Колдунья-беглянка

Глава вторая Нежданное наследство и другие хлопоты

Все произошло как нельзя более буднично: седой лакей (не из Вязинок привезенный, здешний) возник перед ней совершенно бесшумно, словно неприкаянный дух (искусство, как раз и свойственное вышколенным пожилым лакеям), и с подобающим почтением сообщил, что его сиятельство изволят просить барышню к себе, и, если у нее нет неотложных дел, генерал хотел бы видеть ее немедленно.

Никаких неотложных дел, которыми можно было бы отговориться, не имелось, и Ольга направилась в генеральский кабинет обуреваемая тревожными мыслями. Как всякий человек, которому найдется что скрывать, особенно когда речь идет о серьезных грешках, она лихорадочно рассуждала: не таит ли неожиданное приглашение чего-то скверного? Начать следовало с того, что само пребывание генерала в доме в такой час было фактом необычным. Чуть ли не с самого приезда в Петербург он дни напролет пропадал по своим военным делам, домой возвращался иногда даже после ужина, а в светских увеселениях участвовал раза два, не более…

О главном он, разумеется, знать не мог, хоть в этом-то Ольга могла быть уверена: понадобилась бы череда совершенно невероятных, невозможных событий, чтобы он проник в тайну. Глупо ведь думать, что нетерпеливый Нащокин, решив не церемониться со строптивой девчонкой, явился к Вязинскому и непринужденно заявил что-нибудь вроде: «Известно ли вашему сиятельству, что ваша воспитанница – самая натуральная колдунья?»

Даже если бы невозможное произошло, кавалер Анны на шее, несомненно, был бы принят за скорбного умом – взгляды генерала на сей предмет досконально известны, он, как человек прогрессивный, передовой и чурающийся всякой «мистики», в колдовство и тому подобные вещи не верит…

Зато он вполне мог дознаться о ее двойной жизни, о том, что она обитает в Петербурге в виде не только барышни из хорошего дома, но и армейского гусара провинциального полка. Как-никак это продолжалось уже более двух недель, в качестве корнета она появлялась на публике столь же часто, как и в своем исконном образе, кто-то мог присмотреться, задуматься, вызнать что-то, сопоставить разрозненные факты и сделать выводы, а потом поделиться с Вязинским сногсшибательной новостью. В конце концов, такое можно допустить. И уж тогда жди грозы: генерал, при всем его либерализме и доброте душевной, воспринял бы этакие сюрпризы крайне отрицательно, и именно потому, что относился к ней, как к родной дочери. Беспристрастно рассуждая, сама она на месте Вязинского на подобные известия о похождениях воспитанницы отреагировала бы со всем гневом.

Если и в самом деле она угадала, следует срочно придумать некие оправдания, вот только какие? Клевета? Ложь? Ошибка, порожденная сходством? Поди сообрази на ходу, как лучше выкрутиться… Или, не мудрствуя, испробовать на нем кое-какие свои умения, чтобы забыл все и никогда более к этой теме не возвращался?

Но это ей представлялось чем-то чертовски непорядочным: в первую очередь оттого, что Ольга относилась к Вязинскому, как к отцу, никогда не забывала, сколько он для нее сделал… Положение – хоть волком вой…

В коридоре второго этажа она столкнулась с шагавшим навстречу (а значит, явно только что покинувшим генеральский кабинет) полковником Кестелем. Почтительно и грациозно, как истинно светский человек, он поклонился, Ольга присела в ответ, и они разошлись. Лицо «чертова куманька» было совершенно бесстрастным, и определить по нему ничего не удалось. Ну ладно, по крайней мере, с этой стороны не следует ждать никаких неприятных сюрпризов… или сейчас ни в чем нельзя быть уверенной?

