Коктейль со Смертью

Глава 1

Когда тот, кто называл себя Смертью, вошел в мою жизнь, я, не готовая к этому, не сказала сразу «нет». Он попросил впустить его — и я впустила. А ведь могла захлопнуть дверь и велеть проваливать… например, к черту…

Заметьте, я говорю не о смерти в результате несчастного случая или неизлечимой болезни. Самоубийство здесь тоже не при чем. Хотя мысли о нем появляются у меня, как сорняки на грядке — сколько их ни опрыскивай раствором позитива. Смерть вошел в мою дверь, скинул одеяние с капюшоном и, не снимая обуви, направился в гостиную. Он выбрал самое лучшее место — мягкое, обитое голубой парчой старинное кресло, сидя в котором, мои гости чувствовали себя как дома. Парча от времени поистерлась, но это никого не смущало.

Не смутило и того, кто назвал себя Смертью. Он тоже почувствовал себя как дома, и, естественно, это повлекло за собой определенные последствия для меня. Да и для него тоже. Нельзя же просто так войти к человеку в дом, сесть в лучшее кресло и при этом ждать, что все останется, как прежде. Нельзя просто так попросить очень крепкий эспрессо, а потом закинуть ногу на ногу и заявить, что пришел объясниться.

До того момента я не считала смерть (с маленькой буквы) чем-то значительным. Все мои родственники умирали от старости. А когда люди перестают дышать между девяноста и ста годами, мы обычно испытываем только грусть. К тому же мои родственники умирали весьма пристойно и безболезненно. Подобная смерть не вызывала ночных кошмаров, и с ней легко было примириться.

Кроме того, печаль расставания сочеталась с радостью, ибо на похоронах встречалась вся родня. Члены моей семьи так рады повидаться, что их не смущает даже такой повод, как похороны. Поэтому не удивляйтесь, если на фото, сделанных на прощальных церемониях, увидите смеющиеся лица: эти люди привыкли не считаться с условностями. Смерть для меня с детства ассоциировалась со старостью и смехом, и ни взросление, ни внушаемые школой и университетом мысли о месте человека в мире ничего не изменили. Только один случай подверг сомнению мою веру в блаженный уход из жизни. В двадцать два года я случайно оказалась в одном купе с однокурсницей (я изучала историю литературы). Кари, типичная «сорная трава», выросла в неблагополучной семье. Ее отец-алкоголик и мать исповедовали кредо «живи одним днем» и «после нас хоть потоп». В шестнадцать лет Кари сбежала от них и с тех пор сама заботилась о себе, подрабатывая по ночам официанткой в баре. Закончив гимназию, она переехала в Упсалу и поступила в университет.

Люди из ее окружения умирали один за другим; об этом она поведала мне в замкнутом пространстве купе где-то посреди Франции. Они погибали в авариях в Швеции и в Европе. У ее бывшего парня обнаружили рак кожи. Учитель гимназии покончил с собой. Брат врезался на машине в дерево — единственное на мили вокруг. И т. д. И т. п.

«Я так устала от смертей, Эрика!» — воскликнула она с обидой на людей, которые покинули ее так внезапно, без извинений и объяснений. Потом Кари сидела, безразличная ко всему, и слушала короткую историю смертей в моей семье, которая укладывалась в одну фразу: «Хорошенько повеселись, прежде чем улечься в ящик».

Спустя много лет Кари сказала, будто только благодаря мне поверила, что есть люди, которые умирают от старости. А я, в свою очередь, узнала от нее, что жизнь порой кончается внезапно, трагически, кроваво и даже омерзительно.

Но даже эти истории не заставили меня бояться смерти. С возрастом я все больше думала о ней, и постепенно она начала ассоциироваться с горем и отчаянием. И если горе и отчаяние, которые я ношу в себе, — и есть смерть, значит, я давно уже умерла для этого мира. Хуже всего стало после того, как мне исполнилось тридцать пять. Казалось, я теряю рассудок: мои дни заполняла необъяснимая пустота. За завтраком в солнечный день на меня иногда без всякой причины нападала черная меланхолия и не отпускала весь день, а то и всю ночь. Конечно, как и все, в юности я переживала депрессию, но преодолевала ее силой воли и самодисциплиной. Однако мне встречались люди, охваченные такой апатией, что они не хотели жить. Со мной такого никогда не случалось.

