Коктейль со Смертью

Глава 14

Пошел снег. Большие белые хлопья плавно опускались на землю. Небесный занавес тоже опускается. Третий звонок прозвенел. Зима, акт первый. С неба просыпали муку, сказал бы дедушка. Едва коснувшись земли, снежинки таяли. Они приземлялись на крыши, фонари, деревья, землю и тут же испарялись, словно мир разделился надвое: над нашими головами была зима, а под ногами — по-прежнему осень.

Я уже несколько часов бродила по городу без всякой цели, как в тумане. После того как Магга выплеснула мне эти сведения прямо в лицо и сделала свое дьявольское предложение, нам с ней больше не о чем было говорить. Я думала рассказать ей о том происшествии со скелетом, но, поразмыслив, отказалась от этой идеи. Даже если Магга не настоящий Дьявол, она все же когда-то делила постель с тем же мужчиной, с которым теперь сплю я. Уже этого достаточно, чтобы быть с ней настороже и не выдавать лишнюю информацию. Поэтому я поднялась, поблагодарила за угощение и вышла. Магга не остановила меня. Сказала только, чтобы я позвонила ей, если мне что-нибудь понадобится. «У тебя ведь в мобильном сохранился мой номер? А в остальном полагайся на интуицию. Ты найдешь дорогу? Мне надо вернуться к инсталляциям. Выставка открывается через пару недель. Буду рада, если ты придешь».

Я вышла из музея, снова поразившись тому, что не встретила по пути ни единой души, и в смятении направилась в центр пешком, надеясь, что толчея поможет мне прийти в себя. Но это не сработало. Люди, попадавшиеся навстречу, казались мне монстрами с искаженными лицами и злобными взглядами, они как будто готовы были в любой момент вцепиться в меня когтистыми лапами.

В конце концов я придумала себе цель — магазин письменных принадлежностей. Черные ручки со всех сторон кричали: «Возьми меня! Возьми меня!», витрины дрожали от нетерпения, но продавец, заметив мою нерешительность, предложил самую лучшую. Кажется, он говорил про то, что у этой ручки есть душа. Я взяла, не спросив цену. Вздрогнула, когда продавец назвал ее, но купила, попросив в придачу еще и блокнот.

С пакетом в руке я вышла из магазина и снова влилась в людской поток. Слова Магги вертелись у меня в голове. Как я ни пыталась, мне не удалось найти нестыковки в ее рассказе. Конечно, то, что она следила за Смертью, звучало нелепо, но все же вполне правдоподобно. Я попыталась поставить себя на ее место. Я бы тоже следила за Томом, если бы узнала о его романе с Аннетт до того, как мы расстались. Магга точно, в мельчайших деталях, описывала Смерть, да и в историю их романа легко было поверить. Дьявол ли она? Вряд ли. Должен же быть предел вмешательству сверхъестественного в жизнь смертных. Магга права: на земле есть куда более приятные места для настоящего Дьявола, чем промозглый Стокгольм. Да и для встречи он выбрал бы что-нибудь более оригинальное, чем Исторический музей.

Я понимала, что предстоит неприятный разговор с Томом, и откладывала его. Теперь у меня было доказательство его обмана, но я боялась услышать это из его уст. Одна часть меня хотела позвонить, другая тихо напоминала: когда мы последний раз говорили с Томом, он сказал, что любит меня. Странно, но это запоздалое признание утешило меня: я себя не люблю, но есть хоть кто-то, кто меня любит. Впрочем, видимо, эти слова тоже были ложью, как и все остальное.

Под конец я вползла, как побитая собака, в бар, где никогда раньше не бывала, заказала бокал белого вина и села в углу. Здесь никто не нанесет мне удар в спину и не разглядит за красивым фасадом пустоту. Кислое вино немного подняло мне настроение. Пять гудков, прежде чем Том поднял трубку. Должно быть, колебался, ответить или нет.

— Эрика.

Только это. Только мое имя. Эрика.

— Том, — ответила я тем же.

— Привет, я рад, что ты позвонила, несмотря на… неважно. Где ты?

— Сижу в баре и думаю, напиться или нет. Как по твоему? Что ты мне порекомендуешь?

Тишина в трубке была мучительной.

— Эрика, милая… Дорогая, я не знаю, как мы сможем с тобой общаться… Понимаешь, Аннетт опасается, что ты всегда будешь присутствовать в моей жизни. И она права. Ты по-прежнему в моих мыслях. И как бы плохо тебе сейчас не было, мне не намного лучше.

— Ты же у нас будешь папой. Ты уже начал посещать занятия для родителей? Научился правильно дышать и все такое? Роды ведь совсем скоро, верно?

— Эрика, зачем ты это говоришь? Мне и так нелегко.

— Это мальчик или девочка? Она сделала УЗИ, чтобы узнать, какого цвета пеленки покупать для ребенка?

— Не знаю. Меня это не интересует. Я пытаюсь привести в порядок свою жизнь, а скоро на мне будет лежать ответственность еще и за жизнь другого человека. Его пол меня не волнует. И я не хочу больше обсуждать это. Я хочу поговорить о тебе. Что ты делаешь? Как себя чувствуешь? Мы могли бы встретиться, чтобы обсудить практические вопросы… Знаю, это звучит цинично…

— Ты имеешь в виду мебель? Кому достанется диван? Забери его. И холодильник тоже, и кухонный стол. Мне нужно только голубое кресло. Это я купила его.

— К моему ужасу, — усмехнулся Том. Его смех с треском донесся до меня по проводам. Я поняла, что теперь самое время нанести удар:

— Только где ты поставишь все эти вещи?

Молчание Тома было лучшим доказательством.

Но я не собиралась так просто отпускать его. Мне необходимо было выплеснуть всю свою злость.

— Так где ты поставишь мебель? Нашу мебель. Вы ведь не будете жить втроем у Юхана? Может, вы уже что-то себе подыскали? Что-нибудь подходящее для ребенка?

Тишина на другом конце трубки затянулась. Гнетущая, непроницаемая. Наконец Том заговорил. Со злостью, даже с агрессией, он напал на меня в ответ, как бывало всегда, когда он чувствовал, что неправ.

— Аннетт… У нас есть, где жить. Это дом. Не очень большой, но…

— На Ваксхольме.

Том умолк. Я чувствовала, что он поражен. Ему нечего было мне ответить. Все уже сказано. Обратного пути нет.

— Откуда ты знаешь?

— Так это правда?

— Да, мы будем жить на Ваксхольме, в доме…

— Который вы с Аннетт купили несколько месяцев назад? Хозяин нового дома Том Альварес лежал со мной в постели, но ничего мне не сказал. Ты хоть понимаешь, каково узнать это, Том?

— Нет, я ничего не понимаю! — почти кричал Том. — Зачем ты так? Я не…

— Ты отрицаешь, что дом был куплен несколько месяцев назад?

— Нет, не отрицаю, но послушай меня, Эрика, прошу тебя. Это Аннетт купила дом несколько месяцев назад. Она думала жить там сама, но…

— Ты думаешь, я идиотка? Мать-одиночка покупает дом себе и ребенку? Так далеко от города? На какие деньги? Ни один банк не выдал бы ей кредита! Беременной студентке! — Я потеряла над собой контроль. Казалось, от моего крика вибрируют стекла.

Тишина была мне ответом.

— Это ведь ты дал ей деньги? И давно ты их копил? Сколько у тебя было денег, о которых я ничего не знала?

— Я помог ей взять кредит, да. — Тому удалось успокоиться. — Я говорил тебе, что меня мучила совесть. И когда она обратилась ко мне за помощью, я не смог отказать. Я не планировал переезжать туда. Ты прекрасно знаешь, что я люблю жить в центре.

— Но, по твоим словам, Аннет появилась всего пару дней назад и продемонстрировала тебе живот.

