Когда открываются тайны (Дзержинцы)

ГЛАВА XII ДОПРОС

Чем плотнее становилось на побережье кольцо пограничной охраны, тем наглее вел себя враг. Чувствовалась хорошо продуманная тактика его действий. На любой провал контрреволюционеры отвечали мгновенными ответными действиями. У скалистых берегов Крыма подводные лодки выбрасывали новых диверсантов. Наступил тот момент, когда два невидимых фронта соприкоснулись.

Сергей Петрович готовился к поездке по побережью для проверки отделений и пунктов по охране границ. Надо было все тщательно продумать и ничего не упустить.

Трудовой день Бородина начинался с подробного доклада начальника оперативной части Потемкина. Молодой командир Красной Армии, прошедший красные курсы в Москве, был четок, строг, аккуратен.

Потемкин обычно говорил кратко о самом главном. Остальное — на бумаге. Но особенно подробно докладывал Потемкин о ходе подготовки новой врангелевской интервенции. Недельная сводка о разбитом бароне и остатках его армии за границей выглядела солидным томом.

Все это удалось получить из рук вражеских агентов, выловленных и пришедших в органы местной власти с повинной. Бывали времена, когда враг обнаруживал нервозность. Бородин понимал, что выступление банды Иванова — это своеобразная тактика врага. Действия Иванова были тщательно продуманы, рассчитаны, мгновенны, как укус змеи. Досадно было подписывать очередное донесение о новых вылазках бандитов.

— Что же все-таки ответить Москве? — вертя в руках заготовленную шифровку, спросил Бородин Потемкина. — Ликвидировали бандитизм в городе, а по уезду Иванов гуляет, как по проспекту. Подняли на ноги три батальона: милицию, ЧК, воинские части и отряды моряков. А налетчиков горстка. Они проходят сквозь частокол штыков, как песок сквозь пальцы! Где их гнезда? Вот вопрос.

— Пора установить круглосуточное наблюдение за домом епископа, — настаивал начальник оперативной части. — А может пора уже заглянуть и в дом?

Потемкин, готовясь проникнуть в дом епископа под видом служителя церкви, заучил наизусть с десяток, псалмов, приглядывался к ритуалам церковной службы.

— Шерлок Холмс здесь не годится, — отвергал Бородин план Потемкина, — епископ — не квартирный воришка. Он хочет взломать всю нашу народную власть... Кстати, как этот самый отец Леонид?

— По-прежнему отдает госпиталю все, что жертвуют прихожане. В своих проповедях идет против епископа, призывает народ выполнять наши декреты, собирать для больных и раненых красноармейцев пропитание.

— Интересный человек, — заметил Бородин, но тут же добавил: — придет время, все будет ясно. Но нам с попами не по дороге, даже с честными. Пусть себе грызутся между собою. Наша первоочередная забота — отрубить руки вооруженному врагу, ликвидировать очаги шпионажа. Выжечь эти гнезда каленым железом.

Бородин вышел на балкон подышать утренним речным воздухом. Порт утопал в золоте лучей восходящего солнца. Над чистыми водами освободившейся ото льда реки маячили покосившиеся баржи, торчали трубы и мачты затонувших кораблей.

Полуразрушенное здание речного вокзала казалось пустынным. Два года назад корабли интервентов перед уходом в море открыли артиллерийский огонь по портовым пакгаузам, в которых содержались под охраной тысячи насильно согнанных сюда жителей города. Их не успели или не хотели вывезти. Белогвардейцы поразвлекались напоследок стрельбой прямой наводкой по живой цели. Сейчас на месте сожженных строений находилась городская свалка.

Никакими жестокостями врагу не удалось остановить победоносного движения революции. Жизнь поднималась из руин, жизнь продолжалась.

Особому отделу охраны границ приходилось решать а такие проблемы, как подвозка лесных материалов в город для ремонта судов. А саботаж уже начался, невидимая рука создавала одно препятствие за другим. Сплав по Днепру прекращен с первого года империалистической войны. Необходимо время и большие ассигнования на восстановление сплавной службы. Где теперь бесстрашные плотогоны, способные провести миллионы кубометров древесины через крутые Днепровские пороги от Смоленска до самого Черного моря?

