Князь Барбашин 3

Глава 21

Тихо потрескивали дрова в камине, горящие свечи давали вполне яркий свет и Андрей, качаясь в кресле-качалке, давно введённом им же в обиход, спокойно вчитывался в пожелтевшие страницы, исписанные когда-то опять же им самим, ещё в первый год своего появления в этом мире. Читал и ругал самого себя за разгильдяйство. Ведь как много, оказывается, помнила его голова в те дни. Видимо перенос хорошенько так встряхнул тот чердак, что именуется человеческой памятью. И в старых тетрадках порой всплывало ТАКОЕ, что князь просто за голову хватался, понимая, что он упустил. А ведь давал себе зарок не забывать про эти записи. Давать-то давал, да сам же про него и забывал. Спасибо Вареньке, напомнила об их существовании, устроив в доме очередной большой переполох. Вот что за напасть такая, что в шестнадцатом, что в двадцать первом веке ему попадались жёны любящие со временем что-то менять в доме. Хлебом не корми, но дай ремонтом заняться, пусть хотя бы косметическим. Одно радовало: в этом времени не ему за хотелки жены отдуваться приходилось.

Вот Варенька и нашла закрытый на хитрый замок сундук, который он даже в сейф не поставил, когда в последний раз свои же записи читал. Нашла и ему про него отписала, а уж он его к себе в Пернов и вытребовал. И сейчас внимательно перечитывал, мысленно удивляясь. Нет, всё-таки, как много, оказывается, в человеческой памяти осаждается! Где-то что-то прочитал, где-то что-то услыхал и вот оно — записано на подкорке. Жаль только, что не всё из неё выудить потом можно. Особенно по собственному хотению. Зато неосознанно всплывет порой давно забытое, и сам себе дивишься, что знал об этом. Вот и про фон Пака в этих тетрадках тоже написано было (а откуда он это в том мире взял, тут даже сам попаданец терялся). Зато чётко вспомнил и написал, что после Шпеерского съезда захотел тот фрайхер столкнуть лбами протестантов с католиками, да не срослось у него: в последний момент протестанты одумались. Казалось бы, не срослось, да и не срослось, ему-то что? Ан нет, в нынешней ситуации, если крепко подумать, то из сложившегося расклада можно было сложить очень даже полезный пасьянс. Полезный как для Руси, так и для попаданца лично. Ведь что будет, если взять да и совершить нападение на курфюрста Саксонского, который и предложил переговоры с противной стороной, после чего весь обман и вскрылся? Религиозных фанатиков во все времена хватало, вот пусть один такой и нападёт на аристократа. Убить не убьёт, ибо скорей всего охрана не даст, но сам факт! Только с "жертвой" преступления заранее нужно будет беседы провести от лица якобы католиков и самого папы, чтобы при вдумчивом опросе врал, как очевидец. И захочет ли тогда Иоанн Саксонский с католиками переговоры вести? Возможно, что и захочет, но веры большой к ним у него уже не будет. А когда войска собраны, война обычно неизбежна. Тем более, что этому можно и поспособствовать каким-нибудь нападением. И даёшь Шмалькальдескую войну на пару десятков лет раньше! А лучше сразу Тридцатилетнюю! Вот тут-то, с учётом турецкой опасности, что Карлу, что Фердинанду Русь сразу станет куда нужнее, чем они Руси. А уж для личных планов Андрея и вовсе всё великолепно сложится: ведь деньги Фердинанду в таком случае станут просто позарез как нужны.

А не получится — так и ладно! Не сегодня, так завтра, но католики с протестантами всё одно в драке схлестнуться и вот тогда всё равно нужно будет не упустить момент и умело половить рыбку в мутной воде.

Потянувшись до хруста в спине, Андрей поднялся с кресла и позвонил в колокольчик. Родившийся в голове план нужно было срочно изложить на бумаге, а с утра, помня, что "утро вечера мудрёнее", прочитать и отбросить лишнее…

Весну 1528 года Андрей встречал в разъездах. Рига, Дерпт, Балтийск — везде нужно было побывать ливонскому наместнику. И это по дорогам, на которых до сих пор царили всякого рода разбойные люди! Их ловили, пороли и сбивая в караваны, везли в Крым, менять на православных рабов, но дороги пока что безопаснее не становились. Так что едва море освободилось ото льда, он с большим удовольствием пересел на корабль — специально построенную для себя яхту.

Приход Лонгина Сотникова слегка оторвал его от рутинных дел, но, разрулив ситуацию, он вновь погрузился в трясину повседневных обязанностей. И только присланные женой тетради вновь встряхнули его. Оставив за себя насмерть заинструктированных дьяков, князь поднялся на борт собственной яхты и в срочном порядке отплыл в сторону Овлы.

Столица его бывшего наместничества давно уже превратилась в довольно многочисленный (ну по местным меркам, разумеется) городок, с широкими, мощёными деревянными плахами и довольно чистыми улочками, на которых между мостовой и фасадами окрашенных зданий были изначально проложены специальные пешеходные тротуары. Большим и редко пустующим портом, а также грозным даже с виду замком, стоящим на её страже. Налоговые льготы и городской устав с чётко прописанными правами и обязанностями вызвал сюда просто огромнейший наплыв людей, остро пожелавших стать горожанами и заняться тут ремеслом или торговлей. А политика тихого поглощения позволяла пока что избегать недружеских выступлений со стороны окрестных лесовиков, что только способствовало развитию местных производств и дальнейшему расширению рынка.

И при этом ни о каком саморазвитии финских народов речи даже не шло. Это в иной истории реформация дала им собственную письменность и тем самым содействовала развитию национальной культуры. Здесь же финских мальчишек с детства начинали обучать говорить, читать и писать по-русски. И пусть львиная доля их до школ пока ещё не добиралась, но тут главное начать. Ведь всё вокруг: торг, суды и делопроизводство — всё для местных велось только на русском языке. Никаких тебе толмачей — хочешь, ищи сам за денежку немалую, кто твой дикий язык нормальным людям переводить станет. И вот уже молодые финские парни, что с малолетства получили образование и хорошую работу в городе и окрест, потихоньку уже начали свысока посматривать на своих сельских соплеменников. Ведь, как исподволь внушали им, всё посконное это варварство и отсталость, а вот прогресс и достаток может быть только у тех, кто идёт в ногу со временем. Посмотри, как живут твои родичи, сравни, как жили тут шведы и как живут теперь русские и сделай свой вывод. И пусть процесс этот был только в начале пути, но Андрей-то помнил, сколько народностей в оставленном им прошлом-будущем жалилось, что молодёжь в погоне за достатком и прогрессом забыла и свои обычаи, и свой язык. И чем ближе к центрам цивилизации жили люди, тем быстрее шёл этот процесс. Закрывались школы, а следом и издания, так как после распада Союза некому стало читать на родном языке, потому что молодёжь не видела смысла учить его. А раз так, то и финансировать убыточные активы никто не собирался. И поскольку со временем наступал тот момент, когда не то что читать, но даже разговаривать на каком-то языке, кроме доживающих свой век стариков, становилось некому, то этот язык просто умирал. А вместе с ним умирал и сам народ, растворяясь в другом, более успешном на данный исторический момент. И тут, главное, было не перегнуть с давлением, чтобы не вызвать обратного отторжения и вспышки того самого национального самосознания. Ну а наиболее пассионарных вовремя изымать из масс. Так немцы за пару столетий превратили славян-ободритов в германский этнос, к двадцатому веку, посчитавшему себя "истинными арийцами". И пусть, с точки зрения стариков и этнографов, это была катастрофа, но существовал на этот процесс и иной взгляд. И Андрей, как можно понять, придерживался именно его.

И именно по этой причине он направил своих людей в шведскую часть Финляндии искать некоего протестантского попа Агриколу, так как в своих старых записях прочёл, что тот как раз и создаст для финнов их письменный язык. А оно ему надо?

Сойдя на мощённый камнем овловский причал, князь с упоением рассматривал то, во что выросли его замыслы и радовался увиденному, мысленно хваля сам себя. Разумеется, как глава Корабельного приказа, он первым делом нанёс визит нынешнему наместнику, а после произвёл личную инспекцию гребной флотилии, флотских складов и, разумеется, дока, который был уже построен и вовсю функционировал. И сейчас в его осушенном чреве строился очередной галеон для царского флота.

Такая незапланированная инспекция позволила вскрыть кое-какие злоупотребления, отчего складской дьяк отправился под батоги, а кое-кто из купцов оказался в гостях у судебных ярыжек, трясясь от страха. Ведь крутую руку князя познал уже не один торговец.

А князь, убедившись, что дело пошло, взял в построенной близ порта харчевне "Крошке картошке" лошадей, и в сопровождении трёх вооружённых слуг отправился в Лиминку, которую таки выпросил у государя себе в вотчину. И именно там, в стороне, но не далеко от города и поселил нанятого им в Ордене алхимика Амвросия Зеельбахера.

По сравнению с годом завоевания края, дорога в Лиминку стала хорошо наезженной, отчего хуторок Кемпеле стал куда более многолюдным. Сама же Лиминка нынче больше напоминала хорошую русскую деревню, с крепкими избами и православной церковью, блестевшей позолоченным крестом на холме. А посреди деревни играл красками господский дом. Да-да, Андрей построил-таки здесь себе хоромины и теперь собирался совместить полезное с приятным и неплохо отдохнуть, и поохотиться в своих владениях. Жаль залив был мелковат, а то можно было бы прямо на яхте сюда заплыть.

Впрочем, рыбакам мелководье по-прежнему не мешало собирать богатый улов, а местные коровы, скрещенные с лучшими породами из Европы, радовали взгляд лоснящимися боками. Поля уже колосились озимыми, да и под яровые местные пахари кое где уже начали вспашку. Скрипела деревянными сочленениями вотчинная маслобойка, делавшая вкуснейшее сливочное масло на питание властителю и на рынок. Шурхала своими пилами лесопилка, готовя доски и брус на продажу. И во всём чувствовалась хозяйская рука местного старосты. Который, извещённый заранее, уже встречал столь редкого в последние годы гостя прямо на въезде в деревню. И вместе с ним батюшка, изрядно раздобревший за то время, что князь его не видел, что как бы говорило о том, что приход разрастался, окормляя всё больше и больше людей окрест. Ну и ладно. В этом мире ещё долго главным мерилом свой-чужой будет оставаться именно религия.

Отчёт о хозяйской деятельности своего старосты Андрей потребовал уже после баньки. Внимательно просмотрел все записи и, хоть и понимал, что хитрый мужик явно что-то себе прикарманил, но судя по тому, что доход от вотчины рос год от года, делал это хитро и многого себе не позволял. Так что, побранив для порядка, придравшись к незначительным огрехам, князь поблагодарил старосту за хорошую работу (а что, с него не убудет, а мужику приятно) и отправился почивать, велев передать алхимику, что завтра сам навестит его.

Сказать по правде, немец приезду князя не очень-то и обрадовался. Ведь тот не был поклонником алхимических таинств, не искал философского камня, а требовал от него простых и приземлённых знаний. Причём, спрашивал строго, так что Зеельбахер даже порот бывал, что его вообще в первый раз ошарашило. Но князь просто ткнул в лист подписанного им же договора и немец сник, прокляв тот день, когда соблазнился на лёгкие деньги. Впрочем, князь придирался не слишком часто, а учеников дал довольно умелых. Так что Амвросий довольно скоро смог посвятить их в основы алхимии. Правда, из четырёх учеников один таки ушёл в мир иной, отравившись ядовитыми испарениями, но такова доля любого, кто хотел познать таинства веществ.

В общем, жизнь в отсутствии нанимателя была для немца блаженством и вот нате вам, тот в очередной раз нагрянул по его душу.

— Здрав будь, княже, — за прошедшие годы Амвросий хорошо изучил местные обычаи и приветствовал нанимателя строго по ним.

— И тебе не хворать, — судя по ухмылке, князь был явно в духе, так что в этот раз могло и пронести. А то ведь он все княжеские заказы в последнее время в основном на учеников сбросил, а сам же продолжал искать философский камень, как основу всего.

— Ну, показывай, как вы тут за это время расширились, — весело бросил князь, входя на алхимическое подворье.

Он стояло чуть в стороне от деревни, и было довольно большим, с множеством самых разнообразных строений. Вздохнув, Амвросий начал экскурсию, которая затянулась на пару часов.

— Почто новых учеников не взял? — строго вопросил князь у немца по окончании её.

— Так… Этак… Да я…, - Зеельбахер замялся, не зная, что сказать. Ну не правду же, что к таинствам алхимии кого угодно допускать нельзя. Не у всех к ней разумения хватает. Да и желания тоже. Ведь при изготовлении растворов иной раз такой запах стоит, что хоть святых выноси. Да и не хотел Амвросий этим заниматься.

— В общем так, — нахмурился князь, словно прочитав последние мысли алхимика. — Парней я с собой забираю. Тебя в твоих изысканиях не ограничу, но только если ещё себе учеников наберёшь. Учти, проверю.

— Сделаю, княже, куда уж мне, — печально вздохнул Амвросий. Новые ученики — это настоящая головная боль. Пока они научаться хоть чему-то, все княжеские заказы делать придётся именно ему. А это значит, что столь любезные его душе опыты опять придётся откладывать на потом. И ведь князь уже один раз забрал у него лучшего из учеников. Вот, кстати, и повод про его судьбу узнать.

— А что же, Петруша-то не справляется, что ли?

— Ишь хитрый какой, — рассмеялся князь. — Исподволь заходит! Нет, Петька сейчас в италийской земле в университете учится. Недосуг ему.

Зеельбахер остановился, а его рот сам собой приоткрылся в изумлении. Он помнил, как князь шутил, что самый умный учиться поедет, но не верил этому. Учёба ведь стоила дорого, а какому аристократу нужно за простого студиоза платить? И вот оказалось, а не верить словам князя он давно уже отучился, что те слова вовсе не шутка была.

— Рот закрой, немец, — продолжал веселиться князь. — А то птица воробей залетит. Пошли уже, покажешь, что там сготовил.

Химия, хоть князь в ней и не был силён, постепенно всё же входила в его жизнь, благодаря трудам Зеельбахера и его учеников. Конечно, заказчик из князя был ещё тот и большую часть его хотелок алхимик и его ученики просто не могли воспроизвести, ведь указание: "мне нужна хрень, которая вот…", мягко говоря больше вводила в ступор, чем поясняла ситуацию. Но иногда, спасибо записям в тетрадке, получались и настоящие прорывы.

Так, он "вспомнил", что ещё в 1931 году советские ученые искали природный источник каучука, который помог бы СССР стать независимым в обеспечение страны ключевыми материалами. Они протестировали более тысячи различных растений в поисках альтернативы южноамериканскому каучуковому дереву. И нашли его в простом одуванчике, который может расти практически в любом месте, не требуя особого ухода. Кроме того, единственной добавкой, необходимой в процессе экстракции каучука, является горячая вода, в отличие от бразильского дерева, которое требует использования органических растворителей, создающих лишние отходы во время производства. Вот только Андрей не знал, что для каучуконоса был выбран не обычный одуванчик лекарственный, а найденный в Казахстане, у которого процент содержания каучука был куда выше. Но сам факт требовал скорейшей проверки, так что князь просто взял и озадачил своих "химиков" этой проблемой.

