Князь Барбашин 3

Глава 17

Ратману Фрицу Граверту планируемый Советом поход не понравился изначально. Уже хотя бы тем, что ганзейцы словно бы боялись совершаемых ими же деяний. Иначе как трактовать приказ не начинать боевых действий, если противник не проявит агрессии? Нет, зря он всё же не прислушался к своей интуиции, которая просто требовала отказаться от поступившего предложения, сославшись на возраст или здоровье. Но нет, не прислушался, дал себя уговорить. Впрочем, а кого ещё мог Совет назначить вместо него? Фальке, ходивший совсем недавно против Норби, стал одним из четырёх любекских бургомистров, Бомховер простудился, участвуя ещё в войне против Кристиана, и теперь чаще болел, чем был здоровым, а Геркен (ещё один победитель Норби), принимал дела городского каммерера, а финансы, как известно, требуют тишины и внимательности. Да, оставался ещё молодой Пленнис, что командовал флотом вместе с Бомховером, но больших сражений на море в ту кампанию не было, так что совет Ганзы не рискнул доверить ему столь сложный в дипломатическом отношении поход. И предложил возглавить ганзейский флот ратману Граверту, как самому опытному и прославленному бефельсхаберу, громившему датчан у Борнхольма и голландцев у Хеля. Вот он и не отказался.

А теперь стоял на палубе своего флагмана и напряжённо гадал, как ему поступить?

Ибо русская армада появилась под стенами Ревеля довольно неожиданно, потому как с островов, где были выставлены наблюдательные пункты, никто о подходе чужого флота не сообщил. Но вот они, их боевые корабли, величаво встают на якорь вне пределов досягаемости крепостных орудий. Как, впрочем, и корабельных тоже. Всё же не зря он прислушался на этот раз к интуиции и оставил боевые корабли на рейде, словно укрывая ими торговцев от нападения с моря.

Нет, всё же ревельцы в своём отношении к безопасности оказались излишне самоуверенны. И если город был окружён достаточно крепкой стеной, то вот гавань охранялась излишне слабо. Лишь в последний год горожане озаботились этой проблемой, но временные батареи, выстроенные на островах и в устье реки Харьяпеа были явно недостаточны для того, чтобы считать порт безопасной стоянкой.

Когда оба флота застыли в напряжённом ожидании друг перед другом, с огромной русской карраки, над которой реяли адмиральские флаги, была спущена небольшая парусная ёла, которая стремительно достигла ревельского пирса, высадив на него парламентёра с белым флагом, где его уже встречали представители городского рата и представитель союзного флота. Молодой сын боярский в нарядном кафтане и довольно напыщенный от собственной роли, привёз городу и ганзейскому флоту ультиматум. Согласно которому Ревелю предлагалось сдаться на милость русского царя, а остальным ганзейцам доводилось, что гавань Ревеля и всех иных городов Ливонии, кроме тех, что уже отложились под царскую руку, является зоной боевых действий, закрытой для судоходства и все суда, независимо от их принадлежности, будут считаться в этих водах законной целью для русского флота. При этом русский адмирал в милости своей даёт ганзейским морякам возможность избежать ненужного кровопролития и сутки, чтобы покинуть Ревель. Те, кто выполнит его условия, после всестороннего досмотра и изъятия грузов, принадлежащих ревельским гражданам, а также самих ревельских граждан, будут пропущены в море. Оставшиеся же пусть пеняют на себя. И в конце было отдельно добавлено, что вмешательство ганзейских кораблей в осадные действия будет однозначно воспринято как объявление Ганзой войны русскому государю.

Что же, ультиматум был настолько нагл и неприемлем, что городской рат даже не стал рассматривать подобное предложение, а вот ганзейского бефельсхабера заставил задуматься. Всё-таки дело, на которое подрядился ганзейский флот, было уже выполнено, а на большую войну с русским государем ганзейский съезд решения не принимал, так как был занят поиском союзников. Прошлая двадцатилетняя размолвка и взрывной рост русского мореплавания в последние годы многому научили Ганзу. И хоть союз верил в свои силы, но бодаться с восточным царём один на один всё же большим желанием не горел. Вот и получалось, что раз груз уже покинул трюмы, то формально флот мог спокойно покинуть гавань. Но…

Но ганзейский флот всегда уходил и приходил лишь по своему чаянию, а не по чужой воле. Это он заставлял других склоняться перед своими требованиями, и уйти сейчас было бы равно потери лица, на что Фриц Граверт пойти никак не мог. Даже если не уходить означало начать боевые действия, нарушив тем самым постановление съезда. Но уйди он сейчас, и на дальнейшей карьере можно было ставить жирный крест. Тем более что по количеству кораблей у обоих флотов был почти паритет: на двенадцать боевых ганзейских приходилось пятнадцать русских. А если брать большие каракки, то тут у ганзейцев и вовсе был явный перевес. Так что Граверт велел развернуть свои корабли носами (где была собрана основная артиллерия) к врагу и стоять, не проявляя агрессии первыми.

Самое смешное, что Андрей мучился примерно теми же самыми мыслями, что и его визави. Ведь начни он против Ганзы боевые действия первым, и это вряд ли обрадует государя. А уж как воспримут подобный казус его недруги, и говорить не стоит. Впрочем, просто так взять и уйти он тоже не мог, ибо и этот момент мог быть превратно изолган в Думе. Ведь "честь государева" она многолика! Так что, поставив свой флот на якоря напротив неприятельского, он отдал команду стрелять только в ответ и теперь мучительно думал, как заставить противника начать стрельбу первым.

Ночь прошла в томительном ожидании, так что на русской эскадре мало кто сумел сомкнуть глаза хотя бы на пару часиков. Несмотря на приказ, люди готовились к битве: натягивали сетки от обломков над палубами, в орудийных деках расставляли бочки с водой и уксусом, марсовые загодя тащили наверх запасные тросы, плотники с конопатчиками заготовляли комья пеньки с салом, деревянные свайки и свинец для заделки пробоин. Ну а звуки от их деяний далеко разносились над водой, заставляя нервничать уже ганзейских моряков.

Когда же рассвело настолько, что стали видны очертания судов, с "Дара Божьего" был поднят сигнал: "Все ли благополучно?", который немедленно отрепетировали мателоты и вскоре был получен ответ: "Без происшествий!". Ночь прошла спокойно, бодрящий утренний бриз быстро рассеял туманную пелену, но что готовил день грядущий, на кораблях не ведал никто.

Стоя на шканцах каракки, Андрей внимательно рассматривал открывавшуюся в лучах восходящего солнца картину ревельского рейда. Легкий ветер трепал полы его плаща, а в хорошую оптику было прекрасно видно, что ганзейцы имели достаточно сильную позицию, прикрытую крепостью и всякой мелочью по флангам, которые можно было бы легко превратить в брандеры. Слабым же местом их была скученность кораблей и судов. В памяти попаданца вдруг всплыла неожиданная мысль, что он оказался в положении того шведского адмирала, что попёрся здесь же у Ревеля на выстроенные корабли Чичагова, отчего и отхватил ожидаемую конфузию.

"Блин", — потряс он головой, — тут и так не знаешь, что предпринять, а ещё и эти знания не к месту всплыли". Он оторвался от трубы и подозвал к себе дежурного адьютанта, велев тому обойти на лодке все корабли и ещё раз напомнить, что "ни одна пушка не должна выстрелить без сигнала, разве только противник первым откроет огонь".

Два флота стояли друг напротив друга, ожидая непонятно чего. Над бухтой стояла тревожная тишина, нарушаемая лишь легким плеском волн. Нервы у всех были натянуты, словно струна и, как обычно и бывает в подобном случае, у кого-то они должны были лопнуть обязательно.

