Коктейль со Смертью

Глава 10

Мы стояли перед домом Эйнара Салена и чего-то ждали. Может, знака свыше? Но вокруг летали только сонные мухи, а вдалеке кричали осенние птицы. Патрон предложил поехать на такси, я не возражала, поскольку на улице было холодно и сыро. У меня не было никакого желания ехать на метро, а потом добираться на автобусе к дому Саленов. Жили они в Нокебю, сравнительно недалеко, и брать такси было бы пустой тратой денег. Однако я с благодарностью приняла предложение патрона. К тому же меня интересовало, как отреагирует на нас шофер.

Он вообще не отреагировал. Патрон был одет в джинсы и вязаный серый свитер, я тоже напялила что-то в мрачных осенних тонах, правда, под одеянием этого не было видно. Шофер даже не обернулся, когда мы садились в машину. Он рванул с места так, что нас буквально впечатало в спинку сиденья. Я поняла, что вид Смерти не напугает стокгольмского таксиста. Косу мы тоже взяли, сложили и спрятали в карман моего одеяния: я чувствовала ее бедром. Патрон так ловко сложил косу, что теперь она была чуть больше обычного карманного ножа.

Теперь мы стояли возле дома Эйнара Салена, собираясь с духом. Я совсем не так представляла себе его жилище. Обычно в Нокебю дома-клоны буквально трутся друг об друга. Но Мартин рассказывал, что Эйнар Сален живет не просто на Оршвэген, но на правильной стороне и в правильном доме. Купив этот особняк — пародию на дворец с колоннами и псевдо-античными скульптурами из белого мрамора в саду — он явно хотел выпендриться. Я подошла по газону к одной из статуй; ее соски были выкрашены в бесстыдно-красный цвет — нелепая попытка придать мертвому камню чувственность. Патрона это развеселило.

— Кажется, будет куда интереснее, чем я думал. — Он взял меня под руку. — Ценю людей, которые не стесняются демонстрировать свои сексуальные желания прохожим. Нечасто мне попадаются такие экземпляры.

— Может, это его жена раскрасила их. — Я перевела взгляд на скульптуру, изображающую охотника. У него была раскрашено причинное место. На этот раз в ярко-синий цвет. Это напомнило мне «Нэкен» — памятник перед железнодорожным вокзалом в Упсале, там уставших пассажиров встречала статуя, у которой фаллос каждый день красили другим цветом.

Ухоженный сад почему-то казался заброшенным. Газон явно регулярно подстригали, но кусты сильно разрослись, а на клумбе было столько сорняков, что она напоминала колтун. Под навесом стояли велосипеды и садовый инвентарь. Рядом высилась куча старого хлама и гнилых досок. Все это создавало впечатление какой-то шизофрении. Словно у хозяев были извращенные представления о порядке: то ли Сален отвечал за хаос, а жена — за порядок, то ли наоборот.

Мы подошли к входной двери. Я вспомнила, что не составила никакого плана действий. А ведь патрон сказал, что сегодня парадом командую я.

— У нас есть какой-нибудь план? — спросила я.

Патрон покачал головой.

— Это незапланированный визит, так что будь готова к сюрпризам. Помнишь мои слова об импровизации? Я решил применить их на практике.

С этими словами он нажал на звонок. Я стиснула косу в кармане. Ничего не произошло. Мой спутник снова нажал на кнопку. И снова тишина. Мы переглянулись. Я подумала: какая ирония — никого нет дома. Не успела я спросить патрона, случалось ли ему уходить не солоно хлебавши, как дверь распахнулась.

В дверях стоял Эйнар Сален. Точнее, не стоял, а висел в сантиметре от пола. Редкие волосы цвета крысиной шерсти прилипли к голове, перхоть словно фосфоресцировала, и казалось, что его голову окружает искаженное подобие нимба. Изо рта вывалился язык, покрытый белым налетом.

За ним, подобно греческой богине, возвышалась женщина — крупная, черноволосая, с темным пушком над верхней губой и густыми зарослями подмышками, в майке и шортах, с крепкими жилистыми ногами. На голове у нее был ободок.

Видимо, ей было жарко даже в летнем наряде. Струйки пота стекали между грудями, на лбу выступила испарина. Одной рукой женщина держала Эйнара Салена за воротник рубашки, а другой прижимала к его виску дуло пистолета.

