Когда поют цикады

Элис

Свой аккаунт в «Твиттере» она назвала «Эмерсонские Глубины». Для иконки выбрала найденную где-то фотографию вычурного деревянного знака возле автобусной остановки «Эмерсонские Высоты». При регистрации тщательно заметала следы. Для проверки подлинности использовала фиктивный электронный ящик, отключила все сервисы локализации. После свадьбы Джефф установил ей VPN, так что беспокоиться насчет возможности отследить ее IP-адрес не приходилось. Вообще, для разоблачения ее личности потребуется кипа судебных ордеров. Но если до этого и дойдет, свою задачу к тому времени она уже выполнит.

В ветке Элис создала семь твитов. Над первым долго корпела, пока не удовлетворилась полученным результатом:

«Если вы думаете, будто роль Джека Пэрриша в ночь убийства Иден Перри сводится лишь к непричастному свидетелю, то знайте, что в прошлом году он в закрытом порядке признал вину в развратных действиях в отношении одной из учениц Уолдовской школы».

Остальное уже пошло как по маслу. Элис просто придерживалась фактов – ну, может, кое-где малость приукрасила. В итоге подробности преступления получились весьма выразительными. Происшествие в спальне парня. Испуганная девушка вдали от дома. Разгневанная мать. Этническая и классовая принадлежность причастных. Тысячи долларов в качестве платы за молчание. Соглашение о неразглашении информации, подписанное и скрепленное печатью. И вот теперь история повторяется.

Твиты она написала поздно вечером в четверг, однако с публикацией подождала до семи часов утра пятницы, когда у ее целевой аудитории начинался день. Повесила теги четырех отъявленных сплетников: Милли Уильямс, Кассандры Нильсен-Шапиро, Джин Феддес и Эмерсонского клуба высокой драмы. Для подстраховки. Необходимо было разнести эту информацию как можно шире и быстрее. Уже через полчаса ветка набрала более полутысячи просмотров. Люди лайкали и ретвитили. Совсем скоро, надо полагать, распространение вырастет в геометрической прогрессии. Его уже не остановить.

Кликнув на голубой овал подтверждения публикации, Элис ощутила себя пресловутой маоистской цыпочкой из семидесятых, нажатием на детонатор поднимающей на воздух лимузин какой-нибудь капиталистической свиньи. Но драйв драйвом, а авантюра с «Твиттером» все-таки была рискованной. Несмотря на принятые меры предосторожности, посты могли выйти ей боком каким-то совершенно непредвиденным образом. Да и назвать акцию благородной язык не поворачивался. Но она должна была что-то сделать, особенно после своего прокола в комнате Ханны, когда не сохранила обличающие Джека сообщения. Подумать только: ей выдалась великолепная возможность помочь Мишелю освободить сына, а она облажалась! И Кристофер так и остается за решеткой, а ее любовник – в аду.

И это еще не все: как выяснилось вчера вечером, может обернуться бесполезной и другая добытая ей информация, о сокрытии истории с Лекси. Незадолго до десяти ей позвонил Мишель и сообщил, что Кантору не удалось подтвердить факт подкупа Пэрришами семьи Лириано. За неимением какой-либо публичной информации – что было вполне естественно – адвокат позвонил Глории Лириано, матери, но добился лишь лаконичного и категоричного отрицания. Что до самой Лекси, то она первый год училась в Бакнеллском университете, и Глория была бы крайне признательна Кантору, если он оставит ее дочь в покое. Он, впрочем, все равно позвонил, но девушка не ответила. Если соглашение о неразглашении и было заключено, то явно на весьма выгодных для Лириано условиях.

Новость привела Элис в ярость. Кристофер не должен сидеть в тюрьме! И мысль об Оливере, разъезжающем на своем «мерседесе», словно на колеснице богов, и подкупающем или шантажирующем людей, только распалила ее гнев. А она-то всегда держала его за оплот порядочности! Одному лишь богу известно, что он перетирал с Джеффом в пять утра. Элис живо себе представляла, как Джек запугивает ее падчерицу, в то время как Иден Перри лежит бездыханной в доме Бондурантов. И она поверить не могла, что все они подставляют Кристофера и никто их не останавливает.

Могла бы и предвидеть нечто подобное. По крайней мере, та декабрьская стычка с Джеком точно должна была ее насторожить. Инцидент произошел на рождественских каникулах. Она вернулась домой из фитнес-центра и застала парня и Ханну рыскающими по кухне в поисках еды.

– Перестаньте! – заявила Элис, переключившись в режим классной мамочки. – Давайте я угощу вас ланчем.

Она отвезла их в греческую закусочную. Говорил в основном Джек, взахлеб расписывая свой проект по углубленному курсу психологии. Надо признать, то был довольно остроумный вариант Стэнфордского тюремного эксперимента, поставленный на уроке домоводства. Очевидно, за осевшими суфле проявлялись худшие стороны человеческой души. Когда появился официант, парень сделал заказ для себя и Ханны: ей спанакопиту, себе гирос.

– С каких это пор ты ешь фету? – изумилась Элис. – И шпинат?

Девушка лишь бросила на нее исполненный паники взгляд и едва заметно качнула головой. Когда подали заказ, она отправила кусок сырного пирога в рот и попыталась его пережевать – без особого успеха. «Что за чертовщина», – подумала Элис.

– Ты зачем ей это заказал? – тут же накинулась она на Джека. – Ну-ка, объясни!

– Да она никогда выбрать не может!

Элис на мгновение даже впала в ступор. Если бы мужчина заказал ей блюдо против ее предпочтений, она заставила бы его самого съесть эту гадость. Причем с пола.

– Женщины вообще в решительности значительно уступают мужчинам, – назидательно продолжал парень. – Для принятия решений им нужны мы. Это установленный факт.

Элис понимала, что лучше махнуть рукой на его разглагольствования. Ну зачем ей ругаться с парнем падчерицы. Разве только по той причине, что он представлял собой полнейшего мудилу.

– При этом ланч Ханны отправляется в помойку. Так себе победа для самца.

– Я всего лишь говорю, что существуют доказанные различия между полами.

– Согласна. И мужчины понятия не имеют, в чем эти различия заключаются.

– Хотите сказать, мужчины никогда не принимают за вас решения?

– Только когда я говорю им, какие это решения.

– И даже мистер Хольт не делает?

Вопрос был задан с хитрющей ухмылкой, и Элис немедленно охватило искушение воткнуть в парня маленькую пластиковую пику, которыми скреплялся его гирос. Ханна меж тем начала издавать звуки тревоги, едва различимые из-за остывающей пищи, так и не продвинувшейся дальше ее ротовой полости.

– Что ты хочешь этим сказать? – процедила женщина.

– Да просто он вкалывает чуть ли не двадцать часов в сутки и зарабатывает деньги, пребывает в постоянном стрессе, а вы сидите тут за ланчем после фитнес-клуба – не очень-то похоже на равноправное партнерство.

После такой потрясающей наглости Элис поймала себя на том, что искренне ожидает, что Джек обратит все в шутку. Однако он не обратил. Потому что и не думал шутить.

– Отношения – это переговоры, Джек. Не суди о них, если только сам не заключал сделок.

Если парень и уловил отсылку к собственным перипетиям с Лекси, то вида не подал. Вместо этого он как ни в чем не бывало впился в свое мясное блюдо. Насколько представлялось Элис, далее события развиваться могли по двум сценариям. Либо она вытрет засранцем липкий пол закусочной, либо просто позабудет о перепалке.

– Вот, возьми моего салата, – обратилась она к Ханне, остановив выбор на втором сценарии. – Порции тут все равно конские.

Почему же она закрыла глаза на хамство Джека? Да потому что знала, что побоище причинит боль Ханне. Потому что полагала, что зарвавшийся, кичливый псевдоинтеллектуальный стильный парень все же лучше, чем вообще никакой. Однако она допустила ошибку. Злоба, желание подчинить себе – ведь все это было на виду, прямо как пятнышко приправы, равнодушно пристроившееся в уголке его рта. Этот парень – источник неприятностей. А она предпочла забыть все это.

Так что ответственность теперь лежала на ней. Ей необходимо помочь Кристоферу, пока еще не поздно. Она должна перевести внимание общественности на истинного преступника. На Джека. И если Пэрриши намерены сделать Кристофера козлом отпущения, она натравит на них весь скотный двор.

И хотя поначалу гнев Элис был равномерно распределен по всему семейству, сейчас ее особенно бесила Селия. Явилась сюда с сияющим видом, хотя и знала гнусную правду. Да Элис всегда была для нее лишь развлечением – сумасбродной подругой, байки и богемные замашки которой обеспечивали быстренькую встряску, вроде дневного эспрессо или второго коктейля. Это ее небрежное замечание, будто Элис вовсе и не настоящая мать, должно было послужить достаточным предупреждением. В глазах Селии Элис вообще не являлась чем-то настоящим. Но вот сейчас она станет чем-то настоящим. Насколько только это возможно.

Прелесть твитов заключалась в том, что Селии было даже невдомек, кто их автор. Она и понятия не имела, что подруге известна подлинная история о случившемся между Джеком и Лекси. И пребывала в полной уверенности, будто Элис является преданным членом команды Пэрришей. И Элис всецело намеревалась поддерживать у нее данное заблуждение – вплоть до того самого момента, когда на ее сыночка наденут наручники.

Она закончила писать твиты около двух часов ночи, и ей пришлось приложить определенные усилия, чтобы тотчас их не выложить. В этом случае существовала опасность, что ее разоблачения попросту сгинут в ночи. Грамотнее было дождаться, когда их озарят яркие лучи утра. Когда округлятся глаза накофеиненных жителей Эмерсона, начинающих день с просмотра интернета. Когда царствованию Селии в этом прогнившем городке наконец-то наступит конец.

Через сорок минут после обнародования постов Элис спустилась вниз. Несмотря на бурные события, нужно было будить Ханну в школу. Перед комнатой падчерицы она остановилась открыть в телефоне приложение для фотоаппарата. К этому времени Пэрриши уже должны увидеть разоблачительные твиты, и Джек, вполне вероятно, вышлет новые указания. Элис открыла дверь. Ханна похрапывала, ее мобильник лежал на обычном месте. Женщина прокралась к нему и прикоснулась к кнопке возврата. Заблокированный экран вспыхнул. Ничего.

– Привет, – произнесла девушка через какую-то долю секунды после того, как Элис отняла руку от телефона.

Глаза у нее все еще были подернуты влагой и не сфокусированы после сна. Женщина быстро присела на край кровати, заслонив собой по-прежнему светящееся устройство.

– Как ты? – спросила она.

– А, так. В порядке, наверно.

Элис убрала с лица Ханны выбившуюся прядь волос.

