Князь Рысев 2

Глава 14

Никогда бы не подумал, что буду рад горячему душу. Решив, что время пояснить, где я смогу найти создателя священных чернил, еще не пришло, старикан велел мне немедля отправляться в уборную и хорошенько вымыться. В конце концов, негоже, когда барин весь замызган чужой кровью.

Вода была приятной, я будто смывал с себя все проблемы прошлых дней. Выходил обновленный, распаренный и довольный. Кондратьич же только цокнул языком — по его мнению, ничего я не понимал в том, как хорошо помыться. А вот если бы он загнал меня в баньку, да не ту, что в городе, а в своем родном селе… Мне показалось, что где-то очень далеко по моей спине заплакали крапивные веники.

Сменная одежка была стиранной и старой, но свежей. Я облачился в рубаху и штаны — Ибрагим же успел уже сгонять в свою чудо-прачечную. На столе лежала горка мятых купюр — деньгам не пошли на пользу мои упражнения и погоня за Митеком. Надо, поставил себе галочку в голове, обязательно об этом спросить старика — авось он и вспомнит чего.

Слуга верен был мне до последнего. Ни копейки из тех денег не тронул, от лишних вопросов воздержался — то ли понимал, что это законный трофей из квартиры нашего похитителя, то ли попросту не мог представить меня заурядным вором.

— Что дома-то сидеть, барин? Пойдем на улицу? Ярмарка к тому же приехала. Помните, как ярмарки-то любили?

Я лишь кивнул. Помнить, конечно же, не помнил, но мог представить, за что Рысев-бывший в свои юные годы мог полюбить такое простецкое зрелище, как ярмарку.

Торговые ряды выстроились стройными редутами. Купцы, будто сойдя с страниц сказок, наперебой предлагали свои товары. Готовились к бою игрушечные пикинеры шведов, русские же гренадиры обещали им хороший прием из своих ружей. Австрийский фарфор соседствовал с ундинасскими шелками. Разодетый в белый не по погоде халат, с какой-то тряпкой на голове торгаш в мгновение ока схватил меня под локоток — столь непринужденно и приветливо, что я даже не успел среагировать. Он обещал накормить меня завтраком, обедом и ужином, показать выводок своих детей и страшно интересовался, сколько ковров я желаю купить в его лавке.

На помощь мне пришел Ибрагим. Старикан знал какое-то таинство волшебных слов, быстро сбившее торговый настрой с несчастного и вытянув из того разочарованный вздох за зря потерянное время.

— Не зевай, барин. Забыл, чему я тебя учил?

Я шмыгнул носом, отрицательно покачал головой. Чему конкретно Кондратьич учил своего протеже, во всех подробностях мне знать было не дано, но глаз хватался за мелкие детали, вытаскивая за их хвост целые истории. Малолетний воришка, вытирая слезы на грязном лице, жалился на злодейку-судьбу перед дородной, охающей от сожалений дамой, а тем временем его дружки щипали ее сумочку на предмет ценностей. Здоровый детина — приезжий деревенщина — глуповато озирался по сторонам, будто в надежде насмотреться впрок. Поставленный на «сценку» мальчишка-газетчик лениво жевал булку, словно египетская казнь, над ним нависла пухлощекая, крепкая булочница. Румянец гулял по ее щекам, украшая и без того симпатичное лицо.

Мне на миг показалось, что все причуды Петербурга слились воедино, чтобы собраться в общее, небольшое озеро самой настоящей жизни. Здесь и не пахло рекламными феями — у местных торговцев вряд ли хватило бы на них денег. Словно соревнуясь друг с дружкой в том, кто выдумает кричалку лучше остальных, они надрывали горло. Прохаживался их стороны в сторону поглядывающий на поднос с сигарами в руках не в меру хрупкой и вытянутой девицы Белый Свисток.

Я поднял взор и сразу же понял, что мне все это время доставляло неудобство: чувство, что за мной пристально и не сводя глаз следят. Каменные горгульи, неведомые на крышах знакомого мне Петербурга, здесь были словно родные. Выполненные в виде круглоголовых, толстопузых грешат с маленькими крыльями, они уныло взирали на нас очами самих настоящих бесов — интересно, это Егоровна придумала запихнуть их в каменные изваяния или нашелся кто-то другой?