Увы, со временем приступы депрессии усиливались. С каждой неделей я чувствовала себя все хуже и хуже. Я стала похожа на сгоревший дом с нетронутым огнем роскошным фасадом и обугленной пустотой внутри.

На работе все шло хорошо. Там, уверенная в своей компетентности, я знала, что, когда и как нужно делать. А вот как быть с пустыней по ту сторону забора под названием «свободное время», понятия не имела. Имея работу, квартиру и партнера (именно в таком порядке), то есть все, что необходимо для счастья, мне вроде бы не на что было жаловаться. На это и упирали мои друзья. Стоило мне заикнуться о пустоте внутри, как они начинали твердить, какая я замечательная, — как будто это могло заполнить пустоту.

Единственным утешением были мысли о самоубийстве. Они не имели ничего общего с «гран финале»[1], скорее, были просто фантазиями. Обдумав несколько сценариев, я остановилась на одном, на мой взгляд, самом лучшем. Идея пришла ко мне в Германии. На бензозаправке продавался тонкий ярко-красный пластиковый трос с двумя крючьями на концах для транспортировки сломанных автомобилей. Я тут же купила его. На будущее.

Таким тросом можно обмотать шею, а потом зацепить один конец за балконные перила. Но прежде я надела бы синее шифоновое платье, купленное для торжества по случаю окончания курсов бальных танцев, и припудрила бы лицо. Раз, два, три… ча-ча-ча… два, три… ча-ча-ча.

Я представляла, как соседи откроют утром шторы и увидят раскачивающееся на ветру тело. Возможно, развевающийся синий шифон напомнит им крылья ангела. Картина представлялась мне совершенной, а именно к совершенству я всегда и стремилась. Меня наверняка приняли бы за ангела или, в крайнем случае, за инопланетянина, но уж точно не за соседку, повесившуюся на балконных перилах.

— Откуда в тебе столько драматизма? — удивлялась Ребекка, моя давняя подруга, когда мы с ней обсуждали за бокалом вина сценарии самоубийств. С ней можно было свободно говорить о том, что шокировало других людей. Ребекка твердо верила в переселение душ, и смерть ее не пугала. Это она, кстати, посоветовала белую пудру. Я и не знала, что у висельников синеют лица. — А я бы завела машину и спряталась в самом дальнем уголке гаража, как маленькая серая мышка. Чтобы меня не обнаружили случайно дети, — говорила Ребекка. Мы смеялись над этими историями и прощались со словами: «Увидимся на том свете!», не задумываясь всерьез, есть ли он на самом деле.

Вот в каком состоянии я была, когда тот, кто назвался Смертью, вошел в мою жизнь. Даже забавляясь мыслями о самоубийстве, я была не готова к этой встрече. Признаться, поначалу я даже испугалась. Но он все изменил. Позже я поняла, что Смерть никогда не колеблется, решив, что кто-то нуждается в радикальных переменах. Жаль, тогда я этого еще не знала.

К тому времени, как мы с Томом начали встречаться (как красиво это звучит — «встречаться»), у меня за плечами было лишь несколько несерьезных романов и пара бывших возлюбленных. Том же имел три длительные связи, каждая из которых обещала перерасти в семейные отношения, однако ни одна не оправдала его ожиданий. Все романы Тома заканчивались мирно и дружески. На Рождество он посылал бывшим пассиям открытки с добрыми пожеланиями и в ответ получал столь же добрые пожелания, а заодно фотографии мужей и младенцев в шапочках рождественских гномов.

Мы познакомились на конференции в Мюнхене во время одного из пресс-туров, которые шведские турагентства устраивали в надежде заработать больше денег. Меня отправили туда писать статьи о фирмах-участниках. Поручив мне это, редактор вовсе не собирался дать мне возможность отдохнуть. Им руководила элементарная жадность. Он рассчитывал, что на конференции я встречу исполнительного и финансового директоров и еще парочку каких-нибудь важных персон, в тот же вечер получу от них все интересующие нас комментарии и обеспечу редактора материалом в рекордные сроки при минимальных затратах. Это была, конечно, чистой воды эксплуатация, но вполне приемлемая для меня.

