Коктейль со Смертью

Глава 4

Должно быть, я проспала в кресле довольно долго, потому что когда меня разбудил телефон, за окнами уже смеркалось. Странно, раньше мне никогда не удавалось расслабиться настолько, чтобы вздремнуть посреди дня. Телефон продолжал звонить, и я бросилась к нему, путаясь в пледе. Конечно же, это Том с новыми мольбами или угрозами, недовольный моей холодной реакцией на его звонок.

Но это был Мартин.

— Ты поговорила с соседом? — спросил он, как только я подняла трубку. Он даже не представился, что, впрочем, делал редко. Его низкий глубокий голос подошел бы диктору телевидения и был одним из несомненных достоинств Мартина. Вкупе с изысканными рубашками и джентльменскими манерами, например, с привычкой платить за меня в ресторане.

Я взглянула на часы: уже восемь. Я должна была поговорить с Малькольмом и перезвонить Мартину несколько часов назад. Неудивительно, что он волнуется.

— Малькольм мертв, — ответила я и замолчала. Я не помнила, произносила ли за ланчем имя соседа. Но сейчас это было не важно. Гораздо важнее понять, могу ли я рассказать Мартину все, что приключилось со мной после нашего совместного обеда. Визит Смерти, моя игра в детектива, несчастный случай с девочкой, кафе, обещание Смерти зайти вечером. Что из этого можно поведать Мартину, чтобы он не бросился звонить в психбольницу?

Решив не упоминать про Смерть, я рассказала, что видела, как Малькольма уносили на носилках, потом поговорила с врачом, и тот обещал передать полученные от меня сведения в полицию. Узнав, что будет произведено вскрытие, Мартин, судя по его реакции, успокоился.

До меня доносились голоса Биргитты, жены Мартина, и их младшего сына Арвида. Ее голос напоминал надорванную струну. В конце концов струна лопнула, и я услышала крик, слезы и брань. «Я больше не могу! Это не жизнь! Почему, почему, почему ты не можешь вести себя нормально?! Послушай меня… Черт!» Крики Арвида заглушили Биргитту. То и дело раздавались хлопки, словно что-то швыряли на пол. Но голос Мартина оставался спокойным и мягким.

— Хорошо бы тебе поговорить с полицейскими, Эрика. Ты должна рассказать им о странном ночном визите. А вдруг этот тип снова появится у тебя в подъезде. Будь осторожна, слышишь? Не впускай в квартиру никого, кто не звонил по домофону. И запри дверь на все замки, прежде чем лечь спать. Обещаешь?

Я пообещала. Биргитта продолжала отчаянно кричать на заднем плане. Эту симфонию страдания я слышала уже двенадцать лет, с самого рождения Арвида. С тех пор Биргитта превратилась из привлекательной, независимой и беззаботной женщины в изможденную тень, вызывавшую к себе только жалость. Весь ее облик словно кричал: «Мое имя — отчаяние! Отчаяние и безнадежность».

— Я хотел спросить, не зайдешь ли ты в контору завтра, — продолжал Мартин. — Помнишь, я собирался поговорить с тобой об одном проекте и рассказать о моей встрече с немцами. Пока скажу только одно: речь идет о генетических исследованиях в связи со страхованием жизни. Не знаю, насколько ты осведомлена в этом вопросе. Это всего-навсего анализы, но они показывают, насколько люди генетически предрасположены к таким заболеваниям, как рак, болезнь Паркинсона и тому подобное. Просто находка для фирм-страховщиков. Представь, сколько денег они могли бы собрать, зная заранее, кто из клиентов умрет молодым. Вместе с тем правительства строго следят, чтобы у всех были равные права в области страхования. Надеюсь, проблематика тебе ясна. Детали обсудим завтра.

Проблематика была яснее ясного. Особенно после такого дня, как сегодня. Если бы в руки страховщиков попал ноутбук Смерти, в котором, как я подозреваю, есть все нужные для них сведения, у правительств возникла бы гигантская проблема. Но я оставила эти мысли при себе. Как-нибудь потом я спрошу Смерть, что он обо всем этом думает.

Мы с Мартином договорились увидеться в его офисе в одиннадцать утра и попрощались. Он повесил трубку первым.

В комнате стало совсем темно, и я включила свет. Скоро пора будет зажигать свечи: старинная традиция меланхоличных северных народов. Вчерашний по-летнему теплый вечер сменила промозглая осенняя погода. «Моя мать — лето, а отец — осень», — говорит о себе сентябрь. Так учили меня в детстве.

