Коктейль со Смертью

Глава 6

Души внутри флакона бились в клубах дыма, переливаясь мутно-лиловым, сизо-серым, синим и темно-зеленым, как покрытые мхом морские скалы. Сквозь стекло на меня смотрели безумные глаза, руки били в стекло, рты открывались в беззвучном крике, и снова все затягивало дымом. «Выпусти меня отсюда, выпусти! И я исполню три любых твоих желания!»

Мне многое вдруг стало понятно. Все эти старые сказки о джиннах в бутылках, найденных на берегу моря. Душа, хорошо упакованная, но нетерпеливая, отчаянно стремящаяся в новое тело, заброшенная не туда по ошибке небесной почты и выпущенная на волю рукой несведущего. Словно все сказки Шахерезады вдруг оказались правдой.

Всю обратную дорогу в Стокгольм я провела в каком-то странном состоянии — на грани сна и бодрствования. Меня словно вытолкнули на поверхность и дали возможность сделать глоток воздуха, прежде чем снова утянуть под воду. Смерть извинился и ушел в соседний вагон поговорить с каким-то своим знакомым. Шла ли речь об обычном человеке, его подчиненном или самом Дьяволе, мне тогда было совершенно все равно. Меня мучило какое-то странное сосущее чувство внутри, грозящее в любой момент забраться мне в голову.

Слово «душа» то и дело возникало у меня перед глазами, как огненный крест куклуксклановцев. Душа Густава была синей. А какого цвета моя? Мне вдруг показалось, что у меня ее и вовсе нет, что она исчезла в тот момент, когда я, сидя в кресле, обитом голубой парчой, отказалась принять протянутую руку Тома. А если душа у меня и есть, я понятия не имею, какого она цвета.

Том. Я должна поговорить с ним. Получить ответы на все вопросы. С одной стороны, все мосты между нами сожжены, но мы ведь можем поговорить как цивилизованные люди… Тогда меня тоже занесут в список адресатов рождественских открыток, и наш разрыв будет узаконен.

Смерть вернулся за минуту до прихода поезда на Центральный вокзал. Он не объяснил своего отсутствия, а я ничего не спрашивала. Мы молча вышли из вагона и направились к выходу. Там мой знакомый остановился, взял меня за плечи и развернул лицом к себе. В полумраке вокзала его волосы казались совсем седыми. Но глаза оставались по-прежнему яркими — серо-зелеными, как морские водоросли у подножия скал. Я снова отметила его великолепный загар. Видимо, он проводил не так уж много времени в Стокгольме, ведь бледное шведское солнце не придает коже золотистый оттенок. С другой стороны, я вообще не знала, какие у него отношения со своим телом, если, конечно, это его тело.

Он очень коротко, почти официально попрощался со мной и, бросив: «Увидимся!», исчез в метро. У меня не было причин ему не верить. Достав мобильный, я набрала номер Тома. Он ответил сразу.

— Привет, это я.

— Я понял, — голос Тома звучал не рассерженно, скорее осторожно.

— Вчера я на тебя разозлилась.

— Я заметил. Тебе нужна была эта маленькая демонстрация, не так ли? — Теперь он меня обвинял. — Эрике, которая никогда не забывает обид. Эрике, которая всегда дает сдачи. Злопамятной Эрике, которая не умеет быть конструктивной и смотреть в будущее, когда ей предоставляют такую возможность.

Я и без него прекрасно знаю свои недостатки и не нуждаюсь в том, чтобы мне про них напоминали. Особенно в сложившейся ситуации. Да, не отрицаю, я с трудом забываю обиды и прощаю родных и друзей, нарушивших десять заповедей любви и дружбы: прежде всего верность и преданность. Когда меня обижают, мне надо выговориться, выплеснуть злость, но это не всегда получается. Многие даже не понимают, что чем-то меня обидели. А я их понимаю. Они не живут по правилам: это можно, а это нельзя, обсуждению не подлежит. Я же сама создала себе эти правила, и с годами они становились все строже: для меня это был способ избежать лишних переживаний.

Том же поразительно легко забывал обиды. И считал это своим достоинством. Или, по крайней мере, не считал недостатком. Он предпочитал смотреть вперед, а не назад. И шел напролом к цели, не замечая, что оставляет за собой мутный след прошлого, как танкер — шлейф из черной, вонючей нефти.