В самолете я вольготно развалилась в кресле — место рядом оказалось не занято. Мне нравится ощущение свободы, когда никому не принадлежишь, — такое испытываешь, отправляясь в путешествие. Правило буддистских монахов гласит: «Не имей больше восьми вещей». Следовать ему мне всегда мешала слабость к красивым безделушкам, но в самолете оно оказывалось весьма кстати. Ноутбук, сумочка, газета, плащ, я сама, пакет с едой. Шесть.

Получив довольно странное образование, состоявшее из отрывочных курсов по истории литературы, химии и немецкого языка, я стала журналисткой. Моя карьера началась так: приятель из фармацевтической компании предложил мне писать рекламные тексты, но так, чтобы никто не распознавал в них рекламу. Работа подходила мне идеально: можно было сидеть дома в старых спортивных штанах с чашкой чая (или бокалом вина) и в полном одиночестве писать статьи под музыку Джеймса Тэйлора[2]. Общаться с источниками информации и редакторами я предпочитала по телефону. Все шло так хорошо, что вскоре я получила постоянную работу, а спустя какое-то время открыла собственную фирму. Одна из двух комнат в моей квартирке в Вазастане[3] превратилась в офис. И поскольку заказчиков становилось все больше, чашки и крошки со стола пришлось убрать. Мне стали названивать из разных газет, и необходимость просить работу у нервных редакторов с ограниченными бюджетами отпала сама собой.

Первый важный заказ я тоже получила совершенно случайно. На конференции фармацевтов мое место оказалось рядом с директором по маркетингу фирмы, производящей презервативы. Они только что присоединились к проекту по борьбе со СПИДом, разработанному государством и призванному уменьшить количество инфицированных в Швеции, которое росло пропорционально увеличению средств, выделяемых на борьбу с этим злом.

За бокалом бесплатного вина (которое, к моему удивлению, даже можно было пить) мы завели оживленную беседу о том, какой должна быть реклама средств от диареи или запоров, а заодно и презервативов. Смеясь, мы выдвигали одну безумную идею за другой. Я ратовала за изображение крупной ярко-оранжевой морковки в презервативе и без него, снабженное слоганом типа: «Эта морковка, суперполезная для здоровья и сладкая на вкус, тоже нуждается в надежной защите».

На следующий день Мартин, так звали директора, позвонил мне и предложил возглавить рекламную кампанию. Меня до сих пор поражает его честность — ведь он не украл мою идею, чтобы выдать за свою. Что особенно удивительно, учитывая, что «морковная» кампания оказалась успешной, и обороты фирмы удвоились. С тех пор мы с Мартином дружим и продолжаем обмениваться идеями — к взаимной пользе.

Дела моей фирмы шли достаточно хорошо, чтобы не бедствовать, но все же не настолько хорошо, чтобы отказаться от бесплатной поездки в Мюнхен. В самолете я, по своему обыкновению, изучала информацию о предприятии, как выяснилось, специализировавшемся на лекарствах от астмы и аллергии. Эти заболевания довольно часто встречаются в Германии. Воссоединение страны и падение Берлинской стены предоставили ученым уникальную возможность сравнить людей с одинаковыми генетическими данными, выросших в разных социальных условиях. В отношении аллергии, например, было сделано сенсационное открытие: отпрыски обеспеченных семей, живущих за городом в ФРГ, страдали ею чаще, чем дети бедноты из индустриальных районов Восточной Германии. Возможно, именно на волне этих исследований предприятие решило провести рекламную кампанию именно теперь.

В аэропорту я взяла такси и поехала в отель в центре города, где должна была проходить конференция. Зарегистрировавшись и приняв душ, спустилась в конференц-зал. На мне, как всегда на подобных мероприятиях, был стильный костюм в сочных ярких тонах, разительно отличавшийся от строгой темной одежды других участников. Я рассматривала собравшихся, отмечая, что на немцах до блеска начищенные ботинки, тогда как все шведские участники, за исключением исполнительных директоров, явились в растоптанных и пыльных спортивных туфлях и кроссовках. И конечно, мужчина в самых красивых ботинках сразу привлек мое внимание. Я подошла к нему и прочитала на бейджике: «Том Альварес». Пиджак сидел на нем слишком хорошо для обычного шведского директора, к тому же был сшит по последней европейской моде, рубашка тщательно выглажена, галстук скромный, но подобранный со вкусом, а смуглая кожа свидетельствовала о примеси южной крови.