Я почувствовала голод, и это меня не удивило. Обедали мы с Мартином в час, а после этого я выпила только чашку кофе и съела шоколадку. Но в холодильнике не нашлось ничего, что бы мне хотелось съесть, а в магазин идти не хотелось. Поэтому я достала коробку конфет, поставила чайник и открыла словарь. Куда приятнее устроиться в кресле с книгой, чем садиться за компьютер и искать информацию в Интернете. Книга словно возвращала в старые добрые времена, в детские годы, когда знания казались ощутимыми, осязаемыми, их можно было потрогать и понюхать.

По словам Смерти, душа Сисселы была особенной. Мои скудные познания о переселении душ ограничивались представлением о том, что люди, которые вели себя в этой жизни достойно, получали лучшую долю в следующей, а те, кто творил всякие пакости, опускались на ступеньку ниже. Я перелистала словарь. «Переселение душ — синоним реинкарнации, первобытного религиозного верования (например, в индуистской религии), согласно которому душа после смерти возрождается в другом теле, возможно, даже теле животного». Дальше рассказывалось о переселении душ в зависимости от поведения человека в земной жизни. «Об учении в модернизированной форме снова заговорили теософы…».

Взяв конфетку с миндальной нугой, я пролистала словарь до буквы «т». Чайник уже вскипел, но я продолжала читать. В статье сообщалось, что термин «теософия» происходит от греческого слова «theos» — бог, и «sofia» — мудрость. «Теософия — это учение, приверженцы которого ищут первоисточник теологии и философии. Среди его представителей можно отметить неоплатоников и гностиков, Бёме, Сведенборга и Баадера». Теософия описывалась как учение, подвергшееся сильному влиянию индийской религии. Смотри дальше: «Индийская религия».

Кроме того, в Нью-Йорке в 1875 году было создано теософское общество, изучавшее сравнительное религиоведение и тайную природу человека. Оно также намеревалось способствовать достижению братства между народами. Общество вскоре раскололось на западно-европейско-индийское и американское направления. Немецкие теософы отделились в 1913 году и под руководством Рудольфа Штайнера основали антропософское общество. В статье «Антропософия» указывалось, что, согласно его основателю, Рудольфу Штайнеру, это духовное движение занималось нематериальными ценностями.

Когда в дверь позвонили, я ничуть не удивилась, поскольку домофон молчал, а Том не придет. Я открыла дверь и впервые не испытала шока при виде Смерти. Одет он был как обычно. В руках — два пакета из супермаркета, а на полу еще два из Систембу-лагет[7]; из одного торчала сложенная коса. Судя по влажному одеянию Смерти, на улице шел дождь.

Со словами: «Не поможешь?» — он протянул мне один из пакетов. Войдя в прихожую, снял одеяние и ботинки. Его ступни были красивой формы, а носки — дорогие.

Он прошел в кухню, включил там свет и стал выкладывать покупки на стол. Ароматы базилика, кориандра и свежевыпеченного хлеба дразнили обоняние. И тут я вспомнила, что ужасно голодна. За весь вечер я съела только две конфетки. А на часах было уже почти девять.

— Я решил, что ты не будешь против домашнего ужина. Предполагал, что ты ничего не готовила сегодня, а у тебя такая уютная кухня. Можно, я займусь этим?

— Разумеется, — ответила я, разгружая второй пакет, полный деликатесов: свежая паста черного цвета, оливки, томаты, хлеб, ветчина и оливковое масло. Из других пакетов мой гость достал бутылку «Амароне», темно-красного, почти черного вина, манящего, как прохладная вода в жаркий августовский вечер. Мартин как-то порекомендовал его нам с Томом, мы купили бутылку и опустошили ее в тот же вечер, закусывая изюмом. Я достала из шкафчика два бокала. Штопор всегда лежал на кухонной стойке. Мой гость ловко открыл бутылку, плеснул немного вина в один бокал, наполнил второй и протянул мне. Долив вина в свой, поднял его и улыбнулся мне. Зубы у него были не совсем белые, но здоровые и ровные.

— Тост, Эрика. За то, что так приятно стоять на кухне, когда за окном идет дождь. И за то, что я нашел место, где иногда можно укрыться от непогоды.

