Когда открываются тайны (Дзержинцы)

ГЛАВА XI СМЕРТЬ ВОСЕМНАДЦАТИ

В памяти крестьян Большой Александровки этот день останется навсегда. Спозаранку понаехали представители уездной власти. Они развесили по селу плакаты: «Нуждающемуся крестьянину — сельхозинвентарь, голодному рабочему — хлеб!», «Ни одной незасеянной десятины!». Потом разошлись по ближним хатам погреться.

Первыми возле плакатов оказались мальчишки. Они по буквам читали лозунги и, громко выкрикивая новые для них слова, бегали по улице.

Весть о привезенных плугах, боронах, сеялках и бочке колесной мази быстро облетела село. Вскоре к подводам стали степенно подходить крестьяне. Они по-хозяйски осматривали, ощупывали «товар» и приценивались к нему, покачивая головами, рассуждая вполголоса. Потом неторопливо уходили домой за зерном.

К исходу дня обмен привезенного сельхозинвентаря закончился. В навал лежали десятка четыре мешков зерна. Бедняку Изоту Костенко, к величайшей зависти односельчан, городские гости почти даром отдали новенький плуг — за полтора мешка кукурузы.

Счетовод рабочего кооператива Ивлев подводил итог товарообмена.

Остался неотоваренным лишь трехлемешный плуг. На него мужики глядели, как на диковинную машину.

— Что же, берем? — спросил один гладко выбритый мужчина в буденовке. — Расход пополам.

Слова эти были обращены к бородатому толстяку, перетянутому женским поясом. Толстяк, не спеша, процедил:

— И хочется, и колется... Цена — ух!..

— Цены кооперативные, — не отрываясь от своих дел, заметил счетовод Ивлев. — Десять пудов пшеницы — и плуг можете пускать в борозду...

— Ну ладно, — хлопнул в ладоши буденновец. — Поддержи, Юхим!

Не прошло и десяти минут, как на весах оказались мешки с зерном, будто стояли приготовленные за углом. Плуг торжественно выкатили на середину улицы: пусть все знают, какую штуковину облюбовали себе Юхим с Федором Стаднюком.

К Ивлеву подошел человек в затасканном полушубке и кожаной кепке с длинным козырьком. Его изборожденное глубокими морщинами лицо расплылось в улыбку.

— Я из комбеда... Серобаба Пилип... За полевого ездил с утра. Расторговались? Вот это хорошо, настоящая смычка!

— Хорошо, да не дюже, — проворчал счетовод, недовольно ткнув пальцем в раскрытую книгу. — Деревня у вас прижимистая...

— Хлеб тоже на дороге не валяется... Мужик не жаден, он расчетлив. В крестьянина верить надо. Я вот беспартийный, а верю в коммунизм, як жинка в райскую жизнь... У нас тут не все одним лыком шиты, — уже тише добавил Серобаба.

Потом он снял кепку и присел на весы рядом со счетоводом, угощая его самосадом.

Но счетовод мало радовался удаче. Мысли его были в городе, где голодные люди ждали хлеба. Он видел перед собой бледное лицо сынишки, еще не поправившегося от тифа.

— Хлеб завтра отошлем, а сами останемся здесь: поможем крестьянам ремонтировать инвентарь, — добрея, медленно ронял слова Ивлев.

Общее собрание александровских крестьян открыл председатель волисполкома, демобилизованный Олекса Вакуленко. После контузии у него был нервный тик: подергивалась жилка под глазом. Он оглядел крестьян, пристроившихся на подоконниках и прямо на полу, и лицо его выразило недоумение...

— Все в сборе, а кулаков маловато, — проговорил он сидящему рядом с ним человеку в очках. Затем Вакуленко подкрутил фитиль висячей керосиновой лампы и, выждав, пока задние ряды угомонятся, объявил громко:

— Слово о международном положении, о смычке и товарообмене с крестьянами Большой Александровки имеет секретарь Херсонского уездного комитета партии большевиков товарищ Варич.

— А может, начнем со смычки с Александровкой, а тоди вже хай международное? — несогласно вставил длиннобородый крестьянин в домотканой свитке.