И тогда ты принял решение! Взял на себя ответственность! А теперь ты говоришь о кредите! Ты лгал мне и продолжаешь лгать, Том. Каждый раз, открывая рот, ты лжешь. Словно я вынимаю один камень из груды, а на его место тут же скатывается другой. Я больше не верю тебе, Том. Ты все спланировал. Ты давно собирался съехаться с ней. Зачем ты тянул, Том? Зачем тебе нужно было это время? Чтобы оценить стоимость картин? Мысленно разделить со мной имущество? Я думала, что люблю тебя, Том. А теперь испытываю к тебе только отвращение. Никто еще никогда не был мне настолько омерзителен. Разве ты не понимаешь, что твоя ложь причинила мне больше боли, чем сам факт измены? Признайся! — в истерике кричала я. Бармен тактично смотрел в сторону. Джентльмен. Они еще существуют. Ископаемые.

— Эрика! Послушай! Это не так. Да, она связывалась со мной, когда просила кредит. Но я не спросил, беременна она или нет. Меня мучила совесть из-за того, что я с ней так поступил. И… Эрика… послушай…

Я положила трубку. Мобильник тут же снова зазвонил. Номер Тома на экране умолял сжалиться над ним. Я отключила телефон, окунула салфетку в вино и прижала к глазам, чтобы успокоиться. В этом поступке не было никакой логики, потому что заботливый бармен уже поставил перед мной стакан воды. Наверное, я утратила способность мыслить логически. Моя жизнь подчинялась другим законам, логике в ней отводилась второстепенная роль. На первое место вышел случай. Как в русской рулетке. И ложь не знала пределов.

Со дна бокала поднялась мудрость, которая так долго сидела во мне, как сидит застрявшая в кости пуля — и ни одна операция не поможет извлечь ее. Я был смелым. Я получал то, что хотел. Я защищался, я пробивался наверх. Я ничего не боялся. Знакомился с новыми людьми. Выживал. Все делал сам, знал, чего хотел. А ты… Ты всегда чего-то боишься. Боишься расслабиться. Взять на себя инициативу. Выбираешь скучную, неприметную одежду. Ты… трусиха.

Как может трусливый человек принять любовь другого человека, не испытав страха, не побоявшись, что совершает ошибку? Как ему преодолеть депрессию и научиться наконец делать то, что он хочет? Ведь все, что он знает, это депрессия и самоуничижение. Неудивительно, что близость с Томом отдаляла меня от себя самой, заставляла чувствовать себя чужой в собственном теле.

Биргитта долго не открывала дверь. Я даже решила, что ее нет дома, что она перепутала время. В баре, охваченная паникой, я начала звонить всем знакомым подряд. Биргитта ответила первой и предложила, чтобы я к ним зашла. Хотя она и казалась расстроенной и предупредила, что вряд ли в ее доме мне удастся спокойно выплакаться, я не обратила внимания на ее слова. У меня была только одна дорога — вниз. Дом Биргитты — последняя остановка на пути падающего самолета.

Когда она наконец открыла, я сразу поняла, что она пила, и пила уже несколько часов подряд. Движения ее были заторможенными — словно ей пришлось предельно сосредоточиться, чтобы открыть входную дверь. Запах алкоголя, исходящий от нее, не оставлял сомнений, а одного взгляда на кухонный стол хватило, чтобы мои подозрения подтвердились. Там стояла полупустая бутылка красного вина и один бокал. А еще остатки утреннего завтрака: мюсли, молоко, кефир, бананы, изюм, пакеты от сока, грязные тарелки. В центре этого хаоса стояла пепельница, заполненная вонючими окурками.

— Ты начала курить? Или это Мартин? Не знала, что кто-то из вас курит.

Смех Биргитты прозвучал, как дребезжание надтреснутого стекла.

— Мое последнее новогоднее обещание. Начать курить. Это не так легко. Терпеть не могу сигаретный дым, но я попробовала несколько марок сигарет, и некоторые вполне можно курить. Особенно хороши французские.

Я не стала спрашивать, почему она начала курить. Все и так было ясно. Биргитта тоже ничего не объясняла. Выглядела она ужасно: грязные волосы перевязаны безвкусным пестрым шарфом (а ведь она всегда отличалась изысканным вкусом); те же джинсы и рубашка, что и при моем последнем визите, только рубашка уже вся в пятнах. Ноги без носков, с нестриженными ногтями. Ее внешний вид внушал тревогу. Я знала, что Мартин и Биргитта могли выпить стаканчик-другой за едой, но даже представить не могла, что Биргитта способна напиться в одиночестве. Она подлила вина в липкий бокал, сделала глоток и предложила мне присесть. Я стряхнула крошки со стула и осторожно присела на краешек стула. Биргитта попыталась сфокусировать взгляд, но в ее состоянии это было не так просто. Голос у нее дрожал:

— Знаю, что ты сейчас думаешь: «Я и не подозревала, что она пьет. Посреди бела дня, одна, сидит и напивается в стельку. Какая мерзость!» Но все не так, как тебе кажется, Эрика. Я держу ситуацию под контролем. Сама удивляюсь, как мне это удается. Составишь мне компанию или поставить чайник?

Мне следовало бы отказаться, но сил на это не было. Я начала наводить порядок на столе. Биргитта неохотно помогала мне. В конце концов стол был вытерт и украшен зажженными свечами. Сразу стало уютнее. Словно две старые подруги встретились вечером за бокалом вина, чтобы посплетничать. Биргитта достала сыр и печенье, и наша встреча стала еще больше похожа на сцену из сериала о жизни в большом городе. Я отпила вина, которое оказалось очень даже неплохим, и съела пару печений, прежде чем задавать вопросы.

— Сколько это уже длится? Ты же не станешь отрицать, что у тебя проблемы с алкоголем? Пьешь каждый день?

— Разумеется, нет, — почти трезвым голосом ответила Биргитта. — Нет, у меня хватает самодисциплины, чтобы посчитать бутылки. Я пью каждый второй день — сама выработала такую систему. Если выпью сегодня, то завтра не возьму в рот ни капли, и так далее. И пью только вино. Это помогает мне забыться. Забыть о моем родительском долге. Я знаю, что скажут другие. Что я алкоголичка и мне нужно лечиться. Что мало Мартину больного сына, так еще и жена — пьяница. А вот Арвиду, думаю, совершенно все равно, есть я или меня нет.

Я не знала, что на это ответить. Биргитта продолжала:

— В моем роду все не прочь выпить. Надо только соблюдать правило: делай что хочешь, но так, чтобы никто ничего не заметил. Ты первая, кто заметил. — Она отпила из бокала. — Сегодня у меня были причины напиться. Бессонная ночь за докладом о викингах, потом пришлось работать, несмотря на выходные. Слава богу, Мартин увел Арвида на прогулку, иначе не знаю, как бы я со всем этим справилась. А Арвид ко всему прочему еще и заболел. У него температура и насморк, и я не могла отправить его в школу в таком состоянии. И все было хорошо, пока он не спросил, нельзя ли ему сесть на улице и устроить блошиный рынок. Я наводила порядок в подвале и достала несколько вещей, которые собиралась отнести в секонд-хенд, поэтому разрешила ему. Меня должна была насторожить эта просьба, но я просто валилась с ног от усталости. Мы с Арвидом оттащили садовый стол к дороге и разложили там вещи. Арвид достал коробку для денег, а я вернулась домой. Сперва я приглядывала за ним, но все шло нормально. Он спокойно сидел на стуле, время от времени оборачивался и махал мне, и у него было много покупателей. Люди останавливались и болтали с ним, даже что-то покупали. И я успокоилась. Села за работу и сделала несколько эскизов. Но внезапно почувствовала такую усталость, что все поплыло перед глазами. Я уснула прямо за столом и проспала довольно долго. Когда проснулась и посмотрела на часы, оказалось, что прошел целый час. Я вскочила в панике, подумав об Арвиде, и выглянула в окно. Я испытала неимоверное облегчение, увидев, что он спокойно сидит на улице. Его окружали люди, и меня удивил такой спрос на старые горшки. И тут я увидела, как кто-то сунул в карман что-то знакомое, такую коробочку… Я бросилась на улицу. Эрика, я бросилась на улицу босиком. Едва я появилась в дверях, люди тут же начали расходиться. И когда я подбежала к столу… — Биргитта зарыдала. Слезы хлынули у нее из глаз, лицо покраснело. — Он продал все мои драгоценности, Эрика. Пока я спала, он прокрался в спальню и взял мою шкатулку с драгоценностями. Выложи их на стол и продал. За настоящие деньги, как он сказал. Люди платили за них всего по двадцать крон. За мои старинные фамильные украшения. Бриллиантовое колье от бабушки. Мое любимое кольцо с рубином… — Она всхлипнула, но заставила себя продолжать: — Ты думаешь сейчас о том же, о чем подумала я. Как люди могли так поступить? Ведь купить за бесценок украшения у умственно отсталого ребенка — все равно что их украсть. Никто из прохожих не позвонил в дверь, не спросил, все ли у нас в порядке. Когда подворачивается шанс что-то получить на халяву, пусть даже нечестным путем, разве кто-то остановится? Скажи мне, Эрика.