Какое-то время мы стояли в оцепенении. Мой патрон среагировал первым:

— Я пришел за Эйнаром Саленом. Точнее, моя ассистентка собиралась забрать его. Как вижу, он почти готов к транспортировке.

Сален продолжал тупо смотреть прямо перед собой. Только нога у него дернулась. От неожиданности женщина, судя по всему жена, так сильно ткнула его пистолетом в нос, что хлынула кровь.

Растерявшись, я благодарила судьбу за то, что Смерть рядом и ответственность за происходящее лежит на нем, а не на мне. У меня и мысли не мелькнуло о том, что нам угрожает опасность. Напротив, я испытывала симпатию к жене Эйнара Салена. Будь я на ее месте, убила бы его много лет назад.

— Долго же тебя пришлось ждать, — наконец открыла она рот. — Я держу его на мушке с самого утра и уже давно могла бы прикончить. Но опасалась, что его грязная душонка хоть на минуту перейдет ко мне, а это вызывает у меня омерзение. Это отвратительнее, чем… Представь себе…

Последние слова предназначались мне, и я кивнула, сразу поняв, что она имела в виду.

Эйнар Сален заговорил так внезапно, что мы вздрогнули.

— Вы стоите тут и мерзнете. Речь не о моей жене, конечно. У нее такая горячая кровь, что холод ей нипочем. Карина, булочка моя, не пригласишь ли гостей в дом, чтобы мы могли расположиться поудобнее? И реши наконец, где меня пристрелить, здесь или в гостиной, — все равно тебе придется потом убирать всю эту грязь.

Голос его напоминал топленое масло — клейкий и вязкий. Ни намека на панику или удивление. Карина отреагировала незамедлительно: ткнув пистолетом в мужу в спину, она заставила его развернуться спиной к нам. Пройдя через холл и две двери, мы оказались в гостиной, а за нами тянулась дорожка из перхоти Эйнара Салена. «Как рис после свадьбы», — подумала я.

Там было два дивана того же кричащего цвета, что и краска на сосках статуи, но никто не выразил желания присесть. Карина снова ткнула пистолетом мужу под лопатку, отчего он согнулся.

— Как видите, я сыта по горло. И меня можно понять! Годами твердила ему, чтобы мыл волосы шампунем от перхоти. Я покупала ему один за другим. Дешевые и дорогие. В тюбиках и в бутылках. В аптеках и в парфюмериях. А он? Что делал он? Отказывался! Говорил, что с его волосами все в порядке, это, мол, у меня проблемы и комплексы. Комплексы! Когда перхоть буквально хлопьями сыплется у него с головы. Я только и делаю, что вытираю ее, собираю пылесосом, стряхиваю… с ковров, подушек, столов, из тарелок! — От возмущения она перешла на крик.

— Но, дорогуша, что за предрассудки! Перхоть так же естественна, как секс, испражнения, кровь или сопли. Все это производим мы, люди. Я же не злюсь при виде твоих окровавленных прокладок в ванной. Надо быть терпимее!

Это были его последние слова. Патрон кивнул мне. Я сжала косу в кармане, достала флакон, открыла пробку, распахнула одеяние и сделала глубокий вдох. Животный инстинкт «булочки и дорогуши» сработал, и в комнате раздался оглушительный выстрел. Эйнара отбросило на один из диванов. Я отпрянула, но все равно одеяние забрызгало кровью. Патрон стоял в отдалении, поэтому на него не попало ни капли. Я с отвращением смотрела на кровавое месиво, которое только что было лицом Эйнара Салена.

Меня вырвало на ковер. Я не могла осознать, как выстрел из такого маленького пистолета может привести к столь чудовищному результату. Карина Сален была совершенно спокойна. Она подошла к дивану, взглянула на труп и покачала головой:

— Подумать только, а у него, оказывается, были мозги… Странно. Я думала, его голова расколется, как орех, на две пустые половинки с гнилым содержимым.

