Когда им шестнадцать

I. «Мой отец»

Раньше я страшно любила отца, хотя видела его мало. А может быть — именно поэтому. Он у нас военный, полковник, много бывает в командировках, да и работает далеко от дома. В общем, общалась я с ним по воскресеньям. Он меня после завтрака уводил гулять, чтоб «дать маме отдохнуть». Мы ходили в кино, в цирк, в парк, на всякие утренники, и он покупал мне конфеты. И хоть он человек неразговорчивый, мне было с ним всегда интересно. Он умел меня слушать. Я ужасно гордилась его орденами, фронтовой биографией, даже его вспыльчивостью, о которой у нас дома постоянные разговоры.

А больше всего меня восхищало его отношение к людям. Он вечно за кого-то хлопотал, воевал, и мама называла его «юным общественником». Ее злило, что у нас «проходной двор»: чужие люди ночуют, их надо принимать, кормить. А вот я — преклонялась перед отцом. Он ведь поддерживал дружбу с фронтовыми товарищами, помогал семьям погибших, кого-то разводил, мирил, ездил даже «воспитывать» каких-то мальчишек, «безотцовщину». Никак не мог забыть о своем «батальоне».

Как-то я возмутилась:

— Почему же о твоих солдатах никто не писал, если они герои.

— Обо всех не напишешь.

…И я мечтала, что, когда вырасту, обязательно напишу, — об этих людях. Это — долг нашего поколения. Чтобы как можно меньше осталось безвестных героев. А то мы часто злимся на пожилых, когда они нам замечания делают. А они, может, в прошлом — герои…

Родилась я в своей семье поздно, пять лет спустя после войны. А до меня у них был сын, только он умер во время войны. Отец и мама однолетки, и они все боятся, что «не поставят меня на ноги». Разговоры об этом я часто слышу. По-моему, они иногда даже жалеют, что родили меня…

И вот вчера отец принес два билета на концерт. Вообще, он от искусства человек далекий и взял билеты только потому, что мама недавно его попрекнула, что он ее никуда не водит. Билеты были на эстрадный концерт. Мама сказала, что неважно себя чувствует. И велела мне с ним идти. Отец был недоволен, но промолчал, а я обрадовалась. Я ведь редко куда хожу, у меня «режим»!

На концерте все шло мирно. В антракте мы даже с отцом пошли в буфет и выпили пива (он) и воды (я). И еще я помню, поглядела на него и вдруг подумала, что он у нас уже старый, кожа шеи над кителем висит и волос на лбу маловато…

А когда вернулась домой, мама начала ворчать… ей точно обидно, когда она мне делает приятное. Потом обязательно все испортит. Ну, и вот она завела: меня балуют, развлекают, а я — лодырь, не убираю за собой, всегда мои книги разбросаны на подоконнике, рядом с кроватью, на которой сплю.

Я сказала, что сначала поужинаю, а потом уберу. У меня было хорошее настроение. И в голове вертелась одна из песенок, которую исполняли на концерте. Я даже напевала тихонько. И тут отец вдруг вмешался и таким голосом, точно я его подчиненная, приказал мне немедленно все убрать. Ужасно мне стало обидно. Я стиснула зубы и нарочно перекладывала книги, медленно, как паралитик. Мама позвала меня ужинать, а я отказалась из упрямства. Сказала, что «уже» — не хочу.

Тут отец вдруг начал кричать. Я растерялась, а мама начала меня уговаривать таким бархатным голосом. А мне очень трудно удержаться от слез, когда обидно. Я уткнулась в подушку и разревелась.

Я и сейчас вздрагиваю, когда вспоминаю, что отец мне кричал. Оказывается, он все грехи мои помнит. А я, когда зимой он меня ударил один раз по лицу, ему это простила. И очень я захотела, чтобы его Сова увидела. Она всегда в школе разливается насчет уважения к родителям…

Утром мы уезжали в колхоз. Провожал меня до школы отец.

Попрощались мы с ним очень холодно. Я сразу ушла к ребятам, хотя видела, что отец долго стоял с другими родителями во дворе, пока мы не построились и не двинулись к трамваю. А когда поехали, затосковала. Вдруг так стало его жалко. Ведь он уже старый.

