Глава V В БИБЛИОТЕКЕ

Как-то осенью зашла я в нашу районную библиотеку. И хотя в абонементном отделе была большая очередь, она таяла быстро. Я залюбовалась библиотекаршей, очень мягкой, спокойной женщиной с ярко-золотистыми волосами. Она терпеливо убеждала какого-то нудного пенсионера не читать научно-популярные книги на медицинские темы, потому что это повышает его давление, она с радостной улыбкой подала аспиранту выписанную для него из межбиблиотечного абонемента редкую книгу, она мгновенно нашла новый фантастический роман тонкой старушке, похожей на классную даму. И все это доброжелательно, без суеты.

Когда я назвала свою фамилию, она подняла на меня глаза и переспросила, держа формуляр в руках. Потом очень быстро подобрала нужные мне книги, одну даже из читального зала. И я села к окну, решив пролистать книгу Нечкиной «Грибоедов и декабристы» здесь же, в библиотеке.

Через несколько минут библиотекарша подошла ко мне со смущенной улыбкой.

— Я сразу догадалась, что вы — любовь моей Катьки. Я не ошиблась, вы были ее учительницей?

Она села за мой стол, а я тогда только сообразила, что вижу мать Кати Змойро. Но как же она была не похожа на портрет, написанный дочерью!

— Я вам очень благодарна, что вы Катьку пригреваете… — от улыбки на ее лице появились ямочки, и она выглядела еще обаятельнее.

— Мечется она ужасно и всем жизнь портит. И себе и нам. Знаете, я — объективная мама. Я ее очень люблю, но не могу не видеть недостатков собственной дочери…

— Ну, у нее их не так уж много, главным образом — возрастные.

— Вы еще просто в ней не разобрались. Катька вечно позирует, играет различные роли, всерьез «вживается в образ».

А какая она эгоистка! Меня так возмущает ее высокомерие с товарищами, со взрослыми. Я пытаюсь ее высмеивать, одергивать — обижается.

— Может быть, лучше чаще ее хвалить, подчеркивать ее достоинства?

— Ох, вы даже не представляете, какая она зазнайка. И фантазерка. Вдруг решила, что станет писателем. Я, конечне, ее охлаждаю, я так презираю графоманов…

— Ну, а если у нее есть способности, зачем ее лишать веры в себя?

Мать Кати пожала плечами. Этот жест перешел к дочери явно по наследству.

— Я часто целыми ночами о ней думаю, переживаю… Нет, самоуверенным живется тяжелее, жизнь иногда разрушает их иллюзии и тогда люди даже ломаются. И хоть Катька приятная внешне, я все время стараюсь подчеркнуть, что она — дурнушка, что у нее тяжелый характер, я высмеиваю ее сентиментальность…

— Но зачем?

— Чтоб закалить перед жизнью. Она ведь — невероятная идеалистка. Представляете, чем для нее будет любое первое разочарование? Я хочу, чтоб она трезвее смотрела на жизнь, чтоб не верила в прописи…

Я слушала ее с недоумением. Теоретически многое в ее рассуждениях было правильным. И дочку она, конечно, любила. Но разве полезно даже с самыми добрыми намерениями делать больно близкому человеку, да еще настолько ранимому, как человек шестнадцати лет.

— Современная молодежь так цинична, — говорила она. — Мне страшно выпускать в жизнь Катьку такой идеалисткой.

Мои симпатии к ней начали гаснуть.

— А какая она неряха! Не выглажу ее передник, пойдет в мятом, ни малейшей женственности.

Мне стало тоскливо от ее слов. Не за себя, за Катьку. Она точно хвастала своей объективностью, самовлюбленно не замечая, что говорит о дочери, как о постороннем человеке. Теперь я поверила Катиным запискам, поверила, что ее мать, при всем Своем обаянии и культуре, умела быть с девочкой и жестокой и колкой, что ее духовная черствость могла сказываться в тысячах мелочей, которые портят жизнь, особенно в юности.

И я не знала, что страшнее для любой девочки — слепая любовь матери или такая — «объективная», заставлявшая дочь замыкаться в себе, искать понимания в чужих людях?!