Ткань быстро впитывала кровь, делая красный цвет все насыщеннее. Фотография над диваном, запечатлевшая Карину и Эйнара на пляже, забрызганная кровью, напоминала картину абстракционистов на тему «ничто не вечно». Пол тоже был залит кровью, и я сделала шаг назад. Флакон в моей руке тем временем наполнился полупрозрачным дымом с белыми вкраплениями: как снег в стеклянных шариках. Это произошло почти мгновенно. Видимо, душа Эйнара Салена ничего не имела против стеклянной тюрьмы. Карина с отвращением взглянула на флакон в моей руке.

— Перхоть даже у него в душе. Кошмар! Мне следовало догадаться. Предупреждаю: если ты упустишь ее, я за себя не отвечаю. Этого извращенца нужно запереть навечно, чтобы он никому больше не портил жизнь, — обратилась она к Смерти.

Я заткнула флакон пробкой и спрятала во внутренний карман одеяния.

— Карина, друг мой, это не мне решать. Может, где-то кому-то и понадобится душа с перхотью, кто знает. То, что должно произойти, произойдет, даже если ты и ускорила процесс столь необычным способом.

Похоже, мой патрон получал удовольствие от этого разговора. Я же старалась не смотреть на диван — боялась, что меня снова вырвет. Карина разглядывала свои выкрашенные бронзовым лаком ногти на ногах. Потом перевела взгляд на меня:

— Знаешь, сколько я была замужем за этим чудовищем? Семнадцать лет! И все эти долгие годы я терпела. Терпела его перхоть, вульгарные шутки и бесчисленные похождения. Я давно решила пристрелить Эйнара, чтобы увидеть наконец, что у него в голове. И стала брать уроки стрельбы. Потом купила пистолет и патроны. Но я не собиралась делать это именно сегодня. Просто за завтраком на меня что-то нашло. Сварив яйца всмятку, я увидела, как Эйнар, подцепив ложкой половинку яйца, отправляет ее в рот. Клянусь, я слышала, как бедное яйцо содрогнулось от страха и съежилось на ложке при виде этой омерзительной глотки и желтых зубов. Тогда я и приняла решение.

Я вспомнила, как пару часов назад мой патрон заносил в компьютер информацию. Карине хотелось увидеть, что происходит у Эйнара в голове. Том тоже постоянно выражал желание узнать, что творится в моей. Хорошо, что он не проверил это на практике. Карина посмотрела на пистолет, который все еще держала в руке, положила его на журнальный столик, опустилась на свободный диван и откинулась на спинку.

— Вчера вечером, — продолжала она, теперь разглядывая бронзовые ногти на руках, — у меня в гостях были подруги. Три мои давние подруги. Мы решили немного расслабиться в пятницу вечером. Эйнар сказал, что приготовит угощение. Мы с ним обычно готовили по очереди. И он не имел ничего против работы на кухне, даже мог приготовить вполне сносное блюдо. Иногда мне казалось, что и в голове у него что-то съедобное вроде фрикаделек. Но он решил приготовить нам не фрикадельки, а нечто особенное. Сюрприз. Деликатес, сказал он, деликатес.

И вот мы сидим и ждем. Он велел нам сесть в столовой, кое-как накрыл на стол, выключил свет и велел ждать. Мы потягиваем вино и наслаждаемся свободным вечером. И тут раздается крик: «Секси-ужин, секси-ужин»! Вваливается Эйнар, обнаженный. На нем нет ничего, кроме фартука, отодвинутого так, чтобы был виден член, выкрашенный в оранжевый цвет. А в руках у него поднос, а на нем лежит телячья голова с горящими глазами: он засунул внутрь карманный фонарик. А из пасти и ушей вываливаются языки. Эйнар решил подать их таким образом. Деликатес! Я, конечно, люблю язык, но не в таком же виде! — Карина сорвалась на крик, и я понимала ее возмущение, хотя моя бабушка тоже считала язык деликатесом. — Подруги тут же засобирались домой. А Эйнар разозлился: он устроил нам такой приятный сюрприз, а мы, неблагодарные стервы без чувства юмора, не оценили его стараний! Он швырнул телячью голову на пол и заорал, что в последний раз пытается нас расшевелить. «Вы такие скучные и консервативные!» — орал он. Мол, его душа художника задыхается среди таких, как мы, а ему приходится жить и общаться с нами. «Чернь, — вопил он, — тупая чернь!» Потом сорвал фартук, спустился в подвал, где у него это чертово ателье, и захлопнул дверь. Эйнар не выходил оттуда, пока я не легла спать. Кстати, «ателье» — это слишком громкое название для такой конуры. Пойдемте, я покажу вам.