— В данном случае слово «злопамятная» неуместно. Ты ушел от меня всего пару дней назад. Так что о старой обиде, которую я никак не могу забыть, речь не идет. Но ты оскорбил меня, поэтому я разозлилась и наговорила тебе много неприятного. В конце концов, ты был со мной нечестен… Ты обманывал меня с другой. — Я невольно повысила голос и тут же поймала себя на том, что это прозвучало слишком мелодраматично.

— Ладно, успокойся. Ты ведь звонишь не за тем, чтобы мне все это объяснить. Я и сам понял.

Том говорил с таким пренебрежением к моим чувствам, что я начала терять над собой контроль. Меня одолевало искушение снова бросить трубку, так и не узнав того, что я хотела. А хотела я найти свою душу или хотя бы узнать, какой у нее цвет.

— Давай встретимся за ужином. Нам нужно поговорить. А еще ты оставил в моей квартире кое-какие вещи, например, несессер.

Я внезапно почувствовала себя жалкой. Грустной, усталой, голодной и опустошенной. Не говоря уже об отсутствии души.

К моему удивлению, Том спокойно ответил, что надеялся это услышать.

— Чем раньше мы поговорим, тем будет лучше, — добавил он и повесил трубку. Словно бросил рыбью голову соседской кошке.

До ресторана в южной части города, не связанного ни с какими воспоминаниями, где мы договорились встретиться, я могла добраться за полчаса. Приехав за пять минут до назначенного времени, я зашла в туалет, чтобы взглянуть на себя в зеркало. Выглядела я на удивление неплохо, вот только волосы закудрявились от сырой погоды. Влажные локоны подчеркивали мою бледность, а мне не хотелось выглядеть жертвой. Страдалицей. Трупом. Хотя лицо Густава не было бледным, скорее серым, как выгоревшее на солнце бревно, прибитое течением к берегу. За неимением румян или пудры я втерла в щеки немного помады.

Когда я вышла из туалета и увидела Тома, ноги у меня подкосились. Я спрашивала себя, как можно нервничать при встрече с мужчиной, с которым прожила много лет. Не то чтобы Том сидел на унитазе, пока я чистила зубы или что-то вроде этого, хотя и такое случалось, но я знала об этом человеке все: его привычки, его запах, звучание его голоса… Наверное, именно поэтому меня потрясло, что мы стали чужими. На секунду передо мной возникло лицо Сисселы, и я подумала, каково сейчас ее матери. Мне показалось, что в теперешнем своем состоянии она видит в муже незнакомца, по воле случая ставшего отцом ее детей. Что-то подсказывало мне, что я угадала, и это казалось трагическим и неизбежным, окончательным и бесповоротным.

Черные брюки и рубашка Тома означали, что он пришел сюда прямо с работы. Он выглядел немного усталым, но в остальном — ухоженным, как обычно. Ни отросшей щетины на щеках, ни темных кругов под глазами, ни предательских прыщей или растрепанных волос. Видимо, он уже сделал заказ, потому что на столике стояли два бокала кайпириньи. Я села.

— Я рискнул тебе заказать. Надеюсь, твои вкусы не сильно изменились с момента нашей последней встречи?

Попытка пошутить показывала, что он нервничает. Заверив, что все в порядке, я сделала глоток и задумалась, с чего начать.

Мы справились с первыми секундами неловкости, заказав рыбу и сообщив друг другу последние новости о работе. Я рассказала о встрече с Мартином, умолчав о более важных событиях, Том поведал мне о визите иностранных партнеров. Я вдруг поняла, что он прекрасный собеседник, и в другой ситуации я бы с удовольствием обсудила с ним за ужином генетические исследования. Вот только все изменилось.

Когда принесли заказ — мокрую серую рыбину в вязком соусе — я поняла, что не смогу проглотить ни кусочка. Во мне снова всколыхнулась обида, и я пошла ва-банк.

— Кто она? Как давно у вас это продолжается? — На лице Тома отразилось отчаяние. Значит, я попала в самую точку. — Не молчи! Разве ты не понимаешь, что я имею право знать! Ты должен мне все рассказать. Как ты мог? Ты…

— Это Аннетт. Все началось на тренинге в январе. Ты была в плохом настроении, потому что не получила заказ, а мне хотелось с кем-то поговорить. У тебя не было ни времени, ни желания со мной общаться. Ты буркнула, чтобы я поискал себе другого собеседника и оставил тебя в покое. И я поехал на тренинг. Один.