– Мне жаль, что тебе приходится сносить все это.

– Да все наладится.

– Вот только одно у меня в голове не укладывается. Кристофер. Ты вообще могла предположить что-нибудь подобное? Лично мне он всегда казался таким мягким.

Ханна перевернулась на спину и уставилась в потолок.

– Не знаю.

– Но ты хоть можешь себе представить, что он совершает такое?

– Представить-то сложно. Но, похоже, все-таки совершил. Мы же оставили его там, и она оказалась мертва.

На мгновение Элис показалось, что падчерица добавит что-то еще, но та спохватилась и умолкла. «Держись нашей версии».

– Ханна, если захочешь о чем-то поговорить, я всегда рядом. Ты же это знаешь, да?

Девушка продолжала созерцать потолок.

– Я знаю, вы с отцом близки, и, разумеется, ты любишь Джека, но, быть может, у меня получится быть более объективной, нежели они.

– Всё не так, как думают люди.

Сердце у Элис так и затрепетало.

– Не так?

– В смысле, Иден не была… Все кругом считают, будто она была сама невинность, но это не так.

– Почему?

– Да она только и сочиняла. Все эти бредовые фантазии. Половина из того, что она говорила, была чушь. Ты наверняка повидала таких девушек.

– Да и мужчин тоже, можешь не сомневаться.

– И еще этот ее шизанутый характер. Поначалу ничего не подозреваешь, а когда заметишь, она уже… без тормозов.

– И той ночью она вышла из себя?

Ханна кивнула. «Ну же, давай, – подумала Элис. – Колись!»

– Значит, до вашего ухода что-то все-таки произошло?

Снова кивок, еле заметный.

– Между Джеком и Иден?

Еще менее уловимый кивок.

– Привет! – вдруг донесся с порога голос Джеффа.

Элис на мгновение закрыла глаза, затем обернулась. Он явно тоже только проснулся. Ни отец, ни дочь ветки в «Твиттере» пока не видели.

– Что тут у вас? – поинтересовался мужчина.

– Да просто болтаем, – ответила Элис.

– В школу собираешься сегодня?

– Да уж придется, – вздохнула Ханна.

– Я тебя подброшу.

Элис погладила падчерицу по голени и попыталась встретиться с ней глазами, чтобы дать понять, что их разговор не закончен. Однако Ханна снова захлопнула створки своей раковины. Женщине только и оставалось, что покинуть комнату. В ответ на вопросительный взгляд мужа она лишь мягко улыбнулась.

Дождавшись их отъезда, Элис позвонила Мишелю. Ей отчаянно требовалось увидеться с ним. Немедленно. Объяснить посты в «Твиттере» и сообщить, что Ханна вот-вот ей раскроется. Что-то определенно произошло между Иден и Джеком. Еще одна беседа с девушкой наедине – на этот раз она припасет выпивку, – и дело в шляпе. Но, самое главное, Элис хотела увидеть любимого мужчину. Услышать его голос, оказаться в его объятьях.

На встречу Мишель согласился, но с условием, чтобы не у него дома. Она предложила где-нибудь на шоссе 9, однако ему не хотелось уезжать из города, ведь в любой миг могли поступить известия о судьбе сына. Тогда Элис вспомнила про Единую унитарианскую церковь, где она неизвестно зачем посещала поэтический кружок. Размеры спланированной с сектантским размахом парковки позади крупного каменного строения позволяли обслуживать хоть пресловутую техасскую мегацерковь. Но, самое главное, со стороны улицы стоянку было не видно. И туда вообще никто никогда не заезжает, возможно, даже по воскресеньям.

Мишель уже был на месте, когда она приехала. Женщина пересела к нему в машину. Выглядел он измученным, а глаза налиты кровью. Ей так хотелось обнять его, но что-то в любовнике подсказало, что сначала необходимо поговорить. Она спросила, видел ли он сегодня утром ветку в «Твиттере» о Джеке.

– Да, Кантор рассказал.

– Это я сделала.

– Понятно, – без особого удивления отозвался Мишель.

– Ты сердишься?

– Нет. Просто не вижу смысла в этом. Полиция-то уже определилась.

Элис совсем не понравился этот его сломленный тон. Она помогла бы Мишелю в его страхе, в отчаянии или печали. Уж точно поддержала бы в гневе. Но вот как противостоять пораженческому настрою, этого она не знала.

– Еще я поговорила утром с Ханной, – продолжила тем не менее она. – Она точно что-то скрывает.

– Вот только что?

– Прежде чем мне удалось что-либо вытянуть из нее, появился Джефф. Что-то явно произошло между Джеком и Иден.

Внезапно глаза Мишеля наполнились слезами. Зрелище оказалось столь неожиданным, что на несколько секунд Элис даже опешила. Затем подалась вперед и обняла любовника.

– Ох, милый…

– Просто я ощущаю себя совершенно бессильным…

– Мишель, послушай меня. Я собираюсь выжать из Ханны, что ей известно. И она скажет мне правду, и тогда мы освободим Кристофера, а этого гребаного насильника упечем за решетку.

Они поцеловались. Нежно и недолго, без сексуальной страсти. Потом Элис снова обняла Мишеля и положила голову ему на грудь. Сердце его билось медленно и печально. Как бы ей хотелось, чтобы они сидели вот так целую вечность, невидимые для всего остального мира.

– Я с тобой, – произнесла она.

Вдруг оглушительно зазвонил мобильник Мишеля, и Элис от неожиданности отпрянула от него, стукнувшись локтем о руль.

– Кантор, – произнес он, взглянув на простенький экранчик телефона-раскладушки.

Женщина откинулась на спинку сиденья. Насколько она различала голос адвоката, новости были скверные. Не произнеся ни слова в ответ, Мишель дал отбой и потом уставился в окно. То были самые долгие пять секунд в жизни Элис.

– Если ты собираешься поговорить с Ханной, то лучше не тянуть. – Он посмотрел на нее. – Кристофера только что арестовали.

По возвращении домой Элис обнаружила, что Ханна у себя комнате. Джефф уехал в лабораторию. Такой шанс упускать было нельзя, и женщина постучалась и вошла к падчерице. Та немедленно положила мобильник экраном на кровать.

– Ты вроде должна быть в школе, – начала Элис, присаживаясь рядом с девушкой.

– Пришлось сбежать оттуда. Из-за этой фигни в «Твиттере».

– Да, я уже видела.

– Джек говорит, что это наверняка дело рук Лекси.

– Вполне возможно, – кивнула женщина, откладывая сеанс самоотвращения на потом.

– Ведь родители Джека заплатили этой глупой девке только за то, чтобы она прекратила врать. А она все равно за свое! Это несправедливо. Он же ничего такого не делал. И всего остального тоже. И тогда в торговом центре был всего лишь розыгрыш! Все это чушь!

– Знаю, знаю. – Элис выждала несколько секунд. – Ханна, ты утром что-то начала говорить про характер Иден. Так что там стряслось?

Девушка уставилась на свой перевернутый телефон.

– Эй, Ханна, да что с тобой? – Элис тронула ее за плечо. – Это же я.

– Можешь ответить мне на один вопрос?

– Конечно.

– Если произошло что-то не имеющее отношения к делу и я не рассказала об этом копам, это же ничего, да?

– Ну, зависит от обстоятельств.

– Я хочу сказать, если есть что-то выставляющее нас в дурном свете, но если рассказать об этом людям, то для Кристофера все равно ничего не изменится, – значит, и рассказывать незачем, так ведь?

– Ханна, почему бы тебе не поделиться со мной, что произошло у Бондурантов? Давай начнем с этого.

– Ладно, только никому не говори.

– Ты можешь мне доверять, ты же знаешь.

Ханна глубоко вздохнула, обращаясь к воспоминаниям.

– В общем, мы закинулись колесами, и нас, ну, конкретно накрыло. Я так совсем потерялась, и меня занесло в спальню наверху. Их сына. Который умер, помнишь? Там все увешано его фотографиями. Я типа залипла ни них, а потом улеглась на его кровать. Стала думать, не здесь ли он умер, а затем – каково это, быть мертвым. Ну, вдруг увидишь какие-то цвета, которых никогда раньше не видел? После этого я на какое-то время вырубилась, но меня разбудил чей-то крик. Мне даже сначала показалось, что это тот мертвый парень орет, а потом врубилась, что это Иден. Я рванула вниз. Она стояла посреди комнаты, чуть ли не в истерике билась. Завернутая в одеяло, типа как в накидке – или как там это называется. В смысле, ни с того ни с сего превратилась во всю из себя разгневанную богиню. А Джек и Кристофер стояли, как будто не понимали, что им делать.

Ханна потрясенно покачала головой.

– Видела бы ты ее лицо. Она была вне себя. Все повторяла: «Ты за это заплатишь!» Снова и снова.

– Кто заплатит?

– Джек. Да полная чушь. Она утверждала, будто он напал на нее. Мы пытались успокоить ее, но она как с катушек слетела. Наконец, Джек говорит, типа, а, на хрен все, я ухожу, эта девка рехнулась. Сказал Кристоферу, чтобы занялся ей, и мы ушли.

– А Кристофер остался?

– Ага. Понимаешь, он был по уши в нее влюблен. И на это смотреть даже было больно, потому что она, в общем-то, держала его за маленького мальчика. Иногда лизалась с ним, если слишком напивалась или накуривалась. Но трахаться с ним не собиралась, это точно. А Кристофер как будто и не понимал. В плане девушек он совсем неопытный. Ладно, когда мы пришли домой, я про сон и позабыла. Ты же видела меня. Я была такой расстроенной из-за этих бредней, что Иден наговорила. Меня беспокоило, что будет Джеку, если это всплывет. А на следующий день мы узнали, что она мертва. Мы понятия не имели, что происходит. Какой-то сюр творился.

– А из-за чего она взбесилась, как ты считаешь?

– Да из-за дури. Джек сказал, что она была в отключке и вдруг резко очухалась, сама не своя. Он думает, может, это был флешбэк с набросившимся на нее дружком ее мамаши. Но когда мы узнали о ее смерти, Джек попросил меня никому не рассказывать про этот ее припадок. Ну сама-то я точно не хотела рассказывать про наркоту, потому что…

– Почему же?

– Только никому не говори.

– Не скажу, – кивнула Элис, вздыхая про себя, когда же глупая девчонка прекратит вынуждать ее ко лжи.

– Дурь была папина.

– Что-что? Джефф дал тебе наркотики?

– Нет! Я украла их у него.

– Ханна…

– Я думала, он употребляет экстази! Сам он ни за что бы мне не дал, ну я и угостилась. Только, похоже, не то взяла, потому что эта штука оказалась типа антиэкстази. Вырубила нас на пару часов.