— Дед Егор всему миру хочет наперекор...

— Що старе — що мале! — сострил кто-то по адресу активного старика.

По рядам пробежал смешок. Вакуленко постучал ногтем по углу стола. Секретарь упарткома поднялся.

— Товарищ Егор, пожалуй, прав. Можно начать и с нашего приезда к вам.

Варич дружески улыбнулся, взглянув на деда Егора.

— По постановлению Центрального Исполнительного Комитета Советов сейчас проводится неделя Красного пахаря. Мы приехали к вам с бригадой рабочих оказать посильную помощь в ремонте инвентаря. Сегодня вы получили кое-что из отремонтированных машин, а взамен дали рабочим хлеб.

— Плугов маловато привезли, — перебили Варича.

— Втулок нет, а без них дегтю не напасешься... — послышались голоса.

— Это правда, — согласился секретарь. — Первая партия инвентаря трудно досталась. Делали на голодном пайке. К примеру, шайбы запасные или звездочки, как их на заводе называют, из меди полагается сделать. А где медь? Рудники стоят. Рабочие самовары и чайники из дому посносили, отдают на переплавку... Вот как туго с этим в городе. Но там хорошо понимают: если не засеем землю весною, в общую могилу ляжем. И в городе, и в деревне. Красноармейцы готовы помочь вам, со своими лошадьми приедут.

— Было б что в землю кидать — и сами посеяли бы, — заговорил крестьянин в рваной шинели с двумя «георгиями» на груди. Он заковылял к столу, прихрамывая, но, стукнувшись деревянной ногой о ножку скамьи, остановился, виновато глядя на свое убожество.

— Мужики, хозяин я был или мот?

До войны с немцами крестьянин Лука Авдеенко имел свое хозяйство: пару лошадей, корову и птицу. Вернулся калекой. Жена померла, двор беляки спалили. Двое сирот у соседки приютились, тятьку с войны дожидали.

— Кто воевал, а кто богател! — неистово взмахнул жилистым кулаком бедняк с «георгиями». — У кулака все есть, он лучший клин посеет, да нашими руками и соберет. Так я говорю?

— Вы говорите верно, — ответил Варич, — только борьба с кулаком, как и со спекулянтом, должна вестись организованно, через комитеты незаможных селян.

— В комбеде у нас подкулачники сидят, — закричали с места сразу двое. — Супротив их никто не встанет.

— Верно! Демьян Лихошей кулаками куплен...

Сидевший на задней скамье мужик с окладистой бородой поднялся, смело взглянул в лицо Варичу:

— Миром меня выбирали, а теперь понапраслину возводят.

— Сегодня переизберем председателя комбеда, ежели не в нашу сторону тянет, — как можно спокойнее заявил Варич. Руки его от негодования и нервного напряжения крепко вцепились в край стола. Глаза гневно смотрели в упор на Лихошея, предавшего интересы односельчан. Секретарь закашлялся, в наступившей тишине было слышно его тяжелое частое дыхание. Глядя на этого простого рабочего, перенесшего много лет каторжной тюрьмы, на его усталое бледное лицо, люди не могли не почувствовать в нем своего, близкого им человека.

Варич отдышался, поправил нависшую на висок жиденькую прядь волос и спокойно стал рассказывать о новом ленинском плане, по которому отменят продразверстку. Все, что останется в крестьянском хозяйстве после уплаты налога, считается незыблемой собственностью. Торгуй или меняй — твое дело! Свой план товарищ Ленин вынесет на обсуждение партийного съезда.

Варич рассказал крестьянам все, что слышал сам во время недавней поездки в Москву.

— Товарищ секретарь, а ты Ленина видел, говорил с ним? — вдруг спросил подросток в большом отцовском картузе. Взрослые не осадили паренька, очевидно, сами были не прочь послушать о Ленине.

Варичу пришлось рассказать крестьянам о своей последней встрече с Ильичом.

Дед Егор так прокомментировал выступление Варича:

— Ишь ты... Значит, думает Ленин и о нас там...