Аннетт. Кто угодно, только не она! Признание Тома выбило меня из колеи, перевернуло привычный мир вверх тормашками. Аннетт работала с Томом около года. Я хорошо знала, кто она такая. Говорила с ней пару раз по телефону, когда искала Тома, и даже видела ее, когда заходила к нему в офис. Аннетт изучала экономику, но бросила учебу, получив место ассистента в компании Тома. Она не глупа и не уродлива. Но очень юная и совсем не из тех женщин, какие, как мне всегда казалось, нравятся Тому. Я и представить не могла, что он заинтересуется кем-то вроде Аннетт. И это Том, утверждавший, что женская грудь должна умещаться в бокале для шампанского. У Аннетт туда даже сосок не влез бы.

У нее была фигура Мерилин Монро, и она всячески подчеркивала это, предпочитая облегающие наряды. И всегда была в отличном настроении. Неизменно мила, весела, улыбчива, готова поболтать. Мне она казалась слишком приторной, и при встрече с ней невольно хотелось съесть или выпить чего-нибудь кислого. Аннетт всегда была со мной крайне любезна. Значит, это с ней Том завел роман. Казалось бы, я должна была расплакаться, но меня разбирал истерический смех.

— Мы оказались рядом во время подсчета очков. Нужно было оценить руководителя, и Аннетт дала мне самый высокий балл. Она горела желанием объяснить, почему, с жаром говорила, какой я замечательный руководитель и как много для нее значу. У нас завязался разговор о работе и карьере, и я впервые увидел, что она не только веселая, но еще и добрая и милая девушка. Я ощутил то, чего давно уже не ощущал рядом с тобой, Эрика: искреннее восхищение. Она преклонялась передо мной. Понимаю, у тебя это вызывает смех, в другой ситуации я и сам посмеялся бы над собой. Но ты прекрасно знаешь, что не из тех, кто будет мною восхищаться. Да я и сам считал, что мне это не нужно. Я всегда хотел быть с такой, как ты. Сильной, самостоятельной, независимой, интересной. Которой нужно добиваться. Но я слабый человек, и в какой-то момент почувствовал себя ненужным, даже отвергнутым… не могу точно передать свои тогдашние ощущения.

Признание Тома повергло меня в шок, но не сразу. Так бывает, когда ударяешься большим пальцем ноги об ножку стола: только через доли секунды на сигнал о боли реагирует мозг. Я не узнавала мужчину, сидящего напротив. Неужели это говорит он, Том, который всегда презирал дешевую доступность? Теперь он рассказывал мне старую, как мир, историю. «Она нуждалась во мне. А ты — нет. Она слушала меня, а ты отвергала». От злости меня даже затошнило. Нет, только не это. Не сейчас.

— Как только ты это выяснил, вы занялись сексом? — задала я банальный, под стать всей этой истории, вопрос. Не смогла удержаться. Одновременно мысленно прокручивая время назад. Были ли перерывы в нашей с Томом, как говорят гинекологи, регулярной половой жизни? Я такого не припоминала.

— Конечно, нет, — заявил Том с такой обидой, словно для неверных мужей тоже существуют правила хорошего тона. — Но мы с Аннетт начали встречаться. Она задерживалась после работы, и мы болтали. Или шли в бар выпить пива. И меня постоянно преследовало ощущение, что она видит во мне наставника, а не мужчину. Возможно, даже отца. Я не считал, что обманываю тебя, для меня это было просто продолжением работы.

Не исключено, что он говорит правду. Я не ревнива: если он говорил, что выпьет пива с Аннетт, я не видела в этом ничего предосудительного. Ведь я и сама часто встречалась с друзьями-мужчинами, и мне в голову не приходило, что Том заподозрит меня в измене.

Официантка подкатила спросить, как нам понравилась рыба. Странный вопрос — мы даже не притронулись к еде. Но Том вежливо ответил, что да, и заказал вино. «Подкатила». Надо же, я, пусть мысленно, но употребила это словечко, а ведь раньше за мной такого не водилось. Но раньше я не думала, что другие женщины способны воспринимать Тома в качестве сексуального партнера. Дело не в его внешности. Том интересный мужчина. Но поскольку он сам никогда не обращал внимания на других женщин, я почему-то считала себя в полной безопасности. Эта наивность говорила о том, что я, слишком увлеченная собственной персоной, ничего вокруг не замечала. Или мне было все равно? Я надеялась, что верно первое предположение.

