Когда поют цикады

Селия

Со статьей можно было ознакомиться и в сети. Одновременно с печатным изданием газета выкладывала материалы онлайн. Но Селии хотелось почитать в бумажном виде, чтобы в руках что-то ощущалось. Последние несколько дней окончательно убедили ее в правильности того, что она всегда подозревала, – интернет суть гнойная рана, сочащаяся ненавистью и ложью. И чем меньше времени там проводишь, тем лучше. Потому, пока муж еще спал, Селия поехала в минимаркет «Мобил». Статью она принялась изучать, только когда оказалась дома, в любимом алькове, с чашкой дымящегося кофе подле газеты. И хотя ничего нового публикация ей не открыла, женщина все равно испытала потрясение. Да еще эта фотография на первой странице – зернистый ночной снимок обнимающейся пары в седане посреди пустующей автомобильной стоянки. По завершении чтения статьи Селии захотелось принять успокоительное. И ванну.

Идея статьи принадлежала Оливеру. Он все и устроил. И знал, что нужно делать, с того самого момента, как она рассказала ему об увиденном возле Единой унитарианской церкви. Фотографии, сбор данных, интервью. Удовольствия ему это не доставляло. Эдакому Геркулесу при галстуке-бабочке пришлось чистить Эмерсоновы конюшни. Но грязная работа его не остановила. Таковая была необходима ради безопасности семьи и благополучия общества. Всему есть предел. Который он и собирался положить.

В пятницу, как только дети благополучно устроились в Бэк-Бэе, дом Пэрришей превратился в настоящий командный центр. И хотя Селия была замужем за Оливером вот уже двадцать шесть лет, ее по-прежнему поражала эффективность его действий и стремительность достижения результатов. И муж вознамерился погубить Элис всерьез. Несколько раз ее подмывало спросить, действительно ли он хочет обойтись с ней так жестко. Но затем она вспоминала, что эта женщина, эта якобы подруга, поставила перед собой цель причинить вред ее ребенку. Так что нет, никакая мера против нее не окажется излишне суровой.

Сперва Оливер за закрытыми дверями своего кабинета сделал телефонный звонок, за которым в пятницу вечером последовал визит двух типов в белом фургоне. Селию на обсуждение не позвали. К воскресенью парочка подготовила досье на Элис Энн Хилл. Подборка получилась захватывающей. Самым впечатляющим была сделанная в субботу вечером серия снимков Элис и Мишеля в страстных объятьях. Любовное свидание снова проходило в машине мужчины, но на этот раз на пустой стоянке на шоссе 9. Фотографии не оставляли никаких сомнений в их любовной связи. Строго говоря, одна из них, запечатлевшая Элис, сидящую верхом на Мишеле на пассажирском сиденье, для публикации в газете не годилась. Но в случае необходимости ее можно было выложить в сети. Селия поверить не могла, что когда-то считала эту женщину своим другом.

Также досье содержало объемистый гроссбух прегрешений Элис в прошлом. Которые вдруг стали ощущаться вовсе не обворожительными проказами, как в ее изложении на ланчах в «Папильоне». Расплывчато описанные передряги с законом на деле представляли собой арест за хранение наркотиков, за который Элис получила годовой условный срок, жалобу на опасное посягательство, оставшуюся без рассмотрения лишь по причине отказа жертвы от обвинений, и вождение в нетрезвом состоянии, стоившее Элис нескольких дней тюрьмы. Что изобличало ее гораздо серьезнее, так это захватывающая история Леандра и Джилл Куаде из Санта-Фе – история о молодой женщине-змее, заползшей в их брак и вызвавшей едва ли не смертельный хаос. Перипетия началась с их знакомства в галерее Джилл, затем переместилась в домик у бассейна, где поселилась Элис. Она стала любовницей жены, потом мужа, потом обоих вместе. Все закончилось слезами. Помимо непосредственных финансовых потерь, потребовалась смена замков и помощь брачного консультанта.

– Она вовсе не та, за кого вы ее принимаете, – заявил Леандр.

– Она – искусный манипулятор, – добавила Джилл.

Воскресным утром у Селии состоялся телефонный разговор с двумя репортерами из «Геральд», которым передали информацию, собранную типами из белого фургона. (Оливер объяснил, что публикация в «Глоуб» выглядела бы более весомой, однако он опасался, что те не обнародуют самые недвусмысленные снимки.) По большей части им лишь хотелось, чтобы Селия подтвердила факт своей дружбы с Элис и выразила мнение, что ее бывшая подруга и является автором анонимных твитов, направленных против ее сына. Лишь в самом конце они поинтересовались ее личными чувствами.

– У нее прекрасно получается изображать дружбу, но теперь-то я вижу, что она всегда преследовала лишь собственные интересы. Она очень несчастна и психически неуравновешенна, и таким в нашем сообществе не место.

Поначалу Селия испытывала некоторые сомнения насчет необходимости подобной статьи, однако к вечеру воскресенья она уже и дождаться не могла выхода газеты с разоблачениями. Минувшие выходные для Пэрришей выдались не особо приятными. После появления постов в «Твиттере» общественное мнение касательно преступления претерпело тектонический сдвиг. Если Кристофер первоначально стал жертвой невежественных предрассудков определенной части населения, то Джек задел за живое тех, кто вынашивал более прогрессивную паранойю. Пользователи «Твиттера» и «Фейсбука» вдруг разглядели в нем олицетворение бесшабашного представителя привилегированного класса. Кто-то даже осмелился прибегнуть к термину «аффлюэнца», или «потреблудие». На свет божий вытащили и другие происшествия из прошлого Джека – очевидно, одноклассники и так называемые друзья, предпочитавшие делиться воспоминаниями анонимно. «Всем известно» звучало назойливым припевом. Как раздували инцидент с Лекси – и вовсе не лезло ни в какие ворота. И всплыли фотографии – совершенно естественные для подростков, но теперь приобретшие зловещий оттенок. Время для тайных сомнений, что Селия позволяла себе насчет собственного сына в самом начале драмы, прошло. Теперь все ополчились на Джека. И делать нужно только одно: защищать его.

Самым же тревожным было происшествие в субботу вечером, когда кто-то объявился возле их дома. Селия уже направлялась наверх в спальню и по пути бросила взгляд в окно гостиной. Перед подъездной дорожкой был припаркован стильный темный седан. Возле его водительской дверцы зловеще неподвижно стоял какой-то мужчина. Сначала ей пришло в голову, что незнакомец связан с расследованием Оливера, однако что-то в нем вызывало подозрение. Наверное, то, что он просто стоял. Еще Селии показалось, что в машине сидит пассажир. Женщина. Селия поспешила к мужу в кабинет и рассказала об увиденном. Лицо его немедленно застыло в тревоге. Никаких встреч у него назначено не было. Он прошел в гостиную посмотреть.

– Вызови полицию, – велел Оливер, едва лишь взглянув.

– Что происходит?

– Просто вызови.

Пока Селия набирала 911, возле машины началось движение. Незнакомец двинулся к их дому. Муж шагнул в прихожую и включил наружное освещение. Чужак немедленно застыл на месте, как раз перед границей света. Было в нем что-то смутно знакомое, хотя Селия никак не могла понять, что именно. Миновала целая вечность, и затем незваный гость развернулся и направился обратно к машине.

– Оливер, что это? – спросила она.

– Цена дурной славы.

Патрульная машина прибыла очень быстро, но к тому времени чужака и след простыл. Полицейские составили протокол и обещали быть настороже. После этого гнев Селии на Элис лишь усилился. И обострилось чувство собственной вины. Она поставила семью под удар, подпустив эту женщину чересчур близко. В то время как ее саму одурачили, при всей чистоте ее намерений. Потому что Элис – самозванка. Воплощение зла. И здесь ей не место. Пускай убирается отсюда.

Закончив читать статью в «Геральд», Селия отправила Джеку сообщение с наказом немедленно возвращаться от бабушки. Оливер все еще был дома – перед отъездом на работу ему хотелось поговорить с сыном. Джек приехал в самом начале десятого. Он сел напротив Селии, и взгляд его метнулся к разложенной на столе газете.

– Я так понимаю, ты уже в курсе, – начала Селия.

– Ага. Бабуле доставили чуть ли не десять штук, как только она прослышала.

Из кабинета появился Оливер.

– Ты знал об этом? – кивнул он фотографию на первой странице.

– Нет. То есть я знал, что она динамщица, но я понятия не имел, что она трахается с отцом Кристофера.

– Ты ей рассказывал о Лекси?

– Нет! Господи, я же не идиот!

– Но Ханне-то рассказал?

Ответом послужило кислое выражение лица парня.

– Это была ошибка, Джек.

– Знаю. Глупая девчонка!

– Значит, она тоже не знала об этом романе?

– Господи, нет. Да она в осадок больше всех выпала.

– Полагаю, больше она ни о чем не будет рассказывать мачехе.

– На этот счет не беспокойся. – Парень издал зловещий смешок. – Да и не сможет, если даже захочет. Ее отец уже вышвырнул Элис.

– Что ж, скатертью дорога, – прокомментировала Селия. – И что дальше?

– А дальше то, что люди прочитают статью и образумятся, – ответил Оливер. – Они поймут, что вся эта писанина про нас – лишь куча дерьма, и снова направят внимание на настоящего виновника. Пока это не подлежит разглашению, но уже начинаются переговоры с адвокатом Кристофера о признании.

– Слава богу, – произнесла Селия.

– К концу недели все может закончиться.

Было решено, что сегодня Джек в школу не пойдет. Но это будет его последний пропуск. Завтра он обязательно вернется к обычной жизни. К привычному распорядку. Больше не нужно будет прятаться.

Оливер отправился на работу. Селия начала собираться на ежемесячное собрание рабочего комитета по реконструкции библиотеки. Вообще-то, ей хотелось отказаться от участия, но, когда Джек объявил, что намерен продолжать отсыпаться, она решила все-таки поехать. Пожалуй, отсиживание дома очков им не добавит.

Остававшийся час до отъезда Селия испытывала на себе побочный эффект скандальной статьи. Сначала отметилась ее мать. Эта-то эмоций не сдерживала. Селия, должно быть, рехнулась, коли сошлась с такой безнравственной особой. Минут пять Катарина исходила потоком хулы, пока не притворилась, будто к ней пришли. Затем потянулись подруги. Слава Богу, обмен репликами с ними ограничился текстовой формой. Оказывается, Элис никому не нравилась, и Селии снова немного досталось за дружбу с ней. Что ж, эту пилюлю она проглотила. Претензии сойдут на нет. Скоро все это кончится.

Перед выходом женщина проведала сына. Парень спал как убитый. Она оставила ему записку на кухне, пообещав к ланчу вернуться. Можно будет заказать еду на дом. Китайскую, мексиканскую, какую он захочет.

