Когда открываются тайны (Дзержинцы)

ГЛАВА IX НОЧНОЙ ГОСТЬ

Над городом раздавался благовест. В монастыре заканчивалась вечерняя молитва. Игуменья Виктория, чуть смежив веки, стояла на паперти с поднятой рукой. Черницы, готовые ко сну, ожидали благословения владычицы. Она внимательно всматривалась в восковые лица монахинь:

— Сестры, священный покой монастыря нарушен...

Игуменья широко раскрыла глаза, затем медленно опустила их на красивые пальцы выпестованных рук.

— Своим трудом мы добываем себе пищу, и наша община не хочет знать, что происходит за стенами монастыря. Запомните это, сестры, и пусть хранит вас бог от поклонения антихристам.

Молельный зал опустел. Только в маленьком алтаре, напротив иконы богоматери, держащей на руках младенца, все еще стоит игуменья. В стекле божницы она видит свой строгий профиль, бархатные ресницы больших увядающих глаз. Мизинец нащупывает у переносицы: тонкую глубокую морщину.

«И я могла быть такой, могла иметь сына. Зачем ты призвала меня к себе, пречистая дева?» — шептали тонкие губы Виктории.

К ней неслышно подошла горбунья.

— Матушка-владычица! Сегодня ставить на ночь лампаду к богородице?

— И сегодня, и завтра. Неугасимо должен гореть огонь перед ликом нашей заступницы.

Игуменья сделала шаг к окну, чуть отодвинула широкую штору. За окном синели просторы степи, над горизонтом увядающим багрянцем светилось облако.

— Проверь тайники, закрой все келии и иди к себе.

— Слушаю, владычица, — ответила горбунья и исчезла в темноте.

Игуменья твердым шагом направилась к себе в опочивальню.

Резким движением руки она расстегнула тугой ворот верхней одежды, устало опустилась в кресло. Ровно два года назад ее оторвали от светской жизни и бросили в эту провинцию во имя служения царству Польскому, в сане игуменьи Виктории.

Стрелки старинных часов показывали почти полночь, а Виктория, раздевшись почти донага, забросив голову на бархатную подушку кресла, все еще сидела около стола. Тонкие пальцы перебирали локоны черных волос. Она наблюдала, как догорали свечи в канделябре, и, когда одна из них, немного помигав, погасла, Виктория поднялась. На белых сводах потолка выросла огромная фигура. С некоторых пор она стала бояться самой себя, своих дум, вдруг появляющихся в голове, когда она оставалась наедине с собой. Вспоминалась Варшава, родительский дом и парк над озером.

Там она, дочь знатного воеводы, провела свое детство. Еще быстрее промелькнула юность в институте благородных девиц, оставив лишь сладкое воспоминание о первой горячей любви.

Виктория приблизила свечку к распятию, стоявшему на столе. На кресте из черного дерева, густо усеянном блестящими самоцветами и золотом, распятый Христос. Его голова наклонилась. Из-под тернового венца струились рубиновые лучи.

— Не верю в твое милосердие, — зашептала Виктория. — Но ты будешь со мной всегда, потому что тебя подарил мне он.

Она взяла выцветшее фото, прислоненное к подножию Христа. На нее смотрело лицо с ястребиным носом, с негаснущими зрачками в черных глазах. Длинная фигура молодого мужчины была облачена в военный мундир.

Виктория поднесла фотографию к свече.

— Тебе верю, одному тебе. Ты научил меня любить только себя и тебя, моего повелителя, а всех ненавидеть.

В ее памяти ожили эпизоды личного счастья. Воспоминание бросало ее в кафе-шантаны Варшавы, Парижа, Рима. Виктория в восемнадцать лет встретила на своем пути спутника и, как ей показалось, горячо полюбила его. Но какой любовью?

— Милый Шарль, — шептали сейчас, как и тогда, ее раскрывающиеся, словно бутон цветка, губы.

Она помнила о нем все, что может помнить любящее сердце женщины.

Молодой французский офицер Шарль де Манш, сын преподавателя иезуитского колледжа, учился в этом колледже до начала своей военной карьеры. Он унаследовал от отца не только твердый характер, но и гибкие связи с людьми Ватикана. Выйдя на военное поприще, значительно расширил круг отцовских друзей. Где Ватикан — там тайны. Тайны, как вещи, любят надежных хозяев.