Чем дальше откатывалось от границ молодого государства эхо войны, тем больше появлялось забот гражданского порядка. Проблемой восстановления флота уже занимались в Москве.

Первый удар колокола, призывавшего к заутрене, заставил Бородина вздрогнуть, недружелюбно взглянуть в сторону серого здания с приземистым куполом и колокольней.

Сергей Петрович направился в кабинет. Через открытое окно проникала мелодия песни. Красивым, сочным голосом пела женщина: «Очи черные, очи страстные...»

— Арестованная цыганка из Каховки, — пояснил вошедший Потемкин. — Три дня не давала никаких показаний, не промолвила ни единого слова при допросе, и вот запела...

Потемкин положил перед Бородиным самодельный конверт из оберточной бумаги с сургучной печатью. Вскрыв его, Бородин прочел постановление об аресте: «Задержана по подозрению в шпионаже, вещественных доказательств и никаких документов не обнаружено». На небольшом клочке бумаги — записка, заменяющая препроводительную. Там значилось: «Товарищ начальник, прошу вас лично допросить подозреваемую. Чую что-то недоброе в этой заблудившейся в моем районе красотке, а доказательств нет. Нач. пункта охраны границ Каховского р-на Рогов».

— Чую, говорит. Это хорошо — иметь чутье, догадку, проницательность, основанную на предшествующем опыте, а какой у нас опыт, Федор?

Со двора по-прежнему неслась песня: «Очи черные...» Сергей Петрович осторожно приоткрыл окно, выходившее во двор. У входа в караульное помещение на скамье сидела женщина, чистила картошку и пела. Невдалеке стоял часовой.

— Перестань, говорю, у нас вашему брату петь не положено, — строго сказал он.

— Посадили в клетку и петь не разрешают, хороша свобода, — поднявшись, ответила женщина и сделала шаг к часовому.

— Чего уставилась, не прошибешь. Садись, говорю, а коли петь хочешь, мурлычь под нос.

Женщина села и молча принялась за свое дело. Сергей Петрович закрыл окно и посмотрел на часы.

— Приведи ее ко мне, товарищ Потемкин.

В кабинет небрежной походкой вошла молодая женщина. На ее плечах лежала черная шаль, в глазах зарябило от цветастой юбки. Сергей Петрович, прищурившись, посмотрел в ее неспокойные, черные, как сливы, глаза. Она вызывающе подбоченилась.

— Что же не стращаешь меня, начальник?

— Зачем? Ты ворона пуганая, — мягко ответил он.

— А ты, ворон, крови моей жаждешь?

Сергей Петрович молча наблюдал нервное подергивание ее пухлых губ.

— Закурить дай, — простонала цыганка.

— Не курю, — спокойно ответил Бородин.

Она опустилась на стул и долго молчала.

— Дай руку, начальник, погадаю.

Он машинально протянул руку, и ее пальцы коснулись его ладони.

— Доброе сердце у тебя, начальник, и душа твоя, что птица, жизнь твоя будет метаться в казенном доме сорок лет и четыре года. Смерть пять раз придет за тобой и пять раз уйдет от тебя, любовь ты получишь скоро, но она отойдет от тебя, счастье свое найдешь там, где совсем не ожидаешь...

Сергей Петрович почти не слышал ее «пророческих» слов, улавливая едва ощутимую нервную дрожь тонких пальцев цыганки. Он осторожно высвободил свою руку.

— Благодарю тебя, а вот имени твоего не знаю.

— У цыганки столько имен, сколько поклонников...

— Теперь давай твою руку, я погадаю... — весело сказал Бородин.

Цыганка замолчала.

— Тогда я скажу: скоро ты из казенного дома уйдешь и опять в казенный дом за счастьем вернешься. Счастье твоя душа получит, и не от старых, а от новых друзей.

— Ох, начальник, счастье мое не вернется, сама знаю, не мучь, не тяни душу, все равно ничего не скажу.

Бородин покосился на круглую золотую серьгу, большие опущенные глаза, чуть вытянутые вперед губы. Ему почему-то верилось, что цыганка расскажет о себе.

— Твое счастье, не мое, — нарушил молчание Бородин. — Отведай картошки, что сама чистила, да иди на все четыре стороны, подумай, погадай...