По дороге в город Селия пыталась сосредоточиться на предстоящем собрании. Положа руку на сердце, внушительная городская Библиотека имени Маргарет Фуллер в реконструкции вовсе не нуждалась. Да, ее архитектурный стиль уже несколько устарел – библиотеку построили в 1979-м, – однако к состоянию самого здания претензий не имелось. Тем не менее кто-то выдал заключение, согласно которому заведение является «излишне книгоориентированным». В новом видении библиотека напоминала эдакий интерактивный музей, в который Селия когда-то водила мальчиков. Проект был одобрен членами городского управления с оговоркой, что половину бюджета в сорок миллионов долларов составят частные пожертвования. Селию пригласили в комитет в качестве сопредседателя. Что-что, а сопредседательствовать ее просили постоянно. Это на ее надгробии и напишут, шутила она. Мать, жена, сопредседатель.

Перед собранием она зашла в туалет. Не женский, из опасений нарваться на воспетый кинематографом разговор перед рукомойниками. В комнате для инвалидов подобное ей не грозило. Едва лишь Селия устроилась на унитазе с перильцами, как телефон уведомил о входящем сообщении. Оно оказалось от Элис. Первой ее мыслью было стереть не глядя, однако это было бы неразумно. Может, Элис и нанесен серьезный удар, но она все еще представляет собой опасность для семьи.

«Ты, конечно же, теперь меня ненавидишь. Вполне тебя понимаю. Но я не могла сидеть сложа руки и смотреть, как уничтожают Кристофера. Твой сын сделал это, Селия. Он изнасиловал Иден Перри, а потом убил ее. И теперь принуждает Ханну покрывать его. Я видела сообщения, что он шлет ей, и она, по сути, именно это мне и сказала мне в пятницу, прежде чем вы сослали ее в Бостон. Ты мне не веришь. Ничего, это я тоже понимаю. Пожалуй, ты и не должна. Но сделай одолжение: спроси у Джека, что произошло на самом деле. Просто поинтересуйся. Спроси, почему Иден грозила, что он заплатит ей. Посмотри ему в глаза – поверишь ли ты ему? Потому что я буду говорить об этом, пока мне не заткнут рот дерьмом».

Селия отключила телефон. Боже, эту женщину понесло по-настоящему. Она спустила воду в унитазе и вымыла руки. Посмотрела на себя в зеркале, и тогда-то оно и вернулось – чувство, что она испытывала во время лихорадки после рождения Джека. Чувство, что мир уплывает от нее. Что вещи, только что находившиеся под рукой, прямо перед носом, внезапно оказываются вне пределов досягаемости. Ей снова вспомнилось лицо Джека, когда он явился домой в среду утром, еще до того, как стало известно о мертвой девушке на Локаст-лейн, – то же самое озадаченное выражение, что у него было и после бегства Лекси из жилища Пэрришей. Словно он только что увидел нечто пугающее, нечто совершенно для него непонятное.

Снаружи перед дверью туалета дожидался сморщенный человечек в инвалидной коляске. Он уставился на нее свирепым взглядом.

– О, простите, – проговорила Селия.

– Полагаю, вы умеете читать, – процедил мужчина.

– Ну конечно, умею. А иначе что мне делать в библиотеке?

Дома она сразу же поднялась в комнату сына. Он все еще спал.

– Джек, просыпайся!

Ему понадобилась пара секунд, чтобы сообразить, где он находится.

– Что ты сделал с Иден? – набросилась Селия на парня, едва лишь он уселся.

– Что? Ничего.

– Но ты же что-то сделал с ней, так ведь?

– Господи, мама! Ты говоришь прямо как эти хейтеры в «Твиттере»!

– Нет, Джек, я говорю как твоя мать!

Голос ее звучал резко, как никогда прежде. Она не собиралась терпеть его нрав и чванливость. Не сегодня.

– Ханна думает, что ты что-то сделал с Иден!

– Да кто тебе это сказал?

– Элис.

– И ты ей веришь?

– Джек, ты должен сказать мне правду. Немедленно!

Теперь Джек окончательно проснулся. И понял, насколько серьезен настрой Селии. Гнева и дерзкого сарказма как не бывало. Он едва ли не заблеял:

– Мам, послушай меня. Кристофер лжет. Чокнутая мамаша Ханны лжет. Ничего я не делал с Иден.

– Клянешься?

– Да чем угодно!

Женщина протянула руку.

– Поклянись мной!

Его лицо скривилось от странности ее просьбы. А может, от чего-то другого, чего-то более тревожного – от чудовищности лжи, что он собирался выложить. Но затем Джек взял ее за руку – осторожно, снизу, словно раненую птицу.

– Мама, я говорю тебе правду.

И Селия поверила ему. Ей пришлось. Ведь он был ее сыном. Она родила его в лихорадке, едва ее не прикончившей. Она вырастила его. Он был ее сыном, а судить своих детей невозможно. Когда дело касается их, миру нечего ждать от вас справедливости. Вы просто верите им. Вы защищаете их. Неважно от чего. Каким бы Джек ни был, это ее материнский долг.

– Ты ведь веришь мне? – спросил сын.

– Конечно, верю, – ответила мать.

Элис

Она набила сообщение Селии, пока дожидалась номера. В гостиницу обычно до четырех не заселяли, но Элис оказалась приоритетным клиентом. Банковская карточка у нее какая-то особая. Так что ей пообещали, что через час полулюкс для нее будет готов. Она решила посидеть в фойе. Внезапно обретенная дурная слава закрыла перед ней большинство мест, где она привыкла коротать время. Может, на некотором извращенном погранично-социопатическом уровне и захватывающе было бы нагрянуть в фитнес-центр или «Старбакс», но ей точно не хотелось, чтобы ее окатили чаем масала или уронили на ногу гирю. О доме Мишеля и думать было нечего. Элис даже представить было страшно его ярость и стыд, когда он прочел статью. Наверняка воспринимает ее теперь эдаким суккубом, вызванным из адских глубин, чтобы лишить его всего.

Она устроилась возле горшечного деревца и написала бывшей лучшей подруге, хотя Селия наверняка и удалит сообщение не читая. Потому что уже знает, что твиты «Эмерсонских Глубин» – работа Элис. Знает, что «ее дорогая» – на самом деле ее заклятый враг. И все же Элис была обязана попытаться достучаться до Селии. Иначе Кристоферу грозит оказаться за решеткой на долгие-долгие годы.

До звонка журналистки вчера вечером Элис по-настоящему была убеждена, что дела наконец-то пошли на лад. Выходные выдались славными. Ветка в «Твиттере» оказалась даже более действенной, нежели она надеялась. Комментарии демонстрировали, что ей удалось нащупать нерв скрытой неприязни к Джеку. Парня искренне недолюбливали. Он унижал каких-то там бедняков в торговом центре. Издевался над уймой одноклассников. Но самым большим его грехом был, по-видимому, мухлеж в теннисе.

Откровение о случае с Лекси многих задело за живое. Несколько учениц Уолдовской школы, не пожелавших раскрыть свою личность, заявили, что давно уже держатся подальше от Джека, распознав темную сторону его души. Одна из таких выразила мнение, что «Лекси с ним встречалась только потому, что была программной и с ней никто не общался». На что другой анонимный комментатор заметил: «А Ханна Хольт с ним встречается только потому, что она полная размазня».

«Не просто размазня», – подумала Элис. Ситуация гораздо сложнее. Теперь-то она поняла подоплеку их отношений. Ханна не просто терпела садизм Джека. Как раз именно садизм и привлекал ее к нему. А его к ней. На этом-то и держалась их связь – на жестокости и боли. Ханна принимала то, чем он с готовностью делился. И даже не просто принимала, а нуждалась в этом.

Элис пришла к заключению, что отношения пары строятся на причинении боли. На порезах и необъяснимых синяках. На вырванных с корнем волосах в постели Ханны. На уму непостижимых падениях – вроде того, когда она навернулась с лестницы в подвал и вывихнула запястье. И более всего – и страшнее всего – на том моменте, когда Элис вошла в комнату падчерицы и застала, как та отрывает острогубцами заусенец. По тыльной стороне руки девушки обильно текла кровь. Прежде чем Элис вмешалась, Ханна дотянула лоскут кожи до первого сустава пальца. Слабонервной Элис себя никогда не считала, однако ей стоило определенных усилий не грохнуться в обморок, пока она держала руку девушки под холодной водой в ванной. Ханну же кровь нисколько не напугала. Ее только и беспокоило, чтобы об этом не узнал отец. Элис не стала ему не рассказывать. Потому что думала, что справится с сумасбродствами падчерицы. Какой же дурой она была.

Ей вспомнился синяк, что она заметила на девушке в пятницу. Сколько их еще на ней? И сколько уже успело сойти? Теперь-то все было ясно как день. Джек причиняет боль Ханне. И она принимает ее, потому что для нее это плата за его любовь. Элис должна была обо всем догадаться, но ее слишком увлекали собственные острые ощущения, чтобы обращать внимание на что-либо другое. Обычно люди беспокоятся, каким тайным удовольствиям их дети предаются за закрытыми дверями, тогда как Элис стоило задуматься о тайной боли.

Еще не поздно остановить безумие. Что, естественно, означает предать Ханну. Но у Элис не оставалось выбора. Альтернатива была просто немыслима: Кристофер в тюрьме, Мишель сломлен, Ханна обречена на жизнь, полную мучений. Элис никогда не нравилось выражение «жестокость из любви» – во имя любви ей довелось вкусить более чем достаточно жестокости. Но внезапно она поняла, что именно это-то сейчас и требовалось.

И жестокость как будто принесла желанный результат. Элис выставила Джека садистом, коим он и являлся. А еще ей снова удалось встретиться с Мишелем – в субботу вечером, на стоянке шоссе 9. Поначалу вид у него был подавленный. Ранее днем он встречался с Кристофером и нашел состояние сына весьма скверным. Парень с трудом понимал, что ему говорят. Словно был одурманен наркотиками. Только и твердил, что не убивал Иден.

Элис попыталась приободрить Мишеля заверением, что Ханна вот-вот выложит ей всю правду. Только и осталось, что еще раз с ней переговорить.

– Но как нам заставить ее пойти в полицию? – спросил он, когда Элис передала ему рассказанное девушкой.

– Я работаю над этим.

Наконец, Мишель позволил утешить себя. Она начала гладить его по голове, последовал поцелуй, а потом и желание взяло свое. Элис потянула мужчину на пассажирское сиденье, послужившее им укромным местечком, для их любви и страсти.