И что бы вы думали? Они таки получили нужный материал. Правда из пяти гривн корней (чуть больше двух килограмм) они выжали лишь одну гривну сока (меньше полкилограмма), из которого уже и выпарили сам каучук. Но без доступа к американской гевеи это было уже что-то. Правда хороших вещей из одного каучука не сделаешь, потому как на жаре он становится липким и течёт, а при холоде твердеет до хрупкости. Но спасибо попаданческим сайтам. Ведь именно там в память Андрея и попала, скорей всего, информация, что для получения резины нужно каучук варить с серой. Как, не спрашивайте. Да и не княжеское дело этим заниматься. У него свои "химики" есть, которым он и поручил продолжить эксперименты. Вот Петруша Гнездо и занялся этим. Переведя кучу драгоценного материала, он однажды просто положил на печь кусок покрытой каучуком ткани, на которую был нанесён слой серы. И через некоторое время обнаружил вместо неё кожеподобный материал. Технологии получения резины была открыта! Ну а Пётр за труды свои поехал учиться, дабы со временем встать во главе зарождающейся на Руси химической науки.

Но если утери данной технологии Андрей не очень-то и боялся (дороговато выходили непромокаемые галоши и плащи из одуванчиков), то вот то, ради чего он примчался к Зеельбахеру сейчас, требовало настоящей защиты. Ибо было просто, дёшево и… стоило бы на рынке очень дорого. Так как вспомнил попаданец ни что иное, а берлинскую лазурь. Да-да, ту самую, на секрете изготовления которой её открыватели нажили целое состояние.

О нет, никаких формул или таинств Андрей по-прежнему не ведал и своим "химикам" говорить не собирался. Но и вести данные работы на виду у немца, да к тому же и католика — тоже. А то уедет в свою Европу и плачь потом князь по пролюбленным доходам. Ну нет, парни при нём создадут образец, а после поедут в центральные земли, от западной границы подальше и к скотобойням поближе. Ибо всё, что "вспомнил" Андрей, это то, что во время изготовления бакана в добавленном поташе содержался животный жир, который и дал не красный, а синий оттенок. А бакан его люди уже готовить умели.

Так что обратно в Ливонию Андрей вернулся уже с тремя готовыми химиками и, скрыв их под надёжной охраной, приступил к исследованиям. Всего пару месяцев понадобилось парням, чтобы получить нужный результат, а Андрей тем временем придумал, где будет развёрнут центр по производству краски. Разумеется, в его волжских вотчинах! И пусть Романов ещё не стал татарским (и вряд ли уже станет, уж попаданец об этом позаботиться), но там недалеко бродили стада князей Шуморовских, так что скотобоен было более, чем достаточно. А после постройки каменной Самарской крепости, часть производств можно будет вынести и туда, поближе к месту забивания ногайского скота.

В общем, 1528 год стал буквально прорывным для попаданца, и тут на него вновь и не совсем кстати свалилось посольское дело. Нет, плюсы от этого он нашёл быстро, но всё же это минимум потерянный год, а на Руси оставалась куча едва начатых новых дел, которые местные старшаки могли запороть просто от непонимания, а молодые из-за лишнего рвения. С другой стороны, он ещё с лейтенантства помнил, что плоха та организация, где управление ведётся в ручном режиме. А потому работу с кадрами вёл скрупулёзно и помощников набирал с опаской, стараясь заранее рассмотреть их потенциал. А раз сам поставил этих людей на должности, то будь добр доверять. Иначе смысл было со всем возиться? Чтобы всё умерло после его смерти? Тем более, что инструкции по основным направлениям он давно написал.

Так что, сорвавшись в Подлесное и накрутив хвосты тамошним старостам, он оставил троих химиков на их попечение и вплотную занялся подготовкой к посольству.

Вот и всё, несмотря на то, что официальный разрыв с Римской курией вовсе не был закреплён в решениях риксдага, борьба, в сущности, была проиграна. Безбожный король Густав, правящий страной так, что даже русские и язычники не могли бы править хуже, презрев гнев божий, покусился на дела церковные. И всё из-за того, что проклятый Любек буквально тянул из страны все соки, желая как можно скорее получить прибыль от вложенного в скандинавскую политику капитала. Однако в разорённой внешними и внутренними неурядицами стране взять денег было просто неоткуда, и потому король просто вынужден был пойти на столь логичный, как и столь непопулярный шаг, как повысить и без того тяжким бременем лежащие на плечах простого люда налоги. Что тотчас сказалось на и без того плохом благосостояние шведов, и предсказуемо вылилось в целую цепь восстаний по всей стране. А поскольку, как известно, шила в мешке не утаишь, то теперь ганзейцев в Швеции не любили почти так же, как и русских, с которыми шведы давно соперничали в восточной Балтии и в Карелии, а с того момента, как их государь Иван III Васильевич пошел на союз с датчанами, и вовсе превратившихся для них в злейших врагов. Причём во врагов не только на военной стезе, но и в делах веры. Ведь кто ещё виноват в тех ересях, что одолели Дом святых Петра и Павла, в последнее время? Конечно же православные схизматики! Не даром ещё со времён богомерзкого Яна Гуса в Ватикане стали утверждать, что любая ересь, и гуситская в том числе, происходит именно от православия. Об этом же напомнил шведам и архиепископ линчёпингский Ханс Браск в своём сочинении "De erroribus Rutenorum", в котором прямо обвинил Мартина Лютера и его последователей в заимствовании идей своей ереси у главных врагов Швеции — у восточных схизматиков.

Но его красноречие кануло в пустую. Ящик Пандоры был уже открыт и дух Реформации покатился по Европе на радость врагам католической веры. Не останавливали его ни море, ни горы, и вскоре новое учение дотянулось и до скандинавских земель. А поскольку мало кто в Швеции был богаче Церкви, то наиболее прозорливые её деятели, глядя на то, как за морем вчерашние истово славящие Папу герцоги и графы наживаются на церковных владениях, быстро поняли, что вопрос о реквизиции их имущества лишь вопрос времени. Хотя и старались удержать короля от столь опрометчивого шага.

Но королю нужны были деньги. Много денег! Чтобы покончить со сторонниками Дальюнкера и упорядочить финансовые дела государства, он должен был иметь право распоряжаться имуществом, скопленным единственной действительно богатой корпорацией, имевшейся в стране — католической церковью. Так что в июне 1527 года в Вестеросском доминиканском монастыре состоялся сословный риксдаг, на котором присутствовали двадцать членов риксрода, фрельсы, бонды, горожане и горняки. К ним, от имени короля, обратился канцлер Лаурентиус, напомнивший всем о соблюдении договора о взаимных обязательствах короля и народа, и несправедливых претензиях к присутствующему тут же на собрании Густаву I Вазе. Ибо тот выполнил все свои обязательства по отношению к народу, а вот народ не выполнил своих обязательств по отношению к нему. Потому как доходы государства недостаточны для удовлетворения всех нужд, в том числе и уплаты внешнего долга.

На риксдаге, привычно уже за последние годы, присутствовала любекская делегация и король предложил непокорным самим вступить в переговоры с Любеком по вопросу о долгах Швеции и посмотреть, "захочет ли Любек, чтобы ему заплатили мятежом".

В результате пламенных речей короля и канцлера, бонды и горожане решительно встали на сторону государя, а на дворянство оказали столь сильное давление, что те вынуждены были согласиться с высказанными предложениями. Впрочем, большая часть земельных угодий шведского дворянства давно уже перешла, либо по завещанию, либо в качестве дара, в собственность церкви и монастырей, так что поправить свои дела за счёт церковных земель они были совсем даже не против. Так что общим решением риксдага королю предоставили целый ряд экономических возможностей. В том числе были приняты резолюции о широком налогообложении Церкви и редукции епископских замков и церковных земель, переданных духовенству с прошлого века. Кроме того, к королю переходили все доходы, получаемые Церковью в виде церковных штрафов, а численность вооружённых свит епископов была поставлена под королевский контроль и значительно ограничена.

Еще одним решением Вестеросского риксдага стало официальное признание нового, лютеранского учения и принятие положения, в соответствии с которым Слово Божие может отныне спокойно проповедоваться по всей Швеции на понятном всем её жителям родном языке. Что лишь ещё более углубило ту пропасть, что разверзлась между приверженцами старой, католической церкви и королём. В результате люди, вроде епископа Браска быстро сообразили, куда дует ветер. Они ещё попытались бороться за свою паству, но лютеранство расползалось по стране просто неостановимым потоком. Людям нравилось во время службы не просто слушать непонятные слова из уст проповедника, а понимать то, о чём он говорит. К тому же теперь Библию мог прочесть каждый, кто был грамотен (а таких людей было много даже среди свободных бондов, не говоря уже про горожан и фрельсов), а не только тот, кто владел латинским языком. И в результате многим сторонникам старого порядка пришлось задуматься об эмиграции, выбирая между жизнью на чужбине и смертью от рук толпы или палача.

Нильс Фалькадл, кутаясь в тёплый плащ, был одним из тех соратников линчёпингского архиепископа, кто последним простился с ним на шведской земле. Хотя и не надеялся уже с ним увидеться. Ведь почти сразу после риксдага архиепископа бросили в тюрьму, лишив его замков и цитаделей, но вскоре король смилостивился и разрешил ему посетить с визитом Готланд. И вот Фальдкадл пришёл в порт, чтобы попрощаться с товарищем по борьбе, прекрасно зная, что Браск не собирался возвращаться обратно. И хотя тот предлагал ему ехать вместе с ним, но Нильс имел на этот счёт своё мнение. Да, он тоже здорово насолил королю своими воззваниями и не верил в то, что его минует чаша королевского гнева, но бежать он собирался не в Польшу, как архиепископ, а совсем в другую сторону. В Норвегию.

Потому как продолжающееся недовольство экономическим кризисом, новым налогом на Любек и начавшейся реформацией вызвало в Даларне очередное, уже второе по счёту, восстание, во главе которого встал некий Дальюнкерн, который приехал из Норвегии и выдал себя за Нильса Стенссона Стуре, сына Стена Стуре Младшего и Кристины Гилленштерны. Это известие, кстати, привело к неожиданной вражде между приходами Далек-Карла, которые оказались словно меж двух огней, разделенные между своей лояльностью королю и лояльностью семье Стуре. Чем и поспешил воспользоваться Густав, вызвав представителей повстанцев на переговоры в Уппсалу в мае 1527 года, а в дальнейшем поддерживал с ними постоянные контакты. Так что, не смотря на продолжающееся восстание, на риксдаге в Вестероссе присутствовало и несколько представителей из мятежной провинции. Отчего Дальюнкерн, поняв, что стопроцентной верности ему от даларнийцев не добиться, поспешил вернуться обратно в Норвегию, откуда и продолжил поддерживать повстанцев.

— И всё же, я вновь предлагаю тебе следовать со мной, — проговорил Браске, стоя возле деревянных сходен, что были перекинуты с пирса на корабль.

— Нет, — покачал головой Нильс. — Я не верю полякам. Думаешь слухи о сватовстве Густава к Ягеллонам пусты?

— Тем более нужно стремиться туда, — оставался непреклонным архиепископ. — Ягеллоны — католики и не отдадут свою дочь за еретика.

— В политике ради выгоды подчас на многое закрывают глаза, — вздохнул Фалькадл. — У Сигизмунда слишком плохой сосед, чтобы быть излишне разборчивым. К тому же Густав прямо не отрёкся от католичества.

— Но что Польше даст Густав? Швеция весьма небогатая страна с маленькой армией и по уши в долгах.

— Зато у Швеции есть Фалун, — не согласился Нильс. — А Фалун — это медь, которая идёт на пушки. У Швеции есть железо, без которого на современном поле боя нечего делать. Ну и в конце концов, у них обоих один и тот же грозный сосед — Рутения. Так что у Густава есть что предложить Сигизмунду.

— А этот Юноша из Даларны точно сын Стуре? Вообще-то утверждают, что настоящий Нильс умер и был похоронен в Упсальском соборе, да и его мать подтвердила эти слухи.

— Чего не сделаешь, чтобы спасти сына, — пожал плечами Фалькадл. — Лично я не верю в эти слова о его смерти. Подумай сам: сын прошлого правителя принят пажом при дворе — да я ломаной монеты не дам за то, что он не был постоянно под угрозой. Ведь сторонники старых порядков видели в нём своё знамя, а сторонники Густава — угрозу их новому статусу. Липовая смерть в данном случае лучший способ сохранить сыну жизнь.

— Вот только мальчик подрос и захотел править сам, — печально вздохнул архиепископ. — Но у него, в отличие от Густава, не нашлось богатых помощников. А король Стуре был бы для нашей веры куда лучшим кандидатом, чем король Густав.

— Трудно сказать, — не согласился Фалькадл. — Когда Густав сражался за трон, он тоже не посягал на имущество Церкви. Но в нашем случае это и вправду куда лучший вариант. Так что я поеду к нему и постараюсь помочь в меру своих сил. По крайней мере, когда меня поведут на плаху, я буду знать, что я сделал всё от меня зависящее. А если Стуре сядет на трон — получу хорошую должность при его дворе.

— Удачи тебе, Нильс, — вновь крепко обнял мужчину архиепископ. — Мне же пора, а то капитан уже злиться оттого, что мы упускаем хороший ветер.

И Браск, пока ещё не беглец, покинул пирс, взойдя на борт давно изготовившегося к выходу корабля. На нём тут же раздались громкие команды, с грохотом втащили сходни на палубу и вскоре, подгоняемый утренним холодным бризом, торговец отвалил от причала и направился в сторону открытого моря.

А Нильс Фалькадл вернулся домой, отдал последние распоряжения мажордому и уже следующим утром верхом одвуконь в сопровождении двух пар вооружённых слуг отправился на север.

В Тронхеймфьорд Фалькадл прибыл непривычным для этих мест способом — верхом через горы, и остановился в одной из окраинных таверн Нидароса, после чего принялся выяснять сложившуюся ситуацию. Всё, что он знал от верных людей, это то, что молодой Стуре находится где-то недалеко от этого города, так что его местонахождение ещё предстояло выяснить. А для этого нужно было просто встретиться с одним из его сторонников, который знал бы Фальдкадла и то место, что он занимал среди антикоролевской партии. Такой человек на примете у шведского дворянина был, но, как назло, он находился в отъезде, так что даже письмо Фальдкадла, посланное им заранее, еще не было им прочитано. Так что пришлось Нильсу начать сбор информации самостоятельно, одновременно изучая ситуацию в Нидаросе. И увиденное в городе ему не слишком-то и понравилось: восточные схизматики пользовались здесь чересчур большой популярностью, заваливая местный рынок дешёвыми, а главное, столь нужными для местных жителей товарами. Даже ганзейцы уже с трудом составляли им конкуренцию, выигрывая лишь на доставке зерна и иного продовольствия, в которых бедная на пахотную землю Норвегия всегда испытывала недостаток.

