Когнитивная психология

Предмет лингвистики — формальное описание структуры языка, включая описание звуков речи, значений и грамматики.

Язык в понимании лингвистов основан на компетентности (связанной с определенным идеальным потенциалом говорящего/слушателя), тогда как психологи, как правило, рассматривают язык в терминах деятельности, или того, как люди используют язык. Дисциплина, включающая оба подхода к исследованию языка, называется психолингвистикой.

Лингвистическая иерархия

Лингвисты занимаются разработкой системы описания языка. В некотором отношении их подход близок подходу психологов, занимающихся разработкой моделей памяти. Вы, возможно, помните, что модель памяти состоит из содержания памяти, структуры памяти и протекающих в памяти процессов (например, операций кодирования, воспроизведения или преобразования). Аналогично некоторые лингвисты занимаются разработкой модели содержания языка, его структуры и процессов. Однако в отличие от изучения памяти исследования языка исходят из наличия иерархии компонентов — от базовых, через составные, к более сложным; в порядке возрастания сложности это будут звуковые единицы и единицы значения. Каждый уровень в чем-то зависит от более низкого уровня, но может вступать во взаимодействие и со всеми другими уровнями.

Разработка системы письменности, отражающей речь и передающей мысль, — одно из наиболее значительных иерархических творений человека. В английском языке существует только 10 символов, обозначающих цифры, и 26 символов, обозначающих буквы, причем некоторые из них несколько избыточны или используются нечасто и мало что добавляют в общую структуру письменного языка. Из этого небольшого количества букв и цифр составлено примерно 40 тыс. слов нашей рабочей лексики, а из этих слов составлены миллиарды и миллиарды предложений. Возможно, предложений и не столько, сколько частиц во Вселенной, но с учетом ненасытной жажды коммуникации и фактора выживаемости видов мы ежеминутно производим огромное количество новых предложений и, судя по всему, будем увеличивать уже имеющееся их количество еще очень долго. Видя, как все это разнообразие человеческого опыта — от «Песен Соломона» до «Майн Кампф» — генерируется из столь скромного количества символов, можно только поражаться кодирующим свойствам языка.

Фонемы

Основная единица разговорной речи — фонема. Фонемы — это отдельные звуки речи, представляемые единичными символами и генерируемые в процессе сложного взаимодействия легких, голосовых связок, гортани, губ, языка и зубов. Если все эти органы работают нормально, то производимый звук может быть быстро воспринят и понят людьми, знающими данный язык. В английском языке существует примерно 45 фонем, но используются они неодинаково. Для произнесения более чем половины всех слов требуется только 9 фонем, причем наиболее употребительные встречаются в 100 раз чаще, чем употребляемые наиболее редко. Некоторые языки довольствуются всего 15 фонемами, а некоторым требуется 85. Вот фонемный состав общеупотребительного американского английского языка[72], составленный Денесом и Пинсоном (Denes & Pinson, 1969):

Фонемы, включенные в этот сравнительно небольшой набор, могут соединяться различными способами, создавая тысячи слов, похожих фонетически или орфографически, но занимающих различные положения в семантическом пространстве.

Звуки речи, производимые совместными усилиями легких, грудной клетки, языка и т. д. и образуемые вибрациями голосовых связок, называются звонкими, например а (все гласные — звонкие) или z, при формировании глухих звуков, как звук s в слове hiss, голосовые связки не используются. Среди звонких и глухих звуков выделяются также шипящие (образуемые при ограничении прохождения воздуха через рот), например sh, f, v, th, и взрывные звуки (образующиеся при резком прекращении потока воздуха), например t и d.

Морфемы

Фонемы пусты, они не передают значения. Наименьшей единицей значения в языке является морфема. Морфемой могут быть слова, части слов, приставки, суффиксы или их сочетания. Например, в предложении: The old chemist loved joyful sounds («(Этот) старый аптекарь/химик любил веселые звуки») слова «этот» и «старый» являются свободными самостоятельными морфемами, а слова «аптекарь», «веселый» и «звуки» состоят из связанных морфем, то есть содержат по несколько свободных морфем. Слово chemist («химик») состоит из морфем chem («хим») и ist («ик»), joyful — из joy («радость») и ful (аналог русского «-ный»), a loved — из love («любовь») и -d (окончание прошедшего времени). Соединяя морфемы, можно генерировать несчетное количество слов. В английском языке существует более 100 тыс. слов, образованных сочетаниями морфем, но даже при таком количестве сочетаний морфемы подчиняются жестким правилам языка. Например, в английском языке существует правило, согласно которому в начале слога могут стоять не более трех согласных подряд, а обычно — два и менее. Еще одно правило гласит, что некоторые буквы никогда не стоят вместе, например q и d или j и z. Эти и другие правила морфологии, так же как и присущая языку избыточность, способствуют минимизации ошибок при передаче и декодировании.

Синтаксис

Следующий уровень лингвистической иерархии — это синтаксис, то есть правила сочетания морфем при построении фраз и предложений. В последнее время синтаксические принципы были распространены и на преобразование информации из одной формы в другую. Начало этому положил Ноам Хомский, предложивший универсальную теорию грамматики, позволяющую описывать не только поверхностные, но и абстрактные характеристики языка. Эта теория не только изменила представление о лингвистике, но и оказала глубокое влияние на психологию, и особенно на психолингвистику.

Ошибка синтаксиса и боязнь ошибиться

Количество предложений, генерируемых человеком, ограничено только временем и воображением — и то и другое у человечества имеется в достатке. В попытке понять структуру языка лингвисты, то есть люди, изучающие природу языка, сосредоточили свои усилия на двух его аспектах: продуктивности и закономерности. Продуктивность означает, что на данном языке можно составить бесконечное количество предложений, фраз и высказываний (положение о «миллиардах и миллиардах» предложений), а закономерность означает, что предложения, фразы и высказывания упорядочены (то есть что должно быть «Мальчик ударил по мячу», а не «Мяч мальчик по ударил»).

Понятие продуктивности довольно очевидно, но вот закономерность — дело значительно более хитрое. Совокупность закономерностей языка называется грамматикой, а трансформационная грамматика занимается видоизменениями грамматических форм, при которых суть сообщений остается неизменной, например:

Оба эти предложения правильны, поскольку оба они, в сущности, передают один и тот же смысл и составлены из очень близких слов, хотя они и различаются по своей структуре. Очевидно, поверхностные элементы языка следует отделять от его глубинной структуры, и именно в этом направлении работает теория Хомского.