В 1919 году де Манш состоял при штабе польской армии. Буржуазная Франция жаждала войны против Советов и искала, кого бы натравить на Россию. Строго выполняя инструкции своего правительства, Шарль никогда не забывал о себе. Добившись доверия, а затем и дружбы маршала Пилсудского, де Манш открыл себе дорогу в высшее варшавское общество. Здесь он познакомился с Викторией. О, Шарль очень ценил ее! Она мила, наблюдательна и весьма критически настроена против некоторых влиятельных особ из окружения отца. Шарль просил ее кое-что разузнать о настроениях высших шляхтичей. Наконец Шарль сделал Викторию разведчицей «Второго бюро» в Польше и «Восточного отдела» Ватикана.

Одного только не знала Виктория: ее милый Шарль никогда не забывал оформить чеки за свои разносторонние услуги при ее помощи. Де Манш получил от Ватикана солидный куш даже за то, что перебросил ее в Россию под видом игуменьи женского монастыря. Виктория, таким образом, оказалась «проданной невестой». Ее блистательный возлюбленный мог, при случае, продать целое государство, не исключая своей родины.

Вместе с шифрованными сводками из России, Виктория не переставала напоминать о сроках, просила вызвать ее к себе. Но Шарль находил все новые причины, а чаще всего отмалчивался.

Виктория зажгла еще одну свечу и снова села за стол. Она быстро исписала лист бумаги, вложила его в конверт и вывела на нем: «Его преосвященству епископу Прокопию в собственные руки». Затем растопила сургуч и хотела запечатать конверт. В дверях появилась горбунья.

— Отец Николай, — доложила она шепотом.

— Пропустите ко мне, — ответила Виктория, набрасывая халат.

Гость уже стоял в дверях. Он закрыл дверь за горбуньей, откинул капюшон и, поправив волосы рукой, приблизился к Виктории. Не доходя одного шага, он заговорил низким голосом.

— Что означает ваша тревога? Почему у пресвятой девы горит сигнальный огонь?

Виктория подняла глаза. Пред нею стоял человек с темными глазницами на пепельно-сером худом лице. На поясе у отца Николая прикреплены маузер в деревянной кобуре и фляга с затейливым узором на крышке. На серебряной цепочке — нагрудный крест. Острые, как иглы, взоры пронизывали Викторию.

Виктория обратила внимание на грязную обувь гостя.

— Вы забыли, отец Николай, что находитесь в монастыре.

— Простите великодушно, — угрюмо ответил отец Николай. — Мы с вами на войне. Можно сказать, ведем окопную жизнь, нет времени заниматься всякими пустяками... Эта грязь — полбеды, а вот когда в душе сплошной мусор...

— У вас есть душа, отче? — удивилась Виктория. — Разве вы не говорили, когда были в рясе, что не верите в эмоции?

— Распорядитесь дать умыться и поесть, — вздохнув, попросил гость.

Виктория проворно вышла из кабинета. Отец Николай пристально посмотрел ей вслед, с удовольствием ощупывая ястребиным взглядом ее стан, лебединую походку, царственный наклон головы. Всякий раз он искал интимной близости с Викторией, но оставался без взаимности. И это бесило его, заставляло подчас быть с ней черствым. Он перевел взгляд на стол и увидел еще не заклеенный конверт. Не раздумывая, вынул письмо и прочитал: «Владыко, я не могу больше оставаться здесь. Сроки давно прошли. Опять приезжали осматривать монастырь, хотят поселить беспризорников. Я снова решительно протестовала, сославшись на вас. Виктория».

Отец Николай хотел бросить конверт на стол, но было поздно. Вошла Виктория.

— Все та же мерзкая привычка. Положите письмо и отправляйтесь в боковую келью.

— Не привычка, а наша с вами профессия. Между прочим, в этом деле епископ бессилен.

Отец Николай по привычке набросил на голову капюшон.

— И даже этот французский жираф не поможет, — отец Николай протянул руку за фотографией. Виктория оттолкнула руку, но отец Николай закончил, как ни в чем не бывало: — Вы ему будете нужны, пока я существую.

— Вымойте руки сначала! — раздраженно заявила Виктория.

В келье его ждал скудный монастырский ужин. Прежде чем сесть за стол, он осмотрел узкие нары, предназначенные для молодых монахинь. Нары были коротки. На них нельзя было вытянуть ноги даже человеку небольшого роста. Игуменья укоротила кровати по совету отца Жиллета — начальника ордена иезуитов, друга Шарля, чтобы служительницам монастыря не снились греховные сны.