Я попыталась взглянуть на Тома со стороны. Густые темные вьющиеся волосы. Карие глаза. Гладко выбритые щеки — он пользовался бритвой с двойным лезвием. Красиво, даже как-то изысканно очерченный рот — по сравнению с мужественными чертами лица. Мускулистый, ни грамма лишнего жира. Не очень высок — всего на голову выше меня, но сложен очень пропорционально. Со вкусом одет. Да, он привлекателен. Этого нельзя отрицать. Но я никогда и не отрицала.

— И что было потом?

Медлительность Тома выводила меня из себя. Почему бы ему просто не рассказать все сначала до конца? Уж по-любому лучше, чем бросать мое мертвое тело на растерзание толпе — кусочек за кусочком. Если он сейчас не расскажет всю правду, я закричу.

— До последних двух месяцев ничего и не было. Я решил, что нашел нового друга, и наши разговоры стали мне необходимы. Оказалось, что за беззаботностью Аннетт скрывается трудная жизнь, и ей тоже нужно кому-то высказаться. Я полагал, что помогаю ей, делясь опытом. Но, признаться, это был скорее твой опыт, чем мой. Иногда с моего языка срывались твои высказывания о смысле жизни, и это не смущало меня. Скорее укрепляло наши с тобой отношения.

Голос Иакова, но руки Исайи[9]. Я подумала, как несправедливо то, что он сказал о моей силе и слабости Аннетт. Моя сила — результат моей постоянной борьбы с собственными демонами. Мне казалось, Том понимал это. Я боялась все потерять и потому постоянно ставила перед собой новые задачи, стремясь доказать всем, что многое могу. Но моя сила была только видимостью, и предательство Тома ее легко разрушило. Разве ему судить, кто из нас слабее, а кто сильнее?

— А пару месяцев назад… — Голос Тома дрогнул, и я крепко сцепила руки под столом. Будь у меня длинные ногти — они впились бы в ладони до крови. Но у меня не было даже ногтей. — … мы с Аннетт задержались на работе, чтобы обсудить важный проект, и остались одни. Аннетт была нарядно одета: она куда-то собиралась вечером, а я знал, что тебя нет дома — ты встречалась с Мартином или еще с кем-то, не помню. Аннет расплакалась и рассказала, что ее родители разводятся, потому что отец влюбился в молодую женщину, и что это ужасно. Как я понял, ее родителям около пятидесяти, и у матери на почве развода случился нервный срыв. Новая подруга отца была их общей знакомой. Я обнял Аннетт, утешая… И это произошло.

У меня в животе все сжалось, как на американских горках, когда резко падаешь вниз. Том и Аннетт в офисе. Срывают друг с друга одежду, занимаются сексом на письменном столе. Мы с Томом когда-нибудь занимались любовью на столе? Вряд ли. Это так неудобно. Я хотела знать все до малейших деталей и истязала себя и Тома вопросами. Он все сильнее краснел, а я все больше повышала голос, привлекая внимание людей за соседними столиками. Моя душа? Если она и есть, то теперь я знаю — она цвета жухлой осенней листвы.

— Я хотел тебе все рассказать, Эрика. Но не смог. Я боялся потерять тебя. Боялся, что ты меня не простишь. Я знал, как трудно тебе забыть обиду. Я испугался. Аннетт тоже была потрясена, но потом призналась, что давно питает ко мне чувства, о которых я даже не подозревал. Я дал понять, что не отвечаю ей взаимностью, и это очень ранило ее. Я почувствовал себя негодяем. А потом…

Том закрыл лицо руками. Я едва понимала, что он говорит.

— Она беременна, Эрика. Мы не подумали о том, что надо предохраняться. Непростительная, идиотская, глупая ошибка. Мы с тобой задумались о ребенке, и тут это. Стоило нам с Аннетт только один раз сделать это — и она уже беременна. Я узнал об этом на прошлой неделе. И струсил. Не мог смотреть тебе в глаза, не мог подобрать слова, не знал, что собирается делать Аннетт. И поэтому трусливо обвинил во всем тебя, придумал себе оправдание, что тебя не было рядом, когда ты была очень нужна мне. И тут подвернулась эта вечеринка со слайдами.