Приведенные ниже положения принято считать наиболее важными аспектами теории Хомского.

* Язык в значительной мере опирается на единообразие, и его строение часто связано более со смыслом предложения, чем с его поверхностными характеристиками.

* Язык является не закрытой, а развивающейся системой.

* В основе структуры языка лежат элементы, общие для всех языков и отражающие принципы организации когнитивных процессов. Эти принципы организации непосредственно влияют на научение и на генерацию языка.

Хомский высказал много критики в адрес бихевиоризма и его основополагающего метода обучения по принципу S-R (включая изучение языка); он утверждал, что развитие языка невозможно описать только в понятиях оперантного научения и что психологическая теория должна заниматься глубинными, а не поверхностными процессами. Хотя многие психологи и оспаривают критику Хомского, она, по общему мнению, оказала далеко идущее влияние на теоретическую психологию и когнитивные исследования.

Наиболее интересны в теории Хомского три понятия — поверхностная структура, глубинная структура и правила трансформаций. Эти термины будут встречаться во всем нашем обсуждении и определяются они следующим образом[73]:

поверхностная структура — та часть предложения, которая может быть выделена и определена путем обычного грамматического анализа;

глубинная структура — основная форма, содержащая значительную часть информации, необходимой для передачи смысла;

правила трансформаций — правила превращения одной структуры в другую.

Трансформационная грамматика — революционный элемент в системе Хомского; она включает детальные правила трансформации языковых сообщений из одного вида в другой. Рассмотрим такие предложения: «Спортсмен заметил девушку из толпы» и «Девушка из толпы была замечена спортсменом». В глубинной структуре обоих этих предложений заключена одна и та же идея, но две приведенные конкретные ее формы (или поверхностные структуры) различаются и связаны правилами трансформаций.

Трансформационная грамматика

Рассмотрим еще один пример. Основное содержание простого предложения: «Низенький гиппопотам видел высоченного жирафа» можно выразить в такой форме: «Высоченный жираф был виден низенькому гиппопотаму» или: «Именно низенький гиппопотам увидел высоченного жирафа». Понимание действительного смысла предложения берет верх, несмотря на смысловую перестановку, а в некоторых случаях и изменение слов и морфем. Целостность значения сохраняется в глубинной структуре. Вы можете попробовать рассказать о каком-нибудь событии своей жизни, скажем о походе на концерт. Рассказав историю, перескажите ее снова, избегая использовать в пересказе те же самые предложения (возможно, это получится само собой). Затем перескажите его еще раз, соблюдая те же условия. Вы увидите, что существует бесчисленное количество способов сказать одно и то же. Правила, объясняющие это явление, в современной грамматике называются трансформационной грамматикой. С этой простой задачей справится даже ребенок, но ее нельзя объяснить в терминах S-R. Речь и язык едва ли можно считать пассивным повторяющимся паттерном активности; наоборот, человеческий язык — это продуктивная, генеративная система. Каждое произносимое говорящим предложение есть более или менее творческий продукт, который так или иначе понимается слушателем, хотя он нов для них обоих. В главе 7 и других разделах этой книге мы узнали, насколько огромен объем ДВП, но даже такая память не смогла бы удержать все предложения, которые мы генерируем или понимаем.

Способность человека творчески генерировать и понимать предложения можно объяснить при помощи метафоры «дерева», которая упорядоченно отображает поверхностную и глубинную структуры. Например, структуру вышеприведенного высказывания «(Этот) низенький гиппопотам увидел (этого) высоченного жирафа» (The short hippopotamus saw the tall giraffe) можно изобразить в виде следующей схемы, в которой предложение внизу составляет внешнюю структуру, а остальная сеть — глубинную:

На этом простом примере мы можем указать основные составляющие предложения, существующие не только на поверхностном, но и на глубинном, абстрактном уровне. Самый общий уровень — предложение (П) разделяется на субъект и предикат, выраженные в именной группе (ИГ) и в глагольной группе (ГГ). В именной группе (ИГ) содержится определяющее слово (ОС) и существительное (С), которое включает прилагательное (Пр) и существительное (С). Глагольная группа (ГГ) содержит глагол (Г) и именную группу (ИГ), куда входят артикль (А), прилагательное (Пр) и существительное (С).

Правила математических преобразований позволяют представлять выражения так, чтобы конкретная форма менялась, а лежащая в ее основе реальность (глубинная структура) оставалась постоянной. Например, если А = В, то В = А ; выражение изменилось, но его суть осталась прежней. Выражение АХ — 8 можно записать как X = 8/4, a ab = XY(2X + N) — как XY = ab/(2X + N). Независимо от того, насколько сложны поверхностные характеристики, глубинная структура или лежащая в основе реальность в этих отношениях осталась прежней. Трансформационная грамматика исходит из простого принципа: высказывания, включая математические выражения, можно переписать в различном виде, сохранив при этом суть их значения. Этим можно объяснить, что способность человека генерировать огромное количество различных предложений и несколько разновидностей каждого из них не есть результат имитации, для чего потребовалась бы гигантская память, а есть результат присущего человеку понимания правил, по которым предложения образуются и трансформируются в другие предложения, имеющие тот же смысл. Хомский называет такую способность компетентностью. Вот основные правила построения фраз (с использованием аббревиатур из вышеприведенного примера с «деревом»):

Эти правила можно применять ко всякой глубинной структуре, когда надо переписать ее по-иному, в грамматически более совершенном виде, сохраняя при этом истинный смысл.

Значение трансформационной грамматики заключается в том, что при анализе языка надо исходить из синтаксического уровня, а не из фонологического или морфологического. Не то чтобы фонологический и морфологический аспекты высказывания были не важны — нет, они важны, — но если в лингвистическом исследовании ограничиваться только ими, то нам не удастся объяснить все разнообразие быстро порождаемых и легко понимаемых языковых форм. В качестве примера грамматически верного, но семантически абсурдного высказывания Хомский приводит следующее: «Бесцветные зеленые идеи бешено спят». Грамматические правила образования предложений весьма немногочисленны (в конце концов что-то делает что-то по отношению к чему-то), но количество сочетаний смысловых компонентов бесконечно. И даже приведенное высказывание при наличии хорошего воображения можно счесть не только грамматически верным, но и имеющим смысл.