— О, Биргитта… — Я вскочила и обняла ее. Я всегда восхищалась старинными украшениями Биргитты, которые достались ей от предков-аристократов. Мысль о том, что они навсегда утрачены, привела меня в отчаяние. Никогда больше ей не увидеть свое обручальное кольцо или мамин крестик филигранной работы. — Он все продал?

— Почти все. Самые дорогие вещи. Люди знали, что выбрать. А Арвид, как всегда, был сама невинность. Сказал, будто я говорила, что плохо иметь слишком много вещей и что он оказал мне услугу, не разбудив меня, да еще и денег заработал. Двести двадцать крон или что-то около того. У него было такое безмятежное выражение лица, Эрика, что… — Биргитта замолчала, вытирая слезы. — Я ударила его. Залепила ему пощечину. Настоящую. Я никогда не била своих детей, даже когда они совершали ужасные поступки. Но тут на меня словно что-то нашло. Я не смогла удержаться.

Мой бокал опустел, и Биргитта налила еще. Мне было безумно жаль ее. Рука у меня дрожала, когда я поднимала бокал.

— Я понимаю тебя, Биргитта. Все мы люди.

Биргитта покачала головой.

— Все? Едва ли, Эрика. Что, если узнают, что я пью? А Арвид с невинным видом заявит, что я бью его? У него, кстати, тогда началась истерика. Он убежал в свою комнату, упал на кровать и начал орать. А я… Я заперла его там. Через какое-то время он начал колотить в дверь и вопить. Я заткнула уши. Не хотела это слышать. Включила пылесос, посудомоечную машину, радио. Так продолжалось, пока я наконец не решилась выключить все. В доме было тихо. Я прокралась в его комнату и увидела, что он заснул. Арвид спит до сих пор, только поэтому мы с тобой можем выпить спокойно. Давай, за встречу!

— А страховка? Вы получите что-нибудь по страховке?

— По какой страховке?! Что мы расскажем агенту? Что мой ребенок-идиот продал фамильные драгоценности стоимостью в несколько десятков тысяч крон, тем самым обеспечив ему путевку в сумасшедший дом на всю жизнь? Или соврем, что нас ограбили? Это мы, конечно, можем. Разобьем окно для большей достоверности. Скажем, что это воры ударили Арвида. Мартин меня поддержит. Кстати, он не в курсе. Я звонила ему, но он постоянно занят на встречах.

Я не успела ничего сказать. Биргитта отпила еще вина, склонилась ко мне и посмотрела в глаза:

— Говорят, будто когда у тебя неполноценный ребенок, это не играет никакой роли, ты все равно его любишь. Но это неправда. Я каждый день жалею, что Арвид родился таким. Мне страшно. Меня охватывает паника, когда я представляю, что мне придется заботиться о нем всю жизнь. Ведь он никогда не станет самостоятельным. А я никогда уже не буду свободной. А что потом? Когда меня не станет? Я должна быть сильной, Эрика, но не знаю как.

Как ей жить дальше, если больше нет сил? Не зная ответа, я бормотала банальности, которые терпеть не могла, типа: «Все наладится, вот увидишь». Это никого не могло утешить. Биргитта избавила меня от необходимости нести чушь, спросив, как у меня дела. Я рассказала всю правду о Томе и о том, что случилось, не упоминая о встрече с Дьяволом. Услышав, что Том и Аннетт купили дом вместе, Биргитта вздохнула:

— Я тут сижу и жалею себя, забыв, что кому-то тоже плохо. Прости меня, Эрика. Тебе пришлось нелегко в последнее время. А самое ужасное, что все это так бессмысленно и нелогично. Мне всегда казалось, что вы с Томом созданы друг для друга. Я и представить не могла, что вы расстанетесь. Я хорошо тебя знаю и видела, что ты от него без ума. И всегда считала, что Том тоже любит тебя, — судя по тому, как он к тебе относился.

— Только я этого не замечала. Или мы по-разному понимали любовь.

От слов Биргитты мне стало еще больнее.

— Он любил тебя, не сомневаюсь. Но то, что он сделал… Измена — это так ужасно. Не знаю, как бы я поступила на твоем месте. Не знаю, смогла бы я продолжать отношения с Мартином, если бы он переспал с другой женщиной. Или если бы я изменила ему. Эрика, прости меня, это, конечно, бред нетрезвой женщины, но иногда мне было немного жаль Тома. Хотя он делал все, чтобы казаться сильным, порой возникало ощущение, будто он зависит от тебя, поскольку любит тебя больше, чем ты его. Ты бываешь очень жестокой, несмотря на всю твою мягкость и ранимость.

— Что ты имеешь в виду?

Биргитта взяла печенье, откусила кусочек и только потом ответила:

— Когда у нас бывали вечеринки… я всегда восхищалась тобой. Ты умела полностью расслабиться. Обычно ты очень сдержана. Понимаешь, о чем я? Но на праздниках, немного выпив, ты становилась совсем другой. Я смотрела в твои глаза и видела, что они блестят в предвкушении чего-то. Ты совершила бы любые безумства, если бы захотела. И по-моему, Том этого немного боялся. Хотя он швед только наполовину, но все же обычный мужчина. Умный, милый, остроумный, но обычный. А ты… в тебе есть что-то от ведьмы. Именно этого Том и боялся. Он очень гордился, что у него такая девушка, и изображал открытость и толерантность ко всему. Но мне кажется, он часто чувствовал: что-то в тебе навсегда от него закрыто. А тут появляется полностью предсказуемая, простая девушка, которая знает, чего хочет. Пойми меня правильно, Эрика, я не оправдываю его, но…

Она посмотрела на меня, чтобы проверить, как я реагирую на ее слова. Я уставилась в стол и молчала. То, что говорила Биргитта, было ужасно, и мне неприятно было слышать критику в свой адрес. Она закурила. Молчание стало неловким. Биргитта нарушила его, спросив, как прошла съемка. Я рассказала, не упомянув про инцидент со скелетом в лохмотьях. Мы снова заговорили о генетических тестах, о том, готовы ли сделать их сами и как можно злоупотребить их результатами. Внезапно зазвонил телефон. В прошлый раз, когда мы сидели за этим столом, это было известие о трагическом конце Эйнара Салена. С тех пор я еще никого не убивала. После четвертого звонка Биргитта взяла трубку и молча слушала, как кто-то открывает дверцы в темные пыльные углы на другом конце трубки.

Я с тревогой взглянула на нее, и она одними губами изобразила слово «Эйра». За ее «ага», «вот как», «но это же не страшно» и «вот увидишь, все наладится» я угадывала голос Эйры, который то повышался, то понижался, как занесенный над кем-то хлыст. Я налила себе еще вина. Биргитта наконец устало опустила трубку. Она говорила по телефону почти трезвым голосом, и я поняла, что означало ее выражение «держать ситуацию под контролем».

— Это была Эйра.

Не спрашивая, хочу ли я вина, Биргитта достала и открыла еще одну бутылку. Она разлила вино по бокалам, выпила и посмотрела на меня. Видимо, она пила хотя и через день, но помногу.

