Когда статуя оживает

Глава VII Девочка по имени Таня

Лене даже поворачиваться не надо было – и так ясно, кто за ней стоит. Куда же без нее теперь деться? Ведь все происходит из-за этой дурацкой статуи. Что-то они не поделили с той, другой. Может быть, власть над лагерем? Но зачем каменным изваяниям лагерь? Или они не те, за кого себя выдают?

Это была не та барабанщица, которую разбивали, а другая, с обсыпавшейся головой и без барабана.

Барабанщица легко наклонилась, приблизив к девочке свое лицо.

Темный глаз, кривая ухмылка. В ушах зазвучала далекая барабанная дробь.

Лена зажмурилась, поняв, что сейчас должно произойти что-то очень страшное – она растает, испарится, превратится в порошок… От ужаса она забыла, что можно закричать, позвать на помощь.

Мгновение…

Ничего не произошло.

Барабаны били. Лена приоткрыла глаза.

Статуя выпрямилась, а потом опять резко наклонилась.

Ничего.

Глаза статуи, казалось, стали еще темнее.

Поймав момент, Лена дернулась в сторону, выскользнула из крошащихся рук и бросилась к первым же кустам. В голове сидела одна мысль – бежать, бежать, скорее бежать. Найти ту, другую, свести этих двух ненормальных вместе, и пускай они между собой сами разбираются.

Ее пробежка по лагерю не осталась незамеченной. Как только она вылетела на спортивную площадку и миновала флагшток, ее перехватила Гусева.

– Ленок, куда мчишься? – спросила она, обмахиваясь мокрым полотенцем. – Чего на речке не была? Тебя Наташка обыскалась.

– Отстань. – Лена попыталась обойти Маринку стороной. – Мне надо…

– По мальчикам пошла, – как обычно, съязвила Гусева, растопыренными руками загораживая Лене дорогу. – Между прочим, Кубинов сегодня какой-то задумчивый. Что ты ему сказала?

– Чего ты ко мне со своим Кубиновым привязалась? Не нужен он мне!

– А раз не нужен, то не забудь, что на дискотеку ты сегодня не идешь. Мы духов вызываем.

– Без меня вызывайте. Некогда мне!

– Чего это некогда? – Гусева перекинула полотенце через плечо и воинственно уперла руки в бока.

Лена уже собралась ответить, но тут за спиной Гусевой воздух стал сгущаться, в белесом тумане появились знакомые черты.

– Не поворачивайся, – прошептала Лена, чувствуя, как у нее начало бешено колотиться сердце. Она секунду поколебалась, соображая, что бы такого сказать Маринке, чтобы она не посмотрела на барабанщицу, и не нашла ничего умнее, как со всего размаху врезать ей по плечу, развернуться и побежать.

Какое-то время Гусева стояла, бессмысленно тараща глаза.

– Ах, ты так? – выдохнула она. – Стой, ненормальная!

Ленка услышала за собой тяжелый Маринкин топот. Она прибавила скорости, но земля стала уходить у нее из-под ног. Ее резко дернули в сторону и вверх, и она поняла, что летит. Дыхание перехватило, живот скрутило от страха. Талию медленно обвила белая рука, заканчивающаяся корявой железякой.

Внизу пробежала Гусева, проплыл административный корпус, спортивная площадка, флагшток с вяло болтающимся на слабом ветерке полотнищем, мелькнула река. Лене стало не хватать воздуха. Гипсовая рука больно сдавила ребра. Голова закружилась. Хватка стала еще сильнее. И уже теряя сознание, она увидела, что земля начала резко приближаться. Лена выставила руки, хотя и так было понятно, что удар этим не смягчить. Ладони впечатались в землю, Лена покатилась по траве, врезалась в белый постамент.

– Значит, это ты? – не разжимая навеки запечатанных губ, произнесла статуя.

У Лены все плыло перед глазами, земля никак не хотела останавливаться, кусты двоились и троились, в голове стояла звенящая пустота, а к горлу подкатывала тошнота.

– Она выбрала тебя, – глаза статуи оказались перед Лениным лицом. – Замечательно! Теперь ты отсюда никуда не уйдешь. Останешься здесь вместе со всеми.