Я кивнула, пробуя вино. Оно было изумительное. Его вкус давал ощущение, что все идет так, как должно. Мужчина, столь хорошо разбирающийся в винах, не может быть злодеем. Он умеет получать наслаждение от жизни, и это успокаивает.

Мой гость начал убирать снедь в холодильник. Внезапно присвистнув, он достал оттуда стеклянную банку, темное содержимое которой было мне незнакомо.

— Трюфели! У тебя в холодильнике трюфели! Невероятно! Ты их любишь? Можно, я их использую?

Его искренняя радость вызвала у меня улыбку, первую за последнее время. Я даже почувствовала, как напряглись мышцы лица, уже забывшие, каково это — улыбаться.

Гость взял спички, лежавшие на нашем — моем — старом деревянном столе, который достался нам после смерти дальнего родственника Тома. Смерть зажег свечи, и в кухне стало еще уютнее. Я присела за стол и протянула руки к живительному теплу свечки.

— Представь, что ты гостья у себя дома. Расслабься. Я знаю, что ответил еще не на все твои вопросы, но ты по-прежнему доверяешь мне. Возьми косу и положи рядом, если тебе так будет спокойнее. А я займусь ужином. Ведь у нас впереди весь вечер…

Последняя реплика могла быть угрозой, но прозвучала как обещание. Я подняла с пола косу и только сейчас заметила, что она действительно складывалась, как швейцарский нож. В сложенном виде она была не длиннее зонтика. Опустив ее на пол, я подумала: «А вдруг Том сидит сейчас где-нибудь и переживает разрыв со мной?». Теперь я уже не знала, кто из нас потеряет от этого больше. Да это уже и неважно.

Гость достал кастрюлю и сковородку. Скоро паста уже кипела в кастрюле, а соус с доставившими ему такую радость трюфелями стоял на соседней конфорке. Я словно присутствовала на эстетском кулинарном телешоу, где действия повара не нуждаются в комментариях.

Убрав со стола бумаги, я постелила две салфетки. Этот старинный стол, должно быть, помнил немало ужинов. Мой гость нашел две большие глубокие тарелки, вилки, ножи и накрыл на стол. Когда тарелка с дымящейся черной пастой, украшенной сверху базиликом, появилась передо мной, я поняла, что вчера потеряла потенциального мужа, но приобрела великолепного повара.

Мы чокнулись и приступили к еде. Ужин был божественный, если это слово уместно в данном контексте. Я полностью расслабилась и наслаждалась изысканно приготовленной пищей. Гость, очевидно, тоже был очень голоден, но сдерживался, уделяя внимание каждому кусочку. Если то, что он рассказал о себе, правда, ему не каждый день удается посидеть за столом и вкусно поесть с фарфоровой тарелки. Я попыталась представить себе, как он сидит со своей косой у костра в становище аборигенов Австралии или в африканской деревушке. Эта картина показалась мне абсурдной. Он назвал себя Смертью и сказал, что присутствует при кончине почти каждого человека. Но ведь это, должно быть, тысячи, нет, миллионы умирающих. И над всеми ними множество богов. Сама не понимая почему, я начинала верить ему, и мне не было страшно. Но почему? Чем я отличаюсь от других людей, которые бросились бы наутек при одном взгляде на моего ночного гостя? Что во мне такого особенного?

Я вспомнила рассказ бабушки о том, что ее мать, моя прабабка, гадала на кофейной гуще и слыла ведьмой. Она провела какой-то таинственный ритуал над моей бабушкой, когда та была младенцем. Ребенка протащили под корнем дерева, что гарантировало защиту от всех опасностей. И судя по тому, что моей бабушке уже восемьдесят, а она ни разу не болела, трюк удался. Бабушка считала, что ее мать была просто не в себе, а в высшие силы вообще не верила. «От этого парня, который там, наверху, нет никакой пользы, — частенько приговаривала она. — Посадить бы туда бой-бабу, так она положила бы конец всяким безобразиям. Но этого же никогда не случится, а жаль, попомни мои слова. Девочки взрослеют, но мальчики — никогда». Бабушка могла развивать эту тему до бесконечности, хотя порой и сама не гнушалась тем, чтобы погадать на кофейной гуще.

А вот дедушка, наоборот, верил в божественную природу деревьев, цветов, птиц и камней. Он часами бродил по лесу и возвращался домой с охапкой лесных цветов. Бабушка ругала его за то, что он нарвал их без нужды, но все же ставила в вазу на стол. Так они и жили — каждый со своими представлениями о божественности.