Воскресенье тянулось целую вечность. Она думала, что Ханна вернется из Бостона днем, однако Джефф сообщил, что девушка будет в отъезде до следующего утра. А потом у нее зазвонил телефон, высветив бостонский номер. Телемаркет, решила Элис и не стала отвечать. К ее удивлению, звонивший оставил голосовое сообщение длительностью с полминуты. Она прослушала, и мир распался на части. Это оказалась журналистка из какого-то таблоида. По ее словам, против Элис выдвинуты серьезные обвинения, которые нельзя оставить без рассмотрения. Ей необходимо немедленно перезвонить – завтра они кое-что публикуют. Элис сделала глубокий вздох и нажала кнопку вызова.

– В чем дело?

– Не могли бы вы описать характер ваших отношений с Мишелем Махуном?

Репортерша была в курсе всего. Знала про Мишеля и ветку в «Твиттере». У них имелись фотографии, сделанные на их вчерашнем свидании. И криминальное досье на нее. До мельчайших подробностей. Кое-кто в своих стараниях значительно превзошел «Гугл». Не желает ли она прокомментировать?

– Это неправда!

– Что именно?

– Все!

– Но ваши нелады с законом являются публично доступной инф…

Элис ткнула кнопку отбоя. Объективный наблюдатель мог бы предупредить ее, что она совершает ошибку, да вот только таковых поблизости не случилось. «Только мы, курицы», – вспомнился ей вдруг анекдот про вора, ответившего так на вопрос «Кто здесь?» прибежавшего в курятник фермера. На мгновение шутка рассмешила ее.

– Только мы, курицы, – повторила она вслух.

А потом начала плакать. Сначала тихонько, потом навзрыд. Зазвонил городской телефон. Снова журналистка, на этот раз по душу Джеффа. Элис слушала, как голос женщины разносится по просторной кухне. Пока можно было не беспокоиться – муж уехал в лабораторию. После гудка она стерла оставленное сообщение. Номера Джеффова мобильника у них, конечно же, нет. Ни у кого нет. Из-за его секретной работы.

«Но как?» – изводила ее одна-единственная мысль. Наверно, прослушивали телефон Мишеля. Что-то обнаружили на изъятом у него компьютере. Следили за ним вчера вечером. Или за ней. Ей казалось, что они очень осторожны. Увы, она ошиблась.

Элис схватила на кухонной стойке мраморный пестик и с силой запустила его через всю кухню. Метательный снаряд пролетел прямехонько через дверной проем в гостиную, где без всякого ущерба врезался в заднюю стенку дивана. Женщина безотчетно осмотрела кухню, и взгляд ее остановился на наборе ножей «Вюстхоф». Она задумалась, не вспороть ли себя от пупка до грудины. Пожалуй, лучше все-таки предупредить Мишеля о статье. Вот только о разговоре ей и подумать было страшно. «Прости, милый, кажется, я профукала все шансы на освобождение твоего сына. Может, встретимся попозже? На твоей стоянке или моей?» В итоге Элис даже сообщения ему не отправила. Пускай уж у него будет хотя бы одна ночь надежды. От идеи позвонить Ханне тоже отказалась. Ей-то наверняка уже все известно. Теперь уж и думать нечего о том, что девушка ей откроется.

Так что вместо звонков Элис достала из холодильника бутылку водки и поднялась к себе. Сделала большой глоток. Привет, тьма, моя новая подружка. Ей лучше просто исчезнуть. Касательно измен брачный договор не отличался строгими формулировками. Как бы Джефф ни ополчился на нее, парочка миллионов за ней да останется. Может, ей наконец-то стоит попробовать обосноваться в Нью-Йорке, раз уж она обзаведется двумя отсутствующими ингредиентами, необходимыми там для успеха, – материальным благополучием и моральным банкротством.

Вот только никуда она не поедет. Даже мысль бросить Мишеля причиняла боль. Ночь еле тянулась. Элис приговорила примерно треть бутылки, пока сидела перед открытым сайтом газеты, каждые несколько секунд кликая кнопку обновления. Как всегда, подумала она. Чуть ли не двести лет прошло после смерти ее соседушки Готорна, а она ухитрилась схлопотать пришпиленную на джемперок «алую букву» – «А», адюльтер, про который он настрочил целый роман. Водка вовсе не сморила ее. Наоборот, ввергла в куда более проблематичную инсомнию. Наступило два часа ночи, потом три. В какой-то момент Элис начала клевать носом, незаметно перейдя к минутному свободному падению, по завершении которого ее размазало по асфальту какой-то стоянки. Вот тебе и поспала.

Статью выложили в пять. «Неуместный роман: дело об убийстве Иден сотрясает тайная интрижка». Вся суть в фотографии: Мишель и Элис спрятались и це-лу-ют-ся себе. Публикация начиналась в незатейливой фактологической манере. Отца подозреваемого застигли в безлюдном месте на интимной встрече с мачехой одной из главных свидетельниц обвинения. Затем авторы лихо перешли к инсинуациям, мол, «еще надо посмотреть», а не является ли Элис автором твитов, что «взбудоражили» местное сообщество в пятницу. После чего приступили к изложению ее прошлого, водрузив в качестве вишенки на этот отнюдь не сладкий торт откровения Леандра и Джилл из Земли очарования, как называют Нью-Мексико. Парочка старательно изображала из себя разнесчастных жертв, словно они подвергались мучениям в этом домике у бассейна, а не перекидывались ею друг с другом подобно картонному ведерку попкорна. Высказалась и Селия, вся из себя горестная и обманутая. С Мишелем журналюгам связаться не удалось, а его адвокат от каких-либо комментариев воздержался. Единственное, что хоть сколько-то утешило Элис, это что они не нарыли про Романа, эротического фотографа в Саут-Бич. Пока еще.

Джефф проснулся в начале седьмого. Сначала пошумел в ванной, затем звуки жизнедеятельности переместились в кабинет. Где-то через минуту дверь кабинета снова хлопнула. А спустя мгновение муж предстал на пороге ее комнаты. Взбешенным Джеффа Элис видела крайне редко. И зрелище это было отнюдь не эстетичным. В подобных случаях лицо у него искажалось так, будто оказывалось под воздействием юпитерианской гравитации.

– Ты навредила моей дочери!

– Так было нужно.

– Так было нужно? Ты серьезно? Ты же публично обвинила ее во лжи, покрывающей Джека!

– Джек изнасиловал Иден Перри, а потом вернулся и убил ее, чтобы заткнуть ей рот.

– Ты ошибаешься. Всю ночь он пробыл у нас.

– Да тебе-то откуда знать! Ты же был в полном отрубе. На тебе треники можно было поджечь, ты бы очухался, только когда ноги до костей обуглились бы. Джефф, ты врешь. Мне и копам. Потому что тебе велел Оливер Пэрриш.

– С чего это мне врать ради него?

– Да потому что он знает, что дети принимали твои стимуляторы. И знает, что, если сдаст тебя, ты просрешь хренову тучу бабок!

– Кто тебе сказал, что это были мои препараты?

– Ханна.

Джефф так и застыл на месте.

– И еще ты пошалил с записью с нашей камеры слежения. Только не вздумай отрицать это, Джефф. Я видела тебя за этим. Вправду видела. И даже видела вас обоих в его машине посреди ночи.

Мужчина и вовсе вытаращил глаза, и Элис решила, что здесь-то прижала его. Да так, что ему и не рыпнуться. Но затем Джефф с горечью улыбнулся и покачал головой.

– Боже. Опять твое воображение. Ты все не так поняла.

– Да ну? И как же это?

– Да, Оливер приезжал повидаться со мной на рассвете в четверг. И да, он хотел, чтобы я сказал копам, что Джек всю ночь пробыл у нас. Его беспокоило, что одной лишь Ханне полиция не поверит, но, если ее слова подтвержу я, сын будет вне подозрений. Для него действительно было очень важно, чтобы Джек не стал подозреваемым, хоть он и невиновен. Ему могло бы навредить одно лишь подозрение. Но не мне тебе об этом говорить, так ведь?

Элис промолчала. Ее ощущение триумфа стремительно испарялось.

– Вот только я не мог просто взять и подтвердить, что Джек оставался у нас, потому что – да, ты права – на какое-то время отключался. Тогда Оливер спросил, есть ли у нас камера слежения, я ответил, есть, и он попросил меня проверить запись. Элис, он попросил меня проверить запись! Только подумай над этим! Он знал, что его сын невиновен. Что ему ничего не грозит. Тогда препараты еще даже не всплыли. Он поступил как обеспокоенный отец, всего лишь. Ну я и проверил. И знаешь что? Джек действительно пробыл у нас всю ночь. Появился вместе с Ханной в 23:57 и ушел только в 6:58. В этом промежутке никто не выходил и не входил. Ни через парадный вход, ни через задний, ни через гараж. Так что да, я удружил парню. Но я всегда говорил правду.

– Значит, слов Ханны тебе было недостаточно?

– Тебе, что ли, было достаточно?

«Туше», – подумала Элис.

– И ты показывал записи копам?

– Естественно, я переслал им копии. Элис, Джек – не подозреваемый. Полиция арестовала того, кого следовало. А своими твитами ты только и добилась, что вынудила страдать невинную семью. – Джефф протянул руку в направлении своего кабинета. – Если хочешь, могу и тебе показать.

– Но наркота, – отозвалась Элис, осознавая, как жалко звучит ее голос.

– Это снотворное, пока еще не одобренное саннадзором. Мне его дал Сид. Вроде «Триазолама», только более специфическое. Период полувыведения у него очень короткий, чуть ли не час. Я сам принял его той ночью. – Вдруг Джеффа вновь охватил гнев. – Никто никого не шантажирует! Иден убил сын твоего дружка! Полиции это известно, и теперь он получит свое.

Элис продолжала молчать.

– Повар, – фыркнул мужчина. – Просто невероятно! Повар в колпаке! Но довольно. Я хочу, чтобы ты убралась из моего дома. Немедленно. Собирай вещички и выматывайся. Живи у своего повара. Или под мостом. Где хочешь. Но еще раз подойдешь к Ханне – и я перережу твою гребаную глотку.

Угроза весьма напыщенная, однако про набор ножей на кухне забывать все-таки не стоило. Убедившись, что суть предупреждения донесена, Джефф двинулся прочь из комнаты.

– Джефф, подожди.

Он развернулся. Холодное и твердое выражение лица мужчины давало понять, что мольбы о прощении его не проймут.

– Мне просто интересно. Когда вся эта каша заварилась, тебе хоть раз приходило в голову рассказать все мне?

– Ага. В среду вечером. Когда мы вернулись из участка. Тогда-то я и хотел поговорить с тобой. Но тебя не оказалось дома. Потому что ты была с ним, верно?

Элис ничего не ответила.

– Какое-то время я что-то подозревал, – продолжал Джефф. – Не такой уж я и идиот. Окончательно мне стало ясно, когда я увидел повязку у тебя на руке.

– Повязку?

