Когда не нужны слова

Глава 14

— Каторжник взят под стражу, сэр. Прикажете препроводить его в караульное помещение?

Крысолов бросил взгляд на усердного молодого солдата территориальных войск, не забыв при этом одобрительно кивнуть. Такие знаки поощрения были нужны подчиненным как воздух.

— Хорошая работа, солдат.

Он перевел взгляд на закованного в кандалы каторжника, бессильно опиравшегося на колесо фургона. Тот представлял собой утратившую человеческий облик жалкую развалину, чьи глупые попытки оказать сопротивление закончились поркой, оставившей кровоточащие раны на лице и теле, в результате чего он окончательно потерял человеческое достоинство, о чем свидетельствовало мокрое пятно на его штанах. Он был почти без сознания, пускал слюни и бормотал что-то нечленораздельное.

Крысолов, взглянув на него, почувствовал легкое отвращение, которое, однако, быстро уступило место чувству удовлетворения: сегодня он подтвердил правильность своего прозвища. Но его триумф нельзя было считать полным, пока не прибыли зрители, поэтому он не спешил избавить бедолагу от мучений.

— Подождем еще немного, — сказал он солдату. — Глаз с него не спускайте. И разгоните толпу. Нам не нужны инциденты.

Молодой солдатик отсалютовал ему, забыв, что перед ним не старший офицер, и несколько смутился оттого, что нарушил устав. Покраснев от смущения, он поспешил исправиться.

— Слушаюсь, милорд. Я немедленно займусь этим, — сказал он и помчался разгонять столпившихся любопытных.

Крысолов усмехнулся, рассеянно потирая длинный шрам на щеке. Уважение к его титулу оставляло его равнодушным. Он предпочитал прозвище, которое заработал, имени, которое носил по рождению. Первое воздавало должное его заслугам, тогда как второе он получил просто потому, что родился в знатной семье.

Гидеон Финчли, четвертый граф Уинстон, прибыл в Австралию пять лет назад, преисполненный горечи, гнева и жажды мести. Он пылал ненавистью к леди Анне, пожаловавшейся на него королю; к своему отцу, маркизу, который отказался ходатайствовать за своего сына; к своим великосветским друзьям, отвернувшимся от него, когда ему потребовалась их помощь; и даже к самому королю, которому не хватило смелости публично осудить пэра Англии и он решил быстро и без шума сплавить его в виде наказания на этот аванпост преисподней. Но больше всего Уинстон гневался на судьбу и на свое бессилие изменить ее. В первые месяцы ссылки он был в ярости и жаждал крови. И если бы представился случай, без кровопролития не обошлось бы.

Уинстона сослали на Тасманию — бесплодный, выжженный солнцем кусок земли, само название которого вызывало в сердцах слушателей почти такой же страх, как имя его губернатора — сэра Джорджа Артура. Туда сплавляли самых отъявленных подонков — никчемных, безнадежных, неисправимых. И чаще всего их посылали туда умирать. Сначала, узнав, куда его посылают, Уинстон был ошеломлен, потом впал в ярость: приговор показался ему невиданно жестоким для пэра Англии за такой пустяковый проступок. Позднее, конечно, ярость превратилась в ужас, а ужас — в отчаяние, но теперь, вспоминая о том времени, он благодарил Господа за то, что вразумил короля, нашедшего способ не лишать его жизни, а сохранить ее.

Сэр Джордж Артур был самым благочестивым и безжалостным из губернаторов. Он правил колонией с военной сноровкой диктатора и уверенностью в собственной непогрешимости посланца Божьего на земле. Некоторые считали его психопатом. От Австралии до Англии его называли фанатиком и сумасшедшим. Но были и такие, что считали его гением — реформатором, опережающим время, чей послужной список был безупречным, а методы неоспоримыми. Но каким бы он ни был, свою работу он выполнял хорошо. Колония, которая некогда была мерзким и неуправляемым скопищем преступников, за несколько лет управления сэра Джорджа Артура превратилась в спокойное и доходное губернаторство. Сэр Джордж неуклонно проводил политику реабилитации, принципы которой были строги и непреложны, а те, кто не поддавался перевоспитанию, на Тасмании просто не выживали.

Сначала сэр Джордж смотрел на Уинстона как на очередного неудачника, которых корона время от времени посылала к нему под предлогом помощи в усмирении каторжников. Однако надо отдать должное сэру Джорджу: он считал, что каждому, даже самому закоренелому грешнику необходимо дать шанс исправиться, и при ближайшем рассмотрении нашел в Гидеоне Финчли родственную душу.