2. «Кого из родственников ты больше любишь?»

К нам приехала моя тетка. Мамина старшая сестра. Приехала в отпуск. Я ее мало знала, а тут вдруг она ко мне привязалась, и я к ней. Ужасно с ней интересно, хоть маму наша дружба злит.

Тетка попросила, чтобы я ее называла не тетя Ина, а прямо по имени. Она когда-то была красавица. Мама рассказывала, что когда она шла по улице — на нее все мужчины оглядывались. Она и сейчас видная, хотя совсем старуха, ей под шестьдесят. Но теперь на нее только женщины оглядываются. Она живет в Ленинграде и одета, как картинка. Потому что одинока и все на себя тратит, а как врач-рентгенолог Ина много зарабатывает.

Мама о ней насмешливо отзывается. И что она красится, и что она легкомысленная, и что врунья. Но Ина удивительно меня понимает. Она привезла мне в подарок свой золотой медальон. Мама сказала — мещанский, а мне нравится. Ина считает, что медальон мне пойдет, потому что у меня внешность тургеневской девушки. Правда, я не уверена в этом. Лицо у меня круглое, нос курносый. Может, из-за косы?! Девчонки обо мне так и говорят: «Катя — это та, с косой толстой…»

И вот мы с Иной теперь часто удираем из дома, идем есть мороженое. И хоть она накрашена, а я терпеть «не могу крашеных женщин, с ней мне не противно. Она ведь только ресницы красит и губы, ну и волосы, от седины. Они у нее очень здорово вьются. И неожиданно она стала мне куда ближе родителей. Конечно, это неблагодарность, но что делать, если после той ссоры я больше не могу по-старому любить отца.

Ина и правда врунья, но врет наивно, как маленькая. Когда ей об этом говоришь — не обижается, хохочет. Мама острит, что Ина старается завоевать у меня дешевую популярность. Ну и что? Не так много на свете людей, которые старались бы меня завоевать! Ина передает мне, что говорят обо мне отец и мама, она поддерживает мои выдумки, водит в кино потихоньку, без их разрешения.

Она подарила мне материал на блузку и свое платье шелковое, чтобы перешить. Она такая большая, что из ее платья, портниха сказала, мне выйдет платье и даже жакет. И еще Ина со мной очень откровенна. Рассказывает о своем прошлом, о своих многочисленных романах. Мне она хочет по-своему добра, но она могла меня испортить, если бы не мой иммунитет к дешевым увлечениям. Я ведь решила, что влюблюсь раз и на всю жизнь.

Странно, с ней я могу свободно говорить о своих переживаниях, и она слушает, расспрашивает, и как взрослая, и как подруга. И никогда не попрекнула меня ничем…

И еще у нее редкий вкус к тряпкам. Она сразу высмеяла мои платья, сказала, что мама меня одевает, как страшилу. Нашла дешевую портниху, и теперь я хожу на примерки, а она командует. И хотя раньше меня нельзя было заставить мерить, я считала это занятие пустой тратой времени, но с ней и примерка платья — удовольствие. Умеет она говорить о них, как о стихах, со вкусом и вдохновением.

Да, а вчера папа ходил в школу и Сова на меня наябедничала, хотя в лицо ничего не говорила. Она сказала, что я — неуживчива, резка с учителями, что в классе меня не любят, что я — лодырь, не прикладывающий даже минимума усилий, чтоб учиться отлично.

Папа пришел злой и пересказал все маме, а она, конечно, подлила масла в огонь. Заявила, что я ни с кем не считаюсь, даже с родителями. А я сказала, что мое уважение зависит не от родственных связей, а от истинных достоинств человека.

— Значит, меня ты не уважаешь? — спросила мама.

— А ты ничем не замечательна, чтоб это заслужить, — сказала я, и папа потребовал, чтоб я извинилась. Мама посмеивалась, а я стиснула зубы. Почему надо извиняться за правду?!