Барабанщица сделала еле заметное движение, Ленины руки стали тяжелыми, как камень. Тяжесть стала подниматься вверх, холодными мурашками добралась до подмышек, сковала горло, побежала по всему телу.

– Кто ты? – прошептала Лена. Сдавленным легким опять стало не хватать воздуха.

– Я – твой страх. – Вокруг статуи стали собираться ребята, среди них Лена узнала Васильева. – Извечный страх всего непонятного и неизвестного. Вы постоянно чего-нибудь боитесь: наказаний, контрольных, тяжелых заданий. А еще неизвестности, того, что скрывается в темноте, поджидает под кроватью, затаилось в платяном шкафу. Вы боитесь собственных сказок. Придумываете ерунду, а потом боитесь. Я страх всех детей, которые когда-либо были здесь. Они боялись, сами не зная чего, и появилась я. Знаешь, что такое смерть?

Лена не могла пошевелить ни ногами, ни руками, губы ее не слушались. Она могла только часто дышать и моргать глазами.

– Смерть – это избавление от страха. Таня это поняла, поэтому и захотела себе отряд бесстрашных. Я забираю никому не нужную эмоцию себе, и человек становится нормальным. Вот как они. – Статуя махнула рукой, но Ленина голова не поворачивалась. – В тебе очень много страха. Я чувствую его. Но взять не могу! – Глаза барабанщицы стали еще темнее. – Она не отдает мне тебя! Впрочем, – голос ее стал мягче, – правильно делает. С тобой слишком быстро игра закончится. Она все правильно рассчитала. – Статуя выпрямилась. – Правда, есть еще эти пацаны… Ну, с одним все ясно, а вот со вторым… Ничего, с ними тоже скоро разберемся. Кажется, их заперли в изоляторе?

На этих словах Лена попыталась вырваться из свинцовых объятий – безрезультатно.

– Посиди здесь, тебе не будет грустно. – Статуя удалялась. – Тут есть с кем общаться.

Она шагнула в сторону и исчезла. Перед Леной остались полупрозрачные фигуры ребят. Они стали ходить перед ней ровными рядами под еле слышную барабанную дробь, приближаться, заглядывать в лицо противными водянистыми глазами. А потом все исчезли, остался один Васильев.

От навалившегося ужаса у Лены закружилась голова. Она несколько раз моргнула. Потом еще моргнула.

Происходило что-то странное.

К ней шла девочка, совершенно не похожая на все эти привидения. Невысокая, худенькая, в выцветшем зеленоватом купальнике, с длинными светлыми волосами, в которых, как ленточки, болтались водоросли. Она была как будто немного полинявшей, но не полупрозрачной.

Девочка пропала из Лениного поля зрения, а потом появилась совсем рядом, склонилась над ее лицом. Увидев эти мертвые белесые глаза, эту зеленоватую кожу, эти синюшные губы, Лена зажмурилась. Она бы с удовольствием закричала, забила бы ногами, закрылась бы руками, но сделать этого не могла. От лица девочки веяло холодком.

Лена глянула сквозь растопыренные пальцы рук.

Девочка ее рассматривала. Как слепая, сильно приблизив к ней свое лицо. А потом подняла ледяную ладошку и стала касаться ее волос, носа, лба, подбородка. Касания эти отдавались щекочущими колючками в онемевшем теле. Дотронулась до шеи, легкими движениями пробежалась по плечам, груди, животу, задела ноги.

Лена почувствовала себя свободной. Она широко вздохнула, закашлялась и покатилась по траве. В уши ей ворвался уличный шум – ветер, птицы, голоса, шорохи.

«Таня!» – пронеслось в голове.

Эту девочку зовут Таня, и она утопленница!

Лену передернуло, к горлу подкатилась тошнота, голова закружилась от вернувшегося ужаса.

Покойник! Рядом! Мамочки!

Девочка стояла без движения. Ее водянистые глаза ничего не выражали. Она просто смотрела, как статуя…

Лена широко открыла рот, задохнувшись от пронзившей ее догадки, в голове на мгновение стало совершенно пусто, а потом мысли замелькали одна за другой.

Статуя – это она, девочка по имени Таня. Или она это статуя. Или нет, не так. Девочка превращается в статую. Нет, статуя в девочку. А где же барабан?

Без барабана все стало разваливаться. Лена запуталась окончательно и уставилась на девочку.