— Одна у нас радость, что Катька теперь в хорошей школе. Может быть, отучат ее от этой прямолинейной наивности. Представляете, последнее время она выписывает разные прописные фразы из газет и использует их как аргументы, когда мы ссоримся.

— А это обязательно — ссориться? — спросила я.

Улыбки, непрерывно набегая, сменялись на ее лице.

— Вы даже не представляете, сколько я педагогической литературы читаю! К счастью, выбор под рукой. Девчонке шестнадцать лет, а замкнута, угрюма так, точно ей сорок.

Катя замкнута?! Я вспомнила отрывки из ее дневника, ее многочасовые излияния у меня в гостях. Но, может быть, это — примета возраста, делиться не с близкими, а с посторонними?!

— У меня к вам большая просьба… — сказала Катина мать. — Вот с вами она, очевидно, откровенничает. Не могли бы мы хоть изредка встречаться, чтобы я была в курсе ее дел?!

— Я не привыкла нарушать «тайны исповеди», — голос мой прозвучал холодно, и она поднялась, но еще не отходила от моего стола.

— Вы напрасно так гиперболизируете. Просто раньше она была болтлива и со мной, как с подругой…

Она вздохнула, волосы ее блестели при электрическом свете, точно лакированные.

— Ей — только птичьего молока не хватает. И все равно — недовольный вид надутость. Удивительно она неблагодарна.

Появились новые читатели, и мать Кати отошла от меня, явно неохотно. Но мне не хотелось с ней говорить после ее отзывов о Кате. Ведь она — мать, самый близкий человек, почему же она не вспомнила ни об одном достоинстве дочки?!

И мне показалось, что я теперь понимаю, под чьим влиянием сформировался противоречивый Катин характер, почему она постоянно противопоставляла себя другим девочкам, почему у нее мало друзей. Именно мать с ее ироническим складом ума учила девочку в людях видеть главным образом недостатки, невольно своими «здравыми» поучениями заставляя девочку кидаться в другую крайность.

СОЧИНЕНИЕ НА ВОЛЬНУЮ ТЕМУ

«Новый год»

Узнав, что я давала в своем классе сочинение на такую тему, Катя немедленно написала его.

— Вот вам сверхплановое… — сказала она, вручая знакомую мне общую тетрадь.


«Прежде чем рассказать о встрече Нового года, я должна пояснить, как она организовалась.

Я последнее время больше всего дружу с Верой. Держится она, как взрослая, лениво так, уверенно. Мы с ней вместе теперь сидим, и она у меня списывает всю математику. Но так небрежно, точно мне одолжение делает. Ее совершенно не трогают отметки. Она решила теперь стать не манекенщицей, а идти в художественное училище.

В общем, у Веры есть приятель, студент. Она с ним встречается, потому что у него «серьезные намерения». Ее мама еще молодая и мечтает о личной жизни, она очень довольна, что Верка быстро выйдет замуж. Я видела несколько раз этого парня — Павла. Довольно приятный, только маленького роста и ужасно быстро разговаривает. Верка на голову его выше и даже странно, какая она лениво-спокойная и какой этот Павел — заводной. Зато учится сверхталантливо, у него даже повышенные стипендии.

Так вот у этого Павла есть друг Саша, странная личность. Когда он сидит, лицо в профиль как у горного орла, а когда встает — даже обидно, что он такой невысокий. Волосы у него скатаны в колечки. Никогда я не видела ни у кого таких серых шерстяных каракулевых волос. А глаза светлые, изменчивые, и взгляд поймать трудно. Голос же совершенно кошачьего тембра. Только руки очень красивые, с длинными пальцами и такими ногтями, точно он маникюр делает. Он сам не русский, из какой-то южной республики.

В общем, этот Саша с Павлом один раз встречали Веру у школы и увидел меня. И по ее словам — сразу влюбился. И вот мальчики предложили организовать встречу Нового года у Веры на квартире.

Предварительно мы собрались, чтоб «распределить портфели», как сказал Павел. Кроме меня и Веры, мы решили позвать еще Любу, а ребята привели двух парней, страшно длинных и молчаливых, они только знаками изъяснялись и головами кивали.

