Когда открываются тайны (Дзержинцы)

ГЛАВА VII ВСТРЕЧА С ДОЧЕРЬЮ

Начальник Всеукраинской государственной Черноморско-Азовской опытной станции Демидов по профессиональной привычке тщательно сверил утвержденный центром штатный список сотрудников с наличием учетных карточек, аккуратно сложенных в сейфе в алфавитном порядке.

Личное дело профессора Фан дар Флита лежало сверху в пухлой коленкоровой папке с застежками.

Демидов сам дерзал на поприще науки. Правда, это было неофициальное поприще, хотя Демидов посещал лекции того самого университета, где Фан дер Флит заведовал кафедрой. Лавры служителя науки он использовал в качестве фигового листа для прикрытия своего полулегального положения. После получения диплома был командирован в Вену будто бы для совершенствования своих познаний в области международного права. К тому времени на всякое право и на законы он уже имел достаточно пренебрежительные взгляды.

На самом же деле мнимый ученый муж ехал в чужедальние края за сбором сведений военного характера. Когда в России свершилась революция, Демидов углубился на Запад и связал свою судьбу с французской разведкой.

Вскоре после высадки англо-французского десанта на Черноморском побережье бывший поручик Недвигайлов с документами на имя Владимира Николаевича Демидова появился в тылу Красной Армии.

Влиятельным лицом из Высшего Совета Народного Хозяйства Демидов был назначен на пост руководителя опытных станций Черноморского побережья.

Хорошая выучка в разведывательных школах, природный ум и общительность характера сделали свое дело. Демидов вошел в доверие местной власти, пользовался репутацией надежного, делового человека...

Небрежно всклокоченная бородка с редкой проседью и упавшая на высокий лоб копна бурых волос, скрывающих родинку, придавали лицу Демидова вид очень занятого человека.

Как искусный актер, Демидов тщательно готовился к каждой новой роли, к каждому выходу на люди. Его манере говорить, двигаться, умению устанавливать контакты с людьми можно было позавидовать.

...Самонадеянной походкой Демидов приблизился к большому трюмо, искусно вделанному в стену. Он внимательно оглядел себя в несколько необычном для него костюме, предназначенном для нанесения визита человеку, к которому он должен войти в доверие. Рабочая косоворотка, срочно сшитая накануне, как бы меняла облик дворянина Недвигайлова-Демидова.

— Да, жизнь — игра... Сегодня ты, а завтра я! — как бы в раздумье произнес полковник Демидов.

В дверь постучали. Зеркало отразило застывшую в ожидании гримасу хозяина. — Вас, батенька, просто не узнать сегодня: новая рубашка а-ля пролетариат...

Зеркальная гладь отразила человека в черном примятом костюме старинного покроя с белоснежной манишкой, тоже не совсем выглаженной. Это был профессор Фан дер Флит.

— Разве я когда-нибудь походил на человека благородного происхождения? — игриво полюбопытствовал Демидов. — Теперь это считается плохим тоном...

— Владимир Николаевич, вы не забыли отправить в ЧК мою рапортичку о пропуске? Меня это дело заботит. Скоро лед тронется, да и катер почти готов к плаванию...

Демидов едва терпел в своем коллективе чудаковатого, проницательного и не всегда послушного обрусевшего голландца с его идеями исследовать лиман, днепровские плавни, выбрать место для котлована под будущую плотину. И сейчас Демидов, не дослушав Фан дер Флита, запел себе под нос куплет из какой-то оперетки.

— Вынужден вас огорчить, коллега, — небрежно садясь в кресло, вскидывая ногу на ногу, ответил Демидов. — Теперь это дело не входит в компетенцию ЧК. Москва создала здесь специальный орган морской разведки — Особый отдел охраны границ. Все, что касается побережья и территориальных вод, подведомственно этому, с позволения сказать, органу. Вероятно, ваше ходатайство попало в бюро пропусков Особого отдела. Там позволили себе засомневаться в целесообразности ваших научных прогулок в пограничной зоне... Так-с... Единственный человек, в ком они не сомневаются — это я, господин, простите, товарищ профессор.

Демидов протянул руку за лежавшим на столе клочком голубого картона и небрежно подбросил пропуск на своей ладони.

— Это возмутительно! — прошептал профессор.

Демидову показалось, что Фан дер Флит недоволен именно тем, что большевики больше всех доверяют Демидову.

