Когда поют цикады

Селия

С заднего сиденья «мерседеса» Оливер и Джек казались такими далекими. Хоть Селии и достаточно было всего лишь протянуть руку, чтобы прикоснуться к ним, голоса их словно бы звучали из отдаленной комнаты. Она прекрасно понимала, что машина быстро движется по гладкой асфальтированной улице, но стоило закрыть глаза, и ее охватывало ощущение, будто их несет многоводным неспешным приливом.

Состояние было сродни тому, что она испытывала сразу после рождения Джека, когда ее охватила загадочная лихорадка. Три дня у нее стояла температура, на определенном этапе подскочившая до 39. Лихорадка неясного происхождения, как гласил диагноз. Какой-то своей частью Селия осознавала, что должна беспокоиться. Тревогу на лице Оливера и мрачные выражения туманно вырисовывающихся врачей она вполне различала.

Новорожденный сын казался особенно непонятным и далеким. Джек не брал грудь. Как, впрочем, и бутылочку. Только и делал, что голосил. Через день после всего этого он уже воспринимался чужим ребенком, а потом и вовсе не ребенком, а каким-то визжащим созданием, которое она теперь обречена таскать с собой до конца жизни. Уже поговаривали о кормлении малыша через зонд. Родильным отделением потихоньку начинала овладевать паника, в то время как Селия продолжала безмятежно пребывать в своей лихорадочной Никогдании.

Наконец, по прошествии трех дней, таинственная болезнь отступила. Она снова стала Селией Пэрриш, а Джек ее ребенком. Жизнь вошла в обычное русло. Он брал ее грудь, набирал вес. Научился стоять, улыбаться, ходить и разговаривать. Превратился в прекрасного мальчика, а потом и в ладного и умного парня, нашел себе чудесную девушку. Вот только порой, когда Селия сталкивалась с его гневом из-за сущей ерунды, когда видела его нахмуренный в раздражении лоб – и когда застала его за просмотром того ужасного видео на компьютере, и еще когда заметила выражение его лица после бегства Лекси Лириано из их дома, – ей всегда вспоминалось визжащее создание у нее на руках, наотрез отказывающееся успокаиваться. И тогда она задумывалась, а знает ли своего сына вообще.

История, выложенная им на кухне по возвращении из школы вместе с Оливером, звучала крайне тревожно – по крайней мере, поначалу. Прошлым вечером они были у Бондурантов. Находились в доме, где произошло убийство. Джек, Ханна, Кристофер и Иден, с которой Ханна познакомилась несколько месяцев назад. И они часто так делали, пользуясь отсутствием Билла и Бетси. Но скрывали свои посиделки и врали, потому что Бондурантам вечеринки юнцов приходились не по душе. Сначала они просто тусили. Но потом между Кристофером и Иден возникли трения. Парень, несомненно, мечтал, чтобы они стали парой, но у девушки планы были иные. Обстановка несколько накалилась, но к полуночи, когда Джек и Ханна покинули дом, все вроде бы улеглось. Во всяком случае, так им показалось. А на следующий день ввели режим изоляции, и они узнали о смерти Иден. Джек позвонил отцу, возвращавшемуся домой из Коннектикута.

Дальше рассказ продолжил Оливер. Он велел Джеку оставаться в школе и ни с кем не разговаривать. Прибыв днем в Эмерсон, забрал сына вместе с Ханной. Придя к заключению, что дети ни в чем не виноваты, муж отвез девушку домой, чтобы она все рассказала родителям. И только тогда они и предстали перед ней – отец и сын, готовые к встрече с полицией.

– Мог бы и позвонить, – упрекнула мужа Селия. – Я места себе не находила.

– Знаю. Тут я дал маху. Мне хотелось выяснить все подробности, прежде чем вводить тебя в курс дела, но… Я принял неверное решение.

– Так что теперь? Ты позвонил в полицию?

– Вообще-то, они сами недавно мне позвонили. И сейчас я собираюсь посоветоваться с Элейн Отто, после чего мы и дадим показания.

Элейн возглавляла в его фирме отдел защиты по уголовным делам. Селию подмывало поинтересоваться, так ли уж необходимо консультироваться у подобного специалиста, вот только без насущной надобности Оливер и не стал бы этого делать.

– Говорят, появилось некое лицо, представляющее оперативный интерес, – сказала вместо этого она.

– Это Кристофер, – отозвался Джек. – Должен быть он.

– Кристофер? Они хотят сказать, это он убил ту девушку? Но это же невозможно!

Сын промолчал, однако, судя по выражению лица, самому ему это не представлялось таким уж невозможным. У Оливера зазвонил телефон: это оказалась Элейн. Мужчина поспешил в свой кабинет для разговора.

– Как ты? – спросила Селия у Джека.

– Да типа в шоке. Но держусь.

Женщина внимательно посмотрела на него. Что-то не так. Да, озвученная история объясняла ложь сына про вчерашний вечер. Они развлекались в неположенном месте. Вот только причина его расстроенного вида утром по-прежнему оставалась неясной. Не вязалось время: только что он сказал, что узнал о смерти Иден днем.

– Джек, что на тебя нашло сегодня утром?

– Ты о чем?

– Когда ты явился домой. Ты был расстроен.

– Да просто устал.

– А мне показалось…

– Ма, я просто устал, понятно?

Вернулся Оливер, уже не такой хмурый, как по прибытии домой. Сейчас он пребывал в родной стихии, занимался разрешением проблем.

– Так, – уверенно произнес он. – Поехали.

Когда машина въехала на стоянку полицейского участка, для Селии настало время спускаться со своего облачка умиротворенности обратно на землю. Время снова становиться самой собой. Атмосфера перед зданием царила суматошная. Меж фургонами с антеннами и логотипами и расставленными яркими прожекторами сновали взбудораженные люди: пресса за работой. Перед выходом из машины Оливер объявил, что на допрос пойдут только он и Джек. Сложности им были ни к чему. Селию не обрадовало, что ее оставляют не у дел, однако она понимала, что сейчас не лучшее время для споров. Сейчас верховодил муж – не только отец Джека, но и его адвокат.

Они быстро прошли через толпу: первым Оливер, расчищая путь своим крупным телом, в кильватере за ним храбрящаяся Селия под руку с Джеком. Внутри им велели подождать. Муж принялся расхаживать по фойе, она же сидела рядом с Джеком, стараясь источать уверенность – каковой ей определенно недоставало. Наконец, появился Цорн, начальник полиции. Его сопровождала чернокожая женщина – Селия рассудила, что это детектив. Оливер обменялся с обоими рукопожатиями и после краткого и, по видимости, безрадостного разговора жестом подозвал Джека. Цорн всячески избегал взгляда Селии, хотя и неоднократно бывал у них на деловых вечеринках. Детектив, впрочем, удостоила ее вежливым кивком. А потом они все удалились.

Селия сидела совершенно неподвижно, целиком сосредоточившись на задаче не выдавать своих чувств, если кто-то из репортеров следит за ней через окно. Этому она научилась еще в детстве – превращаться в статую послушной добродетели, не привлекающую внимания отца. Просто не шевелись, наставляла мать, и ничего плохого не произойдет. То была еще одна ложь.

Входные двери раздались, впустив сначала волну взбудораженных воплей, а мгновение спустя и Элис, обнимающую за талию явственно перепуганную Ханну. Их сопровождал полицейский в форме, признаков же Джеффа не наблюдалось. Страж порядка направился к дежурному за пуленепробиваемым стеклом, а Ханна буквально рухнула на пластиковый стул рядом с телефоном-автоматом в другом конце фойе. Элис заметила подругу и устремилась к ней.

– Какого черта тут творится?

– Разве тебе не рассказали? – поразилась Селия.

– Да конечно! Просто нагрянули копы и приволокли сюда.

– Вчера вечером они все были с той девушкой, которую убили в доме Бондурантов. Джек, Ханна и Кристофер.

Зеленые глаза Элис округлились.

– Боже мой! Что за бред! То есть… Что? Да как же такое…

– Оказывается, они собирались там, когда Билл и Бетси уезжали.

– Но что произошло?

Селия покосилась на Ханну. Та закрыла лицо волосами, соорудив подобие занавески, сквозь которую могла наблюдать за женщинами. Пряталась у всех на виду.

– Похоже, это мог сделать Кристофер, – прошептала Селия. – Джек говорит, он и та девушка подрались.

У Элис в буквальном смысле слова отвисла челюсть.

– Да ты что!

– Думаю, он сейчас в полиции.

– Кристофер? Наш Кристофер?

Селия кивнула.

– А Джека и Ханны там не было, когда это произошло?

– Нет, они ушли раньше. Услышали об убийстве только сегодня днем. Никто из нас тоже ничего не знал, пока полиция не позвонила Оливеру.

– А Мишеля ты не видела? – спросила Элис. – Не разговаривала с ним?

– Нет.

– А он сейчас не здесь?

– Элис, я выложила тебе все, что знаю.

– У меня в голове все это не укладывается.

– Джефф-то придет?

Подруга не ответила. Она словно бы и вовсе позабыла о разговоре.

– Элис?

– А? Ох, он в пути.

– Так что ты знаешь об этой Иден?

– Селия, я вообще ничего ни о чем не знаю!

В этот самый момент в фойе отделения появился Джефф, и Элис бросилась к нему. Селия стала наблюдать за ними, этой горемычной парой. Что бы они там ни обсуждали, разговор быстро выродился в сдержанные пререкания. Потом Джефф направился к дочери, которая встала, чтобы обняться с ним. Они тоже о чем-то зашептались. Элис же тем временем покинула отделение полиции, промчавшись через строй журналистов, словно опаздывающая на премьеру кинозвезда.