Цыганка поднялась, подхватив скользнувшую с плечей шаль.

— Не дури, зови часового и отправляй в подвал.

Сергей Петрович подошел к цыганке.

— Я не дурю. Только в городе небезопасно. Без пропуска здесь много не погуляешь, а документов у тебя нет. Выдать пропуск человеку, не имеющему места жительства, имени и фамилии, нельзя. Есть у нас знакомая барышня, попросим ее, она с тобой погуляет. — Он повернулся к столу, завертел ручку полевого телефона. Вошел Потемкин. — Нашей гостье необходимо пройти освежиться, посмотреть город, подумать, но документов нет, выпишите два пропуска на имя машинистки, только сперва накормите.

— Спасибо, начальник, — сказала она и, сверкнув глазами, запела: «Мы только знакомы, как странно...»

Потемкин провел цыганку в небольшую комнату, предназначенную для столовой, поставил перед ней котелок с картошкой и, шепнув что-то на ухо дежурному матросу, поспешил к начальнику.

— Приказание выполнил, — доложил Потемкин.

— Давай на подпись пропуска и пришли ко мне машинистку.

— Но ведь ей трудно справиться с этой задачей, вдруг побег, а ведь она, согласитесь, настоящая Лиза из «Дворянского гнезда»! — восторженно проговорил Потемкин.

— Нет, согласиться, Федор, не могу. Лиза из «Дворянского гнезда»? Да ведь наша «Лиза», во-первых, дочь учительницы, в бога не верит, и монахиней, как тургеневская Лиза, быть не собирается. Зови, Федор, нашу «Лизу», и ты нужен будешь.

В кабинет легкой походкой вошла Любочка, она подошла к столу и подняла ясные глаза.

— Я слушаю.

— У вас срочной работы много? — спросил Сергей Петрович.

— Как обычно, — ответила девушка, обрадованная вниманием Бородина.

— Вы единственная девушка у нас на службе. Задержанную по подозрению цыганку надо вывести на прогулку в город. Это очень важно. Часа через два возвратитесь обратно. Поговорите с ней по душам. Вот ваши пропуска, — Бородин протянул ей две красные бумажки. — И это возьмите, может понадобиться, — Бородин подал ей маленький браунинг.

Любочка вздрогнула и побледнела. — Я не умею стрелять, — пролепетала она.

— И не нужно, он не заряжен. Это на тот случай, если к вам пристанут разбойники. А стрелять мы вас научим

Любочка робко вышла, озадаченная странным поручением.

— И тебе советую прогуляться, мало ли кто наших девушек обидеть может, — сказал Бородин, обратившись к Потемкину.

Тот понимающе кивнул в ответ.

Цыганка и Любочка молча прошли Суворовскую. У входа в Александровский парк встречный патруль замедлил шаг. Один из матросов с улыбкой прокричал: «Маленькой хозяйке привет!»

Любочку знали матросы-пограничники и уважали ее за скромность и трудолюбие.

— В обществе моряков я всегда чувствую себя, как рыбка в воде, — похвалилась цыганка, когда они вошли в парк.

— Пожалуйста, не говорите так при мне, — не удержалась девушка.

— Ах ты моя красавица, я тоже такая была. Тебя как зовут?

— Люба.

— Любушкой тебя называть надо. Меня тоже так называли, когда пятнадцати не было, а потом — только Любовь.

Они прошлись по аллее, мимо дуба-великана. Цыганка ударилась в воспоминания.

— А уж после свадьбы муж стал Любкой звать. Так вот Любкой и осталась. А муж — бородища — во, как стеганет кнутом для острастки — ветер в тихий день засвистит: «Любка, шатер чини!»

Цыганка умолкла. Вдруг она рванулась в соседнюю аллею, где только что прошел человек. Любочка вздрогнула, растерянно глядя, как пригибается к земле цыганка.

— Боже мой, — прошептала она, — прячется, от меня хочет уйти.

Она хотела крикнуть, но получился шепот, которого сама испугалась.

Цыганка медленно шла обратно.

— Потянешь? — спросила она, протягивая прилипший к ее пальцам только что подобранный дымящийся окурок.

— Что вы, я не курю.