Том сказал, что он мой соотечественник, работает финансовым директором, отвечает за прессу и аналитиков и может поведать мне куда больше, чем пресс-релизы на трех языках, рассыпанные на огромном столе.

Я тут же попросила его свести меня с исполнительным директором, что он и пообещал устроить. Мы даже назначили время встречи — на следующий день, а это означало, что за статью я могу не беспокоиться.

Когда нудная презентация закончилась, Том Альварес подошел ко мне и предложил выпить в баре и поболтать. «Без диктофона, конечно», — пошутил он. Я по привычке кивнула, подумав, что сама решу, как распорядиться полученной информацией. Думаю, Том Альварес сознавал это и готов был рискнуть. К тому же речь шла не о подпольном производстве наркотиков, а о вполне легальном фармацевтическом бизнесе.

Гораздо удивительнее было то, что он вообще пригласил меня. Мне прекрасно известно, что я не из тех женщин, которые сразу же вызывают фантазии о «сексе на одну ночь» в гостиничном номере. Скорее наоборот, при виде меня мужчины сразу понимают, что им ничего не обломится, и редко делают мне подобные предложения.

Итак, обойдясь без секретов фирмы и флирта, мы сразу же рассказали друг другу о себе. Оказалось, что отец Тома — колумбиец, а мать — шведка. Он вырос в Колумбии и провел много лет в Штатах. По образованию экономист и инженер, он отправился в Швецию, чтобы поближе познакомиться с родиной своей матери и выучить язык. И остался там, получив весьма выгодное предложение, связанное с работой. Поработав пару лет в разных фирмах, Том оказался в «Нексиконе», где его устраивали и коллектив, и зарплата.

Он поведал все это без тени хвастовства — которое я терпеть не могу в мужчинах, и активно жестикулируя, как все латиноамериканцы, — что я обожаю.

— А ты? — спросил Том с искренним любопытством.

Я немного рассказала ему о себе, и мы проболтали еще несколько часов с неугасающим интересом друг к другу, но не переходя границ дозволенного. Помнится, в тот вечер мы затронули темы, которые потом никогда больше не обсуждали, например, является ли религия в современном обществе товаром. В баре отеля довольно занятно обсуждать вопросы религии.

Расставаясь, мы обменялись телефонами и обнялись на прощание. Тогда я впервые ощутила особенный аромат Тома, пьянящую смесь кедра и корицы, не имевшую ничего общего с одеколоном, — естественный запах его кожи. Мы решили встретиться еще раз. Это было приятно. По крайней мере, в течение пяти лет.

После того вечера в мюнхенском баре мы виделись регулярно. Казалось, нам суждено быть вместе. В жизни редко выпадает шанс встретить человека, с которым хочется вместе стареть, рассудил Том. Я согласилась, что если такой шанс выпал, грех им не воспользоваться. Кому-то это покажется не слишком романтичным, но мы-то знали, что имеем в виду.

Нельзя сказать, что нашему союзу не хватало страсти. Вначале было все: телефонные звонки, электронные письма, свидания, нарастающее сексуальное напряжение, первые жаркие ночи, которые очень скоро превратились в приятную привычку. Мы много болтали и смеялись и прекрасно подходили друг другу, что было заметно с первого взгляда. Том, умный и наблюдательный человек, с уважением относился к моей работе. Конечно, наши взгляды не всегда совпадали, особенно когда дело касалось политики или фильма, получившего «Золотую пальмовую ветвь» в Каннах, но эти разногласия никогда не приводили к ссорам. Вскоре мы представили друг друга своим друзьям, и все стали воспринимать нас как сложившуюся пару.

Надо отметить, что мы оба неплохо зарабатывали, а это стимулирует личную жизнь. Зарплата Тома превышала среднюю, к тому же ему давали бонусы летом и под Новый год. Прибавив к этому доходы от моей фирмы, мы могли позволить себе почти все, что хотели.