– Сама себе сделать ее ты не могла. В способности водителя «Убера» мне тоже не особо верилось. Я собирался серьезно поговорить с тобой, но со всеми этими событиями… Хотя мне и в голову не приходило, что это может быть он. – Такого горестного тона Элис в жизни от мужа не слышала. – Ты просто долбанутая, Элис. Мнишь себя оторвой, но по большому счету ты всего лишь паршивая эгоистка.

– Но разве не из-за этого ты и женился на мне? Из-за моей оторванности? Думал, тебе удастся унять меня?

На это ответа у Джеффа не было. Едва лишь он ушел, Элис, как ей и было велено, собрала кое-какие вещи и добралась до ближайшей приемлемой гостиницы. И лишь когда она вселилась в номер, страх и унижение по-настоящему проняли ее. Вот и все. Она все потеряла. Мишеля, дом, Ханну. В конце концов она зашла слишком далеко и теперь заплатит за это.

Раздался звонок гостиничного телефона. Элис схватила трубку.

– Что?

Записанный голос предложил ей вкратце поделиться впечатлениями о проживании в гостинице.

– Да я только въехала! – рявкнула она и с такой силой швырнула трубку, что ни в чем не повинное устройство уцелело лишь чудом.

Мишель

Когда Кантор сообщил ему о статье, он даже не удивился. Все выходные его не оставляло ощущение надвигающейся новой катастрофы. Да, после опубликования Элис разоблачительных твитов надежда у него на какое-то время воскресла. Глядишь, и привлекут Джека Пэрриша к ответственности. Но полиция ни на что не обращала внимания, задержание Кристофера сменилось арестом, и отчаяние снова взяло свое. Пускай последнюю пару дней в сети и перемывали косточки Джеку и семье, его сын все равно оставался за решеткой. И утренняя статья в «Геральд» лишь придала дополнительное ускорение лифту, на котором Мишель неумолимо спускался в ад.

После слушаний в суде остаток пятницы он ломал голову, где же раздобыть четверть миллиона долларов. Кантор считал, что именно такая сумма и понадобится, если судья соизволит отпустить Кристофера на поруки. Придется взять кредит под залог дома, выжать всё из имеющихся кредиток да еще оформить новые. Пустить в ход отложенные на колледж деньги, взять в долг у семьи и друзей. Может, и удастся набрать необходимую сумму. Естественно, он увязнет в долгах. Возможно, вынужден будет даже наняться куда-нибудь вроде сети «Чизкейк фэктори». Но сейчас Мишелю было не до этого. Сейчас нужно во что бы то ни стало вытащить Кристофера.

Только в субботу ему наконец-то позволили встретиться с сыном. Поскольку обвинение Кристоферу предъявили как взрослому, содержали его в окружной тюрьме. Так уж совпало, что для заключенных с фамилией на «М» и далее по алфавиту суббота как раз являлась там днем свиданий. По выходе из дома Мишель заметил, что репортеры исчезли. Что ж, раз Кристофер арестован, тактика осады уже неактуальна. Драма перемещается в суд.

Тюрьма была старой – кирпичные стены, колючая проволока, готические окна с решетками. В сыром помещении для встреч атмосфера царила гнетущая, более-менее человеческим ощущался лишь угол с потрепанными игрушками. Ввели заключенных. Кристофер едва отрывал ноги от пола и выглядел еще даже хуже, чем в суде. И хотя физические контакты на свиданиях запрещались, Мишель быстро прикоснулся к щеке сына. Ему показалось, будто он вошел в зимний лес.

– Тебе холодно?

– Я не знаю.

Они сидели напротив друг друга на жестких пластиковых стульях. Стол между ними демонстрировал многочисленные попытки посетителей выцарапать на нем что-нибудь высокохудожественное, однако поверхность неизменно доказывала свою несокрушимость.

– Скоро мы освободим тебя под залог.

– Парни здесь говорят, за убийство белой девушки ни за что не выпустят.

– Ты не убивал ее.

– Не в этом суть, папа.

– Кантор ведет переговоры с обвинением. Ты должен верить.

– Во что?

На этот вопрос Мишель ответить не мог.

– С тобой плохо обращаются? – спросил вместо этого он.

– Мы только телевизор и смотрим.

– Не видел, что говорят про Джека?

– По новостям ничего не показывали.

– По слухам, в прошлом году он приставал к одной девушке и его семье пришлось заплатить ей, чтобы замять историю.

– Лекси, верно?

– Да.

– Я подозревал что-то подобное.

– Правда? Может, тебе что-то известно, что нам пригодится?

– Он никогда не говорил об этом.

Мужчина подался вперед и тихонько проговорил:

– Кристофер, что произошло тогда в доме?

– Тебе не понравится.

– Я знаю про наркотики. Теперь это не имеет значения.

– Да, пожалуй, не имеет…

Парень уставился на царапины на столешнице, словно пытаясь разгадать таящийся в них смысл.

– Мы просто тусили. Как обычно. У девчонок были эти колеса, и они предложили их нам. Сказали, клевая штука. Джек не стал, он вообще ни разу не пробовал наркотики. Я бы тоже не стал, но тогда Иден подняла бы меня на смех, так что я притворился, будто проглотил таблетку, а на самом деле спрятал ее в руке и потом утопил в унитазе. Но девчонок сильно зацепило, только ничего хорошего в этом не было. Их ужасно клонило в сон, и в итоге они чуть ли не в зомби превратились. Ханна куда-то ушла полежать, а Иден в конце концов отрубилась на диване. В какой-то момент я сказал Джеку что-то вроде: «Как бы мне хотелось ее добиться». То есть я любил ее, папа. Она была просто…

Он вдруг умолк.

– Кристофер.

Парень взял себя в руки.

– И тогда Джек сказал: «Брось, просто будь смелее, чувак». А я ему такой: «Ты о чем вообще?» Она к тому времени уже полностью отключилась. Ну он начал нести свою обычную ахинею, типа, не позволяй им помыкать собой, они вообще не понимают, чего хотят, пока ты сам не сделаешь, что ты хочешь.

– И ты его слушал?

– Нет! Но Джек потом говорит, типа: «Я тебе сейчас покажу». Ну и подошел к ней, а я подумал сначала, что он только прикалывается. А он возьми и сунь руку ей между ног. То есть на ней были пижамные шорты, такие, с мордочками котиков, и вот он сует под них руку. Я ему говорю, прекрати немедленно, и хватаю его, а она вдруг просыпается и как заорет, как будто ее режут. И потом набрасывается на Джека, словно на полном серьезе собирается его убить. Он удерживает ее за запястья, а я пытаюсь растащить их, ну она и хватает меня за горло. Так хорошо впивается в кожу ногтями. Потом прибегает Ханна и тоже вписывается в эту кучу-малу. Мне наконец-то удается освободиться, и тут Иден начинает угрожать Джеку. Типа, он за это заплатит. Ханна тоже выходит из себя, ну Джек и решает, лучше убраться отсюда подобру-поздорову. Смотрит на меня и говорит, уладь тут все, на хрен. И они уходят.

– И что произошло потом?

– Я хотел поговорить с Иден, но она просто замкнулась в себе. Позвонила своей маме, но та не ответила, и это вроде как окончательно ее добило. Она немного поспала, а я просто сидел там. Потом Иден проснулась, посмотрела на меня и только и сказала: «Убирайся». Знаешь, так, по-настоящему холодно. Ну я и ушел. Сначала гулял, а потом отправился домой.

– Кристофер, посмотри на меня.

Парень встретился с ним взглядом.

– Ты точно ничего не сделал этой девушке?

Он помедлил. Всего лишь секунду. Даже меньше секунды. Какую-то долю. И все же она была, эта мельчайшая приостановка в потоке времени.

– Богом клянусь, папа. Ты мне веришь?

– Конечно, верю, – ответил Мишель.

После этого ему велели уйти. По пути домой мужчина размышлял о том, что произошло в огромном доме Бондурантов, о сыне наедине с девушкой, которую тот любил, но не мог добиться. Мишель вспомнил, как Кристофер вел себя по возвращении домой в четыре утра. И выражение лица детектива, когда она увидела царапины у него на шее. И недавнюю паузу в долю секунды перед его клятвой, что ничего плохого он не делал. Мужчина думал обо всех этих вещах, но никаких заключений из них не выводил. Его разум просто не смел проследовать туда, куда подталкивали эти мысли. Потому что Кристофер не мог этого сделать. Нет, это невозможно.

Мишель позвонил Элис, и они встретились во тьме. Неописуемо хорошо было затеряться в ее теле. А как она двигалась почти невесомо на нем, как обжигала ее обнаженная кожа. После обоюдного оргазма они долго сидели обнявшись. Ему хотелось остаться здесь навсегда, на этой темной пустынной стоянке, в окружении теней и деревьев. Это место как будто не существовало.

А потом снова пришло одиночество. Воскресенье тянулось целую вечность в ожидании звонка Элис с вестью, что она убедила Ханну раскрыть правду.

Во второй половине дня дешевый телефончик наконец-то разразился трелью, но это оказался Кантор. Он спешил к нему. И в его голосе отчетливо различались плохие новости. За двадцать минут, что потребовались адвокату на дорогу, Мишель успел перебрать ужасный перечень всевозможных событий. Кристофера избили в тюрьме. Обнаружена еще более обличающая улика.

– Вы разговаривали с ними? – буквально на пороге спросил Кантор.

– С кем?

– С журналистами, Мишель. Газета «Геральд».

– С какой стати мне с ними разговаривать?

– Расскажите мне об Элис Хилл.

– Что им известно? – помолчав, спросил Мишель.

– Все. У них есть фото вас двоих в страстных объятьях.

– Даже не знаю, что сказать.

– Скажите, например, как долго вы вместе с этой женщиной?

– Три месяца.

– И посты в «Твиттере» – ее работа?

– Да.

– Чем она еще занимается?

– Пытается заставить Ханну признаться.

– В чем признаться?

– Что та лжет о том, что Джек пробыл в ее комнате всю ночь.

– Хм, что-то подсказывает мне, что рассчитывать на это больше не стоит. – Адвокат вздохнул. – Послушайте, Мишель, перво-наперво, я вовсе не против всех этих вещей. Теоретически. Реальное доказательство, что Ханна и Джек врут полиции, было бы для нас даром небес. Вот только действовать нужно с умом. Если собираетесь выступить против сына Оливера Пэрриша, нужно при этом не допускать ошибок. А спать с мачехой Ханны – несомненная ошибка.

– Эта мысль приходила мне в голову.

– Но тяга непреодолима?

– Я люблю ее.

– Понятно…

– Так и что теперь?

– Вы должны перестать встречаться с Элис Хилл. Если она попытается связаться с вами с какой-либо информацией касательно дела вашего сына, пускай звонит мне. Никаких исключений.

– Принято.

– Мне следовало бы отстранить вас.