Дивизион бомбардирских судов под командованием князя Барбашина-второго после завтрака снялся с якорей и взял курс в сторону Большого и Малого Карлоса. Низменные и безлесые острова принадлежали городу и были отделены от него лишь широкой отмелью, глубины в которой начинались от полусажени и доходили до четырёх саженей, что не давало чему-то более крупному, чем лодка, пересекать её.

"Гром", "Морж" и построенные за зиму "Самсон" и "Миротворец" медленно двигались вдоль берегов, изобилующих песчанными косами. Именно потому они лишь к обеду и достигли той точки, откуда их многопудовые мортиры могли докинуть свои ядра до городских укреплений. Но едва они, выбросив якоря, встали на позицию, как с "Дара Божьего" взмыла ввысь шутиха, означавшая сигнал: "Начать бой с неприятелем!".

И спустя мгновения показалось, что от грома бомбардирских пушек треснул сам небосвод.

Фриц Граверт с ненавистью смотрел на происходящее, понимая, что попал в своеобразный цугцванг. На глазах ганзейского флота противник обстреливал ганзейский город, при этом сама Ганза войны этому противнику не объявляла, да и вражеский флотоводец прямо сказал, что трогать эскадру не будет, если она сама не влезет в бой. Боже, какое искушённое коварство! Не вмешиваться было нельзя — кто после подобного будет считаться с Ганзой, но и вмешаться значило первыми начать войну.

Зло сплюнув за борт, Граверт перекрестился на распятие и велел кораблям готовится к бою.

Знаменитое ревельское сражение началось с того, что по курсу судов, подходивших к бомбардирским кораблям, встали недолётом фонтанчики воды, как приказ остановиться. Но, словно приняв обычный сигнал за залп по себе, ганзейские корабли немедленно заволокло густыми клубами дыма.

Устойчивый северо-северо-восточный ветер похватил русские корабли, окутанные облаками парусов, и понёс их вглубь бухты. Первой резала волну дубовым форштевнем каракка "Дар божий", на которой громогласно играл бравурные марши оркестр. А ветер бодро трепал взлетевшие по фалам сигнальные флаги.

Андрей, в отличие от шведского адмирала, не собирался идти в середину вражеского строя, а попытался обойти его по левому борту, пусть и рискуя влезть на отмели. Слава богу, береговых батарей и равелинов в ревельской бухте пока ещё не существовало. А ту пародию на укрепление, что ревельцы попытались сделать на Малом Карлосе морские стрельцы взяли ещё до начала сражения. Зато, когда русские корабли приблизились на расстояние пушечного выстрела, они, не задумываясь, вступили в бой. Правда, первый залп, благодаря крену, вызванному быстрым ходом, лег со значительным недолетом, но это ничуть не охладило артиллеристов.

В ответ на первый русский залп засверкала, загрохотала, задымилась уже вся бухта. Командиры ганзейских кораблей стремились правильно воспользоваться выгодой своего положения и палили по рангоуту, стремясь обездвижить вражеские корабли. Вот только стреляли они куда реже русских, на чьей стороне было обычное техническое превосходство. Ведь даже на каракке стояли пушки на нормальных станках. А ещё за русских играла их тактика. Потому что абордаж всё ещё господствовал на морских просторах и Граверт, повинуясь многолетней практике, сам разрушил свою оборонительную линию, правильно считая, что стоящий корабль лишь мишень, так как не он выбирает момент для абордажа. И вот боевые каракки, каравелы и хольки ганзейского флота принялись стремительно сниматься с якорей, прямо на ходу разбиваясь на отряды. Но кто же будет играть по чужим правилам!

Андрей ведь недаром столь внимательно изучал состав вражеской эскадры. Ганзейский флот насчитывал четыре каракки тонн по шестьсот, две каравеллы и шесть хольков. И все они были полны абордажными бойцами, согласно современных веяний тактики. Да, на русских кораблях тоже хватало морских стрельцов, но зачем же устраивать благородную драку, если ты можешь по-простому расстрелять врага? Тем более что по количеству тяжелых орудий даже шхуны не сильно уступали караккам: шесть стволов против десяти на борт. А основательно перестроенный "Дар божий" и вовсе имел по борту восемнадцать пудовых пушек и единорогов. Так что русская эскадра, к которой уже успели присоединиться бомбардирские корабли, заложила поворот и потянулась длинной кильватерной колонной навстречу ганзейцам.

Пользуясь тем, что у всех кораблей было примерно одинаковое вооружение, Андрей велел не приближаться к вражеской линии ближе ста пятидесяти саженей, что позволяло довольно эффективно использовать свои пушки и в тоже время выводило из действия две трети вражеской артиллерии. Правда крен из-за наветренного положения мешал хорошей стрельбе по корпусам вражеских судов, так что львиная часть ядер просто пролетала над невысокими каравелами и хольками, зато караккам с их высоким бортом и надстройками, доставалось изрядно. Мелкие щепки, куски разорванных парусов и вант так и сыпались на их палубу. Не менее страшно было и внутри что у русских, что у ганзейских кораблей. Корпуса то и дело содрогались от попаданий и если даже ядра не пробивали толстый борт, то вызывали буквально ливень острых щепок, разлетавшихся во все стороны. А эти щепки ранили людей не хуже стрел и пуль.

Почти полтора часа продолжалось расхождение двух эскадр. Корабли один за другим проходили мимо друг друга, осыпая неприятеля ядрами, при этом на один ганзейский выстрел русские успевали ответить дважды, и при этом легко избегая все попытки со стороны ганзейцев сблизиться для абордажа.

Однако подобная скорострельность сыграла и в обратную сторону. В момент очередного залпа на "Даре божьем" разорвало пудовую пушку (так для простоты именовали на Руси 32-х фунтовое орудие, чьё ядро весили почти пуд) и сильно покалечило её обслугу. Это вызвало определённую заминку на флагмане и некоторое время каракка шла не стреляя, пока на её пушечных деках артиллерийский офицер и старшины с помощью матюков и рукоприкладства наводили порядок. Но пропустив одну каравеллу, каракка полностью отыгралась на её мателоте — довольно вместительном хольке, всадив в его корпус сразу несколько чугунных подарков.

Андрей с подзорной трубой под мышкой, прохаживался по шканцам, наблюдая, как работают его пушкари. А те работали споро и при этом успевая похабно осмеивать своих противников, посылая вместе с ядрами и своеобразные пожелания.

Ну а когда вражеская колонна закончилась, "Дар Божий" искуссно повернул оверштаг, не потеряв при манёвре хода, и двинулся в обратную сторону. Ведь хоть время и близилось к вечеру, но бой был ещё далеко не окончен. Впрочем, не всё в этот день зависело от людей.

Андрей, в горячке боя позабывший обо всём, внезапно обратил внимание на то, как медленно каракка подбирается к противнику. Оглядев паруса и флаги как на своём флагмане, так и на других судах, он нахмурился и поспешил на ют, к командиру каракки.

— Ветер пал, господин адмирал, — встретил его тот быстрым докладом. — Ровно в половину от полуденного.

— Это плохо. Нет ветра — нет манёвра. Пора прекращать бой, а то у противника гребных судов поболя нашего будет. Идём к месту якорной стоянки и встаем на два якоря в линию.

— Есть, — бойко ответствовал бывший капер Степан Осока, записанный ныне во флотском реестре Осокиным. — Сигнальщика ко мне!

Корабли русской эскадры неспеша отползли к месту вчерашней стоянки и встали на якоря, развернувшись бортом к врагу. Наступала ночь и вместе с ней начиналась работа для гребных стругов Анцифора Бакина: отдых побывавших в бою экипажей нужно было оградить от любых проблем. Впрочем, прежде чем пойти заслуженно отдыхать, команды корабельной эскадры принялись чинить полученные повреждения и приводить себя в порядок.