Я сидела словно оглушенная. Не могла выдавить из себя ни слова. Надо же, а ведь именно я в свое время сделала такую успешную рекламу презервативов…

— Аннетт намекала, что, может быть, сделает аборт. Как ни ужасно звучит, я каждый вечер молил Бога, чтобы она решилась на это. Знаю, это грех, но я молил Господа Бога и Деву Марию помочь мне. Я не хотел тебя потерять. Ты значила для меня больше, чем… этот ребенок, которого я даже не мог считать своим. Поэтому я позвонил тебе вчера. Понял, что должен рассказать тебе правду. И умолять тебя простить меня. Только один раз. Один раз в жизни. А ты бросила трубку. Заставила меня почувствовать, что все кончено. И в ту же минуту позвонила Аннетт. Она сказала, что приняла решение. Оставить ребенка. У нее не хватало смелости сделать аборт. Аннетт добавила, что это меня ни к чему не обязывает. Но я понял, что влип. Я не могу оставить ее одну. Я сам заварил эту кашу и должен отвечать за последствия.

Я чуть не расхохоталась.

— Где ты откопал эти замшелые этические правила? Хочешь выглядеть благородным рыцарем, тогда как ты просто жалкий подлец? Видали, он желает отвечать за последствия! За какие последствия — за то, что какая-то шлюха сама себя тебе предложила? Это выглядит именно так…

Я знала, что несправедлива к нему и к тому же выставляю себя на посмешище, но ничего не могла с собой поделать. Картинки той жизни, которая могла бы быть у нас с Томом, и той, которая ждет меня теперь, попеременно мелькали передо мной, как цветные фотографии и их негативы. Том и Аннетт с коляской и я — в пустой квартире. Он вместе с женщиной, которую готов полюбить, и я — в одиночестве, потому что меня никогда уже никто не полюбит.

Если бы только он, если бы только она, если бы мы только… Все эти «если» не имели смысла. Я поняла, что если еще на минуту задержусь в этом ужасном ресторане, просто взорвусь. Мое тело разлетится на тысячи кровавых ошметков, и они плюхнутся на тарелки посетителей. Лучше избавить их от этого. Медленным и почти чувственным движением я подняла бокал и выплеснула его содержимое Тому в лицо. Я не раз видела подобную сцену в фильмах, и мне она нравилась.

Поразительно, сколько жидкости вмещает один бокал. Том долго отплевывался и, вытирая одной рукой глаза, шарил другой по столу в поисках салфетки. Он вскочил, и я заметила, что и рубашка и брюки у него залиты вином. Компания молодых людей за соседним столиком одобрительно зааплодировала мне, а две официантки уже бежали к Тому с полотенцами в руках. Я схватила куртку и выскочила из зала, забыв бросить на стол деньги. Меня провожали крики посетителей.

На улице было холодно, сыро и грязно. Я бежала, расталкивая прохожих, и всхлипывала. В голове билась только одна мысль: скорей бы добраться до дома. Там я сломаю забытые Томом диски, поставлю свою любимую музыку и обниму плюшевого мишку. Я прокручивала в голове все, что мы сказали друг другу, слово за словом, словно стихотворение, которое нужно заучить наизусть. Как будто от этого зависела моя жизнь. Боль, вызванная ложью Тома, и тем, что другая женщина ждет от него ребенка, терзала меня. Я чувствовала себя ущербной. А ведь я все это время принимала противозачаточные таблетки. Мы с Томом даже не обсуждали идею завести детей.

Подходя к подъезду, я уже рыдала в голос. Голубь что-то клевал в канаве. Я чуть не наступила на него. Голуби. Небесные крысы. Как могли христиане сделать эту птицу символом Святого Духа? Я вошла в подъезд, цепляясь за перила, доплелась до своего этажа и оперла дверь. В прихожей я упала на колени, уткнулась лбом в пол и закричала. Капли дождя на губах смешались со слезами. Сладко-соленая смесь. Как же я ненавижу Стокгольм!

— Теперь ты понимаешь, что ад бывает и при жизни? И почему я так не люблю Дьявола? И что я имел в виду, когда говорил, что этой твари нравится играть с людьми в жестокие игры? Ставить их перед выбором, который они не в состоянии сделать.