У Тома был врожденный хороший вкус, и он охотно давал мне советы. Постепенно я обрела собственный стиль, руководствуясь которым, обставила нашу новую квартиру на Седермальм. Представьте: высокие потолки, плитка, необработанное дерево и яркие цветовые пятна для колорита. Я влюбилась в свой дом, и это чувство не покинуло меня до сих пор.

Наша совместная жизнь состояла из работы, походов в ресторан, путешествий и встреч с друзьями. С моими подругами, Кари и Ребеккой, я предпочитала общаться без Тома, так как его не слишком интересовали наши разговоры о нетрадиционной медицине или лесбийской любви у малочисленных народов Африки. Зато в компанию Тома я вписалась легко и охотно обсуждала проблемы Латинской Америки с его школьными друзьями из Колумбии или вопросы генетики с коллегами по работе. Том восхищался моим талантом приспосабливаться к людям, хотя я не видела в этом ничего особенного. Общаться, говоря образно, с крестьянами на их жаргоне и с учеными на латыни я умела, сколько себя помню. Возможно, за это тоже следует поблагодарить свою семью, где всегда всегда выбирали не между высоким и низким, а между веселым и скучным.

Какое-то время я наслаждалась общением с новыми друзьями, потом пустота вновь напомнила о себе. Но теперь у меня был Том. С ним я могла поделиться. Он внимательно выслушивал меня и даже предлагал что-то конкретное: «Может тебе взять новые заказы? Попробовать себя в ином качестве? Ты такая замечательная, Эрика. Ты не должна страдать от депрессии». Я знала, он действительно так думает.

Хуже было на больших сборищах, всегда вызывавших у меня неприятие. Если мы встречали четыре-пять пар на вечеринке или сидели с десятком друзей в ресторане, я чувствовала себя не в своей тарелке. Иногда мне даже казалось, что моя душа, стремясь убежать оттуда, поднимается к потолку и смотрит сверху на происходящее.

Так случилось и в тот вечер, когда мы с Томом сидели в испанском ресторане с его коллегой Катрин и ее мужем Антоном, музыкантом, с которым я охотно обсуждаю джаз. В тот момент, когда нам принесли горячие закуски, я вдруг словно выскользнула из своего тела и, поднявшись к потолку, наблюдала, как внизу накладываю себе в тарелку картофельный омлет и жаркое с помидорами. Том с Антоном что-то обсуждали, а Катрин повернулась ко мне:

— Какими проектами ты сейчас занимаешься, Эрика?

Ее интерес был искренним, и с потолка я видела, как другая я — та, что оставалась внизу, прокрутила пленку назад и нажала на «PLAY».

— Сейчас у меня два проекта. Статья для «Вестника фармацевта» об исследованиях в области судебной медицины и еще одна вещь для «Дулитл». Может, ничего и не выйдет, все пока еще в стадии обсуждения. Но если повезет, дадим старт рекламной кампании нового вида страхования. Тогда пенсионеры смогут продать свои квартиры и продолжать жить в них на вырученные деньги. Посмотрим…

Запив полученную информацию красным вином, которое мы единогласно выбрали, Катрин снова приступила к допросу. Она из тех, кто перед каждой встречей мысленно составляет список тем для обсуждения. Видимо, моя работа стояла в этом списке под первым номером.

— Так работы у тебя хватает, да? А ты сама должна звонить или тебе звонят и предлагают?

— По-разному. Некоторые заказчики звонят мне, с другими я общаюсь регулярно и звоню им сама. Но, конечно, временами бывает больше заказов, а временами меньше.

Я автоматически произносила слова, а Эрика под потолком иронизировала: я так часто использовала эти стандартные фразы, что даже Катрин наверняка их уже сто раз слышала. Лучше было сказать, что я чертовски довольна своей работой, потому что могу пить вино прямо на рабочем месте. Но меня страшно раздражает вопрос: «А есть ли у тебя сейчас заказы?» Как будто если офис у тебя дома, ты целыми днями валяешься на диване и бездельничаешь.