Ганзейская эскадра, корабли которой оказались биты даже сильнее, чем русские, тоже не стала сильно геройствовать и отошла под защиту городских пушек. Им предстояло хорошенько поработать, исправляя повреждения, но Андрей всё же велел следить за ней строго, так как ганзейцы могли решиться на ночной прорыв из ревельской бухты. А сам же собрал на борту каракки флагманский совет.

Франгаг Бойс не бывал в родной Шотландии уже более двух десятков лет. Как ушёл в наёмники, так и мыкался по всей Европе, даже не думая вернуться обратно. Да и зачем? Чтобы какой-нибудь лорд или барон, чувствующий себя в своём поместье или замке маленьким королём, погнал его, точно убойный скот, в свои нескончаемые драки и разбойничьи набеги на соседей, да ещё и не платя при этом ни мерки? Вот ещё! Уж лучше он в наёмниках будет делать тоже самое, но за достойную оплату.

Так и носило его по всей Европе, пока судьба не забросила его на самый край христианского мира, в далёкую и загадочную Руссию. Страна тогда готовилась к войне за Смоленск и охотно принимала наёмников. При этом платили русины неплохо, вот только по окончании войны выяснилось, что не очень-то они любят отпускать иноземцев из своих земель. Никого, включая и выживших соплеменников Бойса. Причём держали их под любым самым малым предлогом, а уж когда стали формировать стрелецкие полки, то их опыт бывалых наёмников и вовсе оказался весьма востребован. Нет, некоторые попытались уйти восвояси, но большинству это просто не удалось, их ловили и отправляли куда-то совсем далеко, на восточную границу, где шанс словить чужую стрелу был куда выше, чем дожить до старости. Остальные же предпочли смириться со своей участью, тем более что, прижившись за десять лет войны, мало кто из них уже хотел покинуть здешние просторы, потому, как и быт уже был налажен, и деньги платили исправно. Некоторые даже женились, кто на местных, перейдя в православие, а кто и на выкупленных из плена католичках. Но Бойсу и тут повезло: ещё под Витебском свела его жизнь с одним знатным вельможей, которому нынче понадобились относительно дешёвые, но достаточно крепкие бойцы и притом в больших количествах. И вот тут ирландцы с шотландцами стояли явно вне конкуренции.

Так Франгаг с парой парней впервые за столько лет странствий вернулся в родную Шотландию. И с непонятной для себя горечью понял, что в стране ничего не поменялось: всё также древние и могущественные кланы грызлись между собой из-за первенства и интригуя против короля. И пока что в этой грызне больше всего повезло Дугласам: во главе страны встал Арчибальд Дуглас граф Ангус, которого парламент вынужден был признать регентом и правителем королевства, несмотря на то, что юный король Джеймс V уже в двенадцать лет был стараниями матери объявлен совершеннолетним (и, стало быть, не нуждающимся в опеке). Но граф столь плотно окружил короля своими людьми, что все попытки того сбежать пресекались практически в зародыше.

Ничуть не изменилась и жизнь простых людей, что горожан, что крестьян. Небольшие города Южной Шотландии всё так же находились в руках купеческой олигархии, которая ревниво оберегала свои старинные привилегии, полученные от королей или от крупных феодалов, а шотландская деревня, казалось, обеднела ещё больше. И при этом лорды и бароны в погоне за доходностью практически ежегодно поднимали плату за пользование своей землёй и сгоняли со своих земельных участков прежних владельцев, передавая землю тем, кто готов был платить более высокую ренту. Так что нищее население страны еле-еле кормилось, пробавляясь кто чем: овцеводством, рыбной ловлей и охотой, как в дедовские времена. В нагорье же, вдали от более плодородных областей восточного побережья, жизнь и вовсе традиционно была более суровой. Зато в ком не было недостатка в Шотландии, так это во всяких бродягах, готовых за умеренную плату пойти в наёмники, чтобы спастись от нищеты и голода, благо правительство в целом пока что довольно благосклонно относилось к идее, что подданные короля могут служить в армиях других монархов. Ну а с оружием любой шотландец был знаком с детства.

В общем, изрядно поколесив по родной стране (Франгаг даже в родную деревню заскочил, с роднёй повидаться) скотты смогли выполнить княжеский заказ. Пущенные ими слухи стронули лавину ищущих лучшей жизни и готовых ради неё покинуть родные места людей к побережью, где они попадали в лапы вербовщиков, грузились на корабли и отправлялись подальше от загребущих лап шотландских лордов. Ведь те, привыкшие быть королями в своих землях, не горели большим желанием лишаться как рабочих рук, так и возможных бойцов для своих дружин. Отчего на первых порах меж ними и вербовщиками случались разные эксцессы, пока прибывшие с Франгангом русичи не разобрались в ситуации более досконально. После чего главный русский дьяк, отвечавший за казну, проговорил странную фразу, что "бабло всегда побеждает зло", и приостановив на время работу вербовщиков, принялся наносить "визиты вежливости" местным лордам.

О да, гордые до чрезмерности лорды и бароны были при этом бедны, как церковные крысы. А жить всем хотелось в роскоши. Тем более, что под боком был пример английской знати, которая жила куда богаче их. Да и благодаря налаженным связям, некоторые из шотландцев бывали и на материке, чувствуя себя среди блистательного французского двора этаким нищим родственником. Это бесило гордых клановых и родовых вождей, но их владения не дозволяли им блистать точно так же, а золотой поток французской помощи оседал в карманах вельмож, приближённых к королю или регенту, не доходя даже до остальных лордов, что уж говорить о простых баронах и рыцарях. И вот тут на пороге их дома появляется вдруг странный иноземец, который предлагает роскошные вещи в обмен на право нанять всего лишь несколько парней. Такая сделка казалась владельцу феода вполне разумной, ведь если исходить из феодальных представлений, то крестьяне рассматривались лишь как кормовая база, которая, к тому же, неплохо плодится.

К тому же, доблестные шотландцы охотно резали друг друга и, если не воевали с лондонской властью, то занимались внутренними разборками. И некоторые из них были столь резонансными, что их рассматривал лично сам король. К примеру, буквально в феврале этого, 1527 года, Яков улаживал двухлетнюю вражду между жителями города Абердин и семейством Лесли. Ну а подобные столкновения обходятся не только трупами, но и пленными, которых можно было посадить на собственную землю или продать за звонкую монету. Вот только пленники не стоили тех денег, за которые можно было бы купить хороший отрез дорогой ткани. А тут, отдав этому дураку пяток самых молодых заморышей, можно было бы роскошно приодеться или повесить на прохудившиеся стены дорогой гобелен. Овчинка явно стоила выделки, и стоит ли удивляться, что после этого процесс набора "добровольцев" пошёл куда успешнее. Теперь шотландские феодалы сами везли их, обменивая прямо на берегу на дорогие товары. И обе стороны оставались вполне довольными совершенной сделкой, считая, что ловко обманули своего визави.

В общем, с учётом людей, нанятых в Ирландии и северогерманских землях, русским вербовщикам удалось набрать на княжеские деньги пятитысячный корпус, который и был "сдан" померанским герцогам в качестве армии графа Волинского. Однако сам Франгаг в этот поход не попал, хотя и хотел, предвкушая достойную добычу, так как на свою голову привёз слишком интересные сведения о делах в Шотландии. И теперь вместо войны вновь плыл в родную сторонку, но на этот раз в сопровождени дородного вида дьяков из торговой компании и воинского отряда, вовсю прикидывающегося обычными служками. Но главное было не в том, с кем он плыл, а в том, к кому он плыл. А плыл он ни много ни мало к самой королеве Шотландии Маргарите Тюдор. Мать короля и жена регента (которому она родила дочь), отчаянно интриговала против нового мужа, стремясь вырвать сына из-под опеки графа Ангуса. И поскольку самовластие Дугласов закономерно не нравилось не только королеве-матери, но и многим кланам, то и заговор против регента не преминул сложиться. Увы, но Арчибальд Дуглас оказался куда более умелым полководцем и бой при Линлитгоу-бридж сторонники королевы проиграли вчистую, так что король остался в Эдинбурге, контролируемый собственным отчимом, а королева заперлась в Стирлинге.