Сэр Джордж знал, что человек, склонный к какому-нибудь излишеству, с большей легкостью склоняется и к противоположному и что пристрастие к жестокости, если его направить в правильное русло, может без труда превратиться в стремление к добродетели. Гидеон Финчли представлял собой сгусток энергии, неистово ищущей выхода, — пламя, которое, если ему позволить гореть, может осветить стезю добродетели для целого мира. Сэр Джордж взял графа Уин-Истона под свое крыло с твердым намерением спасти его душу, попутно он спас также его жизнь.

В течение первых нескольких месяцев в Тасмании Уинстон едва выжил. После переезда по морю он ослаб и был нездоров. Жара, пыль и мерзкие насекомые лишили его последних сил. Он несколько недель провалялся в лихорадке, не имея воли ни жить, ни умереть, и даже ярость, которая поддерживала его до тех пор, мало-помалу оставляла его.

Уинстон не понимал, что его болезнь была отчасти вызвана тем, что его резко лишили алкоголя и наркотических средств, отравлявших его кровь большую часть его сознательной жизни, но когда он постепенно стал выздоравливать под бдительным руководством сэра Джорджа, он как будто заново родился — в другом теле и для другой жизни. Впервые с тринадцатилетнего возраста он был абсолютно трезв, поскольку под бдительным оком сэра Джорджа не допускалось потребление ни вина, ни каких-либо других алкогольных напитков. Он сбросил лишний жирок и больше его не набирал. Сэр Джордж считал, что высокое положение не исключает занятия физическим трудом, и Уинстон вскоре заметил, как крепнут его мускулы от работы под жарким солнцем. Благодаря простой и здоровой пище, сторонником которой был сэр Джордж, а также работе на свежем воздухе Уинстон стал здоровее и крепче, чем когда-либо в жизни.

Поначалу он считал суровый моральный кодекс сэра Джорджа бредом сумасшедшего. Уинстон восставал против лишения себя земных благ и выражал недовольство тем, что его низвели до положения простого работяги. Не сразу, но постепенно он начал понимать то, что с ним происходит, и осознал ценность теории сэра Джорджа.

Без алкоголя и искусственных стимуляторов Уинстон стал мыслить отчетливее, его чувства обострились. Без ненужных затрат энергии на беспорядочные половые связи он обнаружил такие запасы сил и воли, о наличии которых даже не догадывался. Его тело было орудием, разум — механизмом, направляющим к достижению цели. Когда он вспоминал свою юность, проведенную в каком-то полубредовом состоянии, ему казалось, что это происходило с кем-то другим. Ему не верилось, что он так долго и бездарно растрачивал то, чем одарил его Господь, — решительность, честолюбие, ум и целеустремленность — все это он мог бы с успехом использовать и раньше. Не понял он одного: охота на людей заменила ему наркотик, стала его стимулятором, его манией. Без этого он бы просто умер.

Он обнаружил в себе талант к интриге и под руководством сэра Джорджа предпринял проект, который должен был принести ему славу: он занялся составлением подробнейших досье на каждого из осужденных и сосланных на Тасманию преступников. С помощью этих досье и собственной целеустремленности ему удалось выследить и безжалостно расправиться с поразительно большим числом беглых каторжников. Свое прозвище Крысолов он заработал благодаря железной, как у терьера, хватке. Уинстону и в голову не приходило, что те самые качества, из-за которых его спровадили из Англии — жестокость, необузданная ярость, рабская зависимость от своих желаний, — теперь ему разрешались и даже поощрялись. Он не считал себя жестоким или свирепым. Он был просто человеком, выполняющим свое предназначение в жизни, и это позволяло ему жить в мире и согласии с самим собой.

Он снова провел пальцем по шраму на щеке и едва заметно усмехнулся, подумав об иронии судьбы. Эту отметину оставила на нем преступница, отобрав у него его красоту, которой он так гордился, и за свое преступление она была справедливо наказана. Этот шрам уязвил его самолюбие и чуть было не разрушил его жизнь, потому что именно из-за уязвленного самолюбия он был наказан. Но его наказание обернулось триумфом, и теперь он имел возможность вершить правосудие над всеми, кто пытался от него уйти. Это привносило в жизнь равновесие, и ему это нравилось.

Он вынул карманные часы, взглянул на них и вернулся под навес. Надо подождать еще несколько минут. Он не был любителем устраивать торжественные встречи, однако давно понял, что на высокопоставленных правительственных чиновников пышные приемы производят должное впечатление. А в данном случае, должен был признать Уинстон, у него было немалое искушение встретить старого друга так, чтобы тот почувствовал изменившиеся обстоятельства и понял, что теперь он выступает с позиции силы. Он все продумал и теперь с непривычным нетерпением ждал этой встречи, которая должна была произойти с минуты на минуту.