Та все еще стояла, бессмысленно тараща водянистые глазищи. Лене надоело бояться. Что такое? Стоит и ничего не делает?

– Ты – Таня? – осторожно спросила Лена.

Девочка кивнула.

– А барабанщица? Она – ты?

Девочка подумала, но не стала ничего делать – ни кивать, ни отрицательно мотать головой. Только выражение лица у нее стало еще более грустным. Она посмотрела на вышагивающих вокруг ребят, повернулась и пошла к реке.

– Подожди! – Лена заторопилась следом. Руки и ноги у нее стали ватными, непослушными, идти было неудобно, земля странно пружинила.

Таня дошла до Киржача, вошла по колено в воду, рукой показала на другой берег, как бы говоря, чтобы Лена плыла туда, к своим. Но Лена попятилась и замотала головой.

– Я не могу. Я плавать не умею.

Таня опять махнула рукой, взгляд у нее стал беспокойный.

– Говорю, плавать не умею.

Таня рассерженно топнула ногой, метнулась к Лене, ледяными пальцами схватила ее за запястье и толкнула в воду. Лена взвизгнула.

«Сейчас утопит, – мелькнуло в ее голове, – утопит, и никто потом не найдет».

Лена стала упираться. Но Таня оказалась сильнее. Она дернула Лену к себе, удачно поставила подножку. Лена плашмя ухнулась в Киржач, раскрытым ртом наглоталась воды, задохнулась, попыталась поднять голову, но ее что-то держало, не давая всплыть. Руки сами собой забили по воде. Лена в панике поднырнула еще глубже, освобождаясь от давящей тяжести, сделала несколько резких гребков и выбралась на поверхность. Перед ней под водой маячило довольное лицо Тани. Она улыбалась синюшными губами, на зеленоватых щечках появились ямочки.

Лена опять забарахталась, пару раз ушла под воду с головой, но ледяные пальцы все время выталкивали ее вверх. От этого она начинала работать руками и ногами еще сильнее. И сама не заметила, как доплыла до своего берега.

На дрожащих ногах она вышла на травку, с наслаждением повалилась на теплую землю.

Таня сидела у кромки воды и, задорно запрокинув голову назад, смеялась тонким, нежным смехом.

– Как ты? – Голосок у нее был нежен и звонок.

– Дура, я же утонуть могла! – Лена никак не могла отдышаться.

– Зато теперь ты умеешь плавать.

– Откуда я знаю, что тебя зовут Таня?

– Потому что меня так зовут, – просто ответила Таня.

– Ты утонула?

Таня кувыркнулась в воде, в ладошку набрала горсть мокрого песка. Лицо ее лучилось счастьем.

– У меня хорошо. Приходи как-нибудь. А их не бойся. Они все перепутали. Ты мне не подходишь.

Лена решила пропустить мимо ушей приглашение прийти в гости.

– Они – это барабанщицы?

– Глупая! – Лицо Тани мгновенно изменилось, из светлого оно стало темным. – Я ее утоплю! – Она яростно стукнула кулачками по мелкому песчаному дну. Всплеснулась вода, побежала нарастающая волна, с шумом ударилась о противоположный берег.

– Кого? – Лена на всякий случай отползла чуть дальше от берега.

– Да, это я! – Таня гордо задрала нос. – Барабанщиц вылепили с меня. Правда, похоже?

Лена бы так не сказала. В барабанщицах было много грубого, резкого. У Тани же были мелкие, скорее мягкие, чем резкие, черты лица, небольшой вздернутый носик, тонкие губы, кругленькие аккуратные щечки.

– Очень. – Лена решила с ней не спорить. Похожа – так похожа.

– Значит, я должна ими командовать, – в тоненьком голоске Тани слышалась обида.

Лена вскочила:

– Подожди! Так это ты их оживила? Это из-за тебя они бегают по лагерю?

– А что такого? Нельзя, что ли?

Видимо, при жизни эта Таня была очень своевольной и капризной.

– Почему? Можно, – замялась Лена. – Но ведь они, это… Ну… ребят убивают.

– Ерунда какая. – Лицо Тани опять стало светлым и радостным. – Я думала, мне с ними будет веселее. А они решили для меня отряд создать. Зачем мне отряд?

