Когда падают шишки

АРНОЛЬДЫЧ

Вот он какой, Арнольд Арнольдыч. Глаза у него большие, карие, чистые. Светло смотрят на мир.

А руководитель учреждения Скороспелов, где служит Арнольдыч, как только заговорят о нем, кричит:

— Уволю!

Начальник отдела, в котором работает Арнольдыч, — Бабкин, — при этом только вздохнет. Председатель месткома Хомичев неуверенно почешет затылок.

Почему так кричит Скороспелов — непонятно.

Арнольдыч придет на работу в девять, сядет за стол, скажет:

— Да. Такие-то дела, граждане-братове.

И встанет. И пойдет гулять по отделам. Это называется у него «утреннюю гимнастику языка» сделать.

Бабкин, мужчина скромный, розовея от смущения, остановит его:

— Арнольд Арнольдыч, я вам на стол срочные бумаги положил.

— И очень хорошо, — скажет Арнольдыч. — Я двадцать лет, граждане-братове, по учреждениям мотаюсь. Несрочных бумаг за это время не видел.

И уйдет. Будет «утренней гимнастикой языка» заниматься до обеденного перерыва. А после обеда какая уж работа? Так, дремота одна…

— Ну, что ж вы? — возмутится Скороспелов, когда начальник отдела доложит ему про Арнольдыча. — За зебры взять его не можете?!

Зебрами Скороспелов называет жабры.

— Давайте его сюда, — предложит молодой начальник самонадеянно. — Я сам с ним побеседую. И Хомичев пусть поприсутствует при этом. Поучится, как с такими разговаривать надо.

По вызову Арнольдыч придет без задержки. Он такой — не из робкого десятка.

— Здоровеньки булы, — бодро скажет он, здороваясь со всеми за руку. В том числе и с пришедшим сюда по вызову начальства Хомичевым.

Никому подавать руку Арнольдычу не хочется, да неудобно как-то, когда он свою протягивает…

— Это что значит? — Скороспелов хочет смотреть грозно — так, как часто рисуют начальников в «Крокодиле», но… Встретив взгляд чистых глаз Арнольдыча, начальник спешно вдруг опустит глаза — якобы для рассмотрения бумаг, лежащих на столе. — Как же вы так, Арнольд Арнольдович? — упавшим голосом закончит Скороспелов.

— Что «как же?» — сядет Арнольдыч на предложенный стул и закинет ногу на ногу.

— Кхе… — начнет прочищать горло Хомичев и зачем-то будет тереть глаза. Знает он Арнольдыча: не раз с ним беседовал.

— По примете, плакать тебе сегодня, — покачивая ногой, скажет Арнольдыч. — Блудишь, душа моя. А жену твою знаю: не женщина — пантера.

— Кхе… кхе… — сконфуженно закашляет Хомичев, хотя все в учреждении знают, что к женщинам он равнодушен. Да не все знают жену Хомичева.

— Н-да. — Бабкин потрогает пальцами узелок галстука, будто забоится вдруг, что тот спрячется за рубашку. Узелок не спрятался, а хозяину узелка захочется куда-нибудь спрятаться. Так захочется, что заерзает он на сидении! Бабкин тоже знает, как беседовать с этим его подчиненным. Сейчас наступит его, Бабкина, черед. Что-нибудь Арнольдыч сказанет.

— Жалуются на меня? — обратился к Скороспелову Арнольдыч. — В шахматы мне проигрывает товарищ Бабкин, так здесь решил отыграться?

— Кхе… — будет прочищать горло Хомичев, не поднимая глаз от пола. Смотреть, как горят уши у Бабкина, ему не захочется. Тот действительно проигрывает в шахматы Арнольдычу.

— Вы насчет шахмат зря, Арнольд Арнольдыч, — разозлится Бабкин. — Мы о работе говорим. Вам задание даешь, — вы уходите. Мы за работоспособный коллектив боремся, обязательства берем…

— И что? — вскинет брови Арнольдыч. Он такой: вскинет брови — и все тут.

— У вас срочные бумаги по отгрузке оборудования ударным стройкам маринуются! — вспыхнет Скороспелов. — Мне сообщили.

— Донесли, хотите сказать? — не моргнет глазом Арнольдыч.