На время своего пребывания в Сиднее Эштон остановился в комфортабельном доме сэра Найджела в Кэмден-плейс; он предполагал пробыть в Сиднее совсем недолго, так что не было смысла открывать для этого городской дом его дядюшки. По правде говоря, он приехал в Сидней с намерением вообще отделаться от городского дома, потому что не собирался часто бывать здесь. Однако после встречи с Мадди Берне у него появились другие мысли. Он уже не исключал возможность, что ему захочется бывать в городе чаще, чем он предполагал первоначально.

Эш планировал завтра уехать в Роузвуд, и то, что сэр Джордж назначил на сегодня встречу с ним, несколько нарушало его планы. После встречи на утесе ему больше ни разу не удалось остаться наедине с Мадди, и он надеялся, что записка, которую он отправил ей нынче утром, возможно, заставит ее написать ответ, поэтому ему хотелось быть дома, чтобы лично получить его. Однако что сделано, то сделано, и он утешал себя мыслью, что увидит ее вечером в «Кулабе».

— Но почему, интересно, он назначил встречу в таком странном месте? — удивленно спросил он, принимая из рук сэра Найджела рюмку хереса и удобно располагаясь в кресле. — Да еще в такое неподходящее время? Разве он не знает, что все приличные люди в этот час отдыхают от жары?

— Если верить слухам, Крысолов никогда не отдыхает. — Эш фыркнул и недоверчиво покачал головой:

— Я до сих пор не могу поверить, что этот ваш гнусный Крысолов и лорд Уинстон, которого я знал в Англии, — одно лицо. Просто в голове не укладывается, сэр Найджел. Когда я виделся с ним последний раз, он был никчемным негодяем, не имеющим ни амбиций, ни моральных принципов, и, по правде говоря, мы с ним никогда не были дружны, так что не понимаю, зачем ему понадобилось утруждать себя и встречаться со мной.

— А мне кажется, я его понимаю, — сказал сэр Найджел, устраиваясь в кресле напротив. — Как-никак вы старые приятели, а теперь еще практически делаете общее дело.

Эш снова усмехнулся:

— Это тоже у меня как-то не укладывается в голове. — Сэр Найджел откашлялся.

— Вот встретитесь — и все встанет на свои места, я в этом не сомневаюсь, — сказал он. — А пока я хотел бы обсудить с вами один весьма деликатный вопрос.

Эш обрадовался тому, что можно сменить тему, потому что с тех пор как он узнал, что Уинстон в Сиднее и хочет встретиться с ним ему было не по себе.

А сэр Найджел продолжал:

— Я думаю, вы догадываетесь, что меня тревожит, и надеюсь, извините меня за смелость, но, поскольку ваш отец сейчас далеко, я счел своим долгом заменить его и кое-что вам посоветовать.

Эш чуть не расхохотался. Он отлично знал, о чем собирается говорить сэр Найджел, но совсем не боялся этого разговора, а, напротив, даже ждал его. Эш, стараясь не показать, что ситуация его забавляет, отхлебнул глоток хереса, но глаза его искрились от сдерживаемого смеха.

— Вы; конечно, знаете, сэр Найджел, — вежливо напомнил он, — мой отец едва ли имеет право судить о нравственности моих поступков — впрочем, как и любой другой человек.

— Понимаю, — сказал сэр Найджел, глядя ему прямо в глаза, — но вашему батюшке никогда не изменял хороший вкус: он выбирал любовниц из своей среды и всегда соблюдал осторожность.

Слова «из своей среды» по непонятной причине вызвали у Эша раздражение. Ему не хотелось углубляться в этот вопрос, поэтому он просто пожал плечами и сказал:

— Мы в Сиднее, а не в Лондоне.

— Вот именно, — согласился сэр Найджел. — Как новоприбывшему, вам простительно не знать некоторых наших обычаев, но поверьте, мой мальчик, мы здесь более осторожны и строже соблюдаем правила поведения, чем привыкла молодежь вашего круга. Нам приходится это делать, понимаете? Наш долг — служить примером этим дикарям, защищать наше наследие и насаждать цивилизацию на этом континенте. — Но именно в тот момент, когда разговор стал принимать интересное философское направление, сэр Найджел махнул рукой и перешел к сути дела. — Возьмем эту историю с Мадди Берне — наверняка такой умный молодой человек, как вы, и сам понимает, насколько она неприлична. В городе только и разговоров об этом: целый фургон орхидей вчера, изготовленные вручную шоколадные конфеты позавчера, перчатки с монограммой…

Такие поступки не могут пройти незамеченными в нашем маленьком городе, и, уверяю вас, языки работают вовсю. Эш лишь улыбнулся.