Поскольку, как известно, лучшие места, где можно было собрать все окрестные новости и слухи — это рынок или таверна, то Нильс, отправив слуг на рынок, сам предпочёл часами просиживать в обеденном зале приютившего его заведения. И не прогадал. Именно тут он и услыхал про фру Ингерд Оттесдоттер. Это имя ему было знакомо, ведь прежний канцлер шведского королевства, с которым он был хорошо знаком, одно время гостил у неё в усадьбе. Так что он решил узнать об этой женщине побольше. Так, на всякий случай!

Фрейхен Ингерд происходила из знатного рода Ремеров и по воле родителей была ещё в юном возрасте выдана замуж за Нильса Хенрикссона. Таким образом две семьи, имевшие права на одно поместье Аустротт, красиво разрешили назревавший имущественный спор браком своих детей.

К тому же Нильс Хенрикссон был очень могущественным аристократом, занимая сразу две должности: канцлера и верховного управляющего Норвегии. Но в 1523 году он покинул сей мир, оставив после себя пятерых дочерей и довольно деятельную вдову, ставшую по воле судьбы самой богатой землевладелицей Норвегии, но готовой при первой же возможности прибрать в свои руки ещё больше наделов.

Последнее привело к тому, что из-за имущественных споров фру Ингерд быстро стала врагом примаса Норвегии и архиепископа Нидароса Олава Энгельбректссона. Но не только имущественные споры разделили молодую вдову и архиепископа. Реформация пока что делала первые робкие шаги по норвежским землям, и лютеранство проповедовалось в основном только в Бергене да в нескольких знатных семьях на западном побережье. Фру Ингерд в браке жила тихо, но едва овдовев, неожиданно превратилась в политически активную фигуру, решительно принявшую новое учение и ратующую за слом кое каких старых порядков. Причём архиепископ ничего не мог поделать с этим гнездом ереси у себя под боком, ведь в противовес ему у вдовы имелся не менее могущественный заступник — муж её дочери Винсенс Лунге, представлявший здесь короля Дании.

В общем, фру Ингерд была женщиной не только богатой, но и решительной, сочетавшей в себе женскую хитрость с неженским умом.

Но больше всего Фальдкадла привлекли слухи, которые окружали вдову, по которым она и её зять, датский нобель Винсент Лунге, укрывали в своём поместье Аустротт некоего молодого человека, что бросил вызов самому королю Швеции. О том по большому секрету болтали по всему городу, так что Нильс даже удивился подобной неосмотрительности со стороны Стуре и его сторонников, если это были, конечно же, они. Но быстро сообразил, что бояться заговорщикам в этих местах было некого, да и представитель датского короля не просто же так обхаживает мятежника из другой страны. Судя по всему, как когда-то Густав Ваза на Ганзу, Нильс Стуре собирался сделать ставку на Данию. И это с точки зрения католика Фальдкадла было плохо: Реформация в Дании гремела уже вовсю, и раз Нильс определился с союзником, то значит он уже практически готов отречься от Рима. Впрочем, возможно, он слишком торопится. Датский король не так богат, как ганзейцы или те же проклятые рутены. И даже польский король, по слухам, был куда богаче его. Если Браску удастся сорвать наметившуюся помолвку Густава и польской принцессы, то, возможно, польский король передумает и станет уже союзником Нильса? И тогда Стуре не придётся отказываться от католичества!

В общем, уточнив кое какие детали, Фальдкадл отправил в порт своего слугу, ведь поместье Аустротт находилось на другом берегу залива, прямо напротив выхода из Тронхеймфьорда, и для скорого прибытия туда лучше было использовать лодку или ещё какую морскую оказию. Слуга не подкачал и быстро нашел небольшую посудину, идущую в нужном направлении.

Они отплыли из Нидароса рано утром и причалили к небольшому пирсу на виду у хозяйской усадьбы вскоре после полудня. За время этого плавания фрельс узнал много интересного про местную жизнь. Несмотря на то, что зима выдалась мягкой, а лето тёплым и сухим, народ в окрестных приходах пребывал в унынии, страшась приближающейся зимы. Сена оставалось мало и почти не было соломы для зимнего корма скота, так что люди громко взывали к богу, умоляя его сжалиться над ними и скотом. Те, у кого водились деньги или имелись излишки даров норвежских земель и вод, могли себе позволить купить сено и зерно у ганзейских или русских купцов, но большая часть местных обитателей готовились к голодной зиме. И подобное известие опечалило уже самого Фальдкадла. Он, конечно, был богатым человеком, но лишь по меркам бедной Швеции. Так что, пока цены не взлетели до небес, нужно было озадачиться закупкой необходимых товаров для долгой зимы.

Усадьба могущественной вдовушки даже на искушённый взгляд выглядела весьма внушительно. Причём левое крыло главного здания явно было отстроено совсем недавно, что просто-таки прямо указывало на то, что местные обитатели не бедствовали.

Во дворе Нильса встретил угрюмый детина, изображавший роль привратника, которого никак не испугал социальный статус незваного гостя. Фалькадл почему-то сразу поверил своему ощущению, что его, коли будет на то воля хозяйки усадьбы, могут с лёгкостью отходить той здоровенной дубинкой, что стояла, прислоненная к стене. Места тут были суровые, а люди грубые. Но, слава богу, никто его изгонять не собирался. Узнав, кто он и для чего прибыл, его через некоторое время пригласили внутрь. А прибывшие с ним слуги-охранники отправились в служебное крыло.

Дальюнкер и вправду внешне очень походил на Стена Стуре, так что довольно скоро Фальдкадл поверил в то, что перед ним не какой-то самозванец, а истинный аристократ, чьи предки не одно поколение правили Швецией. С другой стороны, к самому Фальдкадлу в доме фру Ингерд отнеслись с настороженностью. Лунге явно не понравились намёки на возможного польского союзника, а самой вдове антилютеранские взгляды фрельса. И только то, что он представлял тут антигуставскую партию не позволяло ей выставить гостя вон. Кем-кем, а дурой фру Ингред не была и прекрасно понимала, что чтобы сесть на трон, претенденту потребуются не только внешние союзники, но и союзники внутри страны. А на Нильса Стуре у неё были уже свои планы. Как в своё время она ставила на беглого канцлера Педера Суннанведера, недавно казнённого Густавом за измену, так и теперь, она вновь собиралась вмешаться в шведские дела. Но не просто так. Она собиралась выдать замуж за молодого претендента свою дочь Элине Нильсдаттер и через то возвыситься выше, чем известная всем в Норвегии Сигбритта, став матерью не любовницы, а королевы Швеции. Так что не испытывая никакой любви к Фальдкадлу, она вынуждена была терпеть его общество, ведь если через Нильса Стуре они поддерживали связь с лидерами восставших, то через Нильса Фальдкадла у них появилась связь с заговорщиками в Стокгольме и теми беглецами из Швеции, кто поддерживал идею свергнуть Густава с трона.

Да, не все их планы сходились вместе, но до того, пока Густав Ваза не снимет корону (возможно, вместе с головой), они были вынуждены идти одной дорогой.

В то утро Фальдкалд по привычке отправился на прогулку по побережью, к которым пристрастился в последнее время. Они помогали охладить голову и здраво поразмыслить над прошедшими событиями. Дела в Даларнэ шли ни шатко, ни валко. В знак своего полного согласия с политикой короля сословия в Вестероссе обещали тому свою полную поддержку в борьбе с восстанием, так что по поводу скорого конца Фальдкадл не обольщался. Должно было произойти чудо, чтобы восстание вспыхнуло с новой силой. Но чуда пока что не предвиделось.

Парусную лодку, мчащуюся куда-то по своим делам, Нильс рассмотрел уже давно и теперь, думая о своём, иной раз поглядывал в её сторону, пока не сообразил, что лодка мчится к аустроттской пристани. Это было странно: на сегодня в усадьбе никого не ждали. А значит это был либо ещё один беглец из Швеции, либо гонец, несущий срочные новости. Не желая гадать, Нильс неспешно направился в сторону причала, прекрасно понимая, что лодке понадобится ещё много времени, чтобы добраться до него.

И он оказался прав, достигнув хлипкой деревянной постройки много раньше и успев уже изрядно подзамёрзнуть, прежде чем лодка приткнулась к мокрым от солёных волн брёвнам. Из неё тут же ловко выскочил молодой парень, часто виденный им среди слуг в усадьбе Аустротт, и не совсем уклюже вылез один из слуг самого Нильса, что оставался в Нидаросе, где фрельс на всякий случай снял комнату.

— Что случилось, Игвар? — обратился Фальдкадл к своему слуге, понимая, что слуга фру Ингред с ним откровенничать не будет. — Епископ в очередной раз решил напасть на поместье бедной вдовы?

— Хуже, герр Фальдкадл, — помотал тот головой. — В Нидарос прибыл король Кристиан.

— Какой король Кристиан? — опешил фрельс. А потом в его голове мелькнула страшная догадка: — Неужели?…

— О да, — горько кивнул, подтверждая его догадку, Игвар. — Король Кристиан, второй в его имени, правитель Дании, Норвегии и Швеции.

Нильс сразу забыл о холоде. С учётом новых сведений, нужно было срочно решать, что делать. Всё говорило о том, что похоже вскоре здесь станет чересчур жарко. Ни Фредерику, ни Густаву, ни Любеку король Кристиан был не нужен. Но почему он появился здесь? Точнее, с какими силами. Почему — понятно. Правитель Нидароса архиепископ Олав Энгельбректссон старый сторонник свергнутого короля и где ещё коронованный беглец мог найти добрый приют? Зато сразу стало ясно, зачем в Нидарос в последние недели навигации завозилось столько сена и продовольствия. Нильс-то думал, что архиепископ готовится поддержать в трудную годину окрестных жителей, а получается, что это собирались припасы для армии. А ведь всё верно: зимние шторма не дадут флоту Любека или Дании активно действовать на море, а Кристиан, если у него достаточно сил, сможет за это время привести окрестные провинции под свою руку и совершить пеший марш на Берген и Осло. Датской армии на данный момент в Норвегии не было, а гарнизоны городов были ослаблены нехваткой людей. Но каков Кристиан! Бегал, бегал с протянутой рукой по дворам Европы и вдруг появился в самый удобный момент. Интересно, кто же ему дал денег. Явно не Карл, так как слухи, дошедшие с последними кораблями, говорили только о том, что Кристиан продолжал требовать от императора своё приданное за жену. А ведь от подобного знания зависело достаточно многое.

— Сколько сил с ним?

— Ещё не ведаю. Корабли только встали под разгрузку, а я сразу направился к вам. Но Ёнс всё вызнает в лучшем виде и сразу же пришлёт вам весточку.

— Хорошо, тогда не будем мёрзнуть тут и пойдём согреемся у очага наших гостеприимных хозяев.

Как Нильс и предполагал, в доме у фру Ингред царил настоящий бедлам. Представитель датского короля Лунге срочно собирался в дорогу, понимая, что много времени ему на это не дадут, а долг его состоял в том, чтобы доложить о свершившейся высадке как можно раньше. Заливалась слезами его жена — Маргрете Нильсдаттер. Хмурила брови сама фру Ингред, понимая, что чаша весов качнулась в сторону архиепископа и качнулась достаточно сильно. Это в их войне с Энгельбректссоном почти все были на стороне вдовы или хранили нейтралитет. А вот к королю Кристиану многие относились с пиететом и, если тот пришлёт за ней войска, на сторону вдовы не встанет никто. А это означало крах всех её планов.

На вошедшего Фальдкадла она взглянула с изумлённым презрением. Ибо неправильно посчитала причину его радостной улыбки.

— Успокойтесь, дражайшая фру Ингред, — продолжая улыбаться, заговорил Нильс. Прогулка от пирса к усадьбе позволила ему рассмотреть сложившуюся ситуацию с разных сторон и он, как ему показалось, нашёл достойный выход.

— И отчего же мне быть спокойной? — сузила глаза вдова.

— Оттого, что мы молили о чуде, и чудо произошло. Ну же, фру Ингред, где ваша хвалённая хватка, напрягите же ваши мозги!

— Я, знаете ли, герр Нильс, тоже не вижу ничего хорошего, — пробормотал Лунге, держа руку на эфесе собственной рапиры. Ситуация была просто катастрофической, и он уже не доверял сторонникам Стуре, ну, возможно, кроме жены и тёщи.

— С точки зрения представителя короля Дании по ситуации в Норвегии — да, — согласился с ним Фальдкадл. — А вот с точки зрения вашего плана по свержению Густава, всё совсем по-другому. Кристиан может стать нашим союзником!

— Вы с ума сошли? — холодно поинтересовалась фру Ингред, пристально вглядываясь в лицо Фальдкадла.

— Нисколько. Подумайте сами: Кристиан это та фигура, что сможет объединить Фредерика, Густава, Любек и даже восставших против себя. Я не ведаю ни его сил, ни планов, но один против всех он не устоит. И, думаю, сам Кристиан это тоже понимает. Так что ему будет выгодно, если Густав будет больше связан в Даларнэ, чем атаковать его. А Дания и Любек вряд ли смогут договориться. Уж слишком много между ними накопилось противоречий. Хотя, если Кристиан пойдёт на Копенгаген, то возможно всякое.

— Но он ведь потребует от Стуре присяги себе, — пришёл в себя Лунге.

— И что? — деланно пожал плечами фрельс. — Если он даст денег или войска, то и пусть Нильс выступит как его наместник. Ваза ведь тоже многое обещал в своё время. А потом мы просто коронуем молодого Стуре и поставим Кристиана перед свершившимся фактом. Как я понимаю, король Дании не будет против подобного? — и Фальдкадл с усмешкой обернулся к Лунге.

— Всё не так просто, — вернул усмешку датчанин. — Но в целом — да!

— Тогда, если Кристиан, посчитав себя обманутым, захочет войны, он опять окажется минимум между двух огней: Данией и Швецией, ведь короли обязательно заключат к тому времени между собой какой-нибудь союз. Жаль, конечно, что его нельзя будет скрепить династическим браком, — теперь усмешка фрельса была обращена в сторону фру Ингред, — но и просто союз двух монархов будет надёжным щитом для короля Стуре.

— Хм, а ведь действительно, это довольно здравое рассуждение, — после небольшой паузы проговорил Лунге. — Тогда, дорогая фру Ингред, вам придётся упросить Кристиана об аудиенции и сделать ему хорошее предложение. Сам я, как вы понимаете, подобного сделать никак не могу, ибо долг мой требует другого. С вашего разрешения, я, наконец, покину вас.

И Лунге велел своим людям нести баулы с дорожными припасами в лодку. Объезжать весь Тронхеймфьорд было дело затратным по времени, а сейчас каждый час был на счету. Как у наместника короля, у него имелись места, где он мог рассчитывать на ночлег и смену лошадей, так что начинать движение от Аустротта в Осло лучше было по морю. Зимние шторма, конечно, опасны, но пока что на дворе стояла поздняя осень, так что шанс убраться вовремя и подальше у Лунге был довольно большой.