Когда Эрика под потолком была в таком настроении, она провоцировала меня на всякие выходки. «Встань и крикни: "Член"!» — подначивала она, и только силой воли я удерживалась от того, чтобы не последовать этому скверному совету. «Скажи Катрин, что она патологически не понимает шуток, или поцелуй ее взасос… Поставь подножку официанту, чтобы он уронил поднос с бокалами». Эрика была неистощима на подобные безумства, так что временами мне казалось, что я теряю рассудок.

Но Тому удавалось вытаскивать меня из этой трясины. Его смех обращал мои черные страхи в тени, которые можно было рассеять или спрятать в ящик с надписью «Стресс». Том был скалой, на которую я могла опереться, безопасной гаванью, чтобы скрыться от бушующих волн и непогоды, причем гаванью прекрасной — с синими ракушками и морскими звездами. Только я почему-то забыла, что об острые ракушки легко поранить ноги.

Мы сидели в одном из моих любимых ресторанов, когда это случилось. Был вечер вторника — мы с самой первой встречи договорились не откладывать удовольствия на пятницу или выходные. Том последнее время казался мрачным. Или, скорее, молчаливым. Раньше, приходя с работы и устраиваясь на диванных подушках с чаем или пивом, он был гораздо разговорчивее. «Иди сюда, Эрика, поболтаем!» — кричал он, и я выбиралась из кабинета, как крот из норы на яркое солнце. Мы вспоминали прошедший день. И если он оказывался удачным, так приятно было сидеть на диване и обсуждать его с любимым человеком. Том для меня был как солнце, и я грелась в его лучах. «Какая ты замечательная! Какая ты замечательная!»

Но в последние недели солнце совсем не показывалось из-за туч. Мы заказали напитки — каждый свой. Мартини для Тома. Кайпиринью для меня. Я обожаю этот коктейль за его необыкновенный цвет морских водорослей и вкус — необычное сочетание кислого лайма и коричневого тростникового сахара. Конечно, бразильского тростникового спирта в местных винных магазинах не бывает и ингредиенты для коктейля, вероятно, покупают в дьюти-фри в аэропортах.

Ужин был не таким приятным, как всегда. Обычно за едой мы обсуждали финансовые дела, отпуск или другие важные вещи. Иногда за кофе я вспоминала о своей пустоте, и каждый раз после беседы с Томом мне становилось легче. Он, в свою очередь, рассказывал о проблемах на работе, о том, что производители дешевых лекарств становятся серьезными конкурентами, об опасности лишиться патента, о бракованной продукции и прочем.

В тот вечер все было иначе. Я спросила Тома про статьи о лекарствах для психически больных, о визите его друга детства, о сломанной раковине в кухне, но он почти не реагировал на мои попытки завести разговор. Более того, отвечал грубо, в несвойственной ему манере — мы всегда избегали конфликтов, предпочитая обсуждать все разногласия. Теперь, почувствовав, что ссора неизбежна, я попыталась понять, почему. Небо обрушилась на меня, когда мы пили кофе — двойной эспрессо, заказанный второй раз.

— Эрика! — Том посмотрел на меня. — Нам нужно на время расстаться.

Меня словно окатили ледяной водой. Расстаться?! Как это?

— Что ты имеешь в виду? — Я ощутила непроизвольную дрожь. Пришлось сдвинуть колени, чтобы унять ее.

Том взъерошил волосы. У него были чудесная шевелюра — густая, темная, слегка вьющаяся. Он опустил голову, потом снова поднял глаза. Я заметила, что они подозрительно блестят, но голос Тома звучал твердо, как на деловых переговорах:

— Эрика, неужели ты не видишь, что мы погрязли в рутине? Что ничего не происходит? Мы стали как те супруги, про которых трудно сказать, сколько им лет — двадцать, тридцать или семьдесят. Я не хочу этого. Не хочу скучной, предсказуемой жизни.

Он замолчал, уставившись в окно. Был на редкость теплый и красивый вечер. Том снова повернулся ко мне:

— Помнишь, как я показывал слайды про наш проект по ликвидации безграмотности в Колумбии?

Помнишь? У нас были Беттан и Янне, Харри, Мартин и другие. Я рассказывал, чем занимался несколько месяцев после того как достиг совершеннолетия, — наверное, о самом важном периоде моей жизни. А что делали вы? Зевали и думали, что это чертовски скучно. Вас позабавил только мой юношеский жирок.