Секретарь выждал, когда стихнут одобрительные хлопки и перешел к международному положению Советской Республики.

Никто не заметил, как два человека, все время стоявшие в проходе, попятились и вышли на улицу. Осторожно ступая след в след по свежему снежку, они свернули в узкий переулок. Впереди шел широкоплечий мужик в дубленом полушубке, за ним, воровато озираясь по сторонам, прихрамывал высокий парень, горбясь от студеного встречного ветра.

Сквозь узкую щель облаков блеснул лунный свет. Высокий, остановившись, недовольно спросил:

— Чегой-то ты зубами стучишь? Ай из бани голяком выскочил?

— Как бы мужики наши в кусты не сыграли, — отведя глаза в сторону, прошептал тот, что в полушубке, — уж больно складно мозги им вправляет этот чахотошный...

Молодой резко выпрямился, блеснув глазами:

— Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела...

Они подошли к каменной изгороди, тихо открыли железную калитку. Тропка меж густых подстриженных кустов привела их в домик, стоявший рядом с церковью.

Вертлявый попик, одетый в женскую кацавейку поверх ризы, встретил их на крыльце, провел в светлицу. Кивнув на сидевшего за столом человека в синих военных брюках и начищенных сапогах, поп тихо сказал:

— Адъютант атамана вас ждет.

Адъютант о чем-то думал. Он лишь краем глаза посмотрел на вошедших и, схватив стакан со стола, приподнял его на уровень глаз, мысленно чокаясь с вошедшими. Медленно опустошив стакан, приложил кусок хлеба к широкому мясистому носу и хрипло распорядился:

— Поехали.

Во дворе поповского дома стояла пара жеребцов, запряженных в тачанку. Попик проводил всех троих во двор, помог пьяному адъютанту взобраться на тачанку и распахнул ворота:

— Благослови, господи! — прошептал попик вслед и, довольный, потер руки, глядя, как бесшумно нырнула в темноту тачанка.

Сам атаман Иванов был в это время в другом селе. Он развалился на лавке под образами, рассматривая военную карту района и, казалось, не слушал приехавших мужиков. Первая разведка уже донесла ему в мельчайших подробностях: сколько прибыло из города людей в Большую Александровку, какое у них оружие, где расквартированы. И сейчас, уточняя в деталях план задуманной операции, он тщательно взвешивал каждый шаг.

Иванов самодовольно улыбнулся: две недели неотступной слежки за секретарем укома, наконец, завершаются успехом. На рассвете и этот будет в его руках?

Вдруг Иванов вскочил, будто ужаленный:

— Тягнырядно!

Широкоплечий мужик, преданно глядя в лицо Иванова, поднялся с лавки.

— Цыганку помнишь? Найти ее, надо, сучью дочь, живую или мертвую. Бери лошадей, бричку и — в Херсон! Адреса старые, документы и деньги получишь у епископа. Слышишь, цыганка может нам напакостить... У-у, стерва! — потряс он над головой Тягнырядно плеткой.

Олекса Вакуленко, наконец, закрыл собрание. Пели петухи, но люди не спешили расходиться.

— Ночевать ко мне пойдем, — несмело, но настойчиво заявил дед Егор, бочком подходя к приезжим. — Бабка уже, небось, взбодрила самоваришко...

Над селом нависла черная беззвездная ночь. Ее торжественную тишину нарушали лишь шаги вышедших из школьного здания людей.

Варич тронул Вакуленко за рукав, вопросительно кивнув на деда.

— У него просторно, — отозвался Вакуленко, — только про охрану забывать нельзя...

— В охрану выделили надежных ребят: Шелковникова и Бушанского.

— Прежде всего надо укрепить посты у амбара с хлебом. На случай бандитского налета, — уточнил Варич и зашагал рядом с дедом Егором. К ним присоединился крестьянин в рваной шинели, гремя двумя «георгиями».

Предчувствие подсказывало Вакуленко, что бандиты следят за селом. «Неровен час: сколько хлеба пропадет, если сплоховать в эту ночь», — думал он.