Простившись с женой и гостями, наместник короля Дании покинул поместье тёщи, не дожидаясь следующих суток и, как оказалось, поступил очень правильно. В полдень на другой день в Аустротт пожаловал довольно большой отряд наёмников, прибывший арестовать Лунге и был крайне разочарован тем, что датчанина не застал. Обитатели же поместья благоразумно не препятствовали людям короля, отчего прибывший с отрядом архиепископский служка лишь недовольно кривил губы. Видать бывал здесь при других обстоятельствах, и, возможно, был бит кем-то из местных слуг, вот и мечтал отыграться. Но аустроттцы вели себя тихо, а Кристиан зверствовать против местных дворян пока что воли не давал. Он ведь уже рассматривал их как своих подданных, так зачем же ожесточать их сердца беззаконием? Тем более тех, кто смирно просит его аудиенции.

— Вот такие дела, Олав, — пробормотал король, опрокидывая в себя очередной кубок. — Кто бы мог подумать, что эти обитатели лесов так быстро вольются в европейскую политику. А эта фраза их посла: "предложение, от которого вы не можете отказаться"! Она сидит у меня в печёнках.

— Но ведь вы могли отказаться, сир, — удивился архиепископ.

— Мог, так же, как и ты мог отказаться от их торговли в Нидаросе. Да-да, они научились делать предложения с ромейским коварством. Порой мне кажется, что их обучал сам дьявол.

— Не поминайте врага человеческого всуе, сир, — перекрестился Энгельбректссон. — Всё куда прозаичней. Зоя Палеолог воспитывалась ромейцами, ещё теми, кто владел градом Константина. Да и часть её учителей прибыли с ней же к новому супругу. Просто трудно переучить старых мужей новым порядкам, вот вам и казались они неуклюжими лесовиками. А сейчас на смену им пришли те, кто обучался искусству политики уже у новых учителей. Я наводил справки о последнем великом после Василия. Того, который так очаровал и Генриха, и Карла. Умён, образован, легко поддерживает любую светскую беседу и ему не нужны переводчики, чтобы общаться со своими собеседниками тет-а-тет. Согласитесь, это так разительно отличает его от прошлых послов. А человек, что общался со мной. Мы ведь учились с ним в одной альма-матер, пусть и в разные годы. Так что вы не правы, сир. Отсюда проистекают их успехи последних лет. А вовсе не в происках дьявола.

— Мне от этого не легче. Из-за этих договорённостей Финмарк для Норвегии будет потерян. Да и Лофонтены тоже под вопросом. Рутены согласились взять их под управление до отдачи мной долга, с правом норвежцев продолжать рыбачить в тех водах. Но с учётом процентов, боюсь они останутся у них до скончания веков.

— А они умны, — криво усмехнулся архиепископ.

— С чего такие выводы? — удивился Кристиан

— Если б они запретили нашим людям там рыбачить — это могло выльется в бунт. А так, де-юре это королевская земля и ловить рыбу им не запрещено. Многие даже не поймут, в чём собака порылась. А потом все просто привыкнут, и рутены смогут спокойно забрать те земли себе, если вы, ваше величество, не вернёте их де-факто.

— Деньги, дорогой Олав. Вы знаете, сколько стоят наёмники? Поверьте, на год это очень много. И рутены ещё уступили мне в цене. Правда, денег этих я не увидел, так как их выдали мне готовой армией.

— Я думал, вы наняли их сами, сир.

— Нынче с наёмниками в Европе туго. Все хотят воевать либо под знамёнами Карла, либо под знамёнами Франциска.

— И на какой срок вам отдана эта армия?

— На год, за который я должен подмять под себя всю Норвегию.

— Тогда стоит поторопиться, пока в Бергене не прознали про вашу высадку.

— Думаю, Лунге будет там куда раньше. Но у меня есть чем устрашить бергенцев.

— Да, и чем же?

— Эти парни, что сейчас сражаются за меня, чуть раньше сожгли Штеттин. И свои пушки они прихватили с собой. Так что я бы хотел, чтобы твои люди, Олав, начали распускать среди бергенцев нужные нам слухи, и когда мы подойдём к его стенам, вряд ли горожане будут стойко обороняться.

— Думаю, вам откроют ворота и без этих слухов, сир. В городе осталось много ваших сторонников, кому не по душе засилье датчан.

— Я тоже датчанин, — с усмешкой напомнил король.

— Но вы многое сделали для Норвегии, сир. Да и, позвольте говорить прямо, вряд ли вам позволят стать кем-то больше, чем королём Норвегии.

— С чего такие выводы? — нахмурился Кристиан.

— Рутены прямо сказали вам об этом.

— Но они обещали подумать.

— И уже что-то запросили взамен?

— Да, концессию в Конгсберге.

— А вот это уже интересно, — в задумчивости побарабанил пальцами по столешнице архиепископ.

— И чем же?

— Серебряные жилы Конгсберга по словам мастеров малоприбыльны, а потому добыча серебра там идёт ни шатко, ни валко. Что же рутены узнали про те места?

— Хотел бы и я это знать. Но откуда ты, Олав, знаешь про них, ведь где Кронгсберг и где Нидарос.

— Королевству Норвегия нужно будет как-то жить, сир. Оттого те, кто борется за него давно уже ищут те столпы, на которых оно сможет удержаться. И рудники Конгсберга могут стать в этом хорошим подспорьем. Нанять армию или выплатить долг — всё это можно будет сделать за серебро. Похоже, вам и впрямь пора связываться с Фуггерами и их рудокопами.

— А если там ничего нет?

— А вот это вряд ли. Рутены совершили ошибку, закинув вам эту удочку. Да, они хотели подготовить всё заранее, надеясь, что вы будете заняты борьбой за трон. И были правы, вы ведь даже не подумали заняться самим разработкой тех гор.

— Но у меня нашёлся хороший советник, — усмехнулся король.

— И нам нужно сделать всё, чтобы воспользоваться этой невольной ошибкой. Кстати, что вы думаете про молодого претендента, сир?

Кристиан молча допил очередной кубок и, встав из-за стола, задумчиво прошёлся по комнате, в которой происходил этот разговор.

— Думаю, что чем больше Густав будет занят своими внутренними проблемами, тем проще будет нам. А позже можно будет выбрать, кто из них окажется для нас более выгоден.

— Браво, сир, вы стали мудры не по годам. Но где взять ещё одну армию, чтобы поддержать претендента? Боюсь в долг нам не даст никто.

— Рутены, — усмехнулся Кристиан. — Но, боюсь, и они сделают это только за долю в Кронгсберге.

— А вот туда, сир, не хотелось бы их допускать, пока мы не поймём, что за тайну они узнали. Но и долго тянуть нельзя — Густав уже не раз показал, как он быстро умеет разбираться с мятежниками. Может рутены хотели ещё что-нибудь взамен?

— О да, помнится, они хотели купить Исландию. Но потом как-то передумали, ведь остров принадлежит Дании.

— Исландия — это наследие короля Хакона и датским владением при свободной Норвегии быть никак не может. Но и отдавать её всю рутенам тоже излишне. Возможно, они согласятся выкупить кусок побережья? Это был бы достойный выход, сир, — глаза архиепископа Нидароса горели фанатичным огнём. Он уже был весь в предвкушении скорого обретения Норвегией своего короля. События, которого не было уже почти две сотни лет. Ради этого он был готов закрыть глаза даже на пройдоху фру Ингред, лишь бы она своими деяниями помогла Кристиану утвердиться на троне. А то, что после этого всех лютеран ждёт тяжкая расплата за отступничество от истинной веры, то им знать не надобно. Пусть помогают по велению души, а судить будем потом. Правда, оставались ещё рутены, но с ними всё упиралось в искусство дипломатии, а архиепископ искренне считал, что в этом он был сильнее.

Зима 1527–1528 годов выдалась в ганзейских землях достаточно бурной. Но не погода была тому виной, а один человек, давно, казалось бы, успешно списанный из всех раскладов, но внезапно вновь объявившийся на политическом горизонте — бывший король трёх скандинавских королевств Кристиан второй! А ведь только-только улеглись страсти по случившемуся летом "недоразумению" с рутенами, обошедшемуся для ганзейцев больше потерей репутации, чем земель и финансов, и тут беглый король, долгое время побиравшийся меж коронованных особ в надежде раздобыть денег, внезапно высадился в норвежском Нидаросе, где по воле его сторонников нашёл не только армию, но и полные закрома запасов.

Потому что Олаф Энгельбректссон, архиепископ Нидаросский, вновь поменял сторону. Хотя в своё время именно он и собрал тот норвежский риксрод, который официально низложил Кристиана II, которому Норвегия всё ещё хранила верность, и избрал королём Фредерика I.

Но король Фредерик вовсе не собирался выполнять те обещания, что вынужден был дать в своём тронном манифесте. Опираясь на дворянство, он сумел добиться от Рима права назначать епископов и аббатов по своему усмотрению, что дало ему возможность широко распоряжаться церковным имуществом. Затем, разглядев в том свою выгоду, он стал поощрять "лютеранскую ересь" и под её эгидой начал конфисковать церковные земли. Не осталась в стороне и Норвегия. Скоро и в ней был снесён ряд храмов, а потом пошли упорные слухи, что лен, находившийся под управлением архиепископа Нидаросского, слишком большой для Церкви и будет поделён на несколько владений, а высвободившиеся земли розданы датским дворянам. Вот тут-то Олаф Энгельбректссон и понял, что сильно ошибся в своём выборе. И он вновь поменял сторону (правда в иной реальности ему это не помогло, но история-то уже свернула с накатанных рельс).

Самым обидным в принесённой новости было то, что Кристиан лишь чудом достиг Нидароса в целостности и сохранности. И за что, спрашивается, господь взъелся на Ганзу? Ведь выйди датчанин в поход хотя бы на пару суток позже, или просто задержись в пути из-за штиля или слабых ветров, и разразившийся у норвежских берегов зимний шторм всё сделал бы за людей сам. Даже если бы королю и удалось бы спастись самому, и спасти часть армии, то в Нидарос он бы уже не попал, ведь на пути у него встали бы пусть немногочисленные, но хорошо экипированные датские отряды. Но, увы, вместо Кристиана в шторм попал королевский наместник Лунге, который спешно покинул Нидарос на йоле. Шторм застал его на полпути и только двоим из пятнадцати человек, находившихся в тот момент на борту, повезло добраться до берега. Одним из этих двух счастливчиков оказался сам Лунге, но после купания в холодной воде он слёг с сильнейшей простудой и не смог попасть в Берген, что, впрочем, только сыграло ему на руку, так как он не был пленён вместе с другими датчанами, когда город пал перед узурпатором.

Ведь Кристиан, вновь возложив в соборе Нидароса на свою голову корону Норвегии, не стал терять время и стремительным маршем выступил на юг. Сил, чтобы остановить это победное шествие у датчан пока что не было, хотя гарнизоны и были усилены Фредериком, но они были разбросаны по всей стране небольшими отрядами и датским командирам нужно было время, чтобы собрать их в одну общую армию. А потому вся надежда была лишь на стойкость городских гарнизонов и крепость городских стен. Вот только Норвегия была не той страной, чтобы похвастаться большим количеством хорошо укреплённых городков, а потому до Бергена Кристиан дошёл относительно без помех.

Берген, в котором располагалась контора ганзейского союза, был одним из главнейших городов королевства и потому его укрепления и собранные в закромах припасы позволяли выдержать долгую осаду. Да и гарнизон был достаточно многолюден и настроен решительно. Однако сторонники узурпатора и нидаросского архиепископа, не смотря на всё противодействие датских и ганзейских властей, сумели распропагандировать часть жителей, которые с радостью открыли ворота перед былым любимцем. Осада столь крепкого орешка не продлилась и недели. Немецкие наёмники, составлявшие большую часть гарнизона, пополнили собой армию победителя, а остальных просто повязали. Датские дворяне и ганзейские купцы были так же арестованы. Но если дворян тут же бросили в узилище, то купцам просто велели сидеть в своём дворе безвылазно, а охрану ганзейского двора взяли на себя бойцы княжеской ЧВК.

В Бергене Кристиан задержался почти на неделю, хотя многие советники и требовали скорейшего продолжения похода. Но по совету своих восточных союзников, король посвятил это время законотворчеству.

Берген с самого своего рождения был главными морскими воротами Норвегии. И потому даже в Ганзу вошёл не как ганзейский город, а как один из четырех городов, где были созданы только конторы союза, как Лондон, Новгород и Брюгге. Правда, именно при ганзейцах он и достиг своего нынешнего процветания, но именно с приходом немцев в городе и в стране и установилась та строжайшая торговая монополия ганзейских купцов, из-за которой они и распоряжались в Норвегии, как у себя дома, что со временем стало тормозом на пути самостоятельного экономического развития страны викингов. У норвежцев не было ни своих производств, ни своего флота, а все сливки с торговли снимали ганзейские купцы. Между тем рост атлантической торговли в последнее время значительно повысил спрос на норвежский лес и рыбу. Так почему же капитал от этих сделок должен был оседать в карманах ганзейских купцов, не платящих норвежскому королю налогов, а не в карманах его подданных?

И потому, что Кристиан уже был научен горьким опытом прошлого правления, да и уроки Сигбритты не прошли даром, он теперь и сам прекрасно понимал, что норвежскому королю будут нужны свои, норвежские купцы, а не заморские олигархи. Так что первыми указами короля стали акты по изменению правил бергенской торговли и отмена всех ганзейских привилегий. Теперь последние становились в Норвегии всего лишь одними из многих, что, разумеется, никак не могло радовать любекских патрициев, засылавших ежегодно в Берген до двадцати своих судов. За такое попрание своих прав в былые времена Ганза немедленно объявляла войну и эмбарго, физической силой и мощью финансов подавляя любое сопротивление. И только с московским царём у них получилась промашка. Но норвежский король вовсе не московский царь! Это прекрасно понимали ганзейцы, это прекрасно понимал и сам Кристиан. Однако, пока морские дороги были закрыты зимними штормами, помешать осуществлению его планов не мог никто.

А потому, оставив в Бергене сильный гарнизон и в комендантах надёжного человека, хорошо отдохнувшая и пополнившая запасы армия двинулась дальше, на столицу страны — Осло. Вот только неделя, невольно дарованная Кристианом датчанам, позволила им собрать большинство своих отрядов вместе и встретить армию узурпатора на подходе к столице.

Бой выдался упорным, но фланговый удар норвежской кавалерии, изрядно пополнившейся норвежскими аристократами, решил исход сражения. Да, немногочисленная норвежская знать, испытывавшая в последнее время всё большее давление со стороны датчан, встала на сторону Кристиана II, тем самым признав его полную легитимность. Правда, нашлись среди них и ловкачи, решившие усидеть на двух стульях: имея нескольких сыновей, они направили одного в стан Кристиана, а другого в стан сторонников Фредерика, чтобы при любом раскладе не потерять своих владений. Ну или как фру Ингред, использовали для этого других родственников.