Врожденные способности и влияние окружения

К наиболее спорным аспектам теории Хомского относится его утверждение о том, что существенные компоненты языка являются врожденными, а не приобретенными, как полагал Б. Ф. Скиннер. Так, подкрепление — основной элемент поведенческого подхода Скиннера — может определять только морфологические аспекты развития языка (ребенок научается говорить «яблоко», когда его требование яблока подтверждается получением этого объекта[75])-

Возвращаясь к основному моменту позиции Хомского, зададим вопрос: как ребенок генерирует грамматически правильное предложение, которого он никогда не слышал? Сам Хомский объясняет это врожденной склонностью к языку, основанной на глубинной структуре. Он не считает, что врожденной является некоторая конкретная система грамматики, но существует некая врожденная схема обработки информации и формирования абстрактных структур языка. Это может быть связано с биологическим развитием ребенка.

Здесь важно подвести итог некоторым моментам нашего обсуждения структурной лингвистики. В наиболее общем виде мозг человека можно представить как очень сложную систему хранения и обработки информации. Применительно к языку это означает, что значительная часть языковых знаний хранится в абстрактном виде (так же, как знания об алгебре), но в памяти хранятся и конкретные смысловые единицы — слова. Лингвисты — особенно те, кто поддерживают идею трансформационной грамматики, — предложили описание абстрактных свойств языка и математических законов, по которым происходит хранение и генерация языка. Мало кто сомневается в абстрактной сущности языка, однако сама форма абстракции все еще остается до конца не выясненной.

Еще один взгляд (не обязательно противоположный предыдущему) предполагает, что язык тесно связан с физическим созреванием и оба эти фактора влияют друг на друга. Обе изложенные позиции являются детальной и ценной парадигмой для построения когнитивной теории языка.

Гипотеза лингвистической относительности

Хомский делал акцент на лингвистических универсалиях, пытаясь выявить лингвистические операции, которые являются общими для всех человеческих языков и, как мы убедились, в значительной степени опираются на глубинные структуры языка и трансформации. Однако на семантическом и фонетическом уровнях языки различаются. Именно для этих внешних характеристик языка особенно существенна гипотеза лингвистической относительности.

Идея о том, что язык человека влияет на его восприятие и представление о реальности, имеет долгую и временами бурную историю. Современную ее версию обычно связывают с именем Бенджамина Ли Уорфа (Whorf, 1956), который детально описал эту гипотезу в своей работе и по имени которого она была названа («гипотеза Уорфа»), хотя основы этой гипотезы принадлежат Сэпиру, преподавателю Уорфа (подробности см.: Sapir, 1912; Mandelbaum, 1958; Fishman, 1960). Уорф пришел к выводу, что люди, говорящие на различных языках, по-разному представляют себе объект, обозначаемый словом, и что сама по себе сущность языка служит основанием для различия во взглядах на реальность. Уорф изучал языки американских индейцев и обнаружил, что точный перевод с одного языка на другой просто невозможен. Так, в одном из языков он обнаружил отсутствие четкого различия между существительными и глаголами; в другом языке настоящее, прошлое и будущее время выражались неоднозначно; а еще в одном языке не существовало различия между серым и коричневым цветами. Однако в английском языке есть слова для всех этих различий, хотя люди, говорящие по-английски, и не имеют какого-то особенного физиологического аппарата (например, позволяющего именно им различать серый и коричневый цвета).

Некоторые лингвисты изучали, как язык (конкретно лексический состав) влияет на представление о реальности, на примере названий цветов. Известно, что зрительные органы человека могут воспринимать широкий диапазон цветов, но их идентификация зависит от наименования различных цветов. Много лет назад Глизон (Gleason, 1966) обнаружил, что в английском языке цветовой спектр делится на фиолетовый, голубой, зеленый, желтый, оранжевый и красный цвета плюс множество промежуточных оттенков, в языках шона (на котором говорят в некоторых регионах Родезии) и басса (языке Либерии) выделяется меньше цветов, а их разделение проходит в других точках (см. рис. 11.1).

Рис. 11.1. Главные части видимого спектра в трех языках. Адаптировано из: Brown, 1965

В этой связи особенно интересно то, что у всех нормальных людей зрительная система устроена одинаково (то есть у них одинаковая физиологическая способность к видению цвета и различению оттенков). Поэтому можно предположить, что различия в мысленной обработке рассматриваемого цвета объясняются различиями языковых кодов. Как показывают некоторые исследования, это предположение имеет определенные основания; например, когда цвет не соответствует категориям цветов, обозначенным названиями (то есть попадает «между» цветами), он, вероятнее всего, запомнится как тот цвет, к которому он расположен ближе. Аналогично у эскимосов есть множество названий для снега (вьюжный снег, дрейфующий снег, снег для постройки иглу и т. д.), позволяющих им «видеть», то есть различать, больше видов снега, чем это могут жители зон умеренного климата; а у народа хануос, живущего на Филиппинских островах, есть 92 названия для различных сортов и состояний риса. Гипотеза Уорфа предполагает, что физическая реальность переводится — в соответствии с некоторой внутренней репрезентацией реальности — в восприятие, согласующееся с устойчивыми когнитивными структурами. Структурирование информации мозгом связано с конкретными языковыми кодами, развившимися у каждого человека. Эти коды различаются, как различаются языки. Взгляды Уорфа встретили серьезную критику со стороны сравнительной лингвистики. Например, Берлин и Кай (Berlin & Kay, 1969) изучили названия цветов почти в сотне языков и пришли к выводу, что определенные основные цвета одинаковы во всех языках.

В ходе одного из экспериментов они выяснили названия основных цветов в двадцати различных языках и затем попросили людей, для которых эти языки были родными, указать на цвета, которые ассоциируются у них с данным названием цвета. В конце испытуемых просили указать тот цвет, который они считают наилучшим или наиболее типичным для каждого названия цвета (это называется фокальным цветом). Результаты показывают, что фокальные цвета очень схожи для всех групп. Это свидетельствует о том, что существует некоторая основная закономерность, в соответствии с которой цветовой опыт человека кодируется в языке. Поэтому названия цветов скорее сами зависят от перцептивных явлений, чем определяют перцепты.