Через несколько минут вышел Джек, а за ним и отец с детективом. Оливер выглядел спокойным. Он кивнул Селии, и она почувствовала, как хватка огромного кулака, сжимавшего ей грудь последние несколько часов, наконец-то ослабла. Когда два юных любовника проходили мимо друг друга, Джек поймал взгляд Ханны – и быстро покачал головой. Простейший жест, но как будто бы настолько преисполненный некоего тайного смысла, что Селия решила, что детектив сейчас всех остановит и потребует немедленных объяснений. Но та ничего не заметила. Как и Оливер, и Джефф. Только Селия и видела.

Элис

Когда явился коп, Джефф был на работе. Сама же Элис спала, прикончив бутылку шабли после стычки в кабинете мужа. Критические замечания Джеффа касательно ее возлияний отныне не являлась поводом для беспокойства: теперь женщину занимали вещи куда более важные. Ей во что бы то ни стало нужно было связаться с Мишелем. Отчаянно хотелось послать ему сообщение с требованием объяснений холодного приема в «Папильоне», однако Элис предчувствовала, что подобный демарш лишь усугубит ситуацию. Как ни горько ей было признать, на данный момент только и оставалось, что ждать.

Перед тем как отключиться, она немного порылась в сети. Теперь вовсю обсуждали задержание подозреваемого. Какой-то парень из Эмерсона. Имя было неизвестно, однако несложно было догадаться, что это ненадолго. Местные сплетники в лепешку расшибутся, но разнюхают. Все же ей было жутковато, что убийство произошло буквально по соседству и что жертву она видела никак не меньше десятка раз. Говорили, что девушка была не местной, просто проживала у родственников. Возможно, подумала Элис, она скрывалась от сталкера, который в конце концов все-таки выследил ее. Сама-то она была знакома с подобным не понаслышке. Ей тоже доводилось иметь дело со слишком назойливыми воздыхателями, включая и очаровашку Нейта в Нэшвилле, объявившегося у нее на пороге с пистолетом после ее предложения, что им, возможно, стоит прекратить встречи. Копы выразили готовность навалять ему за отсутствием официальных обвинений. Элис крови отнюдь не жаждала, хотя и подозревала, что ее мнение мало что значит. Как-никак, Нейт был черным, а дело происходило в Нэшвилле.

Она отключила звук телефона и допила остатки вина. Где-то на краю сознания у нее начинало выплясывать столь знакомое побуждение – последние несколько лет пребывавшее в спячке, однако явно так и остававшееся внедренным в ее ДНК. «Уезжай. Пошло все оно на хрен. Ты пыталась остепениться. Поменяла свободу на безопасность. Пыталась быть Хорошей Элис, да не вышло. Вот ты и выпустила Плохую Элис. Но даже ей здесь не место. Как ни крути, жить здесь Элис больше незачем. Просто собери вещички и запасись наличными».

Одинокая, несчастная и отнюдь не малость поддавшая посреди рабочей среды, Элис предалась размышлениям, уж не обречена ли она просирать абсолютно все, за что ни берется. Все отношения, все работы, все желания. А вдруг Плохая Элис так и будет постоянно таиться в тени, только и выжидая момента выскочить? «Заткнись! – велела она себе. – Ты не просираешь абсолютно все». Просто ее обуяла жалость к себе, не более. Сейчас-то все было по-другому. «У тебя есть Ханна. Ты точно сотворила с ней чудо – достаточно вспомнить ту безнадегу, с которой ты познакомилась. И Мишель. Ты ведь все еще любишь его». При мысли о любовнике капилляры по-прежнему расширялись, а сердце так и заходилось – бум-бум-бум! За свою жизнь Элис отказывалась практически от всего, что только могло прийти ей в голову, но от настоящей любви – никогда. Мишелю просто нужно поговорить с ней, чтобы она смогла объяснить ему, что описанный ею тем вечером сценарий – всего лишь один из множества. С разводом или без, с деньгами или нет, с кроватью, диваном или задним сиденьем машины. Да какого хрена, она даже католичество примет, если потребуется. А если он действительно хочет порвать с ней, то пускай посмотрит ей в глаза и так и скажет. Только он этого не хочет. Его всего лишь напугало, что он переступил нормы, соблазнив чужую жену, – и что наконец-то распрощался с собственной, мертвой. Как только она все объяснит Мишелю, они снова будут вместе.

Определившись с программой действий, Элис закрыла глаза и тут же провалилась в глубокий сон без видений, который прервался звуком ее имени. В дверях стояла Ханна. Девушка была напугана – еще даже больше, чем вчера ночью. Продираясь обратно в явь, Элис осознала, что был и другой звук, непосредственно перед тем, как ее разбудила падчерица. Громкий стук, эхом разнесшийся по пустому пространству дома.

– Так, я проснулась, – объявила она, осторожно принимая сидячее положение. – Погоди-ка, к нам кто-то ломится?

Словно бы ей в ответ, опять раздалось грохотание, вслед за которым заверещал дверной звонок.

– В чем дело, Ханна? Кто там?

– Полиция.

– Чего им надо?

Но девушка буквально впала в ступор от ужаса. Элис встала и подошла к видеодомофону. Ей потребовалась секунда, чтобы определить кнопку включения камеры над крыльцом. Искаженное «рыбьим глазом» лицо полицейского было молодым и серьезным. Первая мысль Элис была о Джеффе. Убился на шоссе 128, прямо как кто-то из его рок-кумиров. Она нажала на кнопку громкоговорителя:

– Одну минуту!

Полицейский что-то сказал, но она не разобрала. Однако на «не спешите» фраза точно не походила.

– Ханна, что происходит? Ты знаешь, в чем дело?

Та покачала головой, хотя ее взгляд и выражал, что определенная догадка у нее все же имеется.

– А отец где?

– Он не отвечает.

Элис подавила в себе искушение как следует потрясти девушку, поскольку коп на пороге отнюдь не выглядел так, будто собирается ждать целую вечность.

– Стой здесь, – велела она, устремляясь мимо падчерицы к двери.

Полицейский был высоким и мускулистым, и взгляд его абсолютно ничего не выражал. Расшаркивания он опустил:

– Мне необходимо поговорить с Ханной Хольт.

– А в чем дело? – Элис старалась, чтобы ее голос звучал так, словно и не было двухчасового дневного сна, навеянного выпитым вином.

– Она здесь?

– Могу я поинтересоваться, зачем она вам нужна?

– Вы ее мать?

– Мачеха.

– Вы должны позвать ее. Немедленно.

Подобный тон эмерсонского копа в разговоре с эмерсонским домовладельцем явлением представлялся необычайным, и отнюдь не в хорошем смысле. События развивались слишком стремительно.

– Мне вправду лучше сначала переговорить с ее отцом.

– Мэм, ей необходимо явиться немедленно.

– Я в том смысле, что нам понадобится адвокат?

– Это вы выясните в отделении. А сейчас вы должны ее позвать.

– Полагаю, ответ «нет» – не вариант?

– Вариант. Только неудачный.

При других обстоятельствах Элис бы даже улыбнулась столь ловкому ответу.

– Ладно. Подождите здесь.

Она начала закрывать дверь, но внезапно почувствовала помеху. Таковой оказалась рука копа. Женщина посмотрела ему в глаза, он встретил ее взгляд. Элис мгновенно рассудила, что в какой-нибудь отдаленной эпохе, в каком-нибудь неведомом зале суда решение судьи гласило бы, что полицейский не имел на это полномочий. Но здесь и сейчас, похоже, все-таки имел.

Ханна стояла на лестнице – вне поля зрения, но вполне в пределах слышимости. Вид ее в точности походил на тот, который у нее был во время просмотра давным-давно «Изгоняющего дьявола», разрешение на что опрометчиво дала ей Элис: для тогдашнего уровня развития девочки зрелище оказалось несколько травмирующим.

– Тебе придется поговорить с этим парнем.

– Ты должна позвонить папе, – прошептала девушка.

– Позвоню. Но пока мы вынуждены слушаться его.

Ханна спустилась. У дверей она спряталась за спиной мачехи, предоставив вести дальнейшие переговоры ей. Таковые оказались краткими и бескомпромиссными, и по их итогам было решено, что Элис сопроводит Ханну в участок. Вот они и отправились в полнейшую неизвестность. Для Элис поездка на заднем сиденье патрульной машины была за ее жизнь четвертой. Первая была за обладание пузырьком «Оксикодона» с чужим именем на этикетке – она даже и не подозревала, что это является преступлением. Второй раз – за оскорбление действием, вроде бы в Ки-Уэсте так называли самозащиту от агрессивного козла. Наконец, за вождение в нетрезвом виде – а вот это действительно было совершенно непростительно.

Едва они тронулись, она набрала Джеффа. Обычно из лаборатории он не отвечал, поглощенный блужданиями по нейронным шоссе и проселкам. Но на этот раз, к неимоверному удивлению Элис, муж ответил после третьего гудка.

– Какого хрена, Джефф, мы тут пытаемся до тебя дозвониться!

– Э-э, да, я отключал мобильник. А что случилось?

– Случилось то, что я сижу на заднем сиденье полицейской машины вместе с твоей дочерью!

– Это еще зачем?

– Затем, что им необходимо срочно допросить ее в участке.

– И ты позволила им посадить ее в машину? Кто тебе сказал, что ты имеешь на это право?

– Парень с пушкой.

– Надо было подождать меня!

– Представь себе, Джефф, я не могла!

– С чем это связано?

– Понятия не имею.

– А Ханна что говорит?