Она вошла в кабинет, и генерал поднялся навстречу. Ольга уставилась на него, пытаясь определить, в какую сторону повернется дело. От сердца отлегло: Вязинский ничуть не выглядел гневным и суровым, настроенным дать ветреной девчонке серьезную взбучку. Уж Ольга-то, помнившая его с тех самых пор, как осознала себя, изучила его характер досконально. Скорее уж он выглядел расстроенным и даже сконфуженным, но вот гнева не было ни капли…

Опустившись в кресло, она постаралась придать своему лицу выражение самое равнодушное и будничное. Ей пришло в голову, что генерал вдобавок ко всему выглядит невероятно уставшим, даже измотанным, словно не спал несколько суток или был с головой погружен в какие-то серьезные хлопоты.

«Ну конечно, – тут же подумала она. – Эти на него наверняка давят, времени осталось всего ничего, до послезавтрашнего дня… и ничем нельзя помочь. Никакую помощь не примет, потому что не поверит истине…»

Генерал не отрывал взгляда от полированной столешницы из палисандрового дерева. Стол был пуст – ни единой бумаги, ничего, что бы свидетельствовало о занятиях делами. А судя по тому, что был пуст и круглый столик по левую руку, генерал не предложил Кестелю и бокала вина – что для него, радушного хлебосола, было довольно странно…

– Оленька… – наконец произнес генерал с явной нерешительностью. – Я долго думал, прежде чем начать этот разговор…

Ольга успокоилась окончательно: этот тон и выражение лица неопровержимо свидетельствовали, что о ее похождениях генералу ничегошеньки не известно: ох, не так он держался, когда собирался кого-то распекать…

– Я думал очень долго, колебался и все же решил в конце концов… Ты уже достаточно взрослая, и у меня нет причин сомневаться в твоем уме и воле…

Ободрившаяся Ольга сказала вежливо:

– Звучит очень загадочно, Андрей Дмитриевич.

Генерал поднял на нее чуть ли не страдальческие глаза, какое-то время колебался, но потом решительно взмахнул рукой с видом человека, поставившего все на карту:

– Да, пожалуй, не заводить этого разговора выйдет хуже, чем все же его начать… Тем более что дело не в одних словах… – он выпрямился, определенно взяв себя в руки, его голос зазвучал тверже и решительнее. – Оля, я думаю, что тебе давно уже хотелось бы узнать о своих родителях…

– Безусловно, – мгновенно ответила Ольга. – Должна же я знать, в чем тут секрет! Или это, как шептались, что-то настолько позорное…

В глазах генерала сверкнула молния:

– И кто же изволил шептаться?

– Я уже и не помню, честное слово, – сказала Ольга насколько могла убедительнее. – Давным-давно, в раннем детстве были какие-то пересуды, но прошло столько времени… Право же, я не помню.

– Ну хорошо… – как человек, уже принявший решение, генерал теперь держался совершенно иначе – решительно и уверенно. – Не будем вспоминать старые сплетни. Однако… Ты уверена, что хочешь знать?

Ольга сказала чистейшую правду:

– Иногда мне кажется, что я ничего другого в жизни и не хотела сильнее.

И твердо выдержала его испытующий взгляд.

– Ну что же… – вздохнул генерал. – Признаюсь честно: я колебался еще и оттого, что никакой ясности внести не могу. А способен лишь добавить загадок.

– Как такое может быть?

– Вот представь себе, и может, Оленька, – слабо усмехнулся генерал. – О твоих родителях я, скажу сразу, не могу сообщить ничего плохого или позорного. Зато странного – хоть отбавляй. Собственно говоря, если рассуждать строго, в соответствии с логикой, нет никаких доказательств того, что твоими родителями были именно они…

– Вы говорите загадками, – тихо сказала Ольга.