Кроме этого, данные против гипотезы Уорфа представила Хейдер (Heider, 1971, 1972; Rosch (ранее Хейдер), 1973). Она изучала коренных жителей Новой Гвинеи, говорящих на языке дани. В дани существуют только два названия цвета — мола (яркий, теплый цвет) и мили (темный, холодный цвет). Используя задачу на опознавание цвета, она обнаружила, что точность опознавания для фокальных цветов больше, чем для нефокальных, но тем не менее, если язык определяет восприятие, то испытуемым, чей язык имеет для цветов только два названия, было бы трудно воспроизводить фокальные и нефокальные цвета. Поэтому позиция лингвистического детерминизма (по крайней мере в жесткой формулировке) представляется сомнительной. Антропологи и психологи продолжают находиться под впечатлением гипотезы Уорфа. Кай и Кемптон (Kay & Kempten, 1984) представили в журнале American Anthropologist подробный обзор эмпирических исследований этой гипотезы.

Рассмотрим еще один интересный вопрос, касающийся взглядов Уорфа (язык влияет на то, как человек воспринимает реальность, обрабатывает информацию, хранит ее и воспроизводит из памяти): каково происхождение лексических единиц? Почему в языке эскимосов много названий для снега, а в английском мало?

Почему у нас много наименований типов автомобилей, а у жителей Лапландии мало, если есть вообще? Возможно, потому, что чем важнее для людей тот или иной опыт, тем больше существует способов выразить его в языке, а вовсе не потому, что язык определяет наши перцепты. Следовательно, развитие конкретных языковых кодов зависит от культурных потребностей; когда члены некоторой языковой группы научаются этим кодам, они осваивают и существенные культурные ценности, часть которых, вероятно, связана с выживанием. Впоследствии развитие кодов языка может повлиять на то, какая информация будет кодироваться, трансформироваться и запоминаться.

До этого момента мы рассмотрели некоторые стандартные темы психологии языка — провели своего рода обзор главных элементов, в большей мере определяемых коллективной мудростью лингвистов и антропологов, чем когнитивных психологов. В этом разделе наше обсуждение сосредоточится на когнитивном анализе языка, состоящем в поиске его базовой, абстрактной когнитивной структуры. Сначала мы рассмотрим теорию схемы Бартлетта.

«Война призраков»: Бартлетт

Многие исследователи занимались психологией понимания осмысленных текстов, близких к языку реальной жизни, например прозы. Наиболее известное исследование с применением сложного литературного материала было проведено Ф. К. Бартлеттом, Кембриджский университет, и изложено в его замечательной книге «Запоминание: экспериментальное социально-психологическое исследование» (Bartlett, 1932). В своей книге Бартлетт описывает несколько экспериментов по изучению запоминания и забывания осмысленного материала, проводившихся с использованием коротких рассказов, отрывков прозы, картинок и образцов картинной письменности американских индейцев. Процедура была проста. Испытуемым предлагался короткий рассказ или другой материал. Они должны были прочитать его и через некоторое время вспомнить в свободной манере все, что им удалось запомнить. Иногда рассказ надо было пересказать другому испытуемому, который затем пересказывал его еще одному, и т. д. Изучая воспроизведенное испытуемыми содержание рассказов, можно проанализировать особенности как закодированного материала, так и забытого. Чтобы возможно точнее проиллюстрировать и то и другое, мы приводим здесь несколько обширных цитат из протоколов пересказа испытуемых. Вот исходный рассказ.

Примерно через 20 ч один испытуемый кратко пересказал этот рассказ в свободной форме. Кроме того, в его рассказе присутствовали некоторые опущения и изменения. Не совсем привычные слова были заменены на более обычные, например «лодка» вместо «челнок», «рыбалка» вместо «охота на тюленей».

Тот же испытуемый вспоминал этот рассказ еще через восемь дней. Второй пересказ еще более сокращен. Имя собственное (в оригинале «Калама») отсутствует, а объяснение «меня могут убить» снова появляется после своего отсутствия в первом пересказе.

Еще через 6 месяцев испытуемый снова вспомнит этот рассказ. В этой очень короткой версии выпали все необычные термины, все собственные имена и ссылки на сверхъестественные силы.

Наконец, одного испытуемого попросили вспомнить этот рассказ спустя два с половиной года. Все это время он не видел первоначальной версии и, по его собственному заявлению, не думал об этом рассказе. Вот его пересказ:

Сохраняется только самая общая схема самого рассказа. Можно отметить слабую разработку деталей; проявились также несколько деталей, основанных на том, что испытуемый предполагал о происшедшем, а не на то, о чем говорилось в рассказе. Например, в этом пересказе раненый человек, наконец, умирает. Когда? На закате... естественно! Все так, как будто это тема из популярных народных сказаний, известных нашему испытуемому; конечно же, в оригинальной версии было не так. Как мы узнали из исследований Брансфорда и Франкса, при составлении рассказа и в отсутствие информации о конкретных фактах происходит объединение фрагментов информации, полученных из различных источников (в данном случае самого рассказа и общих знаний).

Бартлетт (Bartlett, 1932) разделил такую информацию на несколько категорий:

* Пропуски. Иногда конкретная информация выпадает. Кроме того, непоследовательная или несоответствующая ожиданиям человека информация воспроизводится хуже.

* Рационализация. Изредка добавляется немного информации, чтобы лучше объяснить некоторые несоответствия в отрывке.

* Доминирующая тема. Отдельные темы приобретают особую отчетливость, а другие детали впоследствии присоединяются к этой доминирующей теме.

* Трансформация информации. Малознакомые слова заменяются на более привычные.

* Трансформация последовательности. Некоторые события рассказа переносятся на более раннее время, а некоторые — на более позднее.

* Отношение рассказчика. Отношение человека к материалу определяет успешность припоминания.

Чтобы объяснить полученные результаты, Бартлетт проводил анализ пересказов по этим основным пунктам, используя при этом понятие схемы (его объяснение, выведенное более полвека назад, выглядит не менее свежим, чем самые современные теории). По Бартлетту, схема означает активную организацию прошлых реакций или прошлого опыта. Все входные стимулы вносят вклад в построение организующей схемы. Он пишет:

Очевидно, Бартлетт предвидел концепцию «абстрагирования лингвистических идей», испытанную эмпирически более 40 лет спустя Брансфордом, Франксом, Торндайком и Кинчем и ставшую постоянной темой многих теорий семантической памяти, рассмотренных в этой книге (ср.: Rumelhart, Lindsay & Norman, 1972; Collins & Quillian, 1969; Neisser, 1976). Некоторые ученые критиковали предложенные Бартлеттом теорию запоминания и понятие схемы за их расплывчатость и за то, что их трудно эмпирически проверить, — и подчас справедливо.