Победа не обошлась без потерь, и армия Кристиана вынужденно задержалась на поле битвы, дав время беглецам добраться до столицы раньше неё. Но вряд ли деморализованные разгромом солдаты могли сильно помочь в обороне города. Тем более, как назло, именно в этот год замок Акерсхус, построенный для защиты города в очень удобном месте, на вдающемся в Осло-фьорд мысе, разделяющем этот фьорд на две бухты, сгорел дотла и его сейчас перестраивали по новой, возя камень из цистерцианского аббатства с соседнего острова, отчего замок вовсе не был неприступной крепостью. Да к тому же большую панику среди горожан породило обращение Кристиана к ним, разбросанное в самых людных местах королевскими сторонниками. И пусть часть из них была поймана, но своё черное дело они уже сделали, ведь согласно обращению, ежели горожане не сдадут ему город, то он, Кристиан, с болью в сердце, велит начать его осаду и бомбардировку. А поскольку Осло был застроен деревянными домами и имел узкие улочки, то во что выльется для него обстрел из пушек даже не стоило и гадать. В городе начались опасные брожения, и датский комендант Осло понял, что садиться в таком состоянии в осаду бесполезно: горожане взбунтуются и откроют ворота узурпатору. А потому, выпросив себе право на почётную капитуляцию, датский гарнизон сдал столицу королевства Кристиану и таким образом уже к февралю 1528 года вся Норвегия оказалась под его могучей дланью.

И вот тут Кристиан сделал поистине гениальный ход. Норвегия была страной свободных бондов и немногочисленного дворянства. И вот чтобы привлечь основную массу норвежцев на свою сторону, он во всеуслышание заявил, что при норвежском дворе отныне все должны говорить по-норвежски. А ведь ещё в прошлом веке норвежские аристократы перестали пользоваться своим языком и принялись осваивать датский. Норвежский же язык постепенно вытеснялся из канцелярий, из деловой жизни и из литературы, а его основным хранителем в стране, как и самобытной культуры оставались главным образом именно крестьяне. Так что Кристиан вновь сделал ставку на простой люд и, судя по доходившим из Норвегии с оказиями новостям, тот поддержал его с огромным энтузиазмом.

Но это были ещё не все плохие новости, что будоражили Совет Ганзы.

В морях вновь объявился Северин Норби. Нет он, конечно, никуда и так не пропадал, просто, будучи изгнанным с Готланда, предложил свои услуги русскому царю, став, говорят, у того адмиралом. По крайней мере, его стяг видели на одном из кораблей, что участвовал в столь неудачном для Ганзы сражении у проливов. Кроме того, этот ушлый пройдоха, вспомнив старое и воспользовавшись ситуацией, сумел набрать себе в море кучу трофеев, оставив часть кораблей при этом себе. Так что теперь у него вновь имелся личный флот, который мог перебросить его на столь любимый им Готланд, где стены Висбю ещё не были исправлены после последней осады и так и сверкали свежезабитыми прорехами.

И эти страхи возникли не на пустом месте.

Кристиан, подмяв под себя Норвегию, продолжал делать ходы, которых от него никто не ожидал. На этот раз он вдруг заявил, что вместо дальнейшей борьбы готов подписать с Фредериком и Густавом "вечный мир", но при условии, что Сконе, Борнхольм и Готланд отойдут к норвежской короне. Исландию же он просто вынес за скобки, заявив, что это была земля норвежских королей и никакого права на неё у Дании при распаде унии не имеется.

Ну а поскольку Борнхольм был отдан Любеку в аренду на пятьдесят лет именно датчанами, то Кристиан прямо сказал, что проблемы Дании его, как норвежского монарха не интересуют. Если договор будет подписан, то Любек должен будет убраться с острова и получать оплату кредита с Дании любым другим способом. А Готланд при этом превращался бы в норвежское герцогство, и герцогом там Кристиан видел именно своего верного сторонника — Северина Норби, что не устраивало абсолютно никого, ну, кроме, наверное, рутенов, которым он служил. Про Сконе же с его ярмарками и плодородной землёй и вовсе говорить не стоило: отдавать её Кристиану — это значить чрезмерно усилить последнего. Впрочем, скорей всего тот на подобный расклад и рассчитывал, потому как Европу уже наводнили листки с памфлетами на то, что "жаждущий мира король Норвегии отринут подлыми купчишками и незаконно севшими с их помощью на датский и шведский трон изменниками". Причём не была забыта в них и религиозная составляющая, ведь, как писалось в листках, и Любек, и Дания, да и Швеция, пошли по пути лютеранской ереси, отчего и не приемлют предложения того, кто остался верен католическому учению. С учётом взрывоопасной ситуации в германских землях, это было довольно неприятным моментом. Как и призыв к императору выступить в возникшем споре третейским судьёй. Правда, благодаря османам, Карлу сейчас было не до каких-то скандинавских задворок, но ситуация ведь могла в любой момент перемениться. А Карл, это не только имперские войска, это ещё и Фуггеры с Вельзерами.

Кстати, о Фуггерах.

По весне до Любека дошли невнятные слухи, что поднявший восстание против их ставленника Густава некий Нильс Стуре обратился за финансовой помощью к этому семейству, обещая им за содействие Фалун и иные привилегии. Как в своё время обещал Кристиан, после чего Любек и поддержал Вазу.

Антон Фуггер, взявший после смерти Якоба дела в свои руки, показал себя достойным продолжателем дела своего дяди. Последовательно скупая, в счет долговых обязательств, шахту за шахтой в Европе, Фуггеры давно уже обеспечили себе практически монополию на добычу и переработку металлов, но Фалун был той морковкой, ради которой стоило рисковать. Правда, большую часть финансов семьи съедало начатое ещё покойным Якобом финансирование экспедиций Писсаро, но Антон сумел извернуться и нашёл свободный капитал, который и вложил в молодого претендента. Правда, как стало изветно значительно позже, большую надежду на успех восстания он не питал, но рассчитывал неплохо погреть руки во время фалунского неустроения. В результате почти оконченное восстание вспыхнуло с новой силой. Потому что малочисленному войску Густава, посланному в феврале, согласно вестеросским договорённостям, в Даларнэ, удалось схватить лишь часть вождей восставших, в то время как пусть и малая, но зато самая влиятельная их часть в это время находилась за горными перевалами и появилась обратно уже в окружении довольно многолюдных наёмных отрядов. Которые в двух сражениях одолели все посланные королём войска, после чего совершили быстрый марш по худым дорогам до Ботнического залива и взяли многострадальный Евле, только-только отошедший от погрома, устроенного ему когда-то рутенами. Таким образом, восставшие получили в свои руки удобный морской порт, который, кроме всего, был ещё и местом вывоза фалунской меди. Ну и который мог послужить базой для тех, кто будет готов оказать восставшим любую помощь.

И поскольку спокойно терпеть подобное развитие событий было нельзя, то Совет Ганзы гудел, как потревоженный улей, решая, как лучше всего поступить в данной ситуации. Ни отдавать Борнхольм, ни видеть вновь на Балтике Норби они не желали. Но война удовольствие дорогое. Тем более если конкуренты окажутся в стороне и будут продолжать набивать собственные карманы, в то время как ганзейские купцы будут лишь нести потери и тратиться. Только одна морская блокада Евле вылетит в немалую цену.

А тут ещё и внутри Любека пошли неурядицы.

Всё началось с того, что, когда в середине 1520-х годов возникла необходимость в повышении налогов из-за расходов на войну против Кристиана II и турецкого налога, взимаемого императором Карлом V, горожане потребовали у ратманов отчета о доходах города. Так как подозревали, что городской совет скрывает от них истинное состояние городской казны. Кроме того, набиравшие силу и влияние лютеране начали всё громче заявлять о необходимости обновления церкви и введения налогообложения церковников. И после того, как переговоры "лучших граждан" в конце 1527 года не привели к обоюдному удовлетворению сторон, весной 1528 года горожане сами избрали из своего числа комитет, который и отправили в ратушу. Не желая обострять ситуацию, ратманы согласились с тем, что избранные городом люди будут лично следить за тем, чтобы каждый платил свои пошлины.

Увы, но это решение лишь на время потушило страсти. Ведь привечать лютеран магистрат и патриции не спешили. И даже более того, магистрат планировал позже изгнать из города всех лютеранских проповедников, книги Лютера сжечь на площади рукой палача, а тех горожан, кто всё же осмелится петь псалмы по-немецки, засадить в тюрьму. Правда, исполнить подобное намерение магистрату удалось лишь к лету, но ведь само планирование шло как раз во время съезда! Ну и кому при таких раскладах была нужна новая война, которая потребует новых налогов!

Вот только спускать Кристиану тоже было нельзя. Уж слишком опасен он был для всех заинтересованных лиц. И потому Ганза и начала переговоры для создания общего, ганзейско-датско-шведского союза, направленного на очередное свержение Кристиана. Вот только за прошедшее десятилетие изменилось слишком многое, и у всех трёх участников союза появились свои, порой абсолютно противоречивые, интересы…

Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Хорошая фраза для самоуспокоения. Вот только как объяснить, что ошибки в последнее время пошли буквально косяком? Наверное, только сталинским головокружением от успехов.

Откинувшись на спинку кресла, Андрей молча читал бумаги, исписанные аккуратным, изящным почерком. И чем больше он вчитывался в текст, тем задумчивее становилось его лицо.

Воистину вползание в эти скандинавские дрязги при вдумчивом рассмотрении оказались излишними. И при этом ещё и страшно накладными. Нет, паровозы лучше всего давить, когда они чайники, а единая Скандинавия, это не то, что выгодно Руси. Больше Скандинавий, мелких и разных! Но попробуй, объясни это купчишкам или тем же думцам. Для одних не видно выгод, а другие не усматривают в том "чести государевой". Так что Север, неожиданно для попаданца, оказался неинтересен никому, кроме него самого и малочисленных поморов. Да, Северное торгово-промысловое товарищество на тех землях делало весьма изрядные деньги, вот только это смотря с чем сравнивать. Это Русско-американская компания давала пока что доходов меньше, зато Русско-балтийская уже значительно превосходила Северное товарищество по выплачиваемым дивидендам. Но всё это не идёт ни в какое сравнение с тем, какие доходы будет давать Компания Южных морей. Та покроет все эти потуги как бык овцу. А он, вместо того, чтобы кинуть все силы на южное направление, тратил свои отнюдь не бесконечные ресурсы на эту скандинавскую возню в песочнице.

Да и драка с Ганзой, пусть и закончилась она формально к обоюдному согласию, тоже явно не в плюс пошла. Можно ведь было бы и не напирать тогда, под Ревелем, не ставить ганзейцам невыполнимых условий и разойтись полюбовно. А что теперь? Да, все увидели силу русского флота, но…

Но Ганза пока что всё же обладает куда большими финансовыми возможностями, даже по сравнению с казной государя всея Руси. А воевать чужими руками ганзейцы умеют не хуже англичан. Не нынешних, а тех, из будущего. Так что Андрей теперь не сильно-то и удивится, когда у того же польского короля внезапно найдутся "лишние" деньги на войну с Русью. Не удивится, но по его планам это ударит сильно. Он-то ведь их строил исходя из остатков послезнания и надежды на пару десятилетий мира. То есть до той поры, когда будет закончена Южная черта и укреплены крепости по западной границе, а подросшие дети дворян не только восполнят собой потери прошедших войн, но и увеличат поместное войско. И тогда уже Русь сможет выдержать не только войну на одном направлении, но и одновременный удар с двух, а при божьей помощи и с трёх. Или замахнуться на решение давно уже перезревшей Крымской проблемы! И при этом накопленная в казне подушка безопасности в виде доходов от торговли и промыслов не даст сильно просесть экономике и не запорет все старания попаданца по построению капитализма в одной отдельно взятой стране. Теперь же, по здравому размышлению, стоило готовится совсем к другим раскладам.

Дряхлеющая Ганза предсказуемо начала водить хороводы вокруг Сигизмунда, справедливо видя в нём единственного достойного противника для царства на востоке. При этом сам польский король по непонятным для попаданца причинам неожиданно оказался более выдержанным, чем в иной истории, отчего едва наметившийся франко-польский союз не был им разорван с пленением Франциска, и юная Изабелла по-прежнему оставалась невестой французского дофина. А рождение второго сына лишь ещё больше раззадорило его матримониальные планы, превратив Ягеллонов как бы ни в главных противников Габсбургов в Европе. Ведь времена, когда они восседали сразу на нескольких европейских тронах, могли повториться вновь, если Сигизмунду и Боне не будут мешать. А больше всего мешать им могли именно Габсбурги, которые имели на восточноевропейские престолы свои собственные планы! Так что ситуативный союз Польши и Франции не только не зачах, а наоборот, укрепился, создав в Европе довольно сильный антигабсбургский блок. И французский посол испанского происхождения Антуан де Ринкон в последние месяцы буквально разрывался между Парижем, Краковом и Тарнувом, где находилась резиденция венгерского короля Януша Запольяи.

И вот к этому союзу внезапно захотел присоединиться ещё и Густав Ваза, посватавшийся к Ядвиге Ягеллонке, дочери Сигизмунда от первого брака с Барбарой Запольяи. И подвигнув тем самым Андрея вмешаться в Скандинавские страсти. Потому как подобный союз угрожал уже интересам Руси, на горизонте которой подспудно сгущались тучи, сквозь которые уже сейчас можно было разглядеть контуры будущей угрозы. Где деньги Ганзы и французского короля, медь и железо Швеции да храбрые жолнеры Сигизмунда, собранные воедино могли разом повернуть историю на сто восемьдесят градусов. Страну спасало пока что то, что каждого из вышеназванных игроков раздирали свои, внутренние проблемы, но ведь они когда-нибудь да окончатся, и не факт, что Русь к тому моменту будет в состоянии противостоять объединённым силам. А то ведь можно с разгона напороться на те же грабли, на которые попал Иван Грозный под конец своего правления. Это сейчас повезло, что война в Ливонии так удачно вписалась в тот краткий период, когда всем европейским игрокам было отнюдь не до восточных окраин, отчего имперско-польско-шведской коалиции удалось избежать. Но кто сказал, что история не может повториться?

Вот и подумалось тогда попаданцу, что, создав устойчивую систему из трёх имеющих взаимные претензии королевств, он облегчит Руси решение балтийского вопроса. Потому и за Нильса пришлось постараться, чтобы дать время Кристиану укрепиться на норвежском престоле. Хотя деньги эти, и не малые, надо сказать, деньги, придётся просто списать, как убыток, так как в успех восстания он и сам не верил ну нисколечко. Если только не устранить самого Густава. Но этим пусть уж сами местные занимаются. Его людям к королевскому телу доступа нет, а привносить в мир идею снайперского отстрела лидеров как-то не хотелось. Да, в того же Сигизмунда уже стреляли, но из обычной аркебузы, из которой и в упор-то захочешь — не попадёшь. А если придётся валить Густава, то только так, с подготовленной лёжки и нарезного мушкета, чтобы уж с гарантией. Но зачем лишний раз подставляться? Он ведь уже совершил одно такое покушение, отчего в Европе началось такое бурление страстей, что самому попаданцу стало страшно. Особенно от осознания, что всё это происходит накануне османского вторжения!