И вот в эту игру теперь хотели вмешаться руссы, желавшие предложить королеве-матери свою помощь в освобождении короля, хотя Франгаг и не понимал, зачем им это надо. Ладно бы это были франки. Спор двух держав, начавшийся ещё при прапрадедах, всё еще не был решён окончательно, и поэтому Шотландия и была нужна Франции в её политической игре. Стоило только английским войскам нацелиться на материк, как Франция немедленно принималась увещевать Шотландию ударить в спину Англии (и шотландцы часто шли на это!). Так что первейшей заботой французских политиков было укрепить Шотландию в военном плане, что они и делали, выплачивая шотландскому королю своеобразный "пенсион". На что англичане, стравливая лордов и разжигая в стране мятежи, стремились сжечь королевские силы в междуусобной войне до того, как они перейдут английскую границу. Но что могло понадобиться от шотландской королевы руссам, которые, как союзники императора, ещё и враждовали с франками, Франгаг не представлял.

Между тем русские каравеллы "Колмагор", "Соловки" и "Турухан" миновали хмурое Северное море и достигли гористых берегов Шотландии. Но из-за слабого ветра они ещё почти двое суток лавировали по заливу Ферт-оф-Форт, пока не достигли устья реки Форт, в которую и вошли с ближайшим приливом.

Гавань города Стирлинга была в эти времена довольно оживленным портом, через который шла торговля с Ганзой, Англией, Нидерландами и Францией. Узкие городские кварталы привольно раскинулись у подножия высокой скалы, на вершине которой гордо возвышался окруженный с трех сторон крутыми обрывами замок. И оттуда, с высоты, открывался потрясающий вид на петляющую внизу реку Форт, расстилающиеся окрест поля, и холмы, покрытые лесом. При прежнем короле в замке заново отстроили крепостные стены и возвели Большой дворец, а к 1507 году окончили и Большой зал, самый крупный банкетный зал в стране, с его знаменитым потолком из деревянных балок. Стены дворца были покрыты узорами и обвешаны гобеленами, являя собой пышное великолепие в нищей стране.

Но короли не просто так любили этот замок. А за его расположение в стратегически важном месте. Недаром бытовало поверье, что тот, "кто владеет Стирлингом — тот владеет Шотландией". Ведь что такое Центральная Шотландия — болото на болоте. А где не болото — там высокие холмы или реки. Так что проезжих дорог было не очень много и практически все пути с севера на юг и с запада на восток сходились около Стирлинга, прямо у подножия Замковой скалы. Что давало владельцам замка полный контроль над перевозками по стране.

Сейчас в замке раположился двор королевы Маргариты, настроенный весьма враждебно по отношению к регенту. Сама королева вела активную переписку с римским понтификом об отмене своего брака с графом Ангусом и изыскивала деньги и союзников для своего дела. Приезд посланников из далёкой Рутении, разодетых, по слухам, богаче, чем её придворные, вызвал у королевы определённый интерес. Нет, их не потребовали сразу предстать перед королевским ликом, но и долго затягивать с аудиенцией тоже не стали. Где-то недели через две послы купеческих корпораций ступили в тронный зал.

И предложение, озвученное ими, оказалось для королевы весьма заманчивым. В стране, где богатство по-прежнему измерялось количеством земли и овец, сорок тысяч талеров в звонкой монете звучало как музыка. Да, взамен рутены просили отдать им во владение кусок шотландской земли. Но, во-первых, земля эта представляла собой суровые острова и находилась далеко в море, а во-вторых, она была в своё время приобретена у Дании за какие-то восемь тысяч гульденов, так что, по сути, не являлась исконно шотландской землёй. И хоть датчане оставили себе лазейку в виде пункта о возможности выкупа отданных земель за фиксированную сумму, но вряд ли сами верили в такую возможность, ведь шотландцы несколько веков сражались за власть над этими островами. И сейчас Маргарита тоже не стала бы слушать о подобной сделке, вот только обстоятельства вынуждали её пойти на это. Граф Ангус показал себя искуссным полководцем, сумевшим разгромить выступивших против него сторонников королевы, и Маргарита всерьёз опасалась за своё будущее. Ведь аристократы Шотландии любили своих королей только тогда, когда они были детьми и за них властвовал кто-то из кланов, приняв права регента. А Ангус, по слухам, вовсю подкладывал под юного Джеймса любовниц, и даже искал тому "достойную" партию. На что, как отчим, имел полное право. Вот только стоит лишь юному королю вступить в брак и родить наследника, и за его жизнь жаль будет отдать даже ломанную медную монету. Да и она, как законная королева, тоже будет уже не нужна. И что тогда: яд, кинжал убицы или штурм Стирлинга войсками регента? А восстание провалилось, понтифик, изгнанный из Рима имперскими наёмниками, молчал, а сын находился в лапах регента. И рука помощи, дающая так много и просящая так мало!

Ведь всё достояние королевы составляют несколько тысяч овец да доходы от её личного домена. Всё остальное: доходы от земельной ренты, "большой" и "малой" пошлин, королевских судов, чеканки монеты и королевских городов идут в Эдинбург, королю. И никому нет дела, что король находится в заточении, ведь он живёт в доме своего законного отчима! Так что нет у неё ни сокровищ, ни армии, ни лейб-гвардии для утверждения своей власти, ибо не на что ей их содержать, а парламент, где всё решают лорды, никогда не предоставит действительных средств власти. Даже сейчас, когда они сами объединились против Дугласов! А тут рутены, словно змеи искусители, предлагают ещё и помощь в освобождении короля. Да, у королевы-матери есть свои люди в Эдинбургском замке, но побег стоит дорого, а рутенам не нужно серебро, им нужны острова. Зато они могут предоставить значительный отряд, который поможет вывезти короля в Стирлинг, обеспечив тому безопасность в пути и спасение от погони.

В общем, сама Маргарита к концу приёма была уже согласна на предложение, но оставались ещё лорды и парламент, которые считались лишь со своим мнением и для которых король был только старший среди равных. Так что королеве предстояло убедить своих сторонников в том, что стоит принять дары дающего, ведь Дугласы сами по себе власть не отдадут…

В кают-компании флагманской каракки горел яркий свет. Здесь собрался совет, на который прибыли все командиры эскадры. Люди живо обсуждали перипетии минувшего боя, делились впечатлениями, гадали, что следует предпринять дальше. Наконец звон колокольчика оборвал все разговоры: заседание совета началось.

Придвинув к себе довольно подробную карту, Андрей неторопливо водил по ней остро отточенным карандашом, сделанным в русской мастерской. Времена, когда карандаши ценились через чур дорого и покупались только за рубежом окончились достаточно давно благодаря всё тому же попаданцу, так и не привыкнувшему к перу и кляксам.

— Что скажете, господа Совет? — спросил он у собравшихся.

По уже устоявшейся традиции отвечать начинали с младших. И пусть все догадывались, что у адмирала уже есть какой-то план, но подобное введение нравилось всем, да и не редки были случаи, когда адмирал вносил изменения в собственный план на основе высказываний подчинённых. Так что капитаны, с интересом вглядываясь в очертания хорошо ведомой им бухты и крепости, начали высказывать свои предложения один за одним.

И все они сводились к тому, что флот противника надобно добивать, для чего предлагалось подогнать поближе бомбардирские суда и закидать бухту огненным припасом, вызвав тем самым пожар. В тесной бухте это станет для вражеского флота приговором.

— Атаковать огнем, — громко произнёс Барбашин-второй, когда дошла очередь и до него. — Только окромя бомб, потребно сжечь врага и иными средствами, — сказал и сел.

Видя недоумение на лице многих командиров, Андрей повернулся к племяннику:

— Поясните ваши слова, господин флагман.