Она взяла пистолет и пошла в сторону прихожей. Мне не хотелось ничего смотреть, и я вопросительно взглянула на Смерть. Но он только подмигнул мне и смело последовал за Кариной. Та была уже внизу винтовой лестницы, ведущей в подвал. Я стала осторожно спускаться, стараясь не наступить на подол одеяния. Споткнуться и свернуть себе шею было куда опаснее, чем оказаться застреленной Кариной.

Мы спустились вниз, в темное сырое помещение с затхлым запахом. Типичный подвал для Броммы, сказал бы Мартин, который интересовался архитектурой разных районов города. Температура сразу упала на несколько градусов, и я поежилась, не понимая, как Карине не холодно. Уж не ненависть ли греет таких людей изнутри? Мне это чувство несвойственно, поэтому я всегда мерзла днем и потела по ночам: видно, только во сне я давала волю агрессии.

Карина вошла внутрь, зажгла лампу и, махнув рукой с пистолетом, пригласила нас внутрь. Мы вошли и с любопытством огляделись. Сначала с удивлением, потом — с восхищением. Там было установлено профессиональное освещение, и нас со всех сторон окружали картины с изображениями голых женщин. Я назвала бы эти полотна не эротикой, а порнографией. Я подошла к незаконченной картине, на которой полная немолодая обнаженная женщина, поставив ногу на табуретку, разглядывала свои ногти. Лобок у нее был чисто выбрит, как у девочки. Моя борьба с растительностью на теле ограничивалась линией бикини. Эйнара Салена это, наверное, не устроило бы.

Темные волосы падали модели на лицо, но я все же заметила выражение бесконечной усталости и отчаяния, как у танцовщиц Тулуз-Лотрека. Но их тела были хоть чем-то прикрыты, в отличие от женщины на картине. Она была в отчаянии. Если Эйнар Сален знал об этом, почему не помог ей?

— Тут он сидел и предавался своим порокам, — прозвучал голос Карины, резкий и неприятный. — С кого он рисовал, понятия не имею, наверное, водил сюда «натурщиц», пока я работала. Или искал их в Интернете. Мне и раньше не было до этого дела, а сейчас и подавно. Впрочем, рисовал он неплохо, хотя выставок не устраивал и друзьям своих картин не показывал. Но меня бесило, что он называл эту порнографию искусством, а себя гениальным художником.

Картины стояли у стен и на мольбертах, лежали в углу и на стульях. Все они были написаны маслом. Сюжет один и тот же: голые женщины в разных позах. Не эротических или чувственных, скорее, бытовых, словно их застигли случайно. Наверное, это возбуждало художника. Иногда он изображал только колено, грудь или вагину, но чаще всего писал портреты в полный рост, и количество их ошеломляло. Здесь было не менее ста полотен.

— Иногда Эйнар так пялился на женщин, что они чувствовали себя раздетыми. Или лапал, если удавалось. Я делала ему замечания, когда у меня хватало сил, но он говорил, что делает это из профессионального интереса. Что ему нужно потрогать, прежде чем рисовать. Какая чушь!

Я подошла к стоявшему в углу мольберту с еще одной незаконченной картиной. Она так потрясла меня, что я обхватила себя руками, словно пытаясь защититься. Картина изображала темноволосую женщину в кресле, очень напоминавшем мое голубое. Ноги были перекинуты через подлокотник, голову она подпирала рукой. Женщина улыбалась поистине ослепительно. Но улыбалась она, глядя на мышь, которую держала за хвост. Мышь беспомощно дергалась перед ее лицом.

Обнаженной женщиной на картине была я, в этом не оставалось никаких сомнений. Абсолютное сходство! Эти темные вьющиеся волосы были моими. Это мои зеленые глаза гипнотизировали бедную мышь, и это мои тощие ноги были перекинуты через подлокотник. Это мои маленькие груди таращились на зрителя. Это их я ощущала каждое утро, надевая бюстгальтер. Единственное отличие — волосы на лобке. На картине они были выбриты аккуратным полукругом. Я невольно отметила, что это красиво. Не пошло и не вульгарно, а красиво, как хорошо подстриженный газон, например. С табличкой «По траве не ходить».