А произошло всё с того, что науськанный его людьми (действовавшими от имени неких католических прелатов) религиозный фанатик попытался-таки прирезать Иоганна Непоколебимого, из династии Веттинов, в качестве протеста за измену католичеству. А именно за то, что ещё в 1527 году оным Иоганном лютеранская церковь была учреждена в Эрнестинской Саксонии как государственная, с курфюрстом в качестве главного епископа.

Мужчина напал на герцога, когда тот выходил из церкви, неожиданно выскочив из толпы прихожан. Охрана опоздала всего на несколько мгновений, и этого убийце вполне хватило, чтобы горячая кровь обагрила камни лютеранского прихода. Но бог был явно не на стороне доброго католика, ибо, не смотря на несколько ножевых ран, курфюрст не погиб, хотя и пролежал потом почти месяц в постели. Казалось бы, фиаско? Ан нет! Во-первых, нападавший не сумел скрыться, и не был забит тут же на месте, так что попал в руки иоганновых палачей, которые и расспросили его вдумчиво и со знанием дела. Что, разумеется, только сыграло на руку заговорщиков, ведь несостоявшийся убийца был истово уверен, что его наняли святые люди совершить правое дело. Во-вторых, раненный Иоганн не смог, как он это сделал в иной реальности, вовремя дать совета нетерпеливому Филиппу Гессенскому обратиться к Фердинанду за разъяснениями. А ведь в их тандеме именно Филипп был главной движущей силой и откровенным сторонником более агрессивной внешней политики, Иоганн же, наоборот, был более озабочен вопросом о том, стоит ли ему, как лютеранину, защищать себя от императора, и как мог, сдерживал порывы своего молодого соратника. Но на этот раз остановить Филиппа было некому, а покушение на Иоганна тот воспринял именно как начало активных действий сторонников Папы и Фердинанда. В результате, собрав войска, герцог ворвался в мае 1528 года во владения епископов Майнцского, Вюрцбургского и Бамбергского, потребовав от католиков отказа от любого вмешательства в духовную юрисдикцию Гессена. Не поняв подобного финта, католические герцоги и курфюрсты тоже стали собирать войска. Обе стороны уже не верили заявлениям друг друга, так что к Троице, как это было в иной реальности, конфликт всё ещё не был исчерпан, а Империя ощутимо напряглась — запах религиозной войны всё явственней ощущался над нею.

Так что стесняться политических убийств пришедший из другого мира попаданец вовсе не собирался, но и превращать их в постоянную практику тоже не хотел. Ведь в эту игру можно было играть по обе стороны и пусть даже русского следа никто не найдёт, но всегда найдётся тот умник, что решит, будто результаты внутренних разборок можно с таким же успехом использовать и во внешней политике. И потому противопоставить намечающемуся союзу Ганза — Польша (в унии с Великим княжеством Литовским) — Швеция — Франция нужно было другими способами. К примеру, ускорив Графскую распрю или занявшись укреплением русско-испанских отношений. Так что предстоящее посольство в Империю играло сейчас попаданцу только на руку.

А что же Польша? А для Польши он собирался нанести иной удар. Идеологический!

Некий Винко Прибоевич, как донесли русские послы в Италию, уже выступил в Венеции со своей речью о происхождении славян. Ознакомившись с его работой, Андрей тогда сильно удивился. Он и не знал, что панславянизм зародился так давно, думал, что истоки его появились лишь в девятнадцатом веке. А оказалось, что идея национальной идентичности, славянского единства в культурной сфере и взаимопомощи в случае внешней опасности была и в шестнадцатом веке весьма актуальной. И если к написанному Прибоевичем добавить ту массу знаний, что лежала в подкорке у попаданца, то на выходе могла получиться книга не хуже сочинения ещё даже не родившегося Мавро Орбини. А потом всё это подтянуть к легенде о едином корне народов Чехии, Польши и Руси, которые к шестнадцатому веку уже были довольно популярны в Чехии и Польше, да и на Руси не вызывали отторжения.

А началось всё с "Чешской хроники" Козьмы Пражского изданной в начале XII века. Затем в чешском варианте легенды к "праотцу Чеху" добавился его польский брат Лех, а позже, уже в польском варианте, появился и брат Рус. Правда на самой Руси та же "Повесть временных лет" хоть и связывала происхождение народа с регионом Норик (к западу от Паннонии, в которой, по легенде, и проживал отец Чеха, Леха и Руса), но вот сам братец Рус на страницах сочинений русских книжников появился уже довольно поздно, в веке так семнадцатом. Но как раз этот вопрос был для попаданца решаем. Печатный станок и красочный лубок быстро помогут укоренить легенду в народной памяти.

А ведь история про Чеха, Леха и Руса — это готовая история о трёх братских народах, вышедших из одного корня, которую он часто слышал в своём прошлом-будущем. Только там это были русские, белорусы и украинцы, а здесь чехи, поляки и русские. И если признать единство славян, как факт, то под польской шляхтой может разорваться нехилая такая идеологическая бомба. Потому как она, шляхта, в это время выводила себя от сарматов. Да-да, они, мол, потомки этих непобедимых кочевых воинов, а не какого-то крестьянского быдла. А раз так, то почему бы не начать объяснять простым польским крестьянам причину, отчего шляхтичи так измываются над ними. А потому что они не поляки, они захватчики, пришедшие на земли Великой Польши с ордами монголов! Так чего им жалеть тех, кого они считают чуть ли не своими рабами? Потому и Пястов, чей предок был как раз из природных поляков, да ещё и из крестьян, они не любили, добив последних в Мазовии. Так не пришла ли пора простым ляхам скинуть панов-пришельцев и возродить потомков Белого орла на троне легендарного Леха? Тем более что потомки Пястов всё ещё живы и находятся совсем недалеко, в стране с братским, как гласят польские же хроники и легенды, народом.

Скажите утопично? Ну, если подходить к исполнению топорно, то да. Да и феодалы друг друга вполне себе за равных признавали, так что не в понятиях идущего века было бы такое поругание чести главенствующего класса. Но, как известно, правильно брошенная идея, да ещё и поддерживаемая финансово из-за рубежа, способна подорвать трон даже под самой устойчивой властью, особенно если та излишне консервативна и не способна к быстрым изменениям и жёстким решениям. Тем более что просвещённые поляки сами же признали единство славянских народов, вот только сарматы в эту категорию не вписывались никоим образом. Заодно, глядишь, это поможет и русскую знать удержать от излишнего западофильства. Оно ведь на Русь в основном от Польши шло.

Ну а коль удастся погрузить Польшу в смуту Гражданской войны, то тогда можно будет не только ослабить давление на свои западные границы, но и спокойно докушать то, что ещё осталось от Великого княжества Литовского. В общем, классическое: получится — хорошо, не получится, да не очень-то и хотелось!

А чтобы излишних вопросов в среде грамотных людей не возникало, пора бы уже было подарить Руси свою историю, концепт которой у попаданца был давно готов. И к написанию которой он даже приступил, набрав среди грамотной молодёжи десяток "литературных негров", который должен был облачить сухие факты в повествовательную форму, подкрепив их кучей документов. Для поиска которых уже катались по стране целые толпы нанятых людишек, собирая, покупая или перлюстрируя древние свитки.

Объём работ был просто гигантский: на широкий двор, что прикупил князь в Белом городе, почти каждую неделю прибывали крытые возы, гружённые драгоценными рукописями. Их поначалу складировали в отдельном помещении, после чего сборная команда грамотных юнцов и юниц (девицы, как известно, отличаются куда большей усидчивостью) начинала шерстить эту груду бумаг, разбирая их по датам в них описанным. Потом каждому документу присваивался свой архивный номер, после чего он передавался писцам, дабы те сделали с него несколько копий. А то в огне пожаров в иной реальности сгорела уйма драгоценных манускриптов. Вот Андрей и озаботился их сохранностью, решив, что чем больше копий, тем лучше. На выходе же он хотел получить что-то вроде читаемого им в иной жизни "Полного собрания русских летописей".

Ну а команда "литературных негров" вчитываясь в скупые строчки летописей, составляла из них свою ткань повествования, которую и приносили на проверку и корректуру князю, из-за чего работа только затягивалась, но пускать подобное на самотёк Андрей уж точно не собирался. И, гладя на приносимую груду бумаг, только со вздохом осознавал, что если Карамзину на создание своего труда понадобилось с десяток лет, то ему придётся потратить на это куда больше времени и его книга увидит свет в лучшем случае годам так к сороковым-пятидесятым. Потому как не одной лишь историей жил князь-попаданец.

Уже вовсю шла работа по организации Компании Южных морей, определены возможности рынка, закуплены корабли и подготовленные экипажи. Но там основная тяжесть легла на Сильвестра и его сына, Евдокима, который так и не стал выборным главой Руссо-Балта. Однако, узнав про новое дело, он уже не огорчался случившимся отказом, так как Компания Южных морей грозила превзойти всё, что было у него до этого.

Так что в этом деле было кому князя подменить. Но вот восстановлением собственного флота ему пришлось заниматься лично. А то ведь посылать в узаконенное пиратство царские корабли ему никто не позволит. Потому как фиговый листочек правил существовал и в эти времена. Так что даже королева пиратов — Елизавета — позволила королевским кораблям выйти на охоту лишь после окончательного разрыва всех отношений с Испанией. Русскому царю, конечно, на мнение большей части европейских правителей было положить с прибором (пока в дело с грацией пьяного носорога не вмешался Петрушка Романов), но всё же и у него были те, кого он почитал себе за равных, а они бы его тоже не поняли. И потому московские правители, войдя в "европейский политик", старались пока что не плодить излишних сущностей. Но даже будь Василию Ивановичу абсолютно всё равно, Андрей сам бы не пустил государевы корабли в каперство. Именно из-за тех самых правил. Потому как главный рынок сбыта Руси приходился сейчас как раз на чужие, европейские порты. И перетащить тот же Антверпенский трафик в условную Ригу у неё не было пока что никакой возможности. А санкции отнюдь не в двадцать первом веке придумали. И пусть контрабанду никто не отменял, но для нормального развития русскому флоту нужны были нормальные отношения с европейскими портами. Так что в вопросе каперских операций рассчитывать можно было только на частновладельческие корабли, содержание которых, как уже не раз говорилось, обходилось в кругленькую сумму.

Князь ощутил это на собственном кармане, когда к концу каперской войны с Гданьском у него под рукой оказалась довольно обширная флотилия из кораблей, как собственной постройки, так и призовых, а грабить вдруг стало некого. И подивился умениям того же Жана Анго, сумевшего содержать семь десятков только каперских кораблей! Это же какими суммами надо было ворочать, чтобы организовывать не только пиратов, но и многочисленные рыболовецкие отряды и географические экспедиции, на вроде тех же походов Жака Картье? Как оказалось, даже хорошо разбогатевший на борьбе с пиратами и гданьским экспортом князь не смог себе подобного позволить и вышел из положения тем, что корабли стали его основным вкладом в паи Руссо-Балта, сохранив в мошне столь нужное серебро. А когда родился государев флот, то все боевые шхуны он скопом передал туда, оставив себе лишь несколько штук для проведения исследовательских плаваний и пиратских действий. Ведь с частника какой спрос? Как скажет позже тот же король Франциск королю Португалии: ваша война с моим подданным Анго — это ваше частное дело. Мол, сами, всё сами, а Франция тут ни при чём!

Так что таким вот образом скинув содержание судов со своих плеч, он поначалу вздохнул свободно, однако уже скоро столкнулся с тем, что как раз своих личных кораблей ему стало не хватать. Да, тот же Сотников приводил раз за разом новые призы, но большинство из них представляли из себя медлительные торговые нао да когги, так что собственный каперский флот у князя был мал и рос очень медленно. А вот задачи для него, наоборот, росли как грибы после дождя. Конечно, и Викол и Четвертак готовы были построить для него несколько шхун по сниженной цене, но их верфи и без того были завалены заказами, так что князь решил, что, пока он не обзаведётся собственным частным плотбищем с обученными работниками, пополнять личный флот придётся в основном призами.

Да, можно было нанимать суда и вскладчину. Но в том то и дело, что имелись у Андрея такие дела, где ни конкуренты, ни помощники ему были не нужны. И он вынужден был финансировать их из собственного кармана, спуская на это доходы от железоделательных, канатных и ткацких мануфактур, а также с паёв во всех торговых компаниях. Зато никому ничего объяснять, никого уговаривать и ни перед кем отчитываться за результат ему было ненужно.

Хмыкнув, Андрей поднялся с кресла и потянулся, разгоняя кровь и разогревая мышцы. Где ты, прекрасная жизнь буржуинско-феодальная: где балы, красавицы, лакеи, юнкера? Нет, совсем уж без пиров и праздников он не жил, но дел было всё же больше, хотя он и старался скинуть большую их часть на помощников. Вот только из-за того, что многое у него делалось не так, как у всех, то и помощников нужно было сначала грамотно подобрать, а потом ещё и обучить. А это всё время, которое утекало с каждым годом всё быстрей и быстрей. А дела лишь росли и росли.

Вот, к примеру, недавно зародившееся Товарищество по торговле с Левантом принесло в клювике кучу интереснейших сведений, одно из которых касалось небольшого портового городка Дубровник. Андрей до попадания сюда даже и не знал, что это за городок такой. А оказалось, что это просто бриллиант для русской торговли на черноморском побережье, правда, при одном маленьком таком условии: если получится всё правильно организовать. Будь на дворе его прошлое время, проблем бы практически не было, но сейчас-то стояли времена иные. И для того, чтобы всё срослось, нужен был полноценный гражданин этого самого Дубровника, на которого бы и распространялись все торговые привилегии, дарованные городу.

Самое смешное, что решение, показавшееся Андрею достойным реализации, высказал не он сам, а его старый соратник — Олекса. Вспомнив свою полоцкую одиссею, этот давно уже ставший почтенным человеком и уважаемым торговцем мужчина предложил сделать в тех краях всё то, что сделал он с помощью князя в Полоцке. А именно внедрить в город своего человека, который через положенное время просто примет или, на крайний случай, купит дубровницкое гражданство и развернёт в нём свою торговлю.

Вариант был хорош, но имелись у него и трудности: никто в Москве просто не ведал, можно ли вообще стать гражданином Дубровника и как там относятся к выскочкам, то есть к внезапно разбогатевшим нуворишам? Так что всё это ещё только предстояло разведать, прежде чем дорабатывать предложенный план. Но сама основа была князем принята к сведению, как и просьбы купцов из Левантийского товарищества помочь в обустройстве относительно надежного порта в Средиземном море. Имперские города, как и порты разных там республик были хороши, но вот с постройкой в них этакого привычного русским Гостиного двора возникли затруднения. А, как бы там ни было, но в массе своей русские купцы всё ещё оставались махровыми консерваторами, и даже в такой дали, как Италия, хотели иметь свои экстерриториальные места. Причём, что самое смешное, ссылались при этом на извечных соперников — литвинов.