— Она в истерике, ты, наверное, заметила. Работала целый день как проклятая, ведь после смерти Эйнара там море дел. А когда вернулась домой, обнаружила, что Роберта нет. Все остальное было как обычно. Нильс сидел на диване и смотрел спортивный канал. Он ничего не заметил. Но в комнате Роберта не было его вещей. Он уехал, сообщив запиской о том, что поживет пока с матерью Габриэллы. Ей нужна поддержка, написал он. Только подумай! Эйра тут же позвонила туда, и та заявила, что от такой, как Эйра, кто угодно сбежал бы, и что она понимает Роберта куда лучше, чем его родная мать. И еще много чего наговорила. Эйра попросила позвать к телефону Роберта, но та отказалась. Заявила, будто он просил передать, чтобы Эйра занималась своими делами. Никогда не слышала, чтобы Эйра была так расстроена. А ведь она из тех, кто никогда не сдается.

Мне нечего было сказать. Я вспомнила мать Габриэллы и их квартиру, пропитанную запахом переваренного кофе. У Габриэллы было две комнаты, одну из которых она использовала как склад для хлама. Может, Роберту действительно лучше горевать вместе с матерью подруги, ведь дома ему никто не посочувствует. Что скажешь в такой ситуации? Что Роберт уже взрослый и волен сам решать, где ему жить? Вот и еще одно доказательство тому, что мир вращается и все меняется. Теперь и Роберт переехал.

— Мне всегда нравился Роберт, — продолжала Биргитта. Я удивлялась, что она еще способна стоять на ногах после того, сколько выпила. — И Эйра, и Нильс, хотя я видела его всего пару раз. Он очень приятный мужчина, похож на Деда Мороза, очень застенчивый. Кажется, прострели ему ногу — он даже не пикнет. А теперь они все словно чужие друг другу. Причем именно тогда, когда больше всего нуждаются в помощи и поддержке.

— Может, это временно? И Роберт скоро вернется домой?

— Не знаю. По-моему, это только начало. Не спрашивай меня почему, просто у меня такое чувство, что они отдаляются друг от друга… Кстати, ты же была у Габриэллы. Какие они: она и ее мать? Меня по-прежнему ужасает, что ты была там именно тогда, словно ангел смерти в Судный День.

От этих слов я похолодела, но решила на них не реагировать. В общих красках описала квартиру Гуарно, стараясь не показать, что у меня все там вызывало отвращение. Но, видимо, Биргитта и так все поняла. Она тяжело вздохнула.

— Бедная Эйра! Она так много сделала для своего сына. Даже слишком много. Легко поверить, будто во всех твоих бедах виноват кто-то один, но нужно долго удобрять почву, чтобы зло успело пустить корни, согласна?

Ответом на этот вопрос стал ужасающий грохот, донесшийся с первого этажа. За ним последовали крики и вопли. Биргитта встала и устало пошла вниз. Я не последовала за ней, ведь она не просила меня помочь. Раздался звук открываемой двери, грохот прекратился, но истерические вопли продолжались. Дверь снова захлопнулась. И вскоре снова раздались плач и стук. Я решила убрать со стола сыр и печенье: хороший гость уходит раньше, чем его об этом попросят. Но Биргитта так не считала.

— Ты же не уйдешь прямо сейчас? Все в порядке, Арвид успокоился. Я объяснила ему, что он должен умыться и поесть. Все в порядке, Эрика.

Но все не было в порядке. Я не хотела видеть Арвида до того… до того, как решусь.

— Ты говорила, что снова работаешь? — спросила я.

Биргитта вздохнула.

— Один из старых клиентов позвонил. Им нужны были идеи для рисунка нового постельного белья, и мне так захотелось поработать. Я начала рисовать и не могла остановиться. Я думала, что уже утратила навык. Мне нужно представить эскизы с идеями через три недели. Но боюсь, придется отказаться. Не знаю, как найти время. Ведь нужно нарисовать что-то приличное: едва ли их заинтересуют психоделические простыни и наволочки, на которых людям будут сниться кошмары. Представь себе, какое постельное белье может сделать человек, который ни одной ночи не спит спокойно.

Сейчас! Другого удобного случая не представится.

— Что, если завтра я возьму Арвида на прогулку? Тогда тебе удастся поработать. У меня сейчас нет никаких срочных дел, и мне нужно отвлечься от мыслей о Томе. Я могу сводить его в музей или в кино… Я не умею обращаться с детьми, но Арвид же знаком со мной, и я надеюсь, будет меня слушаться, а ты поработаешь в тишине и покое. Биргитта, милая, не отказывайся. Ты моя подруга, и я так беспокоюсь о тебе.

Биргитта с надеждой посмотрела на меня:

— Ты сможешь? Нет, я не сомневаюсь, что ты умеешь общаться с детьми, но ты сама-то понимаешь, на что идешь? Тебе придется все время быть начеку. Арвид может спокойно идти рядом, а потом внезапно исчезнуть. Однажды мы с ним были в лесу, и он куда-то пропал. Мы искали его несколько часов, даже позвонили в полицию, а потом нашли за скалой в нескольких километрах от того места, где он пропал… Но кино Арвид любит. Боже мой, Эрика, неужели ты сделаешь это ради меня? В кино он обычно ведет себя хорошо…

Биргитте так хотелось в это верить. Она едва не разрыдалась от счастья, что ей предложили позаботиться об Арвиде хотя бы пару часов. Поблагодарив ее за вино и сыр, я сказала, что мне пора. Часы показывали семь. Мартин должен был прийти позже, а Эрик, как оказалось, ночевал у друга. Биргитте и Арвиду придется провести вечер вдвоем, и не исключено, что именно это обстоятельство склонило ее к тому, чтобы доверить мне завтра ребенка. Тем более что я сама предложила.

Выйдя за дверь, я вдохнула свежий воздух. Без Эйры с ее тугим кошельком желания брать такси не было, и я пошла к метро. Мысли теснились у меня в голове в поисках выхода. Сначала я думала о том, что ждет меня дома. Патрон обещал баранину — значит, будет горячий ужин. А потом его руки, которые еще недавно нежно ласкали темную кожу, будут не менее нежно ласкать мою, белую.

Я так устала, что рука моя дрожала, вставляя ключ в замочную скважину. Внезапно я испугалась: а вдруг патрона, такого теплого и уютного, не будет дома, или он поймет по моему виду, что сегодня что-то случилось. Я не собиралась устраивать ему допрос, чтобы проверить информацию, полученную от Магги. Хватит и того, что он из ее постели перебрался прямо в мою. Это причиняло боль. Хотя разве можно быть единственной для того, кто живет вечно…

Мои опасения оказались напрасны: патрон вышел из кухни, обнял меня и прошептал, что соскучился. В комнате вкусно пахло жарким. Он подтолкнул меня в кухню. Там был празднично накрыт стол. Не самый лучший момент для выяснения отношений.

— Жаркое в духовке. Будет готово минут через пятнадцать. Ты как раз вовремя. Где была? Как прошла встреча с Мартином? Ты рассказала ему, что с тобой случилось во время съемки? — забросал он меня вопросами.

Я наплела, что Мартин очень занят на работе, поэтому я зашла к Биргитте, а она напилась, поскольку у нее проблемы с Арвидом… Нет, я даже не вспоминала о том, что случилось… Вероятно, тогда у меня просто разыгралось воображение. А что делал он?

Патрон налил нам вина, мы чокнулись и сели.

— Я запланировал довольно неприятную работу, которую долго откладывал. Пожилая дама, настоящая аристократка, ей за девяносто, но она бодра и полна жизни. Я позволил ей пожить лишний год, потом еще один. Высшие силы тоже не торопились, но теперь пришел ее черед. Сердце уже едва билось, и я решил пойти туда, раз уж ты оказалась занята. Но по дороге мне позвонил Иисус и предложил выпить вместе бокал вина, так что у меня появился повод оттянуть визит к старушке. Благодаря этому она еще успеет сыграть последний раз в покер.

— Иисус? Ты встречался с Иисусом? За бокалом вина?!

— Именно так. Мы с ним редко встречаемся, так что я не мог отказать. Мы посидели пару часов в баре в Старом городе — он бывал там и раньше, — и поболтали. Иисус не в лучшей форме, и я старался подбодрить его. Но, по-моему, мне это не удалось.