— Война на море ведётся уже много столетий и из истории мы ведаем об интересных случаях этой борьбы. Так Фукидидом отмечено, что при осаде Сиракуз неприятель нагрузил старое купеческое судно сосновым деревом и вязанками хвороста, затем поджег его и отправил дрейфовать по ветру в направлении афинских кораблей. Правда, афиняне быстро отреагировали на это и не только остановили пылающее судно, но и потушили огонь. А во время богомерзкой осады латынянми православного Царьграда греки так же предприняли атаку брандерами. Почти два десятка подожженных рыбацких и торговых посудин устремились к стоящему в заливе флоту латинцев. Правда, сгорел лишь один корабль, но лишь потому, что греки слишком долго выжидали. Считаю, что удар, нанесенный ночью вовремя и более скрытно, мог бы привести к более ощутимым потерям латынян.

Ну и теперь посмотрим на наше положение. Вражеский флот укрылся в бухте под возможным прикрытием артиллерии. Пусть мы не ведаем о том точно, но лучше считать, что пушки есть, чем внезапно напороться на вражеский огонь. Зато на Аэгне нам посчастливилось захватить несколько ревельских посудин. Пороха, нефти, хвороста и прочих горючих материалов, включая и огненную смесь, не тушимую водой, у нас на кораблях снабжения достаточно. Предлагаю организовать пять-десять зажигательных судов, взяв в команду лишь охочих людей. Тем самым мы избежим ошибки сиракузян — брандеры пойдут быстро и прямиком к цели. Для верности паруса можно выкрасить в тёмный цвет. Риск, конечно, есть, но моё предложение сжечь вражеский флот зажигательными судами, не рискуя кораблями эскадры.

Закончил свою речь княжич и вновь опустился на стул.

Некоторое время комадиры молчали, оценивая прозвучавшее предложение. А Андрей мысленно порадовался за племянника. Судя по его словам, введённый попаданцем обязательный предмет для командного состава флота "Тактика в боевых примерах истории" им штудировалась на совесть и теперь принесла первые плоды. А может он просто заметил, как дядя отдавал приказы плотникам переоборудовать захваченные у Аэгны ревельские посудины в будущие брандеры? Что ж, умение вовремя использовать чужую задумку тоже нужное. Но мало предложить, надо ещё и исполнить предложенное. Так что быть тебе, племянник, главным над брандерами в эту ночь.

Как и ожидал князь, совет предложение Барбашина-второго принял, и на эскадре закипела работа. По предложению адмирала именно племяннику и поручили (ну кто бы сомневался!) образовать отряд из зажигательных судов прорыва, а для поддержки их нарядить бомбардирские суда. По эскадре кликнули охотников, причем офицерам была обещана ускоренная ротация, а мореходам — денежное вознаграждение. И уже через час перед Барбашиным-вторым стояли будущие командиры брандеров, которых он и принялся самолично отбирать и инструктировать.

А время летело словно ураган. Когда закончили дооснащение зажигательных судов, как раз пробила полночь. Ветер слегка стих, но всё же устойчиво дул с моря, нагоняя мелкую рябь вокруг кораблей.

Чтобы не привлекать внимания, пушечных сигналов не давали. Просто к ноку грота-реи флагманского "Дара божьего" медленно пополз зажженный фонарь. Не прошло и минуты, как на флагштоках кораблей атакующего отряда замерцали ответные огни. Убедившись, что все готовы, на "Даре божьем" вывесили сразу три фонаря, дающих сигнал к началу движения.

В полночной тьме суда без огней двигались словно призраки. Ведь основной расчёт был на то, что ганзейцы спят, отдыхая от ночной баталии, и поздно заметят атакующих. Увы, но он не оправдался.

Ревель, конечно, был не средиземноморским портом, и своего галерного флота не имел, но вот гребные суда у него были. Те же мелкосидящие в воде краеры и шнекки были способны ходить как под парусом, так и на вёслах. И Фриц Граверт был далеко не новичком в своём деле. Нет, саму атаку брандерами он от противника не ожидал, но вот обезопасить отдых своих экипажей он сообразил. И потому, едва ночная тьма пала на море, перед застывшими на воде левиафанами стали ходить туда-сюда несколько мелких посудин. И вот с них-то первыми и обнаружили подкрадывавшихся врагов.

Тревожный рёв сигнальной трубы далеко разнёсся окрест, заставив вздрогнуть всех. Но если на ганзейских кораблях бдившие вахтенные только побежали будить отдыхающих товарищей, то вот князь Андрей Федорович лишь в гневе сжал кулаки. Скрытно проникнуть в бухту уже не получится, а значит пришла пора отвлечь внимание врага на себя, чтобы дать столь необходимое время для брандеров. Стукнув кулаком по планширю, он велел канонирам открыть огонь. И спустя считанные мгновения на ганзейский флот обрушились залпы сначала с флагманского корабля, а потом и со всех четырёх бомбардирских судов.

Впрочем, на брандерах тоже быстро сообразили, что по-тихому ворваться внутрь бухты уже не получится и принялись лихорадочно поднимать все паруса, так как скорость теперь была их главным оружием. Даже от подобия галер, что в дозор были высланы, позволит увернуться! И начиненные смолой и нефтью в бочках, серой, селитрой в длинных парусиновых мешках и вязанками хвороста, облитые горючей смесью (а палуба, рангоут и борта ещё и дополнительно пропитаны скипидаром), брандеры рванули вперёд, буксируя за кормой шлюпки, в которые, если повезёт, сможет перебраться команда после того, как сцепится с врагом.

Прокопий Рязанец, дожив до двадцати лет, даже не знал, что такое море. Но судьба играет с человеком по своим правилам. И вскоре он познал все прелести жизни на турецкой каторге. Из неволи его спасли литвины, набежавшие на крымские владения, а от них, по Днепру, Рязанец и добрался до Смоленска, где нанялся в судовую артель. Домой его не тянуло — чего смотреть на пепелище? Родни живой на Руси не осталось, да и не тянуло его к землице. Так что жизнь судовщика ему больше по нутру пришлась. А со временем добрался он и до Норовского, где и завербовался на государев флот, погнавшись за длинным рублём. И на зажигательное судно вызвался из-за денежной награды.

И вот сейчас он сидел на рее брандера, держа в руках абордажную кошку. Когда их маленькое судно с треском ударилось о борт чужого корабля, он едва не сорвался, но вовремя схватился за канат. И тут же закинул кошку на чужое судно. Крюки, которые кидал не он один, должны были намертво сцепить оба судна и перепутать снасти, чтобы не дать ганзейцам возможности освободиться от непрошеных гостей.

— Полундра, братцы! — заорал снизу Вторак, сноровисто поджигая фитилем рассыпанный дорожкой порох. Огненная змейка, шипя, побежала в раскрытую настежь крюйт-камору. В это время командир брандера сноровисто поджигал фитили у бочек на баке.

Недолго думая, Рязанец схватился за ближайшую снасть и сноровисто скатился вниз.

В лодку он прыгнул самым последним и тут же схватился за весло. Теперь их спасение зависело только от них. Ганзейцы на сцепленном ими корабле что-то кричали, пытались обрубить связывающие суда канаты и стреляли в любую мелькавшую в море тень. Но не успели они отгрести подальше, как их брандер словно бы вспух изнутри и стал похож на гигантский костёр, откуда силой взрывов выбрасывались и летели на ганзейца пылающие обломки, а длинные языки пламени лизали борт.

— Суши вёсла, братцы, — велел уже бывший командир быстро сгорающего зажигательного судна и достал из котомки, что лежала на дне лодки, берестяную флягу. — До корабля ещё грести и грести. Ну и пока ещё от адмирала рубль получишь, а мёд стоялый помехой нынче не будет.