– И вы можете это сделать?

– Мы ведь в Америке. Здесь кого угодно можно отстранить.

– Я предпочел бы, чтобы вы этого не делали.

Кантор кивнул, но дружелюбия в его поведении уже не проявлялось, и Мишель сомневался, что расположение адвоката когда-либо вернется.

– И вот что я вам скажу. Об освобождении под залог можно забыть.

– Но ведь это я провинился, не он.

– В том-то и дело, Мишель! Ведь вы ответственный взрослый человек, под чье поручительство мы просим суд отдать обвиняемого в убийстве. От которого всецело ожидается, что он не выкинет что-нибудь безрассудное вроде тайного вывоза сына из страны. Но теперь будет весьма затруднительно убедить судью, что вам не свойственны опрометчивые поступки.

Мишель только и обхватил голову руками.

– Так и что теперь?

– Утром у меня запланированы встречи с кое-какими людьми, и тогда посмотрим, что мы имеем.

– Что мне делать?

– Ничего. Полагаете, вы способны справиться с ситуацией?

Посреди ночи вернулись репортеры. Пронюхали о предстоящей публикации в таблоиде. К утру вся улица была полностью забита. И на этот раз вели себя они гораздо наглее. Прежние правила больше не действовали. Журналисты толпились прямо у дверей, вызывая свою жертву:

– Мишель, да ладно вам! Поговорите с нами! Нам нужны ваши комментарии! Мишель!..

Возле дома стояла патрульная машина, однако полицейский и не думал вмешиваться. После рассвета в почтовую щель сунули экземпляр «Геральд». Мишель взглянул на фотографию на первой странице и принялся за статью. Аресты, парочка в Нью-Мексико, горькие слова Селии. Да он совершенно не знает эту женщину. Ее тело – да. Но не более.

Кантор вернулся в понедельник поздним утром. Репортеры при его появлении словно взбесились. Вид у адвоката был еще более мрачный, чем накануне, и он начал говорить, не успел Мишель ему даже кофе предложить:

– Как и ожидалось, судья отложил слушание об освобождении под залог. Что, пожалуй, и к лучшему. В ближайшем будущем вам точно не захочется показываться в зале суда. Он меня только что хорошо так нагнул, и вы явно вывели его из себя.

– И?

– Думаю, настало время говорить о признании.

– Что-что? Ни за что!

– Я обязан по меньшей мере обсудить это с вами.

Мишель мрачно кивнул.

– Итак, что мы в таком случае имеем. Всем, у кого еще есть мозги, абсолютно ясно, что с обвинением перегнули. Доказать умышленное убийство Кристофером Иден Перри практически невозможно. Думаю, нам удастся свести к непреднамеренному. При хорошем поведении он пробудет за решеткой пять-шесть лет.

– По-другому никак?

– Почему же. По-другому мы предстаем перед судом. Однако можно с уверенностью предположить, что ни Джек, ни Ханна своих показаний не изменят. Также нам известно, что отец Ханны утверждает, что парень не покидал его дома, и он может подтвердить свои слова записью камер наблюдения. Результаты экспертизы убедительны и свидетельствуют против нас. Несомненно, последуют и другие. Пока даже не знаю, как скажется на деле ваш роман с Элис Хилл, но очень сомневаюсь, что нам на пользу. Мишель, я очень хороший адвокат, но я не отобьюсь от такого.

– Могу я задать вам один вопрос?

Кантор с несчастным видом кивнул. Он знал, что сейчас последует.

– Вы считаете моего сына виновным?

– Я не вижу смысла в теоретизировании на эту тему.

– Пожалуйста. Не для прессы.

Адвокат без всякого выражения воззрился на Мишеля. Что-то было у него на уме, что он почему-то не решался сказать. Мишелю тут же вспомнилась заминка Кристофера в тюрьме, когда он спросил сына, виновен ли он в чем-нибудь. Та доля секунды, что растянулась на целую вечность.

– Моя работа заключается в обеспечении наиболее оптимальной защиты вашего сына с учетом всех имеющихся свидетельств.

– Значит, вы не хотите отвечать.

– Думаю, я как раз и ответил. Вы просто не услышали.

Через час после ухода Кантора появилась София. Мишель собирался проигнорировать звонок в прихожей, однако увидел плавающее перед дверными окошками облако черных волос, перепутать которое ни с чем другим было нельзя. Ее объятья были дежурными, выражение лица суровым. Она прочитала статью.

– Мы одни? – спросила женщина, с подозрением оглядываясь по сторонам.

– Не волнуйся. Я расстался с ней.

– Нам нужно поговорить.

– Тебя Дэвид прислал?

– Он сказал мне, что ты в ужасном состоянии.

Мишель внимательно посмотрел на Софию, и она подтвердила, что они с Дэвидом снова встречаются.

– Это создает какие-то сложности? – поинтересовалась женщина.

– Нет. Буду только рад, если кто-нибудь найдет счастье посреди всего этого. Так… он считает Кристофера виновным?

– Этого он никогда не говорил. Но сомнения у него есть. И большие. Ему кажется, что-то разрывает Кристофера изнутри.

– Девушка, которую он любит, убита, и в этом ложно обвиняют его.

– Это отнюдь не все, Мишель.

– Кантор так сказал?

– Он выразился еще короче.

– Только не говори мне, что и ты считаешь, будто Кристофер сделал это!

– Считаю ли я, что мой младший кузен умышленно причинил кому-то вред? Убил девушку? Разумеется, нет. Это безумие. Но он любил ее, а влюбленные порой теряют голову. Поверь мне. Я ношу перцовый баллончик вовсе не из-за незнакомцев.

– У меня язык не поворачивается сказать сыну, чтобы он признал вину.

– Значит, не испытываешь сомнений? И мысли не допускаешь, что на мгновение он помешался?

– Я не знаю, – помолчав, выдавил Мишель.

– А я знала про нее, – сменила вдруг тему София. – Знала про ваши отношения.

– Вот как?

– Мишель! Мой дорогой! Да она нацелилась на тебя, как только увидела.

– Нет, все не так.

– Я тебя умоляю! Я же видела. И как она смотрит на тебя. И как ест ланч одна. Да какая женщина приходит в ресторан без компании? Мы остаемся дома, достаем из холодильника йогурт, плачем.

– Выходит, я вел себя как дурак.

– Потому что ты был одинок. После смерти Марьям ты ото всех отгородился. И стал уязвимым. И потому стал легкой добычей для женщины вроде нее. Которые всегда с прической.

– Ты ошибаешься в ней.

– И где же я ошибаюсь? В той части, где она изменяла своему мужу? Где назвала свою падчерицу пособницей убийцы? А может, я ошибаюсь в ее уголовном прошлом, что описано в газете? Неужто это фейковые новости? – София глубоко вздохнула. – Ах, Мишель, да ты в упор ничего не видел. Особенно собственного сына. Так увлекся своей куколкой, что позволил Кристоферу слететь с катушек. Может, он знал – не задумывался об этом?

Мужчина закрыл глаза и откинулся головой на спинку дивана.

– Я согрешил. Я знаю.

– Согрешил? Я тебя умоляю, давай без этого пафоса. Мы же в Америке. Здесь нет греха. Ты облажался. – Только выпалив всю тираду, она перевела дыхание. – Послушай меня. Твой сын в тюрьме. Тебе предстоит принять важное решение. Хватит думать о сделанном. Думай о том, как тебе поступить.

Телефон Софии дал знать о входящем сообщении.

– Ладно. Мне надо на работу. На этой неделе я у Антонелли. – Она горько рассмеялась, поймав удивленный взгляд Мишеля. – Что? На помощь от тебя мне как будто рассчитывать не приходится.

И с этим женщина ушла, без объятий и поцелуев на прощание, прихватив с собой жалость, оставив лишь гнев.

Даниэль

Горячая вода все лилась и лилась. В ее-то доме после пяти минут душа только и можно было довольствоваться, что хлюпающей лужей под ногами. У Патрика же запас воды казался беспредельным. Да у него запасы много чего казались беспредельными. Денег. Терпения. Слов. Печали. И в плане выпитого алкоголя он тоже был как бездонная бочка. Но вот срок его определенно пределы имел. Долго с такими возлияниями ему точно не протянуть.

Она провела с ним все выходные. Ладно, большую их часть, если быть совсем точным. Но сейчас настало утро понедельника, так что пришла пора покидать Никогданию, где они пребывали все это время. В пятницу Даниэль позволила себе напиться. Что было против ее обыкновения. Уж чего-чего, а пьяного дерьма в жизни ей хватило. Но внезапно ей показалось правильным накачаться под завязку. А даже если она и совершала ошибку, то теперь-то могла себе их позволить. Так что она удобно устроилась на широком диване Патрика и принялась слушать его нескончаемый поток слов. Он говорил о родном городе. О семье Пэрришей и ресторане Махуна. Своей дочери. Почему школа называется Уолдовской. Слушая его, Даниэль не переставала думать: «У этого человека было все, что только душа пожелает, а его накрыло худшим дерьмом, какое только можно представить». И он профукал надвигающуюся угрозу. Потому что утратил бдительность. Дал слабину, когда должен был проявить жесткость, – за что и поплатился. Патрик сообщил, что в понедельник должен ехать в реабилитационный центр, да только Даниэль очень сомневалась, что он поедет. Даже если его и затащат туда силком, больше недели ему там не продержаться. Путь его лежал вовсе не в Вермонт, и ничего хорошего его не ждало. Она постаралась запомнить это на случай, если он предложит ей присоединиться.

Пока же, однако, именно с Патриком ей и нужно было оставаться. Он разбирался в вещах, которые ей требовалось знать, – например, как действуют здешние полиция и суд. Каждая проведенная в Эмерсоне секунда все более убеждала Даниэль, что ею манипулируют. Этот хрупкий мальчик не убивал ее дочь. Преступление было делом рук Джека Пэрриша, с его «хот-хэтчем», с его ухмылочкой. Но данный факт утаивали – то ли по причине коррупции, то ли из безразличия, то ли просто из стремления поскорее разделаться с проблемой.

Однако было и еще кое-что. Нечто более зыбкое, но в то же время, пожалуй, и более важное. Патрик знал о боли. Не утраты, но этого мучительного, дразнящего «присутствия». Для него дочь не была мертвой. Каким-то образом он сохранял ей жизнь. Она по-прежнему разговаривала с ним. Даже если это и терзало его, все равно помогало держаться на ногах. Даниэль понимала, что, стоит ей задуматься о подобном феномене покрепче или же обсудить его с кем-то обладающим хотя бы толикой здравого смысла, все безумие этой идеи станет ей очевидным. Как-никак, Патрик был безудержным алкоголиком, да и наверняка среди ярлыков на его дорогих костюмах имелся и один с клеймом «конченый». Но пока она остается с ним – и только с ним, – ужасную реальность смерти ее дочери может сменить возможность, что ей вовсе не обязательно исчезать полностью. Поэтому-то Даниэль и оставалась с Патриком.