— Ну, в общем, — не выдержит Скороспелов и хлопнет ладонью по столу, — хватит! Предлагаю по собственному желанию!

— Да, — встрепенется Хомичев, — лучше — по собственному.

— Не угодил, значит? — без страха будет переводить взгляд Арнольдыч с одного на другого.

— Честью просим! — нажмет ладонью на стол Скороспелов.

— То есть с честью проводим, — разъяснит Хомичев. — Выходное пособие организуем, — а?

— Пособие? — помолчав скажет Арнольдыч. — Ладно тогда, — лениво согласится он. — Подумаю. Лето придет, буду работу подыскивать. А сейчас зима, — холодно. Все у вас, товарищи-братове? Допобаченья, если так.

И уйдет из кабинета ровным шагом.

— Шаромыжник! — побагровеет от возмущения Скороспелов.

— Хорошо, — начнет потирать ладони Хомичев. — Вы все слышали? Обещание к лету уйти он дал! Летом мы его и прижмем. А увольнять его так просто нельзя. Месячный испытательный срок он прошел? Прошел. Девять месяцев под ногами путается? Путается. А на собраниях критикует руководство — то есть нас… Теперь он поставит вопрос так, что его, мол, за критику хотят прогнать…

— Ага! — подхватил Бабкин. — Он же говорит: «А что я, КЗОТ нарушаю? Нет! Что я такого сделал?»

И действительно, что?..

ГОЛОВОЛОМКА

— Ждете? — громко и весело спросил Илья Ильич Гогуля, входя в свой кабинет и потирая ладони. — Тоскуете, бедненькие?

Так приподнято обратился Илья Ильич к деловым бумагам, лежащим на столе.

— Ничего, ничего. Бумага — она все должна терпеть. Так уж ей по пословице положено, — бодро продолжал он, подходя к столу. — Сейчас мы вам зададим работу. Одни из вас полетят на согласование, другие разбегутся с отказами…

Бумаги покорно выслушивали речь Гогули.

— Вот мы садимся, — сказал Илья Ильич, — садимся, берем авторучку…

Гогуля только что ходил по отделам районного управления «Сельхозстрой», в котором служил заместителем начальника отдела снабжения, и выслушал от вернувшихся из отпуска сотрудников несколько забавных историй. Внутри у него еще все тряслось от продолжительного жизнерадостного смеха.

— Вот мы садимся, — слегка упавшим голосом повторил он. — Берем авторучку…

В его небольшом кабинете было уютно, тихо.

— Садимся, значит, — совсем уже неуверенно сказал Гогуля. И действительно: сел и взял авторучку. В это время вспомнился ему анекдот, рассказанный Окороковым — сотрудником планового отдела. Анекдот начинался с «выпили по маленькой», затем шло «чекалдыкнули» и заканчивалось «набуздыкались».

Гогуля снова жизнерадостно улыбнулся. Тотчас в голову полезли мысли и воспоминания. Вспомнилось, каких красавиц научился он рисовать, работая в тресте канализации. Так набил себе руку, что на профсоюзном собрании избрали его художником стенгазеты. Конечно, нашлись завистники. На следующем собрании «поставили вопрос…»

— Ах, чтоб тебе, — тряхнул головой Гогуля, почувствовав неприятный озноб. — Я т-тебе! — погрозил кому-то кулаком и взял бумагу, лежащую сверху. Однако сколько ни вникал в текст, понять ничего не мог.

— А, черт! — тоскливо повторил он и бросил взгляд на часы. Стрелки равнодушно показывали, что до конца работы осталось еще два часа.

Гогуля уставился на бумагу, которую все еще держал в руке. Но вот его брови стали подниматься все выше и выше, будто хотели до нуля сократить и без того невеликий лоб.

— Есть! — сказал он негромко. — Нашел!