Мореходы весело заржали и с удовольствием приложились к достаточно вместительной баклаге. Шлюпка беспомощно качалась на волнах, где-то в стороне гремели залпы, а они отмечали свою удачу. Вскоре вспыхнул пожар ещё в нескольких местах, что говорило о том, что не только им посчастливилось сегодняшней ночью добраться до цели. А пламя над бухтой разгоралось всё сильнее и сильнее…

С утра Фриц Граверт с ужасом и гневом наблюдал за покрытой обуглившимися корабельными днищами, обломками такелажа, сотнями обгоревших трупов и пеплом ревельской бухтой. Флот, который веками наводил ужас на обитателей Балтики, бесславно сгорел, а тот, кто посмел это сделать, сейчас спокойно ставил паруса и готовился просто и без затей покинуть место побоища, отделавшись всего лишь потерей нескольких брандеров, что попали-таки в руки дозорных судов. А в памяти ратмана словно набатом звучали слова русского адмирала: "вы сами выбрали свою судьбу". Что же, Граверт умеет держать удары. И потому сейчас нужно не посыпать голову пеплом, а срочно искать хоть какой-то корабль и мчаться в Любек. Ганзе пора встряхнуться! А для начала нужно послать свои корабли на север Норвегии, туда, откуда приходят русские торговцы. И тысячу раз был прав Лемке, говоря, что пора бы привлечь более пристальное внимание к нидаросской торговле датского короля. Ведь русские, возя свои товары мимо Вардегуза, не платят ему никакой платы. Так не пора бы королю и там, на севере, ввести аналог зундской пошлины?

А за погибший флот он ещё отомстит. Страшно отомстит. Дай только добраться до Любека.

Рим — великий город — давно не испытывал того ужаса, что творили сейчас на его улицах имперские наёмники. Зря, ой зря понтифик понадеялся на статус Священного города, как центра христианской веры и не попытался либо вызвать к городу верные ему войска, либо откупиться от имперцев. Ведь Карл достаточно задолжал жалованье своим наёмникам и никак не мог помешать им пополнить собственные карманы пусть даже и за счёт понтифика.

Хотя нет, папа всё же попытался изменить ситуацию. Вот только войска на юге были задействованы против Неаполя, а войско под руководством Урбино таким только звалось — его начальник плёл свои интриги и особо не желал предпринимать активные меры против врагов папы, как бы его ни упрашивали представители Климента VII. Впрочем, понтифик всё же заключил перемирие с Ланнуа и заплатил ему шестьдесят тысяч дукатов для войск Бурбона, но когда тот отправил к имперцам своего посланника с деньгами, то выяснилось, что им эти деньги были как слону дробина. А в ответ на сообщение о перемирии имперцы и вовсе попытались убить прибывшего с деньгами посланника. И в результате ландскнехты Георга фон Фрундсберга и испанцы экс-коннетабля Франции Шарля III де Бурбона, изгнанного Франциском, соединились у Пьяченцы и двинулись в направлении Рима.

Тут-то и выяснилось, что политика папского престола так достала окружающих, что правители земель, через которые имперцы шли на Рим, сами кормили их, снабжали проводниками и свободным пропуском через собственные земли. 6 мая 1527 года армия подошла к Риму и приступила к его осаде.

"Вечный город" имел неплохие защитные сооружения, а пушки замка Святого Ангела стреляли столь хорошо, что не давали противнику развернуться, вот только защищали его всего пять тысяч ополченцев во главе с кондотьером Ренцо да Чери и швейцарские гвардейцы Каспара Рёйста.

Атака началась ранним утром 6 мая, примерно в четыре часа утра. В ходе долгого сражения метким выстрелом из аркебузы был убит Шарль де Бурбон, и в имперских рядах начала зарождаться паника, отчего войска чуть не побежали. С огромным трудом Ферранте Гонзага смог остановить эту панику и переменить отчаяние имперских войск на жажду отомстить за гибель своего вождя. И где-то между шестью и семью утра, лишь только туман стал рассеиваться, императорские войска ворвались в Рим. Как только стена была пробита, вся оборона "вечного города" мгновенно рухнула. Напрасно Ренцо да Чери угрожал казнить дезертиров, защитники стен ринулись защищать свои дома. И это стало приговором папскому Риму.

В беззащитный город хлынули испанские и немецкие войска, практически сразу превратившиеся в мародеров и убийц. Только швейцарская гвардия и часть римского ополчения продолжали отчаянно драться, несмотря на полную безнадежность своего положения. Этот бой быстро перерос в настоящую резню, пленных в котором не брала ни одна сторона. Но именно благодаря их героизму папа Климент VII и смог покинуть собор Святого Петра и тайным ходом поспешить в замок Святого Ангела.

Среди воплей, предсмертных хрипов, лязга стали и грохота выстрелов процессия неслась по роскошным залам и коридорам. Папу и кардиналов рослые гвардейцы буквально тащили под руки, опережая погоню на какие-то минуты. Захлопнутые двери тайного хода лишь ненадолго задержали преследующих, но этого как раз и хватило, чтобы беглецы успели добежать до убежища. И едва они вбежали в спасительный замок, как тяжёлые окованные ворота захлопнулась прямо перед носом их преследователей. Разочарованные ландскнехты жахнули из своих аркебуз в закрывшийся проход и поспешили назад, грабить доставшийся им город.

И Рим погрузился в ад.

Мародеры не только грабили, но и безжалостно убивали горожан, грабили церкви, вытаскивали драгоценности из реликвий, разрывали богатые захоронения. Особенно жестоко расправлялись со священниками, а монахинь насиловали и продавали в солдатские бордели. Даже самые уважаемые и близкие к императору граждане Рима могли избежать насилия, лишь заплатив огромный выкуп. Тела же погибших сбрасывали в Тибр, а непогребенные останки объедали собаки. Из Ватикана сделали конюшню, а страницами книг и манускриптами выстилали денники лошадей.

Особенно отличились наемники-лютеране: нацепив на себя облачения кардиналов и священников и распевая боевые гимны, они пьяные бродили по горящему городу, а их предводитель сидя на осле изображал из себя римского папу. А потом, шутки ради, и вовсе провозгласили Лютера римским папой.

И как всегда в подобных ситуациях, нашлись ушлые люди, что принялись скупать у гулящей солдатни их добычу. Полотна, книги и иные сокровища менялись даже не на полновесную монету, пусть и по цене много ниже своей стоимости, а на продукты питания, которые в раззорённом городе стоили весьма дорого. И в Риме после этого их уже никто и никогда не видел. Как и многих искуссных ремесленников, в чьи дома вламывались наёмники, а насытившись грабежом, уходили, забирая с собой и хозяина. А если находили, то и его подмастерьев. И об их судьбе оставшимся знакомым и родственникам оставалось лишь гадать, потому как обратно из них не вернулся никто. Их оплакали и отпели, как и тысячи других римлян, погибших в те дни на улицах и в предместьях "вечного города". Ну а то, что многие из этих ремесленников потом оказались на самом краю Европы, так что же, такова судьба. Зато люди князя доказали, что недаром столько времени провели в Италии.

Причём действовали они столь виртуозно, что большую часть "спасённой" коллекции оплачивали сами римляне, выкупая свою жизнь за золото. Ведь сумма выкупа для богатого горожанина обычно составляла от четырёх до пятнадцати тысяч дукатов. А княжеские люди доили "своих" не хуже имперской солдатни, тем более что Андрей как-то вспомнил (а потом и записал), что уже через год "ограбленные" римские толстосумы смогли вкладывать в дела изрядные суммы (тридцать — сорок тысяч дукатов в месяц), которые у них оставались, несмотря на все грабежи и выплаты!

Нет, понятно, что подобным могли похвастать далеко не все римляне, но страдали от попаданческих воспоминаний, увы, все. Уставшие от пыток, люди писали письма в другие города к родне, чтобы получить требуемые деньги.