— Мы говорим с тобой о том самом Иисусе? Из Библии? Иисусе из Назарета? Сыне Божием?

— Откуда такая подозрительность? — удивился патрон. — А с кем же еще? Что в этом странного?

Я расхохоталась:

— Я чуть не купилась на это с Дьяволом. Ты ведь так образно выражаешься. Только не говори мне, что Иисус тоже бродит по Стокгольму. Или наш город стал местом проведения экзистенциальной конференции? Только без ограничения движения и полицейских кордонов? Я всегда считала, что Иисус умер две тысячи лет назад. Он, конечно, воскрес, если верить Библии, но ненадолго, и потом снова исчез навсегда…

Патрон только улыбнулся.

— Мы распеваем, что Бог ходит по земле, по улицам и площадям… ты знаешь все эти песнопения… Но стоит кому-нибудь заявить, что он видел Иисуса на площади, как его немедленно объявят сумасшедшим… Но, несмотря на все это, мы верим… Верим, что Бог существует, или Иисус существует, и что он ходит по площадям и улицам, хотя…

— По-моему, ты сама не понимаешь, что говоришь. Я это и имел в виду, что он ходит по улицам и площадям. Подчеркиваю, ходит, а не порхает, как ангелы. И не только он. Будда, Мухаммед и множество других пророков ходят по улицам и продолжают делать свое дело… Во благо человечества.

Облокотившись на спинку стула, я посмотрела на патрона. Нет, он не смеялся надо мной. Напротив, был абсолютно серьезен. С точно таким же видом он говорил о Дьяволе. Но я уже не могла успокоиться. Все это было выше моего понимания.

— Так ты встречался с Иисусом? Но как же он жив до сих пор? Нет, я так больше не могу… Не могу поверить, что он… Что ему делать в Стокгольме?

— В каком смысле?

— Ну… ты ведь тоже здесь… Что вы все тут забыли?

Патрон снова улыбнулся.

— Стокгольм, конечно, не столица мира, но люди живут и умирают и здесь. Для нас с Иисусом мир — место работы, просто обычно мы трудимся на разных широтах, а когда оказываемся поблизости, встречаемся. Как сегодня. В этом нет ничего странного, Эрика. Странным было только его самочувствие.

— И что с ним?

Патрон вздохнул и поднялся со стула, чтобы проверить жаркое в духовке. Он быстро захлопнул дверцу, но аромат распространился по кухне с новой силой, и у меня потекли слюнки.

— Я редко видел Иисуса довольным, но сегодня он был в ужасном настроении. Он много говорил. О нехватке… Подожди, какое же слово он использовал… не мораль… не любовь… у него очень богатый словарный запас… Кажется, он говорил о понимании. Иисус сказал, что его работа — борьба со злом, и многие века оно не меняло свой облик, оставаясь прежним. Зато добро изменилось. Теперь это уже не два прямо противоположных полюса, так он выразился. Добрым людям стало не до хороших поступков — они слишком заняты тем, чтобы выжить. Более того, многие вообще забыли, что такое творить добро. А если пропадает интерес к доброте, пропадает и само добро. Признаюсь, это звучало мелодраматично, даже на грани патетики, но я постарался утешить его, как мог. Хотя, признаться, меня тоже иногда посещают такие мысли. Помнишь наш разговор пару дней назад? Я сказал, что нахожу людей скучными и трусливыми. Мне редко встречаются такие, кого интересует, что станется с ними после смерти. Большинство живут одним днем и не задумываются о том, что произойдет завтра. Их девиз: «После нас хоть потоп». Какая чушь! Все мы прекрасно знаем, что будет завтра, и только притворяемся, что нас это не волнует.

— Но разве не Иисус говорил людям: «Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний день сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы»[20]?

Патрон вздохнул.

— Да, но это не противоречит моим словам. Можно жить сегодняшним днем и одновременно строить планы на завтра. Я говорю о другом. Немного подумать о будущем никому не повредит. Скорее, наоборот. Знаю, тебе это кажется нелогичным, но именно так сказал Иисус. Наверное, он очень устал.

— И что было дальше?

— Его меланхолия передалась мне, и мы сидели вместе, заказывая бокал за бокалом. Вспоминали старые времена, беседовали… А потом он вдруг сказал то, что напугало меня больше всего.

— Что?

Патрон вынул из духовки жаркое. Разделив его на две порции, разложил их по тарелкам, добавил гарнир и изящным жестом поставил на стол. Я принялась за еду. Он тоже. Утолив голод, я продолжила расспросы. Никакое жаркое в мире не могло унять моего любопытства.

— Восхитительно! Спасибо за ужин. Так что сказал Иисус?

Патрон отложил нож и вилку, проглотил кусочек мяса и взялся за бокал.

— Он сказал… сказал, что временами наш уговор кажется ему не таким уж удачным решением. Он боится, что соглашение, достигнутое нами, да, то самое, две тысячи лет назад, было большой ошибкой. Представь, сказал он, и глаза его увлажнились, представь, что Высшие силы получили бы то, что хотели. Скольких бед нам удалось бы избежать… и мне тоже не пришлось бы страдать… Что я мог на это ответить? Ведь самое лучшее, что случилось со мной за последние тысячелетия, это ты.

«А как же Магга?» — чуть не спросила я, но вовремя прикусила язык. Думаю, с ней ему тоже было неплохо, учитывая ее фигуру.

— Что за уговор?

Патрон доел то, что оставалось у него на тарелке. Томаты и оливки сначала лежали ровными полукружьями, но в процессе еды перемешались и превратились в красно-черную массу… Смешай любовь и смерть — и получатся помои.

Он не отвечал, и я повторила вопрос. Потом еще раз. Все это время Смерть смотрел на меня очень серьезно. В конце концов он протянул руку и погладил меня по щеке. Я поймала кончики его пальцев губами и лизнула. Он встал и положил нам добавки.

— Я хотел бы спокойно поесть. Я очень долго и старательно готовил ужин, и он стоит того, чтобы ему уделили должное внимание. Сделай это, Эрика, ради меня. А потом мы перейдем в гостиную, и я все тебе расскажу, обещаю.

Мы сосредоточились на еде и перевели разговор на другую тему. Я рассказала о своей встрече с Биргиттой и о том, что Роберт переехал жить к матери Габриэллы. Патрон рассмеялся.

— Я был прав… Как всегда, уж не сочти за хвастовство. Помнишь, я говорил, что не так легко управлять жизнями других людей? Это требует опыта и знаний. Не знаю, чего ты хотела добиться, уничтожив эту девушку, но ты не преуспела. Тебе хотелось, чтобы Роберт вырос и повзрослел. Это произошло, но совсем не так, как ты ожидала. Ты когда-нибудь задумывалась, что бывает, когда внезапно случается то, чего ты сильно желала, но совсем не так или с неожиданным результатом… И ты вдруг осознаешь, что хотела совсем не этого. Именно так случилось у нас с Иисусом. Мы получили то, что хотели. Но какой ценой!

— Ты обещал рассказать мне все, помнишь? — Мне так интересно было услышать его рассказ, что я даже забыла про Маггу. Потом сама решу, верить ему или нет. Пожалуй, уже даже решила: не верить.

Патрон протянул мне руку, помогая встать, поцеловал в затылок и повел к дивану. Кресло предназначалось ему. Усадив меня, он удалился в кухню и вернулся через секунду с двумя изумрудно-зелеными бокалами, поставленными на книгу. В этом импровизированном подносе я тут же узнала старую Библию, доставшуюся мне от бабушки и дедушки. В бокалах был мой любимый напиток — кайпиринья. Кайпиринья на Библии? Я не верила своим глазам.

— Тебе же не нравится этот коктейль.

— Нет, но тебе он нравится. Выпьем за жизнь, Эрика. За зеленую траву и деревья! За жизнь до и после смерти.

Я сделала глоток изумрудной жидкости и уютно устроилась на диване, укрыв ноги пледом. Патрон пригубил коктейль, откинулся на спинку кресла и положил Библию на журнальный столик между нами. Закрыв глаза, он начал свой рассказ.