Веркина мама зазвала меня на кухню и стала говорить, что я не умею себя держать, не умею использовать свои внешние данные. Она накрашена, увешана всякими побрякушками, а сама некрасивая. Верка рассказывала, что она надеется еще выйти замуж, но ей все «не судьба». А причем тут судьба?

Ну а когда я вернулась в комнату, там уже составляли программу развлечений. И все игры с поцелуями. Я сказала, что тогда не приду. А этот Саша томно так сказал: «Можете не волноваться. Если мне выпадет вас поцеловать, я лучше гремучую змею поцелую». А я сказала, что только гремучая змея будет целоваться с кем попало — короче, сразу поцапались.

Потом неожиданно возник спор о том, что такое «современная девочка». Саша сказал, что, по его мнению, это девочка, которая и курит, и пьет, и танцует модные танцы, и не краснеет от анекдотов, и разбирается в искусстве.

А я сказала, что так себя ведут те, кто увлекается только модой, кто верит, что «раз кто-то делает, значит — хорошо».

— Она — упрямица, — сказала Вера, — и еще совсем ребенок.

И все засмеялись. Я посмотрела на их лица и расхотелось спорить. Скучно стало. Я даже собралась тихонько уйти, но тут Саша стал читать свои стихи. И я замерла. Он очень здорово читает. Я кое-что сразу запомнила.

Снова весна, свет, тишь.

Ты не ответишь,

Ты грустишь.

Молчи, сердце, молчи,

Все давно скрылось в ночи.

Грустит о другом

Девушка в голубом…

Оказалось, у него целый цикл стихов об этой «девушке в голубом», и веселые, и грустные. Верка по секрету сказала, что посвящены они — его первой любви.

Потом он стал на всех сочинять эпиграммы, и мне посвятил такое четверостишье:

Ты, как чувство, позитивна,

Идеальна, как душа,

Субъективно, объективно

И конкретно хороша.

И мне сразу стало весело. Я убедила себя, что все его фразочки раньше были для смеха, подначкой нам.

Когда мы собрались у Веры, я танцевала с Павлом, пока Вера занималась хозяйством, а Люба кокетничала с Сашей, да так энергично, точно ее завели и выключить забыли. Выпили шампанского, а потом я сказала, что больше пить не буду, соврала, что уже дома пила. А потом появился Павел, загримированный под Деда Мороза, с мешком подарков. Это был сюрприз мальчиков. Я получила стеклянный елочный самовар с надписью «крутой кипяток».

Ну, а потом Вера предложила выйти на улицу погадать, спросить у прохожих имена, сразу после боя часов. С нами пошел Саша. Вере достался Аристарх, а мне Саша не давал никого спрашивать, все смешил… А потом к нам пристали хулиганы, человека четыре. Саша велел нам удирать, и Вера потянула меня за нашими ребятами. Мы так бежали, думала — сердце разорвется. Притащили наших. Но тревога была напрасной. Оказалось, Саша может найти общий язык с любой шпаной. А Павел мне сказал по секрету, что он еще и чемпион по боксу в весе мухи. Смешно, когда парень считается мухой!

Но на душе у меня остался осадок. Мы ведь сбежали с Верой, хоть и за помощью, хоть и по его команде. Я не думала, что я — такая трусиха, но когда увидела пьяные красные физиономии парней, у меня душа задергалась, как от тока. Нет, обязательно надо поступить в какую-нибудь секцию, где учат самбо! Я отцу рассказала об этой идее через несколько дней, но он заявил, что такой спорт женщинам вреден. Неужели лучше бояться и переходить на другую сторону улицы, когда вечером идешь одна, а навстречу трое парней, типа этих, новогодних?!

Потом все стали писать друг другу записки, Саша мне — по-английски. Я немного разбирала, но не очень, он язык знает лучше меня, но Люба помогала. В общем, Саша писал, что жизнь его неудачна, его никто не понимает, не любит, он жаждет тепла, а встречает одни насмешки. Мне сразу стыдно стало, что я его дразнила, и дальше мы переписывались уже по-русски. Он — стихами, а я рисовала картинки вместо слов, и он угадывал смысл, как в ребусах. Потом сказал, что тяжело болен, что жить ему недолго, отсюда и неровность его поведения, и попросил прощения за колкости в мой адрес. Оказывается, он так вел себя от смущения».

Загрузка...