— Так что там со святыми чернилами, Ибрагим? — спросил я, всего на миг задержавшись у лотка с фруктами. Их хозяин, не признав во мне благородного, все равно спешил с улыбкой на лице и потирая ладони — не иначе как подсчитывал будущие прибыли. Я лишь отрицательно покачал головой ему в ответ, как будто давая понять, что пока лишь только прицениваюсь. Он разом утратил ко мне интерес, бросив словесное проклятие — я видел, как черной птицей оно спорхнуло с его уст. Впрочем, не долетело — врезалось в незримый купол передо мной, лопнуло.

Первой мыслью было схватить мерзавца за шиворот и спросить его за подобные методы общения с покупателями, но здравый смысл подсказал, что таковы законы этого мира. Сам, что ли, мало ругаешься на тех, кто зря топчется под боком?

— А что с ними такого, барин? Вестимо что. Церква ими бумазеи рисует. Не нашенские, это понятное дело, откуда-то из-за рубежов моду взяли. Хрендульгенции зовется али как-то так.

Я с пониманием дела кивнул. Индульгенции так индульгенции. Интересно только, зачем они нужны в стране, что никогда не ведала инквизиции? Я снова вспомнил про Егоровну и ее чудо-отряд и чуть не прикусил самому себе язык. Только вот как же так выходит, что индульгенции выписывает церковь, а не инквизатории? Или я что-то путаю?

Кондратьич спешил с разъяснениями.

— Тут такое дело, барин. В Петербурге эти бумажки выдают токмо в одном месте. Иди за мной, провожу туда.

— Погоди, Кондратьич, — остановил его жестом.

На глаза мне попалась оружейная вывеска — хитро намалеванный на ней клинок привлекал глаз. Ясночтение тут же подсказало, что без чародейства тут не обошлось: зачарованные краски таили в себе привлекающее взгляд заклинание. Потому-то она казалось такой выделяющейся среди остальных.

Ибрагим как будто меня не понял.

— Чего ж тут годить-то, барин? Церква недалече от нас. Почитай, квартала два отсюда пройдем и тама будем. А коли ты деньгами богат… — Он намекнул на те залежи купюр, что обнаружились в моих карманах. — Коли богат — так ведь эта чуда рельсовая есть. Грят, она по каким-то экхнергиям гонится, а я чую, что брешут. Черти оную поганую повозку толкают, ага. Ну за деньгу-то можно и разок на бисях прокатиться — авось с них хвосты не слезут.

Старик бросил взгляд на часы, качнул головой, а опосля махнул рукой, будто придя к какому-то своему внутреннему выводу.

— А ну ее! В божий дом успеется еще сходить. Что толку сейчас переться — там от народу не продохнуть будет. Час нам надо куда-нибудь определить, барин, коль уж ты никуда шибко не спешишь. А там уж наедине пообщаешься с кем надо. Священник там али кто ящо.

С ним трудно было не согласиться.

— И все-таки ты обещал рассказать подробней, — настаивал. Теперь не я за стариком — он послушной овцой шествовал за мной. У оружейной же лавки толпились: то, что издалека казалось небольшой каморкой, оказалось куда больше в размерах. Едва слышно посреди гомона хлопал порох, источая едкий, вонючий дым. Не иначе оружейник показывал свой товар во всей красе. Я сомневался, что он заряжал свои стволы не холостыми, но кто ж его на самом деле знает?

— Святыми чернилами раньше токмо Библии писали, барин. А то ж! Книга книг, как-никак! Если истину писать, то только тем, что только от бога-то и получить можно.

Я оценил его объяснение по достоинству. Если бы в нашем мире у священников была некая субстанция, которую они могут получить лишь непосредственно от своего верховного управителя, а не в ближайшем магазине, я бы тоже уверовал. Оставалось только надеяться, что под «святыми чернилами» не таился какой-нибудь заурядный химический рецепт с елеем…

— Выходит, что только у них они и есть?

— А то ж, барин! Как в зеркальце смотришь!

Старик на миг сбавил шаг. Его взгляд привлекли резные деревянные свистульки. Дети, толпившиеся у лотка с игрушками, может быть, и рады были бы поглазеть на клинки да сабли, но деревянные, хорошо выкрашенные фигурки им нравились больше. На лицах мальчишек играли юношеские мечты — мозг не уставал выдавать одну дивную забаву за другой, которую можно было бы устроить с такими-то кунштюками. Пустые карманы их родителей же говорили, что трудное детство и игрушки, прибитые к полу — все, на что они только могут рассчитывать.

— Инквизатории чего только ни делали, да только куда им, чертознаям? Они только смолу могут из бесовьих копыт, да и той не дадут.

— Если ими святые книги пишут и индульгенции, то как же так вышло, что это письмо написано ими?