– Ничего, – ответила Элис, созерцая затылок накачанной шеи копа. – Ты, что, хочешь, чтобы я передала ей трубку, прямо вот здесь?

Джефф помолчал пару секунд, переваривая сказанное, затем произнес:

– Буду в участке через двадцать минут. Не позволяй им допрашивать ее, пока я не появлюсь.

Женщина дала отбой и взглянула на Ханну, которая что-то нашептывала самой себе. Утешения получше обещания, что все будет хорошо, Элис в голову не приходило, вот только на данный момент даже такое представлялось чересчур оптимистичным.

– Он приедет, – попробовала она успокоить падчерицу по-другому.

В приемной отделения полиции оказалась и Селия, что было весьма логично: если Ханна угодила в переплет, то и Джек тоже. Подруга немедленно сообщила Элис две сногсшибательные новости. Во-первых, Джек, Ханна и Кристофер находились в том самом доме на Локаст-лейн. А затем, не успела Элис осознать всю глубину потрясения от первого заявления, Селия выложила, что полиция подозревает в убийстве Кристофера. На слух слова были просты и понятны, вот только смысл за ними терялся напрочь. Милого, спокойного Кристофера Махуна обвиняют в… Увы, хочешь не хочешь, а без термина «убийство» и не выразиться, пускай даже подобная формулировка и придавала новости еще большую невероятность.

Примчался Джефф. Элис поспешила ввести его в курс дела, прежде чем он начнет разбираться с Ханной.

– Они были с девушкой, которую убили, – выпалила она, не успел муж и рта раскрыть. – Ханна, Джек и Кристофер. Зависали у нее вчера вечером.

Кровь отхлынула у него от лица. Элис всегда полагала, будто это лишь образное выражение, но именно так и произошло прямо у нее на глазах.

– Что она говорит?

– Ничего. Мне, по крайней мере.

– Черт. Ладно, мне лучше…

– Джефф, погоди. Они арестовали Кристофера.

– Хренасе… Стой, ты думаешь, они и Ханну обвинят?

– Нет, не думаю. Селия говорит, что они с Джеком ушли еще до того, как все произошло.

– Хорошо, я займусь этим, – уже на ходу бросил Джефф.

Он направился к дочери, наблюдавшей за ними со своего стула. Девушка поднялась ему навстречу и буквально рухнула в его объятья. Элис хотелось присоединиться к ним, однако Джефф только что ясно дал понять, что дальше разбираться будет сам. Да и потом, ей необходимо было увидеться с Мишелем. Если Кристофера действительно обвиняют в столь ужасном преступлении, его отец наверняка сходит с ума. Возможно, подумала Элис, прямо сейчас он где-то здесь, со своим сыном. А что, если ей послоняться поблизости и попытаться перехватить его, когда он будет уходить? Однако подобный шаг будет безумно рискованным. Где бы Мишель ни находился, в полицейском участке встречаться с ним нельзя.

И тогда она покинула цитадель правоохранителей. Никому не сказав ни слова. Миновала толпу репортеров и только тогда позвонила. В трубке сразу же раздалась запись автоответчика. Элис оставила сообщение: она в полиции, Ханну и Джека допрашивают, ей нужно знать, что происходит, она здесь ради него, она любит его.

Затем вызвала «Убер», в качестве адреса отправления указав «Папильон». Элис практически долетела до места, что отняло у нее менее двух минут. Как она и подозревала, ресторан был закрыт: на дверях приклеенное скотчем наспех накарябанное объявление, внутри только темнота.

Дома она взяла ключи от машины и поехала прямо к Мишелю домой. Ей даже вообразить было страшно, насколько одиноким он должен сейчас себя ощущать. Одиноким, загнанным в угол, затравленным. И у нее до сих пор в голове не укладывалось происходящее. Какую-то девушку убили, и Джеку и Ханне известно о трагедии достаточно, чтобы полиция бесцеремонно отволокла их в участок на допрос. А Кристофера и вовсе обвиняют в совершении преступления.

Элис мчалась по городу, и вдруг ее обожгло одной мыслью. Селия только что рассказала, что Ханна и Джек узнали о смерти девушки лишь сегодня днем. Что они покинули дом на Локаст-лейн еще до того, как произошло убийство. Но Ханна еще вчера вечером знала, что что-то неладно, – Элис прекрасно помнила ее поведение на кухне. А вдруг она уже тогда была в курсе, что Иден мертва? А если так, почему ничего не сказала ни ей, ни Джеффу? Почему не сообщила в полицию? И Джек тоже что-то знал. Ранее днем Селия упоминала, что сын был чем-то расстроен утром. Они что-то знали, вот и забились в комнату Ханны на всю ночь. Знали что-то, о чем предпочитали держать рот на замке.

В доме Мишеля из-под штор пробивался тусклый свет. Он был у себя, совсем один. Элис чувствовала это. На дороге перед зданием стояло несколько машин. Патрульный автомобиль эмерсонского участка, кроссовер с логотипом новостного канала на дверце и покоцанный седан. С полицейским в машине лениво трепались какой-то скучающего вида тип в кожаной куртке и расфуфыренная блондинка, вроде со стрижкой боб. Если прессе известно о Кристофере, почему ничего не появляется в новостях? Ах да, ему же еще семнадцать. Ну конечно! Несовершеннолетний. В свое время Элис набила руку на вычислении функции закона в зависимости от возраста и потому прекрасно знала, что пресса обязана соблюдать анонимность несовершеннолетних. Не в интернете, впрочем. В нем-то ни о какой анонимности говорить не приходится. Совсем скоро на Смит-стрит соберется толпа. Если она хочет повидаться с Мишелем в его доме, делать это надо немедленно.

Элис припарковалась чуть подальше жилища любовника. Кухня в его доме располагалась в задней части и оснащалась запасным входом. Задний двор был маленьким и, насколько ей помнилось, обнесен оградой. Она открыла «Гугл-карты» на телефоне и вывела на экран вид с высоты птичьего полета этого крохотного участка планеты. Уже через минуту женщина ознакомилась с планом района и разработала маршрут.

Она объехала квартал и остановилась перед участком, согласно ее расчетам, примыкавшим к мишелевскому. В окнах дома мерцал свет. Вполне возможно, его жильцы смотрели телевизор, копались в телефонах или компьютерах, отчаянно пытаясь отыскать новости о произошедшем так близко от них – об ужасе, предположительно учиненном, как им вскоре предстоит выяснить, сыном их соседа. С беззаботным видом – насколько таковой вообще возможен на чужой подъездной дорожке в будний вечер, да без какого бы то ни было вразумительного объяснения, – Элис двинулась на частную территорию. По крайней мере, под прикрытием темноты, успела она подумать за долю секунды до того, как ее едва ли не ослепил фонарь с датчиком движения. Женщина ускорила шаг. Осторожно пробралась через кустарник возле площадки на конце дорожки и затем пробежала мимо батута на лужайке. Один за другим вспыхивали другие фонари, и ее продвижение теперь напоминало киношный побег из тюрьмы. Наконец, Элис достигла деревянной ограды, отделяющей участок от дворика Мишеля. Штакетник оказался сантиметров на десять выше ее самой. Она огляделась по сторонам и на какое-то безумное мгновение задумалась, не воспользоваться ли батутом. Затем заметила тачку и, повернувшись спиной к яркому свету, устремилась к ней.

– Эй!

На балконе стоял мужчина – по-видимому, уже какое-то время. «Не останавливайся, действуй как ни в чем не бывало», – дала себе установку Элис и взялась за ручки тачки.

– Кто там?

Тачка врезалась в ограду, и та довольно угрожающе зашаталась. Элис забралась в кузов, однако выигранная высота оказалась куда меньшей, нежели она надеялась. К счастью, опыт по преодолению заборов у нее имелся. Она ухватилась за две заостренные планки, между двумя поодаль просунула правую ногу и рывком подтянулась. Наверху она намеревалась изящно замереть, однако импульс движения оказался больше расчетного. Потому Элис полетела во дворик Мишеля задницей вперед, попутно обо что-то острое ободрав предплечье. Зато сырая земля и опавшая листва смягчили ее столкновение с планетой.

«Надо было прыгать с гребаного батута», – подумала она, с трудом поднимаясь на ноги. Участок Мишеля был заметно меньше соседского, как и сам дом. И фонари здесь отсутствовали. Достигнув задней двери, Элис заглянула в окно. Над плитой горел светильник, еще один в коридоре. Она постучала, затем от души задубасила. И только тогда заметила, что рука у нее кровоточит, и весьма обильно.

В коридоре появился Мишель, с несчастнейшим видом. Только у самой двери он разглядел, что его незваный гость – Элис. Лицом при этом он отнюдь не просветлел – даже более того, на какой-то момент женщине показалось, что любовник и вовсе не собирается открывать. Тогда она подняла руку, демонстрируя рану, и произнесла:

– Требуется небольшая помощь.

Мишель

Он был близок к тому, чтобы проигнорировать стук в заднюю дверь. К парадному входу журналисты уже наведывались дважды. Были сама вежливость, он отвечал взаимностью. Желали получить комментарии. Обещали опубликовать их анонимными, поскольку несовершеннолетних называть нельзя. И он едва не уступил репортерам, едва не усадил их за стол и не объяснил, что все это ужасная ошибка. Его сын и мухи не обидит. Но адвокат велел держать язык за зубами, и потому он попросил их оставить его в покое. Еще были звонки, но эти-то хотя бы поступали на домашний телефон, который достаточно было просто выдернуть из розетки.