По окончании повествования об Эмерсоне он рассказал ей о других вещах. Объяснил, как работают деньги, причем механизм этот оказался – сюрприз-сюрприз – совсем не таким, каким виделся Стиву Слейтеру. Еще пересказал передачу про Сталинград, что посмотрел совсем недавно, и объяснил, почему Брамс на самом деле лучше Бетховена. Однако их общение отнюдь не ограничивалось только его вселенной. Патрик расспрашивал о ее жизни и слушал – действительно слушал – ее рассказы о мужчинах, работах и детстве, в котором жестокость была лишь средством самовыражения. Спросил о татуировках, и Даниэль призналась, что в юности никогда не чувствовала себя хозяйкой собственного тела. Ее всегда трогали и смотрели на нее так, что она воспринимала себя собственностью. Порой происходило и кое-что другое, что она предпочла бы не обсуждать. Но вот за татуировки целиком и полностью ответственна была она. Это не кожа, что ей дана, но кожа, что она приняла. Она писала саму себя. Прикасаясь к ней, прикасаешься к плоти, что создала она.

– Покажи мне, – сказал Патрик.

Подобная просьба обычно вознаграждалась пощечиной, однако от него воспринялась совершенно естественной. И потому Даниэль сняла блузку и показала ему. Она знала, что нынче раздетой уже не выглядит столь сексуально – уж точно не сравнить с той штучкой, какой она была в возрасте Иден. Однако она ощущала, что Патрика это и не волнует. Ему искренне хотелось прочесть, что она написала.

– Что это? – спросил он, самыми кончиками пальцев прикоснувшись к ее левому плечу.

– Это называется «Уроборос».

– Вот это сердце просто потрясающее, – восхитился Патрик, едва ли не трогая ее обнаженную грудь над бюстгальтером.

– Вот только было офигеть как больно.

Он провел кончиками пальцев по ее правому трицепсу.

– А эти римские цифры…

– День рождения Иден.

У Даниэль мелькнула мысль спустить юбку и колготки и продемонстрировать ему рисунки внизу – месяцы, лозы, черепа, розы на лодыжках, – но он уже уловил суть.

– Так, а теперь шедевр.

Она завела руки за спину, расстегнула бюстгальтер и быстро скрестила руки на груди, чтобы белье не упало. Затем повернулась к Патрику спиной, живо представив, что открылось его глазам. Все еще яркие краски, вздернутый клюв, распростертые крылья, языки пламени.

– Ух ты!

– Ради этого пришлось смотаться в Нью-Йорк. Парень, который сделал ее, работал со звездами. Снимок выложен у него на сайте. Предмет моей гордости.

Мужчина стал водить по картинке обеими руками, словно слепой.

– Застегни, – велела Даниэль, прежде чем движения приняли какой-то иной характер.

Он подчинился, и она повернулась к нему и подытожила:

– В общем, это тоже я. Иллюстрированное издание.

Спали они вместе, хотя и не трахались. И они вовсе не согласовывали этого. Само получилось. Он разделся до боксеров, она наконец-то сняла юбку и колготки. Но на этом оба и остановились. Он гладил ее повсюду – так невесомо, что порой Даниэль даже не ощущала его рук. Его тело было таким же, как и все в нем. Стройным, прекрасным, мягким. Они поцеловались, но поцелуй их только и мог завершиться, что сном. Ночью Патрик вставал, и она сонно звала его обратно в постель. В субботу утром Даниэль поехала домой переодеться и определиться, действительно ли она хочет заниматься тем, чем они занимаются. Чем бы это ни было. Оставленными соседями на крыльце поминальными блюдами полакомились животные. На автоответчике появились сообщения, но она не стала их слушать. Кран на кухне начал протекать. На дом постепенно опускалась ужасающая пустота. Даниэль едва ли не ощущала, как дочь покидает эти стены, улетучиваясь, словно дым через открытое окно.

Она легла спать, а когда проснулась днем, ей захотелось увидеться с Патриком снова. Вечером он заехал за ней – уже начав возлияния, однако машину вел безукоризненно. Он отвез ее в дорогой ресторан в Бруклине, где они заказали суши на сто долларов, но едва ли к ним притронулись. Вместо этого пили саке, горячее и приятное на вкус. Мужчина теперь пребывал в каком-то возбуждении, все говорил и говорил, плел паутины из слов, путался в собственных мыслях. Что-то одновременно будоражило и нервировало его. Даниэль его состояние казалось опасным, хотя причину этого назвать она не могла.

Ко времени, когда они садились в машину, голова у нее уже шла кругом. Они вернулись в Эмерсон, в ту часть города, где Даниэль еще не бывала. Дома здесь были даже больше, чем у Бондурантов. Патрик припарковался на улице Фокс-Чейз-лейн перед особенно громадным доминой. Она догадалась без всяких подсказок, кто в нем живет.

– Был когда-нибудь внутри? – поинтересовалась женщина.

– Несколько лет назад. На вечеринке. Там все так, как тебе и представляется.

– Мы же и пальцем не тронем паренька, верно?

– Пойдем поговорим с ними. Скажем, что нам известно.

– Почему-то мне кажется, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Она горестно рассмеялась, однако ей было очевидно, что мужчина совершенно серьезен.

– Патрик, действовать нужно по-другому.

– А может, как раз так и нужно.

– Пожалуйста. Давай уедем.

Ей показалось, что уговоры возымели воздействие. Однако в следующее мгновение он вышел из машины и принялся разглядывать дом. И что-то явно увидел. Даниэль проследила за его взглядом. За окном возник силуэт женщины. Она и Патрик уставились друг на друга, словно пара кошек перед склокой. Затем незнакомка исчезла. Даниэль потянулась над сиденьем и постучала кольцом по окошку, однако ее предупреждение осталось без внимания. Она снова посмотрела на дом: теперь в окне маячили две фигуры. Патрик двинулся по лужайке, но застыл на месте, едва лишь вспыхнул свет. Даниэль уже взялась за ручку, готовая положить конец происходящему, однако мужчина неожиданно развернулся и направился обратно к автомобилю. На губах у него поигрывала безжизненная улыбочка, совершенно ее не обрадовавшая.

– Уезжаем, – процедила женщина, как только он сел за руль. – Немедленно.

Снова она заговорила только после того, как машина проехала несколько кварталов.

– Отмочишь что-нибудь подобное еще раз, и между нами все кончено, чем бы это ни было.

– Прости, – произнес Патрик.

Он предложил отвезти ее домой, но теперь она не могла его оставить. Поэтому снова провела ночь у него дома, на этот раз совершенно другую. Выходка у дома Пэрришей ввергла мужчину в скверное состояние. Едва лишь переступив порог, он налил себе виски, выпил порцию залпом и тут же налил еще одну. Даниэль пить не стала. Пыталась разговорить Патрика, однако пробиться к нему оказалось невозможно. В конце концов он отключился в кресле. Она накрыла его шерстяным пледом и отправилась в постель.

В воскресенье утром Даниэль проснулась от звуков его рвоты. Она немного понянчилась с ним, но затем ей надоело, и она отправилась в магазин купить еды. Патрик сказал ей взять денег из наличных, что он хитро спрятал в конверте с названием своего банка и оставил на видном месте на кухонной стойке. Женщина пересчитала содержимое – чуть более двух тысяч. В «Хоул фудз» она купила такие дорогие продукты, что на кассе едва не рассмеялась. Когда Даниэль вернулась в кондоминиум Патрика, он опять спал, так что она заказала «Убер» до дома. Лучше ездить на своей машине, решила женщина. Что бы там ни произошло в следующий раз, ей не хотелось, чтобы за рулем был Патрик Нун.

Дома она ознакомилась с новостями в интернете. Судя по всему, большинство сходилось на том, что Джек Пэрриш – тип крайне мерзкий. После подобных отзывов ее мнение о Патрике смягчилось. Быть может, он все-таки не был таким уж чокнутым. Ей вспомнились собственные чувства, когда она увидела Кристофера Махуна и его отца в суде. Вспомнился багровый глаз дочери, лежащей на столе из нержавейки. Даже если Патрик и окончательно попутал берега, это вовсе не означало, что он не может знать правду.

Днем он ей позвонил:

– Ты просто уехала или насовсем?

– Мне нужно, чтобы ты прекратил пить на время, пока мы не разберемся с ситуацией, – и чтобы это не закончилось для нас наручниками.

– Думаю, это у меня получится.

Даниэль приехала к нему ко времени ужина, и он как раз был занят стряпней из купленных утром продуктов. Она в жизни не встречалась с мужчиной, который умел готовить. В процессе приготовления курицы с рисом под лимонным соусом Патрик то и дело прикладывался к фужеру, наполненному прозрачной жидкостью. Даниэль пригубила из бокала, не удосужившись спросить разрешения. Это оказалась вода.

Потом они приступили к еде. И та была изумительной. Ах, что за мужчина!

– И где ты научился готовить?

– Мы с женой как-то занимались на курсах в Италии.

– А, точно, тоже думала о таком.

– Правда?

В ответ женщина лишь зыркнула, и Патрик глуповато улыбнулся. Да у него даже шея покраснела, и она подумала, что могла бы влюбиться в этого мужика, будь все в жизни по-другому.

– Мы с тобой как с разных планет, – констатировала женщина.

– И все же, вот, пожалуйста, – сидим за одним столом.

– Так какой у тебя план, Патрик?

– А какой бы ты хотела?

– Думаю, тебе нужно обратиться в полицию. Опознать увиденного тобой человека как сына Пэрришей. И чтобы твои показания занесли в протокол.

– Даже не знаю, сколько воды мы унесем в этом решете.

– Ладно, тогда давай обратимся к адвокату Махуна. Он тебя выслушает.

– Я пойду к копам. Если ты составишь мне компанию.

Ей хотелось, чтобы он позвонил в полицию тотчас, однако пока он был не готов к этому. Они согласились отложить акцию до утра.

– Под это хорошо пойдет вино, – заметил Даниэль, имея в виду ужин.

– Если только не переходить к чему покрепче.

– Ну, набраться-то и вином можно! Но я с тобой согласен.

Трех бокалов вина, похоже, Патрику вполне хватило, чтобы не вывернуться наизнанку. Даниэль ограничила себя одним. Через некоторое время они отправились в постель и в конце концов занялись любовью. Поначалу Даниэль чувствовала себя неуверенно. Однако Патрик был мягок, терпелив и настойчив, и довольно скоро она начала отдаваться процессу, и у них пошло-поехало. Оба давали выход уйме вещей и в какой-то момент, по сути, вцепились друг в друга. Она кусала его в плечо, ощущая вкус пота. Он терпел. И не сдавался. Когда все закончилось, Даниэль заплакала третий раз за неделю, и Патрик держал ее в объятьях, пока она не успокоилась. А после наступил сон, и без всяких сновидений, и это было первое хорошее, что произошло с ней с того самого момента, как два копа вошли в магазин Слейтера.