Остаток ночи Вакуленко решил бодрствовать. Проверил посты у амбара и зашел в Совет позвонить своему соседу по району, Ивану Чигрину — секретарю Березнеговатского райкома партии. Там была расквартирована воинская часть.

Но телефон упорно молчал. Вакуленко выглянул в окно: по-прежнему чернела ночь, откуда-то доносился сонный лай собак. Он машинально движением руки потрогал карман, где лежал револьвер.

Уходя из сельсовета, Вакуленко строго приказал двум явившимся на дежурство комсомольцам дозвониться в Березнеговатое и, как только ответят, разыскать его у деда Егора.

«Чуть было не забыл, — мысленно укорил себя Вакуленко. — Сыну игрушку надо раздобыть, завтра ему ровно год. Папкой уже кличет...»

И так ему захотелось именно сейчас поиграть с мальчонкой, одеть на его черные кудряшки свою буденовку с большой матерчатой звездой! И жене сказать доброе слово — исстрадалась она, поджидая его после полуночи.

Где-то на другом конце села успокоительно пропел петух.

Вдруг неистово залаяли собаки, послышался конский топот. Вакуленко успел только отойти за плетень и взвести курок. Мимо него пронеслись десяток всадников и две тачанки. Еще одна группа бандитов, звеня бубенцами, ворвалась в село с другого конца. Первые выстрелы раздались у амбара — это отбивались часовые.

— Уничтожить смогу только шесть, — с тоской подумал Вакуленко, — а их больше двух десятков.

У амбара застрочила пулеметная очередь. Вакуленко кинулся вперед, на выстрелы. Потом повернул к хате деда Егора: надо спасать Варича. Он пересек огороды, выскочил к переулку, куда поскакали всадники. Еще один поворот — и впереди показалась хата деда Егора. Вакуленко обошел скирду соломы, вышел на соседний огород. Чей-то властный голос невдалеке подавал команду:

— Оцепить дом. Взять живьем!..

— Только бы успеть, — подумал Вакуленко, перепрыгивая через плетень. Он кинулся к ставням, забарабанил рукояткой нагана по оконной раме.

— Дед Егор, это я! Открывай швыдче, беда...

Заскрипел дверной засов, дед впустил Вакуленко.

В это время к хате уже приближались налетчики, и тот же знакомый голос повторил устрашающие слова:

— Оцепить. Не стрелять!

Дед Егор подставил лестницу к потолочной дыре:

— Лезь, секретарь, на чердак, а оттуда сигай в огороды.

— Рядом каменоломня, а я задержу бандитов, — добавил Вакуленко.

Но секретарь укома заявил решительно.

— Одного не оставлю. Вместе будем отбиваться.

В это мгновенье раздался треск, и дверь, сорванная с петель, повалилась на Вакуленко. Варич несколько раз подряд выстрелил в кучу бандитов, осатанело ринувшихся внутрь избы. Кто-то замахнулся над его головой шашкой, но вошедший человек в черной бекеше гневно зыкнул:

— Отставить!

Сабля повисла в воздухе.

Лежавшему рядом с убитыми бандитами, Вакуленко удалось высвободить из-под двери руку и выстрелить в атамана снизу. Но Вакуленко промазал. У него тут же вырвали наган.

Двое бросились на Вакуленко, вытащили его из-под двери и поставили перед атаманом.

Тот с минуту разглядывал пленника в упор, удивленно вскинув лохматые брови.

— Старший унтер-офицер Вакуленко?! Вы подняли руку на своего бывшего командира? Как это понимать?

— Моя рука — это рука народа. Она все равно раздавит вас, ваше благородие.

Атаман приказал гнать всех продотрядчиков к амбару. Вскоре туда были доставлены Вакуленко, Варич, счетовод Ивлев и остальные...

Атаман подошел к Варичу.

— Вы помните наш последний разговор под рождество? Святой церкви нужен был электрический свет, а вы соизволили пошутить: «Да не обидится господь, ежели хвалу ему воздадут при свете лампады».

— Плохи ваши дела, видно, отец Николай, — отчетливо проговорил Варич, облизывая запекшиеся губы, — если пришлось сменить крест проповедника на кинжал бандита.