Вклад Бартлетта важен по трем причинам. Во-первых, в его работах вводится понятие «абстрактной» памяти. Эти абстракции участвуют в заучивании нового материала и последующих его трансформациях. Во-вторых, он продемонстрировал возможность проведения исследований с реальным текстовым материалом и получения при этом полезных выводов. И наконец, его работа стала ценным образцом для его учеников (Бродбент, Браун, Конрад) и других ученых (Миллер, Найссер и Румельхарт).

С того времени, как Бартлетт ввел в научный оборот представление о том, что рассказы кодируются и запоминаются посредством схем, современные исследователи выдвинули ряд идей, позволяющих лучше понять функциональные особенности памяти на повествования. Современные теоретики попытались количественно определить некоторые из основных понятий абстрагирования лингвистических идей. Далее мы рассмотрим взгляды известных исследователей этого направления — Брансфорда и Франкса.

«Муравьи ели желе»: Брансфорд и Франкс

Утверждение, что под внешней структурой языка скрывается его глубинная структура, подчиняющаяся правилам трансформаций, привело к возникновению предположения о существовании других скрытых когнитивных структур. Среди наиболее любопытных — гипотезы Брансфорда и Франкса (1971, 1972). Одну из них (Franks & Bransford, 1971) мы изложили в главе 4. В этом эксперименте испытуемому показывали фигуры, полученные путем преобразования фигуры-прототипа, и просили оценить, видел ли он их раньше. В этом эксперименте испытуемые ошибочно и с высокой степенью уверенности опознавали прототип как ранее виденную фигуру. Вероятно, это можно объяснить тем, что у испытуемых в результате их опыта с данными экземплярами формировалась абстракция — фигура-прототип. Поэтому можно предположить, что люди формируют абстракции внешних впечатлений и что именно эти абстракции хранятся у человека в памяти.

Брансфорд и Франкс (Bransford & Franks, 1971) также выдвинули гипотезу, касающуюся кодирования предложений. Они составляли сложные предложения, состоявшие из четырех простых повествовательных частей, из которых можно было удалить одну, две или три части, оставив, таким образом, в составе сложного предложения соответственно три, две или одну пропозицию. Вот некоторые из этих предложений:

Эксперимент состоял из двух частей: «усвоения» предложений и задачи на опознание. Во время опознания испытуемые должны были прочитать 24 сложных предложения, состоявших из простых предложений с одной, двумя или тремя пропозициями. После прочтения каждого предложения испытуемых отвлекали на 4 с для решения задачи по называнию цвета, а затем задавали вопрос о прочитанном предложении, чтобы убедиться, что испытуемые его закодировали. Например, если предложение было: «Камень скатился с горы», то им задавали вопрос: «Что сделал?» После усвоения испытуемыми всех 24 предложений экспериментатор читал вслух дополнительные предложения — некоторые новые и некоторые из первоначальных двадцати четырех. Новые предложения содержали различные части из предъявленных ранее сложных высказываний. Чтобы сформировать базовую линию для опознания, в новые предложения были включены некоторые «нескладные» предложения, необходимые для того, чтобы изменить соотношение между наборами пропозиций. Например, если первоначальное предложение было: «Камень, который скатился с горы, разрушил крошечную хижину на краю леса», а новое предложение — «Муравьи ели сладкое желе, которое стояло на столе», то давалось нескладное предложение: «Камень, который скатился с горы, разрушил муравьев, евших желе на кухне». Затем испытуемых просили показать, какое из прочитанных им новых, первоначальных и нескладных предложений они уже слышали на этапе усвоения. Независимо от верности ответа их просили оценить свою уверенность в ответе по 5-балльной шкале (от очень низкой до очень высокой). Результаты показали, что оценки были в основном одни и те же для старых и новых элементов и что уверенность испытуемых в своем ответе прямо соответствовала сложности предложения (рис. 11.2). Так, предложения, содержавшие четыре пропозиции, получали наивысшую оценку уверенности — около 3,5 (хотя оценку «четыре» испытуемые не выставили ни разу), предложения с тремя пропозициями вызывали меньше уверенности, и т. д. до предложений с одной пропозицией, получивших негативную оценку. Мало кого обманули нескладные предложения, получившие оценку около «минус 4» (это контрольное условие эксперимента было важно, чтобы показать, что испытуемые не основываются в своем ответе только на длине предложений).

Рис. 11.2. Зависимость уверенности в том, что данное предложение уже предъявлялось, от его сложности (количества содержащихся в нем пропозиций). Адаптировано из: Bransford & Franks, 1971

Видимо, в случае сложных предложений большая уверенность испытуемых в том, что данное предложение уже предъявлялось, была обусловлена тем, что из первоначальных предложений, предъявлявшихся им ранее, они абстрагировали основную идею и хранили именно этот абстрактный продукт, а не сами предложения в несвязном порядке. В теории познания и памяти эти результаты означают, что память человека на предложения — это не просто транскрипция слов вроде магнитофонной записи, а результат динамического процесса абстрагирования содержания. Конечно, это абстрактное содержание выводится из предложений и образует основу нашего впечатления о старых и новых предложениях. Подобно Хомскому, предложившему идею структурной лингвистики, сформулировав абстрактные принципы возможностей языка, Брансфорд и Франкс попытались описать, как в предложениях выражена содержательная информация, как она структурируется и как та или иная структура позволяет оценить новизну информации.

Из экспериментов Брансфорда и Франкса следует важный вывод о том, что люди не изолируют предложения (предположительно в памяти), если они семантически связаны. Информация из различных предложений каким-то образом объединяется в некую абстрактную форму, и эта абстракция запоминается человеком лучше, чем конкретная форма. В данной книге мы видели, что современная когнитивная психология занимается построением структур мысленной обработки, адекватно отражающих обработку информации, память и мышление. Компоненты языка, предполагаемые теориями Хомского, адекватно отражают структуру высказываний. С другой стороны, исследование Брансфорда и Франкса позволяет лучше понять конкретные типы трансформаций, происходящих при абстрагировании предложений.