— Это случилось около двух тысяч лет назад. Я был в отчаянии. Мое существование было сплошным кошмаром. Я у всех вызывал ужас и, куда бы ни пришел, меня встречали крики, слезы, страх и ненависть. Видя каждый день испуганных людей, дрожащих, как кролики перед удавом, я начал терять интерес к работе. Я уговаривал их, умолял, держал за руку — все бесполезно. Они ненавидели меня. Люди боялись смерти, считая ее неизбежным и мрачным концом всему. Они не верили мне, когда я говорил о переселении душ. Я начал терять терпение. Человечество забыло о своем происхождении и предназначении, и я не знал, что с этим делать. Силы мои были на исходе. Высшие силы тоже ничем не могли мне помочь. «Это ведь люди, а они по природе своей несовершенны», — вот и все, что они сказали, да я и сам давно уже это понял.

Римляне с их империей стояли мне поперек горла. Еда в избытке, вино льется рекой, искусство и культура процветают, но я видел, что государство на грани упадка. Их поверхностность внушала мне отвращение. Роскошные пиры, обжорство, жадность, ослепительный блеск золота… На фоне всего этого мое собственно одеяние казалось старым и потрепанным.

Спасло ли их золото? Ничуть. Крики и страх остались теми же. Пожалуй, даже стали еще сильнее. Все эти рабы, униженные, отчаявшиеся, забитые, беспомощные… Человеческая жизнь ничего не стоила. Жестокие наказания для ослушавшихся. Преступников до смерти забивали розгами на площади. Отдавали на съедение диким зверям. Хоронили заживо. Протыкали копьями. Сажали на кол. Распинали на крестах. Но, несмотря все эти жестокости, люди не желали умирать. Я так устал от их страха, Эрика. Устал иметь дело с людьми, которые боялись умереть и не хотели слушать мои объяснения.

Разумеется, до меня, как и до всех, дошли слухи об Иисусе из Назарета, утверждавшем, что он сын Высших сил, рожденный в результате непорочного зачатия. Я спросил о нем у Высших, но получил весьма туманный ответ. Ему не уготовили ни плана, ни предназначения, ни судьбы. Тогда я еще не имел электронных приборов, как сегодня, и пользовался только пергаментными свитками, на которых были записаны человеческие судьбы. Но в этих свитках не значился Иисус из Назарета. Для него было уготовано только начало… но не было конца.

Однажды я оказался в пустыне. Я хотел найти кочевников и присоединиться на какое-то время к их каравану. Незадолго до этого произошел большой пожар, унесший много жизней, и моего отсутствия на пару дней никто не заметил бы — столько обожженных душ одновременно отправились на тот свет. Я брел один по пустыне, обращая глаза к небесам, и ждал знака, который дал бы мне сил продолжать свою работу. Ты понимаешь, о чем я. Там было жарко. Очень жарко. У меня с собой была вода в кожаной фляге. Представляешь, какую ценность приобретает вода, когда температура сорок градусов в тени и вокруг лишь бесконечные песчаные дюны. Я думал о людях и спрашивал, когда же к ним вернется разум и они перестанут меня бояться. Когда наконец научатся принимать законы существования на земле и добровольно подчиняться им без уговоров и угроз. Я хотел, чтобы моя работа снова стала приятной, а души радовались и танцевали, покидая тело.

Я увидел его издалека. Он сидел у куста и медитировал. Он был неподвижен, и сперва я решил, что он спит. Мне случалось встречать одиноких путников, поэтому я не нашел в этом ничего странного и подошел ближе посмотреть, не нужна ли ему помощь. У меня была с собой вода и кусок хлеба за пазухой, которыми я мог бы поделиться с ним в случае необходимости.

Он не пошевелился, даже когда я приблизился. Я стоял и смотрел на него, чье лицо сегодня знакомо всем. Он был бледен, хотя проводил много времени на открытом воздухе. Волосы спутаны, под ногтями грязь. Глаза закрыты, выражение лица спокойное и бесстрастное. Меня поразил контраст его светлой кожи и темных волос. У него был очень выразительный рот, который напомнил мне о море. Одновременно сильный и чувственный. От него исходила такая мощная аура чувственности, что мне стало не по себе. Одет он был в потрепанную рубаху. На плечи накинуто что-то вроде грязного покрывала, защищающего от беспощадных лучей солнца. С волос на него стекали струйки пота. Я внезапно заметил, что плачу, что слезы льются по моим щекам и падают на выжженную солнцем бесплодную почву.

Не помню, сколько мы сидели рядом. Я временами отпивал воды из фляги и дремал. Он же сидел неподвижно. Постепенно тени стали длиннее, жара начала спадать, песок уже не обжигал ступни. Тогда он открыл глаза, и я понял, что это и есть Иисус из Назарета. Глаза у него были особенные. Он тоже сразу понял, кто сидит перед ним. «Я ждал тебя», — сказал он и протянул мне руку, думая, что я пришел за ним. Я взял ее в свою, но не распахнул одеяние. Я держал его за руку и ощущал в ней безнадежность. Я понял, что все это время он искал меня, ибо не знал, какой путь ему предназначен и что ему делать в жизни.

Мы начали беседу. Думаю, мы проговорили несколько дней и ночей, забыв о сне. Разделили воду и хлеб и утолили голод и жажду. Я уже слышал о его даре превращать один хлеб в сотню, а воду в вино, и эти слухи оказались правдивы. Все указывало на то, что передо мной не обычный человек.

Мы говорили обо всем. О людях, об их страстях, об отсутствии у них веры, надежды и любви. О войне и предательстве, о безумии и злодействе. Мы говорили о красоте, о нежной коже, о яблоках. Мы плакали и смеялись. И в конце концов решили, что наша встреча была предрешена: никто не понимал друг друга так хорошо, как мы с ним. И мы осознали, что у нас одна цель — помогать людям справиться со страхами, толкающими их на безумные поступки. И нашли способ побороть этот страх. Мы решили работать вместе, разделив обязанности. Лишившись части своих полномочий, я стал более могущественным. Парадокс, но это правда. Непобедимые никогда не достигают полного могущества, как и успешные никогда не становятся счастливыми. Тот, кто слишком много мнит о себе, обречен на поражение. Теперь я больше не был непобедим.

«Я должен перехитрить тебя, — сказал он. — Умереть и снова вернуться к жизни. Тем самым я докажу людям, что нужно верить в жизнь после смерти и надеяться на лучшее, что конец не обязательно неизбежен и конечен. Я должен умереть, — повторил он. — Меня уже вознесли на пьедестал, осталось только свергнуть меня оттуда. Так, чтобы все получилось, как в моих проповедях. Последние станут первыми, а первые последними. В вечности. Аминь». У него было хорошее чувство юмора. И теперь есть. И еще он самокритичен. Иисус не обижается на шутки и анекдоты о нем.

Таким образом, мы с ним придумали план и расписали, кто и каким образом будет действовать и как в результате изменятся наши обязанности. Иисус должен был продолжать проповедовать, пока не придет час устроить спектакль, жестокий и кровавый, который будет вызывать у людей слезы еще много веков. Они станут ощущать свою вину в том, что случилось. Но это был один из побочных эффектов запланированной нами операции. Закончив планировать, мы допили воду и доели хлеб, который никогда еще не казался мне таким вкусным.

На рассвете мы расстались. Солнце обещало жаркий день. Каждый пошел своей дорогой, держа в голове план действий на ближайшие годы. Я всегда знал, что с ним происходит. Слухи передавались, словно эстафетная палочка. Я слышал о его проповедях, о его влиянии на умы людей, о его последователях, число которых все росло. Мы были правы: люди нуждались в вере. Их не устраивало то, что они имели, и они сами устали бояться встречи со мной. Но наше сотрудничество привлекло внимание других. Дьявол навестила Иисуса в пустыне, но ей не удалось привлечь его на свою сторону. Тем не менее она не сдалась. Тогда у нее было много работы, и она наслаждалась своей властью. Страхи людей доставляли ей удовольствие: она буквально светилась, и это делало ее по-настоящему красивой. Она встречалась с людьми, спала с ними, флиртовала, болтала, уговаривала, опутывала невидимыми цепями, так что ей оставалось только дернуть за конец — и они устремлялись прямиком туда, где их ждал крест. Дьявол считала, что победа будет за ней, и когда мы встречались, я испытывал огромное желание рассказать ей все, чтобы стереть с ее лица эту самодовольную улыбку. Нам с ней пригодились актерские таланты в те годы. Наша игра была достойна высочайшей награды, поверь мне. И все это я делал на свой страх и риск. Я ведь еще не рассказал о своем плане Высшим силам.