– А он в курсе?

– О да! Озверел знатно. Особенно когда узнал, что Джек рассказал об этом своему отцу.

– Погоди, так Оливер знал, что вы употребляли препараты Джеффа?

– Ага.

Так вот оно что. Вот почему Джефф помогал прикрывать Джека. Почему он врал, будто не спал всю ночь, почему возился с записью с домашней камеры наблюдения. Потому что в противном случае Оливер позаботился бы, чтобы все узнали, что именно из-за его наркоты и произошла драма во вторник ночью. «Местный житель снабдил наркотиками убийцу Иден» – отнюдь не тот заголовок, что хочется увидеть перед самым открытием собственной компании.

– Но теперь-то это неважно, потому что копам известно, что мы были обдолбанные. Кристофер им рассказал, да и наверняка у Иден в крови обнаружили.

– Но они не знают, что это были колеса твоего отца?

– О чем я и говорю! Если они узнают, это уже ничего не изменит. Только навлечет неприятности на папу.

– А что вы сказали копам, где вы взяли наркотики?

– Якобы они были у Иден.

– А разве Кристофер не знает?

– Он не знает, что я взяла их у папы.

– Ханна…

– Джек ничего не делал! Если мы расскажем копам про ее брехливые обвинения… Ты же сама видишь, что сегодня утром творится. Кто-то имеет на него зуб. Да ему просто завидуют!

– Но почему же Иден стала такое говорить? Как-никак, это очень серьезные обвинения. Думаешь, она была способна на такую ложь?

– Девушки врут, – покачала головой Ханна. – В этом есть и моя вина.

– И как же это ты виновата?

– Это я подбросила ей такую идею. Рассказала, что Пэрриши откупились от Лекси. Мы в умат обкурились, и она принялась рассказывать всякую дичь, что у нее с парнями происходило. Ну я и брякнула про Лекси и Джека. Она прямо ошалела, какие там деньжищи были замешаны.

– Ханна, ты серьезно? Тебе не кажется, что куда уместнее предположить, что действительно что-то произошло? Я вовсе не говорю, что Джек напал на нее, но порой люди не понимают друг друга.

Ханна с подозрением сощурилась на Элис:

– Типа он пытался изменить мне с Иден, пока я находилась в другой комнате?

– Нет-нет, я имела в виду…

Женщина осеклась. Именно это она и имела в виду.

– Элис, Джек ничего не делал Иден. Не прикасался к ней в доме и не возвращался туда после нашего ухода, чтобы убить ее, как утверждает Кристофер и эта гребаная брехня в «Твиттере».

– Поняла. Прости. Ты права.

– Значит, я правильно поступила, что ничего из этого не рассказала копам, да?

– Да, – согласилась Элис, раз уж на календаре сегодня явно значился праздник вранья. Успокоенная девушка откинулась на спину на кровать и уставилась в потолок.

– Я так его люблю.

Элис стоило трудов подавить в себе искушение треснуть падчерицу по голове ближайшим тупым предметом. Тем более что в этом городишке подобное сходит с рук.

– Знаю, милая, – произнесла она вместо этого.

– И я сделаю для него все что угодно.

«Уж разумеется», – подумала Элис. И тут зазвонил мобильник Ханны. Девушка взглянула на экран и тут же уселась.

– Привет, – ответила она на вызов.

Это оказался Джек. От смены позы рукав мешковатой футболки Ханны задрался на пяток сантиметров, обнажив тем самым тонкий серп синяка на бицепсе девушки. И, судя по всему, то был лишь край довольно большого, багрового и свежего. Элис хотела было поднять рукав полностью и спросить, что это еще за чертовщина. Вот только она прекрасно понимала, что это за чертовщина, к тому же ей пришло на ум, что разоблачать себя прямо сейчас будет ошибкой.

Ханна, от которой ускользнуло, что мачеха заметила гематому, дала понять ей взглядом, что хочет остаться одна. Элис неспешно направилась к двери, надеясь что-нибудь подслушать, однако – сюрприз-сюрприз – говорил только Джек. Женщина поднялась к себе.

Джек виновен. Он изнасиловал Иден, пока его девушка предавалась фантазиям о неведомых цветах, а затем, оказавшись перед лицом разоблачения, вернулся и убил свою жертву. И теперь угрозами и силой заставляет покрывать его несчастную и запутавшуюся слабую Ханну. Синяк совсем свежий, наверняка есть и другие – не исключено, имеются и внутренние повреждения. И Джефф тоже помогает насильнику – по причине, теперь ей известной. Договорняк налицо.

Элис принялась расхаживать по комнате. Необходимо убедить падчерицу, чтобы она рассказала полиции об обвинениях Иден. Кристофер наверняка сообщил об этом, но копы как пить дать решили, что он сочиняет ради спасения собственной задницы. Однако если показания даст и Ханна, разбираться с Джеком им придется. И тогда может произойти все что угодно. Вот только вынудить падчерицу выложить правду будет нелегко. Она влюблена по уши. И потому слепо предана Джеку.

Женщина уже прошагала несколько километров по комнате, когда под окнами раздался рев «Индиэн Чиф». Она вышла на лестницу. Джефф внизу что-то резко выговаривал Ханне. Элис спустилась к ним, ощущая себя – подумаешь, всего лишь в миллионный раз – посторонней в собственном доме. Когда она достигла кухни, девушка уже удалилась в свою комнату. Джефф стоял возле холодильника, вливая в себя энергетик.

– В общем, на выходные Ханна отправляется к бабушке Джека, – объявил он, на секунду оторвавшись от бутылки.

– Что? Почему?

– Видела, небось, что в «Твиттере» творится?

– Видела. С ума сойти!

– Именно. Вот мы и решили, что до поры до времени им лучше залечь на дно.

– Кто это мы?

Что-то непонятное едва заметно мелькнуло у него в глазах.

– Что?

– Ты сказал «мы», и мне просто интересно…

– Мы, – отозвался Джефф тоном, словно разговаривал с ребенком. – Я и Ханна.

– Ах, понятно. Прости. Да, конечно.

Вот только муж имел в виду не себя и Ханну. Он имел в виду себя и Оливера Пэрриша. Своего нового кореша. Своего царя и бога. Джефф закрылся у себя в кабинете, Элис же осталась на кухне, надеясь переговорить с девушкой до ее отъезда. Увы, появившись из своей комнаты, Ханна даже не взглянула на мачеху, а устремилась прямиком к выходу. Когда она открыла дверь, Элис увидела стоящий у тротуара джековский «хот-хэтч» с заведенным двигателем. А за рулем сидел тот самый парень, который убил Иден Перри и считал, что это сойдет ему с рук. «Да конечно, – подумала Элис. – Хрен ты угадал».

Селия

Селия ознакомилась с постами в «Твиттере» лишь через час после их публикации. Она вообще думала взять тайм-аут от мониторинга соцсетей. Все эти сенсации-инсинуации у нее уже в печенках сидели. Но потом позвонила Милли Уильямс, в своем нетерпении поделиться новостью о клевете на Джека несколько позабывшая о приличиях. Так что Селии снова пришлось окунуться в выгребную яму и прочесть о нападении сына на девушку и последовавшем сокрытии преступления.

Звонить Оливеру ей было страшно. Как раз подобного он и опасался, когда год назад они заключали сделку. Зловония измышлений и намеков. И все же будет лучше, если муж услышит об этом от нее, а не от коллеги или клиента. Он был на работе, уехал еще до рассвета разбираться с немцами, все более и более проявляющими недовольство. В данный момент у Оливера проходило телефонное совещание, однако его помощник заверил, что муж перезвонит ей, как только освободится.

Меря шагами кухню, Селия в какой-то момент осознала, что думает о Лекси Лириано. Это была одаренная доминиканская девушка из Дорчестера, обучавшаяся в Уолдовской школе по программе Городского совета по возможностям образования – ежегодно к ним поступал с десяток учеников из малоимущих семей. Такие всегда очень целеустремленны и безупречны в поведении, но в то же время и крайне замкнуты. Их редко встретишь на каких-либо мероприятиях или просто ошивающимися на Сентр. Живут они далеко от школы.

Вот потому факт встреч Джека Пэрриша с «программной» девушкой у окружающих вызвал, мягко выражаясь, удивление. Селия так и не пришла к какому-либо убеждению касательно Лекси. Несомненно, она была красива, с большими карими глазами, очаровательной кожей цвета чая с бергамотом и шикарными вьющимися черными волосами. Также ей нельзя было отказать в уме. Девушка мечтала стать юристом, к вящему удовольствию Оливера, совершенно очарованного подругой сына. После первого же разговора с ней он вполне серьезно пообещал замолвить за нее словечко для получения работы по окончании Гарвардской школы права.

Тем не менее расслабиться у Пэрришей Лекси совершенно не могла. Селия прекрасно понимала, насколько их дом может ошеломлять посторонних, и делала все от себя зависящее, чтобы ободрить девушку. Однако ее настороженность и подозрительность ничуть не ослабевали. В вопросах она видела лишь ловушки, в комплиментах пыталась выявить насмешку. Ее можно было уподобить матросу-дозорному в «вороньем гнезде», высматривающему на горизонте признаки нетерпимости. Пару раз во время разговора с гостьей Селия замечала негодование в ее взгляде, причину которого так и не смогла разгадать. А один раз услышала, как Лекси тихо переговаривается на испанском с их домработницей, гватемалкой Эстреллой. Когда Селия зашла на кухню, обе тут же смолкли и избегали смотреть ей в глаза. Еще один кирпичик в стене между ней и первой подружкой сына.

Достопамятный инцидент произошел в начале второго месяца отношений Джека и Лекси. Пара находилась у него в комнате после школы, в то время как Селия на кухне решала вопрос ужина. Оливер предупредил, что задержится на работе, так что предстояло кормить лишь их троих. Женщина изучала содержимое холодильника, когда слуха ее достиг звук быстрых шагов по лестнице. Затем открылась и закрылась входная дверь. По-видимому, пара решила отправиться на Сентр, прежде чем Селия отвезет Лекси домой – Джек только получил права и мог ездить по городу, однако соваться в Бостон ему пока было рановато.

Минут через двадцать позвонила мать Селии. Она «ужасно» вывихнула лодыжку, и ей «немедленно» требовалась помощь дочери. При обычных обстоятельствах Селия уклонилась бы от спасательной экспедиции – старушка была не подарок даже без страданий от телесных повреждений. Но раз уж ей все равно предстояло везти в город Лекси, она решила протянуть руку помощи хромой старой кобыле. Женщина принялась набивать Джеку сообщение, чтобы они вернулись домой, как вдруг на лестнице снова раздались шаги. Она застыла в замешательстве: наверху никого не должно было быть. Однако на кухне появился Джек, с растерянной улыбкой на лице.