— Я пойду с жалобой сам, — не очень уверенно начал профессор.

— На кого? И куда? Туда, где вас спросят, почему, например, у вас заморская фамилия?

— Но я живу в России полвека. Мое имя — это десятки научных работ, это моя жизнь, в конце концов. Если я правильно понимаю, в России власть труда. Я не против такой власти.

— Их будут интересовать вопросы, — с издевкой продолжал Демидов, — что вы делали в восемнадцатом году при немцах? В девятнадцатом при Деникине? Например, ваша любовь к церкви...

— Но ведь они объявили свободу вероисповедывания?

— На словах! А на деле интересуются, профессор, вашими связями с епископом Прокопием, у которого вы бываете в домашней обстановке. А ведь Прокопий с амвона предает большевиков «анафеме». Это хорошо знают большевики.

Демидов приблизился к замолчавшему Фан дер Флиту.

— Вчера привезли Собинова...

— На гастроли? — оживился Фан дер Флит.

— Да. Будет выступать перед Ревтрибуналом Черноазморей с арией: «Как я бежал от большевиков в Крым к барону Врангелю...»

— У них хватило совести арестовать Собинова Леонида Витальевича?

— Трудящиеся, как видите, могут сплести клетку и для соловьев. Но успокойтесь, коллега. Не время хвататься за голову. Я сделаю все, что в моих силах. Сейчас иду к этому «особому» невежде и буду доказывать необходимость выдачи вам разрешения на экспериментальные работы в море.

В кабинет Бородина вошел дежурный и доложил об очередном посетителе. Донесение пришлось отложить. Бородин по привычке встал, когда посетитель ступил на порог кабинета.

— Демидов, начальник Всеукраинской экспериментальной опытной станции, — бодро представился вошедший.

Сергей Петрович вышел из-за стола и, поздоровавшись, указал на стул. Демидов благодарно кивнул головой.

— Можно докладывать? — начал Демидов.

— Расскажите попросту, зачем пришли, — отозвался Бородин. Демидов развернул перед Сергеем Петровичем пачку бумаг.

— Вот смета, утвержденная Советом Народных Комиссаров на сумму двенадцать тысяч рублей золотом. А это — штаты, а вот и личные дела сотрудников, если есть интерес полюбопытствовать...

Сергей Петрович бегло просмотрел смету и штаты, больше из соображений знакомства с мало известной ему организацией, и возвратил все бумаги Демидову.

— Ближайшая ваша инстанция — Совет Народного Хозяйства Украины. Я не совсем понимаю зачем вы принесли это в Особый отдел? У вас какие-нибудь конфликты с Совнархозом?

— Наоборот! — воскликнул Демидов. — Совнархоз очень доволен нашей работой. Я хотел лишь ознакомить вас с личным составом учреждения. Потому что... потому что мне показалось... Вы не вполне доверяете моим людям.

— В чем же вы находите это недоверие?

— Задерживается выдача пропусков. Пропуска нужны, товарищ начальник. Без моря мы, как корабли на суше. Правда, я, как руководитель учреждения, получил пропуск, но моему помощнику профессору Фан дер Флиту отказано.

— Вы говорите, профессору Фан дер Флиту задерживают пропуск? Почему?

— Официально нам причину бюро пропусков не сообщило, но надо полагать... — начал было Демидов. Бородин перебил его:

— Да, да. Что именно вы полагаете?

— Я, собственно говоря, человек глубоко штатский. Занимаюсь только научным трудом и лишь изредка, любопытства ради, да и то по служебному долгу, собираю сведения о своих коллегах. Мне остается только догадываться...

Демидов делал вид, что волнуется. При каждом слове выхватывал из кармана платок, поспешно пряча затем его в карман.

— Разрешите свернуть козью ножку?

— К сожалению, у нас не принято.

Сергей Петрович почему-то именно в эту минуту вспомнил дискуссию о курении в укоме комсомола.

— Виноват, — улыбнулся Демидов, пряча кисет. — Плохая привычка.

— Вы начали говорить о Фан дер Флите.

— Да... Так сказать, товарищеская информация.

Демидов с грустью посмотрел в глаза Сергею Петровичу, стараясь передать взглядом, внушить собеседнику всю деланную тяжесть своего душевного состояния. — В городе говорят: в восемнадцатом году Фан дер Флит предлагал немцам какие-то проекты; в девятнадцатом он оставался с деникинцами, а родственники эвакуировались с Врангелем. Сейчас же — пишет проблематические статьи. Человек, что называется, и вашим, и нашим.