И наступил тот день, которого так ждали я и все, кто верит в пророков. Иисуса вызвали на допрос к первосвященнику Каиафе и его приспешникам. Во время допроса им не удалось сломить Иисуса, и в конце концов его передали римлянам. Только они как оккупанты имели право приговаривать к смертной казни. Так Иисус попал в руки к Пилату. Бедный Пилат, ему так и не удалось смыть кровь Иисуса со своих рук. Я хорошо его знал. Мне не раз приходилось собирать души, покинувшие тело в результате его пыток. Жестокость Пилата не имела границ, так что в конце концов сами римляне призвали его к ответу. Пилат приказал солдатам высечь Иисуса и надеть ему на голову терновый венец. Но он поступил так от страха. Его душа была напугана до смерти. Я знаю это, потому что очень трудно было поймать ее и запереть во флаконе. И скажу тебе, она стала совсем бесцветной после того, что случилось. В тот день Пилат закончил свою жизнь.

И какой это был день, Эрика! Стояла чудовищная жара. Я следил за происходящим издали, затерявшись в толпе зевак. Казалось, в тот день все утратили последние остатки доброты и сочувствия. Никто не сознавал свою ничтожность. Всеми двигало лишь желание увидеть, насколько далеко может зайти зло, если ему не препятствовать. Они словно хотели спровоцировать Высшие силы, чтобы те хоть что-то предприняли. Но если бы Высшие хотели остановить злодейство, то нашли бы способ это сделать. Например, послали бы людям какой-то знак: потоп, уничтожающий все на своем пути, или чудовищный пожар, который заставил бы людей броситься врассыпную, как стаю гиен, чтобы спрятаться в своих норах. Но Высшие силы предпочли не вмешиваться. Видимо, у них тоже был свой план. Только, в отличие от нашего, предполагал другой конец этой истории.

Я шел вместе с другими за Иисусом, который нес свой крест по улицам. Люди кричали, толкались, в воздухе стоял запах пота и злорадства. Иисус был так же бледен, как обычно, лицо и тело его заливала кровь из бесчисленных ран. И глаза тоже, ослепляя. Ступни у него были окровавлены. Воздух вибрировал от жары и духоты. Удушливо пахло кровью. Я протиснулся ближе и попытался встретиться с ним глазами, чтобы он знал: я рядом и все будет хорошо; на другом конце черной радуги есть и вино и хлеб. Я хотел, чтобы он понял: освобождение совсем близко, и я его не подведу. Я приблизился, и римский солдат велел мне какое-то время нести крест. По-моему, только он один сочувствовал Иисусу. Во всяком случае, его лицо не выражало такого экстатического злорадства, как лица других. Но внезапно он передумал и оттолкнул меня с такой силой, что я упал. Меня чуть не затоптали насмерть. Но мы успели встретиться глазами с Иисусом. Я понял, что он все знает, и мне стало легче. В тот момент моя ненависть к людям была так сильна, что я забыл, зачем спасаю их от страхов. Я демократ, но мне далеко до Иисуса. И если бы не он, я давно уже отказался бы от нашего плана.

Патрон сделал глоток из бокала. Мой бокал уже опустел наполовину. Льдинки замерли внутри, словно тоже хотели услышать продолжение. Он заговорил снова глухим голосом, и я догадалась, что самое ужасное — впереди.

— Наконец, мы достигли Голгофы. Крест поставили так, как изображено на всех картинах, только в реальности это было гораздо страшнее. Крики, когда гвозди пробили плоть. Рука, которую вывернули, чтобы прибить как следует. Сладковатый запах крови. Лай собак. Смех и крики людей, для которых эта казнь стала праздником. Человек на кресте. Только я понимал, что он чувствует. На минуту мне даже показалось, что он тоже ненавидит людей, которые, подобно стае воронья, чернели под его ногами. Вспомнив, что наш с ним договор был скреплен водой, я намочил тряпку, нацепил ее на палку и поднес к его губам. Иисус был без сознания, но его тело молило об освобождении. Я заметил неподалеку группку плачущих мужчин и женщин, и благодаря им моя ненависть к человечеству немного ослабла.

Сгустились сумерки, и я понял, что наступил решающий момент. Я должен был сделать то, что должен, не вызывая подозрений. Кровожадной толпе тоже наскучило зрелище мучений. Я подошел к кресту. Иисус висел неподвижно, уронив голову на грудь. Никто не обратил на меня внимания. Люди уже разбились на группы и болтали между собой о своем, обмениваясь сплетнями и строя планы на вечер. Я достал глиняный сосуд — да, в то время я использовал глину, распахнул одеяние и сделал глубокий вдох. Это заняло долю секунды. Сосуд наполнился душой Иисуса, белой, как первый снег. Странно было видеть этот цвет в стране, где от солнца все стало коричневым. Ослепительно белая, душа спокойно лежала в сосуде. Я заткнул его пробкой и сунул в карман. Вскоре после этого один из солдат ткнул Иисуса копьем в бок и объявил, что тот мертв. Это сообщение не произвело никакого впечатления ни на кого, кроме членов его семьи, друзей и учеников, которые застенали еще громче.

Я поспешил прочь, не в силах больше наблюдать этот чудовищный спектакль. В другой ситуации я поговорил бы с Высшими силами и спросил, зачем им понадобилась эта мучительная пытка, но побоялся раскрыть наш план. Я отправился к другу, обещавшему приютить меня на ночь. Лежал и размышлял. Друг пришел позже, мы разделили ужин с ним и его женой, обсуждая случившееся. Он рассказал, что в городе ходят слухи, будто земля дрожала и камни сыпались с гор. Друга привела в отчаяние чудовищная казнь Иисуса, и он боялся, что все это бросит тень на их народ на многие годы вперед. «Расскажи, как это происходило, — попросил меня он. — Объясни, почему нам доставляет такое удовольствие убивать невинных людей, но мы так легко закрываем глаза на преступления и даже сочувствуем преступникам. Откуда в нас это зло? Кто вложил его в наши души? Кто управляет им?» Он слышал о существовании Дьявола, но не верил, что она обладает такой властью над людьми. Я не знал, что ему ответить. Мы легли спать, но сон не принес нам покоя. Мысли теснились в голове до утра.

Не помню, чем я занимался весь следующий день. Вероятно, бродил по улицам, смотрел, как люди собираются в группки, обсуждая вчерашние события. Кто-то сказал, что Пилату приснился пророческий сон, кто-то — что слышал, как распятые на крестах говорили друг с другом, третий утверждал, что видел, как черные птицы вились вокруг Иисуса, и это указывает на его причастность к темным силам. Четвертый был благодарен римлянам за то, что они в кои-то веки сделали для страны что-то полезное, пятому казалось, что он встретил Иисуса живым на улице. Многие задавались тем же вопросом, что и мой друг: как это могло произойти? Но ни у кого не было ответа.

Наступил третий день. Мы с Иисусом заранее выбрали это магическое число — три. Оно подходило как нельзя лучше: люди еще не успели бы успокоиться и забыть о том, что случилось. Я взял с собой хлеб, воду, вино, масло и целебные мази. Иисуса отнесли в пещеру. Мне удалось незаметно пробраться туда, но у самого входа я внезапно увидел двух женщин. Они плакали, стенали и взывали к своему Учителю. Я не знал, как пройти мимо них незаметно. К тому же вход в пещеру прикрывал огромный камень, и я понятия не имел, смогу ли отодвинуть его в одиночку. Женщины собрали цветы и начали сооружать перед входом импровизированный алтарь. Они опустились на колени, продолжая причитать. Это было так человечно, так гуманно и так красиво, что я обрел часть утраченной мною веры в людей. И внезапно я понял, что именно они помогут мне. Я чувствовал, что им можно доверять. Подойдя к женщинам, я коснулся плеча одной из них.