Он до того заинтересовался своей находкой, что читал письмо до половины шестого, просидев на полчаса больше положенного законом рабочего времени. Что же это за изобретение? Гогуля читал одно слово правильно, следующее за ним — с конца наперед:

— Смотри ты! — сказал Гогуля радостно. Чтобы проверить, точно ли исказил слова, он тщательно прочитал текст по-человечески:

— Ишь ты! — удивился Гогуля, неожиданно поняв смысл документа. — Пять кубометров древесины захотел. А обоснование где? Тут подумать надо, мозгой пораскинуть. Время на это нужно. А они на тебе — с бухты-барахты: срочно подай им это самое… еиназаку, — с особым удовольствием просмаковал он понравившееся ему слово. — Пишут там, что им на ум придет, а тут голову ломай… На чем я остановился-то?.. Ах, вот: «срочно тиледыв пять вортемобук»… Правильно ли я вывернул слово «кубометров»?.. «Вортемобук»… Точно! Можно идти дальше!.. «…Строевой ынисеверд». Здорово!.. Надо будет товарищей научить этой игре… «ынисеверд ввиду огот, что омидохбоен»…

Работа у Гогули спорилась…

ЗАМКНУТЫЙ КРУГ

В жаркий воскресный вечер к токарю Бобрычеву неожиданно пришли гости и принесли пива.

— У нас нет колбасы, Ваня, — сказала хозяйка, хлопотавшая у стола. — Сходи в магазин.

— Ладно, — неохотно ответил Иван Павлович. — Это здесь, рядом, братцы. Я мигом.

Все согласились, что «мигом» — это скоро.

В первом магазине колбасы не оказалось. Иван Павлович, ускоряя шаги, пошел во второй. Во втором была колбаса, но не было кассирши: ушла сдавать деньги. Продавец деньги на руки не брал. Иван Павлович здоровой рысцой двинулся к третьему. В третьем была колбаса, была кассирша, но не было продавца: вызвали к директору. Какая-то комиссия снимала остатки в отделе. В четвертом магазине, куда Иван Павлович прибежал в хорошем спортивном темпе, была колбаса, была кассирша, был продавец, но не было цены на колбасу. Продавец колбасу не отпускал. В пятом, куда Иван Павлович прибыл с отличными спортивными показателями, была колбаса, была кассирша, был продавец, была цена на колбасу, но не было разрешения на продажу со стороны представителя санинспекции, пока не будет проверено качество всей партии.

Иван Павлович вытер взмокший лоб, в груди у него что-то подозрительно похрипывало. Минутку постоял, стараясь отдышаться, подумал и решил обежать магазины в обратном порядке.

В четвертом магазине появилась цена на колбасу, сидела на месте кассирша, но не было продавца: вызвали к директору. В третьем была колбаса, была цена на колбасу, была продавец, но не было кассирши: ушла сдавать деньги. Во втором была колбаса, была кассирша, был продавец, была цена на колбасу, но испортились весы, и мастер чинил их на глазах у покупателей. В первом магазине колбасы не было.

Иван Павлович стоял, держа руку на сердце. Передохнув, решил сделать еще круг. Куда ни шло!

Во втором магазине все еще работал мастер-весовщик. В третьем была колбаса, был кассир, был продавец, была цена на колбасу, работали весы, но колбасу уже не продавали, потому что продавец пересчитывала чеки (через пятнадцать минут должен был закрыться магазин). В четвертом была колбаса, был продавец, была кассирша, была цена на колбасу, работали весы, но магазин уже закрыли. В пятом, дежурном, был продавец, был кассир, была цена на колбасу, работали весы, но не была самой колбасы — распродали.

Иван Павлович прибрел домой.

Гости пили пиво, Иван Павлович — валерьянку.

МИНИАТЮРЫ

В первом классе начинается урок рисования.

— Дети, — обращается учительница к классу, — рисовать будем на свободную тему. Рисовать можете все, но только не про войну. Рисуйте цветы, деревья, людей, животных.

Мальчик, сидящий на первой парте, красный от волнения, поднимает руку.

— Тебе что-нибудь непонятно, Толя? — спрашивает учительница.

— Людмила Сергеевна, — встает Толя из-за парты, — можно, я буду рисовать танки? Только не те танки, которые стреляют, а те, какие ходят на Красной площади. А если один из них нечайно выстрелит, я сотру его резинкой.