— Я читал статьи профессора в нашей газете, — возразил Сергей Петрович. — Мне они понравились. Вернее, идеи, над которыми по-научному хлопочет Фан дер Флит. Я бы сказал: искренние статьи... Мало ли кто там из родственников сбежал к Врангелю. Думаю, что причина задержки пропуска все же в ином.

Сергей Петрович уловил что-то гадкое в поведении начальника опытной станции, охаивающего своего коллегу.

— Я высоко ценю научные труды профессора, — попробовал исправить Демидов невыгодное впечатление от своего доноса. — Но для меня превыше всего — человеческое достоинство. В одном спектакле я слышал слова: «В человеке все должно быть прекрасно...» Это было сказано давно, но адресовалось, вероятно, к нашему времени...

— Да, — согласился Бородин. — Но за такого человека и за общество таких людей надо еще побороться с разной поганью. В том числе и с поганью в душах людей. Между прочим, Чехова вы можете послушать в исполнении самодеятельных артистов в армейском клубе. Сотрудница наша, Любочка Недвигайлова, драматический кружок организовала из красноармейцев и портовых рабочих.

Демидова точно кольнуло что-то в сердце при словах о Любочке Недвигайловой. За столько лет его скрытной жизни при нем впервые была названа его настоящая фамилия. И где — в «красном особняке»! Это что — провокация? Ловушка, в которую он попал по своей инициативе?

Демидов, вытирая пот с побелевшего от волнения лица, взял себя в руки: «Спокойно, спокойно... раз, два, три...»

Где-то при счете «семь» Демидов услыхал твердый голос большевистского контрразведчика:

— Милости просим на самодеятельный спектакль. Что касается профессора — не волнуйтесь, товарищ Демидов. В бюро молодые сотрудники, которые относятся с подозрением ко всяким бывшим. Пропуск Фан дер Флит получит.

Демидов вернулся домой в этот день поздно. Он долго бродил по городу со смешанным чувством радости и тревоги. С родной дочерью он не виделся целых десять лет. В том, что Любочка именно его дочь, уже не было никаких сомнений. Зайдя на службу после беседы с Сергеем Петровичем, Демидов позвонил «своему» работнику в паспортный стол и буквально через тридцать минут получил исчерпывающие данные относительно-гимназистки Любови Владимировны Недвигайловой, сироты, проживающей во флигеле дома № 11 по Ганнибаловской улице.

Услужливый работник паспортного стола сам принес Демидову записанные на бумажку сведения о девице Недвигайловой, прибавив устные подробности: незамужняя, живет с бабушкой, имеет восемнадцать лет отроду...

Да, это она, его дочь Любаша... Большевики зовут ее «Любочкой». Хорошо это или плохо: дочь работает в красной контрразведке? Что она из себя представляет сейчас? Забавная крошка с белым бантиком в кудряшках — такой она осталась навсегда в его памяти с тех пор, когда подпоручик Недвигайлов отбыл за границу. Как дочь отнесется к воскрешению из мертвых родного отца? И стоит ли вообще узнавать ее сейчас?

Мысли Демидова смешались. Он то нервно ходил по комнате, то присаживался к столу, опуская голову на плотно сжатый кулак...

Появлению в их семье ребенка-первенца подпоручик сразу не придал особого значения: пусть Маша забавляется, меньше будет приставать с выездами на званые обеды и балы... Профессиональная работа разведчика требовала частых и продолжительных отлучек. Всего не скроешь от жены. Однажды она увидела в шкатулке завещание мужа «на случай смерти» и оформленные на нее пенсионные бумаги. С Машей приключился обморок. Мнительная, она стала и в любом поступке мужа искать скрытого смысла, подозревать его в двойной жизни, принадлежности к какой-то шайке разбойников, в клятвопреступничестве.

Маша была неистова в ревности. Когда офицер Недвигайлов вернулся из первой заграничной командировки, вместо того, чтобы поздравить его с наградой, жена при полной поддержке тещи потребовала от мужа: или нормальная семейная жизнь, «как у всех», или развод.

Ни того, ни другого Недвигайлов не хотел: он горячо любил свою подросшую дочурку, да и Маша была не безразлична ему. Но и разведывательная работа в тылу врага окрыляла первыми успехами. Перспективы карьеры были очень привлекательны.