А машина репрессий лишь набирала обороты. Взяв "шефство" над парочкой римских нотариусов, люди князя принялись обделывать финансовые делишки, юридически оформляя отношения, возникшие между жителями Рима и солдатами оккупационной армии. Нет, "покупать" дворец, как это сделал Шиарра Колонна, командующий итальянскими наёмниками на службе императора, они не стали, но, к примеру, потребовали себе законный выкуп от наследников погибших хозяев, которые и были зафиксированы нотариально среди прочих долгов указанных римлян. И наследники должны были их выплатить, чтобы вступить в права наследования. Причём, это не было каким-то русским ноу-хау, подобным юридическим крочкотворством все восемь месяцев оккупации занималось полсотни римских нотариусов. Самое же смешное было то, что законность подобных актов признавалась и после того, как город был освобождён, пока вернувшийся в Рим папа Климент VII не создал кардинальскую комиссию, по решению которой такие сделки стали расторгаться. Но до того как это произошло, ещё не одна тысяча римских дукатов перешла в русский карман.

Кстати, самым тяжёлым было не вырвать золото у пленников, а вывезти его из Рима. И завезти в "вечный город" телеги с продовольствием, цена на которое с каждым месяцем лишь росла. Распоясавшаяся солдатня готова была грабить всё, до чего дотягивались их руки и в охрану подобных обозов пришлось выделять достаточно большие силы, что стоило руководителям "великого ограбления" больших нервов, ибо у них под рукой было весьма ограниченное число бойцов. Увы, не раз и не два уходящие обозы окружала толпа голодных местных, и стычки с ними подчастую превращались в достаточно кровопролитные сражения.

А в результате идеальный план, созданный в далёкой Москве, столкнувшись с реальностью, потихоньку трещал по швам и расползался, как тот самый приснопамятный тришкин кафтан.

Взять, хотя бы, знаменитую Ватиканскую библиотеку. Хорошо, что ринулись туда в первый же день, даже потеряв пару домов, намеченных себе на разграбление. Зато успели хорошо поживиться до того, как Филибер де Шалон, принц Оранский, выбранный солдатами после смерти Бурбона своим главнокомандующим, взял ей под защиту, пусть и ценой грабежа позолоченных обложек. А ведь планировали прибыть туда позже и поработать там более вдумчиво…

Тем временем самое жестокое опустошение Рима продолжалось восемь страшных дней. Укрывшись за стенами замка Святого Ангела, папа и другие спасённые с ужасом наблюдали за той вакханалией, что творилась внизу на городских улицах. Казалось, что вновь вернулись времена готов и вандалов, ограбивших Рим тысячу лет назад. Да что папа! Сама Италия взирала на разграбление Рима в полной растерянности.

Правда понтифик за какие-то "жалкие" 400 тысяч дукатов был вскоре освобождён из своего заточения в замке Святого Ангела и отправился в изгнание в Орвието, однако оккупация Рима, с полным беззаконием и властью силы, продолжалась ещё долгих восемь с половиной месяцев, пока вспыхнувшая эпидемия чумы и собранное, наконец-то, войско, верное римскому папе, не заставили наёмников в спешке покинуть усеянное разлагающимися трупами пепелище.

Что же касается представителей одного русского князя, то они исчезли ещё раньше, оставив вместо себя некоего синьора Луиджи деи Грумарди, который и должен был истребовать нотариально заверенные на его имя римские долги, продать всё же полученные в качестве "выкупных средств" дома, лавки и прочие строения, и попытаться всучить нереализованные "акты дарения" какому-нибудь банкирскому дому, пусть и за треть цены.

Передовые отряды русских выскочили к Вольмару под вечер пятницы. И выскочили столь неожиданно, что городское стадо не успело ещё покинуть пастбища и спокойно паслось себе за городской стеной. Обрадованные подобным подарком, русские помещики бросились собирать мычащую и блеящую животину в единое целое, одновременно отгоняя его подальше от города.

Вольмарцы же в первые мгновения думали лишь об одном — успеть затворить ворота. И лишь потом стали с горечью взирать на угоняемое чужаками имущество. Однако, убедившись, что русских пришло не так и много, решили отбить угоняемое стадо. Отряд ландскнехтов и вооружённые бюргеры с громким криком выбежали из распахнувшихся ворот и бросились в атаку на сразу же побежавших к лесу поместных. Вот только преследуя убегающего противника, вольмарцы слишком далеко отбежали от родных стен и когда русские, закончив отступать, развернулись и набросились на них, оказалось, что сил обороняться в поле у выбежавших нет, а отступать далеко и поздно. В результате простого обманного манёвра русские смогли не только угнать городское стадо, которым потом кормили осаждающую армию, но и повязать большое количество тех, кто очень бы пригодился на стенах.

А через сутки к городу подтянулись и главные силы. Поскольку взять город с налёта не получилось, то войско принялось привычно зорить окрестности и неспешно готовиться к осаде. Неспешно, потому как "большой наряд" подтянулся и вовсе лишь к понедельнику, но князь Бельский никуда не спешил и выговаривать пушкарям за отставание не стал.

А серьёзные осадные работы начались и вовсе к среде. Вольмар (или как его звали на Руси Владимирец-Ливонский), как и все ливонские крепости, был с точки зрения фортификации безнадёжно устаревшим. Хотя замок и стоял на возвышенности и с трёх сторон был окружён водой, однако небольшие его размеры вкупе с небольшой же толщиной стен не могли служить надёжной защитой для укрывшихся в нем людей. Да, небольшим отрядам, не имеющим хорошей артиллерии, Вольмар, конечно, был не по зубам, но только не царскому войску с "большим нарядом".

Так что пока мелкие отряды помещиков и детей боярских, рассыпавшись по округе, занимались своим привычным делом, главные силы приступили к окружению города, установке древо-земляных укреплений и правильной расстановке орудий. Работа у набивших руку за прошлую войну воинов спорилась и уже через день первые пушки изрыгнули в сторону города первые "подарки". И спустя какое-то время за стенами занялись первые пожары, которые, впрочем, пока что горожанам удавалось вовремя затушить.

Зато под рёв царской артиллерии стрельцы, поместные и казаки постепенно придвигались к самому рву, прикрывавшему подступы к городу с западной стороны, используя для прикрытия от пуль и стрел изготовленные в ближайшем лесочке туры. А придвинувшись, стали постреливать в ответ, и вскоре отучили вольмарцев надолго высовываться из-за укрытий.

Впрочем, долго терпеть обстрел и пожары вольмарцам не пришлось. Спустя каких-то три дня непрерывной работы наряда западная замковая стена была срыта до основания, открыв дорогу для штурма. Дело оставалось за малым: завалить полуосыпавшийся ров фашинами и, перебив немногих оставшихся боеспособными защитников, ворваться через пробитую брешь в город, предав его огню и мечу.

Широким фронтом тремя большими густыми колоннами, прикрываясь несколькими сотнями гарцующих врассыпную всадников, русские полки пошли на приступ. И как бы смело не защищались вольмарцы, но перевес в силах был явно на стороне атакующих. Так что, когда русские войска всё же заняли город, ладскнехты и вооружённые горожане отступили в замок, где и закрылись в ожидании помощи.

Но помощь не пришла, и осыпаемый ядрами гарнизон предпочёл через несколько дней сдаться на милость победителя и на полной его воле.

Захватив таким образом Вольмар и оставив тут небольшой гарнизон, Бельский двинул армию дальше, на Влех (как на Руси именовали небольшое поселение Валку). Сам городок крепостных сооружений не имел, зато в его округе было расположено сразу два орденских замка: Лунге и Эрмес. Причём Лунге, принадлежавший Иоганну фон Плеттенбергу и его жене, урождённой Барбаре фон Тедвен, был слабо приспособлен к обороне. Так что при первых же известиях о приближении русских Барбара и их сын, Вальтер фон Плеттенберг (полный тёзка магистра), немедленно покинули свою усадьбу и укрылись в соседнем замке. Впрочем, Эрмес продержался тоже недолго, а Влех и вовсе не сопротивлялся, так что русская армия неудержимым потоком двинулась в сторону Феллина.