Молодая учительница ведет свой первый урок в первом классе. Она увлечена, волнуется, говорит быстро, чуть вздрагивающим голосом. Очень боится, что дети начнут задавать ей вопросы, не дослушав объяснения, и собьют с мысли. Она видит, что девочка с большим красивым бантом на голове уже тянет руку. Учительнице не хочется прерывать своего рассказа. Но девочка, кажется, вот-вот вылезет из-за парты, так она тянет руку.

На лице у нее отчаянье от того, что учительница не замечает ее протянутой руки. Ничего не остается делать.

— Олечка, — говорит учительница, — ты хочешь что-то спросить?

— Мари Васильевна, — встает девочка. Ее глаза сияют. Они полны восхищения. — Мари Васильевна, а у вас такая же сумка, как у моей мамы!

Взрослых нет дома. Алик, ученик первого класса, читает книжку. Его младшая сестренка тут же играет с куклами в детский сад.

Алику что-то непонятно в книжке. Лоб его морщится, он шевелит губами, перечитывая слова. Наконец, поднимает голову, вслух говорит:

— Туман. Что же такое — туман?

— Туман? — переспрашивает Танечка, отрываясь от кукол.

— Ну, да — говорит Алик. Ему очень хочется понять это слово. — Вот тут написано: бе-лый, хо-лод-ный ту-ман.

Помолчав, Танечка говорит:

— Это коровино молоко.

КАК ТУТ БЫТЬ?

Начальник цеха Полуектов, молодой выдвиженец с черными мрачноватыми глазами и энергичным взлетом бровей, считает, что, вообще говоря, рабкора-общественника надо любить. Но это — вообще. А сейчас Полуектов сидит у себя в кабинете. Перед ним, на столе — свежий номер заводской многотиражной газеты с жирно обведенной красным карандашом статьей «Куда смотрит товарищ Полуектов?».

Сейчас товарищу Полуектову почему-то не хочется любить рабкора, написавшего эту статью. Он нажимает на кнопку звонка, вызывает секретаршу.

— Квитко ко мне. Этого самого Квитко! — распорядился начальник цеха, показывая на статью в газете.

Слесари-наладчики уважают своего мастера — Квитко. Может быть, за его ровный характер? Или за то, что он улыбается без деланного добродушия? А может быть, за то, что он не согласился взять на поруки бригады отпетого пьяницу и хулигана, слесаря по недоразумению — Кушеркова, как ни настаивал председатель цехкома? И Кушерков под одобрительный гул собрания отправился на пятилетний курс обучения хорошему поведению при строгом режиме…

Прочитав перед сменой в газете заметку о Полуектове, слесари почесали затылки и одобрительно сказали:

— В самую точку!

Квитко подмигнул, — очевидно, это соответствовало словам: «Полуектов не любит, когда его щупают».

— А теперь, ключи гаечные, за работу, — улыбнулся мастер и приглашающим жестом показал рабочим на станки.

«Гаечные ключи», притушив окурки, двинулись на свои места, советуясь между собой, что предпринять в случае, если Полуектов будет «туго затягивать».

Разговор начальника цеха с мастером проходил в том «дружественном тоне», который должен был оставить один выход для Квитко, а именно: подачу заявления по собственному желанию.

— Пишешь, значит, Степан Алексеевич? — изобразил приятную улыбку Полуектов. — Интересуешься, куда смотрит руководство?

— Любопытствую, — согласился Квитко и придвинул стул поближе к столу начальника цеха.

Это простое слово дало пищу уму Полуектова для размышления на тему о руке, которая поддерживает мастера. Мысленно перебрав все руки, Полуектов решил, что все-таки лучше всего проявить твердость характера: никто особенно за мастера не заступится.

И, проявляя эту твердость, Полуектов начал так:

— Пишешь, значит? Про меня?.. Ну, пиши, пиши… Ты у меня допишешься!

— В каком смысле? — спросил Квитко.

— А в таком… Ты у меня… я у тебя… то есть я тебе, — ища нужные слова, Полуектов постепенно распалялся. И теперь, почувствовав себя вполне созревшим для гнева, он заорал: — Вышибу из цеха в два счета! Ты у меня полетишь, как мячик, к чертовой матери на улицу!

Краснея от гнева, начальник цеха, тем не менее, исподтишка наблюдал за лицом своего собеседника. И сразу же отметил, что следов испуга в фигуре мастера не наблюдается. Тогда Полуектов на всякий случай три раза ударил кулаком по столу и замолчал. Наступила пауза.