Отец Николай опустошил все, что стояло на небольшом столике и содержалось в фляге. Затем попробовал лечь. Чтобы расправить согнутые в коленях ноги, не хватало доброго аршина. Он вспомнил кровать Виктории и сильно ударил по дубовой опоре сначала одним, потом другим сапогом. Тупые звуки ударов были заглушены массивной колонной, в которую упиралась спинка кровати. Это его бесило. Через минуту он снова был в кабинете игуменьи. В келью в это время незаметно проскользнула черная горбатая тень.

Вскоре появилась сама Виктория. Роскошный халат парижского покроя подчеркивал элегантные линии ее стройной грациозной фигуры. Виктория словно дразнила воспаленное воображение похотливого отца Николая.

В руке она держала свечу, лучи которой играли в локонах черных волос, проникали за отвороты одежды, прикрывавшей ее роскошный бюст.

— Богиня красоты из древнеримской мифологии. Я сдаюсь, — штабс-капитан сделал глубокий реверанс.

— Не паясничайте. Близится рассвет. Вам здесь небезопасно.

— Береженого бог бережет. В ваших объятиях, матушка Виктория, я себя чувствовал бы столь безмятежно, как и сей младенец на руках богородицы.

Он указал на икону.

— В 12.00 у вас намечен выход в Александровку, — напомнила Виктория.

— Вы хотите сказать, что в полночь отец Николай сгинет, превратись в бандита Иванова?

— Почему вы избрали себе столь неблагозвучную кличку, господин штабс-капитан?

— Фамилия здесь не играет роли. Современным бандитам тоже приличествует скромность. Может, поэтому большевики пока не понимают моей роли в этой игре. Атаман Иванов не только уничтожает коммунистов. Он изобретает для них такую смерть, какой позавидовал бы средневековый инквизитор. Завтра сам глава сельских коммунистов — секретарь уездного комитета Варич — будет в наших руках.

Отец Николай подошел к Виктории и обнял ее. Она отчужденно повела плечами, пытаясь сбросить прилипчивые руки.

Он хотел потушить свечу, но Виктория успела рывком отвести ее в сторону.

Штабс-капитан, выпустив ее из объятий, тихо запел: «Очи черные...»

Он уловил момент и быстрым движением обхватил игуменью за талию, но Виктория вырвалась и убежала к себе в спальню.

— Проводите отца Николая в его келью, — приказала Виктория внезапно появившейся горбунье.

— Благодарю вас за заботу, — пробормотал он и направился к выходу.

Горбунья, как конвоир, следовала за ним, освещая путь. Он толкнул сапогом дубовые двери. Непристойное слово сорвалось с уст. Доведя его до кельи, горбунья исчезла, а штабс-капитан, после некоторого раздумья, снова пошел по узкому темному коридору. Соблазнительный образ Виктории стоял перед глазами. Вот первый, второй поворот и, наконец, знакомые двери. Отец Николай нащупал в темноте ручку, рывком потянул, но дверь была заперта.

Его лихорадило. Как у голодного волка, стучали зубы.

Теперь было все равно. Нужна любая жертва, чтобы утолить страсть. Он пошел по коридору, хватаясь за дверные ручки. Двери не открывались. Попробовал налечь плечом. Тщетно.

Вдруг он заметил слабый свет, струившийся из полуоткрытой кельи под лестницей. Отец Николай распахнул дверь, полою френча погасил свечу.

В келии было тихо. В маленькое окно заглядывали звезды. Над степью нависла глухая херсонская ночь. Из коридора донеслись мягкие шаги. Через мгновенье в келью вошла слабо очерченная тень. Затем послышалось шуршанье одежды, скрипнула кровать.

Руки отца Николая застыли в немом ожидании. Еще миг — и они коснулись одеяла, теплого человеческого тела.

— Пустите! — вырвался слабый крик отчаяния и погас в сочных устах отца Николая.

Побежденный усталостью и не в меру выпитым самогоном, он заснул тяжелым пьяным сном. Проснулся, почувствовав чьи-то холодные пальцы у себя на груди. Открыв глаза, задрожал от ужаса: в слабых лучах рассвета прямо на него смотрели зеленоватые выцветшие глаза. «Горбунья», — пронеслось в мозгу.

На пороге келии стояла во всем величии игуменского сана Виктория.