— Как хочешь, — равнодушно ответила она на Любочкин отказ, жадно затянувшись и проглатывая дым.

— Хороший ваш начальник, да жадный: картошкой накормил, а папироски на закуску не дал. — Оглядевшись вокруг, добавила:

— Хорошо тут, вольно, и весной пахнет, только у меня метель играет, — вздохнула цыганка, опустившись на скамейку. В глазах ее нарастала тревога.

Любочка постояла немного и тоже присела на скамью.

— Не договорила я тебе, милая!

Цыганка, сидя, взяла Любочку под руку, прижалась к ней, заглянула в глаза. — Десять лет Любкой была, измытарилась. В позапрошлом году табор наш в Крым перекочевал. Хор самому барону Врангелю пел. Приглянулась я одному офицеру, и он мне мил показался. Чистенький, беленький. «Брось своего бородача, женой моей будешь», — сказал он. Я и поверила. Только жизнь не стала легче. Как игрушка из одних рук в другие переходила. Каждый день у него друзья новые. Любка, спой, Любка, потанцуй. Красные пришли, офицер сбежал. Меня прежний муж нашел. Побил больно...»

Цыганка вздохнула, села поудобнее, обхватила руками колени.

— К Днепру табор откочевал. Утром в село бандиты заскочили. Офицерик мой в длиннополый кафтан разодет, с крестом на шее по табору глазами рыщет, разыскивает. Мужа пристрелил, а меня на тачанку и к попу. А попы у него все дружки-приятели. Обвенчались под пьяную руку. Только потом я поняла, что не любовь моя нужна офицеру. «Пойди, говорит, по селам, гадай, да гляди, что к чему у большевиков...» — Не пойду, — отвечаю, — никуда, с тобой хочу, а он давай меня по лицу хлестать... Надоело мне от него обиды терпеть, и решила я в табор вернуться, да в Каховке задержали... Цыганка тяжело вздохнула.

— Ох, детка, как мне табачок душу распалил! Может, мы на рынок сходили бы за самосадом? Люблю крепкий табак.

— Но у меня нет денег, — пробовала отговорить ее Любочка, боясь, как бы в базарной толпе цыганка не скрылась.

— Ой, не горюй ты о деньгах, милая. Все у женщины будет, пока красива да молода, — запричитала цыганка, воровато оглядываясь по сторонам. Она вскочила на ноги, зашла в полосу от дуба и через минуту уже держала в руках золотую пятирублевую монету.

Любочка поразилась.

Они вышли из парка. Миновали проспект, повернули на Торговую и влились в гомонящую толпу людей.

Цыганка преобразилась, завидев рынок. Ловко орудуя локтями, она зашла в самую гущу толпы — «на тучу». Люди там держали на руках старые вещи, покупали и продавали, спорили, бранились, уговаривали друг друга. Какой-то верзила в клетчатом кепи и узких брючках по щиколотку, унизанный, точно ожерельем, медными зажигалками, ущипнул Любочку выше локтя.

— Мадемуазель, не угодно ли: машинка последнего образца!

— Отлепись, пока глаза целы! — зашипела ему в лицо цыганка. Парень оторопело попятился. Цыганка прошла к сидевшему на пустом ящике старичку. Тот держал между ног мешочек с махоркой. За полы его старого сюртука цепко держалась девочка.

Цыганка молча подставила свой карман. Старик щепотками наполнил доверху стеклянную меру и осторожно высыпал табак покупательнице, не поднимая на нее глаз. Лишь девочка с неустрашимым любопытством разглядывала цыганку. Та одной рукой поддерживала карман, другой проворно запихивала в рот моченое яблоко, выхваченное у торговки на ходу.

— Сколько с меня, папаша? — спросила цыганка.

— Цена известная — сто тысяч.

— Давай сдачу, старик.

Она показала старику золотую монету.

— Деда, есть хочу! — жалобно протянула девочка.

Цыганка покосилась на рваное платьице, на худенькое личико с грустными глазами. Перед ней вдруг пронеслось ее безрадостное, сиротское детство в таборе, попрошайничество. Она погладила вьющиеся волосы девочки, положила в ее ручонку золотую монетку, торопливо свернула самокрутку. Крепко затянувшись, выпустила изо рта волнистые кольца дыма.