А всё потому, что был у тех такой человек, как Васько Ходыкин. Да-да, русневский староста в Литве с каждым годом набирал всё большую и большую силу. Нет, ну а чем он был хуже того же Глебовича, которого убелённые сединами шляхтичи ещё помнили не как ясновельможного пана, а как мелкого чиновника Ивашку. Это сейчас, благодаря тому, что Радзивиллы взяли его за оказанную им в противостоянии с Гаштольдами услугу на поруки, он сделал стремительную карьеру и превратился в доверенное лицо королевы Боны. А когда-то был таким же мелким служкой, как смоленский боярич. Просто Ходыкин, в отличие от него, не стал искать помощи у какого-нибудь клана, а сделал себя сам, удачно вложившись в морскую торговлю. Полученные от купеческих вояжей деньги он вложил в земли, которые обихаживались по новейшим технологиям, привезённым из голландских земель, и постепенно по богатству сравнялся с большей частью литовских магнатов, а став старостой в новоприсоединённых землях, совершил и головокружительный взлёт по карьерной лестнице. После чего и был замечен молодой королевой, прибывшей в Литву с инспекцией своих и королевских земель.

При этои сам не будь дураком (то есть, не только подчиняясь приказам из Москвы, крепко державшей его за тестикулы), он, удостоившись личной беседы с женой короля, умело спроецировал себя перед ней, как ярого сторонника двора и противника излишней шляхетской вольности. А также умелого хозяина, что в глазах Боны Сфорца было не менее важным. Кроме того, в очередной беседе он предложил превратить принадлежавший королеве Бари в этакий форпост литовских товаров на италийской земле. Причём, по его мнению, торговать нужно было дарами литвинских вотчин не через Гданьск, забиравшего себе львиную долю доходов, а через Руснэ. Хотя, конечно, было бы куда лучше, если бы Мемель перешёл от ненавистных крыжаков под руку верноподданных литвинов. Но даже и без того доходы королевского домена выросли бы изрядно, ведь литвины бы напрямую повезли свои товары в Бари, минуя перекупов, а деньги от таможенных сборов потекли бы в государеву скарбницу.

Королева быстро просчитала всю выгоду от этого предложения и дала своё согласие. Ну а Ходыкин тут же развил бурную деятельность. Так что уже на следующий год барийцы с удивлением рассматривали на кораблях, вошедших в их гавань, флаг ранее никогда не виданного ими Великого княжества Литовского. И подсчитывали барыши от предстоящей распродажи привезённого на них товара в соседних землях. В результате, сотрудничество двух владений одной правительницы на поверку оказалось весьма взаимовыгодным, так что литвины, не прикладывая больших усилий, получили себе в средиземноморских водах надёжную базу.

Ну а русские купцы, глядя на успехи своих извечных конкурентов, восхотели и для себя чего-то похожего. А где им Андрей родственный порт в Италии найдёт? У него там своей герцогини не имелось. Хотя, судя по донесениям всё тех же лазутчиков, кое-что всё же придумать было можно. Вот только без государя тут ну никак не обойтись. А привлекать Василия Ивановича по таким пустякам ой как не хотелось. Всё-таки взгляды на торговое дело у того были феодальными, а потому обычно расходились со взглядами Андрея.

Вот и ломал себе голову князь, читая пространные доклады, как бы так извернуться, чтобы и рыбку съесть и никуда не вляпаться.

А ведь таких вот вроде бы мелких дел у него было не один десяток…

Жить одному не то не то, что вдвоём

Вот почему решил построить я дом.

Будет мой дом красой в деревне,

Буду в нём жить с своей невестой,

Жить одному не то, не то, что вдвоём.

Под хорошую песню и работа спорилась. Наполняя окрестности звонким перестуком топоров, бойцы Камского полка рубили на высоком косогорье одну избу за другой. Рубили быстро, но на совесть, ведь для своих же старались. Для тех, кто собрался остаться тут, во глубине сибирской землицы на жилое.

Да-да, когда-то давно, заключая ряд с князем, люди обещались отслужить в его дружине десять лет беспорочно, а князь обещался тем, кто захочет на покой, кроме выходного пособия дать лихву: срубить избу или выдать денег на её постройку. И так уж получилось, что по окончанию сибирского похода 1527 года в полку как раз и появились первые кандидаты, что выслужили заветные десять лет, пройдя через все войны и сражения, и не сложив при этом свои головушки. Выслужили и пожелали покончить с ратной жизнью.

Рындин, конечно, был не рад подобному, ведь уходили-то самые умелые да удачливые (а как иначе, неумехи да те, кто не был Макошью благословлён, уже давно головы сложили), но ряд есть ряд. За поруху которого князь с любого голову грозился снять. И ведь бывало такое! Приказчики да тиуны без должного пригляда почитай все своеволить со временем начинали. И с этим владетели вотчин мирились, многое своим тиунам да приказчикам за их работу прощая. И князь-благодетель тут ничем от других вотчинников не отличался. Но стоило лишь дойти до него челобитной, по которой кто-то рушил заключённый ряд, и князя от расправы уже ничего не могло удержать. За подобное он губил немилосердно, никаких отговорок не слушая и на былые заслуги не оглядываясь. А полковник ещё из ума не выжил, со своим работодателем ссорится. Понимал, что это для князя он величина и личный дворянин Хабар Андреевич. А для других, да без князя за спиной он в лучшем случае пустой человечек, а то и вовсе холоп Хабарка. Так что чинить препятствия воинам, пожелавшим оставить службу, полковник и не подумал.

Место под деревеньку воины, которых по меткому выражению, услышанному от князя, уже стали именовать сибиряками, нашли сами, присмотрев хороший кус земли в нескольких верстах от Чинги-Туры. Да, мужчины понимали, что война ещё далеко не окончена и возможно их жильё ещё не раз разорят дикие кочевники, но тяга к созидательному труду перевесила всё. Тем более что земли тут выделялось на одного хозяина куда больше, чем на Руси, которая за последние десятилетия изрядно полюднела. И, что не менее важно, земля та вся числилась черносошенной. На которой все новосёлы по государевой жалованной грамоте освобождались от оброка и от всевозможных налогов и повинностей на срок от трёх до десяти лет, в зависимости от степени запущенности земли, богатства или бедности почв, да от возможностей самой крестьянской семьи.

А возможности у всех были разные. К примеру, прибывшие с зимним караваном крестьяне практически не имели ничего и шли сюда лишь в надежде на ссуду и беспошлинные года. И ссуду эту на обзаведение семенным зерном, скотом, упряжью и утварью, новый чинги-туринский воевода давал. Ибо тоже понимал, что без крепкого крестьянина жить здесь придётся в голоде. Да и ссуду он давал не деньгами, а как раз скотом да зерном для посева. Крестьянин же со своей стороны обязывался завести прочное хозяйство — поставить избу с сенями, баней и овином, да забором всё огородить, распахать пустошь под хлеб, под овощи и как следует унавозить землю.

Разумеется, на фоне подобных новосельцев бывшие бойцы Камского полка тут выглядели куда лучше. За счёт воинской добычи имелись у них и свои кони, и скот какой-никакой. Да и знаниями по правильному ведению хозяйства, многополью и севообороту, который они сами наблюдать могли в княжих вотчинах, с ними поделились тоже изрядно. Как и семенами того же дойника и клевера. А по весне товарищи по оружию пришли подсобить добротные избы пятистенки поставить, да с печами по белому, для чего из Княжгородка мастера с учениками вызвали. Мастер тот, кстати, печи сложил, вокруг огляделся, да и тоже решил тут остаться. А что, земли вокруг много, люди едут — работы непочатый край предстоит. Это сейчас тут бедно и голодно, а в скором времени станет людно и богато, а кто первым место застолбил, тот, как известно, и сливки снимает!

Так вот и родилась на земле сибирской первая русская деревенька из восьми дворов с многозвучным названием Первачи.

Но не всем сельская жизнь была по душе. Кто-то захотел осесть в самом городе, да ремеслом на жизнь зарабатывать. А что, согласно царской жалованной грамоты, отныне былую татарскую столицу Чинги-Туру велено было именовать русским градом Тюменью. По той же грамоте признавалась она столицей воеводства Закамского, и даровалось ей своё городское уложение. А что за град без ремесла и посадских? Вот и порешила часть ратников стать горожанами.

Ну а полковая казна, как и в случае с будущими крестьянами, тут же выкупила для них места под дворы. Ведь, как говорили на Руси, "не купи дом, а купи место". Правда, ко двору прилагался лишь сам дом, а вот тын и хозяйственные постройки, что стоило тоже немалых денег, уже сам хозяин должен был ставить на собственные средства, но на эту тонкость люди внимания уже не обращали. Ведь свой, правильно выправленный двор дорогого стоил.

Кстати, как и в иной истории, оценив расположение Чинги-Туры, возведённой на вершинах холмов, образованных оврагами, русские розмыслы всё же решили изменить своё первоначальное решение и ставить свой город на новом месте. Русская Тюмень поднялась на берегу реки Туры, тогда как цитадель Чинги-Туры располагалась через лог на небольшом холме. Зато это позволило оставить в покое и старый ханский дворец, и мечеть, возведённую самаркандскими зодчими. Впрочем, долго им всё равно не простоять — уж слишком недолговечен сырцовый кирпич в сибирских условиях.

А где-то с месяц после Рождества прибыл сюда второй уже по счёту караван из Руси, в котором кроме продовольствия и новых поселенцев привезли и семьи решивших остаться в сибирской землице людей. Служба службой, а жизнь — жизнью, и у многих в полку были и свои семьи и даже уже достаточно взрослые дети. И вдовиц боевых товарищей (а таких тоже было не мало) поддерживали всем полком, сызмальства обучая их сынов ратному делу или ремеслу, коль у кого интерес к розмыльству просыпался. Понимали люди, что не всем же воинниками быть! Так что с приездом семей зазвучали в Тюмени звонкие детские голоса, показывая всем, что Русь пришла сюда всерьёз и надолго…

Весна в новом 1528 году выдалась многоводной, что пошло только на руку переселенцам: ставя свои избы, они учли излишне высокий паводок, и теперь Первачам не грозило никакое наводнение. Ну а на самой вершине холма построили, кроме церквушки, ещё и небольшую крепость с высоким частоколом и сторожевой вышкой. Места вокруг были дикие, да и в то, что побитый хан так просто смирится с поражением, никто не верил. К тому же вокруг хватало местных поселений, чьи жители тоже не всегда были рады пришельцам. Так что наличие хоть какой-то крепостицы было признано делом необходимым.

Зато от тех, кто ещё до прихода русских осел на землю и при этом не сбежал с воинами хана и не был настроен против новых соседей, будущие вольные пахари узнали много интересного: когда лучше всего пахать начинать, когда сеять, а когда — созревшее собирать. Оно ведь дело такое, хороший урожай от многих мелочей зависит. Так что, когда снег начал медленно сходить, освобождая стылую землю, принялись новоявленные сибиряки перебирать посевное зерно: тяжело ли на вес, не всплывёт ли в воде. К первому севу подходили со всем старанием. Заодно на сельском сходе, избрали своего старосту. Ведь в черносошной общине и староста и соцкие не назначаются сверху, от владельца земли, а выбираются самими общинниками, чтобы уже самим, на сходе, решать накопившиеся проблемы.

— Эхма, хорошо, — громко воскликнул Васька Гвоздь, лихо слетая со стропил на землю. — Просторы то какие. И землица добрая. Воистину оттяну оставшееся и тоже сюда приеду. Примите в общину-то?

Бывшие ратники, что вместе со всеми работали на строительстве, только хмыкнули в ответ. Гвоздь ведь не только воином был справным, но и в кузнечном деле понимал кое-что. Правда, тянуть служивую лямку ему предстояло ещё долго.

— А вообще нет, — сам с собой не согласился Гвоздь. — Вот пойдём на Искер, хана добивать — глядишь места получше отыщем. Там с парнями свою векшу и поставим.

— Балабол ты, Васька, — с усмешкой осадил его один из сибиряков. — Но в чём-то прав — землицы тут видимо, не видимо. На всех хватит. А теперь хорош лясы точить, до ночи надобно с крышей покончить.

Когда последняя изба в Первачах была доведена до конца, сибиряки устроили для всех большой пир. Для чего вскрыли бочки с привезённой из-за Камня медовухой и виноградным вином. Пили за всё: за новоселье, за ратную удачу, за будущие мечты. Здравницы звучали одна за другой. А поутру воины, оставив в селе запас пороха и пуль, поспешили в Тюмень, возле которой и квартировал Камский полк.

Сибиряки же занялись дальнейшим обустройством. Двор, конечно, хорошо, но и кроме двора у крестьянина дел и забот хватает.

Когда же земля основательно согрелась под солнцем, то они, бросив все остальные дела, вышли в поле на пахоту. Взявшись за уручины плуга (что вместо сохи выдавался всем воинским переселенцам, разоряя тем самым мошну князя, который таким вот образом пытался заставить помешанный на старине русский люд перенимать новшества), и, понукая конька, мужчины не спеша пошагали по будущей ниве, оставляя за собой сочный пласт поднятой земли.

Слава богу, под пашню пошли не совсем новины. Первый раз взорали тут землицу ещё по осени, аккурат перед заморозками и изрядно намучавшись. Что плуг, что соха — всё с трудом резало многолетнее дерновище. А уж корчевать пни и вовсе было деянием почти неподъёмным. Лишь с помощью волов да огня смогли они осилить часть отмерянной землицы. Остальную часть приводить в порядок придётся теперь лишь после пахоты да сева.

Кстати, к весне Первачи были уже не единственной русской деревней в сибирской землице. Поднялись чуть в стороне пятидворные Опоки, а по другую сторону от Тюмени трёхдворные Новины. Но Первачи с их восемью дворами и церковью так и оставались среди них самыми населёнными.

Впрочем, колонизация Сибири только делала свои первые шаги…

Яркое солнце заливало землю теплом и светом, сверкая в морской воде мириадами бликов. Мерно шумели волны, накатывая на берег, громко кричали чайки, кружащиеся над водой в поисках пропитания. Шелестели листвой деревья, высаженные людьми на границе песчаных дюн. А лёгкий дневной бриз охлаждал разгорячённые тела.