— Снег, — спокойно заметил Квитко, глядя в окошко.

— А? — переспросил Полуектов. — Ты о чем?

— Снег, я говорю, идет. Рановато… Но не иначе — зима ляжет.

Полуектов подумал: может быть, стоит еще раз «взорваться», дабы оборвать неуместную реакцию подчиненного на «разнос»: в самом деле, при чем тут снег, когда начальство гневается?! Но охоты еще раз тужиться и кричать не было. И при том: значит, какой-то козырь за собой имеет этот мастер, если он так спокоен… И потому Полуектов утвердительно кивнул головой:

— Точно. Второй день сыплет… Но — думаю, растает: рановато еще для зимы…

— Это как сказать…

«Как сказать!» — повторил про себя Полуектов. — «Нет, видать, он что-то знает. Опирается на что-то… В общем, имеет поддержку».

— А скажи мне, брат Квитко, как ты, вообще, дошел до этой мысли?

— До какой мысли?

— Ну, написать про меня… Как тебе в голову пришло?! — начцеха начинал эту фразу спокойным тоном, но постепенно распалился вновь и принялся орать: — Как у тебя повернулась рука, как перо пошло по бумаге, когда ты царапал этот поклеп?!

Неизвестно, до каких степеней ярости дошел бы Полуектов, если бы в этот момент в дверь не сунулась голова секретарши Валечки. Она сообщила:

— Роман Борисович у телефона…

— Кто еще там лезет?! — кричит Полуектов.

Но Валя, строго сдвинув брови, повторяет:

— Директор вас просит! Ну?!

— Ах, директор… — мгновенно успокоившись, Полуектов произносит в трубку ласковым голосом: — Я вас слушаю, Роман Борисович…

А из трубки доносится:

— Полуектов? Прославиться захотел?.. Сейчас вот читаю нашу газету. Ну, ты достукался, курицын сын! Здорово тебя расписал Квитко!..

Выдавив из себя болезненную улыбку, начцеха промямлил:

— Вообще, знаете, бойко он это… подметил… Молодец! — И тут Полуектов кинул взгляд на Квитко, расширив улыбку на четыре сантиметра. Однако директор гремел уже дальше:

— Какой — «молодец»?! Почему — «молодец»?! Склочник он, а не молодец! Ну, увидел недостатки, приди к начальнику цеха или ко мне и скажи! А он — сразу в многотиражку… Нашу газету не только в райкоме читают, она и выше залетает! Ты меня понял?

— Вполне, Роман Борисович. Вполне! Я этому писаке пропишу теперь так, что он навек забудет, как перо берут в руку!

Полуектов метнул на Квитко грозный взор и стукнул кулаком по столу. Но директор снова изменил направление:

— Вот-вот, я так и думал: в тебе никакой гибкости нет, Полуектов! Ты его накажешь, а он пойдет жаловаться на зажим критики, и мы же с тобой еще будем отвечать перед вышестоящими инстан…

Полуектов не выдержал: он опустил трубку на стол и сказал:

— Квитко, ступай к себе в цех. Я потом с тобой разберусь…

Квитко, пожав плечами, ушел. А Полуектов снова поднес трубку к уху и услышал:

— А все-таки ты так этого дела не оставляй! Прищеми его в чем-нибудь на работе — этого Квитко… Ты меня понял? Но — чтобы комар носа не подточил… И насмерть не забивай, не забивай! — слышишь? Он, видно, парень толковый. Еще пригодится нам с тобой. Ясно?

— Так точно! Вполне ясно! — поспешно отрапортовал Полуектов и по указанию директора положил трубку.

Но, сказать по совести, Полуектову и по сегодняшний день неясно: что же ему надлежит делать со строптивым Квитко? Наказывать его или выдвигать? Благодарить или подтравливать?..

Может быть, вы, товарищ читатель, подскажете начальнику цеха? Ведь обратиться за дополнительными указаниями к директору он не смеет: директор ответит: «А у тебя у самого голова на плечах, вот ты и шевели мозгами!». Да еще запомнит, что Полуектов — мямля.

Беда да и только!..