В какой-то момент его охватило искушение укрыться в ресторане – вот только журналисты и туда за ним увяжутся. И вполне может статься, что появиться там снова у него получится нескоро. До него начало доходить, что закрытие «Папильона» грозит обернуться отнюдь не временным, как он полагал всего несколькими часами ранее. Наблюдая за полицейским обыском собственного дома, Мишель вдруг осознал, как же стремительно рушится его прежняя жизнь. Копы заявились буквально через несколько минут после его возвращения из участка – он едва успел закончить телефонный разговор с адвокатом, который и предупредил об обыске. На пороге стояли двое полицейских в форме и Прокопио, с подписанным судьей ордером. Мишель взирал на действо с кухонного стула, с которого ему запретили подниматься. Они сунули нос в каждый уголок, шкаф, кладовку – да во все щели. Изъяли его и Кристофера компьютеры, запихали в мешок зубную щетку сына, простыни с его кровати и одежду, разбросанную на полу в спальне. Снаружи обшарили гараж и мусорные баки. Единственное, чего полицейские не тронули, так это мобильник Мишеля. Адвокат велел ему спрятать телефон и наплести, будто тот потерялся, и пообещал, что исключит устройство из ордера, прежде чем копы за ним вернутся. Мобильник понадобится им для переговоров.

Звали адвоката Дэвид Кантор. Он прибыл вскоре после ухода полицейских, бросив остальные дела и помчавшись к нему из Бостона сразу же по окончании их телефонного разговора. Перед визитом в участок к Кристоферу ему хотелось сначала пообщаться с отцом. Это был высокий мужчина с густыми бровями и большими руками, смахивающий на Эллиотта Гулда в молодости. Его голос, несмотря на мягкость, звучал властно. Мишелю он сразу же понравился.

– Значит, вы из Ливана? – переспросил Кантор, когда Мишель подал ему чашку кофе.

– Провел там детство. Но образование получил в Париже и какое-то время там работал, прежде чем перебраться в Америку.

– Мишель, вы мусульманин?

– Католик. Я из семьи маронитов. Слышали про таких?

– Слышал.

Ответ произвел на Мишеля впечатление. Большинство и понятия не имеет об их существовании.

– Сами когда-нибудь бывали в Ливане?

– Нет, но очень близко.

– В Израиле?

– Жил там до учебы в школе права. Вам следует знать – я прослужил год в Армии обороны Израиля.

– На этот счет не переживайте. Здесь мы союзники.

– Значит, никаких проблем?

– Между нашими странами или нами двумя?

– Давайте не будем вмешивать сюда родину.

– Дэвид, мы оба – американцы.

Кантор направил на него ручку.

– Вот это верное замечание. – Он достал из сумки желтый блокнот юриста. – Итак. Своими словами, без спешки.

Мишель рассказал адвокату все, что знал. О ночном возвращении Кристофера домой, его подавленном молчании, сокрытии факта нахождения в доме Бондурантов. Передал, что сын говорил на обоих допросах, здесь и в участке. На протяжении повествования Кантор лишь бесстрастно кивал, однако деталь, что в злополучном доме присутствовал и Джек Пэрриш, его явственно заинтересовала.

– Сын Оливера Пэрриша?

– Да. Вы знакомы с отцом?

– Как Токио с Годзиллой. Что собой представляет Джек?

– Он лучший друг Кристофера.

Адвокат уловил нотку неодобрения в голосе Мишеля.

– И?

– Мне он не нравится.

– Можно немного поконкретнее?

– Он грубо обращается с Кристофером. Практически третирует его. Так с друзьями себя не ведут.

Кантор что-то записал в блокнот.

– Ладно, вернемся к событиям прошлой ночи. Кристофер сказал, что ушел после Ханны и Джека.

– Верно.

– А он не вдавался в подробности, что произошло, пока он оставался наедине с жертвой?

«С жертвой», – отозвалось эхом в голове у ресторатора.

– Сказал, что они только разговаривали.

– О чем?

– Она нравилась Кристоферу. Романтически. Но взаимностью она ему не отвечала.

– Понятно. Что-нибудь еще, что я должен знать?

– У него на шее были царапины.

Поджав губы, адвокат уставился на Мишеля.

– Царапины?

Тот согнул пальцы на манер когтей и показал на своей шее расположение ранок.

– Он объяснил их происхождение?

– Сказал – наверно, расчесал.

– Расчесал.

Мишель кивнул.

– И вы были не в курсе его отношений с Иден Перри?

– Я подозревал, что он запал на какую-то девушку, но он очень скрытничал на этот счет.

– И почему, как вы думаете?

– Как-никак, ему семнадцать.

– Так, Мишель, есть какие-либо факты о Кристофере, что мне понадобится знать для дальнейшей работы?

– Что вы имеете в виду?

– Аресты. Дурные привычки. Врезал кому-то в баре.

Мишель тихонько рассмеялся.

– Что? – удивился адвокат.

– Вы сами поймете, когда встретитесь с ним.

– Принимаю это как «нет».

Как раз в этот момент и постучался первый журналист. Когда ресторатор закрыл за ним дверь, Кантор одобрительно кивнул и сказал, что именно так и нужно общаться с прессой. Оставлять ни с чем, но вежливо. Затем предупредил, что стоит ожидать скорого появления имени Кристофера в соцсетях, если этого уже не произошло.

– Что ж, по крайней мере, тогда людям откроется вся нелепость происходящего. Любой, кто знает моего сына, поймет, что это огромная ошибка.

– Мишель, позвольте мне кое-что вам объяснить. Только что в городке, где убийство происходит раз в десять лет, в доме за три миллиона убили белую девушку. Кому-то придется за это ответить, и как можно скорее. Эти люди допускают лишь те тайны, которые способны контролировать.

– Эти люди?

– Которым вы подаете ужин.

На пару мгновений повисла тишина.

– Что ж, мне лучше отправиться в участок поговорить с вашим парнем.

– А мне что делать?

– Не суетиться, ни с кем не разговаривать – в том числе с друзьями и родственниками. Ах да, вам позвонит женщина по имени Кортни, насчет денег. Их нужно перевести как можно скорее.

– Сколько?

– Десять тысяч. Разумеется, если вашему сыну не предъявят обвинений, большую часть вам вернут.

Мишеля подмывало спросить, что произойдет, если обвинения все-таки предъявят, вот только его страшило услышать ответ.

– Полагаете, его могут освободить сегодня вечером?

– Именно этого я и буду добиваться, хотя это и маловероятно, раз уж его заключили под стражу на сорок восемь часов. Утром я первым делом подам ходатайство в суд, но на данной стадии производства судьи предпочитают не вмешиваться в действия копов.

После ухода адвоката Мишелю только и оставалось, что задернуть шторы и нервно расхаживать по дому. Впрочем, репортеры у дверей скучать не давали. Еще позвонила Кортни, и они уладили денежный вопрос. Потом София – он сказал ей, что Дэвид ему понравился. Но затем Мишель остался один на один с этой ужасной новой реальностью.

Разговор с Кантором в очередной раз навел его на мысли о дружбе сына с Джеком Пэрришем. Паренек ему никогда не нравился. Не нравилось, что Джек разговаривает с Кристофером так снисходительно, что командует им. Хотя английский сына был превосходен, порой он все же допускал мелкие ошибки – то смягчит гласную, то перепутает время глагола, – и Джек всегда безжалостно высмеивал его, кто бы рядом ни находился. А во время шутливых потасовок он частенько перегибал палку – как-то расквасил Кристоферу нос, синяки же у сына и вовсе делом были едва ли не обычным. И всему находилось невинное объяснение. Мишель прекрасно понимал, почему у юношей сложились такие отношения. Новичка Кристофера притягивали влиятельность и статус Джека. А тот только рад был вращающейся вокруг его яркой планеты луне – стабильной, отражающей свет и навряд ли способной сойти с орбиты.

Данную тему Мишель по-настоящему ни разу не обсуждал с Кристофером. Он уже навидался одиночества сына и потому не желал изгонять его обратно в эту пустыню. Лишь раз счел необходимым вмешаться. Это произошло прошлым летом. Кристофер зависал с Джеком в «Уорлд тако», и после закрытия своего ресторана Мишель заехал за ним. К своему удивлению, сына он обнаружил на тротуаре и – к еще большему удивлению – заплаканным.

– Что случилось? – спросил Мишель, когда парень буквально рухнул на сиденье рядом.

– Джек иногда бывает таким козлом.

– Что он сделал?

– Да сказал кое-что.

– Что?

– Да ну его, – отозвался сын, раздраженно вытерев нос тыльной стороной руки.

– Кристофер…

– Ай, про маму! Что я слишком много говорю про нее!

Мишель понимал, что лучше всего махнуть на это рукой. Парни сами разберутся. А если уж ему вправду так хочется встрять, то все вопросы можно чуть погодя адресовать родителям. Но Джек помянул Марьям. Рука Мишеля сама потянулась к дверной ручке.

– Нет, папа, подожди…

Джек сидел в кабинке, уткнувшись в мобильник. Мишель навис над столом, обильно заваленным вымазанной сыром фольгой, гигантскими бумажными стаканами и скомканными салфетками. Парень поднял на него взгляд.

– Что ты сказал Кристоферу про его мать?

– Да всего лишь, что столько загоняться по ней вредно для здоровья, – рассудительно ответил юноша. – Это больное мышление.

– Тебе-то что за дело?

В близко посаженных глазах Джека вспыхнуло нечто темное и дикарское, ярость провоцируемого подросткового вожака. Подобное Мишелю помнилось с детства. Предтеча насилия и хаоса. Однако в следующее мгновение от злобных искорок не осталось и следа.