Генерал улыбнулся еще более вымученно:

– Ну, а что прикажешь делать, если вся эта история – одна сплошная загадка? Будь ты обыкновенным подкидышем, которого нерадивая матушка подбросила к дверям богатого дома, все обстояло бы проще. Загадка оставалась бы, но крохотная, совершенно будничная, рядовая. А так…

Он замолчал. Ольга терпеливо ждала. Что-то привлекло ее внимание в окружающей обстановке, и она, не поворачивая головы, краешком глаза разглядывала то, что видела на стене, под самым потолком: там, пониже лепнины, идущей по периметру комнаты, колыхались (при полном и совершеннейшем безветрии в помещении, где неоткуда взяться сквозняку) черные, полупрозрачные клочья, смахивавшие то ли на обрывки грязных кружев, то ли на порванную паутину. Ольга ощутила неприятный укол в оба виска и тут же сообразила, в чем дело: эти загадочные образы, не видимые никому из обычных людей (уж это несомненно), свидетельствовали, что совсем недавно в ход были пущены некие черные умения. И виновных, похоже, не следует искать слишком далеко. Подозреваемые имеются в непосредственной близости и прекрасно ей известны по именам… Вот, значит, какой оборот принимают дела… На генерала давят уже не одними человеческими приемами… Что же делать – если вообще можно что-то сделать?!

– Это была самая обычная охота, – начал генерал, и Ольга мгновенно обратилась в слух, отвернувшись от причудливых черных фестонов, не представлявших сейчас никакой опасности. – На волка, в стороне Синявинских бочагов. Стояла поздняя осень, все проходило как обычно. Данила вырвался вперед с парой егерей, мы потеряли его из виду, помчались следом и… наткнулись на два мертвых тела на поляне, возле Синявинского дуба. Ты его наверняка хорошо знаешь…

Ольга кивнула: ну разумеется, одно из мест сбора во время всех трех охот, в которых она участвовала.

– Мужчина и женщина, – продолжал генерал. – Не стоило бы упоминать таких деталей, но куда же денешься… Все вокруг было в крови, а оба тела изуродованы так, словно дрались не с представителями человеческого рода, а с диким зверьем. Я военный, со мной были опытные охотники, так что все мы потом пришли к одному выводу: такие раны могли нанести только звери, которые должны были исчезнуть буквально за миг до нашего появления, – кровь выглядела совсем свежей. Данила уверял потом, будто и в самом деле видел целую стаю каких-то странных зверей, исчезнувших при его появлении так, будто они в воздухе растаяли, но я ему никогда не верил. Не верую я во всевозможную мистику. Однако это – загадка. Что это были за звери, так и осталось непонятным: ни шерсти, ни следов мы там не обнаружили…

– А ведь должны были остаться если не шерстинки, то уж по крайней мере следы… – задумчиво произнесла Ольга.

– Вот именно, – кивнул генерал. – Но я же говорю: вся эта история – одна сплошная загадка. От кого-то, несомненно, покойный ожесточенно защищался, он все еще сжимал в руке окровавленный меч…

– Меч?

– Именно что меч, – сказал генерал. – Совершенно средневекового вида. И ножны на поясе имелись. Одежда на мертвецах была изодрана в клочья, но все равно можно было определить, что она не похожа на обычную. А впрочем… Мы их особенно и не разглядывали, лишь убедились, что они мертвы. Потому что рядом оказалось кое-что, требующее внимания в первую очередь. Точнее, кое-кто…

Воцарилось долгое молчание, во время которого Ольга могла убедиться, что черные клочья полупрозрачного вонючего (но не в обыденном человеческом смысле) «тумана» по-прежнему болтаются под самым потолком. Потом, побледнев, она сказала:

– Я вас правильно поняла…

– Совершенно верно, – кивнул генерал. – Мы услышали детский плач… Под корнями дуба лежал младенец, в самом обыкновенном покрывале, синем, кажется, атласном. Оно и сейчас, быть может, пылится где-нибудь в дальнем чулане, но, уверяю тебя, в нем нет ничего странного или необыкновенного: обычнейший кусок синего атласа, такой можно встретить в любой лавке. Атлас был безукоризненно чистым, а младенец… а ты, как очень быстро выяснилось, – совершенно невредима.

– А дальше?