Новый удар по воде. Новая волна.

– Так останови ее! – потребовала Лена. – Она же всех попереубивает.

– Тебе-то какое дело? Тебя не тронут.

– Почему?

– Ты особенная. Ты не такая, как все. Ты умеешь бояться. Искренне бояться. Все остальные этого не умеют. Они живут так, как будто, кроме них, больше ничего нет. А мы есть, нас много. Это огромный интересный мир. Ты о нем знаешь, видишь во сне, но боишься, потому что не понимаешь его. Мы тянем из тебя страх, питаемся им. В мире есть все ужасы, что напридумали люди. Чем больше они чего-то боятся, тем реальней это что-то становится. Барабашки, Фреди Крюгеры – все они есть. В этом лагере всегда боялись барабанщицу, вот она и стала страшной…

– А вторая? Та, которую разбили? Она ведь неплохая.

– Никакая. – Таня начала скучать. – Ее поставили охранять лагерь, вот она и охраняет. Дуры! Они мне все испортили. Это было такое развлечение!

– Ничего себе – развлечение! – возмутилась Лена. – Ребят-то нет! Их как будто стерли. Про них никто не помнит.

– Да не убивает она их. Страх забирает, больше ничего. А без страха человек сам исчезает. Это долго объяснять. Когда человек ничего не боится, ему становится незачем жить. Нет страха голода, смерти, страха одиночества или страха неудачи. Вот они и бродят здесь, как лунатики, подчиняясь командам. Чего из них сделать можно?

– Останови ее! – потребовала Лена, она даже к воде подошла – до того ее возмутило спокойствие девочки. – Немедленно останови и верни все обратно.

– Тебе-то какое дело? Одним человеком больше, одним меньше.

– Ты что! Она же не остановится, пока всех не заберет!

Лена присела рядом с Таней, попыталась заглянуть в ее холодные глаза.

– Я не могу. – Таня недовольно нахмурилась. – Они теперь живут самостоятельной жизнью. Я только немного помогла. – Таня старалась не смотреть на Лену. – Они и без меня освободились бы. Они меня бросили. Обещали со мной играть и бросили. – Таня неожиданно приблизила свое лицо к Лениному. – А ты забавная. – И она плашмя, спиной вперед, плюхнулась в речку.

Это было жуткое зрелище – девчонка, медленно уходящая под воду. Течение тут же подхватило ее и поволокло по дну. Она еще успела подмигнуть Лене и помахать рукой.

– Подожди! – Лена побрела за ней по воде. – Куда ты? Как тебя можно найти? Почему тебя раньше никто не видел?

Таня резко выпрыгнула из воды.

– Меня никто не хочет видеть, вот и все.

Нырнула. Пробежали круги.

«Утопить могла», – устало подумала Лена.

Ей вспомнились слова барабанщицы. Как она могла их забыть?! Она собиралась идти к мальчишкам. Сама сказала, что их заперли в изоляторе. Ой, ой, ой! Как бы не опоздать!

Лена вбежала в подозрительно притихший лагерь. На дорожках никого не было, томная жара обтекала корпуса. Сердце предательски ухнулось в пятки и подпрыгнуло обратно.

Неужели это барабанщица?

«Сколько меня не было? – лихорадочно соображала Лена, косясь по сторонам. – Час? Два? Она не могла успеть увести всех».

Казалось, что административный корпус плавится от жары. От него несло зноем и горячим камнем. Лена взбежала по ступенькам.

«Надо было сначала в корпус заглянуть, вдруг их уже отпустили, и они преспокойненько валяются на кроватях».

Непонятно откуда взявшаяся смелость толкнула Лену вперед. Она решительно рванула ручку двери на себя и чуть не налетела на выходящего Петухова. Решительность ее тут же улетучилась, сменившись безысходной тоской.

– Здравствуйте, – еле слышно прошептала она, стараясь не глядеть на начальника.

– Здравствуй, – грустно ответил Сергей Сергеевич. – Что ты здесь делаешь?

– Мне в изолятор надо. Голова болит, – соврала Лена.

– Голова? – Петухов потрогал ее лоб. – Она у тебя мокрая, а не горячая. Ты что, на речке была? С вожатыми? – В голосе Сергея Сергеевича стал просыпаться интерес.