Я, всего пару ночей назад принявшая решение вершить судьбы других людей, никогда ничего не бояться, управлять жизнью и смертью, испугалась. Меня охватила смертельная паника. Горло сдавила невидимая рука, не давая дышать. Видела ли Карина эту картину? Узнает ли она меня? Конечно, узнает. Сходство поразительное. У этого гнусного Эйнара Салена был настоящий дар портретиста. И что она подумает? Поверит ли, если я скажу, что никогда не позировала ее мужу и никогда не выкладывала своих фото в Интернет? Видимо, Эйнар Сален действительно обладал талантом раздевать женщин взглядом. Поэтому легко представил меня нагой. Я вспомнила, как он потерся об меня, направляясь к выходу. Видимо, этого мгновенного контакта ему хватило, чтобы определить, к какому типу женщин я принадлежу: к сильным плотью, но слабым духом.

А что подумают полицейские? Ведь наверняка будет расследование: выстрел в голову — не шутка. Кому какое дело, что это Высшие силы рукой Карины решили судьбу Эйнара? Что, если они найдут картину? Самое ужасное, что такое большое полотно не спрятать под куртку и не унести. Тем более на глазах у Карины.

Почувствовав затылком чье-то дыхание, я обернулась. Патрон бесшумно подошел и разглядывал картину через мое плечо. Он ничего не сказал, только положил руки мне на плечи и развернул к себе. Как раз вовремя! Карина бросила пистолет на пол и, взяв в руки одну из картин, продемонстрировала ее нам: блондинка с пышными формами загорала на лужайке, посасывая травинку.

— Это одна из моих подруг. Точнее, бывших подруг. Бибби вопила и рыдала, когда я показала ей это. Она божилась, что никогда не позировала Эйнару голой. «Откуда тогда он узнал, что у тебя родимое пятно в форме сердца на правом бедре?» — спросила я ее. Бибби продолжала твердить, что невиновна и что всегда чувствовала, как Эйнар раздевает ее глазами, словно дешевую шлюху. А я, хотя редко вставала на сторону мужа, на этот раз выставила подругу за дверь. Это произошло несколько лет назад, с тех пор мы с ней не виделись. Но теперь я позвоню ей и предложу купить этот шедевр. Слава находит художников только после смерти, не так ли? Посмотрим, повезет ли в этом Эйнару.

С этими словами она отшвырнула картину и выключила свет, предоставив нам с патроном пробираться к выходу в кромешной темноте. Я воспользовалась бы случаем и припрятала картину, но решила, что это слишком рискованно. Мы поднялись в гостиную, где лежал труп Эйнара.

— Мне придется попросить вас уйти, — сказала Карина. — У меня много дел. Представить это как самоубийство, позвонить в полицию и так далее. Извините, что не предлагаю кофе, выпьем в другой раз, когда я разберусь со всем этим. Кстати, ассистентка, ты так и не сказала, как тебя зовут?

Я представилась. Карина кивнула и указала на труп:

— Эрика, я забыла пистолет в подвале. Не принесешь его? В нем больше нет патронов, так что опасаться тебе нечего.

Высшие силы проявили ко мне благосклонность. Иначе этого не объяснить. Я спустилась в подвал и включила свет. Мой портрет стоял на том же месте. Взяв в руки, я задумалась, куда бы спрятать полотно. И тут мне пришло в голову, что куда бы я его не засунула, все равно есть риск, что его найдут. А то, что его пытались скрыть, только усилит подозрения полицейских. Поэтому я втиснула картину между другими, валявшимися в углу. А на мольберт поставила портрет худощавой светловолосой женщины с короткой стрижкой, раскладывающей пасьянс за столом. На картине не было видно, выбрит ли у нее лобок, а несколько сережек в ушах делали ее похожей на престарелого панка.

Я подняла с пола пистолет. Он оказался очень тяжелым. Осторожно держа его в руке, я начала подниматься по ступенькам. И тут подумала, что, вероятно, не стоило его брать. Я имела весьма скудные познания об отпечатках пальцев, но даже если Карина представит то, что случилось, самоубийством, не хотелось бы, чтобы на пистолете обнаружили мои отпечатки. Я вытерла его одеянием и обхватила рукавом. Увидев меня, Карина расхохоталась. Она и Смерть сидели на диване напротив трупа Эйнара и болтали как ни в чем не бывало.