– Вот, собственно, и все, – сказал генерал. – Почти… Хотя странности на этом не кончились. Охота, разумеется, была сорвана – кто бы продолжал гнать волка после такого… Егеря рассыпались по окрестностям, но никаких невиданных зверей не обнаружили. Тебя увезли в имение. А мертвые тела исчезли, необъяснимо и таинственно. Я распорядился, вернувшись в Вязинки, послать за ними телегу: во-первых, мертвые, кто бы они ни были, заслуживают христианского погребения, во-вторых, речь безусловно шла о насильственной смерти в моих землях и требовалось незамедлительное полицейское расследование. Но посланные тел уже не нашли. Клялись и божились, что возле дуба ничего не было: ни мертвых тел, ни крови, ни каких бы то ни было предметов. Туда опять был послан Данила с егерями, но и они ничего не нашли. А полицейское расследование опять-таки ни к чему не привело: ни одна живая душа не видела в окрестностях никаких странно выглядевших чужаков и уж тем более непонятных зверей. Ну, а ты, как легко догадаться, никакой ясности в происшедшее внести не могла, поскольку полугодовалый примерно младенец на такое не способен… Осмотревшие тебя доктора разводили руками и заверяли, что перед ними – самый обыкновенный младенец примерно полугода от роду, без малейших увечий или признаков дурного обращения, в котором таинственного не больше, чем в сапоге или стуле. Вот и все почти. Мы так больше ничего нового и не узнали, постепенно об этом происшествии перестали болтать. Какой смысл, если имеешь дело с совершеннейшей загадкой? Шли годы, а в тебе так и не появилось ничего загадочного или отличавшего от обычных детей. Просто-напросто – неведомо откуда взявшийся младенец, и не более того. Даже это ничего странного в себе не таит, – генерал выдвинул ящик стола и положил перед Ольгой какую-то вещицу. – Его у тебя сняли с шеи, а теперь, сдается мне, самое время вернуть…

Действительно, в украшении на филигранной работы цепочке не было ровным счетом ничего необычного: всего-навсего плоский медальон с синим камнем посередине. Никакой особой изысканности – разве что с лицевой стороны, где камень, по краю медальона нанесен чеканный узор, но весьма простой, из нехитрых завитушек. Судя по весу и виду, и медальон, и цепочка были золотыми.

– Золото, – сказал генерал, словно угадав ее мысли. – Ювелир это утверждал со всей определенностью. Правда, не нашлось ни пробирного клейма, ни клейма мастера, но это, несомненно, золото. Вот камень он не опознал. Уверял, что это, безусловно, не стекло, но точнее определить не сумел, что его, как серьезного знатока самоцветов, весьма раздосадовало. – Заметив движение Ольги, генерал сказал: – Нет, не открывается, мы пытались… Вроде бы и имеются крохотные петельки, но ювелир, как ни бился, открыть не смог, значит, медальон литой. И уж безусловно велик для того, чтобы вешать его на шею крохотному ребенку, по размерам подходит исключительно для взрослого человека… Ну, вот и все. Я понимаю, что мой рассказ тебя к разгадке не продвинет ни на шаг, но что поделать, если я знаю ровно столько, сколько сейчас рассказал, и никто не знает больше…

– Я вам и за это очень благодарна, – сказала Ольга, разглядывая изящную вещицу. – Но почему вы молчали раньше?

– Сам не знаю. Быть может, не хотел тебя огорчать. Ну что тебе эта загадочная история дает?

– Эта история? Саму себя. – Ольга печально усмехнулась. – По крайней мере я теперь совершенно точно знаю, откуда взялась, – пусть даже обстоятельства предельно загадочны. Это все же лучше, по-моему, чем полная неизвестность… Я могу забрать медальон?

– Ну разумеется, коли уж он твой… С уверенностью можно сказать только то, что под дубом нашли тебя и что медальон этот был у тебя на шее.

– Я пойду, с вашего позволения? Хочется побыть в одиночестве и подумать…

– Да, кончено.

Ольга была уже на полпути к двери, когда услышала голос генерала:

– Подожди…

Она вопросительно обернулась. Генерал быстро шел к ней, как-то странно дергая растопыренными пальцами стоячий, расшитый жестким золотым шитьем воротник повседневного мундира.