Совершенно иной взгляд на лингвистическую обработку состоит в том, чтобы рассматривать информацию о повествованиях как структурируемую в форме иерархии, в которой самые важные идеи подкреплены менее важными утверждениями. С неофициальной точки зрения мы, по-видимому, понимаем рассказы иерархическим способом. Если нас просят рассказать, о чем эта книга (например, «Преступление и наказание»), мы можем попытаться найти одно предложение, которое воплощает ее сущность. Когда нас просят дать более широкую интерпретацию рассказа, мы можем обсудить его тему, сюжет, обстоятельства и концовку (см., например, Thorndyke, 1977).

На примере ранних теорий Бартлетта и схем предложения и рассказа мы проследили последовательное развитие научного анализа абстрагирования языка. Как абстрагирование лингвистических идей, продемонстрированное в исследовании «муравьев, едящих желе», так и анализ грамматики рассказа подтверждают общее представление о том, что существует скрытая структурная обработка предложений и рассказов. Именно в пределах этой скрытой структуры и ее эффекта «сверху вниз» в течение прошлых лет происходило существенное продвижение в понимании языка. Теперь сосредоточим наше внимание на теме знаний и понимания текста. В следующем разделе обсуждается несколько новых идей, включая всестороннюю модель обработки языка, предложенную Кинчем. При изучении этих моделей примите во внимание предыдущие исследования абстрагирования рассказа и обработки «сверху вниз» и обдумайте их связь с этими моделями.

Этот раздел мы начнем с простого обобщения: чем больше запас знаний читателя, тем лучше он понимает текст. Это справедливо для читателей, владеющих обширными знаниями и читающих разговорный материал, а также для тех, кто владеет специальными знаниями и читает технический материал. Объяснить это обобщение можно, например, тем, что знание представляет собой упорядоченное накопление информации. Новая информация, приобретаемая посредством чтения, может быть лучше усвоена в случае, если когнитивные структуры и информация уже существуют. И наоборот, недостаточное знание ограничивает понимание, поскольку читатель должен разработать некоторую структуру знания о данном материале, а также закодировать читаемую информацию. Согласно этой схеме, понимание воспринимается скорее как подтверждение гипотезы о том, каким является мир, чем как простое первичное усвоение новых фактов. Большая часть понимания — но не все оно — это обработка по принципу «сверху вниз». Люди со специальными знаниями, будь то водопроводное дело, балет, астрофизика или автогонки, понимают техническую информацию в своей области лучше, чем неспециалисты[76]. Ниже приведены несколько примеров возможностей обработки «сверху вниз».

«Мыльная опера», «воры» и «полиция»

Инструкции и ситуативная информация также могут влиять на понимание текста. В эксперименте, иллюстрирующем эффект «мыльной оперы» при воспроизведении рассказов, Оуэнс, Бауэр и Блэк (Owens, Bower & Black, 1979) предлагали испытуемым прочитать рассказ о воднолыжнике и водителе его лодки. Одной половине испытуемых перед рассказом читали вводный отрывок, составленный так, чтобы склонить читателя к отождествлению себя с воднолыжником, а другой половине — отрывок, склоняющий к отождествлению себя с водителем. Тестовый рассказ был одинаков для обеих групп. После того как испытуемые обеих групп прочитывали этот рассказ, им задавали ряд вопросов. Испытуемые, склоненные к позиции воднолыжника, чаще описывали ошибки от его имени; например, когда «[лыжник]... дотянулся до ручки [буксирного троса], а она выскользнула у него из рук», то в этой неудаче обвиняли лодку, за то что она не подошла достаточно близко. Испытуемые, склоненные представлять себя в роли водителя лодки, чаще полагали, что лыжник оказался недостаточно проворен, чтобы схватить ручку. Эта тенденция приписывать вину «другому» и считать невиновным «себя» демонстрирует нам, как особенности контекста могут влиять на понимание текстового материала[77].

В часто цитируемом исследовании Р. Андерсона и Пичерта (Anderson & Pichert, 1978) испытуемых просили прочитать рассказ о доме богатой семьи с позиции ожидаемого покупателя дома и с позиции вора-взломщика. Были описаны многие детали дома и его интерьера, такие как камин, затхлый подвал, протекающая крыша, столовое серебро, коллекция монет и телевизор. И оценка важности этих элементов, и то, какие именно детали запомнились, предсказуемо зависели от точки зрения читателя: потенциальные воры концентрировались на ценной добыче, а потенциальные покупатели дома — на его состоянии. Эти эксперименты предполагают, что контекстуальная информация, активирующая конкретный тип схемы, влияет на понимание и кодирование текстового материала.

Влияние введенной схемы на воспроизведение истории было также проиллюстрировано в исследовании Маклина и Солсо (MacLin & Solso, 2000). Чтобы ввести «схему полицейского», студентов колледжа заставляли сдавать вступительный экзамен для полицейских. Ниже приведен типовой вопрос.

Патрульный полицейский получил ночью телефонную жалобу о том, что в определенном месте видели вора. Этот полицейский прибывает на место и замечает человека, который в полной мере соответствует описанию вора, данному жалобщиком. Приближаясь к этому человеку, патрульному полицейскому было бы лучшее сделать следующее:

A. Не предпринимать каких-либо мер предосторожности, так как полицейский не может знать наверняка, было ли совершено какое-либо преступление.

Б. Считать этого человека потенциально опасным преступником.

B. Считать, что этот человек, скорее всего, безопасен и всего лишь «чрезмерно любопытен».

Г. Сделать предупредительный выстрел в воздух.

После ответов на 25 подобных вопросов студентов просили прочесть историю, содержавшую 66 «идей», или отдельных понятий, некоторые из которых согласовались со схемой полицейского, а некоторые — нет. Например, предложение: «Он потянулся за другой сигаретой и обнаружил, что пачка пуста» нейтрально по отношению к схеме полицейского и вообще нейтрально для исследования, но если бы у вас были схемы, связанные с прекращением курения, или ваш бизнес был бы связан с табаком, предложение, возможно, было бы более значимым. Однако предложение: «Джей набрал на своем сотовом номер 911 и сообщил о происходящей краже, а затем вышел из грузовика и положил в карман ключи, стараясь на хлопать дверью» содержит несколько существенных идей, которые наверняка привлекут внимание полицейского или, в случае эксперимента, внимание участника, чей уровень сознания полицейского был повышен путем сдачи вступительного экзамена для полицейских. Результаты были чрезвычайно показательны: так, студенты, сдавшие экзамен для полицейских, вспоминали в два раза больше «полицейских идей», чем студенты, не сдававшие экзамен (имеющие схему полицейского вспоминали 15 идей, не имеющие — 7,88). Однако в целом воспроизведение идей было примерно равным для обеих групп. В результате краткого опыта с полицейским экзаменом, по-видимому, вводилась определенная схема, существенно влиявшая на способ, которым кодировался и вспоминался рассказ.