– Мне показалось, ты уехал, – нахмурилась Селия.

Парень покачал головой. Почему-то он избегал смотреть ей в глаза.

– А Лекси где?

– Отправилась домой.

– Как? Я думала, я ее подброшу.

– Ее мама забрала.

Селия ожидала продолжения, однако такового не последовало, и тогда она осведомилась:

– Все в порядке?

– Ну да, конечно. А что на ужин?

– Да что отыщешь, – бросила она, немедленно придя в раздражение.

Селия направилась к машине – все-таки Катарина ждала, – да так и застыла на месте от открывшегося за поднимающимися гаражными воротами зрелища. На подъездной дорожке спиной к дому стояла Лекси, неподвижная словно статуя. И такую позу, похоже, она сохраняла на протяжении последнего получаса. Девушка не обернулась, хотя не услышать сейсмического грохота ворот было невозможно. Селия собралась было подойти и выяснить, что, ради всего святого, происходит, но тут перед Лекси остановилась машина. По-прежнему не оглядываясь, она села в нее. Через несколько секунд распахнулась водительская дверца, и из автомобиля выскочила женщина. Высокая, в медицинской форме, с суровым выражением на вытянутом лице. Мать Лекси. Кто же еще. Глаза ее вспыхнули гневом, когда она заметила Селию. Незваная гостья определенно собиралась броситься к ней по дорожке, однако из машины выбралась и Лекси. После краткого и ожесточенного обмена репликами ее мать уселась за руль, перед этим бросив на Селию прощальный взбешенный взгляд.

Когда автомобиль отъехал, она вернулась в дом потребовать от сына объяснений. Разговор их проходил над дымящимся трупом слойки, не перенесшей процедуры приготовления в микроволновке. Джек, однако, лишь отмахнулся – мол, пустяки. Они всего лишь поругались. А потом опять позвонила Катарина:

– Я просто умираю от боли…

Селии только и оставалось, что удовлетвориться полученными объяснениями. Уже через сорок минут она хлопотала над матерью, чье увечье, как и следовало ожидать, оказалось сущей ерундой. Домой женщина вернулась уже в начале десятого, и буквально на пороге ее встретил Оливер, мрачный как туча.

– Скажи, что сегодня произошло между Джеком и Лекси?

– Поссорились.

– Ее мать позвонила, едва я явился домой. Она обвинила Джека в непристойном поведении.

– Непристойном?

– Она обвинила Джека в жестоком обращении со своей дочерью.

Селия тут же вспомнила озадаченную улыбку на лице сына.

– Так, а он что сказал?

– Он схватил ее за руку, но только для того, чтобы успокоить ее после полученной пощечины. Которую считает гораздо серьезнее любых своих действий.

– А разве не так?

– Брось, Си. Ты же знаешь, что нет.

Верно, знала. Да никому и в голову не придет, что стройная латиноамериканка из Дорчестера, круглая отличница и солистка хора, представляет собой какую-либо угрозу для высокого и крепкого белого парня. И Селия ясно видела, какой вред могут принести подобные обвинения. Против показаний Лекси показания Джека. Отнюдь не то противостояние, что ей хотелось бы выносить на суд общественного мнения.

– И что нам делать? – спросила она.

– Заставим Джека извиниться. Для проформы.

– Думаешь, это уймет мамашу?

– Честно? Нет. Она очень… хм, напористая.

– Понятно. Что тогда?

– Можем все отрицать. Выставить Лекси зачинщицей.

– Думаешь, сработает?

– Смотря что ты под этим подразумеваешь. Убережет ли Джека от юридического иска? Да. Что же до всего остального…

«Все остальное», – подумала Селия. Она ясно видела, что под этим подразумевает муж. Косые взгляды, инсинуации, разговоры, обрывающиеся при ее появлении.

– Мы можем выплатить ей возмещение?

– Возмещение?

– Да, Оливер. Откупиться от нее. Дать взятку за молчание.

Муж уставился на нее без всякого выражения. Ей стало понятно, что подобная идея ему даже в голову не приходила.

– Послушай, если мы начнем перекидываться обвинениями, проиграют все, – продолжила женщина. – Да, Джек будет дискредитирован, но что они с этого выгадают? А если мы им что-нибудь дадим – скажем, на образование, – от этого выиграют все.

Оливер нахмурился, машинально поглаживая шрам. После некоторых раздумий вынес вердикт:

– Это можно попробовать.

Так они и поступили. На следующий день он встретился с Глорией в кофейне рядом со стоматологической клиникой, где она работала гигиенисткой. В ходе переговоров стороны пришли к соглашению, что на образовательный счет Лекси поступит пятьдесят тысяч долларов – после подписания матерью и дочерью соглашения о неразглашении информации, обязывающего их впредь никогда не обсуждать инцидент.

Селия твердо решила позабыть эту историю, выбросить все из головы. И в основном ей это удалось. Одного только женщина так и не смогла стереть из памяти. Озадаченное выражение лица Джека, когда он спустился вниз. Как будто парень столкнулся с чем-то ему совершенно непонятным.

Перезвонил Оливер. Она зачитала ему ветку в «Твиттере».

– Кто-нибудь еще знал о выплате? – первым делом спросил он.

– Только я и Джек. А с твоей стороны?

– Соглашение составил я сам.

– Значит, думаешь, это написал кто-то из Лириано?

– Больше некому. Лекси, скорее всего. Она была не в восторге от сделки.

– И что тогда будем делать?

В его фирме числился специалист по соцсетям – возможно, удастся заблокировать эту ветку, а то и вовсе удалить. Также он попытается отыскать исчерпывающие доказательства, указывающие на автора грязных постов. И тогда, опираясь на соглашение о неразглашении, можно будет заставить Лириано публично заявить о лживости обвинений в «Твиттере».

Не то чтобы это будет иметь какое-то значение. Вред уже причинен. После телефонного разговора с Оливером Селия заглянула в интернет: ветвь набрала шестьдесят два лайка и восемь ретвитов. Комментарии пока отсутствовали, но, несомненно, скоро появятся. Даже если несколько сотен просмотров практически и не сказывались на общей картине, для Эмерсона с его двадцатичетырехтысячным населением число все же было немалым. Зубная паста выжата из тюбика, и обратно ее уже не запихать, каким бы гением ни являлся оливеровский специалист по соцсетям. Пэрриши неизменно пользовались большим уважением в городе, но кое-кому все-таки доставит удовольствие понаблюдать, как их вываливают в дерьме. Это неизбежно. Когда достигаешь определенных вершин в жизни, у людей вдруг появляется острая потребность скинуть тебя вниз, как будто твое падение способно их вознести.

Все это бесило и угнетало. Она проснулась с убеждением, что кошмар позади. Не совсем позади, конечно же. Будут судебные заседания, сплетни за спиной. Но у сына в конце концов все наладится. В этом году он закончит школу. Лето они проведут в Кейптауне, а потом он начнет учиться в Дартмуте. Жизнь будет продолжаться.

И вот теперь это. Перед завершением разговора Оливер уверил ее, что уж власти-то точно не станут доверять постам в «Твиттере». Главный подозреваемый у них есть, и это не Джек. У Кристофера имелся мотив и возможность, и существует указывающее на его причастность веское вещественное доказательство – об этом и другом еще только будет объявлено. Его арест – дело решенное. Все остальное – лишь бессмысленный шум.

Увы, его слова Селию все же не успокоили. Она никак не могла отделаться от ощущения, что в этой истории и вправду кроется некая ужасная правда. Ей вспоминалась Лекси, застывшая изваянием перед подъездной дорожкой, и выражение лица Джека, когда он явился домой в среду утром, в то время как в гостиной Бондурантов остывал пока еще не обнаруженный труп. Вспомнились обрамленные тушью умоляющие глаза женщины на экране компьютера.

Нужно поговорить с Элис. Уж она сможет ее успокоить, что-нибудь обязательно да предложит. Селия тут же набила сообщение подруге, однако оно осталось непрочитанным. Тогда она решила направиться прямиком к ней, как поступила и вчера. Поездка по городу вызвала у нее странные чувства – теперь, когда где-то там распространялась гнусная клевета. Внезапно женщине стало неуютно среди всех этих знакомых домов, магазинов, школ. Ее воображение рисовало людей внутри зданий, читающих злополучную ветку в «Твиттере» и думающих именно то, чего автор постов и добивался.

Когда она выехала на Кресцент, навстречу ей промчался приспортивленный компактный «Лендровер» Элис. В зеркале заднего вида Селия увидела, как машина, проигнорировав знак «стоп», свернула направо в сторону центра. Куда бы подруга ни направлялась, она явно спешила.

Боже, в полицейский участок! Что-то происходит. Селия выполнила разворот в три приема – впервые после экзамена на получение прав, между прочим, – и, подпрыгивая на лежачих полицейских, устремилась в погоню. Ей хотелось перехватить Элис еще до того, как та войдет в отделение. Оливер, несомненно, тоже уже в пути, в очередной раз решив держать происходящее в тайне от жены. Что ж, для разнообразия не помешает узнать о происходящем еще до того, как оно произойдет.

Селия нагнала беглянку в нескольких кварталах от Сентр, как раз перед ее неожиданным поворотом налево. Значит, целью Элис был вовсе не участок. Вместо этого она мчалась в направлении Эмерсонских Высот. А вдруг подруга увидела ветку в «Твиттере» и теперь спешила к ней? Нет, заехала на стоянку Унитарианской церкви. Селия в замешательстве замедлилась. С какой радости Элис прикатила в церковь в пятницу утром? Неужто на собрание «Анонимных алкоголиков»? Но она бы знала, если бы подруга боролась с зависимостью. Утаивать что-либо, вообще-то, было не в ее духе.

Селия завернула на подъездную дорожку к церкви и остановилась перед зданием. Элис было не видать. Наверное, проехала на стоянку за церковью. Женщина выбралась из автомобиля и принялась размышлять, что делать дальше. Неплохо было бы заглянуть внутрь, однако ей не хотелось объясняться с кем-то из здешних. В итоге она двинулась в обход по узкой полоске лужайки между кленами и витражами. Восхитительная игра света и теней вызвала у нее ощущение чего-то неземного, как будто она входила в рай. Да уж, было бы смешно, если бы небесами все это время владели унитарии.

Она остановилась у задней стены, а затем выглянула из-за угла. На обширной стоянке были припаркованы лишь две машины – «Ровер» Элис и темный «Лексус». В последнем сидели два человека. Элис и Мишель. Они начали целоваться. Словно парализованная, Селия взирала на их объятья. Разметавшиеся золотисто-каштановые волосы Элис, ее нежные руки лежали на мужчине. Вдруг они отстранились друг от друга, и Мишель принялся говорить по телефону. Элис смотрела на него, машинально разглаживая свои волосы. Даже с такого расстояния в ее взгляде безошибочно читалась любовь.