Родители мамы, просвещенные баптисты, не выносили танцы, алкоголь и карточные игры. Библия этой моей бабки напоминала потрепанную кулинарную книгу — с закладками и загнутыми уголками. Бабушка подбирала лучшие, по ее мнению, рецепты того, как следует жить. На мою конфирмацию они, естественно, подарили мне Библию. И конечно же, подчеркнули в ней все места, которые, по их мнению, должны были помочь мне в жизни. Читая эти строки, я знала, что получаю бесценные уроки: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». «Это тебе очень подходит», — прокомментировал отец. Это его «очень» надолго закрепилось у меня в памяти.

Оторвавшись от своих мыслей, я подняла глаза и увидела, что Смерть внимательно наблюдает за мной. Я вспомнила о хороших манерах.

— Все очень вкусно. Ты великолепно готовишь.

Он рассмеялся.

— За много лет научился. Если предстоит жить долго, надо уметь получать от жизни удовольствие. Что я и делаю. Тебе, наверное, интересно, сколько я живу на этом свете?

Он угадал. Наполнив бокалы, поднеся свой к свече и любуясь игрой света, Смерть сказал:

— Логично предположить, что я ровесник человечества. На самом деле я поступил на службу, когда наши друзья обезьяны начали ходить на двух ногах. Я ведь тоже жертва эволюции. Поначалу мне достаточно было прикрыть голое тело, а теперь приходится одеваться, как все вы, чтобы не привлекать внимания. Но я редко покупаю одежду в Стокгольме. Дороговато, да и качество паршивое.

— Но что ты имеешь в виду, говоря о службе? Тебя призвал Бог или те, кого ты называешь Высшими силами, пригласили на собеседование?

Я иронизировала, но гость воспринял мой вопрос серьезно.

— Конечно, был процесс отбора, в котором участвовали Высшие силы. Им нужно было найти демократа в полном смысле этого слова. Вот они и выбрали меня. И за сотни тысяч лет я не утратил стремления к справедливости. Мысль о том, что смерть — самый демократичный институт человечества, придает смысл моей работе, даже когда мне безумно хочется все бросить.

Сотни тысяч лет! Бессмертная душа в вечно юном теле. Вопрос сам сорвался у меня с языка:

— Ты говорил о душе Сисселы. А у тебя есть душа, или ты продал ее Дьяволу в обмен на вечную жизнь?

Гость раздраженно посмотрел на меня.

— Не говори мне об этой женщине. Не хочу иметь с ней ничего общего и общаюсь только в крайнем случае. Мы не вместе и никогда не были вместе, хотя работаем как напарники. Или, скорее, параллельно. Я стараюсь избегать ее, как и всех ей подобных.

Это поразило меня:

— И ты называешь себя демократом? Сидишь тут и рассуждаешь о том, что Высшие силы — мужчины, а Дьявол — женщина. Не слишком-то это демократично…

Гость не дал мне закончить:

— Кто сказал, что Высшие силы — только мужчины? И что Дьявол — зло? Я этого не говорил. Я сказал только, что мы не очень ладим. Она сбивает нас с пути, заставляет забыть о наших идеалах, обещая златые горы, за которыми скрывается ад. «Раз Высшие силы наделили человека свободой выбора, — говорит она с улыбкой, — я предоставляю ему такую возможность». И она делает это очень ловко, не отрицаю.

— Это смахивает на зависть, — непроизвольно вырвалось у меня.

— Напротив. Я желаю человечеству добра, иначе не был бы тем, кто есть. А она — нет. Она играет с людьми в русскую рулетку: засовывает в обойму пули, а потом откидывается на спинку кресла, закуривает неизменную сигару и наблюдает, как они стреляют себе в висок. Одним везет, другим — нет. А она ведет себя, как зритель в театре, где люди — актеры, и никогда не знаешь, кто в финале пьесы погибнет. «Прелесть моей работы в том, что конец всегда неожиданный», — говорит она. Но хватит о Дьяволе. Не закончить ли нам ужин чашечкой чудесного эспрессо в твоем исполнении? Позволишь мне занять то удобное голубое кресло в гостиной? В нем так… душевно посидеть, если можно так выразиться.