— Я подумала, тебе захочется подержать его подольше. Уверена, любая обманутая женщина мечтает об этом. — Карина забрала у меня пистолет и вытерла его кухонным полотенцем. Мой патрон встал с дивана и подошел ко мне.

— Как я уже сказала, у меня много дел. Было приятно увидеться… снова, — добавила она, обращаясь к Смерти. — А ты, — внезапно повернулась ко мне Карина, — не забывай, он тоже мужчина. А мужчина, если находит женщину, способную выполнить его работу, лучше, чем он сам, использует ее по полной программе, забирая себе все награды. Так что будь осторожна. Все они одинаковые.

С этими словами Карина выпроводила нас из дома и захлопнула дверь.

Мы стояли на крыльце, вдыхая свежий, как глоток минеральной воды, воздух. Какой контраст с удушливой атмосферой этого дома!

Смерть заговорил первым.

— Карина Сален. Какая женщина! Решительная и сильная. Мы все знали, что рано или поздно она пристрелит Эйнара. Хорошо, что это наконец случилось. А он был весьма одаренным художником, верно? Твой портрет очень неплох.

Конечно, он узнал меня на картине. И что подумал?

— Я не позировала Салену, если ты об этом. Я видела его только пару раз. Последний — в офисе Мартина несколько дней назад. Понятия не имею, откуда он узнал, как я выгляжу без одежды. Подруга Карины, наверное, была потрясена так же, как сейчас я. Видимо, Эйнар даже через одежду угадывал малейшую деталь женского тела. Какая мерзость! Меня сейчас стошнит.

Патрон рассмеялся и взял меня под руку. Мы молча шли в сторону площади, когда я вдруг вспомнила, что мое одеяние все в крови. Вокруг не было людей, но я сняла одеяние и перекинула через руку. Патрон не обратил на это внимания: он разглядывал оленей, которые, грациозно согнув шеи, обрывали последние осенние цветы в парке за забором.

— Олени. Ты знаешь, что они очень застенчивы? Их редко удается увидеть в лесу. А здесь, в парке, они постоянно на виду. Представляешь, что творится у них в душе? Все мы — рабы своего окружения.

— Какие у тебя отношения с Кариной? Она хорошо знает тебя и прекрасно осведомлена о том, что происходит с душами.

— Карина ухаживает за престарелыми уже много лет, и ей нравится эта работа. Старики считают ее ангелом во плоти. Она приходит к ним домой, убирает, делает покупки, моет их, читает им и… держит за руку, когда они умирают. Предчувствуя смерть кого-то из них, она звонит его родственникам и просит их поскорее приехать. Но они не торопятся. Предпочитают прийти потом. Шныряют по квартире и прикидывают, что из фамильного серебра или бабушкиных драгоценностей прихватить на память. Карина называет их «сороками». Сама о том не подозревая, она много лет служила перевалочным пунктом для душ умерших. Когда мы наконец встретились, я счел, что она вправе узнать правду. Мы говорили с ней и об Эйнаре, правда, не называя дату. Так что его смерть была спланирована заранее, но мне все равно немного жаль беднягу. Талант к живописи у него определенно был.

— Карина вроде бы собирается представить это как самоубийство.

— Вроде да.

— И?..

— Что — и?

— У нее получится? Это тоже входит в твои планы?

— В планы входит попытка. А удастся она Карин или нет, решит полиция. Я же говорил, мы только намечаем развитие сюжета. Но не можем контролировать все! Если бы мы хотели, чтобы Эйнар Сален покончил с собой, то запланировали бы это. Но мы решили иначе — что Карина должна отправить его на тот свет. Ради себя. Она наша старая и надежная помощница.

— А ты сделаешь так, чтобы полицейские поверили, будто это было самоубийство?

Патрон расхохотался. Олени вздрогнули и исчезли среди елок с недожеванными стеблями в губах.