Я подняла глаза и увидела Смерть. Его одеяние висело на крючке, рядом стояла коса. Он не снял ботинки. На нем были те же черные джинсы, но другая кофта, с серым отливом. Я бросилась в его объятия. Он ласково погладил меня по спине. Потом отвел в гостиную и усадил в голубое кресло. Укрыл пледом, исчез в кухне и вернулся с чаем и горячим бутербродом. Этот малознакомый мужчина был полной противоположностью тому Тому, которого я увидела сегодня, и я зарыдала еще громче. Я редко плакала, но сейчас не могла остановиться.

— Я предполагал, что у тебя сегодня случится нервный срыв, поэтому взял на себя смелость прийти в твое отсутствие. Хотел поддержать тебя. Я давно не был в Стокгольме, так что вполне могу задержаться тут на пару дней. У меня есть предложение. Возможно, оно немного утешит тебя. Конечно, в последнее время у тебя в жизни и так многое изменилось, но это не имеет отношения к Высшим силам. Скорее, дело рук Дьявола. Я имею в виду другие изменения.

Он поставил диск с джазовой музыкой — тихой, успокаивающей. Но мне почему-то от этого стало еще холоднее внутри. Я могу стать музыкантом, — подумала я. Играть джаз. Ведь он всегда считался грустной музыкой, которую создают в мрачном настроении…

— Нет, я имел в виду нечто другое, — ответил на мои мысли Смерть. — Что подойдет тебе куда больше. Ты сильная, смелая и лишена тщеславия. В том деле, которое я собираюсь тебе предложить, пригодятся твоя способность брать на себя инициативу и быстро принимать решения. К тому же ты ощутишь вкус безграничной власти. Короче говоря, я предлагаю тебе работать у меня. На меня. Со мной. Что скажешь?

Я обещала себе ничему не удивляться в его обществе, и до сих пор это удавалось. Например, я не задумывалась, как он вошел, просто приняла это как факт. Поэтому, не высказав ни недоверия, ни иронии, я сделала то, на что в критических ситуациях способны немногие, — промолчала. Пригубив чай, попробовала бутерброд. Отличная ветчина из того самого итальянского города, куда свинки отправляются без обратного билета. Видимо, Смерть из тех, кто предпочитает только самое лучшее. А значит, и я не так плоха, если уж на то пошло.

Его предложение было фантастическим. Жизнь со Смертью. Рядом с ним. Работа, действительно имеющая значение. Мой вклад станет наконец заметен, а дела мои прославлены. Бесконечные власть и сила. Аминь. Я отнесусь к этой работе со всей ответственностью. И с любовью. Это для меня серьезный вызов, а я никогда не боялась трудностей.

Не донеся бутерброд до рта, я почему-то остановила взгляд на картине, висящей над диваном, где сидел мой новый знакомый, — на ней парусник на полной скорости рассекал волны. Это знак. Знаки всегда вокруг нас, нужно только потрудиться прочитать их. Только теперь я заметила в углу огромный саквояж, похожий на поставленный вертикально сундук. Такие я видела в старых черно-белых голливудских фильмах — тогда в путешествие собирались весьма основательно: в подобном саквояже хватало места для одежды на все случаи жизни и даже шляп. В ту пору путешествия занимали много времени. Душа и тело путешествовали вместе. Старинный саквояж был на колесиках. Сквозь приоткрытую дверцу виднелась одежда на вешалках. Вся темного цвета, если зрение меня не обманывало. Волны словно выплеснулись с картины и ударили мне в голову. Я протянула руку Смерти. Он взял ее. И снова моя рука оказалась холоднее.

— С удовольствием. Но ты должен хорошо платить мне. И еще… скажи, какого цвета моя душа?

…Ночью я долго лежала без сна, вспоминая слова Тома. Он сказал, что я сильная женщина, а Аннетт — слабая. Но что такое сила и что такое слабость? Где кончалась моя сила и начиналась слабость Аннетт?

Я вспомнила, как в детстве егерь рассказывал мне: молодые слабые деревья легче переносят ураган, чем старые и сильные. Они только гнутся на ветру, а когда он стихнет, стоят, как и прежде, лишь слегка потрепанные непогодой. А вот сильные деревья встречаются с ураганом лицом к лицу и борются, пока он не сломает их в прямом и переносном смысле.