Даниэль проснулась первой. Патрик мирно спал. На плече у него виднелись ее отметины. Простые отпечатки зубов, вроде тех, что остаются на яблоке, если расхочется его есть.

– Я наложила на тебя свой отпечаток, – прошептала женщина.

Мужчина ее не услышал.

К ее некоторому удивлению, горячая вода в душе все-таки закончилась. Она вышла из ванной, завернувшись в толстый белый халат, подаренный Патрику на какой-то там праздник, и обнаружила, что мужчина уже встал. На кухне пахло кофе. Он печально улыбался перед экраном ноутбука.

– Есть новости? – осведомилась Даниэль – как-никак, наступил понедельник, день нового.

– Хм, меня уволили.

– Да ты что!

– Этим утром я должен был лечь в реабилитационную клинику, помнишь? И мой партнер заезжал за мной, чтобы довезти до лечебницы.

Ей тут же вспомнилось, что перед рассветом в дверь действительно кто-то стучался. Она никак не отреагировала, решив, что ничего хорошего в столь раннем визите нет.

– Быть может, ты сможешь сделать это, когда мы закончим.

– Быть может, – эхом отозвался Патрик и закрыл ноутбук. – Через полчаса мы встречаемся с детективами.

Что оставляло ей время только на то, чтобы одеться и принять приличный вид. Даниэль проверила телефон. Стив Слейтер справлялся, как у нее дела, что переводилось как «Когда, черт побери, ты вернешься?».

«Позже перезвоню», – отстучала она, понятия не имея, когда это «позже» наступит.

Прокопио был неприятно удивлен, увидев, что Патрик явился в участок в ее компании. Детектив отвел их в комнату для допросов и попросил подождать. Через несколько минут вернулся с Гейтс, которую присутствие Даниэль тоже удивило, хотя ей и удалось скрыть это получше.

– Итак, в чем дело? – осведомилась она, когда все расселись.

– Человек, которого я видел возле дома Бондурантов, был Джек Пэрриш, – заявил Патрик.

Воцарилось продолжительное молчание, которое в конце концов нарушил Прокопио:

– И вас только осенило?

– Мне попалось его имя, а потом я увидел его фотографию, и это освежило мою память.

В дверь постучали. Пришла женщина из прокуратуры. Пенни.

– Не могли бы вы повторить свое заявление для моей коллеги? – попросила Гейтс.

Пока Патрик говорил, Даниэль ясно видела, что ему не верят.

– Так, – заговорила Пенни. – Значит, память вернулась к вам, когда вы увидели фотографии Джека в «Твиттере».

– Хм, да, – ответил Патрик после некоторой заминки.

– Вы же понимаете, в чем здесь проблема, верно?

– Не совсем.

– Я смотрю на это с точки зрения вас как свидетеля, – пустилась в объяснения прокурор. – Вы не можете опознать человека, которого якобы видели, а затем вам попадается снимок некой личности, о виновности которого ходят упорные слухи, и тут-то вы его и вспоминаете. Выглядит не очень убедительно.

– Но разве не именно в этом состоит суть линейки на опознание?

– Теперь это называется «ряд», – отозвался Прокопио. – И суть его в совершенно противоположном.

– Я видел то, что видел.

Прокурор кивнула, хотя и не в знак согласия.

– Прежде вы видели Джека Пэрриша? – спросила Гейтс.

– Когда он был младше.

– При каких обстоятельствах?

– Его родители устраивали у себя вечеринку.

– Вечеринку? Так вы друг семьи?

– Я бы так не сказал. Его старший брат непродолжительное время встречался с моей дочерью.

– Которая умерла? – уточнила детектив.

– У меня только одна дочь, – ответил Патрик с вызовом, который сложно было воспринять серьезно.

– Вы, случайно, не наведывались к дому Пэрришей в субботу вечером? – вдруг спросил Прокопио.

– Нет. А в чем дело? Нет.

– Вы уверены? – настаивал детектив.

– Ну конечно, уверен.

Полицейский смерил его недоверчивым взглядом, затем повернулся к Даниэль.

– А как насчет вас?

– Нет, – ответила она. – Я тоже не наведывалась к ним.

– Ладно, – снова заговорила Гейтс, хлопнув по столу. – Благодарим вас обоих за визит. Мы примем ваше сообщение к сведению.

– И что это значит? – нахмурился Патрик.

– Что сказала, то и значит, – ответила женщина, источая обаяние.

Прокопио распахнул дверь. Вид у Патрика был обескураженный, однако ничего поделать он больше не мог. Разговор был закончен. Он встал. Даниэль тоже.

– Госпожа Перри, могу ли я перекинуться с вами парой слов? – обратилась к ней Гейтс.

Та снова села. Патрик посмотрел на нее, не желая оставлять ее одну.

– Патрик, выйдем, – бросил Прокопио, словно бы обращаясь к ребенку или же только что арестованному им правонарушителю.

У мужчины не было иного выбора, кроме как последовать за полицейским. Прокурор осталась.

– Как вы, Даниэль? – дежурно поинтересовалась Гейтс.

– Пока держусь.

– И что все это значит? – детектив подразумевала Патрика.

– Да, я понимаю, как это выглядит. Но я думаю, что он прав.

Гейтс на мгновение задумалась над ее словами.

– Ладно, не буду ходить вокруг да около. Его заявление превращает дело в дурдом, что совершенно ни к чему. Читали утренние новости?

– Нет. А что еще за новости?

– Похоже, отец Кристофера и мачеха Ханны Хольт состоят в романтических отношениях. Они и баламутили воду.

– Серьезно?

– Совершенно серьезно. И мы почти уверены, что эти твиты о Джеке Пэррише, с которыми вы наверняка ознакомились, были состряпаны ими, чтобы отвести подозрения от сына Мишеля.

– И она поступила так с собственной дочерью? Назвала ее лгуньей?

– С падчерицей. И однозначный ответ на ваш вопрос «да».

Патрик знал об этом. Прочел, пока она плескалась в нескончаемом душе. Но ей не сообщил, хотя она и спрашивала о новостях. Гейтс взглянула на Пенни и вскинула брови.

– Еще кое-что, – начала прокурор. – Мне хотелось бы, чтобы вы не распространялись об этом, но вы имеете право знать. Мы начали переговоры с адвокатом Кристофера о признании им вины.

– Переговоры? – переспросила Даниэль так тихо, что сама удивилась.

– Да, – кивнула Гейтс. – Это он убил вашего ребенка, Даниэль. А вовсе не Джек Пэрриш, или Джек-Потрошитель, или какой-то другой Джек. Можете не сомневаться, поначалу мы изучали его кандидатуру, просто обязаны были, но зацепиться было не за что. Улики против Махуна неоспоримы. Но даже и без них… Понимаете, я занимаюсь подобными вещами уже много лет. Виновные, их же сразу видно. Есть в них что-то обличающее. И насчет Кристофера – в нем я абсолютно уверена. Он в чем-то виновен, и лично мне, кроме убийства, ничего другого в голову не приходит. Его грызет чувство вины, и совсем скоро он признается, и тогда всему этому безумию настанет конец.

Даниэль внезапно почувствовала себя очень одинокой.

– Да, я понимаю, что, глядя на него, в подобное не верится. Но он сделал это. Пай-мальчики тоже совершают плохие поступки. Он сделал это, а все остальное – лишь болтовня.

– Но что там произошло?

– Пока переговоры не завершатся, сказать я вам могу немногое, но, судя по всему, Кристофер вышел из себя, когда Иден заявила ему, что сексуальные отношения с ним ее не интересуют. Вспыхнула ссора. Он набросился на нее, она упала, и…

– Так ее не изнасиловали?

– Указывающих на это улик, чтобы предъявить ему обвинение, у нас нет.

Странная формулировка отрицательного ответа, но Даниэль уже хорошо знала детектива, чтобы сообразить, что большего от нее не добиться.

– Что же касается Патрика Нуна, то у него проблемы. Его покойная дочь и алкоголизм. Вы же это понимаете. Вы умная женщина.

– Но…

Тут Даниэль осознала, что сказать ей больше и нечего.

– Люди только говорят, что готовы отпустить прошлое, но на деле этого не хотят, – продолжала Гейтс. – Во всяком случае, большинство из них. Когда у меня умер отец, матери потребовался год, чтобы перезаписать его голос на автоответчике. Меня и моих братьев это сводило с ума, но таким образом она его удерживала.

– И что же в итоге заставило ее стереть голос мужа?

– Кассета сломалась. – Гейтс отмахнулась от воспоминаний. – Мне кажется, вы вообразили, будто Иден исчезнет, стоит нам упрятать Махуна за решетку. И оттягиваете этот день, пытаясь что-то предпринять.

– Он говорит, что до сих пор слышит голос дочери.

– Полагаю, этот человек слышит уйму вещей, – печально отозвалась Гейтс.

Даниэль кивнула. Естественно, детектив была права.

– Отправляйтесь домой и поспите. А потом займитесь подготовкой к похоронам дочери, поскольку совсем скоро мы ее вам отдадим.

Патрик

Оба молчали, пока не оказались в фойе.

– Вы совершаете ошибку, – заговорил наконец Патрик.

– Я хочу сказать вам две вещи, – отозвался Прокопио, напуская на себя рассудительный вид. – Во-первых, настоятельно рекомендую держаться подальше от Даниэль Перри. Все происходящее терзает ее, а вы ей отнюдь не помогаете.

Патрик начал было возражать, однако детектив поднял руку.

– Пункт два уже обязательный. Не вздумайте еще раз приближаться к дому Пэрришей. Вернетесь туда – и говорить будем уже по-другому. Вы меня поняли?

Патрик не ответил. Прокопио продолжал пристально смотреть на него. Несмотря на гражданскую одежду и повышение, это был все тот же громила, что и тогда, с Габи.

– Мы будем стоять здесь, пока вы не скажете, что поняли меня.

– Я понял вас.

Детектив скорчил рожу, уже и не пытаясь скрывать презрение.

– Вы, случайно, никуда не опаздываете?

Он развернулся и исчез за дверью, совершенно не интересуясь ответом. Патрик продолжал неподвижно стоять, пока не осознал, что на него смотрит дежурный полицейский. Тогда он решил подождать Даниэль на улице.

Стоял чудесный весенний денек. Птички, солнышко, легкий ветерок. Мужчина попытался вспомнить, каково это, получать удовольствие от погоды. Затем представил, как идет по тенистой тропинке в Вермонте, оставляя позади боль. Теперь у него имелось лишь небольшое количество возможностей. То, что он не мог осуществить, толкало его к оставшемуся.