Пришлось идти на исповедь к шефу. В генеральном штабе ему сухо напомнили о долге перед царем, который не жалеет средств для истинных сынов отечества...

Начальник отдела — седовласый, с глазами навыкате генерал, под конец разговора блеснул своей осведомленностью в душевных муках молодого офицера. Уловив в глазах Недвигайлова растерянность и мольбу о помощи в таком сложном положении, пустил в ход испытанный прием: предложил Недвигайлову высочайшее назначение его резидентом в соседнее государство и три тысячи рублей золотом при условии расторжения брака с женой. «Разведка требует жертв», — заключил генерал.

— В ваших летах, милейший, я больше думал о карьере, а не о женских капризах, — изрек скрипучим голосом седовласый шеф, суконная грудь которого была разукрашена орденами.

— Дочка у меня, — не очень печально вздохнул Недвигайлов.

— Можете мне поверить на слово, что государь император не оставит без милости дщерь своего верного слуги...

На второй день Недвигайлов покинул столицу. Бракоразводные бумаги жене были вручены вместе с его письмом заочно, так что подпоручику даже не пришлось наблюдать реакцию супруги. Впрочем, денежное приложение к разводной бумаге было настолько солидным, что горе жены не представлялось Недвигайлову безутешным.

Весело постукивали колеса. Столик в купе международного поезда был заставлен бутылками вина. Попутчица оказалась молодой. Образ Маши медленно затушёвывался.

Потом началась война, Недвигайлов очутился на Западе. На чужбине узнал о революции. Жена была почти забыта, но о Любочке он всякий раз вспоминал с тоской.

В иные мгновения, подвыпив, Недвигайлов терзал себя вопросом: к чему все эти чины, золото, богатство? Разведчик, как и минер, ошибается лишь однажды. Сколько соратников по этому необычайному сложному труду уже списано резидентами! Кто вспомнит о них, кто помянет добрым словом?

И ему хотелось повернуть назад, к тишине и уюту, в объятия детских ручонок.

Годы гражданской войны и революции, казалось, разлучили его с дочерью бесповоротно. Постепенно он забыл лицо жены, дочери. И вдруг: «Любочка Недвигайлова»! В этом голодном приморском городе! Нет, полковник Недвигайлов, жизнь хитрее и сложнее тебя! Попробуй найди в этой ситуации правильное решение.

Демидов-Недвигайлов после двух бессонных ночей нашел это решение. К действиям его понукали десятки письменных обязательств перед иностранной разведкой и строгие глаза повелителей, способных не только награждать.

Без труда он нашел маленький флигелек на окраине, где Любочка с бабушкой снимала две небольшие комнаты.

Навстречу незнакомому человеку встала девушка с недочищенной картофелиной в руках.

Встреча была полна Неожиданности и драматизма для обоих.

Для Демидова не стоило труда узнать дочь — она, как две капли воды, была похожа на мать. С чисто детской непосредственностью и доверием, восторгаясь и плача от радости, она кинулась на шею отцу, который «четыре года ищет их с мамой по всей России».

Любочка рассказала отцу, как умерла мать от тифа во время эвакуации. Затем Любочка сказала мечтательно:

— Если бы вы... если бы ты знал, как обрадуется Сергей Петрович, когда я ему расскажу о тебе! Он хороший!

Демидов побледнел, закашлялся. Глаза его вдруг сделались сухими, сузились.

— Как раз об этом-то я тебя прошу никому не говорить, дочурка, — изменившимся голосом заговорил Демидов. — Дело в том, что я был в немецком плену, пришлось даже изменить фамилию. Я теперь Демидов — ясно? Это временно, — начал успокаивать Любочку Демидов, увидев на лице дочери испуг, недоуменье.

— У нас в отделе есть и бывшие офицеры царской армии, — начала упрашивать дочь. — Никто их не преследует, только берут на учет. Зачем тебе другая фамилия? Это же не Германия... Тебе очень трудно понять, папочка: ты был в плену и многого не знаешь, а меня в комсомоле учили. Поэтому я тебе все сейчас расскажу...

— Давай, дочка, об этом поговорим в другой раз, а пока ты меня не видела. Даже бабушке ни слова. Так нужно. Все будет хорошо. Ведь мы так долго ждали этой встречи, верно?..

— Да, папочка, я так счастлива...

Но в глубоких и ясных глазах Любочки с этого момента залегла тревога.