— Господь обиделся! — выкрикнул атаман. — И приказал мне отправить вас в лоно Авраама.

Бандиты захохотали.

— Впрочем, ты, Варич, напомнил мне о моем священном сане, и я не стану пачкать руки в крови. Все же вы дали свет церкви...

— Не по своей воле, — вспомнил Варич.

Атаман присел на мешок с зерном и распорядился:

— Развяжите унтер-офицера Вакуленко.

Когда тому развязали руки, атаман сказал, хмурясь:

— Ты хорошим солдатом был, Вакуленко. Вместе против немцев воевали. Поэтому я дарую тебе жизнь. Но ты должен доказать, что способен выполнить присягу, которую давал царю и отечеству.

— Так точно! — выкрикнул Вакуленко, прищелкнув каблуками истоптанных сапог, глядя, как атаман снимает с пояса финку. Атаман кинул финку Вакуленко со словами:

— Убей Варича. Он христопродавец.

Вакуленко медленно нагнулся за финкой, замерев в полусогнутой позе. Потом вдруг распрямился и, как птица, метнулся с занесенной финкой к Иванову. Атаман, видимо, готов был к такой атаке. Он внезапно опрокинулся с мешка навзничь, ударив носком сапога в подбородок Вакуленко, на которого тут же насело несколько человек.

В этот момент в сарай вошел один из бандитов.

— Батько атаман, восемь продотрядчиков в хатах порубали, двух в сельсовете. Больше нема...

— Ищите лучше! — распорядился Иванов, не взглянув на вошедшего. — Набейте животы зерном, а на рубашках напишите «продразверстка».

Пленников повели к кузнице. Варич и Вакуленко приотстали, поддерживая друг друга. Впереди группы шел счетовод. Сильно сгорбившись, Ивлев еле переставлял ноги, чтобы дождаться остальных. Ивлева толкнул конвоир. Счетовод остановился и плюнул бандиту в лицо. Разъяренный конвоир тут же выхватил шашку и рубанул Ивлева сплеча. Счетовод зашатался и упал на дорогу.

Бандит ударил его сапогом в лицо.

— Вставай! Говори, сколько зерна собрал для коммунистов?

Ивлев, истекая кровью, вытянул вперед руки и показал две дули...

— Руби их! Чего глядеть?! — завопил конвоир.

Расправа продолжалась недолго. Шестеро пленников были мертвы.

Бандиты сели в подъехавшую тачанку и помчались к кузнице, где всем продотрядчикам перед смертью выжигали звездочки на груди.

— Клеймить некого. Всех порешили! — кинул с тачанки рыжебородый.

— Давай кузнеца, — предложил кто-то. — Кузнец не хотел разжигать горн.

И они с гоготом начали стаскивать рубашку с рослого кузнеца.

— Стойте, ребята, — попросил вдруг один. — У моего коня подкова сошла, пусть подкует, а потом мы его самого подкуем...

Раздетый до пояса кузнец стал прилаживать коню подкову.

В это время послышался колокольный звон: били тревогу.

Бандиты кинулись в тачанку. Оставшийся держал лошадь за ногу и площадной бранью торопил кузнеца. Тот молча с остервенением всаживал в копыто один гвоздь за другим. Когда конь был подкован, кузнец распрямился и, улучив момент, ударил молотком бандита по темени...

Потом выхватил из рук бандита саблю и вскочил в седло.

Крестьяне, прибежавшие по зову колокола в сельсовет, застыли в оцепенении. Посреди комнаты, распластав руки, лежал паренек. Тут же, через опрокинутый стол, ничком перевесился другой юноша. Его голова безжизненно касалась пола. Сквозной ветер, прорываясь через разбитое окно, шевелил его черные курчавые волосы. Телефонный аппарат валялся рядом.

Вскоре за окнами послышался лошадиный храп. Нарастали тревожные голоса. В хату стремительно вошел высокий человек в шинели — секретарь Березнеговатского райкома партии Иван Чигрин. Он снял ушанку, наклонился над черноволосым пареньком и глухо сказал:

— Не поспели...