Селия увидела достаточно. Руки у нее нешуточно тряслись, когда она отъезжала от церкви, все еще пытаясь осмыслить сцену, свидетельницей которой стала. Дорога до дому много времени у нее не отняла. Всего пять минут, в течение которых мозг ее не выдал ни одной связной мысли. Лишь только на въезде на дорожку к дому ее озарило. Женщина открыла «Твиттер» на телефоне и погрузилась в чтение. Искомое обнаружилось в четвертом твите:

«Что, девушка вроде Лекси может взять и отмахнуться от подобной грубости? Да конечно. Или ее мать просто забудет об этом, не потребовав компенсации? Да конечно!»

«Да конечно!» Элис же постоянно повторяет это выражение. Так это она написала ветку в «Твиттере», а вовсе не кто-то из Лириано! Теперь-то Селия так и слышала ее голос в постах. Не только в этом предательском словосочетании, но и в каждом слове. Она оклеветала Джека перед всем миром. А теперь, пожалуйста вам, празднует со своим любовничком, папашей убийцы. Лапают друг друга, как животные в период гона.

Селия позвонила мужу. Тот оказался на совещании, и тогда она велела помощнику вызвать его – впервые за всю его карьеру. Оливер молча выслушал ее и затем объявил, что прямо сейчас выдвигается домой. Селии же тем временем предстоит немедленно забрать Джека из школы и отправить его в Бостон. На ее замечание, что, возможно, сына будет трудно оторвать от Ханны, муж распорядился, чтобы Джек взял девушку с собой.

Женщина позвонила Катарине договориться о приезде детей. Она надеялась, что из-за своего отвращения к соцсетям старуха остается в неведении касательно постов в «Твиттере», однако, как выяснилось, какая-то ее подруга – несомненно, облизываясь от удовольствия, – прочла ей всю ветку по телефону.

После многозначительной паузы, взваливающей вину за произошедшее на Селию, мать охотно согласилась предоставить убежище Джеку и его «маленькой подружке», пока Оливер разбирается с бардаком. Уж она позаботится, чтобы внук оставался вне поля зрения.

И да поможет Господь тому репортеру, который постучится к ней в дверь.

Вскоре после того как сын умчался за Ханной, домой прибыл Оливер, скорее решительно настроенный, нежели разгневанный. Селия рассказала об увиденном, не скупясь на краски при описании всей глубины предательства Элис.

– И что нам делать? – спросила затем она.

– Что делать? – мрачно отозвался муж, словно бы не веря, что ему приходится объяснять. – Выставим эту бабу во всей ее красе.

Мишель

Едва лишь Элис покинула стоянку, Мишель перезвонил Кантору. Кристофер предстанет перед судом в два часа дня. Перед слушаниями полиция проведет пресс-конференцию, на которой и объявит об аресте. Едва ли что-то соображая от потрясения, Мишель осведомился, следует ли ему появиться перед журналистами. Адвокат ответил, что это плохая идея, лучше продолжать избегать внимания публики.

Значит, снова таиться. Отсиживаться в заточении в собственном доме, с отключенным телефоном, закрытым рестораном. Предпринимать вылазки лишь для тайных встреч с одним-единственным человеком – с которым и показаться-то на людях нельзя. С каждым часом мир его все сжимался и сжимался – если так и будет продолжаться, то вскорости он попросту перестанет существовать.

Пока Мишель в одиночестве сидел в машине, все еще ощущая на себе руки Элис, вдыхая оставшийся после нее аромат, у него закралось ужасное подозрение. Во всем виноват его роман! Из-за него все беды. Посмотрим правде в глаза. Кристофер начал тайно посещать дом Бондурантов примерно тогда же, когда он, его отец, и познакомился с Элис. Убийство было совершено через несколько дней после ее предложения развестись. И вот теперь новость об аресте сына поступила, когда он в буквальном смысле отдавался ее объятьям. Во всем виноват его роман. Следовательно, он должен прекратить встречаться с ней. Иначе наказание никогда не прекратится.

Но так он останется без своего лучшего союзника. За последние два дня Элис стала для него тем, кем и стремилась стать все это время и чему он отчаянно сопротивлялся. Его партнером. Эта женщина верит ему безоговорочно. И служит залогом его с сыном спасения. Ее посты в «Твиттере» сегодня утром – лишь начало. Элис – его шпион, ловкий и хитрый, беспрепятственно перемещающийся по вражескому стану. Она лжет и мошенничает, потому что того требует правда. Их любовь с самого начала на обмане и основывалась. Настало время использовать ложь ради собственного спасения.

Суд был назначен в городке к западу от Эмерсона, где дома были поменьше, а маркировка в милях на спидометрах и счетчиках пробега машин выдавала факт их американского производства. Мишель встретился в Кантором в кофейне неподалеку от здания суда.

– Как Кристофер? – спросил он, стоило адвокату устроиться напротив.

– Он крепкий паренек.

– Правда? – и не подумал скрыть сомнение Мишель.

– Итак, – перешел к делу Кантор. – Сегодня ему официально предъявляют обвинение. Мы заявляем о своей невиновности, и затем судья выносит решение о залоге.

– Я могу достать сотню тысяч наличными.

– Что ж, с этого и начнем.

– Думаете, запросят больше?

– Не исключено. Или же судья и вовсе не удовлетворит наше ходатайство.

– А он может это сделать?

– Он может сделать все, что ему вздумается. Не могу не отметить: плохо все-таки, что ваш сын – французский гражданин.

– Лично мне начинает казаться, что плохо то, что мы вообще переехали в Америку.

– А вот такое настроение вам лучше держать при себе.

– Я смогу с ним увидеться до суда?

– Боюсь, нет. Это громкое дело, Мишель. И потому все играют по правилам. – Адвокат какое-то время помолчал, не сводя с него внимательного взгляда. – Насчет тех постов в «Твиттере». Что вам известно об этом?

– Только то, что я прочел, – пожал плечами мужчина. – Возможно, это написала Лекси или ее мать.

– С матерью я разговаривал. Эта женщина не станет ничего постить. – Кастор подался вперед, и вовсе сверля собеседника взглядом. – Будьте осторожнее, Мишель. Подобные штучки могут выйти вам боком.

Однако скоро уже должны были начаться слушания. Они пересекли стоянку и подошли к заднему входу в здание суда. Охранник впустил их, последовала процедура проверки на металлодетекторе. Свет в вестибюле воспринимался очень ярким, и кругом стоял какой-то убаюкивающий гул – Мишель так и не понял, в самом здании или же у него в ушах. Кантор остановился переговорить с другим адвокатом, и Мишель едва ли что понял из их беседы, хотя отчетливо слышал их. Затем они прошли в зал заседаний, чем-то походивший на обычную аудиторию в колледжах, что он посещал с Кристофером. Адвокат отвел его на скамью в первом ряду слева. Она оказалась жесткой, прямо как в церкви.

Кантор отправился проведать Кристофера, содержавшегося в помещении рядом. Мишель вдруг осознал, что в зале находятся и другие люди. Скамейки позади него уже были заполнены. Сначала он решил, что все они явились поглазеть на его сына, однако большинство привели сюда собственные проблемы. Прямо перед ним, по другую сторону ограждения, толпились адвокаты и клерки. Мишель пожалел, что здесь нет Элис, но затем едва не рассмеялся вслух от нелепости подобной мысли.

Справа от него возникло какое-то движение. За ограждение зашли два адвоката, мужчина и женщина. У обоих были тяжелые наплечные сумки, которые они водрузили на стол напротив канторовского. Вслед за ними появилась черноволосая женщина, занявшая место непосредственно через проход от Мишеля. Мать Иден. Он узнал ее из новостей. В ней ощущалась неистовость, напомнившая ему о женщинах, которых он навидался в Бейруте. Вдовы. Бойцы. Верующие. Всего несколько дней назад их дети были… Кем? Любовниками? Друзьями? Женщина-адвокат что-то сказала через ограду матери Иден, и та хмуро кивнула, обводя взглядом обстановку. Ее внимание, едва ли не кожей ощущал Мишель, вот-вот сосредоточится на нем. Он понимал, что лучше избежать встречи глазами. Но это будет все равно что признать вину сына. И вот она уже смотрела на него своими черными глазами. Мужчина ожидал прочесть в них гнев и ненависть, однако встретил лишь неимоверное любопытство. Она словно бы задавала ему вопрос. Не отдавая себе отчета, Мишель резко покачал головой. С непроницаемым выражением женщина смотрела на него еще пару мгновений, а затем отвернулась.

Вернулся Кантор.

– Наше дело рассматривается первым, – сообщил он. – Мишель, крайне важно, чтобы вы ничего не делали и не говорили перед судьей.

Мужчина кивнул. Адвокат сел за стол перед ним и принялся извлекать папки из сумки. Из боковой двери в сопровождении двух охранников вышел Кристофер. На нем была оранжевая тюремная роба, руки спереди закованы в наручники. Он выглядел очень маленьким. Глаза опущены вниз – в попытке сделать себя невидимым, как он и поступал во время болезни матери. Мишелю отчаянно хотелось позвать сына, однако он помнил наказ адвоката. Охранники подвели парня к стулу возле Кантора. Кристофер, однако, не сел. Вместо этого он повернулся к отцу. Мишель немедленно встал, открыл объятья, и сын так и рухнул в них. От него исходил резкий запах мыла, и его слегка трясло, словно заведенную машину. Охранники что-то им сказали, и Мишель почувствовал руку на плече.

– Я вытащу тебя, – быстро произнес он.

Мужчина отпустил сына и сел. По щекам у него катились слезы, и он с яростью вытер их ладонью. Мать Иден смотрела на них, ее темные глаза так и оставались непроницаемыми.

Появился судья, высокий мужчина с редкими седыми волосами. Он заговорил с клерком, чей стол располагался под его местом. Когда они закончили, клерк поднялся и объявил, что Кристофер Поль Махун обвиняется в убийстве Иден Анджелы Перри. Кристофер тоже встал и едва слышным голосом заявил о своей невиновности. Последовало продолжительное обсуждение освобождения под залог. Кантор распространялся об общественном положении Мишеля, оценках Кристофера, его поступлении в Барнардский колледж. Обвинительница указала на его родственников в Париже и Бейруте и французский паспорт. В итоге судья в освобождении под залог отказал, но при этом ясно дал понять, что вскоре они могут подать повторное ходатайство. На этом все и закончилось. Судья ушел, охранники вывели Кристофера через боковую дверь. Парень не оглянулся.