– Слушайте, ну простите меня, – присмиренным тоном затянул Джек. – Вправду вышло глупо. Я лишь пытался помочь, но…

– Она еще и моя жена.

– Да-да, вы совершенно правы. Глупо… Вы хотите, чтобы я извинился перед ним?

На них уже пялились подростки с соседних столиков.

– Можешь сделать это потом.

– Мне вправду жаль, что так обернулось, мистер Махун. Иногда я чересчур несдержан на язык.

– Ладно, забыто.

И тогда парень протянул руку. Мишель пожал ее. Хватка у Джека была мягкой, но за мягкостью этой ощущалась сокрушительная сила. У мужчины мелькнула мысль, не это ли являлось посылом жеста. Покидая забегаловку, он так и не определился, искренне ли раскаялся друг его сына или же парень был лжецом, каких свет не видывал.

Мучительно тянулся вечер, и Мишель отчаянно пытался навести хоть какое-то подобие порядка в мыслях. Именно так отец учил его справляться с наплывом клиентов. За один раз разбирайся с одной проблемой, сначала с самой крупной. Каждая разрешенная упрощает остальные. И вот посетители довольны, а ты потягиваешь себе бренди.

Итак. Сперва – самое главное. Кристофер невиновен. Бессмысленно тратить время на разбирательства, так ли это на самом деле. Но что же произошло в доме Бондурантов, пока он оставался наедине с девушкой? Почему он бродил по улицам? Она отшила его. Другого объяснения быть не может. Она отвергла его, и это его уничтожило. Так что проблема сводится к восприятию. Полиция всего лишь пришла к поспешному выводу, представлявшемуся ей логичным. Но стоит им вникнуть, и они поймут, что это вовсе не Кристофер. Это просто не может быть он.

Мишелю никак не верилось, что на долю сына выпал еще один ужас, нечто столь несправедливое и ему неподвластное. Неужто смерти Марьям было недостаточно? Эта трагедия расколола жизнь мальчика на две части. До болезни матери Кристофер был счастлив. Он обожал проводить время в «Этуаль», где Мишель работал шеф-поваром, а Марьям – главным официантом, причем подобную должность в Париже занимали лишь считаные женщины. Мальчик постоянно находился рядом, но при этом под ногами не путался. И Мишель мечтал, что однажды сын последует по его стопам, как когда-то и он сам по отцовским. Что они будут работать бок о бок. Что сын будет учиться у него, сравняется с ним, а затем и превзойдет.

Но потом у Марьям начался кашель, который никак не проходил. Последовали анализы крови, обследования – и плохие новости. И девять месяцев спустя она умерла. Кристоферу исполнилось одиннадцать, пока угасала мать. Поначалу он от нее не отходил. Спал с ней, помогал ходить, постоянно обнимал. Ближе к концу, однако, когда Марьям уже походила на скелет и явственно теряла рассудок, сын изменился. Не прикасался к ней, практически не общался и даже избегал смотреть на нее. Становился все молчаливее и молчаливее, пока в день ее похорон не перестал разговаривать вовсе. Немота длилась два месяца. Что бы Мишель ни делал, молчание сына нарушить ему не удавалось. Учителя, священники, врачи, друзья и семья – никто не мог к нему пробиться.

Наконец однажды утром Кристофер просто зашел на кухню и попросил отца приготовить яичницу. Ни с того ни с сего. Мишель был вне себя от радости и потому только через несколько часов осознал, что голос сына изменился. Не начал ломаться естественным для подростка образом – для этого Кристофер был еще маловат. Даже не понизился, но стал каким-то глухим. В нем различалось эхо, словно бы мальчик говорил откуда-то из глубины собственного тела. Как будто настоящий Кристофер оказался заточен в собственных внутренностях.

Он перестал появляться в ресторане. А в те немногие разы, когда его присутствие категорически требовалось, старательно избегал кухни. От увлеченности поварским делом не осталось и следа. Его больше не интересовали тонкости приготовления и применения масла и крема, дегустация и перемешивание. И Мишель опасался, что его мечта о сыне-преемнике умерла вместе с женой.

Подлинное выздоровление началось лишь после их переезда в Бостон. Клоду, отцу Софии и двоюродному брату Мишеля, потребовался шеф-повар для его ресторана «Корниш» в Бэк-Бэе. Уставший от жизни в месте, где буквально каждая мелочь напоминала о покойной жене, Мишель ухватился за возможность. Кристофер проникся Америкой, едва лишь сойдя с трапа в бостонском аэропорту Логан. Английский он выучил с ошеломительной скоростью. У него снова изменился голос, на этот раз прорезался натуральный басок. Вернулся и интерес к готовке. Он только и ходил что в бейсболке «Бостон Селтикс» с лепреконом. Парень заново себя обрел. В чем, собственно, и заключается сущность Америки.

И все же время от времени отец замечал в нем ту боль, что навлекла на него двухмесячную немоту. Сын крайне болезненно воспринимал неприятие окружающими. Совершеннейшая мелочь, вроде невнимания друга или равнодушного ответа девушки, могла ввергнуть Кристофера в многодневную хандру. Большей же частью, впрочем, он был жизнерадостным счастливым подростком, что и видели все вокруг. Заняв у Клода деньги на первый взнос, Мишель вступил во владение «Эмерсонским грилем» – так и возродился «Папильон». Французская кухня, самую малость приправленная ливанской, как и в отцовском ресторане. Сын начал там работать, сначала уборщиком посуды, затем официантом, иногда помогал на кухне. Совсем недавно Мишель просвещал его в таинствах соусов. Вероятность его работы с отцом после окончания колледжа снова становилась реальной.

И вот теперь это. Еще один удар. Оправиться от которого будет нелегко, вне зависимости от быстроты и полноты реабилитации. В комнате для допросов Мишель уже заметил признаки возвращения прежнего сломленного мальчика. Он задумался, какой голос у сына теперь – может, снова глухой и отдающийся эхом, а может, на этот раз его увлекло в такую глубокую бездну, что его и вовсе не будет слышно.

Явилась Элис. Сперва вид любовницы за задней дверью ошарашил его и привел в ярость, но затем она продемонстрировала перепачканную кровью и грязью руку.

– Что случилось? – осведомился Мишель, впуская ее в дом.

Она махнула в сторону заднего дворика:

– Инцидент с забором.

Вопреки обстоятельствам, его губы невольно дернулись в недоверчивой улыбке. Ну что за женщина!

Мишель отвел Элис к раковине, включил горячую воду и протянул ей ворох бумажных полотенец. В ближайшем выдвижном ящике хранилась аптечка. За три десятилетия на суматошных кухнях он в совершенстве овладел искусством наложения повязок, и сейчас без излишней суеты усадил женщину за кухонный стол и принялся за дело. Несмотря на обилие крови, порез оказался не таким уж и страшным. Мишель смазал рану антибиотиком и замотал бинтом. Все-таки приятно было находиться так близко к ней, прикасаться к ней.

Пока он трудился, завязался разговор.

– Скажи мне, что это неправда, что Кристофера задержали!

– Якобы в качестве свидетеля. Но они считают, будто это его рук дело.

– Полнейшее безумие!

– Что я и пытался им втолковать.

– Я сама только из полицейского участка. Прямо сейчас копы допрашивают Ханну и Джека.

– Вот они-то все и прояснят.

– Но что говорит Кристофер по поводу того, что произошло?

– Они собрались в том доме. Для них это было привычным времяпрепровождением. Та девушка, Иден, жила там. Джек и Ханна ушли около двенадцати, Кристофер позже. До сегодняшнего дня они даже и не знали, что с ней что-то случилось.

– Мне кажется, Мишель, что это неправда. Я видела Ханну в четыре утра, и она была сама не своя. Я хочу сказать, даже для нее поведение было необычным. И Селия тоже говорит, что Джек вел себя странно, когда явился утром домой.

– С Кристофером та же история. Когда он пришел домой… Таким я его прежде не видел.

Какое-то время мужчина молча бинтовал руку Элис, затем произнес:

– У него на шее были царапины.

– Что за царапины?

– От ногтей.

– Копы их видели?

– Да, заметили. Он сказал, наверно, просто расчесал.

– И ты ему веришь?

Мишель закончил перевязку и посмотрел любовнице в глаза. В ее взгляде не отражалось ни подозрения, ни сомнения. Она просто ожидала его ответа.

– Он ни за что не мог обидеть эту девушку, Элис. Просто… не мог. Ты же веришь в это, да?

– Конечно, верю!

И это было правдой. Она действительно верила. Эта женщина, которую он готов был отвергнуть. Она верила в невиновность его сына всем сердцем.

– Вот что, – продолжила Элис, – давай я поговорю с Ханной. Как только останусь с ней наедине, выжму из нее, какого хрена творится. – Она взяла Мишеля за запястье. – Не волнуйся, Мишель. Я все организую.

И тогда в нем что-то сломалось. Сомнения, одолевавшие его с прошлой пятницы, разом развеялись. Вот она, рядом. Принадлежащая другому мужчине, но и ему тоже. Грех, но одновременно и спасение. Четыре ночи назад ее присутствие здесь ощущалось чужим – неуместным и неправильным. Теперь же оно казалось единственно верным. Мишелю вдруг захотелось, чтобы время остановилось и они остались вместе навсегда. Чтобы исчезло все плохое, что стряслось сегодня, и больше никогда не происходило.

И тут у него зазвонил телефон. На связь вышел Кантор.

– Итак. Я только что закончил с Кристофером.

– Как он?

– Держится молодцом. Слушайте, я знаю, что уже поздно, но я еду к вам.