Способность привнесенных схем влиять на восприятие и память была также проиллюстрирована Билом и Солсо (Beal & Solso, 1996) в эксперименте, в ходе которого участники делились на тех, кому приписывались схемы медсестры, архитектора и полицейского, и на контрольную группу. В этом эксперименте испытуемые писали эссе о рабочих буднях и специальных навыках, соответствующих приписанным им схемам: медсестра могла написать, что она начинает день, собирая информацию о состоянии пациентов, раздавая лекарства, консультируясь с врачами и т. п. Затем испытуемых просили просмотреть слайды и вспомнить их содержание. Введение схемы улучшало припоминание связанных с ней вопросов.

Возможно, еще более замечательным стало открытие, что некоторые из введенных схем, например схемы полицейского и медсестры, имели тенденцию вызывать переоценку числа согласующихся со схемой деталей на изображениях. На рис. 11.3 показан довольно мрачный рисунок с обложки дешевого журнала, который предъявляли всем группам.

Рис. 11.3. Сколько пистолетов вы видите на этом мрачном рисунке с обложки дешевого журнала? Испытуемые со схемой полицейского были склонны переоценивать их количество

Испытуемые со схемой полицейского и медсестры были склонны не только сосредоточиваться на количестве пистолетов и физических повреждений, но и преувеличивать число этих деталей. Таким образом, испытуемые, очевидно, фокусировались на восприятии и запоминании связанного со схемой материала и в некоторых случаях давали завышенные оценки его значимости. В этом исследовании остался без ответа вопрос о том, действуют ли подобным образом настоящие полицейские или медсестры. Между прочим, участники эксперимента со схемой «архитектора» правильно ответили на наибольшее число вопросов (из чего следует, что архитекторы могут рассматривать изображенную сцену аналитически и искать общие темы), в то время как участники контрольной группы запоминали сцены хуже всех. По-видимому, наличие определенной точки зрения, даже искусственно введенной схемы, улучшает память на сцены и в некоторых случаях приукрашивает воспоминания.

Если бы собаки (подобно людям) имели схему, то Снупи интерпретировал бы рассказ именно так

Кинч и ван Дейк: «Копы и штрафные квитанции»

В модели понимания, предложенной Кинчем и ван Дейком, учтены как обработка «снизу вверх», так и обработка «сверху вниз». На уровне чтения текста модель Кинча и ван Дейка опирается на извлечение из текста пропозициональной или абстрактной информации, а на уровне намерений читателя эта модель постулирует целевую схему, направляющую понимание текста субъектом.

Эта модель (мы рассмотрим ее более подробно в следующем разделе) позволяет исследователям, интересующимся структурой текстов, делать точные предположения о запоминаемости конкретных типов информации. Разработанный этими авторами метод — в отличие от субъективного метода, использованного ранее Бартлеттом — согласуется с научной методологией, принятой в современной психологии.

Мы остановимся на том, как испытуемые-студенты сохраняли в памяти информацию, приобретенную при чтении статьи под названием «Копы и штрафные квитанции». В эксперименте, проведенном Кинчем и ван Дейком (Kintsch & van Dijk, 1978), испытуемых просили прочитать этот нетехнический отчет объемом примерно в 1300 слов. После прочтения одну треть испытуемых просили немедленно припомнить ее и записать краткое содержание. Другую треть просили сделать то же самое спустя месяц и Последнюю треть — через 3 мес. Эта процедура сходна с процедурой Бартлетта.

Все протоколы воспроизведения и записи краткого содержания мы представили в виде набора утверждений, которые можно разделить на:

* «репродукции» (утверждения, точно отражающие понимание текста);

* «реконструкции» (утверждения, являющиеся правдоподобными умозаключениями из основной темы и добавленные испытуемыми благодаря их знанию мира; например, фразу: «Бетти поехала в Ванкувер поездом» можно расширить, включив в нее фразу: «Она пришла на станцию купить билет»);

* «метавысказывания» (комментарии испытуемых, их мнения и отношение к тексту).

Эти компоненты анализировались компьютером на предмет соответствия предсказаниям данной модели. Авторам удалось получить несколько важных выводов о понимании текста и работе памяти. Как показали данные, собранные по трем периодам удержания текста (рис. 11.4), испытуемые со временем утрачивают все больше и больше конкретных деталей пересказа, но суть повествования удерживается примерно с той же верностью на протяжении 3 мес. — это согласуется с тем, что выяснил из анализа протоколов Бартлетт. Кроме того, можно сказать, что анализ письменного материала, например книг, рассказов, технических отчетов, был построен так, чтобы обеспечить тщательное эмпирическое изучение содержащихся в тексте пропозиций, как можно больше узнать об организации текстового материала и о том, как разум человека записывает письменный материал в памяти и хранит его с течением времени.

Рис. 11.4. Доля репродукций, реконструкций и метавысказываний в протоколах пересказа испытуемых для трех интервалов удержания текста в памяти. Источник: Kintsch &van Dijk, 1978

В этой главе мы последовательно переходили от очень простых лингвистических объектов (фонем и морфем) к синтаксису и грамматике, к психолингвистическим теориям и к абстрагированию лингвистических идей, что можно увидеть в только что представленной аналитической работе. Теперь возникает вопрос о том, существуют ли всеобъемлющие теории языка. Действительно, такие теорий есть, но мы не можем описать их все. Одна из них — теория Кинча — особенно важна, потому что она включает выводы, полученные в ходе предыдущих исследований, и в то же время содержит модель сознания. Рассмотрим эту всеобъемлющую модель обработки языка.

В этом разделе мы обсудим основные компоненты авторитетной и пространной модели, созданной Кинчем и его коллегами в Колорадском университете (Kintsch 1974, 1979, 1988, 1990; Kintsch & van Dijk, 1978; Kintsch & Vipond, 1979; J. Miller & Kintsch, 1980; van Dijk & Kintsch, 1983).