– Нет. Меня специально облили, чтобы голова не так болела. – Лена чувствовала, что говорит полную чушь.

– Отряд третий, кажется?

Лена беззвучно кивнула.

– Ну, иди. Потом вожатых ко мне позовешь. – Лена сделала шаг прочь. – Кажется, у вас там ЧП было? Что-то со статуей…

Лена замерла.

«Только не надо меня про все это спрашивать, все равно я ничего не знаю. Ну, ничегошеньки…»

– У меня голова болит, – как заведенная, повторила она.

– Да-да, иди.

Мысленно вздохнув, Лена проскользнула мимо Петухова и, уже поднимаясь по лестнице, подумала, что начальник не может не знать про все эти дела с барабанщицей. И у него, наверное, своя версия происходящего. Если она есть, конечно.

На верхней ступеньке Лена обернулась. Петухов стоял у выхода и очень внимательно смотрел ей вслед. Черты лица его обострились, в них появилось что-то жесткое.

За долгий сегодняшний день Лена устала бояться. Она просто побежала дальше, на второй этаж, и ей совсем не хотелось думать, кто там сейчас стоит в дверях. Настоящий начальник или это опять проделки статуи. Не важно. Не до этого сейчас. Главное – предупредить ребят.

В кабинете врача никого не было. Лена прислушалась. Вдалеке бормотал телевизор. Она бесшумно поднялась на третий этаж, толкнула дверь. Дверь была заперта. Это неожиданное препятствие смутило ее. Она прошмыгнула обратно в кабинет, поискала ключи. Ключей было много, но все они были какие-то странные – то очень большие, то очень маленькие, то странно изогнутые.

Промучившись с замком, Лена сдалась и пошла искать врача.

Телевизор негромко бормотал, к нему было развернуто кресло, но в нем никого не было. Штора слабо шевелилась от легкого сквозняка.

Лене показалось, что весь корпус пуст. Совсем пуст. И лагерь пуст. В нем нет людей. Один Петухов все еще стоит на крыльце корпуса и ждет, чтобы она спустилась.

Лена шарахнулась прочь от бормочущего телевизора, опрокинула стул. Звук падения эхом раскатился по гулкому зданию и вернулся обратно.

Стало страшно. Нестерпимо страшно.

– Васька!

Крик сам собой вырвался из нее, нагнав еще большего ужаса. Она присела, обхватив голову руками.

Ей показалось, что здание вздрогнуло.

Дальше все стало происходить отдельно от Лениного сознания. Ноги распрямились и понесли ее сначала вон из кабинета, потом по коридору к лестнице. А сзади уже кто-то нагонял ее, хватал за сарафан, сдавливал горло, застилал глаза. Она кубарем скатилась по ступенькам, пролетела через холл, вывалилась на крыльцо. В глаза плеснул яркий солнечный свет, в уши ударил звонкий сигнал горна.

Лагерь ожил. Захлопали двери, на дорожках появились ребята. Они кричали, смеялись, бегали. У них все было замечательно.

От обилия звуков и лиц Лена немного осоловела. Это было так неожиданно и так приятно, что она готова была расплакаться.

Рядом с ней кто-то остановился. Она подняла счастливые глаза, и вся радость из них улетучилась. Перед ней стояла разъяренная Наташа, и вид ее не обещал ничего хорошего.

Прорабатывали Ленку долго, очень долго. Говорили, что так поступать нельзя, что запрещается исчезать из лагеря на полдня. Потом заставили сидеть и думать о своем поведении.

Весь отряд пошел смотреть, как старшие играют в футбол. Про Глебова и Щукина никто не вспоминал, как будто бы их в отряде никогда не было. От этого у Лены на душе стало нехорошо.

Этого только не хватало! Неужели она опоздала?

– Гусева, Щукина видела? – напрямик спросила Лена, готовая нарваться на очередную глупую Маринкину шутку. Но Гусева, видимо, была не в духе и шутить не собиралась.

– Псих твой Щукин, – мрачно ответила она. – Его, кажется, в изоляторе заперли.

Лена чуть не расцеловала Маринку – до того она была рада этому известию. Раз Щукина помнят, значит, он не пропадал!

– А Глебова? – на всякий случай спросила она.