— А пес евойный знает. — Кондратьич разве что развел руками. Он выдохнул, как-то грустно осознав, что его время играть с свистульками прошло. Словно не желая рушить чужое детство, он взял одну из них, вытащив несколько копеек из кармана, сунул продавцу. Всучил какой-то белобрысой девчонке — та взяла подарок и тут же была такова.

— Я тебе токмо одно скажу, барин. Простые бумажки такими чернилами не подписывают, за них ведь и всяко спросить могут.

— Кто?

— Ну вестимо же кто, барин. — Он постучал самого себя по лбу, будто дивясь моей недалекости. А потом ткнул пальцем в небо. Я выдохнул с пониманием. Бог так бог — с ним, поди, не забалуешь.

— Святые чернила сами по себе непростые. Их, грят, из самых золотистых лучей солнца берегини отбирают. Сушат, мол, в девственных слезах там, на небесах, вымачивают, а опосля дождем сыпят с золотых же туч.

Я не спорил, но метод получения чернил даже для этого мира казался до безобразного странным. Сомнения в тот же миг змеями закружились в голове, но я не спешил их озвучивать.

— Допустим. А может так статься, что моего похищения мог пожелать кто-то из церкви? Быть может, у моего…кхм, отца были какие-то несостыковки? Непонятки со святыми людьми?

— Боже избавь, барин! — На лице Кондратьича отразилось нечто похожее на испуг. Он глянул в небо, будто убоявшись, что, не выдержав столь богохульных слов, божья кара не заставит себя ждать.

Гром посреди ясного неба не спешил бередить наши уши. Старик, словно желая поведать тяжкие тайны мироздания, склонился надо мной, вкрадчиво зашептал:

— Избави господь от таких наказаний. И так с инквизаториями были не в ладу, так чтобы еще с церквой. Тогда все, каюк. — Он сложил руки на груди, будто собираясь спародировать знаменитый череп с костями.

Вот оно, значит, как. Были проблемы с инквизаториями, а я-то и не знал. Разве что только мог догадываться.

— А если кто-то захочет расписать ими свое перо? Ну чернилами этими?

— Ну и мысли в твою голову приходят, барин! Ты там, часом, в корпусе-то не в еретики заделался?

— Не в еретики, — успокоил его, продолжил: — Но ведь кто-то же это письмо накропал. И не абы чем, а этими самыми чернилами чудесными. Значит, по мою голову охотится какой-нибудь священник?

— Не дай боже, барин, не дай. Святыми чернилами абы какую бумазею не подмахивают — грят, лучи-то эти самые в себе послание содержат. Мол, мысли и образы ложатся на бумагу, когда ими пишут. А потому хрендульгенции могут и грехи отпустить без священника всякого, и Библию ежели читать — так вся душа прям наизнанку так и светится. Понимаешь?

Я развел руками — а то, мол, как же! Все, конечно, звучало до бесконечного образно, но хотя бы похоже на правду.

— То есть если мы покажем это самое письмо тем самым священникам из твоей церкви, то они смогут расшифровать написанное? Я умею читать, говорю про истинные мысли писавшего.

— А то ж! По ним и писавшего отследить можно! Потому и веду, а ты думал?

Я уже ничего не думал, лишь приветливо хлопнул старика по плечу. Мимо нас проскочили улыбчивые девчонки, задумчиво обернувшиеся на меня. Рысев-бывший, может, был и не красавцем, но тело свое сделал привлекательным. Верещали дети, раскачиваясь на карусельном столбе. Голосил забравшийся на столб доходяга, грозя кулаком кому-то внизу — вместо пары сапог ему в награду достался только один.

Я же вильнул в сторону оружейной лавки и сразу понял, что торговец не зря вложился в свою вывеску. Оружие, которое он привез, и в самом деле достойно внимания.

Вместо стрельбища, на котором можно было проверить только что купленный огнестрел, стояли закрытый жестяными листами мишени. Под ними прятались кирпичные, истерзанные едва ли не в клочья придирчивыми джентльменами стены.

Глаза разбегались от возлежавшего на стендах богатого ассортимента. Здесь было все и на любой вкус: клинки покоились в резных ножнах, для покупателей попроще охотничьи ножи с цепой, дабы вешать на грудь. Солнце играло бликами на полированных лезвиях.

Пистоли шли по возрастанию. Притащить на ярмарку ружья у торговца не хватило смелости, а вот револьверы лоснились от сала и оружейного масла. В воздухе витал тяжкий, маслянистый дух смазки, от едкой вони пороха резало глаза. Я удивился, когда увидел сургучовые бляшки, налепленные на пистолеты.