– Зачем, что случилось?

– Скажем так, прошлая ночь у Бондурантов выдалась более богатой на события, нежели изначально представлялось.

Патрик

Ходили слухи, что сделал это местный. Какой-то семнадцатилетний юнец. По причине возраста пресса не обнародовала его имени, однако данное обстоятельство отнюдь не означало, что вскорости личность подозреваемого не станет известна. Если он учится в Уолдовской школе, уже к полуночи имя как пить дать расползется по городу. Потом в дело вступит интернет – и парень обретет незавидную славу.

Патрик следил за развитием событий с самого возвращения домой после провального визита в полицию. В основном по «Твиттеру», хотя лихорадило и несколько местных сообществ в «Фейсбуке». Поначалу комментаторы натурально заходились в истерике, однако после новости о задержанном тон постов принял более сдержанный характер. Паника трансформировалась в пересуды, которые никак не ослабевали, так что в конце концов копам пришлось опубликовать на своей фейсбучной страничке заявление: «На данный момент отдел полиции Эмерсона допрашивает касательно убийства Иден Перри несовершеннолетнего местного жителя. Подробности будут обнародоваться по мере их поступления».

Быть может, фотография парня расшевелит что-нибудь у него в мозгу. Не то чтобы Патрик предвкушал реванш в центре правосудия. Визит в полицию однозначно был ошибкой. Можно даже не сомневаться, что он выставил себя пропойцей и идиотом. До сей поры мужчина гордился собственной способностью сохранять видимость благопристойности при перемещении по родному городу. Друзья и коллеги проявляли беспокойство, однако ткнуть пальцем на какое-то конкретное происшествие, позволяющее с уверенностью заявить, будто Патрик Нун пошел вразнос, никто из них не мог. Возможно, на попытку сесть копам на уши с неправдоподобной историей еще и посмотрят сквозь пальцы, но вот после повторного посещения репутации психа ему уж точно не избежать.

Да еще Прокопио. Этим козлиной он и без того был сыт по горло на всю оставшуюся жизнь. Патрик поверить не мог, что такого дремучего фашиста повысили до детектива. С другой стороны, может, ничего удивительного в этом и не было. Гопота со значками нынче как будто в моде.

Познакомился он с Прокопио во время первого настоящего ареста Габи. Во всех предыдущих случаях проносило, и самый серьезный из них произошел, когда ее заграбастали во Фремингеме в компании двух торчков со стажем. Один из них перекинул пакетик с героином Габи на колени, когда их машину остановили. К счастью, вероломная манипуляция не ускользнула от внимания высокого и широкогрудого сержанта по имени Маркес. Часом позже он встретил Патрика в фойе полицейского участка, где на скамейке сидела Габи – трясущаяся, вцепившаяся в измятую бутылочку воды. Коп объяснил, что девушка не арестована, однако ясно дал понять, что запросто мог бы привлечь ее к ответственности, как он и поступил с ее товарищами по кайфу и несчастью – а у обоих досье было объемистее русских классических романов. Просто Маркес разглядел, что она хорошая девушка из хорошей семьи. Он даже признался, что нынче арестовывает подобных ей чересчур уж много. И ей место в реабилитационной клинике, а не в тюрьме. Сдавленно бормоча благодарности, Патрик забрал дочь и повез ее в центр детоксикации.

С Прокопио же все было совсем иначе. Исключительно по случайности Патрик присутствовал непосредственно при аресте. Таковой производился прямо у дверей «Хоул фудз», откуда дочь только вышла с говяжьей вырезкой на сорок три доллара в сумочке. По-видимому, ее дилер был любителем бифштексов и не возражал против бартерной сделки. Патрик возвращался – слава богу, один – с ланча с клиентом. Для прогулки летний денек выдался самое то – жаркий, но без изнуряющей влажности. Сначала на глаза ему попалась патрульная машина с включенными мигалками, а затем он увидел и небольшую толпу зевак возле входа в супермаркет. Патрик так и шел бы себе дальше, не заметь свою старую футболку Корнеллского университета, болтающуюся на костлявых плечах Габи. Дочь стояла рядом с очередным дружком из торчков, смахивающим на труп типом, татуировки на шею которому словно бы набивали во время землетрясения. Оба уже были закованы в пластиковые наручники, и перед ними стояли Прокопио в форме и администратор супермаркета, бородатый мужик в фартуке, по видимости более обеспокоенный вялящимся на ближайшей скамейке отобранным куском мяса за сорок долларов, нежели разворачивающейся перед ним человеческой драмой.

Габи встретилась с отцом взглядом и тут же отвела глаза. Зрачки под отекшими веками у нее были похожи на две точки. Патрик представился. Поначалу Прокопио старательно его игнорировал, но в конце концов ему удалось выжать из полицейского, что дочь арестована за магазинную кражу.

– Нельзя уладить это прямо здесь? – поинтересовался Патрик.

– Вам необходимо явиться в полицейский участок.

– Но я же стою прямо перед вами.

Однако он снова перестал существовать для Прокопио. Патрик взглянул на Габи. Гнева он совершенно не ощущал. В тот период им двигали лишь жалость и необходимость устранения последствий. И мучительное желание развеять колдовские чары яда, циркулирующего по венам дочери, – затолкать ее в машину и увезти на пять лет назад. Она ощутила его взгляд и посмотрела ему в глаза, словно бы наконец-то осознав происходящее.

– Папа, – произнесла Габи.

Он кивнул. Да, он обо всем позаботится.

– Послушайте, ведь без этого вполне можно обойтись, – возобновил переговоры с копом Патрик. – Просто выпишите ей повестку. Я прослежу, чтобы она явилась. Мы оплатим все, что потребуется.

Тот не ответил. Но и не поволок девушку в машину.

– Можно я позабочусь об этом? – спросил вдруг администратор.

На какой-то момент Патрику показалось, будто он обрел союзника, однако торговец переживал за вырезку. Коп кивнул. Администратор схватил кусок мяса и устремился к дверям, оставляя за собой архипелаг розоватых капелек. В этот момент татуированный парень решил привнести в происходящее свой единственный вклад, сведшийся к презрительному гоготанию, однако он немедленно заткнулся, стоило полицейскому взглянуть на него.

Творился какой-то абсурд. На них таращились прохожие. Его друзья и соседи. Они что, так и будут стоять здесь весь день? Не разбазаривание ли это муниципальных фондов? У Патрика мелькнула мысль, что произойдет, если он просто осторожно возьмет Габи под руку и уведет ее. Пластик у нее на запястьях запросто можно разрезать и дома. Но, конечно же, о воплощении подобной фантазии не могло быть и речи. У этого типа значок, пушка и вся законодательная рать за спиной. Вдобавок он тот еще говнюк.

Причина задержки прояснилась, когда появился второй полицейский. Это оказалась женщина из полиции штата. Прокопио что-то ей сказал, и она повела татуированного зомби к своему автомобилю. Коп же ухватил Габи за высушенный трицепс, и вместе они направились к его патрульной машине. Патрик сопровождал их, не прекращая уговоров. Возле транспорта он, должно быть, подошел к копу чересчур близко, потому что тот в ярости обернулся.

– Сэр, вы должны отойти, – заявил он достаточно громко, чтобы его можно было услышать на расстоянии двадцати пяти метров.

Какую-то секунду они смотрели друг другу в глаза. К Патрику таким тоном не обращались с тех самых пор, когда он носил футболку, что прямо сейчас болталась на плечах дочери. Проблем с копами у него никогда не возникало – с какой стати? – но в тот момент он возненавидел человека перед собой больше, чем кого бы то ни было в жизни. Позже жена предположила, что на самом деле он возненавидел собственную беспомощность. Может, и так. Но еще он возненавидел и этого сраного копа.

Патрик отступил и молча наблюдал, как Прокопио усаживает Габи на заднее сиденье и затем машина отъезжает. В участке ему сообщили, что внести залог за дочь он сможет только в пять часов, а до тех пор она будет содержаться в камере – в маленьком помещении без окон. Именно там, пришел к убеждению Патрик впоследствии, что-то в итоге и надломилось в ней – образовалась невидимая трещинка, которая медленно росла и росла, пока девушка странствовала из одной клиники в другую, чтобы сразу же после них вернуться на улицу – маленькая трещинка, что вскоре унесет ее жизнь в мужском туалете «Макдоналдса» в каком-то бостонском захолустье, сунуться куда не приходило в голову никому, кого Патрик когда-либо знавал.

Он заснул в кресле с телефоном на коленях и проснулся через несколько часов от хлопнувшей двери у соседа. Только миновало десять вечера. Он заглянул в «Твиттер». Парня из Эмерсона уже назвали. Кристофер Махун. Патрик тут же протрезвел, сна не осталось ни в одном глазу. Сын Мишеля. Он же часто его встречал – Кристофер подрабатывал в отцовском ресторане. Не далее как в прошлом месяце заменял ему воду и убирал тарелки со стола. Худенький, симпатичный паренек, немножко смахивающий на Принса. Постоянно отводил взгляд, что выдавало в нем застенчивость, полностью противоположную исполненной достоинства общительности отца. У Патрика в голове не укладывалось, что Кристофер способен на насилие.

Он схватил ключи от машины. Весьма сомнительно, что с точки зрения закона он трезв, но остановить его точно не остановят. Только не сегодня. У копов и без него уйма дел. На этот раз на Локаст-лейн препятствий не возникло – полицейская машина и желтая лента исчезли. Ведь власти заполучили подозреваемого. Парнишку из ресторана.