Мы встали из-за стола, и я внесла свой вклад в приготовление ужина. Гость расположился в кресле, а я с чашечкой кофе уютно устроилась на диване.

— Ты ничего не спрашиваешь про несчастный случай.

Этот вопрос не был для меня неожиданным, но я еще не разобралась в отрывочной информации, почерпнутой из словаря.

— Я поняла, что случившееся имеет отношение к переселению душ. И поскольку, как выяснилось, многие в это верят, полагаю, душа девочки переселилась в тело другого человека. Но как же остальные: ее мать, сестра, сбивший ее водитель? Ведь их жизням тоже пришел конец, если считать, что жизнь должна приносить радость. Как быть с чувством вины?

Мой гость сцепил пальцы и закрыл глаза. Он молчал так долго, что я уже не надеялась получить ответ.

— Эрика, — промолвил он наконец, — кто сказал, что жизнь должна приносить радость? С чувством вины тоже можно жить.

Я не возразила. Мы молча пили кофе. Наверное, горе матери Сисселы сейчас достигло апогея. Я надеялась только на то, что какая-нибудь добрая душа сделала ей укол снотворного.

— Я с удовольствием переночевал бы у тебя, — внезапно сказал Смерть, словно прочитав мои мысли о сне. — Здесь так спокойно, а в этом кресле гораздо уютнее, чем там, где мне порой приходилось спать. Я охотно останусь в нем. Буду благодарен, если у тебя найдется запасная зубная щетка. Ничего, если мы отложим мытье посуды на завтра? Обещаю помочь.

Его просьба разрешить остаться у меня на ночь казалась совершенно естественной. Я встала и направилась в ванную, где нашла запасную зубную щетку, которую Тому выдали в самолете во время перелета в Америку. Он почему-то оставил ее в шкафчике. Том. Он, наверное, сидит сейчас у Юнаса или в каком-нибудь баре, недоумевая, почему я не умоляю его вернуться теперь, получив от него такой шанс. Я протянула гостю зубную щетку, и он исчез в ванной. Когда он вышел, я вошла туда и замерла перед зеркалом.

Та же самая прическа «полупаж». Те же темные, вьющиеся волосы. Те же веснушки на носу. Та же бледная кожа. Широкий рот. Ничего не изменилось. И вместе с тем изменилось все. Я никогда не оставляла грязную посуду на завтра. И незнакомцев на ночь. И не обсуждала за ужином Дьявола. Я вообще не могла припомнить, чтобы мы с Томом когда-нибудь говорили о религии. Нет, кажется один раз говорили, при первой встрече. Но это было сто лет назад.

Я вышла из ванной, пожелала Смерти спокойной ночи и поблагодарила за приятный вечер. Было странно произносить эти стандартные фразы в столь необычной ситуации, но ничего лучше мне в голову не пришло.

Гость сделал вид, что не слышит. Он сидел в кресле, укрывшись своим одеянием. Я вдруг вспомнила, что не дала ему полотенце. Воспользовался ли он моим? Я пошла в спальню. Кровать была разобрана. Снова изменив своим привычкам и швырнув одежду на пол второй вечер подряд, я легла в постель голой и прижала плюшевого мишку к груди.

Я думала о том, был ли трезв водитель, задавивший Сисселу. Скорее всего, он, как и все жители большого города, страдал от стресса. Я думала о том, где он теперь, и будет ли эта сцена преследовать его в кошмарах всю оставшуюся жизнь. Спешка. Злость. Педаль газа. Чертовы пробки. Бабам не место за рулем. Купила себе права. Шевелись, шевелись. Что это? НЕТ! НЕТ! НЕ-Е-Е-Е-Е-ЕТ! Можно ли почувствовать отчаяние совершенно чужого тебе человека?

А мать девочки? Она сейчас в шоке. А потом всю жизнь будет казнить себя за преступление, которого не совершала. Неудача с парковкой обернулась для нее вечным кошмаром. А водитель, наверное, отделается штрафом.

Мои мысли снова вернулись к Смерти. Он сказал, что жизнь не обязательно должна приносить радость. Как ни странно, эта мысль меня утешила. Мне даже спокойнее было лежать в кровати, зная, что он здесь, рядом, в голубом кресле. Так спокойно мне не было даже с Томом, когда он обнимал меня, оберегая от всех неприятностей.

Я потянулась за книгой, лежащей на прикроватном столике. Прочитала одно предложение, второе… И заснула.