— Это чтобы из них нельзя было стрелять. Предохранитель. А то тут всякого лихого люду наскочит, — пояснил подошедший из-за спины Кондратьич.

Взгляд сначала привлек пистолет — обслужив последнего клиента, ко мне подскочил продавец. Я не сразу, но заметил крохотную фигурку, снующую по прилавку — блестящая на все лады фея, почти такая же, какую я высвободил, в тщетных попытках натирала стол миниатюрной тряпкой. Не ведая иных забот, не обращая внимания на спорящих над ней великанов, она находила развлечение в том, что засыпала в цилиндры гильз порох, тужась от дикого усердия, впихивала конусы пуль.

В глазах купца горело рвения консультанта из «М-видео». Он мало чем отличался от того несчастного, что желал мне продать ковров на годовой доход семейства Тармаевых, разве что предлагал воистину отменный товар.

— О, гляжу, у молодого человека хороший вкус. К чему бряцать железками, когда хороший «Подбирин» уравняет любые шансы? Не нравятся плоские пистолеты и по нутру лишь увесистая объемность револьверов? Не беда! К вашим услугам последняя разработка от фирмы «Наган». Хорошо лежит в руке, малая отдача, легко высвобождающиеся каморы барабана. Если и он не способен впечатлить, то… — Он, высоко задрав палец, будто собираясь пронзить им небеса, огляделся по сторонам. Что ни говоря, а актерскую школу этот торгаш прошел хорошую. — Только для такого въедливого и придирчивого покупателя, как вы! Взгляните сами и убедитесь — высочайшее качество! Отменная английская сталь! Закалка, воронение!

Он бухнул передо мной резной короб. Словно создатели пистолета желали убивать не жалящими пулями, а одним лишь только чудесным видом своего изделия.

— Револьвер системы Энфильда, — поднеся ладонь к губам, вкрадчиво проговорил он. Набрал побольше воздуха в грудь, вот-вот собираясь излиться потоком славословия дивному оружию.

— Пистолет хотите купить, барин? — Кондратьич словно только сейчас раскусил мою задумку.

— Думаешь, не стоит? — спросил у него. Он пожал плечами, будто говоря, что его хата-то с краю.

— Я больше по стали, барин. Курок-то дергать — много уму не надо. А вот добрым кортиком врага угостить в штыковой. Да и что она — пистоля? Вот винтовка наш вариант!

Мне тут же вспомнилось, как он ловко управлялся с ружьем во время погони и как подстрелил водителя наших противников. Наверное, не будь старик столь хорош, эльфианцу удалось бы скрыться. Мне тут же вспомнились все обещания, которые я давал самому себе — что стоит только хоть чуть-чуть разжиться деньгами, как я обязательно найду способ отплатить Кондратьичу.

Винтовок тут не было, а вот кортиков был целый стенд.

— Ничего не выбрали? — Купец сник, едва понял, что все его похвальбы револьверу Энфильда прошли мимо моих ушей. Ясночтение раскусило его ложь, бросив в мусорку едва ли не половину всех заверений. То, что с его слов должно было быть золотом легендарки, едва ли дотягивало до зелени необычного. Впрочем, все остальные стволы были и того хуже…

— Есть у тебя кортик? Хороший? Самый лучший?

Он заспешил к холодному оружию. Фея, впихивающая очередную пулю в гильзу, одарила меня насмешливым взглядом — ей показалось забавным, что я решил сделать такой выбор.

А не ее дело, что я брать собрался.

Железку, что положил передо мной купец можно было выставлять в музее, как экспонат.

Кортик генерала — появилась над ним надпись. Класс предмета — уникальный.

Когда-то корпус Дружинников награждал лучших бойцов подобными клинками. Времена Дружин и их незримой войны с нечистью сгинули в пучинах истории, но мастерство кузнецов по-прежнему хранит в себе силу и мощь их отваги, мужества и чести.

Нехило, ничего не скажешь. Кондратьич, увидав предложенное нам, загорелся самым настоящим детским восторгом. Ему так и хотелось ухватиться за гофрированную рукоять. Он как будто хотел сказать, что с таким оружием ему никогда не придется волноваться за родимого барина. Он будет под надежной защитой этого оружия.

Я же позволил себе презрительную ухмылку, решив немного поиграть. Положил на стол, отрицательно покачал головой.

— Я сказал — лучший. Или мы уходим.

— Один момент, господин. Не извольте беспокоиться, лучше оцените сами! Если это не лучшее, то я не я и закрываю лавку сегодня же!