На самом деле вся моя жизнь была полна страхов. И Том это прекрасно знал. Да, смерти я не боялась, но другие страхи словно подгоняли меня, не позволяя стоять на месте. И я не желала подчиняться им, предпочитая бороться до конца.

Мне вспомнилось детство. Отец с матерью собираются в гости, мы с братом помогаем маме выбрать платья и украшения. Брату было девять, мне двенадцать, и мама уже прислушивалась к нашему мнению. Папа, полностью готовый к выходу, упрашивал ее надеть бархатные черные брюки, считая, что в них она очень хорошо выглядит, но она так и не послушалась.

Мы с братом знали, что, как только заснем, соседка, которую попросили присматривать за нами, уйдет. И мы останемся наедине с монстрами, прячущимися под кроватью. Шэль не боялся их, только если мы с ним спали в родительской спальне, где нам в таких случаях разрешали лечь. Он быстро засыпал, чувствуя себя рядом со мной в безопасности. А ведь я была старше всего на три года и лежала в кровати без сна, дрожа от страха, пока родители не возвращались домой.

Передо мной замелькали другие картинки из детства. Я рано начала протестовать против несправедливости учителей и одноклассников. Вызвалась быть представителем учеников в школьном совете и всегда защищала слабых. Возможно, со стороны я и казалась сильной, но, в сущности, делала это только ради себя, чтобы победить свою слабость. Потом был университет. Я жаждала добиться успеха. Учиться было скучно. Постоянный страх заставлял меня браться за новые и новые курсы и искать все новые возможности заработка. И наконец работа: теперь я каждый месяц боролась за зарплату…

Сильный ли я человек? Я подумала, что мало знаю об Аннетт. Она изучала экономику, но не побоялась бросить учебу, получив место ассистента. Конечно, это не самое трудное решение, но все же признак силы характера. Она была трудолюбива и брала на себя больше обязанностей, чем требовала ее должность.

За окном по-прежнему бушевала буря. Капли дождя стучали в окна, и я опасалась, что цветы на балконе не перенесут этой ночи. Впрочем, вряд ли я в будущем стану пить кофе на балконе. Моя жизнь кардинально изменится. И на этот раз — навсегда.

Я больше не буду бояться. Что угодно, только не страх. Мой новый знакомый дает мне фантастическое оружие. Глупо этим не воспользоваться. Я, Эрика, буду распоряжаться людскими жизнями и смертями. Такая работа прекрасно мне подходит. Разве не этого хочет наше прогнившее общество — чтобы женщины проявляли все больше инициативы? Чтобы брали нож и отрезали кусок покрупнее. Даже сам Дьявол — женщина, если верить Смерти, конечно.

Мой знакомый объяснил, что не он отдает приказы и решает, где или когда ему следует быть, но возможности для личной инициативы тоже имеются, если, конечно, их правильно мотивировать. Я сумею найти такой мотив, что не подкопаешься. И не стану полагаться на случай. Ну, может, только иногда, чтобы навести порядок. Помочь тем, кто нуждается в этом, подтолкнуть тех, кто уже стоит на краю обрыва, расчистить место для других. Я умею наводить порядок. И всегда делаю уборку тщательно, если не сказать педантично. Эти качества пригодятся мне на новой работе.

Я не собиралась убивать Тома или Аннетт. Во всяком случае, не сейчас. А может быть, и никогда. Ведь это стало бы проявлением той самой злопамятности, в которой обвинял меня Том. А мелкие обиды здесь ни к чему. Нет, я начну новую жизнь и научусь всему заново. Для начала нужно понять, как найти контакт с Высшими силами. Мой новый знакомый обещал задержаться у меня, и я была ему за это безмерно благодарна. Я уже поняла, что плохо переношу одиночество.

Мысли теснились у меня в голове, цепляясь одна за другую. В комнате было душно. Я подошла к окну. Где-то там, снаружи, души Малькольма, Сисселы и Густава направлялись к своему новому пристанищу. Я забыла спросить о цвете души Малькольма, но мне казалось, что она должна быть полосатой или в горошек.

На пыльном подоконнике валялись несколько дохлых мух. Странно, что они не нашли места получше теперь, когда на дворе осень. Есть ли души у мух? Надо поинтересоваться, что думают об этом антропософы. А еще спросить у моего нового знакомого, как он планирует разделить со мной домашние обязанности.