Кантор старался его обнадежить. Мол, для судьи необычно предлагать следующее слушание о залоге столь быстро. Шанс скорого освобождения Кристофера все еще существует. Мишель кивал, хотя едва ли слушал. Ему лишь хотелось убраться отсюда, чтобы позвонить Элис и вместе с ней взяться за освобождение сына.

Даниэль

Когда она наконец-то увидела его воочию, никаких ожидавшихся ею чувств не испытала. В здание суда Даниэль явилась, полагая, что очная ставка с Кристофером только укрепит ее убежденность. Вообще говоря, таковой ей и без того должно было хватать. Как-никак, против фактов не попрешь. В доме он был с Иден один, последним видел ее живой. Его чувства к ней описывали чуть ли не как манию. Наконец, полиция заявила на конференции, что частички кожи под ногтями дочери безусловно имеют происхождение из его шеи. Это он убил ее.

Но стоило ей увидеть отца паренька, как внушенные прошлым вечером Патриком сомнения вернулись. Ее ожиданиям мужчина не соответствовал. Ни на вот столечко! С таким именем он ей рисовался кем-то вроде одного из оптовиков, с которыми вел дела Слейтер. Вульгарные типы с нависшими бровями, противными голосами и бегающими глазками. Но Махун-старший, в темном костюме и с изящными чертами, скорее походил на европейца. Конечно же, это ничего не значило. Богатые европейцы творят зло постоянно. Достаточно вспомнить историю. И все же, когда он покачал ей головой, сложно было не почувствовать, что они оба заточены в одном и том же аду.

Ее сомнения только возросли, когда в зал ввели Кристофера – закованного в наручники, вне себя от ужаса. Его фотографии она видела, но к зрелищу все равно оказалась не готова. Господи, да это же сущий ребенок! Даниэль всю жизнь провела бок о бок с насилием, и сейчас разглядеть его в пареньке не могла. Вот ни грамма. С таким Иден вполне справилась бы самостоятельно. Да она выпроваживала ухажеров и покрепче. Не, что-то она определенно упускает.

Ее подмывало поделиться своими сомнениями с детективами и окружным прокурором, да только ясно было как день, что от нее попросту отмахнутся. На недавней конференции все они источали уверенность. Но каким же испытанием это мероприятие обернулось для нее! Принимать в нем участие ей не хотелось. Выставляться перед всеми этими камерами, чтобы ее лицо стало известно еще больше – ужасала одна лишь мысль об этом. Однако Гейтс, как обычно, проявила настойчивость. Им было необходимо, чтобы она вышла к журналистам, отстаивая свое погибшее дитя. Так что пришлось возвращаться в Эмерсон. Даниэль надела большие солнцезащитные очки, что Иден подарила ей на день рождения. Перед зданием полиции уже собралась приличная толпа. То было настоящее шоу. Копы и официальные лица, репортеры, кучка горожан, не придумавших себе развлечения получше. Гейтс тепло ее приветствовала и представила курирующему дело окружному прокурору, крупной женщине по имени Пенни. По ее виду можно было предположить, что живет она с кошкой, матерью да вечными обидами, за которые отыгрывается на говнюках, отправляя их за решетку.

– Мы выступим с заявлением, а потом ответим на несколько вопросов, только и всего, – объяснила Гейтс.

– Мне же ничего не надо будет говорить, верно?

– Нет-нет, – ответила Пенни чересчур поспешно, словно Даниэль добровольно вызвалась станцевать на пилоне. – Достаточно вашего присутствия.

Пресс-конференция началась точно в срок. Первым слово взял начальник полиции. Как Даниэль и подозревала с первой же встречи с ним, он оказался напыщенным пустозвоном, и его явно больше беспокоил вред, который эта «ужасная трагедия» нанесла городу, нежели то обстоятельство, что ее дочь лежит закоченелой в морге. За ним выступила Гейтс, которая перед камерами смотрелась даже лучше, чем при личном общении. Начала она с соболезнований Даниэль. Из публики на нее устремились сочувственные взгляды, внимание же прессы ощущалось скорее хищническим. Ей немедленно захотелось удрать отсюда, однако копы были правы. Она была нужна здесь.

Тем не менее, несмотря на царившую атмосферу карнавала, мероприятие развеяло ее сомнения. Да, это было шоу, но шоу профессиональное, на которое не пожалели средств и сил. Которое поставили ради ее ребенка. Стоя там, в переднем дворе – или на плазе, или как там называется это место, – с его фонтаном, огороженными деревцами и бронзовой статуей копа, помогающего мальчику, Даниэль не могла не почувствовать себя убежденной. Да какая здесь может быть ошибка? Иден убил Кристофер Махун.

Однако затем, в суде, она увидела Махунов, и сомнения вернулись, причем усилившимися. Шоу было всего лишь шоу. За ним ничего не стояло. Возможно, Патрик был прав. Этот закованный в наручники хиляк весом чуть более шестидесяти килограммов – лишь мальчик для битья. Самый простой вариант. Предъяви они обвинения какому-нибудь лыбящемуся выходцу из Южного Бостона с гнилыми зубами и вытатуированным на шее кельтским крестом, Даниэль, по крайней мере, хоть сколько-то смогла бы утешиться, что расследование действительно проведено на совесть. Но этот паренек? С таким отцом? К сорока годам женщина постигла, что единственное, на что она может полагаться, – это дурное предчувствие, порой зарождавшееся у нее в груди. А сейчас оно накатывало что сердечный приступ. Нет, все-таки где-то здесь ошибка.

После отказа в освобождении под залог адвокаты и охранники организовали ее отбытие таким образом, чтобы она не пересеклась с Махуном-старшим, хотя ей отчаянно хотелось спросить у него, что ему известно. Но нет, свою роль она уже отыграла. Теперь ей пора возвращаться домой и лезть на стенку, пока им вновь не потребуется ее присутствие. Весь день с Даниэль носились как с кинозвездой, и вдруг она осталась одна-одинешенька. Наверно, подумалось ей, судебный процесс будет таким же – головокружительной чередой публичных представлений и тоскливого одиночества.

По дороге домой Даниэль погрузилась в размышления о Патрике. Человек с сомнениями. Подобных ему она в жизни не встречала. Спокойный, любезный, умный и нетрезвый, носящий свое горе как сшитый на заказ костюм и уверенный, что знает жизнь лучше других. Когда они распрощались на парковке того мерзкого бара, она решила, будто на этом их отношения и закончились, но теперь ее вдруг охватило чувство, что то было только начало. Тут же отказавшись от возвращения домой, Даниэль съехала с шоссе 9 под Эмерсоном и набрала номер сотового, что он дал ей прошлым вечером.

– Уже знаете об аресте? – спросила она вместо приветствия, когда Патрик ответил.

– Да по новостям только и трубят.

– Я как раз из суда возвращаюсь.

– Сами-то что думаете?

– Что-то не так во всем этом. – Она рассеянно уставилась на мчащиеся мимо машины. – Между прочим, по одной из версий, вы – сумасшедший, использующий в своих интересах скорбящую мать.

– Хм, о своем психическом состоянии я умолчу. Но смею вас заверить, что отнюдь не использую вас в своих интересах. Если вы действительно так считаете, сбросьте звонок. И впредь я вас не побеспокою.

– Вы уже выпили?

– Нет.

– Можем мы встретиться?

– Да, конечно.

– Только не в том ужасном баре. Могу я зайти к вам в офис?

– Вряд ли это хорошая идея.

– К вам домой. Ко мне. На стадионе. Мне пофиг. Но нам нужно поговорить.

– Приезжайте ко мне. Заранее прошу прощения за бардак.

«Если бы я заморачивалась на бардаке, – подумала Даниэль, – то и разговаривать с тобой не стала бы».

Патрик

Кара на работе его в конце концов постигла. Накануне поздно вечером Грифф прислал сообщение. Видимая простота текста лишь делала его более зловещим. «Встречаемся завтра в десять. Важно. Явка обязательна». Патрик ответил пиктограммой поднятого большого пальца – общаться как-либо по-другому в своем тогдашнем состоянии он находил небезопасным. Он принялся всерьез нагружаться сразу же по возвращении из «Королевского салона», переключившись с джина «Тенкьюрей» на виски «Сантори». Результат последовал тот же, что и всегда. Периоды забвения, прерываемые вспышками сокрушительного кошмара. Ночи вообще становились предсказуемо одинаковыми. В этом-то и заключается прелесть спиртного: всегда знаешь, каким будет твое состояние после достаточной дозы. Вскорости и дни станут такими же. Один из консультантов Габи как-то заметил, что, какую бы личность наркоман или алкоголик ни представлял собой в начале, в конце все они превращаются в одно и то же. В изнемогающую по игле руку. В жаждущий бутылки пересохший рот. Порой Патрик задумывался, за какой срок он выскоблит все особенности собственного «я» и станет вещью самой по себе. Чистейшей гибельной потребностью. Возможно, не за такой уж и долгий, как ему кажется.

Он понятия не имел, когда вырубился, но время пробуждения ему было известно с точностью до минуты – 4:13 утра. Мгновения спустя после очередного появления Габи. Ну или ее голоса. Фраза была еще короче, чем в ночь убийства Иден. На этот раз лишь одно слово, вопрос: «Пап?» Словно бы напоминание. Ее все еще нужно забрать.

По крайней мере, сегодня ему хватило ума не сбегать из дому. Искушать судьбу было ни к чему. Сон ушел напрочь, и Патрик подавил в себе соблазн возобновить возлияния. На предстоящую встречу необходимо явиться трезвым как стеклышко. Уволят-то его вряд ли. Все-таки Грифф – мужик что надо. Тем не менее текущее поведение Патрика однозначно неприемлемо. Надо полагать, ему в той или иной форме поставят ультиматум, и эту пилюлю лучше принять на ясную голову.

В офис он прибыл к семи и сразу же набросился на работу с энтузиазмом двадцати-с-хвостиком-летнего практиканта, зарабатывающего себе репутацию знатока Уолл-стрит. Обрушил лавину уведомлений на коллег и клиентов, не забывая отсылать копию каждого Гриффу. Новости по делу Иден старательно игнорировал, поскольку понимал, что эта кроличья нора сведет на нет все его усилия строить из себя добросовестного работника.