– Так его еще с утра Платон куда-то уволок. Кстати, не забудь про вечер. Не вздумай убегать, все равно найду.

– Да ну тебя. – Ленка уже начала строить планы, как пробраться в изолятор. – Некогда мне будет, гадайте без меня.

– Вот еще! Друзей хочешь подвести?

Лена посмотрела в большие Маринкины глаза и поняла, что сбежать от нее не получится.

Гусева поймала Лену после ужина, когда та собиралась сойти с крыльца. У нее была идея обежать весь административный корпус и выяснить, куда выходят окна палаты, в которой сейчас сидят ребята. Появление Маринки в ее планы не входило.

– Стой. Ты куда? – поинтересовалась Гусева.

– Мне надо! – Лена попыталась вырвать свою руку из цепкой Маринкиной хватки.

– На дискотеку идешь с Кубиновым танцевать?

– Нужен мне твой Кубинов. Сама с ним целуйся, если он тебе так нравится.

– Да? Кто же нравится тебе? Неужели Щукин?

– Никто мне не нравится. Отстань. – И Лена вновь попробовала освободиться.

– Хорошо. – Маринка так резко отпустила свою руку, что Лена покачнулась и чуть не грохнулась со ступенек. – Раз ты ни к кому не спешишь, значит, пойдем с нами. – Она поволокла Лену обратно в корпус.

– Куда? – уперлась Лена. – Пусти! Не собираюсь я с тобой идти!

Но все было бесполезно. От железных объятий Гусевой избавиться не было никакой возможности.

– Ты же слышала, мы собирались гадать, – на ходу объясняла Маринка. – Нам теперь нужен человек, который будет бояться. Ты всегда чего-нибудь боишься. Вот и побойся специально для нас. Так веселее будет.

– Отстань от меня. – Лена опять задергалась, потому что Гусева уже начинала ее вталкивать в маленькую кладовую, где горой лежали чемоданы третьего отряда. – Я уже ничего не боюсь!

– Тем более.

Гусева захлопнула за ними дверь.

Окно было завешено одеялом, и в образовавшейся полутьме Лена не сразу разглядела, кто где сидит. Зато сразу услышала, как Гусева запирает замок. Ох, какой неприятный был это звук! Постепенно ее глаза привыкли к темноте, и она увидела Павлову, Селюкову и еще двух девчонок из другого отряда.

– А эти-то зачем? – недовольно буркнула она.

– Ничего, пускай. Мы решили, чтобы наших было поменьше, а то еще разболтают все Наташке, потом крику будет. Садись сюда, – она указала на чемодан, – и молчи.

– Вы бы еще в подвале собрались. – Лена недовольно поморщилась – никогда ей не нравились эти дурацкие затеи с гаданиями. Какой в них прок? – Там сыро и крысы бегают, – добавила она для острастки, но на ее слова никто не обратил внимания.

«Ладно, – мысленно решила она, – посижу часок, а потом к ребятам сбегаю. Не замуровали же их там. В крайнем случае, попрошу Наташу сходить со мной их проведать. Наверное, придется признаться в страстной любви к кому-нибудь из них. Наташка добрая, она поймет».

– Правильно, – быстро перемешивая колоду засаленных карт, пробормотала Павлова.

Лена вздрогнула – еще и Катька читает чужие мысли! Только потом она сообразила, что Павлова говорит не про ее решение идти в изолятор, а про пресловутую кладовую. Ну что ж, бывает.

– Нужно нежилое темное помещение, – продолжала Павлова. – В столовую нас не пустят, а здесь в самый раз. Пока все на дискотеке, ключа не хватятся – я его у вожатых стащила. Давайте начинать, пока его не стали искать.

Все сгрудились вокруг чемодана, на котором белел лист ватмана. На нем по центру лежала перевернутая тарелка с радужной сеткой трещинок. На листе были написаны по порядку буквы алфавита. На краешке пристроили свечку. Под нее положили колоду карт. Павлова заставила девчонок расплести волосы и снять с себя украшения.

– Начали, – торжественным голосом произнесла она. – Все кладем руки на тарелку. Говорить буду я. И не ржать! Вызовем духа, зададим ему вопрос. На тарелку сильно не давите. Если дух придет и начнет отвечать, то тарелка будет двигаться по буквам, составляя слово. Все, начали.