— Пошли, милая, домой. Начальник у тебя строгий.

Они выбирались из последних рядов крестьянских повозок, как вдруг перед цыганкой, точно из-под земли, вырос мужик. В одной руке у него был скрученный арапник, другой сдерживал под уздцы вороных, запряженных в пролетку.

— Любовь Гордеевна, наше вам почтение, — с деланной радостью прохрипел мужик.

Цыганка вздрогнула, но не сбавила шаг, не поглядела на мужика.

— Что, не узнаете? Запамятовали?

Мужик поймал ее за руку, притянул к себе:

— ...Велел живую или мертвую доставить! Характер его знаешь?

— Он еще моего характера не знает, — ответила цыганка.

— Не ломайся, садись, мигом на месте будем, — засопел мужик, оглядываясь, и добавил: — У-у, стерва! Три дня тебя ищем по всему уезду, бесстыдница. Думали: в тюрьму угодила.

Любочка сразу не поняла, что происходит, но когда мужик, обхватив цыганку, попытался затащить ее на повозку, девушка схватила опущенные поводья, вынимая браунинг:

— Стой! Пулю в лоб получишь!

Мужик словно не видел оружия. Взмахнул тяжелой плетью. Но его крепко ухватил за запястье матрос. Рядом с матросом оказался невидимый до сих пор Потемкин.

— На кого руку поднимаешь, гад?!

Их окружила толпа любопытных. Мужику пришлось подчиниться требованию: сесть в свою же бричку. Вожжи взял Потемкин.

— Садитесь в тачанку, девушки, — пригласил Потемкин Любочку и цыганку. — Нам, кажется, по пути.

Предварительный допрос задержанного крестьянина решил вести сам начальник Особого отдела.

— Давно знаете цыганку?

— Впервой вижу.. Вот те крест.

— И сразу Любовью Гордеевной назвал?

— Не называл никак. Вашим послышалось... Крестом-богом присягаю.

В комнату вошел Китик. Он долго присматривался к арестованному, потом широко улыбнулся.

— Разрешите, товарищ начальник, я ему пару слов скажу вне очереди? — обратился моряк к Бородину. Пока Сергей Петрович записывал в протокол, Китик копался в бумажнике. Он достал оттуда примятый листок, положил его чистой стороной на стол.

— Грамотный?

Мужик отрицательно покачал головой.

— Тогда ставь крестик.

Мужик вывел крест.

— Клади другой.

Тот недоуменно вывел еще один крест.

— А теперь третий давай.

Мужик нехотя вывел третий крест.

Матрос перевернул бумажку.

— А эти кресты узнаешь? Поверил я тогда тебе, в ночь под Новый год. Не до конца распознал тебя, «бедняк Тягнырядно»! Надо было не только харч из саней — душу из тебя вытряхнуть.

— Товарищ матрос, я как перед богом...

— Волк тебе товарищ. Ты святым не прикидывайся, и перед людьми дурочку не валяй.

Пригласили цыганку. Она вошла и остановилась напротив бородача.

— Знакомы? — спросил Бородин.

— С того дня, как с его атаманом венчалась. За дружка был.

Тягнырядно затрясся и замахал руками.

— За усю жисть ни у кого в дружках не состоял. Чего, стерва, напраслину прешь на честного человека!?

— На, получай, рыжий пес! — цыганка наградила Тягнырядно звонкой оплеухой.

— Крепко же он вам насолил, Любовь Гордеевна, — усмехнулся Сергей Петрович и тут же распорядился: — Товарищ Китик, отправьте его к начальнику оперативного отдела ЧК Лукину. Он ведет следствие по делу об убийстве восемнадцати.

Мужик повалился на пол, припав бородой к ногам Бородина.

— Только в это самое ЧК не отправляйте.

Сергей Петрович задумался.

— Что ж, погости у нас, но если ты сегодня же не откроешь берлогу своего атамана, милости и у нас не жди.

Китик увел арестованного.

Сергей Петрович подошел к цыганке. Она стояла потупившись.

— Атамана вместе искать будем, Любовь Гордеевна...

Цыганка вздохнула:

— Ох, начальник, тяжелое это дело...

— Не спорю...