главным были и остаются Зундские пошлины. А русские корабли пока что их исправно платили.

В общем, планы своего нанимателя Сильвестр поддерживал горячо и полностью, вот только на их пути подводными скалами вырастали две главных проблемы: люди и деньги. Компании хронически не хватало наличности, и выручало лишь то, что основные операции за рубежом осуществлялись через бартер. Но там, где требовалось серебро, Компания стыдливо уходила в тень или действовала очень осторожно, так как своих запасов благородного металла было катастрофически мало. Его, конечно, пополняли всеми правдами и неправдами, но серебро нужно было всем, включая самого царя, так что больших объёмов наличности накопить никак не удавалось. И оттого Сильвестр и его подчинённые, служившие торговыми представителями в закатных странах, постоянно ломали голову над тем, как свести дебет с кредитом и спланировать новые покупки без лишних затрат.

Вздохнув, Сильвестр отбросил в сторону грамотку, которую в последние полчаса пытался безуспешно прочитать и осмыслить, и, поднявшись из-за стола, прошёлся по кабинету.

Густав, несмотря на то, что носил корону, оказался тот ещё делец. В долгах, как в шелках, он буквально нутром почуял, откуда можно извлечь выгоду. А то Фалун работал нынче больше на Ганзу, как и железные рудники средней Швеции. А пшеницу шведская земля родила плохо. Зато на ней прекрасно росла конопля, из которой получалась весьма хорошая пенька. А поскольку из Руси нынче на продажу везли больше пеньковые изделия, то спрос на неё в германских землях значительно вырос. А с ним и цена.

Вот тут-то Густав, оценив сложившуюся на рынке конъюнктуру, и велел своим подданным немедленно и где только можно высаживать коноплю, решив тем самым стать видным поставщиком оказавшегося столь нужным сырья. И первые плоды его стараний уже сказались на рынке, снизив взлетевшую в небеса цену. Если так и дальше пойдёт, то Швеция в скором времени действительно станет опасным конкурентом, способным напитать европейский рынок дешёвой пенькой. А там и германские ремесленники голову поднимут. Так что захватить шведский рынок морских перевозок становилось для Руссо-Балта первостепенной задачей.

Вздохнув, Сильвестр вернулся за стол. Думы - думами, а работать вместо него никто не будет. Взяв в руки отброшенную грамотку, он вновь сосредоточился на чтении...