Патрик остановил машину на том же самом месте, куда он зарулил после наезда на собаку. Нога отозвалась пульсирующей болью при одном лишь воспоминании о происшествии. Потом он встал, насколько ему представлялось, туда же, где и стоял прошлой ночью – на лужайке в нескольких метрах от обочины. Освещение отличалось, однако силуэт незнакомца немедленно возник перед его мысленным взором. Вот только недостаточно четко, чтобы распознать лицо. И все же вполне достаточно, чтобы понять, что незнакомец этот не был сыном Мишеля Махуна.

Патрик вернулся на дорогу и вдоль нее прогулялся до подъездной дорожки Бондурантов, ответвлявшейся от улицы шагах в двадцати. Дом почти полностью скрывала рощица во дворе. Интересно, подумал он, есть ли кто сейчас в здании? Навряд ли. Что там делать? Всего несколько часов назад внутри лежал труп девушки.

Из задумчивости его вывел звук приближающихся шагов. Патрик развернулся, ожидая проблем с копом или соседом. Однако это оказалась женщина, которую он видел в полицейском участке, с черными как смоль волосами и темными глазами, исполненными подозрения. Мать Иден. На безопасном расстоянии она остановилась.

– Я видела вас раньше, – заявила женщина.

– Да, помню.

– Во-во, и у меня вопрос. Вы кто такой?

Даниэль

Совету Гейтс она не последовала. Домой не поехала. Не переоделась в пижаму, не стала перезванивать всем тем, кто засыпал ее телефон сообщениями. Матери, сестре, Стиву Слейтеру. Друзьям – своим и Иден – и людям, которых не знала вообще. Даниэль осталась в Эмерсоне, потому что возвращение домой было бы равносильно признанию, что поделать она уже ничего не может и ей только и остается, что вспоминать и страдать.

Это время еще настанет. А пока для него рано. Прежде чем она начнет с тоской перебирать старые фотографии, ей необходимо кое о чем позаботиться. В частности, убедиться, что сделавший это человек пойман. И как только она доверила другим людям присматривать за Иден? Это же была ее обязанность. Даниэль поняла это, едва лишь ей на грудь – еще такую юную – положили склизкое, визжащее тельце дочери. Она испугалась, что уронит ее, но уже через несколько секунд поняла, что этого не случится. Кроха прильнула словно репей, цепляющийся к одежде на пустыре. И с тех пор они всегда были связаны. Именно ей Иден всегда звонила в случае неприятностей. И Даниэль всегда отвечала.

За исключением прошлой ночи. Прошлой ночью она не справилась. Пропустила звонок. Не позаботилась передвинуть переключатель мобильника на какой-то миллиметр, чтобы вывести его из беззвучного режима. Допустила, чтобы со спинки стула упали полотенца и заглушили вибрацию телефона. Все это произошло, потому что в глубине души она поверила, будто мир стал достаточно безопасным, чтобы можно было забыться спокойным сном. Двадцать лет бдительности и терпения подготовили ее к краткому периоду полнейшей востребованности – а она не справилась. Но это вовсе не означало, что сейчас ей можно перестать заботиться о дочери. Даже если все до одного жители Земли велят ей не вмешиваться, она не послушается. Потому что тогда Иден действительно настанет конец.

Даниэль даже представить себе не могла мир без дочери. Присутствие Иден ощущалось в ее жизни более кого бы то ни было даже во время взятого ими перерыва в отношениях. Смех, да и только – ведь никаких дурацких детей она не хотела. Когда тест-полоска посинела, ее первой мыслью было прервать беременность. Ей было-то всего семнадцать. И хотя отец, Майк Макмайкл, был хорош в постели и приколистом, хоть по телику показывай, на роль отца он навряд ли годился. Единственная его постоянная работа заключалась в покупке лотерейных билетов. Когда же первоначальный шок изгладился, она ни о чем другом и думать не могла, кроме как о ребенке. Иметь нечто, что принадлежит ей – и только ей. Нечто, что будет беззаветно ее любить.

Поначалу все шло, как и полагается. Иден была такой миленькой. Спокойной, ласковой, дружелюбной. Хотя, как оказалось, люди не врали насчет предстоящих трудностей. Но оказалось, что это и не имеет значения. И Майк старался, видит Бог. Он был рядом – по большей части – и не пил – практически. Устроился на настоящую работу, кровельщиком. При необходимости даже пользовался расческой. Оглядываясь назад на те первые годы, Даниэль не кривя душой могла сказать, что была тогда счастлива.

Но затем удача ее иссякла, по своему обыкновению. Майку предложили работу в Техасе, и он согласился, даже не подумав обсудить вопрос с Даниэль. Похоже, запасы отцовства в нем закончились. Иден было три годика, когда это произошло. И совсем скоро она начала превращаться в сущее наказание. Постепенно стало ясно, что с ней что-то не так. Нет, она вовсе не была дурочкой. Наоборот, весьма сообразительной девочкой. Она просто была другой. Словно бы никак не могла освоиться с жизнью на планете Земля в человеческом обличье. Постоянно витала в облаках. Абсолютно не боялась незнакомцев. Поначалу-то, может, и мило иметь ребенка, жаждущего обниматься с каждым встречным в супермаркете, но все-таки и тревожно, раз уж именно на тебе лежит ответственность следить, чтобы ее не продали в качестве малолетней невесты в Саудовскую Аравию. Даниэль не единожды посещала мысль, что мир видится дочери эдаким психоделическим волшебным луна-парком, полным чудес, приключений и обнимашек. Если когда-либо и рождался ребенок для беззаботной жизни, то это была Иден.

Говорили, что с возрастом это пройдет. Ее проверяли в школе, но со всеми тестами она справлялась блестяще. Учителя качали головой, стоило им заговорить о ней, однако лица их при этом озарялись улыбкой. Иден любили все. Да и чего ж ее было не любить? Она была такой милашкой и готова была заниматься чем угодно. Все это было прекрасно, пока она оставалась маленькой девочкой. Но Даниэль уже знала, что грядет цунами. Ощущала его, прямо как жители побережий Таиланда. Можно было развернуться и пуститься наутек, но это лишь означало бы, что удар придется в спину.

Иден исполнилось тринадцать, когда волна в конце концов обрушилась. В уравнение добавились мальчики. Она, несомненно, пользовалась у них успехом. И они всё появлялись и появлялись, прямо как «Ходячие мертвецы». Вот только они были более чем живыми и, кажется, никто из них не ходил пешком. Иден отнюдь не являлась самой привлекательной девушкой города, но что-то в ней распаляло противоположный пол. Даниэль пыталась объяснить ей про тычинки и пестики, особое внимание уделяя опылению и завязыванию плода. Однако Иден занимали биологические факты куда проще. Если позволять мальчикам целовать себя, то будешь им нравиться. Даниэль пыталась посвятить ее в тонкости искусства заставлять их немножко потрудиться, но если дочь в детстве готова была обниматься с любым страшенным бездомным стариком, с чего ей было проявлять самоконтроль, когда к дому подкатывал горячий жеребец в свитшоте какого-нибудь футбольного клуба? Не то чтобы Даниэль сама годилась в наставницы по отношениям. К тому времени за ней числился такой послужной список, что ее подмывало давать на чай любому, кто осмеливался приглашать ее на свидание.

Однако шлюхой Иден не была. Уж нимфоманок-то Даниэль знавала. Черт, да несколько лет, после того как ей стукнуло двадцать, она и сама такой была. Но к Иден это не относилось. Мальчик всегда был только один. Шон или Райан – шонов и райанов сменилась целая уйма. Рейшард с его улыбкой. Дочь шалела после первого же свидания и потом только о новом избраннике и талдычила. Парней неизменно ошарашивали обрушивающиеся на них чувственные потоки, и некоторых даже отпугивали. Большинство же, однако, отирались поблизости, словно ребенок, которому посчастливилось наткнуться на сломанный торговый автомат со жвачкой.

Но затем жвачка заканчивалась. Даниэль не переставала поражаться, с какой скоростью влюбляется дочь. И она саму себя держала за бессердечную суку, но черт побери! Иден теряла интерес столь стремительно да столь категорично, словно страдала амурной амнезией. Порой это приводило к неловким моментам, и пару-тройку раз Даниэль приходилось объявляться у входной двери, вооружившись первым подвернувшимся на кухонном столе предметом. Не так-то просто отогнать разъяренного дружка, получившего отставку, одной лишь мутовкой.

Все это так утомляло. Потому-то переезд дочери к Бондурантам и показался замечательной идеей, в особенности после того как она временно зареклась от парней. Может, здесь, подальше от пролетарского тестостерона, Иден удастся разомкнуть цепь идиотских выборов. Вот только Даниэль ошиблась. Каким бы неблизким ни представлялся Эмерсон, оказался городок все же недостаточно далеким.

После часа бесцельной езды она остановилась у закусочной на шоссе 9, сразу же за северной границей города. Внутри воняло застоялым дымом. Древняя пара синхронно и сосредоточенно поглощала салисбурские стейки. Какой-то жирный извращенец в темных очках таращился в окно на поздний поток машин на дороге, вероятно, воображая себя снайпером. Два торчка пакетик за пакетиком сыпали сахар в бездонные чашки с кофе.

Даниэль заказала мясной салат, кофе и яблочный сок. Затем проверила телефон на предмет новостей от копов. Ничего. Лишь новые сообщения от друзей, родственников и коллег. Мать в Нью-Гэмпшире предлагала приехать таким тоном, что не возникало сомнений, что на самом деле ей этого совершенно не хочется. Вот сестра во Флориде по-настоящему жаждала примчаться. Даниэль понимала, что лучше ответить. Иначе они обидятся. Как-никак, они переживали за нее. Впихнув в себя немного еды, она приступила к исполнению долга. Все это сочувствие ни черта ей не поможет.