— Пусть их работают. Я не подотчетен ни жене, ни матери, не связан клятвой, и если кумушкам Сиднея нравится судачить о моих делах, то я рад доставить им такое удовольствие.

Сэр Найджел вздохнул и нахмурил лоб, теряя терпение.

— Ладно, пусть будет так, но вы не понимаете, как все это отражается на вас. Я могу понять ваше увлечение этой девушкой. Она настоящая красавица — с этим никто не спорит, — редко встретишь такую в подобном захолустье, но зачем терять голову?

Эш, устроившись поудобнее и потягивая херес, наслаждался растерянностью своего приятеля, а еще больше наслаждался возможностью поговорить о Мадди.

— Все это так, но разве вы не видите, что Мадди Берне не просто красавица. В ней есть нечто такое…

Он помедлил и задумался, чуть наморщив лоб. Он понимал, что сэра Найджела ничуть не интересуют его чувства, тем не менее хотел воспользоваться случаем, чтобы попытаться выразить их словами.

— В ней есть нечто особенное… что напоминает мне о безвозвратно прошедшей юности, о забытых мечтах. Возможно, она просто заставляет меня вспомнить, каким я должен быть. — Голос у него стал мягче, и он понял, что позволил себе углубиться в воспоминания дальше, чем намеревался. Он передернул плечами и отхлебнул хереса. — В любом случае если бы я по складу своего характера был склонен отступать перед трудностями, то я, несомненно, выбрал бы себе другую работу. А завоевание Мадди Берне — это такая интересная проблема, каких у меня давно не было.

— Уж лучше бы вы искали свои проблемы в лесах и горах, где вам это удается блестяще.

Эш притворился оскорбленным.

— Сэр Найджел, вы меня обижаете! Неужели вам кажется, что мне не хватит умения осуществить чисто мужские завоевания? Не забудьте, кстати, что я семь лет провел в диких лесах. Неужели я не заслужил того, чтобы немного развлечься?

Сэр Найджел нахмурил брови.

— И все-таки не следует выставлять себя на посмешище, бегая за девчонкой из таверны, не так ли?

— Она не девчонка из таверны, — резко произнес Эш и, сразу же пожалев о своей несдержанности, спокойно добавил: — Она респектабельная деловая женщина с незапятнанной репутацией.

Сэр Найджел одним глотком допил свой херес.

— Вам хорошо известно, что респектабельных деловых женщин не бывает. Да и не об этом речь. В этом городе перед вами открываются блестящие возможности, а вы, мой мальчик, их упускаете. Нет, я ничего не имею против того, чтобы мужчина завел любовницу — это часто делается, но без лишнего шума. И если бы вам удалось уложить Мадди Берне в постель, я бы первый поздравил вас. Но зачем делать это на виду у всех, пренебрегая общественным мнением? Тем более что эта девушка, судя по всему, не поощряет ваши ухаживания? А в итоге вся эта чепуха оскорбляет каждую молодую мисс из хорошей семьи в этом городе, и если вы не возьметесь за ум, то навсегда лишитесь шанса удачно жениться, потому что, как я уже говорил, здешние матроны проявляют гораздо меньше терпимости, чем можно было бы ожидать. Я понимаю, что вы делали это, не подумав, но отнеситесь к моим словам, как отнеслись бы к словам своего батюшки, Эштон, потому что я возлагаю на вас большие надежды и боюсь лишь, что долгое пребывание среди варваров в Америке сильно повлияло на вашу способность правильно оценивать свои поступки.

Эш допил херес и ответил:

— Возможно, вы правы, потому что не далее как сегодня утром я, забыв правила приличия, отправил мисс Берне приглашение провести со мной праздники в Роузвуде.

Эш с удовлетворением заметил искреннее удивление на лице пожилого джентльмена.

— Но вы, конечно, не надеетесь, что она примет приглашение? — пробормотал он.

Эш мысленно усмехнулся. Нет, он не надеялся, что она примет приглашение, и знал, что она это понимает. Но кто знает? Возможно, Мадди Берне просто никогда не приходилось сталкиваться с настойчивостью и он еще окажется победителем?

— Там видно будет, — сказал в ответ Эш и, непринужденно поднявшись с кресла, взглянул на циферблат карманных часов. — Если мы не хотим опоздать, то нам, пожалуй, пора.

Мгновение помедлив, поднялся и сэр Найджел, все еще выглядевший весьма озабоченным. Они направились в фойе, но возле двери он остановился и, заглянув в глаза Эштону, сказал:

— Каковы ваши намерения в отношении этой женщины? Вы просто решили поухаживать за ней, а?

Эштон ответил не сразу. Помолчав, он улыбнулся и открыл дверь, пропуская старого джентльмена.

— Ну конечно, — небрежно ответил он. — А что же еще?