– Странно, – сказал он. – Камень в точности такого цвета, как твои глаза. Совершенно…

– Пожалуй, – сказала Ольга, разглядывая камень – Насколько я могу судить по своему отражению в зеркале…

– Точно тебе говорю, – произнес генерал новым, незнакомым голосом. – Совершенно как твои глаза. Твои глаза, синие, как небо, я готов смотреть в них…

В следующий миг он вдруг крепко обхватил Ольгу и прижал к себе так, что ее больно царапнули орденские звезды. Она была настолько ошарашена, что даже не пыталась вырываться. Замерла в объятиях, больше напоминавших медвежью хватку. Руки генерала зашарили по ее телу грубо, с невероятной развязностью, а в ушах звучал чужой, никогда не слышанный прежде голос:

– Сколько можно? Я устал на тебя смотреть и ничего не предпринимать, красавица моя… Ложись, будь умницей…

Не разжимая стальных объятий, генерал попытался опустить девушку на ковер, и тут-то Ольга опомнилась, собрала все силы. Глянула через плечо генерала и поневоле ахнула: в огромном зеркале, напротив которого они оказались, она увидела нечто черное, сморщенно-сухопарое, напоминавшее гротескно искаженную человеческую фигуру, словно составленную из черных корявых палочек или пучков горелых, покрытых копотью веток. Именно эта фигура, тесно прижавшись к генералу и охватив его запястья чем-то напоминавшим скрюченные пальцы, будто управляла всеми движениями Вязинского, а черный шар, заменявший этой твари голову, склонился так, словно черная фигура нашептывала что-то генералу на ухо: ну да, в нижней части шара виднелся горизонтальный разрез, кривящийся точно шепчущий рот…

– Ковер достаточно мягок, – звучал в ушах Ольги чужой голос. – Не упрямься, прелесть моя…

Фестоны черного «тумана» качались уже над самой головой генерала, словно намереваясь оплести его сплошным коконом…

Не рассуждая и не колеблясь, Ольга нанесла удар. Не по генералу, разумеется, а по той непонятной фигуре, что управляла им, как кукольник марионеткой. Что-то звонко лопнуло – причем обычный человек этих звуков ни за что не услышал бы. Черная фигура разлетелась во все стороны вихрем вертящихся сучьев, вихрь закрутился воронкой, метнулся к потолку и втянулся в него, истаивая на глазах, а бахромчатая пелена черного «тумана» вмиг растаяла. Не самая изощренная придумка ее заклятых друзей, не самое могучее создание… Плотно же они обложили Вязинского…

Отскочив на шаг, Ольга моментально привела платье в порядок, чтобы избежать недоразумений и недоуменных вопросов. Генерал, прикрыв глаза рукой, слегка пошатывался. Когда он убрал ладонь от лица, по его взгляду стало ясно, что он ничегошеньки не помнит.

– Право, пора отдохнуть… – пробормотал он. – Нечто вроде удара апоплексии, честное слово… Оленька, можешь идти, мне что-то муторно…

– Да, разумеется, – пробормотала она и быстренько выскользнула в коридор.

Бесполезно было и пытаться еще раз завести с ним откровенный разговор – не поверит, не поймет, поднимет на смех, в конце концов рассердится не на шутку… Бесполезно. Ну ладно, будем надеяться, что послезавтра они от него отстанут, потому что уже не будет смысла…

Вернувшись в свою комнату, Ольга села за столик и долго смотрела в окно, не в силах ни о чем размышлять. Но понемногу мысли пришли в порядок, и она смогла всерьез обдумать разговор с князем. Вязинский был прав: неизвестно еще, облегчил ли он жизнь его рассказ или добавил лишних переживаний – из-за совершеннейшей загадочности случившегося. Правда, в отличие от князя, она верила, что некие звери, непонятные твари там все же были, а не привиделись егерю из-за неумеренного потребления горячительных. Уж ей-то да не поверить… Это не выдумка и не видение, а всего-навсего кусочек иной жизни, на миг ставший доступным обычным людям. Звери исчезли, трупы исчезли, а малышка… а она осталась.