А потом она заглянула в «Твиттер» и увидела, что подозреваемый местный юнец обрел имя. Кристофер Махун. Ученик выпускного класса. Выложили и его фотографию. Худой, широкоглазый и улыбающийся. Совершенно не похож на убийцу. И даже наоборот, его лицо казалось таким безобидным и приятным, что ненависть вспыхнула в Даниэль словно бы нехотя. Первые комментарии только усилили ее замешательство. Несмотря на ближневосточную фамилию, ксенофобских выпадов попадалось не так уж и много. Знавшие Махуна утверждали, что он хороший парень. Никто не верил, что убийство его рук дело.

Даниэль поискала его семью. Если Кристофер живет в Эмерсоне, то деньги у них наверняка водятся. Действительно, отец владел модным рестораном в городе, где за какие-то тридцать шесть баксов вам приготовят кролика. Приводился его снимок из местной газеты – он обеспечивал питанием какой-то благотворительный забег. Очень привлекательный мужчина со сдержанной, но искренней улыбкой. Приехал сюда из Парижа, хотя родом из Ливана. Как Иден познакомилась с его сыном? Состояли ли они в отношениях? Вообще-то, такими она не увлекалась. Этот выглядел чересчур цивилизованным.

И Гейтс наверняка ведь знала об этом во время их разговора, когда Даниэль примчалась в участок от Билла и Бетси. Быть может, парень даже сидел в камере в нескольких шагах от них. Почему же детектив ничего не рассказала? Почему ей приходится узнавать новости из «Твиттера»? Подозрение, то и дело охватывавшее ее в течение дня, вновь вернулось, да еще усилившимся. Местный парень, местные копы. «Вы должны доверять нам».

Зажужжал телефон. Снова мать. Даниэль ткнула иконку принятия вызова.

– О боже, я уж начала думать, что и тебя прикончили, – взвыла та и разразилась слезами.

Понадобилось какое-то время, чтобы отделаться от старой перечницы. Снайпер выглядел так, будто набирался храбрости попытать с ней счастья. Даниэль расплатилась и остальные звонки проделала уже из припаркованной машины. Начала с сестры в Брейдентоне, велев ей оставаться на месте, пока не назначат дату похорон. Стив Слейтер расщедрился на столько выходных, сколько ей понадобится, что означало, решила Даниэль про себя, до понедельника. И он хоть тресни хотел послать цветы. Она пообещала проинформировать его. Потом позвонила подруге Джеки, которая вроде как немного оскорбилась, услышав, что ее помощь не требуется. Остальные переговоры женщина решила отложить. Успокаивать других ей немного надоело.

Все еще не желая возвращаться домой, Даниэль принялась колесить по Эмерсону. Левый поворот, правый. Знаки остановки и светофоры. Она вовсе не искала какую-то подсказку. Просто отдалась ощущению. Интуиции. Чувство, что она испытывала, когда в первый раз привезла сюда дочь, вернулось с удвоенной силой, но на этот раз ничего приятного в нем не было. Другая страна. Дома, дворы, школы. Лежачие полицейские вдвое выше тех, к которым она привыкла. В большинстве домов горел свет, внутри можно было различить людей. Сегодняшним вечером они будут пялиться в экраны телевизора, компьютера или телефона, насыщаясь смертью ее дочери.

В конце концов женщина припарковалась у дома Бондурантов, на противоположной стороне улицы. Здание закрывала целая стена деревьев. Отнюдь не то место, где можно оказаться по случайности. Но также и место, где с улицы не видно, если все-таки подберешься ко входной двери. Наверно, все так же и обстояло, когда произошло убийство. Тихо и темно. И как будто совершенно безопасно. Даниэль задумалась о приходе Кристофера Махуна. Приглашала ли его Иден? Или же он явился нежданно-негаданно – лишь случайный знакомый, практически чужой, тайно вожделевший ее?

Внезапно она осознала, что уже не одна здесь. Какой-то мужчина направлялся по обочине дороги к дому. Вряд ли коп или журналист. Одет со вкусом, прическа аккуратная. Незнакомец остановился у начала подъездной дорожки, и тогда-то Даниэль его и узнала. Тот тип, что находился вместе с ней в полицейском участке.

Она выбралась из машины и осторожно закрыла дверцу, чтобы не вспугнуть мужчину. Затем двинулась к нему, и он обернулся, совершенно не застигнутый врасплох.

– Я видела вас раньше, – заявила женщина.

– Да, помню.

– Во-во, и у меня вопрос. Вы кто такой?

– Всего лишь любопытствующий зритель, – ответил тип после секундной заминки.

Глаза ее постепенно привыкали к свету. Он был привлекательным, но, как она успела заметить еще в участке, каким-то мягким. Как будто запекался в денежном кляре. Его «бэха», которую он почему-то припарковал перед соседним домом, на вид стоила пару ее годовых окладов. Такие типы просто так не любопытствуют. Если уж появились, значит, имеют какой-то интерес.

– Почему же вы тогда общались с копами?

– Вы ведь ее мать?

– Ну да. Я ее мать.

– Мне очень жаль. – Говорил он так тихо, что ей пришлось чуть податься вперед, чтобы расслышать.

– Спасибо. Но я все-таки не понимаю, кто вы такой и что здесь делаете.

– Послушайте, я вправду не хочу вмешиваться.

– Да вы вроде как уже вмешались.

Мужчина снова уставился в сторону дома.

– Давайте же, помогите мне, – не сдавалась Даниэль. – А то от копов помощи мне явно не дождаться.

– Я бы не возлагал больших надежд на местную полицию.

Только сейчас она различила, что незнакомец самую малость шамкает. И слегка растягивает слова. Так он поддатый. Ей потребовалась минута, чтобы уловить его опьянение, но теперь оно не вызывало сомнений.

– Ах, вот как? – отозвалась Даниэль на замечание мужчины. – И почему же?

Тот лишь пожал плечами. Тогда она решила зайти с другой стороны:

– Как вас зовут?

– Патрик.

– Даниэль.

Предлагать руку ей все-таки показалось чересчур нелепым.

– Разве вы не понимаете, как это выглядит для меня? – продолжила женщина. – Я встречаю вас в участке, где вы разговаривали с детективами. Потом вижу здесь. Для этого должна быть причина. Пожалуйста.

К этому слову прибегала она не так уж и часто. Как и к «простите». Похоже, Патрик это понял.

– Я сбил собаку.

– Так.

– Прошлой ночью, когда проезжал здесь.

– Часом, не большую черную?

– Так вы ее знаете?

Даниэль указала на дом.

– Да это их псина. Бондурантов. Моя дочь выгуливала ее. То есть его, Тора. Я видела его пару часов назад.

– И как он?

– Жить будет.

– Он укусил меня.

– Да ну? Мне он злым не кажется.

– Полагаю, что у него выдалась бурная ночь. – Мужчина поморщился. – Простите.

Она отмахнулась от извинений.

– Так вы сбили пса и…

– Болело не так уж и сильно, так что я просто поехал домой. А когда увидел новости, мне показалось, что копам следует об этом узнать.

– А здесь вы типа потому, что вам жаль собачку?

– В ту ночью я…

Патрик осекся. Слова так и замерли у него на кончике языка. Он пытался решить, стоит ли ему произносить их.

– Что? Что «в ту ночь вы»?

Мужчина покачал головой.

– Просто мне жаль, что в ту ночь я ничего не мог сделать.

– Да уж, мне тоже.

Он взглянул на нее, и Даниэль поняла, что ответ получился гораздо резче, нежели она подразумевала.

– Я хочу сказать, мне тоже жаль, что я ничего не могла сделать в ту ночь.

– Мне пора, – проговорил Патрик.

«Черт, Даниэль! – подумала она. – Это тебе не какой-то штукатур. Включи деликатность уже!»

Мужчина достал из кармана бумажник, и на какой-то момент Даниэль заподозрила, что он собирается дать ей денег. Однако он протянул визитку.

– На случай, если захотите поговорить.

– Но мы и так уже разговариваем, – возразила она.

– Может, потом что-нибудь произойдет. Что-нибудь прояснится.

Ну а теперь-то он что имеет в виду, черт побери? Патрик так и продолжал держать карточку, и она взяла ее и наклонила к свету уличных фонарей, чтобы прочесть.

– Не пойму – «Нуль»?

– Нет, «Нун». – Он улыбнулся. – Но я отзываюсь и на то и на другое.

В следующий момент он как будто снова пожалел о шутке.

– Мне вправду очень и очень жаль, что такое случилось с вашим ребенком.

Прощальные слова, однако мужчина не двигался с места. Он встретился с ней взглядом, и ей вдруг пришло в голову, что этот тип, этот Патрик Нун, вовсе не чокнутый, вовсе не какой-то там урод. Нет, было в нем что-то такое, чего она не понимала, но от чего не могла просто взять и отвернуться.

– То, что она мертва, вовсе не значит, что ее нет, – произнес он неожиданно абсолютно трезвым голосом.

– Конечно, – отозвалась Даниэль после секундного замешательства.

– Но вы поймете, что это зависит от вас, останется ли она среди живых.

– Это зависело от меня прошлой ночью.

– Нет, это другое.

– В смысле?

– Трудно объяснить. Но вы поймете.

Мужчина улыбнулся, развернулся и пошел прочь. Когда он завел двигатель, его машина взревела, как целых три. Проезжая мимо, Патрик не глядя махнул ей рукой. Даниэль помахала ему в ответ визиткой, что он дал ей.