А пока она двигалась на север, отряд князя Барбашина "примучивал" южные провинции Ливонской конфедерации. Один за другим падали в его руки орденские замки, а дорожные сумки поместных наполнялись различным хабаром. Война за Ливонию шла своим чередом.

Кристиан второй в своём имени никак не мог смириться с тем, что его заставили отказаться от трона предков. И путешествуя по Европе, просил и просил у любых владетелей денег, наёмников и любой иной помощи для возвращения былых владений. Увы, но проигравших не любят нигде и даже император был глух к его просьбам. Даже к той, где он просил хотя бы отдать приданное за жену. Сумма там выходила немалая, сто пятьдесят тысяч гульденов! Однако и её Карл не спешил отдавать, так как ему было не до Дании: он в очередной раз воевал с Францией.

А между тем оставшиеся доброхоты доносили до королевского слуха свежие новости из родной стороны. Новый датский король Фредерик хоть и обещал, что будет бороться с ересью вплоть до применения смертной казни, но вскоре изменил своё мнение. Стремясь к фактической независимости датской церкви от папства он покровительстовал ученику Лютера, священнику Гансу Таусену, и ограничил права епископов. А чуть позже и вовсе стал передавать в лены дворянам монастыри.

И это вызывало скрытый гнев основной части населения, остававшегося верным католической вере. К тому же крестьяне, горожане и мелкопоместное дворянство по-прежнему хранили верность Кристиану и в датском обществе все чаще стали раздаваться голоса, призывавшие вернуть свергнутого правителя.

Впрочем, находясь в изгнании, Кристиан сам познакомился с Лютером и нашёл его учение достаточно убедительным, что рассорило его уже с императором, который и отослал бедного родственничка подальше с нищенским содержанием в 500 гульденов в месяц. А потом еще и отобрал детей, чтобы папа-лютеранин не воспитал их еретиками.

Однако, если его подданным был нужен король-католик, то Кристиан был готов поменять своё отношение к учению Лютера ради отчего трона. Вот только не было на горизонте никого, кто готов был бы выложить ему кругленькую сумму на армию. Оттого и прозябал в сырых Нидерландах бывший датский король, мечтая о реванше.

Гость на пороге королевского жилища возник с утра и без приглашения, так что поначалу Кристиан даже подумал прогнать его. Однако любопытство всё же взяло своё и незнакомца пустили в гостинную, где он протомился пару часов, ожидая аудиенции.

Наконец король соизволил спуститься вниз.

Гость, одетый достаточно дорого для простого гонца, быстро подскочил с кресла и поклонился монарху. Причём поклон был не такой, как принят в Европе, зато так кланялись послы русского царя, когда приезжали в Копенгаген.

— Вы рутен? — спросил Кристиан по-немецки, помня, что датский язык даже в Дании использовался не везде. Это ведь лишь при его правлении всё королевское делопроизводство было официально переведено с немецкого языка на датский, а до того везде и всюду по стране, кроме деревни, царил язык Ганзы.

— Да, ваше величество, — снова поклонился гость. — Степан Грязнов, личный дворянин князя Барбашина к вашим услугам.

— Князь Барбашин? — левая бровь короля взлетела вверх. — А, помню — этакий Северин на службе моего московского брата.

— Старшего брата, ваша величество. Всё же мой господин принял титул императора, доставшийся ему по матери.

Кристиан хмыкнул и отошёл к окну. Гость позволил себе дерзость, но московиты всегда были щепетильны в титуловании своего государя. Да и императорский титул Василия, третьего в своём имени, был признан в Европе почти всеми, кроме королей Франции и Польши. Так что не ему обижаться на подобную поправку. К тому не даром русские прислали к нему гонца. Неужели Василий вспомнил о былом союзе?

— Что же хочет сказать мне ваш господин, герр Грязноф?

— Князь, которому я служу, просил меня передать вашему величеству, что государь печалуется по вашей судьбе. Однако он не может оказать вам помощь напрямую, так как Фредерик, первый в своём имени, коронован по всем правилам вашей страны, что, впрочем, не отменяет узурпацию им власти, так как он поддержал мятежников, поднявших руку на своего суверена. Однако, по многим причинам, король Фредерик был признан в Москве.

— Но всегда есть какое-то "но"? — хитро прищурился Кристиан. В душе же бывшего короля бушевал пожар. "По многим причинам" — как красиво гость высказался про политику. Но он-то понял всё прекрасно: рутенам нужен проход по Зунду и ради него они признают владыкой любого, кто оденет корону в Копенгагене. Тем более, если сделает это "на законных правах".

— Ваша прозорливость вызывает восхищение, ваше величество, — казалось, что с уст гонца вот-вот польётся елей. Но Кристиан лишь усмехнулся столь откровенному подхалимству. И не поверил ему. Слоняясь по Европе, он много слышал про то, что происходит на востоке и понял, что рутены не стой ганзейцев — мягко стелят, вот только за ночлег потом не расплатишься.

— Как стало известно в Москве, — продолжил между тем Грязнов, — вас не забыли в вашей стране и многие ждут вашего возвращения. Особенно епископ Нидароса.

Кристиан печально вздохнул. Осведомлённость рутенов вызывала трепет. Да, Олав Энгельбректссон писал ему, что в Норвегии только и ждут его высадки, и готовы признать своим королём даже без датской короны. Ах, Норвегия! Его лучшие годы, его милая Дивеке, его мудрая Сигбритта. Его враги вылили кучу грязи на имя советницы, мол это она без конца настраивала монарха против его окружения. Но он-то знал, что голландка хотела совсем другого!

Однако гость продолжал говорить и Кристиан отбросил нахлынувшие воспоминания:

— Частные лица, которые недовольны вашим свержением, из-за чего полностью провалился проект русско-датской торговой компании, готовы пожертвовать вам нужную сумму и корабли, что доставят вас с войском в Нидарос.

— Хорошо, это я понял. А что эти "частные", — король выделил последнее слово интонацией, — лица захотят взамен?

— О, совсем немного, ваше величество. Ведь издревле Финмарк является яблоком раздора между Норвегией и Русью. За оказанную Вам помощь, вы просто уступите север по 68 градус, до озера Дуортносьяври, как прозывают его местные самоеды, и дальше по реке Турнэ-эльв до самого залива. Ах да, Лофотенские острова Вам придётся уступить полностью.

— А не много ли желают ваши "частные" лица?

— Ах, ваше величество, не думаю, — состроил скорбную мину Грязнов. — В конце концов, вы так желали помощи, что готовы были заложить куда более богатую и населённую Исландию. А тут Финмарк, где бегают нищие самоеды и всех крепостей — один Вардегуз.

— Ну, допустим, не один, но, пожалуй, я действительно уступлю Финмарк скажем, за двести тысяч гульденов.

— Побойтесь бога, ваше величество. Ту же Исландию вы торговали куда дешевле. Хотя, если к Финмарку вы присоедините ещё и Исландию…

— Думаю, это будет чересчур много, — поспешно проговорил Кристиан. — Да те же Лофотены, издревле самое богатое место рыбной ловли вдоль всего побережья и норвежцы, живущие за счёт промысла, никогда не смиряться с этой сделкой. И зачем мне тогда норвежская корона? Пусть ваши "частные" лица подумают над этим, а пока просто озвучьте, на какую сумму они хотели бы расщедриться, герр Грязноф? Мне ведь нужна не только армия, но и поддержка подданных, особенно в первые месяцы…

— А вот этот вопрос мне позволено обсудить с вами, ваше величество, — Грязнов даже внешне подобрался, предчувствуя азартный торг, пусть и с коронованной особой.