Интересно, а если вернуться в Вязино, отправиться в те места и попытаться там что-то высмотреть? Но стоит ли? Строго говоря, не было никаких оснований считать мужчину и женщину, убитых неизвестными тварями, ее родителями. Они могли нести младенца… чужого младенца, выполняя чье-то поручение. Наконец, они могли оказаться и похитителями малышки, а вот «звери», наоборот, неким полицейским отрядом, посланным вдогонку за злоумышленниками: в ином мире все возможно, и не стоит оценивать загадочную историю по меркам мира этого…

Ольга задумчиво подняла к глазам руку, и перед ее лицом закачался таинственный медальон. Синий камень и в самом деле чрезвычайно подобен был цветом ее глазам – впрочем, то же самое наверняка можно сказать о паре тысяч других синеглазых жительниц Петербурга, глаза у нее вовсе не какого-то диковинного оттенка, просто синие и все…

Строго говоря, строго говоря… Нет уверенности, что медальон этот Ольге принадлежал в бытность ее младенчиком: во-первых, по размерам годится для взрослого, а во-вторых, мало ли почему его могли повесить ребенку на шею…

Сосредоточившись, с величайшей осторожностью – неизвестно еще, чем могла оказаться эта изящная драгоценная вещица, – Ольга попыталась узреть ее суть, подобно тому, как слепой осторожно прикасается кончиками пальцев к возникшему перед ним предмету.

Ничего не произошло, и она решилась усилить напор, уже с намерением проникнуть внутрь.

Ровным счетом ничего. Медальон не защищался (как это порой случается с магическими предметами, крайне жестко отзывающимися на попытку их понять), но и разгадать себя не давал. Нечто непонятное. Указательным пальцем правой руки Ольга машинально, сама не зная зачем, нажала на то место, где обычно располагалась кнопочка, открывающая медальоны.

Медальон распахнулся. От неожиданности Ольга отпрянула, хотела даже отбросить украшение, но пальцы запутались в цепочке.

Медальон размеренно покачивался, вертелся на цепочке вокруг собственной оси, раскрытый на две аккуратных овальных половиночки. И там, внутри…

Она присмотрелась – издали, опасаясь все же подносить украшение к самому лицу. Левая сторона никакой загадки собою не представляла: она была выложена внутри нежно-голубой эмалью… или непрозрачным стеклом? Приятный и для глаз, и для души цвет ясного неба – безмятежного, не омраченного ни единой тучкой. Зато другая сторона…

О, здесь все выглядело по-другому… Ободренная полным отсутствием каких бы то ни было враждебных (и вообще магических) поползновений со стороны медальона, Ольга придержала его двумя пальцами, чтобы он перестал вертеться, как флюгер в непогоду, и поднесла к глазам.

И поневоле залюбовалась. Перед ней оказалось словно бы крохотное овальное окошечко, за которым ясно и четко рисовалась непроницаемая чернота ночного неба, и в этом угольно-черном мраке сверкали крохотные, с острие иголки, огоньки (быть может, звезды) – больше всего ослепительно-белых, но видны и синие, алые, желтые… Огоньки складывались в светящиеся комочки, изящные кривые линии. Ольга смотрела на них как завороженная – и ей понемногу стало казаться, что миниатюрный кусочек ночного неба находится в неспешном, но заметном движении: как бы поворачивается, меняя очертания звездных скоплений… Вот мелькнула изумрудно-зеленая звездочка, каких прежде не было, в сопровождении превышавшего ее размерами кроваво-красного колючего огонька…

А потом стало казаться, что в ушах звучит едва слышная музыка, долетевший неведомо из какого далека серебряный перебор гитарных струн.

Ольга поторопилась захлопнуть медальон – с подобными предметами следует обращаться очень осторожно, если не знаешь, что у тебя в руках.