Они приняли меня в свой круг, не задавая лишних вопросов. «Мы горюем о нашем Господине и Учителе, которого потеряли», — сказали женщины. «Знаю, — ответил я. — И помогу обратить ваше горе в радость. Я знаю Иисуса, знаю, чего он хочет. Помогите мне отодвинуть камень и оставьте нас ненадолго. Потом возвращайтесь, но не говорите никому о том, что видели. Я не осквернитель гробниц и не вор, я Смерть. Но пришел, чтобы дать вам вечную жизнь…»

Я и сам не заметил, что повторил слова Иисуса. Женщины кивнули. Вместе мы отодвинули камень, и я протиснулся в пещеру. Мы ободрали руки в кровь, но никто не обращал на это внимания. Возможно, нам помогали Высшие силы. Камень оказался настолько тяжел, что даже нам втроем было трудно сдвинуть его с места.

Женщины с благодарностью расцеловали меня и ушли. Я вошел в пещеру к Иисусу или тому, что осталось от него. Тело, завернутое в белый саван, неподвижно лежало на земле. Лицо его было бледным. Я вдруг испугался, что у меня ничего не получится, но все равно решил попытаться. Распахнул одеяние и накрыл им тело. Вынул пробку из сосуда и выдохнул. Тот же простой процесс, только наоборот. Впервые в истории человечества. Иисус лежал неподвижно еще минуту. Я решил, что все пропало и теперь все страдания мира снова лягут на мои плечи. Но тут внезапно случилось то, на что я так надеялся. Душа приблизилась к лицу Иисуса, закружилась и внезапно исчезла. В то же мгновение его ресницы затрепетали и губы приоткрылись. Он открыл глаза. Я понял, что у нас все получилось, и сердце мое преисполнилось бесконечной радостью, ибо невозможное стало возможным.

Мы обнялись как братья. Мы говорили о том, что произошло. Разделили хлеб и вино, и этот скудный обед показался мне божественным в своей простоте. Он вернул Иисусу утраченные силы. Раны его снова начали кровоточить, и я обмыл их, натер целебными мазями и присыпал травами. Он между тем растирал окоченевшие пальцы.

Иисус не хотел говорить о пытках, только упомянул, что его много раз одолевали сомнения, стоит ли наша цель таких страданий. Обсудив будущее, мы решили встречаться каждый вечер у пещеры, чтобы удостовериться, что все идет, как должно. После этого я вышел наружу и встал перед входом, ожидая женщин. Когда они подошли, я сообщил, что их Учитель воскрес из мертвых, и они должны оповестить об этом всех, кто встретится им на пути, не упоминая обо мне. «Таково желание Иисуса», — сказал я им. Оставив их, я отправился в дом моего друга.

Мой бокал с кайпириньей опустел. Ночь опустилась на город, но мне не хотелось включать лампу или зажигать свечи. Я испытывала странное ощущение покоя, сидя в темноте и слушая, как Смерть приглушенным голосом рассказывает свои истории.

— Прошло несколько дней, и случилось так, как мы и планировали. Слухи о воскрешении Иисуса из мертвых распространились сначала по городу, а потом и по всей стране. Люди шептали, что его обнаружили сперва две женщины, а потом он явился своим ученикам и последователям. Говорили, что он снова начал проповедовать, еще красноречивее, чем прежде, и велит ученикам продолжать его дело. Не все верили в это, кое-кто утверждал, что ученики выкрали тело Иисуса и все выдумали. Мы с ним виделись каждый вечер и разговаривали. Он жаловался мне, что его ученикам по-прежнему не хватает мужества и они сильно зависят от него. Мы откладывали последний акт пьесы со дня на день, пока не убедились, что все пройдет, как задумано. Иисус придумал план, как убедить сомневающихся. В один прекрасный день он попрощался с учениками и исчез. Мы все подготовили, и со стороны это выглядело так, будто он поднимается на облаке в небо.

После этого мы с ним распрощались. Он читал проповеди о вечной жизни и обрел ее. Благодаря Высшим силам, позволившим ему это. Вскоре нас вызвали к ним для объяснения. Сначала они были в ярости. Говорили, что воскресение из мертвых разделит людей на тех, кто верит, и тех, кто не верит, а это нарушит созданную ими мировую гармонию. Мы защищались, утверждая, что нашли решение для тех, кто не желает примириться со смертью. Что в конце концов люди все равно узнают правду, но мы избавили их от страха, дали им новое лекарство от болезни, не поддающейся лечению. И Высшие силы отпустили нас. Однако я до сих пор не знаю, простили они нас или нет. Наказание все же последовало. Иисусу сказали, что раз он хотел дать людям вечную жизнь, теперь ему самому предстоит вечно бродить по земле и доказывать это снова и снова. Высшие силы отказались от его души, заявив, что он волен распоряжаться ею и продолжать дело, начатое при жизни. Другим пророкам повезло куда больше. Они могут бесконечно возрождаться в новых телах. У меня Высшие на время забрали квоты, заставив подчиняться их приказаниям. Последователей Иисуса, христиан, как их называли, жестоко преследовали еще долгие годы, а у меня были связаны руки. Со временем Высшие силы смягчились, видимо, поняв, что сделанное нами пошло на пользу человечеству. Души людей успокоились. Теперь мой приход встречали не только страх и слезы.

— А что же ждет Иисуса?

— Не знаю, Эрика, не знаю. Я ни разу не слышал, чтобы Высшие силы обмолвились о своих планах. Мне никогда не поручали заданий, связанных с Иисусом. Его жизнь и смерть так и остались белым листом в моем архиве.

— Но чем он сейчас занимается?

— Как и я, он обречен бродить среди людей и выполнять задания Высших сил. Его миссия — сеять добро. Примирение злейших врагов, милосердие палача — все это невидимые дела его рук. Как ты догадываешься, его труд — не из легких. Возможности Иисуса ограничены: ведь он имеет дело с людьми. Моя же задача — собирать души, только теперь они знают, что один раз я смягчился, и все надеются на это. Иисус и я… мы бродим по земле и встречаем разных людей. Мы выполняем нашу работу, а потом встречаемся и все обсуждаем. Мы считали, что сделанное нами — самый важный шаг в истории человечества. Благодаря этому мужество победило страх, добро восторжествовало над злом. Во всяком случае, те, кто верит в вечную жизнь, принимают меня без страха. При этом неважно, чьи они последователи — Будды, Мухаммеда или Аристотеля… Мне все равно, лишь бы они не вопили от ужаса при виде меня. Но в последнее время все изменилось…

— То есть?

— Я все чаще замечаю, что вера исчезла. Причем все ее разновидности. На смену пришло безразличие. И одиночество. Все больше и больше людей чувствуют себя одинокими. Иисусу кажется, что он говорит с глухонемыми. Я сталкиваюсь с той же проблемой. Все реже мне попадаются те, кто хотят слышать и видеть. И вот мы сидим с Иисусом за бокалом вина, двое мужчин средних лет, которые когда-то верили, что им удастся изменить мир. Но потерпели поражение. Поражение от женщины. От женщины, которая не желает стареть вместе с нами. У Иисуса проблемы с суставами, меня мучает ревматизм, мы уже не те, какими были раньше… а она… она порхает как бабочка…

— А что делают другие пророки?

— Что могут. Но они, как я уже говорил, в отличие от нас, вселяются в разные тела. Хотя это им теперь мало помогает.

— Если даже Высшие силы ничего не знают о миссии Иисуса, то как простым людям понять ваш план?

Патрон ничего не ответил. Мы долго сидели в темноте, потом он встал, подошел ко мне и погладил по волосам. Это был он, и никто, кроме него. Смерть во плоти. Теплая и мягкая. Человечная.

— Я пойду спать, а ты?

Я кивнула, поцеловала его, и он удалился в нашу с ним маленькую вселенную. Я хотела последовать за ним, но почему-то осталась сидеть одна в сгущавшейся темноте, пока глаза перестали что-либо различать. Все, что я видела перед собой, была лишь ночь.