Модель понимания по Кинчу — это не просто система, описывающая процесс понимания текстовой информации. Это теория, охватывающая многие темы когнитивной психологии, такие как память, понимание письменной и устной речи. В ней понимание определяется двумя механизмами, близкими обработке по принципам «сверху вниз» и «снизу вверх», довольно детально обсуждаемым в нашей книге. На самом верхнем уровне этой модели находится «целевая схема», которая решает, какой материал существен. С противоположной стороны модели находится текст.

Данная модель основана на пропозициях — с этим термином мы впервые познакомились при обсуждении семантической памяти. Пропозиция — это абстракция и как таковая плохо поддается конкретному определению. Мы можем, однако, определенно указать некоторые характеристики пропозиций: это абстракции, основанные на наблюдениях (таких, как чтение текстового материала или слушание говорящего); они удерживаются в памяти и подчиняются законам памяти. В системе Кинча пропозиция состоит из предиката и одного или более аргументов. Предикату соответствуют глаголы, прилагательные, наречия или соединительные частицы, являющиеся элементами устной и письменной речи. Это называется поверхностной структурой — такой термин использовали некоторые лингвисты, включая Хомского. Аргументу соответствуют существительные, именные группы и клаузы. Данную модель можно проиллюстрировать следующим коротким рассказом:

Первое предложение поделено на пять групп и приведено на рис. 11.5. На этом рисунке только три фактора находятся в рабочей памяти.

Рис. 11.5. Анализ первого предложения. Источник. Kintsch, 1979. Авторское право -1979 год, Division 15 of the American Psychological Association. Воспроизведено с разрешения

Считается, что предикат «находилось в состоянии войны с» — это наиболее важная для понимания рассказа часть предложения. Другие части сгруппированы вокруг него. Существенной особенностью этой модели является то, что начальная обработка текста в ней происходит в КВП, объем которой, как мы знаем, ограничен. Вследствие этого ограничения в памяти удерживается только часть пропозиций. После прочтения второго предложения только некоторые пропозиции из первого предложения все еще остаются в КВП (рис. 11.6). Читатель пытается соединить старые и новые пропозиции, но не находит между ними соответствия. Не найдя соответствия между этими пропозициями в КВП, читатель ищет возможное соответствие в ДВП.

Рис. 11.6. Анализ второго предложения. Источник: Kintsch, 1979. Авторское право -1979 год, Division 15 of the American Psychological Association. Воспроизведено с разрешения

Такой поиск в ДВП называется восстановительным поиском и является одним из факторов, затрудняющих чтение текстового материала. Материал, который «плавно течет», легче читать потому, что в этом случае читатель может удерживать значительную часть материала в КВП и у него нет необходимости обращаться в ДВП. В приведенном примере из-за недостаточного соответствия между пропозициями в первом и втором предложениях читателю приходится строить для этих идей вторую сеть и пытаться таким образом связать два предложения (рис. 11.6). При этом читатель делает разумный вывод, что эти два человека были членами племени швази, хотя этот факт и не выражен непосредственно. По мере прочтения большего количества предложений семантическая сеть начинает становиться более сложной и взаимосвязанной. После прочтения предложения: «Среди воинов были два неженатых человека — Какра и его младший брат Гам» в памяти читателя остаются имена этих людей, и их легко связать с полученной из последнего предложения информацией, что «Какра был убит в сражении».

Пропозициональная репрезентация текста и чтения

Модель Кинча привлекательна тем, что она позволяет делать очень точные предсказания о влиянии некоторых типов литературы на процесс чтения. Мы приведем пример только одного из многих экспериментов, проведенных Кинчем и его коллегами.

Модель понимания, по Кинчу, основывается на идее, что пропозиция является основной единицей памяти на текстовый материал. Кроме того, эта модель предсказывает, что чем сложнее пропозициональная структура предложения, тем труднее его понимать, даже если поверхностная сложность этих двух предложений примерно одинакова. Кинч и Кинан (Kintsch & Keenan, 1973) разработали эксперимент для проверки этого предположения.

Испытуемых просили прочитать десять предложений, содержавших примерно одинаковое количество слов, но значительно различавшихся по количеству пропозиций. В некоторых предложениях были всего четыре пропозиции, а в некоторых — девять. Возьмем, например, такие предложения:

и

Какое предложение труднее читать? Испытуемые в эксперименте Кинча и Кинана предложение про Клеопатру читали с большим трудом, чем про Ромула, несмотря на то что поверхностная сложность обоих предложений примерно одинакова. Существенное различие этих предложений заключается в количестве пропозиций, а также макроструктур, необходимых, чтобы связать эти пропозиции. Данные пропозиции и макроструктуры показаны на рис. 11.7.

Рис. 11.7. Количество пропозиций и макроструктур в двух предложениях. Источник. Kintsch & Keenan, 1973

В эксперименте Кинана и Кинча испытуемым при помощи слайдов предъявляли предложения, сходные с вышеприведенными; их просили прочитать предложение, а затем написать его. После этого испытуемые могли передвинуть слайды и увидеть следующее предложение. Была замечена интересная связь между пропозициональной сложностью предложения и количеством времени, которое требовалось испытуемым, чтобы его прочитать. Исследователи обнаружили необычайно последовательную зависимость между количеством пропозиций и временем, требующимся для прочтения предложений; эта зависимость показана на рис. 11.8. Время, требуемое для прочтения каждого предложения, рассчитывается по формуле t = 6,37 + 0,94р, где t — время, а р — количество пропозиций. Следовательно, для прочтения предложения (такой длины, которая использовалась в эксперименте) требуется примерно 6 с плюс примерно по 1 с на каждую пропозицию.

Рис. 11.8. Зависимость времени прочтения от количества пропозиций на предложение. Источник. Kintsch & Keenan, 1973

В рассмотренной модели использованы многие важные принципы когнитивной психологии. В этой главе, посвященной чтению, мы выяснили, что является основной единицей чтения и как эта единица взаимодействует с другими процессами в памяти. Специалисты по психологии могли обнаружить здесь новые способы оценки читабельности письменного материала, а лингвистам, возможно, придется пересмотреть некоторые свои представления о структуре языка.

Все упомянутые функции языка и понимания опосредствованы мозгом — факт, о котором ученые давно знали, но который плохо понимали. Однако в последнее время при помощи новых технологий мы начинаем выяснять роль мозга в обработке и генерации языка. В следующем разделе представлены некоторые из последних достижений, а также некоторые традиционные понятия.