Тем не менее от мыслей о Даниэль отделаться ему не удавалось. Его терзало беспокойство, что он зашел с ней слишком далеко. Патрик едва ли не ожидал, что после его заявления об увиденном в рощице Джеке Пэррише она окатит его своим шардоне. На удивление, после этого женщина вроде даже с интересом выслушала рассказ об Оливере и Селии, а также о кратком и злополучном приобщении его собственной дочери к Пэрришам. Даниэль Перри, начинал понимать Патрик, вовсе не та женщина, за какую он поначалу ее принимал. Волевая, да, однако под бойцовскими доспехами таились в ней уязвимость и ум, наводящие на мысль, что при иных обстоятельствах вся ее жизнь могла бы сложиться по-другому. Об Иден она говорила с безжалостной прямотой, столь несвойственной для Эмерсона, где своих детей традиционно обсуждали с исступленным восторгом, приличествующим скорее первому раунду драфта Национальной футбольной лиги. На дочери Даниэль явственно была помешана, но при этом ее отношение к ней отличалось прямолинейностью и взыскательностью, со всей очевидностью демонстрировавшими, что в Иден она видит личность, а не какую-то пустышку.

Шел уже второй час их встречи – Патрик прикончил третью порцию джина, Даниэль свой бокал вина по-прежнему лишь созерцала, словно бы проходя некий обряд посвящения, – когда она объявила, что им, пожалуй, пора двигать. Он согласился неохотно. Несмотря на кошмарную обстановку, говорить с ней было легко. Слушала она его со всем вниманием. И ее не отпугивал его очевидный алкоголизм. Узы, которыми их связала утрата дочерей, были невыносимыми и нерушимыми, но и куда более интимными, нежели все его чувства за долгий-долгий срок. Наконец, Даниэль была красива. Красотой суровой и холодной, и все же неоспоримой. Этот потерявший управление поезд мыслей Патрику пришлось остановить, когда он поймал себя на фантазии о поцелуе с ней. Сохраняя приличия, он дал женщине номер своего сотового и проводил ее до машины. Распрощались они неуверенно. Патрик вернулся домой и накачался до беспамятства, она скрылась во мраке более естественного характера. Он задумывался, доведется ли им встретиться вновь. Мысль о том, что этого никогда не произойдет, подбросила еще один булыжник на его сани печали, что он волок за собой по замерзшей тундре своей жизни.

Ровно в десять – встреча была не того рода, на которую можно явиться чуть пораньше или чуть попозже, – Патрик проделал двадцать шагов, отделявших его офис от кабинета партнера-распорядителя. Грифф оказался не один. Также присутствовали адвокат фирмы, Лэнс Авагян, и симпатичная женщина с дерматиновой папкой на коленях. Грифф представил ее как Венди Уманс. Ее Патрик видел впервые, но вот Лэнса знал хорошо. Этот работал в фирме с самого начала – язвительный, но в остальном вполне приличный мужик, обычно державшийся как хохмач из общаги. Сегодня, однако, он выглядел подавленным до такой степени, что даже не посмотрел Патрику в глаза при рукопожатии.

– Итак, – начал Грифф. – Я предпочел бы пропустить всю ту лабуду, где мы обсуждаем твои показатели за последнее время. Можем мы сразу же сойтись на том, что таковые весьма посредственны?

– Согласовано, – отозвался Патрик.

Лэнс улыбнулся, хотя встречаться с ним взглядом избегал по-прежнему. Слово служило для них троих внутренней шуткой, выражавшей согласие на еще одну порцию мартини или же указание на сексуальность женщины поблизости.

– Патрик, ты меня знаешь, – продолжал Грифф. – И вот его ты знаешь. Нам по душе, когда люди счастливы.

– А они несчастливы, – наполовину спросил, наполовину признал Патрик.

– Ты несчастлив. Так ведь? Собственно, по этой причине мы сейчас и собрались. После Габи ты явственно так и не вернулся в колею. Что вполне понятно. Хотя где нам понять. И тем не менее. Мы распоряжаемся серьезными средствами, а наша клиентура вполне разбирается в обстановке. Пьянство…

– Слушай, можем мы перейти к делу?

Слова прозвучали гораздо резче, нежели Патрик намеревался. Грифф уставился на него невозмутимым взглядом, выжидая дальнейшего развития событий.

– Прошу прощения, – тут же смутился Патрик. – Я не хотел выставлять себя козлиной.

– Ты не козлина. Ты в беде. И мы хотим тебе помочь.

Грифф повернулся к Венди. Патрик тоже. Лэнс продолжал с величайшим интересом рассматривать ковер.

– Перво-наперво, Патрик, я хочу выразить свои глубочайшие сожаления о вашей утрате, – объявила женщина.

Патрик вежливо кивнул, и она открыла папку на коленях и извлекла из нее какую-то глянцевую брошюру.

– Я работаю консультантом в организации под названием «Брукфарм». Мы находимся в Вермонте. Под Братлборо – может, слышали? – Венди протянула ему брошюру. – Мы специализируемся на комплексных курсах восстановления.

Взглядом женщина призвала Патрика посмотреть брошюру, и он подчинился. Название ему смутно помнилось. Одно из немногих мест, куда он не притаскивал своего ребенка. Выглядело-то, конечно, великолепно. Высший класс. Пять звездочек. Деревянные домики, волейбольная площадка, погруженные в глубокомысленные рассуждения люди на лесных тропинках. Бороды, улыбки, фланель. Руки на плечах. Вермонт. Гребаный Вермонт.

– Для вас мы запланировали тридцатидневный погружающий курс лечения. Сначала – тщательно контролируемая детоксикация, после которой с вами будут заниматься по одной из наших программ. Мы используем наисовременнейшие разработки, и отношение к клиентам у нас очень внимательное. И мы действительно добиваемся успехов. Уверена, вам у нас понравится.

«Понравится», пожалуй, было натяжкой. Патрик окинул взглядом Венди. Возненавидеть ее было бы так просто, с ее-то волосами средней длины и матерчатым браслетом, наверняка изготовленным неким особым пациентом. Вправду просто. Он возненавидел стольких профессионалов, возомнивших, будто они способны помочь его дочери. Но тогда это было ошибкой, как будет и теперь. Вообще-то, они хорошие люди, особенно по сравнению с легионами отъявленных мудил, топчущих землю. Но они обречены, эти легковооруженные солдаты, брошенные в бой против тридцатиметровой ящерицы, стреляющей лазером. У них нет шансов.

– Так я еду в Вермонт или…

– Патрик, прекрати, – перебил Грифф. – Никаких «или». Ты едешь туда. Справляешься со своей напастью. Возвращаешься. Наступает веселье, богатство растет.

Патрик вновь уставился в брошюру, воображая себя в этой местности. Как в лесу его преследуют страхи и тревоги. Как из-за сосен зовет голос дочери.

– Когда?

– Хм, мы подумали, вот прямо сейчас.

– Я отвезу вас, – добавила Венди.

Патрик воззрился на Гриффа.

– Я понимаю, что вы и слышать об этом не захотите, но для прояснения всех вариантов – а если я откажусь?

– Брось, Патрик. Речь о твоем увольнении не идет.

– Тогда он что здесь делает? – кивнул Патрик в сторону Лэнса.

И снова пожалел о своих словах, едва лишь они вылетели изо рта. «Он» прозвучало особенно гадко.

Лэнс наконец-то посмотрел ему в глаза.

– Я здесь потому, что ты мне как брат и я люблю тебя, – тихо произнес он.

– Прости, – ответил Патрик. Скудный запас бунтарства, что ему удалось донести до кабинета, окончательно иссяк. – Я просто представить себе не могу, как можно не пить. Как бы жалко это ни звучало.

Венди достало такта обойтись без ободряющей фразы. Воцарилось продолжительное молчание. Все ждали его решения. И они были правы. Со всей очевидностью и бесспорностью. Ему нужно двигать свою задницу в Вермонт – и как можно скорее. Тем не менее мысленная картина, как он залезает в «субару» Венди, отнюдь не ощущалась как первый шаг к выздоровлению. Она ощущалась как конец чего-то. Его самого. Ощущалась как смерть.

– В понедельник утром, – выдавил наконец Патрик.

Трое удрученно переглянулись.

– Пожалуйста, дайте мне хоть столько!

– Понедельник мне не подходит, – покачала головой Венди. – В плане поездки.

– Да ради бога, до Вермонта я и сам могу добраться! Дальше Мэна все равно не уехать.

Остальные натянуто улыбнулись.

– Слушайте, – продолжал упрашивать Патрик, – ну позвольте мне остаться на выходные. Мне нужно кое-что уладить.

– Ладно, – ответил Грифф. – Но отвезу тебя я. И отправляться нужно рано. Как-никак, мне нужно и работать.

– Буду готов в любое время после 4:13.

На остаток дня Патрик взял отгул. Не то чтобы у него был выбор, поскольку на второй части встречи, последовавшей после отбытия Венди, он подписал подготовленный Лэнсом документ, согласно которому он отстранялся от работы – с полной компенсацией оклада и сохранением должности – с данного момента и до тех пор, пока его партнеры не решат, что его состояние позволяет ему распоряжаться клиентскими средствами. В случае же заключения, что возвращаться Патрику нельзя, они обговорят то, как поступить с его долей в собственности. Его вовсе не собираются прикончить. Он прекрасно это понимал. Они хотят как лучше.

Встреча закончилась объятьями, бодрыми улыбками и толикой черного юмора. Грифф и Лэнс вели себя так, будто речь идет всего лишь об обычном отпуске. Патрик старательно подыгрывал. А потом забрал из офиса мобильник и ноутбук и ушел, больше ни с кем не попрощавшись.

На улице небо сверкало голубизной, однако великолепная погода Патрика совершенно не ободряла. Наоборот, яркое солнце ощущалось безжалостным и обличающим, словно направленный врачом в глаз луч света. Он поехал прямиком домой, где наконец-то ознакомился с новостями. Кристоферу Махуну предъявили обвинение в убийстве. Событие вовсю обсуждали друзья и соседи, и основная масса, похоже, правосудие сочла свершенным.

А потом он наткнулся на ветку в «Твиттере», лишь по случайности не пропустив ее из-за обилия постов об аресте. Кто-то специально создал аккаунт под названием «Эмерсонские Глубины», чтобы выложить эту историю. Джек Пэрриш, как утверждалось, в прошлом году плохо обошелся с девушкой, обучавшейся в школе по программе Городского совета по возможностям образования. А его родители основательно потратились, чтобы замять дело. Подтекст был очевиден. Это он убил Иден Перри.

Патрик снова принялся разглядывать фотографию Джека. Теперь ему было ясно как день, с которого он только что сбежал. Плечи, челюсть, прическа. Это точно он. Ветка в «Твиттере» развеяла последние сомнения. Именно Джека он видел таящимся посреди ночи возле дома Бондурантов.

Мужчина посмотрел пресс-конференцию, запись которой была выложена в дневных отчетах бостонских полицейских участков. Бал правила детектив полиции штата Гейтс, в окружении группы хмурых служителей закона. Среди них присутствовал и Прокопио – уж этот-то не упустит возможности повыставляться. Шеренгу замыкала Даниэль, скрывающаяся под большими солнцезащитными очками. Вылитый ангел мщения. Интересно, подумал Патрик, что она на самом деле думает. Ведется ли на этот спектакль.