Ведь моя мама — самый обыкновенный человек. Другие мамы во время войны совершали всякие геройства или потом стали известными учеными (вот у Сороки, его мама — доктор биологических наук). А моя мама — все время работала в библиотеке. И в эвакуации, и когда вернулась в наш город. И еще — она ужасный формалист. Хоть я и дочка, а в своей библиотеке к полкам меня не подпускает, точно съем я ее книги. Я как-то отцу пожаловалась, а он сказал, что мама — принципиальный человек. Я так смеялась. Тоже мне — принципы!

В общем, отец выгнал меня из-за стола и запретил идти с Иной в кино. Ина во время этой сцены делала мне уйму знаков, чтоб я «не нарывалась». Она считает, что никто меня не тянет за язык говорить людям правду в глаза, но я не могла удержаться. В результате — отец с матерью отправились в театр, а мы с Иной остались «штрафниками». Она без меня не захотела идти, и мы отдали билеты соседке.

Но ведь «дерзости» мои были справедливы! Мама расхваливала себя, а я и скажи, что из всего класса никто меньше меня не ходит в кино и никто из девчонок хуже меня не одет. Она ответила, что я не заслуживаю развлечений и модных туалетов и что я должна их зарабатывать примерным поведением. Но в конце концов развлечения — показатель отношения родителей, их любви, а разве можно зарабатывать любовь? Она заявила, что я — неблагодарная, а я сказала, что не могу быть благодарной родителям, которые меня непрерывно попрекают…

И осталась без кино. В утешение Ина мне подарила куколку — талисман итальянский. Я стала всюду ее таскать. И она принесла мне счастье. Я не учила сегодня литературу, историю и английский. Меня не вызвали по двум первым предметам, а по-английски вызвали и почему-то поставили пять, хоть я почти ничего не соображала.

3. «Моя мама»

Иногда я себе кажусь ужасно неблагодарной, особенно когда мама что-нибудь мне сделает неожиданно хорошее. Я все ей прощаю тогда…

Мама у меня очень интересная женщина. Папа иногда даже головой качает: «Ох, если бы в тебе, дочка, хоть капля маминого обаяния была!»

Маме моей пятьдесят, но она выглядит очень молодо без всяких косметик, да и фигура у нее великолепная. Знакомые думают, что она гимнастикой увлекается, но я-то знаю, что она и зарядки в жизни не делала… Лучшее ее украшение — ямочки на щеках и на подбородке. И еще рот необыкновенно красиво вырезанный, прямо лук Амура. И еще у нее удивительные волосы, совершенно золотые и вьются сами, без всякого парикмахера. Ни одного седого волоска. Отец рядом с ней кажется стариком.

У нее талант — всем нравиться. Ее любят и соседи, и на работе, и знакомые. Только и слышишь: «Ох, какая твоя мама милая», «Ах, какая она добрая, культурная, скромная»…

Об отце я не говорю, он на нее молится. Ина рассказывала, что он ее три года добивался, ходил, как привязанный, потому что он некрасивый, маленький, и его отец был парикмахером, а ее — профессором. Правда, отца она своего совсем не помнит, он умер, когда ей было три года, но зато разговоров о ее семье и сейчас хватает. Она как-то умеет подчеркнуть, что «снизошла» к отцу. Правда, с тех пор, как он — полковник, он начал огрызаться. И теперь у них даже ссоры бывают. Но не надолго, она приласкается — и он опять кроткий с ней.

Ина о ней говорит, что она — человек долга. И это очень верно. В уборке она удивительно аккуратна, да и на работе — передовая. О ней даже в «Вечерке» писали. Ее библиотечный кружок считается лучшим в городе…

Раньше я ужасно ее любила и страшно гордилась, что она всем нравилась. Я всегда старалась ее утащить от отца погулять. Чтоб только вдвоем походить по улицам, она мне часто всякие истории рассказывала. Из жизни и книжные. Я только недавно узнала, что она концы всегда переделывала, «чтоб не воспитывать во мне пессимизм». И даже в «Короле Лире». По ее рассказу получалось, что Корделия оставалась жива вместе с отцом, а казнили всех злых и жестоких… Я так возмутилась, когда прочла Шекспира, у него же все наоборот.