Я очень хорошо, даже слишком хорошо помню ту вечеринку со слайдами. Мы пригласили несколько общих друзей, в основном, приятелей Тома, на вечеринку в стиле латино. Ели начос, пили текилу и кайпиринью и развлекались вовсю, когда Том вдруг достал диапроектор и предложил посмотреть слайды.

Все знают, что показывать фотографии, не имеющие отношения к гостям, — самый верный способ испортить любую вечеринку. Вынужденные сидеть на своих местах в полумраке, гости спешат распрощаться, как только загорается свет. Я робко попыталась отклонить предложение, но мой друг настаивал, и вскоре мы все сидели и глядели на Тома в шортах на фоне джунглей.

Он участвовал в каком-то государственном проекте, в ходе которого студентов университета посылали в глушь учить местных жителей читать и считать. Оставаясь по несколько недель в каждой деревне, студенты действительно старались чему-то обучить аборигенов. Большинство детей и даже несколько женщин научились неплохо читать. Как обстояло дело с мужчинами, я, признаться, не помню. Но ведь им тоже давали уроки…

Вскоре всем надоело смотреть на приключения Тома в джунглях, и мы начали посмеиваться. Возможно, нас действительно рассмешил голый живот Тома. К тому же Харри начал щекотать меня и спрашивать детским голоском, не научу ли я его читать. Беттан покатилась со смеху, увидев индианку, которая выразила нежелание учиться, показав всем зад. Том же продолжал с жаром рассказывать об успехах проекта и о его пользе.

— Я почти не спал той ночью. Лежал и ворочался, — продолжал Том. — На рассвете я встал, сделал себе чашку кофе и вышел на балкон. И как ты думаешь, что пришло мне в голову, Эрика? Я вдруг понял, что никто не знает, какой я на самом деле. Этот проект много значил для меня. Я горжусь им гораздо больше, чем другими своими достижениями. А у тебя и у наших друзей он вызывает только смех.

Я молчала. Бог мой, но это же была вечеринка! Конечно, я считаю, что очень важно бороться с безграмотностью в странах третьего мира, и если бы мы обсуждали эту тему наедине с Томом, я слушала бы его с большим интересом. Но не тогда, не на вечеринке в стиле латино. Черт, к тому же все мы были изрядно пьяны.

— А еще, — продолжал Том, — я понял, что сам себя уже не узнаю. Раньше я стремился применить свои знания на благо общества. Потом был университет, переезд в США, Швеция, «Нексикон» — все это дерьмо… а потом появилась ты. И все исчезло. Без следа. Пустая плоская поверхность. Не за что уцепиться.

— Но Том, я же не идеальна! Почему ты считаешь, что все должны быть идеальными? У нас есть страхи и…

— И твоя пустота внутри, да, Эрика, я знаю, — в его устах это прозвучало как что-то омерзительное. — Не понимаю, что творится у тебя в голове. Ты талантливая. Красивая. Успешно делаешь карьеру и хорошо зарабатываешь. Ты живешь со мной, а меня все считают удачной партией. Ты умеешь читать. Получила прекрасное образование. Принадлежишь к привилегированной элите по сравнению с гражданами стран третьего мира. И все равно тебе плохо. Не понимаю, почему. И больше не хочу пытаться понять. — Том отвел глаза, потом снова посмотрел на меня, чтобы нанести решающий удар: — Я устал от тебя, Эрика. Чертовски устал. Значит ли это, что я больше не хочу иметь с тобой ничего общего? Пока не знаю. Вдруг потом передумаю, а ты больше не пожелаешь меня видеть. Но мне нужно побыть одному. И поразмыслить обо всем. — Том вытащил из кармана бумажник, бросил на стол две пятисотенные купюры и встал. — Посиди здесь. Допей кофе. А я съезжу домой и заберу вещи. Это займет не больше часа. Пока поживу у Юнаса, а там посмотрим. Я позвоню.

И он ушел.

Как только Том исчез, я бросилась в туалет, где из меня в обратном порядке вышло всю меню ужина: эспрессо, малиновый мусс, морской язык, карпаччо из тунца и кайпиринья.