Андрей в сопровождении охраны медленно ехал верхом вдоль побережья, погружённый в собственные думы. Неделю назад в его доме в Балтийске, который при нём был назначен столицей Ливонского наместничества, состоялось собрание ведущих акционеров компании Южных морей. Хотя, конечно, ни государя, ни того же Шуйского-Немого, вложивших в дело достаточно средств, на нём не было, но ведь это не их дело, с купцами мелкие дела обсуждать. Да и в отличие от того же Руссо-Балта, Андрей, хорошенько подумав, больше не спешил распространяться о новой задумке, действуя в духе голландцев из его прошлого-будущего. Конечно, в отличие от них, ему не нужен был никакой Корнелиус де Хаутман, чтобы вызнавать у португальцев, как обстоят дела у главных торговцев на рынке. Просто потому, что основную информацию он знал и сам, а что не ведал, то выбили у пленников его пираты. Более того, произведя переоценку затрат, он понял, что ему не нужны сейчас и десятки инвесторов, так как денег аристократического пула и соратников для организации первой экспедиции вполне хватало. А уж подготовить её он сможет куда лучше, чем тот же Хаутман, которому пришлось полгода проторчать на Мадагаскаре, прежде чем пересечь Индийский океан. Правда, справедливости ради, стоит помнить, что до Корнелиуса никто из Соединённых Провинций ещё не путешествовал так далеко. Он был первым в тех водах! И да, его экспедиция, продлившись два года, в результате провалилась, но инвесторы, даже потеряв деньги, сделали иной вывод: корабли вышли в море, добрались до пункта назначения, достали кое-какие приправы и вернулись домой. И португальцы не смогли им помешать! А значит не стоит отчаиваться и стоит продолжать начатое. И они продолжили, захватив в результате в свои руки почти всю торговлю юго-восточной Азии. И возведя маленькую Голландию в мировые державы!

В этой же реальности подобный захват планировал совершить Андрей. Для чего ему нужны были даже не сотни, а тысячи кораблей. С которыми, как и с умелыми людьми, у него возникли большие проблемы. И если люди потихоньку нарождались, то вот кратно увеличить количество кораблей он долгое время не мог. И тут даже не в плотбищах было дело, а в количестве необходимого для строительства материала. До сих пор ведь, чтобы нарезать бревна на доски нужно было несколько человек и много терпения. Помните, как это процесс в фильмах про того же Петра показывали? Так вот на Руси всё было куда хуже: тут до сих пор доски тесали топорами, производя последующую доводку разного рода приспособлениями вроде рубанка или струга. Да, лесопилки, благодаря его стараниям, уже не были чем-то невиданным на Руси, но, как и в той же Голландии, не использовались для кораблестроения. Но попаданец на то и попаданец, что многое помнит, даже если специально не интересовался. А он как раз интересовался. И потому помнил, как с этой проблемой справился некий голландский владелец ветряных мельниц Корнелис Корнелисзон ван Уитгест (правда то, что он ещё и ван Уитгест, попаданец как раз и не помнил). А тот просто поставил силу ветра на службу голландскому могуществу, для чего сконструировал свой коленчатый вал, совершив тем самым революцию в строительстве кораблей. Ведь его технология позволила производить деревянные доски в тридцать раз быстрее, чем раньше. К тому же, одновременно с ростом скорости производства ещё и резко упала цена, отчего большие корабли стали обходиться намного дешевле. А рождение флейта с его полиспастами и прочей механизацией лишь закрепило это вне конкурентное преимущество голландцев окончательно!

Вот помня об этом, Андрей и захотел, как обычно, использовать чужое умение на собственное благо. Однако вернувшиеся из Голландии люди озадачили его сообщением о том, что ничего подобного они там не встретили, хотя обычных ветряных мельниц в стране хватало. А всё потому, что попаданец не учёл того, что шестнадцатый век он всё же большой, и данная революция в его прошлом-будущем произошла не в тридцатых годах, а в 1594. Так что сейчас о подобных технологиях не ведали даже в Голландии. А раз так, то грех не воспользоваться неожиданным преимуществом и не снять для себя все сливки, выбросив на рынок дешёвые суда. Причём для этого даже сильно ничего изобретать не нужно, ведь благодаря связям с мусульманским востоком, на Русь уже попала книга Исмаила ибн аль-Раззаза аль-Джазари в которой этот "да Винчи арабского мира" описал придуманный им коленчатый вал. Осталось только найти и научить розмысла, который и будет строить ветряные пильные мельницы. И дело в шляпе! Вот только количество технически грамотных людей на Руси даже после стольких лет просвещения было по-прежнему сильно ограничено, из-за чего от задумки до воплощения её в металле (точнее, в дереве) прошёл не один год. Но так даже получилось куда лучше: новый город, новое плотбище и новая технология. И никаких тебе тёрщиков, способных превратиться в луддитов! Это у Викола или Четвертака будет с ними головная боль, а у него, слава богу, нет.

Хотя вышеназванные мастера могли и не спешить с этим вопросом, ведь и по старым технологиям стоимость кораблей за тонну водоизмещения обходилась на Руси ниже, чем в той же Европе. С некоторыми странами так и чуть ли не в четыре раза ниже! Правда, доставка хорошего леса из-под той же Казани съедало почти пятнадцать процентов от себестоимости, но это было то неизбежное зло, с которым оставалось либо мириться, либо просто переходить на ливонский дуб.

Но всё равно задача стать этакой средневековой Южной Кореей, поставляющей корабли по всему миру, было для Руси делом вполне себе осуществимым. Недаром же Якобу Кетлеру для нечто подобного и одной Курляндии хватило.

Вот Андрей и ехал вдоль побережья, полный разных планов, родившихся в его голове после осмотра трёх поставленных мельниц. В конце концов, это Петруша с его головотяпством и вечным недоделом приучил русских функционеров строить некачественные корабли из сырого дерева, отчего их и не хотели покупать иностранцы. И испанская эпопея царского Военторга только подчёркивает это правило. Он же, помня, что спешка хороша лишь при ловле блох, всё делал по науке, отчего русские корабли получались вполне добротными. И пусть всякие там ганзейцы не очень-то спешили покупать их, считая русских всего лишь удачливыми выскочками, но ведь и мир не ограничивался только ими. А кораблестроение, как не раз уже упоминалось, это не просто квинтэссенция хай-тека, оно, как магнит, тянет за собой развитие десятков смежных производств. И развивая его, Русь просто по необходимости будет развиваться по пути страны производителя, а не сырьевого импортёра. Главное, чтобы не случилось как в послепетровской империи, когда в активную внешнюю торговлю могли только финны да ливонцы.

Вот рассуждая сам с собой на подобные темы, Андрей и двигался в сторону Балтийска. Пильные мельницы были поставлены несколько в стороне от строящегося города, там, где дули постоянные ветра. Но дорога от них до крепости занимала не так уж и много времени. Так что вскоре в крики чаек и шорох прибоя вклинился новый звук — звук глухих ударов. Это пленники и всякого рода тати вносили свою лепту в процветание будущего порта.

Ведь, как и в его прошлом-будущем, Андрей собирался перекрыть Ржаной пролив, что отделял материк от островов, двумя молами, достаточно широкими, чтобы на них можно было не только оборудовать причалы, но и установить пушки. Подобные работы, кстати, начали ещё выселенные нынче шведы, но быстро сдались. Ибо даже для технически более оснащённых русичей строительство шло трудно: сваи из лиственницы с трудом вбивались в грунт, водонепроницаемый забор забирал не только силы, но и здоровье строителей, да и откачка вод с огороженного участка отнимала немало человеко-часов. И только потом на освободившееся место можно было укладывать камни и прочую бутовку. А ведь одновременно с молом строились и две крепости: одна на месте шведского острога, а вторая на острове Малый Рог. Да-да, Андрей не стал ломать голову с названиями и просто оставил тут шведские имена, просто кое-где переведя их на русский язык. Так и появились в местной географии острова Малый и Большой Рог, Ржаная бухта и Ржаной залив.

Сам Балтийск тоже активно строился. Причём не абы как, а по генеральному плану, разработанному русскими розмыслами. Той порослью молодых архитекторов, что получили образование под рукою иностранных мастеров. Андрей специально набирал только их, ибо на Руси теперь хватало и своих Аристотелей да Алевизов. Просто нужно было дать им возможность проявить себя.

Кстати, в этом варианте истории Балтийску, похоже, повезёт куда больше, чем в его прошлом-будущем, в котором у него было три безуспешных попытки стать чем-то важным. Здесь же всё складывалось совсем по-другому. Во-первых, не было высасывающего деньги, но при этом экономически невыгодного (до прорытия Морского канала) порта-столицы Санкт-Петербурга. Во-вторых, Ревель, удержав свою независимость, так же не тянул одеяло на себя. Ну и в-третьих, тут можно было строить корабли любого водоизмещения, не заботясь об осадке, ведь мелководность Финского залива им не грозила.

Вот потому-то Андрей и избрал его как главную базу флота и столицу наместничества. Чтобы самому контролировать все работы, а не спихивать на абы кого, как император-недодел. Правда, строящийся Балтийск пожирал просто огромную часть флотского бюджета, из-за чего князь вкладывал в него не только душу, но и личную казну. Что же, не он первый в истории, не он последний. Нужный результат, как и красота, требует жертв. Даже если окружающие и будут смотреть на тебя, как на человека не от мира сего. Зато он теперь куда лучше понимал Джорджа Вильерса, герцога Бекингема, который в трудную эпоху противостояния короля Якова с парламентом не оставил без поддержки английский флот, также переживавший не лучшие свои времена. И словно в насмешку для большинства людей он остался в памяти лишь как тот, к кому отправились за подвесками королевы четверо знаменитых мушкетёров.

Придержав коня, Андрей распрямился в седле и вдохнул солёный морской воздух полной грудью. Боже, как же прав был сквайр Трелони, воскликнув, что именно море, а не сокровища больше манит его. С каким бы удовольствием и сам бы Андрей вновь сменил бы седло на палубу корабля. И плевать, что совсем недавно он ходил с эскадрой в Большой поход, когда корабли под Андреевским флагом прошлись вдоль берегов Швеции, заглянули в Зунд и заскочили на огонёк в Волин, где жила по сути вторая семья попаданца. Князь тогда пропал на три дня, а всеми делами на эскадре ведал его племянник, постепенно становившийся настоящим адмиралом.

Увы, счастливые денёчки быстро прошли, эскадра расползлась по портам, а Андрей вновь окунулся в тягучую рутину повседневных обязанностей. Впрочем, ненадолго. Вскоре ему предстоял большой вояж по Европе, а он ещё не был к нему полностью готов.

Ведь, как всегда, государево дело предстояло вершить на свои. Казна, не смотря на огромные вливания от таможенных пошлин и купеческих налогов, продолжала скупиться, да и привыкли государи, что послы недорого обходятся, разрешая им за то поддержать себя торговлишкой да иным каким гешефтом. И ведь при правильном подходе из посольского дела можно было весьма богатым человеком возвратиться. Но не все этим шансом пользовались. Но ему то какое дело до неудачников? Он, познав всю кухню по первому посольству, теперь собирался безбожно навариться на всём, особенно на продаже соболей, что выдаст ему казна в виде подарков для императора и эрцгерцога. С серебром-то на Руси всегда была напряжёнка, так что подарки давали чаще всего мехом, продав который, послы и получали на руки звонкую монету. Правда с ценой при этом не всегда угадывая. Но Андрей собирался выжать из "своего" куша по максимуму. Ведь у него имелось на северах целое товарищество, что могло оными шкурками с иноземцами торговать. Благо "меховая казна" ещё не стала государевым заповедным товаром, а цены в Европе и Азии были куда выше, чем на Руси.

Ну а куда потратить полученное он уже тоже знал. Всё же правы были люди, сочиняя множество поговорок на тему: "знал бы прикуп — жил бы в Сочи!". И ведь не поспоришь! Знай он в 2008 сколько будет стоить биткоин уже через несколько лет, купил бы его на всё, что мог потратить. Но мало кому дано предвидеть будущее. И теперь он волей непонятных сил оказался в роли тех, кто "мог предвидеть". И мог неплохо заработать на предстоящих событиях. Конечно, был ненулевой шанс, что в этот раз история пойдёт иным путём, но он верил в свою удачу. Так что предстоящее посольство было опять-таки ему на руку, хотя среди княжат и бояр он в очередной раз будет выглядеть как не от мира сего. Опять будут по углам шептаться да интриги плести. Придётся Лукьяну поднапрячься, а то один раз таким вот интриганам удалось его с митрополитом лбами столкнуть. Насилу отбоярился, да спасибо отцу Иуавелию — заступился. Но звоночек нехороший прозвучал. Да и Варлаам, похоже, решил в прыжке переобуться. Хотя, надо признаться, повод Андрей дал значительный. На церковную симфонию замахнулся. Да ещё и с лютеранством сравнил: мол и там, и там чья власть — того и вера. И плевать, что в православной традиции это звучало слегка не так. Вся власть от бога! Ага. Как же. И Чингисхан от бога, и Батыга кровавый? А уж какое раздолье для заговорщиков: раз взял власть — всё, богом поставлен! И в чём тогда таинство крестоцелования правителю, ежели, клятву преступив и корону одев, сам станешь миропомазанником божьим? Ведь, коль за тобой сила — то церковь тебя обязательно признает, как признала власть магометан в землях бывшей Ромейской империи. Ведь те же святые отцы с Афона перед султаном склонились ещё до того, как пал последний император. А теперь они на Руси большим уважением пользуются. Потому как умны и начитаны, не чета русским священникам. Вон Максим Грек, государем обласканный, не даст соврать.

В общем, не нравилась Андрею эта церковная симфония, хотя расписывали её в его прошлом-будущем ой как сладко! Но и подступиться как к ней — не ведал. Оттого и держал в себе, лишь нескольким людям поведав. И всё одно донесли до ушей митрополита. А тот чуть ли не узилищем церковным страшить принялся. Мол, не по чину нос суёшь. Забыл уже, что сам чуть в том узилище не оказался. Хотя, да, оказанная услуга уже ничего не стоит. А он то обрадовался: как же, нестяжатели победили — будет теперь церковь по-иному людей окормлять. Похоже, рано обрадовался, не всё ещё в церкви окончилось. Вот и отец Иуавелий с грустью поведал, что как-то много стало в окружении митрополита былых сторонников иосифлян. Вроде и не самые главные, и не на видных местах, а встречаются. Похоже, не крепок в нестяжательстве митрополит оказался, а может и его головокружение от успехов охватило. Но как с таким супротив православных патриархов выходить, чтобы Русскую митрополию патриархией сделать? Похоже, нужен церкви новый местоблюститель. И лучше, если б им стал архиепископ смоленский Иуавелий. Вот только Андрей в церковной кухне не сильно разбирался, и как протащить на нужный пост своего кандидата не представлял. А начинать подобный разговор с сами Иуавелием не спешил. Да что там, просто боялся. В таких играх проигравшего съедят и не подавятся. Но и пускать дело на самотёк тоже ведь не выход. Сейчас церковь на Руси — это сила. Не сломал ей ещё хребет Пётр. А сами церковники не смирились с потерей земли, да и саботировали её передачу как могли. Не прямо конечно (кто же против воли государя, да решения соборного пойдёт), но тишком да исподволь. А Варлаам, вместо того, чтобы посохом нерадивых бить, да дело требовать, в последние годы захотел вдруг на двух стульях усидеть. И вашим, и нашим. Или как говорили в его прошлом-будущем, многовекторным стал. Это, конечно, неплохо, но не в тот момент, когда борьба ещё не окончилась. Иосифляне ведь не те люди, которые добровольно на заклание пойдут. Так что влезать в это осиное гнездо всё равно придётся. И Андрей для себя уже решил, что после посольства пойдёт на разговор с бывшим отцом-настоятелем. Потому как делай что должно и пусть будет, как будет!