— Ты имеешь в виду, что я всегда могу устроить так, чтобы комиссар полиции случайно утонул? Ну, это уже совсем не смешно. Нет, тут я ничего не в силах поделать. Но поскольку мы в Швеции, определенные шансы у Карины есть. Я нигде не встречал таких честных и доверчивых полицейских, как здесь. В других странах таких нет.

Мы вышли на площадь и уже подходили к остановке трамвая. Я почему-то решила, что мы отправимся в кафе и поболтаем за чашечкой эспрессо, но на остановке патрон взял меня за плечи и заставил посмотреть на него.

— Здесь я тебя оставлю. У меня есть кое-какие дела, и тебе незачем идти со мной. Лучше отправляйся домой и отдохни. Или встреться с друзьями, поболтай о чем-нибудь. Я вернусь не поздно, обещаю.

Мне стало не по себе. Даже не просто не по себе, а по-настоящему страшно. И страх этот вызвала мысль о том, что мы с ним знакомы всего несколько дней, а я уже не представляю, как проведу день одна, без него. Я должна сама себя развлечь, но как?

Патрон, словно прочитав мои мысли, усмехнулся.

— Мне тоже не нравится работать по субботам, но что поделаешь, я уже привык. Работа несложная, а с тебя на сегодня хватит. Чуть не забыл: верни мне одеяние, будь добра. Мне оно понадобится. Кстати, я доволен тобой. Сегодня ты отлично справилась с работой. Так что можешь забыть ту неприятную историю с душой Габриэллы. Ты отправишь флакон, хорошо?

Я вытащила флакон, встряхнула хлопья перхоти и сунула его в карман. Протягивая одеяние патрону, я задумалась, где он на этот раз отмоет пятна крови — опять пойдет в общественный туалет? Он взял одеяние, положил на скамейку, обнял меня и расцеловал в обе щеки. От него, как всегда, повеяло теплом. Наверное, их с Кариной подогревал изнутри один и тот же огонь.

Я уткнулась носом в его серый свитер и на долю секунды расслабилась. Потом заглянула ему в лицо, тоже мягкое и спокойное.

— А где ты спал до того, как мы встретились?

— Что за вопрос! — улыбнулся патрон, отстраняя меня. — У меня, как и у всех, тоже есть друзья. Случалось, я ночевал у Карины, когда Эйнар был в командировке. Или у девушки-панка, которую ты видела на вокзале, той, что так ругалась и потом быстро исчезла. На свете много добрых людей, готовых приютить одинокого путника. Но я могу выспаться и на скамейке в парке или в подвале. Разве что душа иногда не хватает.

— Ни разу не видела бомжа с таким саквояжем, как у тебя.

— А ты разве подходила к спящему бомжу и проверяла, что у него в сумке? Поверь мне, многие проходили мимо моего саквояжа, не замечая его. Если людей не волнует, есть ли у лежащего на скамейке человека душа, их еще меньше интересует, что у него в сумке. Хочешь верь, хочешь, не верь, уж я-то знаю.

Подъехал трамвай. Двери открылись, и, не успела я возразить, как патрон подтолкнул меня внутрь. Я почувствовала себя маленькой и жалкой, как будто все меня бросили. Обернувшись к нему, я прошептала:

— Какого цвета была душа у Сисселы?

— Оранжевая. Ярко-оранжевая, — ответил он так, словно мой вопрос был абсолютно естественным.

Я решила, что оранжевый прекрасно впишется в африканский ландшафт. Цвет пламени. Цвет жизни. Цвет борьбы.

Я стояла у дверей и махала Смерти, пока раздраженный водитель не напомнил мне, что надо заплатить за проезд, иначе он меня высадит. Хорошо, что я захватила с собой кошелек, в котором лежал проездной билет, который водитель недовольно прокомпостировал, после чего разрешил мне пройти в салон.

Я опустилась на сиденье и прижалась лбом к стеклу. Головная боль снова напомнила о себе. Теперь я решила принять меры заранее — выпить таблетку и отдохнуть. Но головная боль — доказательство того, что работать на Смерть мне, с моей психикой, не так просто. Наверное, нужно научиться реагировать на происходящее менее болезненно.