Колкая сатира. Класс предмета — легендарный.

Исцеляет своего владельца, если противник был поражен в срамные места. Увеличивает харизму на 10 единиц. Дает 25%-ный шанс, что озвученная шутка понравится окружающим.

Некогда граф Ивашкин вызвал своего давнего соперника и друга графа Ватутина на дуэль. Обида, проскочившая меж ними, затерялась в анналах истории, но заведомо известно, что оружием они выбрали колкость слов. Остроты, что они низвергали друг на дружку, были пойманы одноглазым бесом-кузнецом. Из них он выковал этот клинок.

— Это же… — У Ибрагима сперло дыхание, когда он увидел эту прелесть. Торговец же вспотел до изнеможения. Если я и сейчас махну рукой и скажу, что это мусор, он как будто покончит с собой.

— Цена?

Он назвал, а я лишь присвистнул. Все, что было в запасниках эльфианца, можно было спустить здесь и сейчас.

— К кортику идут ножны, господин. Купите его — и сможете выбрать пистолет из тех, что я предлагал. — Он подмигнул, как будто осознавая, что цена явно завышена.

— Это же… — словно заведенный, повторил Кондратьевич. У старика задрожали руки при одном только взгляде на это чудо. Ему хотелось прижать оружие, словно любимую дочь, и уже никогда с ним не расставаться.

В конце концов, у каждого из нас есть свои пусть маленькие, но слабости.

Я расплатился не раздумывая. Мне казалось, что на нас сейчас глазеет пол-ярмарки — и в самом деле, не каждый день продают такое, да еще и у всех на виду. Выкладывая один билет банка за другим, я боялся только того, что мой внутренний счетовод ошибся и у меня меньше, чем требовалось.

Мальчишки, позабывшие о недоступных им игрушках, теперь взирали, облизываясь, на хорошо наполированные железки. Кортик, который вот-вот должен был стать моим, манил их взгляды точно так же, как крохотная фея — взгляды девчонок. Одна из них осмелилась протянуть к ней руку, но крохотная цветочная дева ответила ей шипением — малышка поспешила юркнуть в сторону. Барыги, воры, местное жулье жевали губы — если б они только знали, что сегодня сюда привезут такое чудо, то пришли бы во всеоружии. Будто желая размять кулаки, стояла поодаль массивная охрана. Разодетые в броню, сквозь кристаллические линзы защитных очков они взирали на толпу, ожидая какого-нибудь фокуса.

Фокусов не происходило.

Я снова ощутил себя бесконечно бедным. Вспомнилось, как вчера возликовал, едва нашел деньги — теперь-то не придется есть за счет друзей и просить Майку купить мне новые штаны. А сейчас, кажется, настало время возвращаться к прежнему порядку вещей.

Я выдохнул, принимая кортик из рук купца. Он был крепок на свои слова, а потому развел руками, предлагая выбрать понравившийся мне пистолет. Я решил, что плоский «Подбирин» станет неплохим дополнением — кожаная, декоративно потертая обойма быстро перекочевала в мои руки. Я скинул куртку Кондратьичу — хотелось примерить обновку на себе.

Старик охнул, когда я забрал одежку и протянул ему кортик. Он едва взялся и тут же убрал ладонь, словно считая себя недостойным такого оружия.

— Бери, Кондратьевич, это теперь твое, — улыбнулся. Белые Свистки, будто желая доказать, что я зря грешил на них, вызвали подмогу — мало ли кто из лихих решит оспорить мою покупку и присвоить право владеть кортиком себе? Словно моя личная охрана, они едва ли не стеной стояли за спиной.

— Мое? — Он удивился, подался назад. — Господь с тобой, барин, разве ж можно? Такое — и мне?

— Бери-бери. Я с этой железкой буду ни так, ни эдак. А ты солдат бывалый, знающий. Да и завсегда мне в случае чего его одолжишь, верно?

Я ему подмигнул, а Ибрагим, наконец, набрался смелости. Клинок показался из ножен — остро заточенная сталь, казалось, готова была резать одним лишьсвоим видом. Старик опробовал остроту пальцем, тут же сунул его в рот, заулыбался; будто не поранился, а получил пряник. Его глаза бегали с гарды на острие, с острия на рукоять.

— Глянь, что там со временем? — попросил я. — Не пора ли нам в церковь?

Он лишь кивнул, тут же приторочив ножны к поясу, решив, что осмотрит свое сокровище чуть позже. Под взорами любопытствующей толпы мы зашагали прочь.