Потом она уже уверенно прикоснулась пальцем к тому же месту – и медальон вновь исправно раскрылся, с механическим послушанием обычной ювелирной безделушки. Все оставалось по-прежнему – слева красовался синий эмалевый (или все же стеклянный?) овал, справа посверкивали причудливые россыпи разноцветных звездочек на фоне ночного мрака. И еще раз… И еще… Створки всякий раз послушно распахивались.

Так, а это… Ольга присмотрелась. Синий овал, от которого она уже не рассчитывала дождаться сюрпризов, вдруг изменился: в правом верхнем углу, явственно различимые, появились черные пятна, будто выползшие из-под тонкого золотого ободка – некое подобие густых чернильных клякс. Расплываясь, они выросли в размерах, захватив примерно треть синевы, а потом отступили назад к ободку и исчезли.

Со всей осторожностью, неведомо чего ожидая, Ольга потрогала кончиком указательного пальца синий овал. Ощущения оказались именно такими, какие бывают при прикосновении к чистой и гладкой поверхности эмали или стекла. Когда она отняла палец, никаких следов на безукоризненной синеве не осталось.

Ободренная, Ольга потрогала другую половинку медальона – на этот раз поднося палец гораздо медленнее и далеко не сразу решившись коснуться: полное впечатление, что там нет никакой «поверхности», что это и в самом деле крохотное окошечко, ведущее в иные миры… Палец замер, будто наткнувшись на чудесным образом затвердевший воздух…

Пробовать во второй раз она не решилась. Звездочки безмятежно сияли во мраке, едва заметно перемещаясь, не похоже было, чтобы прикосновение пальца как-то нарушило картину. И то ладно. Не стоит рисковать, чтобы не оказаться в положении незадачливого ученика чародея из старой сказки – от какового Ольга, собственно, недалеко ушла, несмотря на первые успехи.

Услышав, как поворачивается дверная ручка, она торопливо выдвинула ящик туалетного столика, бросила туда медальон и повернулась к двери с самым безмятежным видом. Только Татьяна могла войти к ней без стука, запросто, но все равно, не до лишних вопросов…

Это и в самом деле была Татьяна, полностью одетая для выхода, и Ольга поймала себя на том, что платье названой сестрички ей незнакомо: за время петербургской жизни они как-то отдалились друг от друга – учитывая напряженную двойную жизнь Ольги, ничего удивительного, но ей стало всерьез казаться, что и у Татьяны появилась какая-то другая жизнь. От нее, определенно, веяло тайной, уж это-то Ольга в нынешнем своем положении угадать могла легко…

– Ну наконец-то я тебя застала, – сказала Татьяна, усаживаясь. – Кто бы мог подумать, что тебя так закружит вихрь светских удовольствий… Добрых дней пять не виделись, правда?

– Пожалуй, – сказала Ольга, все более убеждаясь, что не ошиблась. – Но вихрь сей не одну меня закружил, сдается…

– Ну, это же Петербург…

– Однако что-то я не слышу в твоем голосе особой радости. И в глазах счастья не вижу… Или у тебя теперь есть секреты даже от меня?

«А у меня вот есть», – подумала она с некоторой грустью. И ничего тут не поделаешь, есть вещи, в которые не поверит даже человек, знающей тебя всю сознательную жизнь, как и ты его…

– Ну что ты, – сказала Татьяна. – Не может быть таких секретов. Мне просто грустно. Оттого, что этот город, чащоба каменная, не дает и десятой доли той свободы, какой мы располагали в вязинской глуши…

Внимательно присмотревшись к ней, Ольга покачала головой с понимающим видом: тут даже не требовалось колдовского умения, просто достаточно знать подругу…

– Ах, вот оно что, – продолжала Ольга, улыбаясь во весь рот. – Если я правильно истолковала твой загадочный вид, появился некий рыцарь…

– Угадала.

– И он тебе настолько пришелся по нраву, что ты не прочь с ним увидеться так… как мы, бесшабашные девицы, себе это порой позволяли в глуши?