Запах алкоголя отвлек меня от этих мыслей. Я с трудом повернула голову: рядом со мной устроился какой-то алкаш. Видимо, с годами я не утратила привлекательности для подобных субъектов. Алкаш нагнулся ко мне и доверительно прошептал:

— Слушай, женщины говорят, что размер не имеет значения. Но стоит мне снять штаны, спрашивают: «Как такое поместится во мне?»

Это было уже выше моих сил. Почему все придурки считают, будто вправе говорить любой женщине все, что хотят! У меня началась истерика. Перед глазами возник гнусный Эйнар Сален. Прошипев алкашу что-то оскорбительное, я вскочила и прошла в самый дальний конец вагона. Он удивленно посмотрел мне в след.

— Я послан, — вдруг крикнул он, — послан, чтобы составить тебе компанию.

— Посланец, — пробормотала я себе под нос. — Ну, конечно. Если кто-то и послал его сюда, то наверняка Габриэлла, чтобы отравить мне существование. А я совсем одна. Все меня бросили. И Том. И Смерть.

В присутствии Тома алкоголики и другие маргинальные типы не осмеливались подходить ко мне. Они даже посмотреть в нашу сторону не решались. Том излучал такую властность и уверенность в себе, что никто и не помышлял о том, чтобы пролезть перед ним. А когда я стояла в очереди в кассу или в туалет одна, меня спокойно обходили. Я вдруг ощутила такую тоску по Тому, что стало трудно дышать. Мне вспомнилось, как когда мы виделись в последний раз, я выплеснула ему в лицо вино из бокала. Наверное, Том никогда больше не рискнет встретиться со мной наедине. Разве что мы случайно столкнемся в метро. И кто знает, через сколько лет это произойдет… Эти мысли пугали меня. Утешало только то, что пока что рядом со мной патрон.

Едва я успела развить эту мысль, как что-то за окном привлекло мое внимание. Трамвай остановился, и небольшая группа людей ждала, когда откроются двери. В центре группы стояла беременная женщина, наверное, на последнем месяце, и что-то искала в сумке. Она выглядела очень юной, и даже волосы, небрежно стянутые в узел, ее ничуть не старили. В ушах — пара золотых сережек-колец. От нее веяло таким благополучием, что она вызвала у меня раздражение еще раньше, чем я поняла, кто она. Только когда она поднялась в трамвай, и я увидела ее блестящие глаза и розовые щеки, я узнала ее. Аннетт! Это была Аннетт.

А ведь Том еще пару дней назад говорил, что она только решает, делать ли аборт. Значит, он мне нагло врал. Какой может быть аборт на восьмом или девятом месяце беременности? Это запрещено даже в либеральной Швеции. Том «забыл» пару-тройку месяцев, чтобы не выставлять себя в неприглядном свете. О господи, а я еще думала: что, если бы Аннетт предпочла аборт и сохранила тем самым наши с Томом отношения? Как я наивна! У нас не было ни шанса. Аннетт отняла у меня Тома, воздвигнув между нами прочную и высокую стену в виде этого нежеланного ребенка.

Я вжалась в сиденье, молясь, чтобы она меня не заметила. Слава богу, в трамвае хватало свободных мест, и Аннетт села в середине. Алкаш, который приставал ко мне, тут же пристроился рядом с ней.

— Слушай, женщины говорят, что размер не имеет значения… — донеслось до меня.

Я почувствовала удовлетворение. Теперь ей так же паршиво, как было мне несколько минут назад. Куда подевалась моя женская солидарность? На смену ей, видимо, пришла ненависть. Потому что мне стало жарко и я вспотела, несмотря на прохладную погоду. Щеки пылали, мне стало трудно дышать. Ну все. Теперь все мосты сожжены. Ничего не осталось. Ни капли надежды. Я одна. Только сейчас я поняла, что грело Карину Сален изнутри столько лет.

Голову словно сдавило раскаленным обручем, в ушах раздавался голос:

— Так тебе и надо. Люди, которые полагают, что у них все есть, жестоко ошибаются. Наступит день — и они потеряют все. Тем, кто считает себя выше других, больно падать вниз. И первые станут последними. Точнее, рабами, согласна?

Я отталкивала душу Габриэллы, но она продолжала нашептывать мне эти слова всю дорогу домой. Они вертелись и вертелись у меня в голове в отчаянной попытке вырваться наружу, но им это не удавалось. Потому что поговорить мне было не с кем.