А с тех пор, как она стала заведующей библиотекой, мы все время ссоримся. На меня у нее никогда нет времени. Ни погулять, ни поболтать — прямо не мама, а руководящий работник. И еще она пошла на высшие библиографические курсы, три раза в неделю там занимается после работы. Она старается на пятерки заниматься, хвастает, как маленькая. Только и слышу: «Вот я при моей занятости могу на «отлично» учиться, а кто тебе мешает, лодырю?»

Конечно, она права, но» мне всегда хочется еще хуже стать, когда меня ругают. А если я что-то удачно сделаю, никогда не похвалит, например, форму отглажу, или квартиру уберу к ее приходу, или сочинение напишу лучше всех в классе. Хорошее с моей стороны она воспринимает как должное, а плохое видит всегда в удесятеренном размере.

Главное, она ужасно точно чувствует, когда я вру, прямо — радарная установка, а не мама. Вот отца можно в чем угодно уверить, он всегда боится меня оскорбить «сомнением» в моей честности. А мама постоянно меня разоблачает. И после ее «открытий» отец начинает ко мне относится с презрением, смотрит сквозь меня холодными глазами и долго ни о чем не спрашивает, точно я не хожу рядом.

Вот сегодня, например, папа узнал, что у меня три двойки, которые я скрыла. Мама, конечно, спросила, почему же, если я ненавижу ложь, я так часто вру?!

А отец запретил мне на три месяца читать художественные книги, ходить в кино и в театр. Я засмеялась и сказала, что они меня сами вынуждают лгать, своими запретами. И что я бы никогда не скрывала своих отметок, если бы они, как нормальные родители, не попрекали меня. Отец объявил, что я обязана учиться отлично, что я лодырь, а мама — что если я сейчас не овладею своей волей и не начну себя заставлять делать не то, что хочется, а наоборот, то потом в жизни мне будет трудно. А главное, из меня ничего не выйдет.

А что, собственно, это значит — выйдет или не выйдет?

По ее мнению, быть рядовым в любой специальности — унижение. Она так и говорит о людях: «Он — просто врач, она — рядовой инженер, так из них ничего и не вышло, а в юности были многообещающими…»

А если у человека нет высшего образования, так это для нее человек — третьего сорта. Нет, конечно, она может и в этих людях признать достоинства, но с такими оговорками, что противно. О нашей бывшей соседке, которая работала секретаршей, так выражалась: «Петровна — умнейшая женщина, ей бы образование, она бы человеком стала бы!»

Разве это не мещанство? Я ей раз сказала, а она пожаловалась отцу, он же совершенно не способен критически к ее словам относиться.

А двойки мои были несправедливые. Поэтому я о них ничего дома и не говорила. Первая — по истории. Я нагрубила историчке, когда она меня стала прерывать и требовать, чтоб я отвечала ближе к учебнику и не фантазировала… Вторая — по химии. И тут я просто киплю от возмущения. Химичка узнала, что я лучше всех в классе черчу и попросила меня сделать ей всякие диаграммы для химического кабинета. И еще — оформить стенд, посвященный Менделееву. Я поморщилась, у меня и так времени не хватает, и она добавила: «Я не спрошу тебя до конца четверти, тем более, у тебя уже есть отметки. Ты только контрольные с классом писать будешь…»

Ну, я обрадовалась, я очень люблю заниматься сразу по целому разделу, а не мусолить по кусочкам. Сделала я ей все плакаты, стенд, а потом она меня вызвала на уроке. Вот и верь после этого.

А третья двойка полусправедливая. Я получила пятерку по алгебре и, конечно, к следующему уроку ничего не учила, а меня снова вызвали. А ведь это нарушение теории вероятности. У нас в классе еще двенадцать человек было, у которых — ни одной отметки в этой четверти…

Сейчас мама подходила и попыталась заглянуть в мои записи. Я сказала, что это — нетактично, а она — засмеялась и сказала, что я стала невыносима. Она многое мне спускает, когда никого в комнате нет, даже удивительно. Странно все-таки, что подражаю я ей постоянно: в одежде, в прическе и даже в манере разговаривать. Только у меня, конечно, получается плохо и глупо. Недаром отец называет меня «испорченной копией».