– Снова угадала, сущая колдунья… – Татьяна печально вздохнула. – Он меня настолько покорил, что я сама теперь не прочь его покорить…

– Я его видела?

– Нарумов. Конногвардеец.

Ольга напряглась, старательно перебирая в памяти молодых людей.

– Ну как же, бал у Мамоновых… – наконец кивнула она. – Мои поздравления. Приятный молодой человек, оч-чень недурен… И, между нами, двумя благонравными барышнями из хорошего дома, не грех бы полюбопытствовать, насколько он… предприимчив, а?

Вид у Татьяны был грустный донельзя, сейчас она могла бы позировать скульптору, ваяющему аллегорическое изображение Скорби.

– Подсказал бы кто, как осуществить это нереальное предприятие, – сказала она печально. – Здесь Петербург, Олюшка. С порядками, заведенными раз и навсегда. Категорически не принято пускаться в некие эскапады, если перед тобой – девица. Боюсь, даже если я сама изложу ему суть своих желаний в самых недвусмысленных выражениях, он от меня в окошко выпрыгнет – у здешних дурачков этикет в крови циркулирует… А выходить за него замуж мне нисколечко не хочется – не настолько далеко мои помыслы простираются, они гораздо приземленнее… Это какой-то тупик.

– Да нет тут никакого тупика, – сказала Ольга, не особенно и раздумывая. – Наоборот. Есть волшебное слово, способное в мгновенье ока сделать из любого светского опасливого кавалера образец предприимчивости…

– Шутишь?

– Нисколечко, – воскликнула Ольга. – И, что самое смешное, слово это краткое, совершенно не трудное в чтении и произношении… Звучит оно следующим образом: вдова.

– Ничего не понимаю…

– Сейчас поймешь, – сказала Ольга. – Я не отвлеченно рассуждаю, а по собственному опыту знаю, насколько это слово волшебно. И не скрывать же его от самой близкой подруги…

…Вот так и получилось, что спустя час после этого разговора на Моховой, в квартиру, занимаемую бравым конногвардейцем Нарумовым, постучался не менее бравый корнет провинциального гусарского полка и был принят хозяином сразу – хотя за светской вежливостью Нарумова все же читалось легкое удивление, вызванное визитом совершенно незнакомого офицера.

– Любезный поручик, – сказала Ольга решительно. – Я понимаю, что вас удивил визит незнакомца, но дело у меня к вам безотлагательное. Не стану вас интриговать, начну с сути. Речь пойдет о княжне Татьяне Андреевне Вязинской…

Хозяин переменился моментально.

Он так и не снял маску хладнокровного светского человека, привыкшего не показывать своих чувств, но голос стал чуточку суше, а взгляд чуточку неприязненнее.

– Вы полагаете, молодой человек, что у вас есть какое-то право говорить со мной о княжне? Или вы посланы кем-то третьим, который…

Ольга поначалу опешила, но быстро сообразила, в чем дело, и рассмеялась:

– О господи, вы решили… Нет, ни о каком вызове на дуэль и речи нет. Совсем наоборот, я бы рискнул сказать… Позвольте представиться: корнет Ярчевский, Олег Петрович. Дальний родственник Татьяны Андреевны по материнской линии. У нас очень отдаленное и запутанное родство, и потому, с вашего позволения, я не стану вдаваться в подробности. Каковые, собственно, вас и не должны интересовать… Так вот, господин поручик, дело рисуется следующим образом…

Еще примерно через полчаса корнет Ярчевский покинул квартиру, будучи уже лучшим другом конногвардейского поручика Нарумова, пребывавшего сейчас, несомненно, в полной ошарашенности, но в сочетании с самыми лучезарными надеждами. Все было в порядке, волшебное слово, уже однажды опробованное на некоем служителе муз, произвело и на блестящего конногвардейца столь же незамедлительное действие. Все складывалось наилучшим образом.

А поскольку день близился к вечеру, Ольга, остановив извозчика, велела ему ехать на Васильевский.