Он должен позвонить копам. Сказать, что они совершают ошибку. Вот только даже без дара ясновидения можно было догадаться, как воспримется его оспаривание крупного успеха копов спустя пару часов после его отстранения от работы за пьянство. На конференции Гейтс заявила об обличающих результатах экспертизы. Начальник полиции упомянул исцеление местного общества. Они взяли того парня, которого им было нужно. Если Патрик затеет контрпропаганду, его вполне могут упечь в местечко значительно менее приятное, нежели «Брукфарм».

Да и потом, ему нужно заняться и собственными проблемами. Он выторговал себе три дня. И разумно было бы использовать этот срок для сборов, во всех смыслах. Позвонить Лили. Впервые за несколько недель поговорить с сыном. Связаться с немногочисленными оставшимися постоянными клиентами, чтобы они не слетели с катушек во время его исчезновения. Приготовить необходимые вещи. Побриться. Почистить зубы нитью. Оставаться человеком.

Однако в кабинете Гриффа Патрик отнюдь не шутил – он вправду сомневался, что вынесет трезвое состояние. В прошлом октябре он продержался десять дней, и полученный опыт напугал его до усрачки. Похмелье оказалось нешуточным, хотя на третий день руки дрожали уже вполне пристойно, да и колония вшей под кожей угомонилась. Патрик даже начал ощущать некоторое физическое улучшение. Для разнообразия было приятно не выблевывать каждое утро собственные кишки, равно как и испражняться не на манер первого взрывного выплеска засорившегося поливочного шланга. Умом и душой, однако, он чувствовал себя гораздо, гораздо хуже. Стоявшую в объективной реальности завораживающую новоанглийскую осень внезапно словно бы накрыло липкой пленкой бессмысленности. Настроение металось между яростью и отчаянием. Да еще сны. Автомобильные аварии, выроненные младенцы, бессильные удары, хроническая голозадость. Каждые два часа он просыпался с ощущением, будто лежит в только что спущенной ванне. Хуже всех был повторяющийся сон, в котором он вливал в себя стопку за стопкой виски и напивался до такой степени, что пробуждался с реальным чудовищным похмельем, несмотря на абсолютную трезвость наяву. Боль не стихала и прерывалась лишь вспышками ужаса. Трезвость приносит страдания. Вот об этом в брошюрах не пишут. Во что он ввязывается, так это в пытку. И не на какие-то десять дней. На целых тридцать. Теоретически – навсегда. В этом и заключался план его спасителей. Марш-бросок туда, где больше нет блаженного облегчения.

И всем Венди на свете было не понять одной вещи. Уже слишком поздно. В прошлом году, быть может, у него еще имелся шанс. Уж точно десять лет назад, до того как все накрылось медным тазом. Завязать-то он помышлял всегда. Еще в колледже Патрик просек, что его отношения с выпивкой чересчур уж душевные. Однако верил, что в его силах совладать с пристрастием. Он выработал систему. Днем – ни капли, если только не на чьей-то свадьбе, а Лили за рулем. Трезвые дни, безалкогольные месяцы. И система работала. Его никогда не заставляли дуть в трубочку. Он никогда не ввязывался в драки, никогда не появлялся пьяным на работе. Окружающим и в голову не приходило, что он дает слабину. Чего Патрик не видел сам, однако, так это того, что он закладывает фундамент. Точнее, вытравливает таковой, каплей за каплей этилового спирта. Ведет себя как самоуверенный боец, отбивающий выпад за выпадом, не понимая, что его противник лишь оценивает его перед сокрушительным хуком слева, который вырубит его напрочь.

Таким ударом, несомненно, явилось сведение Габи счетов с жизнью в кабинке туалета в «Макдоналдсе», неизменно рисовавшейся Патрику мерзкой, перепачканной дерьмом и исписанной надписями, хотя там вполне могло быть и безупречно чисто. После смерти дочери он дал себе торжественное обещание больше никогда не пить. Возвращение к прежним привычкам представлялось ему немыслимым. Так оно и оказалось, хотя и не в том смысле, в каком он предполагал. Через три дня после ужасной кары господней Патрик сделал большой глоток из бутылки «Грэй Гус» и не отрывался от нее, пока не впал в состояние, которое так и не решились назвать комой. Шлюзовые ворота распахнулись. Налаженная система сдержек и противовесов в конце концов отказала. Одна за другой оставались позади жуткие вехи. Первая пьянка посреди рабочего дня – в «Папильоне», кто бы мог подумать, Мишель Махун самолично потчевал его последней бутылкой великолепного бургундского.

– Иногда можно и вином себя побаловать, – заметил ресторатор с левантийской веселостью.

Первая мелкая автомобильная авария. Первая бутылка, припрятанная в офисе. Первая отключка. Первый ультиматум от жены. Первый развод с ней же. Первое мочеиспускание в кровать. Первое испражнение в кровать. Первый раз, когда Патрик услышал голос Габи. И вот теперь первый раз, когда его отстранили от единственной работы, которую он умеет выполнять.

Со стороны могло бы показаться, что к этому времени он уловил сигнал. Но именно этого люди и не понимали. Выпивка действует. В этом-то сигнал и заключается. От пьянства отговаривают, мол, потому что лучше от него не станет. Что есть ложь. Еще как станет! При достаточной степени опьянения вообще ничего не чувствуешь – а это самое восхитительное ощущение из всех. И если самое лучшее, что мир в состоянии тебе предложить, это сидеть в удобном кресле, потягивая самый торфяной односолодовый виски, какой только можно достать, да под звуки «Этюдов» Шопена в исполнении Маурицио Поллини, – то и ради бога, не стесняйся, мужик! Даже если ты и мчишься навстречу своему року, высота пока еще огромная. В ушах свистит ветер, и вид с верхотуры пока еще вполне неплох.

Но теперь внизу показалась земля. До удара три дня.

Одно было ясно. К какому бы решению он ни пришел к утру понедельника, когда на пороге объявится Грифф, о воздержании до тех пор не могло быть и речи. Патрик извлек из холодильника «Грэй Гус». Налил себе стакан и принялся любоваться игрой предвечернего солнца в вязкой жидкости. И тут зазвонил мобильник…

Даниэль. Приглашение приехать к нему домой она приняла без колебаний. Он убрал стакан в холодильник, даже не пригубив водки. Насколько мог, привел в порядок дом и себя. Женщина прибыла минут через пятнадцать.

– Я ожидала чего-то побольше, – заметила она, когда Патрик отвел ее ко взятому напрокат дивану.

– Побольше мы продали после развода.

– Было как у Бондурантов?

– Более-менее.

– Ого, вы, должно быть, по-настоящему хотели разбежаться.

– Моя жена хотела.

– Из-за выпивки?

– И дочери.

– Не стесняйтесь, выпейте, если хочется, – сказала Даниэль. – Судя по вашему виду, вам необходимо. Мне плевать.

– Только не один. Вам придется присоединиться ко мне.

– Не пьете в одиночку? – подозрительно сощурилась она.

– Нет, если кто-то есть рядом.

Патрик продемонстрировал заиндевелую бутылку. Женщина пожала плечами. Он налил ей стакан, затем достал собственный из холодильника. Даниэль проследила за его манипуляцией с некоторым удивлением, однако от комментариев воздержалась.

– Не хочу показаться капризной гостьей, но хотя бы долька лайма у вас найдется?

Обнаруженный лайм больше походил на нечто отправленное в лабораторию на биопсию. Патрик вытащил из подставки нож и замер над разделочной доской в ожидании, пока лезвие не прекратит вибрировать как камертон после удара. И тут Даниэль встала рядом с ним и взяла его за руку.

– Я сделаю, – произнесла она.

– Значит, вы присутствовали на суде, – начал Патрик, когда они расположились с выпивкой.

Женщина пригубила напиток и уставилась в стакан.

– Меня усадили через проход от его отца. Я попыталась выпучить на него глаза, вот только это казалось неправильным. Вообще все. Пресс-конференция, зал суда. И паренек. Он просто ребенок.

– И тем не менее. Люди порой удивляют.

– Патрик, мне кажется, вы правы. Кристофер Махун не делал этого.

– Понимаю.

– Даже представить себе этого не могу. Зато остальные даже не сомневаются. Кроме вас.

– Вы сегодня в сеть заглядывали?

– Предпочитаю обходиться без нее. Если захочу, чтобы меня обозвали бессердечной сукой, просто позвоню одному из бывших.

– Оказывается, в прошлом году Джек влип в неприятности с девушкой.

– Вот как? И что за неприятности?

– Ну… Проявил излишнюю агрессивность. И, похоже, Пэрриши выплатили девушке и ее матери небольшое состояньице, чтобы замять дело.

– Так вы сказали копам, что его-то и видели?

– С копами у меня не сложились отношения. Была неприятная история с одним из детективов. С Прокопио.

– Да, тот еще фрукт.

– Он был одним из тех, кто повязал Габи перед тем, как она умерла. Уперся – и ни в какую.

– Ох, ясно. Черт.

– В общем, навряд ли я сойду за достоверного свидетеля.

– И все же.

– Да, вы правы. Я позвоню им. Просто дайте мне очухаться.

– Я очень хочу, чтобы сделавший это заплатил. Вдруг от этого хоть немного полегчает.

– Вы хотите правосудия. Хотите двигаться дальше.

– Правосудия я хочу, это верно. Но двигаться дальше – нет.

– Вот как?

– Вы же не захотели.

– Сомневаюсь, что я самый лучший пример для подражания.

– Ну, пока другого-то у меня и нет. – Даниэль покачала стакан, наблюдая за вихрями вязкой жидкости. – Вы говорили, будто я услышу ее голос.

Она снова потянула водку, а в следующее мгновение стакан опустел.

– Голос моей дочери – слуховая галлюцинация, Даниэль. Не столь уж редкое явление для людей в моем состоянии.

– О каком именно состоянии вы говорите? О пьянстве или мертвом ребенке? Потому что я нахожусь как раз во втором.

Патрик развел руками. Он понятия не имел.

– А что, если, когда Габи обратилась к вам в понедельник, она на самом деле хотела вам сказать, чтобы вы поехали к Бондурантам, сбили собаку, вышли из машины и увидели того, кто это сделал?

– Вы же не…

– Нет, подождите, я размышляла над этим. Что-то в этом да есть, так ведь?

– Даниэль, чего вы хотите от меня?

– Во-первых, еще одну порцию. И лайм не забудьте. А потом мне хотелось бы, чтобы вы помогли мне вычислить, кто убил моего ребенка.