Из здания вышла Даниэль. И хотя Патрик прекрасно понимал, что ей наговорили копы, ее мрачное выражение лица застало его врасплох.

– В чем дело?

Однако женщина молча прошла мимо него и села на пассажирское сиденье.

– Кристофер Махун собирается признать себя виновным, – сказала она, как только Патрик устроился за рулем.

– Это означает лишь то, что его доконали.

– Или это означает, что он убил мою дочь.

– Даниэль…

– Патрик, тебя держат за чокнутого пьяницу.

– Ага, я врубаюсь.

– И сильно ты накачался той ночью? Как и в эту субботу?

– Я знаю, что я видел.

– Почему ты не рассказал мне об отце Кристофера и матери Ханны? Ты же прочел об этом утром, верно?

– Потому что это не имеет значения.

– Для них имеет, – кивнула Даниэль в сторону полицейского участка.

– Я знаю, что я видел.

– Так же, как и знаешь, что слышишь?

Слова получились жестокими и явственно ударили по больному. Если Даниэль и пожалела о сказанном, то в следующее мгновение выражение ее лица ожесточилось больше прежнего. Всю дорогу до кондоминиума Патрика оба молчали.

– А теперь я поеду домой, – объявила женщина, когда он припарковался на личном стояночном месте. – И будь так добр, не звони мне больше.

– Тебе вовсе не обязательно так поступать.

– Нет, обязательно. Тебе, кстати, тоже.

Даниэль выбралась из машины и направилась к своей. Уезжая, она даже не взглянула на него. Только миновало десять часов. Через два настанет полдень, за которым последует остаток его жизни. Патрик вошел в дом и оживил ноутбук. На экране так и висело письмо Гриффа:

«Освободить от обязанностей». Патрик просмотрел новости, однако о готовящемся признании вины молчали. Чего и следовало ожидать, впрочем. Впредь основные события будут разворачиваться закулисно. Он ознакомился с реакцией на сенсацию о романе Мишеля Махуна и Элис Хилл. Общественное мнение качнулось в противоположную сторону. Теперь Джек Пэрриш был невиновен. Из него пытались сделать козла отпущения, пытались его подставить. Кристофер Махун – вот подлинный убийца.

Он выпил. Алкоголь сразу же вдарил по полной, что было не внове. Патрик достиг той стадии, когда уже не мог предсказать воздействие выпитого. Он налил себе еще одну порцию и устроился в кресле. И задумался о теле Даниэль. Как оно ощущалось прошлой ночью. Как оказалось меньше, нежели ему представлялось. И более хрупким. Потом вспомнил слова детектива: «Вы ей отнюдь не помогаете». Мужчина залпом осушил стакан и тут же налил третий.

Как-то незаметно день перевалил за середину. Мужчина поехал в «Хоул фудз». На перекрестке его обгудели, однако он так и не понял, за что – то ли что-то сделал не так, то ли чего-то не сделал. Во время заруливания на стоянку раздался мерзкий скрежет. Бордюр.

В универсаме он врезался в наклонный лоток с лаймом, и несколько плодов упали. Патрик понаблюдал, как они раскатываются по натертому полу, а затем двинулся дальше. «Приберите в проходе в продуктовом отделе», – подумал он. Или сказал вслух. На этот раз контейнеры и ароматные блюда его не интересовали, выбор свелся к первому попавшемуся бутерброду в холодильном шкафу. Целлофановая упаковка продукта ощущалась кожей чего-то мертвого. Патрик почти достиг выхода, когда за спиной раздался голос:

– Простите?

Какая-то женщина, робкая, но настойчивая. Он и не подумал остановиться.

– Сэр?

Она уже нагнала его, так что избежать разговора было невозможно. Патрик повернулся. Женщина оказалась молодой. На приколотом к спецовке бейджику значилось имя: «Рэй». Лицо круглое, несколько прядей выкрашено зеленым мелком для волос, а вокруг левого уха выбрито. Обнаженные руки покрыты спорадически разбросанными татуировками всяческих геометрических форм, смахивающими на зарисовки древнего астронома, пытающегося разобраться в небесной механике.

– Я заплатил за это, – заявил Патрик.

– Что? Да нет же, я просто… Вы в порядке?

Он не нашелся с ответом. Вопрос был не из легких.

– Вы же отец Габи, верно?

– Вы ее знали?

– Мы учились в параллельных классах. Все это так…

– Да. Так.

– В общем, у вас такой вид, как будто вам не помешала бы помощь.

Теперь на них таращились все вокруг – работники, покупатели. Чье-то лицо он даже узнал, какой-то женщины – чьей-то матери, или клиентки, или просто соседки. Но на всех застыло одинаковое выражение: у него был такой вид, как будто ему не помешала бы помощь.

– Ах, нет. Всего лишь… плохой день.

Рэй вздохнула, словно бы его слова все объясняли. Он протянул ей бутерброд. Чуть помявшись, женщина взяла упаковку. Сэндвич был с салатом из тунца и клюквы. Такого Патрик еще не пробовал.

Дома он напился. И время как будто спятило. Проходили часы, а потом оказывалось, что натикало лишь несколько минут. Ему вспомнился взгляд Даниэль, когда она вышла из полицейского участка. Вспомнились лаймы, катящиеся по натертому полу, эти маленькие зеленые луны, освободившиеся от уз гравитации. Вспомнились два уставившихся на него силуэта, когда он стоял перед домом Пэрришей. Оливер и Селия. А может, Селия и Джек. Напуганные, скорее всего, но в стенах собственного дома уверенные в безопасности.

Должно быть, он заснул, потому что внезапно стало темно. Снова все изменилось. Процесс разделения, начавшийся в нем со смертью дочери, в конце концов завершился. Последний раз подобные ощущения он испытывал в колледже, когда получил сотрясение мозга во время перекрестной перебежки на матче. Полузащитник склонил голову, и они стукнулись шлемами. Патрик понимал, что только что получил травму – возможно, серьезную, – но при этом его охватил неописуемый восторг, невероятное чувство освобождения. Сейчас же схожее ощущение было непроходящим. Жизнь больше ему не принадлежала. Части его тела, посредством которых он разговаривал, чувствовал и двигался, отныне ему не подчинялись. По сути, он превратился в пассажира. И ему только и оставалось, что наблюдать да ждать, чем все это закончится.

Мужчина отыскал мобильник и набил сообщение Даниэль: «Сейчас я этим займусь».

Ткнул кнопку «Отправить» и взял ключи от машины. При трогании автомобиль издал зловещий звук: должно быть, бордюр возле супермаркета он зацепил основательно. Тело вело машину очень аккуратно, и много времени поездка до Фокс-Чейз-лейн не заняла. На этот раз он припарковался дальше по улице и обратно к Пэрришам прошел мимо трех домов, одинаково огромных и безмолвных. Затем без малейших колебаний пересек выстриженную лужайку и двинулся вдоль торца здания. За ярко освещенным окном ему открылся просторный, заставленный книгами кабинет, эдакое святилище в бордовых и каштановых тонах. За массивным столом спиной к окну сидел Оливер. Он разговаривал по телефону, но толстое стекло заглушало его голос.

Позади дома располагалось патио, огороженное низко натянутой лентой, рядом на траве громоздилась мебель. Патрик перешагнул через хлипкую преграду и по свежемощенному камню прошел к остекленным дверям. Они были оставлены чуть приоткрытыми, но вот сетчатые оказались запертыми. Он вспорол ключом материю и открыл двери изнутри.

На кухне никого не было. Рокотала посудомоечная машина, из коридора доносился бубнеж Оливера. Патрик стал ждать, что станет делать его тело дальше. Вдруг на лестнице раздался грохот – кто-то спускался. Он поспешил укрыться в недрах кухни. Миновал раковину, из слива которой попахивало овощами, и затем оказался в заглубленном алькове, выходившем окном на лужайку.

На кухню влетел Джек, в трениках и футболке «Ван Хален». Волосы у него были всклочены как после сна. Парень распахнул дверь холодильника и принялся рыться внутри. Рука Патрика достала из кармана пиджака телефон. Пальцы забегали по экрану, пока на нем не появилась фотография Иден – та самая, которую теперь уже видел, наверное, каждый, с ее рыжими волосами, с ее улыбкой. Мужчина выбрался из алькова и тихонько обошел дальнюю сторону кухонного острова, чтобы отсечь Джеку путь к коридору и задней двери. Тот заметил его, только когда закрыл холодильник. Его добычей стала сырная палочка.

– Какого хрена?

– Ты должен рассказать людям. – Патрик вытянул руку с телефоном, чтобы Джек увидел лицо девушки. – Ты должен рассказать правду о том, что сделал с ней.

Парень понял, что он в ловушке. Даже если броситься вдоль дальней стороны кухонного островка, мужчине всего лишь понадобится сместиться на насколько шагов, чтобы блокировать его. Внезапно у Джека округлились глаза, и он замотал головой. Патрик обернулся. Он даже не услышал, как в помещение вошла Селия. Женщина на мгновение застыла, а затем сделала шаг назад.

– Патрик? Что тебе здесь надо?

– Твой сын должен рассказать правду.

И в этот миг дом огласил звонок в дверь, за которым последовал настойчивый стук.

– Ты должен уйти.

– Только когда он скажет правду.

Не сводя с Патрика взгляда, Селия повернула голову в сторону коридора.

– Оливер!

– Незачем…

– Оливер!

Патрик задумался о бегстве через заднюю дверь, однако Джек должен был сказать правду. И тогда он устремился к парню. Тот начал отступать, но теперь Патрик двигался очень быстро, прямо как во времена юности. Он схватил Джека за руку и сунул телефон ему под нос, чтобы он не мог отвернуться.

– Посмотри на нее.

За спиной у него раздался шум, какое-то движение. Он обернулся, опустив телефон, однако по-прежнему удерживая Джека. Теперь на кухне появился и Оливер. Он смотрел Патрику в глаза, а Патрик смотрел в глаза Оливеру.

– Погодите… – произнес вдруг Патрик.

Внезапно появилось еще одно действующее лицо. Прокопио. Детектив выхватил из кобуры на бедре пистолет, направил его на Патрика и начал что-то кричать. Патрик поднял телефон показать им Иден. Но прежде чем он успел заговорить, прежде чем успел объяснить, Оливер тоже закричал, какое-то одно-единственное слово, и тогда раздался звук, который заглушил все голоса, и Патрик снова упустил приближающееся столкновение. А в следующее мгновение он уже лежал на полу – понимая, что получил травму, но ощущая неописуемый восторг, предвидя возможность освобождения. «Ну вот и все», – подумал он. А потом наступила боль, принесшая с собой и собственный конец.