– А кого вызывать будем? – спросила девчонка из другого отряда.

– Пушкина, – мрачно сообщила Катя. – Его чаще всего вызывают, он охотней приходит.

– Ага, – хихикнула Селюкова, – и говорит все, что думает о школьниках, которые учат его стихи. У-у-у, я представляю, что он нам напророчит…

– Ша! Замолчали! – Гусева махнула рукой.

– А если он этих букв не знает? – тихо подала голос вторая незнакомая девчонка. – Вдруг ему какие-нибудь яти подавай.

– Ничего, разберется, – со знанием дела заверила всех Павлова.

– Ты уже вызывала их? – с усмешкой спросила Селюкова.

– А то! И не один раз, – с достоинством ответила Катя и для убедительности выпятила грудь. Но тут же спохватилась и стала очень серьезной. – Все, сосредоточились! Кладем руки.

Девчонки потянулись к тарелке. Ленка тоже положила свою руку, потому что у нее вдруг появился очень важный вопрос и ей сильно захотелось, чтобы дух на него ответил. Но когда на ее ладонь сверху легла горячая ладонь Гусевой, Ленка вздрогнула. Все происходящее ей стало страшно не нравиться.

«Опять ночью спать не буду», – подумала она и на всякий случай решила закрыть глаза.

Павлова опустила голову и глухим голосом забормотала:

– Дух Александра Сергеевича Пушкина, появись, мы тебя вызываем!

Все вслед за Катькой тоже опустили головы.

– Дух Александра Сергеевича Пушкина, появись! – резче повторила Павлова и встряхнула головой.

Ладонь Гусевой на Ленкиной руке дрогнула.

– Дух Александра Сергеевича Пушкина, появись! – громко, торжественно произнесла Катя, выждала паузу и робко спросила: – Ты пришел?

Все уставились на тарелку. Она не двигалась.

В окно еле слышно постучали. Лена ойкнула, пытаясь убрать руку, но Гусева крепко держала ее над тарелкой.

– У-у-у-у… – пронеслось за окном.

– Кто там? – осторожно спросила Павлова.

Стекло тренькнуло. Катя медленно сняла свою руку с тарелки, секунду помедлила. Потом на цыпочках подошла к окну, приподняла краешек одеяла. Девчонки потянулись за ней. За окном висел белесоватый туман. Вдалеке гремела музыка.

– Кто тут? – Голос Павловой дал предательского петуха.

Перед девчонками возникла белая фигура с призрачным лицом. С треском голова отделилась от тела, огромные губы распахнулись и прорычали:

– А Эс Пушкин.

Тарелка под Лениной рукой треснула и развалилась пополам, ватман дернулся, свеча опрокинулась. Налетая друг на друга, девчонки ринулись к двери. Но она оказалась закрытой.

Кто-то, истошно вопя, стал барабанить, звать на помощь. Кто-то рыдал в голос, причитая: «Ой, мамочки. Ой, мамочки». Одеяло упало, сорвавшись с гвоздиков. Стало светлее. Лена украдкой посмотрела в окно. Там никого не было. К ней подошла Павлова и дрожащей рукой показала на ватман.

Тарелка раскололась надвое. Один острый краешек показывал на букву «а», другой на «д», и между ними, как острый язычок, змеилась кровавая полоска. Лена подняла руку. Ладонь была распорота, струйка крови текла к локтю.

Что произошло дальше, так и осталось непонятным. Павлова на пятках развернулась обратно к окну, резко дернула на себя оконную створку, высадив раму, легко взобралась на подоконник и исчезла в темной зелени. В окно влетело что-то круглое, замотанное в белую тряпку. Завертелась перед глазами кривая усмешка. Гусева ногой остановила кружащийся предмет. Прямо на девчонок глянули косо нарисованные глаза, широкий нос пятачком и оскаленный рот с частоколом зубов.

– Да это же мяч! – ахнула Маринка и бросилась к окну. – Катька, где они?

– Что произошло? – Из кустов появился Максим.

– Мы… – Гусева замялась, подбирая слова поубедительней. – А мы тут письма домой пишем.

Селюкова всхлипнула и тихо завыла.

Максим заглянул в кладовку. По центру стояла Лена. С ее руки капала кровь.